Фантом (гет)

Сдав вахту, Джерард направился по привычному за последние годы маршруту. Ноги сами несли его вдоль рельс. Он устало смотрел на жёлтые листья, тонущие в грязных лужах. Ветер толкал его в спину, подгоняя. Остановка пустовала. Он опустился на скрипучую скамейку и устремил взгляд на острые крючья ветвей полуголых деревьев.

Утром ему позвонил Гарри — бывший солдат из его отряда, один из тех немногочисленных доживших до окончания войны. Пригласил посидеть в баре, выпить. Джерард прекрасно знал, как это будет и чем закончится. Поначалу они будут молчать, опрокидывая рюмку за рюмкой, затем вспоминать служебные будни, а когда допьются до чёртиков, вновь разойдутся, как в море корабли. Каждый забьётся в свою каморку, забудется мёртвым сном, без сновидений, впервые за несколько месяцев. Но даже знай Джерард всё наперёд, он само собой никогда не откажет Гарри разделить груз горечи воспоминаний, размыто радостных и болезненных. Да и сам, чего греха таить, изольёт душу. Плеснёт щедро, через край, не то, что бармен.

Спустя час, а может и больше, тарахтя неисправным двигателем, выпуская клубы сизо-чёрного выхлопа, подкатил старенький автобус. Джерард дождался, пока заедающая дверца со скрипом отъедет в сторону, свернувшись гармошкой и являя взору рваную резиновую бахрому. Он поднялся по ступенькам, расплатился и устроился на свободном месте у окна. Пассажиров было немного, рабочие со станции отправятся по домам ближе к вечеру, набившись битком в тесное душное нутро автобуса.

Салон трясло и колотило, как простуженного старика. Колёса считали кочки и выбоины давно не ремонтированной дороги. Изредка проносящиеся мимо машины обдавали стёкла потоками мутной коричневой жижи из не просыхающих осенью луж. Джерард без интереса наблюдал, как проплывают мимо пятиэтажки, ощерившиеся маленькими балкончиками, огороженные заборами дворики с железными горками да рогатинами, между которыми натянуты бельевые верёвки, не стриженные косматые кусты, чахлые деревца, задыхающиеся выхлопными газами у дороги.

Добравшись до места, он ещё какое-то время побродил по парку, спугивая в утайку курящих подростков. Он ходил по давно знакомым аллеям, вспоминая деньки, когда парк только строился, и деревца в оградках едва дотягивали ему до плеча. Вспомнил мать — дряхлую, сражённую болезнью старушку, часами сидящую на скамеечке в тени деревьев, слепо щурясь на яркое солнце, пускающее зайчики сквозь листву.

Потом свернул к старому бару. Лампочки у вывески не горели: было ещё достаточно светло. Краска отшелушивалась хлопьями, обнажая под верхним слоем другие цвета, местами и вовсе остались лишь очертания букв. После прохлады и свежести парка, душное нутро бара встретило его горечью сигаретного дыма. Джерард окинул помещение взглядом и тут же отыскал Гарри. Тот сидел за стойкой, сгорбившись, будто на плечах его лежал неподъёмный груз. Впрочем, так оно и было.

Джерард неспешно приблизился, опустился на стул рядом, взглянув на стакан в руках старого приятеля, заказал и себе виски. На самом деле виски в этом баре были паршивыми, дешёвое пойло. Однако всякий раз, когда они собирались вместе, пили виски, как в один из памятных дней, когда ещё молодые и наивные отмечали окончание военного училища, за день до распределения. А потом жизнь раскидала их кого куда.

— Как жена? — Гарри молчал, поэтому Джерард первым начал разговор.

При встрече они никогда не здоровались, так как не прощались, словно опасаясь, что слова прощания станут последним, что они скажут друг другу.

— Ушла, полгода назад, — Гарри опрокинул содержимое стакана в рот и велел бармену повторить. — Собрала чемоданы и уехала. Ни слова не сказала. Тяжело ей со мной было, не выдержала.

Джерард молчал, не было смысла утешать его или ругать женщину, убившую на попытки исцелить его калеченую душу лучшие годы своей жизни. Он покосился на третий стакан, прикрытый салфеткой.

— Кто? — глухо спросил он.

— Доктор, — эхом отозвался Гарри, — двое нас осталось. Интересно, кто первый? — вновь воцарилась тишина, не чокаясь, выпили, закусили. — А помнишь артиллеристок наших, двойняшек? — закурив, произнёс Гарри. — Док-то наш любил одну, но так ведь и не признался, боялся их рассорить. Дурак, — он выпустил клуб дыма.

Так было всегда: Гарри говорил, а Джерард молчал, кивал, изредка вставлял слово и с трудом вспоминал лица, что всё сильнее сглаживались из памяти с годами. Вот и сейчас он едва мог себе представить сестёр артиллеристок, хоть и частенько наведывался к ним.

— А танкиста нашего помнишь? — вновь затянувшись, выдохнул Гарри клуб едкого дыма.

Он никогда никого не называл по именам, только так «танкист», «доктор». Джерард каким-то внутренним чутьём улавливал, о ком именно пойдёт речь.

— Здоровый был, как медведь. Все девчонки наши его побаивались, а он-то лопух лопухом, добрый. Всё таскал с собой кроличью лапку. И где только он её раздобыл? Помню, как-то раз девчонки собрались, отмечали что-то, праздник был. Сидят за столом, хохочут, школьные годы вспоминают, и тут он заходит. Едва в дверной проём пролез, плечистый, лапка эта засушенная на поясе болтается, винтовка за спиной. Девчонки притихли, а он достаёт из-за пазухи коробку шоколадных конфет. Редкость тогда неимоверная. Мать ему прислала, сладкоежка тот ещё был. Стоит, улыбается, протягивает, мол, угощайтесь, девчата, с праздником. У них глаза горят, а подойти страшатся, и смех и грех. Тогда помню, медсестра наша первой подошла, остальные за ней хвостом, — Гарри негромко рассмеялся. — Помнишь сестру-то?

Джерард покачал головой. После контузии он многих не вспоминал, и тогда Гарри пускался в объяснения, припоминая даже мелочи.

— Да как же, Джерард? — возмутился тот. — Её и не помнишь? — в голосе его сквозило неподдельное удивление.

— Не помню, — признался Джерард.

— Да брось, ты меня дуришь! Высокая такая, стройная, словно выточенная. Глазища карие-карие, почти чёрные. И волосы длинные. Как заплетёт косу, так словно цепь тугая, звено к звену. Шинель на ней, как влитая, широким поясом перехвачена, а талия тонкая, осиная, кажется, вот-вот пополам переломится, — Гарри вновь затянулся и, затушив окурок, продолжил. — Помню, ты после серьёзного ранения на второй день с госпиталя ушёл. Отмечали мой день рождения. Знатная попойка планировалась, ребята самогону натащили. Прапорщик даже где-то коньяк раздобыл.

Мороз, аж воздух трещит. Вьюга, а ты прёшь напролом по пояс в снегу от госпиталя к казармам, и она следом бежит. Выскочила в одном халате и кричит: «Лейтенант! Лейтенант, куда вы? Лейтенант Фернандес, стойте!».

Джерард вздрогнул, невольно вспоминая ночной телефонный звонок и женскую фигуру в тумане, и тут же отогнал эту неприятную мысль. Для себя он уже решил, что это был очередной странный сон, бред подсознания не более того, а Гарри продолжал, даже не заметив его смятения.

— Ты оборачиваешься и выдаёшь: «А сама-то куда в одном халате, сестрёнка, околеешь», снимаешь шинель и опускаешь ей на плечи. Она стоит, не шелохнётся, лицо белее снега: ты весь в бинтах, словно мумия, грудь, спина замотаны, а бинты алые, рана открылась.

Гарри замолчал и приложился к стакану. Джерард ощутил сосущую пустоту глубоко внутри. Ничего из этого он не помнил, как ни силился. Даже понять, о каком ранении идёт речь, так и не смог.

— Не помню, — упрямо тряхнул он головой, — совсем.

— Любила она тебя, Джерард, — Гарри вздохнул, тяжело, со свистом, — до одури любила. Раз после бомбёжки обстрел был, носу высунуть не могли. Я тогда в полевом лагере был, только с командировочных вернулся. До нас едва-едва добрался связист. Сам ранен, ползёт в грязи с катушкой, измождённый, бледный, сипит, хрипит, едва говорить может. И всё рукой назад машет, а слов не разобрать. Напоили его, перебинтовали наскоро, он и рассказывает, что там, в окопах, раненные остались и с ними, дескать, лейтенант Фернандес, прикрывает.

Она вскочила, словно безумная, схватила сумку свою и кинулась прямо под пули. Никто и слова сказать не успел. Помню, словно вчера это было: бежит в полный рост, даже не пригибаясь. Вокруг пули свистят, сущий ад, а она словно не из этого мира. Ни единая её не коснулась. Многих тогда от смерти спасла.

Гарри вновь замолчал. Где-то на другом конце бара хрипело радио, выдавливая из себя мелодию. Джерард вновь попытался хотя бы представить медсестру в шинели с сумкой наперевес. Чтобы его, вечно угрюмого, да кто-то столь сильно любил. Рассказ казался абсурдным, но Джерард точно знал, Гарри никогда не лжёт и не приукрашивает. Тот помнит всё в деталях, особенно о важных для него людях. Джерард проглотил очередную порцию виски, на этот раз показавшуюся особо горькой.

— Не могу вспомнить, — повторил он, вышло как-то жалобно.

— Да не переживай ты, — отозвался Гарри. — Ты поначалу и мать-то вспомнить не мог. Да и какая теперь уже разница? — он поднял стакан. — Не чокаясь.

— Не чокаясь, — эхом отозвался Джерард.

— Свидимся ещё, — внезапно засобирался Гарри.

Он поднялся со стула, расплатился, хлопнул его по плечу и побрёл, пошатываясь, к дверям. Джерард проводил его взглядом, пока тот не скрылся за дверью. И только тогда подумал, что не спросил, как звали ту медсестру, но догонять не стал. Закурил, глядя на нетронутый стакан, прикрытый салфеткой.

«Двое нас осталось. Интересно, кто первый? — вспомнились ему недавно обронённые слова. — И действительно, кто?» — Джерард прикрыл глаза, вдыхая горечь дыма.

Он посидел ещё немного и собрался уходить, когда заметил на стойке рядом со стаканом пачку сигарет, забытую Гарри. Сигареты были тех времён, такие уже лет пять, как не выпускали. Джерард сунул пачку в карман, решив, что вернёт при следующей встрече. Не дело таким добром расшвыриваться.

Стемнело. Порывистый осенний ветер разогнал людей с улиц. Случайные прохожие спешили по домам. Джерард же бесцельно брёл, провожая взглядом проносящиеся мимо машины. Спешить ему было некуда: дома его никто не ждал, некому было волноваться о нём и встречать на пороге. Наконец, показался за поворотом серый бок пятиэтажки, где на самом верху и ютилась его квартирка.

«Любила она тебя, Джерард, до одури любила», — вновь не к месту припомнились слова Гарри. Джерард тряхнул головой и, цепляясь рукой за холодные перила, стал подниматься наверх. Он увидел её ещё с последней лестничной площадки. Она стояла у его двери, заложив руки за спину и привалившись спиной к стене. Терпеливо ждала, быть может, уже не один час, опустив глаза в пол. Длинные волосы рассыпались по худым плечам. Очертания фигуры то и дело теряли чёткость, расплывались, и виной тому было отнюдь не виски. Сквозь её тело просвечивала стена подъезда.

— Тебя здесь нет, — заявил Джерард, ковыряясь ключом в замке.

Она не отозвалась. И, наверное, так и осталась стоять у стены, когда он захлопнул за собой дверь.