Из уст подвыпившего слуги: история графа, двух баронов и девицы Женевьев (гет)

— Ох уж эти страсти любовные! Выдавал тут один важный барон племянницу замуж, так что сделалось-то! Полгорода передралось!

— Да ты что?! Все девицу за себя хотели?

— Да нет, девицу за себя хотели всего два кавалера, да у них друзей-то несметно, да и слуги… Такое было — ужас!

— А ну?!

— Подождите! Подождите! А девица-то из себя как?

— Да знамо как, ладная, хорошая такая девица, вернее, хорошенькая — страсть. Глазки такие, большие и синие, держит себя с достоинством, боевая! Огонь, словом! Во! И волосы-то у ней на солнце пламенем отдавали.

— Рыжая, выходит, девица была. Из-за рыжих часто дерутся.

— Ну это, не совсем полностью рыжая, а такая, волосом гнедая, что-ли, ну…

— Ну ты и описал!

— Да ты нас разыгрываешь, что-ль?

— Так то девица или лошадь?

— Да нет, не умею я просто девиц описывать… Мудрёная девица, в общем. Господа кавалеры схлестнулись не зря.

— А ты всё же поподробней, поподробней рассказывай, обстоятельно так, не скачи с пятого на десятое. Откуда девица, кто кавалеры. Всё, что знаешь. Впереди вечер долгий.

Так вот, про девицу-то. Женевьев её звали. Женевьев де Ла Рош. С младых лет осталась девица Женевьев сиротой. В аккурат пять годочков ей было, как приказали её папенька с маменькой долго жить. И осталась она при двух дядюшках. Один со стороны маменьки был и один со стороны папеньки.

Стоит упомянуть, что маменька Женевьев из знатного да сильно обедневшего рода д’Англере происходила. Хоть красоткой она была редкой, женихи её своим вниманием не баловали, и по причине её бедности, стороной обходили. Наконец, посватался к ней богатый барон де Ла Рош. Жених очень важный, только на тридцать лет невесты старше. Но тут уж выбирать не приходилось. Вышла она, замуж-то. Брат Шарлотты д’Англере, Жан-Антуан, в военные подался, и исправно своей шпагой служил королю, тогда ещё Карлу IX.

И вот у супругов де Ла Рош дочь родилась — Женевьев. Всё какое-то время тихо мирно шло, да тут раз — и эпидемия горячки. Женевьев барон с баронессой в загородное имение вовремя переправили, а сами замешкались и оба слегли. Да так, что не встали уж. Маменька Женевьев брату своему, Жан-Антуану, весточку послать успела, чтобы не оставлял Женевьев и помогал ей, коли нужда будет. Но что мог сделать для девочки бедный дворянин военный? У барона де Ла Роша старший брат был, Себастьян, вот он то и стал опекуном Женевьев.

Жан-Антуана барон Себастьян невзлюбил, и встречам его с Женевьев препятствовал, так что приходилось совершать чудеса изворотливости, чтобы свидеться.

Пока барон де Ла Рош в Париже проживать изволил, Жан-Антуан сговорился с нянькой Женевьев, чтобы та приводила девочку к старой калитке в глубине сада парижского дворца барона. Жан-Антуан тайком туда пробирался и передавал племяннице гостинцы и игрушки. План действовал безотказно, но только когда Жан-Антуану наступало время уходить, Женевьев принималась реветь, и ни за что не желала его отпускать. Тогда он строго говорил: «Извольте помнить, сударыня, кавалеры и дамы из рода д’Англере — не плачут.» «Да-а, если бы я была кавалером, я бы с вами на войну ушла. — говорила Женевьев, размазывая кулачком слёзы по щекам. — А мне не повезло: я — дама! А-а-а-а-а!» Весь носовой платок у Жан-Антуана обсмаркивала. Через год барон де Ла Рош вообще забрал Женевьев и увёз её в самое большое своё имение в Анжу. Тогда дело усложнилось. Приходилось Жан-Антуану посыльных в далёкую провинцию отправлять. Не так уж часто, правда, но всё же весточками дядя и племянница обменивались. Женевьев к тому времени писать выучилась, и царапала свои послания весьма усердно, а если Жан-Антуан был был в военном походе, то старалась, чтобы письма были особенно ободряющими. Жан-Антуан киги для Женевьев передавал — она до них особенно охоча была. Женевьев со своей стороны раз рубашку Жан-Антуану в подарок сама пошила, короткую, правда, до безобразия.

В Анжуйском имении у дядюшки опекуна с Женевьев нашла коса на камень. Барон Себастьян был любителем ничем не нарушаемого спокойствия и тишины, а Женевьев росла ребёнком живым и любознательным. То она в озере училась плавать, прямо в одежде — едва выловили. То во время грозы на крышу замка вылезла, с заранее приготовленным ведёрком, молнию ловить — едва сняли. То увесистой палкой дубасила тахту с подушками, на которой её дядюшка опекун после обеда вздремнуть любил, потому, что она была «граф Роланд, который бил поганых сарацин» — едва палку отобрали. То в сундуке здоровенном затаилась, а после и уснула — едва, едва её разыскали. «Но ведь это был корабль, на котором в Америки плывут», а крышку сундука Женевьев захлопнула потому, что «когда на море буря, то двери внутрь корабля закрывают».

Барон уже пошёл на крайние меры, и, чтобы племянница ему не докучала, выселил её вместе с гувернантками, горничными и слугами, в одно крыло своего дворца, а сам поселился в другом; но волей-неволей предприимчивая Женевьев покойное течение жизни барона нарушала. Не давала дядюшке хандрить, одним словом. Справлялся барон о племяннице раз в неделю и всё мечтал побыстрее её замуж выдать. Прямо с пятилетнего возраста своей воспитанницы и лелеял барон Себастьян эту мечту, и первый признак её воплощения забрезжил для него через шесть лет после приезда в Анжу в лице молодого барона Антрагэ, соседа барона де Ла Роша по Анжуйскому имению. Антрагэ бывал в Анжу наездами, у него ещё и в Оверни владения были.

Как уж оба барона договорились да по рукам ударили, неизвестно, только однажды — Женевьев тогда только-только двенадцать исполнилось, приглашает её дядюшка Себастьян к себе в кабинет, а там кавалер важный стоит и на Женевьев этак заинтересованно поглядывает.

— Полюбуйтесь, — говорит барон племяннице, — милое дитя, это барон Антрагэ — ваш будущий супруг.

Женевьев полюбовалась и насупилась. А барон Антрагэ поклон ей отвесил и приосанился.

— Вы точно на мне хотите жениться? — поинтересовалась Женевьев. — Вы ещё со мною не знакомы! Совсем.

— Дитя! Что за речи! — запаниковал дядюшка Женевьев.

А новоявленный жених ус подкрутил и расшаркался.

— Да вы, — говорит, — будете просто украшением баронского рода Антрагэ. И в знак нашего будущего союза я бы желал моей невесте подарок сделать. Что бы вам хотелось в подарок получить?

Женевьев на миг призадумалась и объявила, что ей бы хотелось книгу «Жизнеописания» Вазари, только второе издание — с картинками, а ещё кинжал, да не зубочистку какую, а настоящий, каким взрослые мужчины дерутся. Дядюшка Себастьян только платочком пот со лба промокнул, а барон ничего, позабавился.

— Ваше желание для меня — закон, — говорит, — завтра же пришлю вам и то, и другое.

— Дитя, выйди-ка на минутку, — дядюшка Себастьян потихоньку Женевьев к дверям подтолкнул. Женевьев и не сопротивлялась. А барон Себастьян долго перед бароном Антрагэ извинялся да расшаркивался.

По чести говоря, Антрагэ колечко помолвочное хотел Женевьев подарить, да его барон Себастьян, поразмыслив на досуге, отговорил. «Погодите маленько, — говорит, — любезный будущий родственник, с колечками. Женевьев ребёнок ещё, подрастёт, колечко мало станет, к ювелиру нести придётся, а то ещё того хуже, затеряет она его куда-нибудь. Вот когда пятнадцать али шестнадцать лет ей будет, тут вы с колечком и приходите». Убедил, в общем. Вот так вот и посватался барон Антрагэ к девице Женевьев де Ла Рош.

Барон Себастьян думал, что ещё пара лет мучительного ожидания, и выдаст он Женевьев замуж, исполнив свой опекунский долг. Уф! Гора с плеч! Барон Антрагэ думал, что помолвка прошла, как по маслу, а что думала Женевьев — неизвестно. Она просто кинжал — баронский подарок — хорошенько метать выучилась.

Дядюшка де Ла Рош недавно лук со стрелами у Женевьев отобрал и торжественно сжёг в камине, просто так, чтобы повоспитывать и с ребячествами Женевьев покончить. После казни боевого друга Женевьев пепел из камина выгребла и закопала эти бренные останки в дубовой роще, насыпав сверху холмик. Дядя опекун язвил: «Ты поливай его почаще, может, у тебя дерево вырастет». Но Женевьев назло ему решила не унывать, и вот, в отместку, новое метательное развлечение для себя придумала.

Барон Себастьян всё пальцы на руках загибал и в уме прикидывал, когда брак Женевьев устроить будет возможно. Ожидание барона с замужеством племянницы, правда, несколько затянулось — на последующие шесть лет. Но в стране события такие буйные творились, что как-то не до свадьбы было. Да если вы помните: войны вспыхивали, мятежи, король Генрих в конце концов на престол взошёл. Это после побега своего из Польши. Брат-то его младший, помните, Франсуа, сам как в короли метил, да корона ручкой помахала и мимо носа прошла. И стал он всего лишь герцогом Анжуйским. Ну знаете же, что разобиделся Франсуа, но честолюбивую мечту, чтобы монархом сделаться, лелеять продолжал. Снова раскол, да брожения пошли. Братья, Генрих с Франсуа, друг друга мало, что недолюбливали, так и враждовали почти открыто. А с ними и дворяне, их приближёные. Барон Антрагэ у герцога в свите служил, так что дворян на службе у короля, особенно фаворитов миньонов, не жаловал. Барон Себастьян де Ла Рош также благоволил герцогу Франсуа, потому что самое большое своё имение как раз в Анжу имел. Барон Антрагэ и не видал больше Женевьев со дня помолвки. С карьерой своей закрутился: всё военные походы и тайные интриги. Да и барон де Ла Рош не настаивал: вдруг Женевьев что-нибудь такое вытворит, что барон жениться передумает (зря, как окажется, он в бароне сомневался). «Нет, — думал дядюшка опекун, — дело слажено, главное теперь свадьбу сыграть, когда возраст Женевьев позволит». И вот он куда как позволил. Восемнадцать лет ей исполнилось.

Барон Себастьян с племянницей в другом имении к тому времени проживали — прямо недалеко от Парижа. Опекун Женевьев часто в столицу наведывался. У него дворец там неплохой был, даже с садом, если помните. А ещё герцог Франсуа присутствия его требовал. Барон Антрагэ также неотлучно при герцоге находился. Уж все приближённые герцога и дельце замутили! Франсуа тайком в аббатстве Святой Женевьевы на царствие короновали, представляете, а короля Генриха низвергнуть и постричь в монахи в том же аббатстве планировали. О как! Тут как раз Антрагэ барону де Ла Рошу говорит: «Любезный барон Себастьян, дорогой будущий родственник, привозите потихоньку Женевьев в Париж: время как раз подходящее. Если дельце наше выгорит, а оно выгорит, просто ручаюсь, то Женевьев уже ко двору не короля Генриха, а короля Франциска III представлена будет. Вот тогда и отпразднуем! Все наши начинания — вы понимаете, о чём я, достойный венец получат». Сговорились наши бароны, что Женевьев въедет в Париж через три дня, через ворота Сен-Женевьев, а так как барон де Ла Рош делами герцога будет занят, то барон Антрагэ свою невесту возле этих ворот встретит и торжественно во дворец барона де Ла Роша препроводит.

Почему именно ворота Сен-Женевьев? Во-первых, то самое аббатство Святой Женевьевы, оплот заговора, под боком находилось. Антрагэ забежал туда на минутку, проверить, как идут приготовления. А во-вторых, сентиментальность вмешалась. Невесту-то барона звали Женевьев. Барону это очень трогательным показалось, ну, и романтичным.

Выделил дядя Себастьян Женевьев карету и кортеж из четырёх человек. Платья богатые Женевьев как раз пошить успели, чтобы не стыдно в Париже блистать было. Их в огромный сундук упаковали и на запятках кареты по самому центру прикрепили. Ну, ещё вещи всякие взяли по мелочи. Подготовились, в общем.

Велел своей племяннице дядюшка Себастьян въезжать в Париж через ворота Сен-Женевьев. Про барона Антрагэ, однако, опекун ничего Женевьев не сообщил, или излишним посчитал, или решил сюрприз сделать. Кто его знает? Чужая душа — потёмки.

Всё было загадано, всё предусмотрено, да тут судьба-злодейка вмешалась. Заплутали они. С указателями на дорогах сами знаете-то как! Битых два часа по округе колесили, боялись, что в Лионе окажутся. В конце-концов такой неуловимый Париж разыскали, да кучер опять чуток ошибся, и подъехали они, Женевьев с сопровождением, к славному городу Парижу к воротам Сен-Жак, вместо Сен-Женевьев — они следующими, если помните, идут. «Госпожа, что делать будем? — спрашивают слуги. — Это не ворота Сен-Женевьев, это ворота Сен-Жак!»

А все уже порядком подустали к тому времени. Женевьев задумалась на миг и говорит: «Отличные ворота, почему бы нам через них не въехать, раз уж мы здесь? Ну и что, что Сен-Жак! Они широкие, проедем ведь? Так вперёд!»

Не хотелось Женевьев лишний крюк по ухабам давать. Сундук огромный с платьями на запятках ужасно дребезжал.

Въехали они в Париж. Всё было бы ничего, да в Париже времена неспокойные настали. Ну, знаете, когда все напряжены донельзя, и какая-нибудь ерунда целый пожар может разжечь. То ли экипаж, в котором ехала Женевьев со служанкой, горожанам не по нраву пришёлся, то ли кучер Женевьев хлестнул какого-то зазевавшегося лоботряса, только на карету напали. Сопровождающий кортеж оттёрли. Кучера с козел стащили. Один наглец в окно экипажа сунулся и дверь попытался отворить. Женевьев его что есть силы первым попавшимся сундучком и треснула. Служанка визжать начала. Неуч нападать раздумал и прочь отлетел, но дверь у кареты всё же отворилась. Как бы дальше Женевьев и слуги справлялись, неизвестно, но на их счастье, вопли служанки Женевьев, (а дева она была страсть, какая голосистая) были услышаны. Трое королевских миньонов, ребят бузотёристых и храбрых, господа граф де Келюс, граф де Шомберг и маркиз де Можирон, в кабачке неподалёку приятно проводили время за бутылочкой бургундского — анжуйское вино они принципиально и в рот не брали.

На эти женские визги и шум толпы наши кавалеры выскочили на улицу, и видят, что дело совсем дурной оборот принимает. Вступились они немедля за кортеж Женевьев. И ну толпу охаживать. Такая потасовка завязалась! Можирон слева от кареты отбивается, Шомберг справа толпу теснит, нет, право теснит! Келюс ко дверям экипажа пробился. «Госпожа!» — кричит. «Я госпожа!» — выкрикивает Женевьев, а экипаж колышется, как корабль в штормовую погоду. Лошади ржут, пятятся, на дыбы пытаются встать. «Куда вы направляетесь?» — только и успел прокричать Келюс. «Дворец Ла Рош!» — отзывается Женевьев.

Тут каналья какая-то решила в свалке со второго этажа одного из домов поучаствовать и бросила горшок цветочный, увесистый. Келюс увернуться не успел, и горшок от соприкосновения с графской головой разлетелся на тысячи осколков. Земля брызнула во все стороны, стебли растеньица в накрахмаленных брыжах графа застряли, а сам храбрец, как подкошенный, наземь повалился.

Не везло графу де Келюсу на ранения в голову, ну очень несчастлив он на них был. Всего неделя прошла, как граф с пьяницей Бюсси на дуэли подрался и тот по голове графа эфесом шпаги изловчился и стукнул, а теперь цветочным горшком, вот, заехали.

Видя, что отважного кавалера сразили, служанка Женевьев побольше воздуху в лёгкие набрала и так заверещала, что толпа просто волной от экипажа отхлынула. Женевьев увидала хлыст кучера на земле, прямо рядом с графом. Она из кареты пулей выскочила и хлыст схватила. Хоть какое-то, да оружие. У Келюса, к счастью, крепкая голова была, он сразу признаки жизни проявлять начал. Кое-как встал граф на ноги, головой потряс и подумал на миг, что оглох, но удар был здесь вовсе ни при чём. Это голосок служанки-сирены на него такое воздействие оказал. После граф де Келюс с Женевьев де Ла Рош каким-то образом на кучерское место взобрались.

К этому моменту как раз ещё больший просвет в потасовке нарисовался. Шомберга с Можироном слегка потрепали, но и добрые парижане получили от них на орехи. Под натиском наших удальцов, горожане, наконец, задумались: «Господа, что-то мы и впрямь громко себя ведём, и что это мы все, в конце концов, так разодрались?» Охладили добрые буржуа свой пыл и дали экипажу проехать.

Граф де Келюс, как заправский кучер, доставил экипаж ко дворцу барона де Ла Роша в лучшем виде. Женевьев ему тоже помогала. Граф за вожжи дёргал, а она лошадей нахлёстывала. Вот так и прибыла Женевьев де Ла Рош в Париж. Жаль, что опекун Женевьев со стороны своей племянницей не мог полюбоваться. Почтенный барон, как мы уже упоминали, был на аудиенции у герцога Анжуйского.

При виде потрёпанного экипажа из дворца слуги начали выскакивать. Женевьев часть из них их мигом на выручку своему кортежу и кучеру отрядила. Служанка голосистая из экипажа выбралась, обежала карету, да как всплеснёт руками, да как заверещит: «Ой, барышня — сундук пропал! Ай! Барышня! Сундук пропал!» А и впрямь, ремешки, удерживающие багаж на запятках, во время потасовки лопнули и верхний, самый главный сундук, соскользнул и был потерян незнамо где.

— Книги?! — расстроилась Женевьев.

— Да нет, барышня, платья ваши новые!

— Ой! Да ну их! — вздохнула Женевьев с облегчением.

А тут как раз и помятый кортеж с кучером пожаловали, и слуги, им на выручку отправленные, тоже воротились. Шум, гам, охи!..

А Жак де Леви стоит на подгибающихся ногах посреди всей этой суматохи, прямо как на ветру покачивается, и платочком носовым кровь с физиономии утирает.

— Ну, сударь, — говорит ему Женевьев, — и весело же вы поживаете в вашем славном городе Париже! Неужели у вас каждый день подобное безобразие происходит?

Граф де Келюс только вздохнул и промычал нечто нечленораздельное — он после контузии немного дар речи потерял.

 — Сударь, — продолжает Женевьев, — не терзайте ваш платочек, прошу вас, пройдёмте во дворец и мы вам окажем помощь.

И граф как-то сразу позволил себя уговорить.

Конечно, потом вокруг графской особы во дворце суета ужасная поднялась: слуги по распоряжению Женевьев вмиг доставили и воду горячую, и воду холодную, и лёд, и чистые льняные полотенца. Так что граф де Келюс мог чувствовать себя вполне польщённым.

Женевьев собственноручно оттёрла физиономию графа от крови и грязи. А потом открывает шкатулочку, достаёт бутылочку и чистую тряпочку щедро поливает неким прозрачным снадобьем.

— Ну, сударь, — говорит, — держитесь! Щипать будет — ужас! Но зато жить будете, — это она сыронизировала так, — и кровь остановится!

А потом шлёп тряпочку на графский лоб, прямо на ссадину. Хорошо, хоть, о действии снадобья предупредила: граф подскочил и задохнулся, и показалось ему на миг, что у него из ушей пламя вырвется. Но кровь и впрямь унялась. А после Женевьев пластырь* приготовила, изящным овалом вырезала и ссадину заклеила.

— Готово! — говорит. — Вам, сударь, полежать надо будет пару часов — контузия у вас. И позвольте узнать имя храбреца, который нас так выручил.

Граф встал, поклонился по всем правилам и говорит:

— Жак де Леви граф де Келюс к вашим услугам. И мне в свою очередь позвольте поинтересоваться, как же имя той, что проявила ко мне, — и ссадину на лбу потрогал, — такое милосердие.

— Женевьев д’Англере де Ла Рош. — отвечает Женевьев. — Вы и ваши друзья нас из такой переделки вытащили, что можете рассчитывать на нашу вечную нижайшую признательность.

После этого граф ещё раз раскланялся и отбыть изволил.

Женевьев сразу после ухода графа случайно на стол кинула взгляд, где пузырьки да полотенца в беспорядке разбросаны были, и отражение своё вдруг увидала в миске с той самой водой, которой храбрецу графу рану промывали. Как в кровавое зеркало погляделась. Признавалась после Женевьев, что не по себе ей стало на миг. Вылила она собственноручно эту воду потихоньку на розовый куст в саду, чтобы от дурного предчувствия избавиться.

Потом Женевьев со слугами своими о нападении на карету решили молчать и барону де Ла Рошу ничего об этом не говорить. Чтобы не волновать старичка понапрасну. И ещё, конечно, чтобы старичок этот, барон то есть, не так сильно бранился, а он на это мастак был. Так что все притихли и вели себя, как паиньки.

Но барон всё равно страшно негодовал и побушевал всласть. Понятное дело, расстроишься тут, когда волей-неволей придётся раскошеливаться и новый придворный гардероб племяннице заказывать взамен утерянного. Это ещё барон де Ла Рош про нападение не знал, иначе до утра всем нотации бы читал. В своём запале, однако, дядюшка опекун про барона Антрагэ вновь забыл упомянуть — очень предстоящими непредвиденными расходами был раздосадован.

* пластырь — впервые упоминание о подобной наклейке во французском обиходе встречается в 1314 году как "speradrapu", где "spara" обозначает "приготовь", а "drappus" значит "кусок ткани".

Возвратился граф де Келюс в Лувр, а друзья его, Можирон с Шомбергом, уже там. Один к подбитому глазу, другой к расквашенной губе компрессы прикладывают. Хохочут, стервецы, потасовку вспоминают.

— О! — говорят. — Жак де Леви пожаловал! Мы уж волноваться стали. Умчала тебя карета, и с концами. Ба! — продолжают. — Да о тебе уже позаботились, — и на пластырь на лбу у графа кивают. — А мы, тут, несчастные, должны сами свои раны лечить, а между прочим, мы в драке тоже принимали участие и тоже хорошенькую госпожу защищали.

— Шомберг, — говорит Можирон, — тебе не кажется это несправедливым? А ну, давай во дворец Ла Рош (правильно я расслышал?) наведаемся и свои раны предъявим, пусть нас также окружат заботой и вниманием.

— Я не возражаю, — говорит Шомберг, — где мой плащ? Сейчас прямо и отправимся! (А сами кавалеры на Келюса тайком косятся.)

— А госпожа-то прямо амазонка, как она хлыстом орудовала! — восторженно продолжает Можирон.

— Да нет, — возражает Шомберг — она прямо воительница Диана!

— Шомберг, — говорит Можирон, — погляди-ка на Жака де Леви, пожалуй, он сейчас нам трёпку задаст, вторую за день.

— Всё, всё, Можирон, — отзывается Шомберг, — графу де Келюсу наши речи определённо не нравятся — умолкаем!

— Да ну вас, канальи, — отмахивается Келюс.

— А имя госпожи-то как? — допытывается Можирон.

— Да, имя? — подхватывает Шомберг.

— Я бы вас, господа, попросил! — вспылил Келюс.

— Можирон! — зовёт Шомберг.

— Да? — отзывается маркиз.

— Это, — и Шомберг на Келюса указывает, — всё очень серьёзно, помяни моё слово. — И заговорщицки кивает. Жак де Леви только рукой на них махнул. А друзья ещё некоторое время его подкалывали.

А барон Антрагэ так и прождал невесту у ворот Сен Женевьев до темноты. До самой, самой темноты. Пока ворота не закрыли. Барон подумал: «Что за напасть? Неужели я Женевьев промигал? Ведь всего-то два раза по одному маленькому делу отлучился. Но так пажа-бездельника вместо себя оставлял и велел ему глядеть в оба. Ливреи барона де Ла Роша он знает. Не случилось ли чего?» И во дворец барона отправился, о Женевьев справиться. Барон, опекун Женевьев, его успокоил и заверил, что девица, невеста его, прибыла в Париж в целости, только через другие ворота, а Женевьев уже спала сном праведницы, и после стольких треволнений седьмой сон видела, так что опять они с Антрагэ не встретились. Эх, барон Антрагэ, барон Антрагэ! В два часа пополудни во дворец барона де Ла Роша нужно было наведаться. Сдаётся мне, что хороводы вокруг графа де Келюса барону по вкусу бы не пришлись.

Через три дня после вышеупомянутых событий наш славный король Генрих покаянную процессию затеял. Конечно же, четверо его фаворитов-любимчиков: Келюс, Шомберг, Можирон и д’Эпернон босиком, во власяницах и с плетями, прямо за королём шли. Самобичевали придворные кавалеры себя весьма усердно. Ничего не поделаешь — монаршья воля.

Шествие продолжалось до церкви Сен-Пьер на Монмартре, а после процессия в Лувр должна была возвратиться. Так вот, по выходе из Сен-Пьер, Келюс с Шомбергом и Можироном заметили пропажу герцога д’Эпернона, который тихонько улизнул.

— Каналья! — воскликнул Келюс.

— За ним! — объявил Шомберг.

— Он далеко уйти не мог! — подхватил Можирон.

Ринулись молодые люди обратно в Сен-Пьер, проверить, не затаился ли герцог д’Эпернон в одном из приделов — он штуку такую уже разок проделывал. Герцога они не нашли, д’Эпернон, видать, стратегию свою поменял, но момент: «Вот он, подлец!» обратился в момент: «Ах, какая встреча!» Нате вам! Некая особа возле колонны левого придела стоит и с неподдельным интересом графа и его друзей разглядывает. Женевьев де Ла Рош собственной персоной!

А случилось следующее. Герцог Анжуйский на шествии отсутствовал, причиной слабого здоровья отговорился. Барон де Ла Рош при его особе находился, дела они решали, для герцога очень важные. Дядюшка опекун, прежде чем свой дворец покинуть, долго брюзжал и королевское шествие критиковал. Женевьев его разглагольствования прослушала, в путь дорогу дядюшку снарядила, карете платочком помахала, убедилась, что он уехал, а после решила в дядюшкино отсутствие время провести с пользой: то есть из дворца улизнуть и на короля Генрике посмотреть. Взяла Женевьев с собой служанку, двух лакеев и на Монмартр отправилась. В переполненной Сен-Пьер короля разглядеть было почти невозможно, но вот зато столкнулась девица с нашими храбрыми господами миньонами.

— А! — только и сказал граф де Келюс, при виде Женевьев и слегка побледнел.

Шомберг с Можироном переглянулись, подмигнули друг дружке и слиняли. Граф де Келюс не слинял, но сквозь землю с удовольствием бы провалился.

— Вы, сударыня?!

— Я! — подтверждает Женевьев с большим достоинством и добавляет: — Добрый день!

— Как вы находите Париж, сударыня? — задал несуразный вопрос граф, пряча глаза.

— Очень хорошо, — отзывается Женевьев. — Нахожу. А как ваше ранение, сударь?

— Как нельзя лучше, — с поклоном отвечает граф. — Как видите, жив, и кровь унялась.

А Женевьев внимательно Келюса оглядывает и продолжает:

— А я и не подозревала, граф, что вы — такой закоренелый грешник!

Граф только позеленел.

— Вам все-все грехи отпустили? — допытывается настырная девица.

Говорит вроде с самым серьёзным видом, ну вы понимаете, о чём я. А граф:

— Да! … — а потом: — Нет!.. Частично!

И кровь ему как в голову бросится — стал угрожающе малиновым.

— Ну, не смею вам мешать, — откланивается Женевьев и по шажку к выходу пятится.

Если бы граф де Келюс услыхал, как Женевьев по выходе из Сен-Пьер хихикала, то он бы, даже и неизвестно, какой цвет принял, не иначе, как фиолетовый.

И загрустил Жак де Леви, прям с лица спал. Влюбился, словом, в девицу Де Ла Рош. Друзья-то графа Шомберг и Можирон перемену в графе заметили, ибо напала на графа меланхолия — всё лежал он и скучал: с анжуйцами не ссорился, в попойках участие не принимал, ни на что не реагировал, ранее книжки разные на досуге почитывал — забросил, главу из Гаргантюа и Пантагрюэля в рукописи, не вошедшую в сборник из-за своей пикантной скабрезности — и ту не дочитал. Представляете?! Друзья всё у него и выпытали, да и растормошили нашего влюблённого.

— Говорил я тебе, Можирон, — обращается к маркизу Шомберг, — что дело с прекрасной мадемуазель де Ла Рош так просто не окончится.

— Выиграл ты пари, выиграл, — отзывается Можирон, — хоть и я тоже так считал.

— Действовать надо, — продолжают друзья графа, — а не днями на ложе валяться!

А граф да и признаётся:

— Не знаю я, как действовать, у меня при виде этой девицы язык к гортани прилипает и начинаю вести себя по дурацки, как школяр, она надо мной просто посмеётся.

— Э, да ты и впрямь влюбился, — говорят друзья. — Ну, раз, как действовать, не знаешь, предоставь план разработать нам, а сам только принимай участие.

— Ещё одно препятствие имеется, — продолжает граф. — Барон де Ла Рош партии герцога Анжуйского принадлежит. Не думаю, что он потерпит фаворита короля рядом со своей племянницей.

— Ну, совсем ты приуныл, — отвечают Можирон с Шомбергом. — Мы тебя, Жака де Леви графа де Келюса, не узнаём прямо. Нет! Точно, это не граф перед нами — его подменили! Тебя же никакие трудности ранее не страшили, вот и повоюй за свою прекрасную даму! И барону де Ла Рошу нос натяни!

Не подозревали тогда друзья, что целым двум баронам нос придётся натягивать, да всему своё время. И надумали они за дворцом Ла Рош следить потихоньку, и, улучив удобный момент, устроить встречу графа с вышеозначенной девицей Женевьев.

Как порешили, так и сделали. Миньоны были ребята настырные. Вначале Можирон своего самого смышлёного лакея к служанке барона де Ла Роша на рынке подослал, чтобы тот с ней познакомился, о том, о сём поболтал и всё об интересующей их особе выведал. И разузнал лакей нечто очень важное, а именно, что «когда господин барон из дворца уезжают, то барышня их ненаглядная в хорошую погоду целыми днями в саду сидят и книжки читают».

Ну, что ж, в один погожий-распогожий денёк подкараулили господа королевские миньоны, когда барон де Ла Рош по своим делам в карете из дворца своего выехал, и пошли на штурм. Сад у барона де Ла Роша по Парижским меркам был знатным. Целый квартал занимал: и цветы там были высажены, и деревья, и фонтан даже был — правда, работал плохо и всё время засорялся. И вот в эту садовую идиллию граф де Келюс сиганул, прямо на клумбу с левкоями. Через десятифутовую каменную стену перебрался. Вот что значит сила любви. По правде сказать, друзья графа, Можирон с Шомбергом, с противоположной стороны нашего нарушителя спокойствия на стену слегка подсадили. А то задача совсем уж невыполнимой представлялась. Барон де Ла Рош садик свой прямо бастионом укрепил. Наш граф, пока на стену карабкался, Можирону весь камзол на плечах истоптал, а Шомбергу нечаянно на голову наступил, да тот не обиделся. Так что наверх взобраться друзья ему помогли, а вниз граф сам прыгал. И так он о землю приложился, что едва отдышался. Только-только успел граф на ноги встать да отряхнуться, глядь, а на него собачка такая бежит. Ничего себе собачка, величиной с лошадь. Клыки — Во! И к графу сунулась — Жак де Леви точно подумал, что конец ему пришёл, а собачка лапы ему на плечи положила и, прежде, чем перейти к более решительным действиям и в глотку ему вцепиться, вдохнула полные ноздри. А граф-то для торжественного случая надушился духами, собачка-то и давай чихать, да лапой морду тереть, графа совсем оставила, и в умных её глазках слёзки выступили. А тут вопли раздались:

— Орфей — нет! Орфей — оставь! Орфей — не грызи! — и мчится предмет обожания графа де Келюса — книжечкой увесистой помахивает. Отшвырнула Женевьев книжку, схватила собачку Орфея за ошейник и оттащила от графа. А Орфей всё чихает и хрипит, и даже сопелька у него одна из носа выскочила.

— Ай-яй-яй! — с напускной суровостью пожурила девица собачку. — Как тебе, Орфей, не стыдно? Это друг, изволь познакомиться!

Орфей исподлобья на графа глянул, хвостом слабо вильнул и пошёл восвояси.

— Какая встреча! — продолжает Женевьев. — Как же вы, сударь, в нашем саду очутились?

И в этот миг друзья графа, Можирон с Шомбергом, вослед влюблённому герою, через стену букет перекинули. Господа миньоны постарались: самые лучшие цветы в оранжереях Лувра надрали и золотой тесёмочкой перевязали — красота!

— Вот таким же вот образом, сударыня, — отвечает граф, — как этот букет!

А после поднимает цветочки и вручает их Женевьев. Девица возьми, да и засмейся, весело так. Ей давно уж смешно было. А граф возьми, да и заулыбайся, очень уж девица заливисто смеялась. А потом граф и заявляет:

— Прогоняйте меня немедленно, сударыня, если вам угодно, но мне прям страшно захотелось вас увидать, хоть издали.

Ну какой девице такие сладкие куртуазные речи не понравятся? Вот и Женевьев понравились. Женевьев и говорит:

— Граф, вы просто истинный храбрец, я сама на такой подвиг ну ни за что бы не отважилась. Только вы через эту стену больше не лазайте, а то убьётесь ещё. У нас калиточка имеется, вот её-то я вам и отворю, и выпущу вас.

Граф в ответ:

— Сударыня, прежде, чем вы меня прогоните, скажите, в какую церковь вы ходите, я их все обошёл в округе, но нигде вас не видал.

— А я в домашнюю часовню хожу, сударь, — отзывается девица. — Но в ближайшее воскресенье могу своей привычке изменить, и в одной из этих церквей появиться на мессу.

В какой именно церкви она появится, хулиганка, конечно же, не сказала, и заставила графа побегать. Но упорный граф её разыскал.

Так они и поладили. Граф к калиточке в глубине сада принялся таскать корзинки с засахаренными фруктами да шкатулки с испанскими сластями, те, что господа испанцы из Нового Света доставляют — шоколадом называется. Вот ведь кучу денег ухлопал! Шоколад-то на вес золота! Да букеты, да сонеты собственного сочинения. Всё, что в таких случаях полагается.

В общем, совершал граф разные безумства, что влюблённые проделывают, и совершал он это с удовольствием.

Одно из них стоит упомянуть особо. Решил граф предмет своего обожания серенадой осчастливить. Женевьев музыку страсть как любила. Музыкантов — подобрал, певцов самых лучших — разыскал, придворного итальянского тенора, как солиста — нанял. О как! И расположились музыканты не перед самым дворцом барона де Ла Роша, а чуть поодаль, на прилегающей улочке, чтобы барон подвоха не заподозрил. Играли они так прочувствованно, что барон взвыл, если помните, он покой очень любил. Отправил барон своих лакеев, чтобы они музыкантов прогнали, а те, музыканты то есть, инструменты свои подхватили, и на другую улочку перебрались. И там уже развернулись. Барон их опять гнать, а они на следующую улочку. Так улочками да переулочками дворец барона кругом и обошли. И на каждой остановке итальянскими песнями слушателей радовали. Весь квартал развлекали. «O, bella-a-a-a-a! — La tua gioia, il mio diletto-o-o-o!» — разносилось под вечерним парижским небом. Кроме барона никто не бушевал, все заслушались. Но барон де Ла Рош просто из себя выходил, а Женевьев была в восторге от проделки графа и оценила её по достоинству: что и пеньем усладили, и дяде досадили. После этого она, по просьбе графа, ленту ему вышила, и Жак де Леви подарок к эфесу шпаги своей прицепил.

С Шомбергом и Можироном Женевьев познакомилась.

Если граф на дежурстве в Лувре занят был, то его приятели доставляли ей графские подношения. Когда наши господа, нагруженные дарами, в первый раз пробирались к калитке, разговор их заслуживал внимания:

— Ты помнишь, Можирон, что заявлял Жак зимой на свадьбе у Сен-Люка, и ещё таким громким голосом? — говорил Шомберг, прижимая локтем к боку том Ронсара и Метаморфозы Овидия, в переводе Маро, перевязанные ленточкой. (Как мы знаем, Женевьев читать любила, и граф её охотно книгами снабжал).

— Как же, помню! Пафосно выкрикивал: «Я?! Влюбиться, чтобы жениться?! Да никогда!!» — пыхтел Можирон под тяжестью корзины на этот раз с «citrus sinensis»: в переводе с латыни «сладкими апельсинами», (которые граф де Келюс из Прованса исхитрился достать), и пытался прикрыть её плащом. Каждый фрукт был также перевязан ленточкой.

— И где сейчас это никогда, Можирон?

— Никогда ушло в никуда, Шомберг. Зимой заявляет, а летом что вытворяет? Всё к этому идёт.

— Ветреник какой — слова не держит.

— Да, непостоянная натура!

Кавалеры — друзья графа, с Женевьев вели себя крайне почтительно, раскланивались низко и Жака нахваливали. Очень они его любви сочувствовали.

Ну, прошло совсем немного времени, и граф совершенно от Женевьев голову потерял. И говорит он ей:

— Не может это так больше продолжаться, Женевьев. Я знаю, ваш опекун возможно не будет мне благоволить из-за моей преданности королю, но я хочу просить у него вашей руки и начать официальные ухаживания.

Женевьев задумалась и говорит:

— Граф, мне ваше предложение весьма приятно. Я даю вам своё согласие. Что касается дяди, то я не знаю, как он отреагирует на ваше сватовство. И также, прямо теряюсь в догадках, как к подобному делу подойти. С дядей всегда было крайне сложно взаимодействовать. Большинство времени он был отстранён и суров, хоть обо мне и заботился. Есть нечто ещё, шесть лет назад мой дядя прочил меня замуж за некоего барона Антрага.

— Не того ли Шарля де Бальзака? — спрашивает граф.

— Да, кажется, того самого. Но о бароне все эти годы не было ни слуху ни духу. Может быть, барон Антрагэ передумал за всё это время на мне жениться? Позвольте мне всё выяснить, чтобы знать, как дальше действовать. Я скоро всё вам сообщу.

Если помните, у Женевьев и другой дядюшка имелся. Жан-Антуан карьеру свою резко поменял как, впрочем, и имя, и стал шутом при дворе короля Генриха III и назывался отныне Шико. Таким шутом-молодцом ни один монарх отродясь похвастать не мог. Вот с ним-то Женевьев и решила побеседовать и попросить о помощи. Написала она дядюшке записочку и пригласила встретиться в Луврском парке. Шико откликнулся. Встретились они, дядюшка и племянница, после долгих лет разлуки.

Ну, поболтали о том о сём, повосхищался Шико, что она такая ладная да привлекательная выросла, прям невеста. А она и вворачивает: «Вот об этом, милый дядюшка, и желаю я с вами поговорить» — берёт его под ручку и объясняет ситуацию, что, мол, опекун её, целых шесть лет назад порешил отдать замуж за некоего барона Антрага. Но ни объявления помолвки, ни обручения как такового не было. Барон загадочно исчез. А она, Женевьев, тут в другого дворянина влюбилась, во всех отношениях достойного, и тот дворянин хочет посвататься к ней, да призрак барона всё портит. Не выяснит ли дядя, что у барона на уме. А если барон всё ещё имеет желание на ней жениться, то не отговорил бы его дядя от этой затеи, описав дурной характер Женевьев, и прочие её ужасные недостатки. К дяде опекуну она обращаться не хочет, ибо он её всё равно не послушает, только браниться будет.

А дядюшка королевский шут тут и спроси:

— Да в какого-такого дворянина ты влюбилась и из-за кого барон получил отставку?

А Женевьев с гордостью отвечает:

— Да ты его знаешь хорошенько, он — приближённый короля, Жак де Леви, граф де Келюс!

Шико-то так и сел, хорошо ещё, что прудик с лилиями под боком был. Побрызгали на дядюшку водичкой, пришёл он в себя, в ухе поковырялся, и переспрашивает:

— В кого, в кого ты влюбилась?

— В графа де Келюса, — отвечает Женевьев. — Дядя, да что с вами?

— Было бы на кого барона менять, — говорит Шико, — на какого-то фанфарона расфуфыренного с серьгой в ухе. Ну, удружила, ты мне, племянница, ну, удружила, мне даже и сказать нечего, — королевский шут умолк. Ну не любил Шико королевских фаворитов — ни капельки. Оболтусами их считал. Зря он, конечно, столь сурово о них думал.

Женевьев рассердилась и давай своего кавалера защищать.

— Уж лучше выйти замуж за приближённого короля, — говорит, — чем за прихлебателя герцога Анжуйского! (Женевьев втайне королю Генрике сочувствовала.) — И никакой он не расфуфыренный и не фанфарон вообще вовсе. Ну и что, что с серьгой! — говорит. — Мне нравится! И он храбрый! И галантный! А барон мне не нравится и не нравился никогда, вообще! И барон, он храпит по ночам — вот!

— А ты знаешь откуда? — изумился Шико.

— Да он у нас разок гостить оставался — ну, тогда, когда посватался, — Женевьев поморщилась, — и такой храп ночью по всему дворцу разносился, что просто ужас.

— А может, это лакей барона храпел, — возразил Шико. 

— Нет, храпел именно барон, это был именно его голос. Не узнать было невозможно! — объявила Женевьев и даже ногой топнула.

Последний аргумент Шико просто сразил.

— Ну ладно, — говорит, — если барон вам, дорогая племянница, так неприятен, пойду, поговорю с ним. А если вдруг окажется, что и граф де Келюс ночью тоже храпит, что делать будете?

А Женевьев в ответ:

— Ну и пусть храпит, ему можно. А вообще, дядя, вы пустую болтовню тут разводить будете, или мне помогать?

— Ну, понятно, — вздохнул Шико, — кто тут у нас Юпитер, а кто — бык.

А Женевьев заявила, что ни за каких других баронов и графов она замуж не пойдёт, только за графа де Келюса. И маркизов с разными герцогами ей тоже не предлагать. Только Жака де Леви. Вот так дело и повернулось.

Делать нечего, пришлось королевскому шуту дела племянницы улаживать. Навестил он Антрагэ. А тот бровки задрал, ручки растопырил и заявляет:

— От Женевьев я и не думал отказываться, что ещё за глупости? Я её в жёны пожелал, значит, так и будет, согласие опекуна Женевьев у меня есть. Замок я свой приготовил, мраморные полы, чтобы будущей супруге угодить, положил, шёлковые занавеси понавесил. Красота получилась. Как это, освободить её от слова, и что значит, она полюбила другого? Другого? Какого другого?! Имя! Имя этого другого!

А Шико и говорит барону:

— Отступитесь, барон, в этом деле нельзя неволить. Только хуже будет.

А барон в ответ:

— Хуже, мол, будет, только тому наглецу, что за Женевьев ухаживать посмел. Пусть саван себе готовит. Заранее. Он уже всё равно, что покойник.

Ну, а Шико на это:

— А что же вы сами, дорогой барон, за невестой своей не ухаживали? Даже в Париже её не навестили. Она с превеликим трудом о вашем существовании вспомнила, только когда другой кавалер свататься изволил. Что же вы не добились, если не любви, так симпатии, да хотя бы привычки, что именно вы мужем станете. Какая невосполнимая ошибка, однако. Шут-то, конечно, я — мне по должности положено, — но вы-то, Антрагэ, тоже большого дурака сваляли. Увы! Поздно теперь под окнами серенады играть, когда счастливый соперник с колечком в дверь ломится.

Да, не успел, не успел Антрагэ визит Женевьев нанести по всем правилам. Делами герцога с утра до ночи занимался. Дело-то серьёзное, заговор такой — шутка ли? Надо всё, чтобы без сучка и задоринки прошло. И Антрагэ надеялся при новом короле Франциске сильно возвысится. Так что, косвенно и для Женевьев старался, чего уж там…

Осерчал барон Антрагэ и к барону де Ла Рошу на разборки заявился. Ну, скандал, конечно, был. Ужас какой. Женевьев барону от ворот поворот дала. Сначала она заявила, что его не узнаёт. Ведь шесть лет прошло как-никак. Потом объявила, что просит барона вернуть слово, данное ему её дядей, ибо супругой она его стать не может, она полюбила другого дворянина. Имя графа она не назвала. Сказала, что тот факт, что она любит другого должен иметь значение, а имя дворянина значения не имеет. Потом Женеьев принесла подарки барона: том Вазари и кинжал, «каким взрослые мужчины дерутся».

— Возвращаю, — говорит, — я вам ваши подарки, благодарствуйте. Обращалась я с ними бережно, так что они почти что, как новенькие.

Барон книгу-то схватил и в сердцах в камин швырнул. Пламя как полыхнёт! А Женевьев руками всплеснула да и говорит:

— Ах! Барон, да вы вандал! После этого ни за что я за вас замуж не пойду, даже и не надейтесь!

А барон в ответ:

— А я всё же надеюсь «составить ваше счастие», — угрожающе так говорит, сквозь зубы почти что.

А Женевьев барону в ответ:

— Несчастием моим вы станете! Отказывайтесь от меня немедленно, а то я вам так жизнь испорчу, что взвоете!

А барон на это:

— Ни за что! Зря что ли я свой замок расширял да перестраивал!

А Женевьев ему:

— Выходит, что — зря! — развернулась и вышла из залы. А барон ей вослед:

— Ну, мы это ещё поглядим!

А она, Женевьев, из коридора уже:

— Не смею вас дольше задерживать!

Барон де Ла Рош в словесную перепалку не вмешивался, он просто сидел тихенько себе в креслице, как громом поражённый. Дар речи он обрёл, только когда Женевьев из комнаты выскочила. И спрашивает барон де Ла Рош Антрагэ:

— Ну, что прикажете делать? — и предлагает: — Я могу избить её до полусмерти.

— Что вы, я — против, — отказался Антрагэ.

А опекун Женевьев берёт Антрагэ под локоток и вкрадчиво так говорит:

— Не думаю, что у Женевьев есть другой объект для обожания на примете. Успокойтесь вы, барон. Имени-то не назвала она, так что брешет, мерзавка. Да и где она с кем-то повстречаться могла бы — я же с неё глаз не спускал! Скорее всего, она просто заупрямилась из этого… чувства противоречия. Я жду не дождусь того дня, когда я сбуду её вам с рук и вы и только вы должны будете о ней заботиться. Давайте быстренько представим её ко двору, прямо через три дня можно, там объявим о вашей помолвке, сейчас пост на носу, а как он окончится, проводите свадебную церемонию и увозите свою супругу отсюда подальше.

— Раньше нужно было это сделать — и представление ко двору и объявление помолвки! Чего же мы ждали?!

— Про Франциска III забыли? — шёпотом напоминает барон. — Да раньше и не получилось бы всё равно, гардероб она, Женевьев, свой придворный по дороге в Париж потеряла. Платья новые только-только готовы. Хоть с этим порядок. К герцогу Анжуйскому ещё обратиться надо бы, чтобы он с королём поговорил и тот помолвку утвердил. Думаю, что всё пройдёт великолепно. Удачи, дорогой Антрагэ. И, будем надеяться, что другие обстоятельства, это я про Франциска III, тоже в нашу пользу разрешатся, — опять же шёпотом добавляет барон де Ла Рош.

Женевьев всю дядюшкину речь, кроме слов, сказанных шёпотом, через отдушину из залы наверху подслушала. И совсем ей план дядюшки барона не приглянулся. После ухода барона Антрагэ дядюшка опекун с охотничьим хлыстом налетел на Женевьев. Пришлось Женевьев вокруг стола от него побегать.

— Эк, мерзавка, что удумала — помолвку расстраивать! — вопил барон Себастьян. — И слышать ничего не хочу! Выйдешь за барона! Да благодари судьбу, что жених у тебя добр, а так отходил бы я тебя. Давно нужно было твоим воспитанием заняться! Но хоть поздно, да лучше, чем никогда!

Однако вскоре выдохся барон, уже в другое в кресло упал и заявляет:

— До приёма у короля из комнат своих не выйдешь!

А Женевьев говорит:

— Напротив, не стоит вам меня запирать, а то я сама себе синяк под глазом поставлю и плакали ваши представления ко двору тогда. Вы меня знаете. Я слово своё сдержу.

Опекун Женевьев только зубами скрипнул. Но всё же слугам приказал за ней смотреть в оба. И опять ошибочка вышла. Слуги Женевьев любили. И присматривали за ней в оба, но сквозь пальцы, так что Женевьев удалось Жаку де Леви нерадостную весточку передать, а после с ним и увидеться.

— Беда, граф, — говорит Женевьев. — Барон Антрагэ всё ещё лелеет матримониальные планы. Шесть лет отсутствовал, а тут прилетел, как ядро, и давай взрываться. Скандал был, жуть просто. Дядя так этому барону благоволит, будто сам в него влюбился. Прямо ослепление у него какое-то. И теперь, не далее, чем завтра, меня ко двору представлять повезут, а там о помолвке с этим самым бароном объявят. Что делать? Ума не приложу!

А граф ей:

— Не бойтесь, — говорит. — Ничего не бойтесь, король мой друг, я попрошу его о помощи. Смело ступайте в Лувр! Теперь я действовать буду.

И вот привозят девицу Женевьев ко двору. Разодели её в пух и прах. Одних ожерелий жемчужных с целый фунт понавесили. И барон, предполагаемый жених тут же маячит, тоже разодет, так-то Антрагэ вычурность придворной моды не любил, но для такого случая постарался. Брыжи накрахмаленные, ножны позолоченные, плащ весь расшитый. До миньонов далеко, но со стороны вполне приличный придворный кавалер получился. Ливаро с Рибейраком, анжуйцы, приятели барона, Женевьев одобрительными взглядами окинули и оценили: «Хороша! — говорят. — Заранее поздравляем тебя, Антрагэ». Ну вот, все в королевской придворной горнице для балов собрались, лица торжественные сделали. Герольд трижды жезлом своим в пол стукнул и объявляет: «Барон де Ла Сюр де Ла Рош с племянницей Женевьев де Ла Рош!» «Улыбайся, мерзавка!» — потребовал барон де Ла Рош и руку Женевьев, ужас, как стиснул. А в придачу ещё барон Антрагэ возле дверей стоит и с такой добренькой улыбкой головой Женевьев кивает да кланяется. Жуть! Ну, вплыли они в залу, барон Себастьян с племянницей, а тут им навстречу сам король Генрих.

— Ба! — говорит. — Дорогой господин барон, что за жемчужину вы от нас скрывали? Нет уж, позвольте, позвольте, я сам вашу племянницу всему двору представить хочу.

Вывел Генрих Валуа Женевьев на серединку залы и объявляет:

— Женевьев де Ла Рош, господа!

Все давай поклоны отвешивать да реверансы делать….

— Ой, поздненько уже, бежать надо! Завтра продолжим!

— Да ты что, на самом интересном месте! Не пустим!

— Ну ладно, история действительно, того! Живее становится с этого момента! Только по одному маленькому делу позвольте отлучиться.

— Давай скорей!

— Я мигом!.. Ну всё, порядок!

Так вот, как только представил его величество всем Женевьев, так без передыху и продолжает:

— И ещё более приятно нам объявить помолвку мадемуазель де Ла Рош с одним из самых достойных дворян из нашей свиты Жаком де Леви Графом де Келюсом! Мы своим королевским присутствием почтим счастливую свадьбу, которая состоится в аккурат после поста.

Тут у дверей лёгкое движение произошло. Это приятели Антрагэ Ливаро с Рибейраком вцепились в барона, и быстренько выволокли его из залы, а потом и из Лувра от греха подальше, а то бы Антрагэ делов натворил и ещё в Бастилии бы очутился.

Притащили несчастного барона Антрагэ приятели к нему во дворец и давай вином отпаивать. И миньонов кровожадно ругать.

— Давно пора было покончить с этими миньонами, — говорят Ливаро с Рибейраком, — а мы всё тянули. Если б месяц назад их прикончили, такой бы беды не случилось!

А барон вторую бутылку анжуйского вина допил и только тогда у него дар речи появился.

— У меня, — говорит, — у меня, Шарля де Бальзака, барона д'Антрага, барона де Кюнео, графа де Гравиля невесту увели! И кто увёл?! Миньон королевский! Миньон! Господа! У меня! Надухаренный хлыщ с серьгой в ухе! И в Лувре сейчас с ней отплясывает и помолвку празднует! Да меня же другие бароны засмеют! И графы, и маркизы, и герцоги — да все! Хоть на улице не появляйся а в Лувре так и подавно… Это оскорбление можно только кровью смыть, кровью проклятого миньона. Всей! До последней капли!

— Смерть миньонам! — подхватили анжуйцы. — Давайте им вызов составлять, жаль, храброго Бюсси с нами нет, но мы справимся!

Луи де Клермон граф де Бюсси также был анжуйцем и приятелем Антрагэ, Ливаро и Рибейрака, и к тому же несравненым бретёром и любимцем дам. Шпагой владел он, ну очень счастливо, и вёл себя поэтому откровенно громко. Миньонов он жутко изводил. Нападали королевские любимцы всем скопом на него не раз за всякие оскорбления, и дрались с ним порядочно, да одолеть Бюсси сложно было, прямо неуязвимый он был. Только разочек в боевой стычке Келюс его шпагой задел, и Бюсси на него зуб за это имел. Так что и Луи де Клермон был бы непрочь с миньоном подраться. Всем несравненный Бюсси был хорош прямо молодец-огурец, только к бутылочке анжуйского любил приложиться сильнее остальных.

Составили анжуйцы королевским миньонам коллективный вызов на дуэль.

— Я — Келюса убивать буду, — рычит Антрагэ, — с особой жестокостью!

— А я — Можирона убью! — говорит Рибейрак.

— А я — Шомберга прикончу, — обещает Ливаро.

А тут под самый занавес к шапочному разбору благородный Бюсси пожаловал.

— Что это вы, господа, тут затеваете? — интересуется.

Господа анжуйцы и обрисовали ему ситуацию.

— Да эти королевские любимчики совсем… Ик! Распоясались, — заявляет Бюсси. — Смерть им!.. Всем!

— Да мы уж роли распределили, — отзываются приятели. — На твою долю д'Эпернон остался.

Бюсси поморщился, непонятно только — от отвращения или от отрыжки.

— Ну вы удружили, — говорит. — А более другого кого-нибудь не осталось?

— Не осталось, — хором отвечают анжуйцы. — Впредь не опаздывай — Tarde venientibus ossa.*

Вот такие кровожадные планы вынашивались под крышей дворца барона Антрагэ, подогреваемые всё новыми порциями анжуйского вина.

* Опоздавшим — кости (лат.).

И в Лувре никто не скучал. Празднество в самом разгаре было, танцы начались. Король Генрих потребовал, чтобы новоявленные жених с невестой вольту станцевали. Ну, знаете, когда в танце кавалер даму подхватывает и в воздухе кружит. Пока зрители на танцоров любовались, барон де Ла Рош к Шико, королевскому шуту, подобрался, за грудки его схватил, да и рявкает:

— Ваших рук дело? Ух, доберусь я до вас, господин дурак!

А Шико ему:

— Ну полноте, барон, не гневайтесь, ведь какой прекрасный-распрекрасный день для веселья выдался! Пара-то какая красивая получилась! — а то, что не он с королём беседовал — королевский шут смолчал и Келюса выгородил.

А барон де Ла Рош:

— Я тебе покажу «пару»! — шипит. — Говорил я брату: «Не женись на д’Англере, не женись на д’Англере!» А он не послушал! Влюбился, как болван последний! «Ах, прекрасней Шарлотты никого нет!» Вон, до сих пор расхлёбывать приходится! Чуял я, что, тебя, подлеца, к Женевьев на выстрел из аркебузы нельзя было подпускать! Ну, ничего, скоро всё переменится! Скоро я тебя, негодяя, в бараний рог сверну. Все вы, королевские любимчики, попляшете!

А Шико-то на ус и намотал себе:

— Эге! Никак герцог Анжуйский новый заговор затеял!

Вот так несколько неосторожных слов, высказанных в сердцах, всю хитроумную интригу опрокинуть могут.

В другом конце зала друзья Келюса, Можирон с Шомбергом тоже за танцующими наблюдали.

— Можирон… — говорит Шомберг, глядя на танец.

— Да? — отзывается маркиз.

— Ты думаешь от том же, что и я?

— Точим шпаги, — говорит Можирон.

— От Жака теперь — ни на шаг, — объявляет Шомберг.

— Ни на единый, — подтверждает Можирон.

— Анжуйцы мстить будут.

— Ну, наконец-то, силой померяемся.

С одной стороны, у Женевьев гора с плеч упала, что помолвка с Антрагэ расстроилась, а с другой, очень уж она за графа де Келюса испугалась. И потихоньку ему говорит:

— Я за вас, граф, теперь боюсь. Барон Антрагэ уж больно лютовать будет, как бы он на вас тайком где-нибудь в укромном уголке не напал. Так что не ходите по городу в одиночку, всюду ваших замечательных друзей с собой прихватывайте.

А Жак де Леви в ответ:

— Что ж это за дворянин из меня тогда, если я честь свою, своего короля и своей возлюбленной защитить не смогу?

— Граф, я в вас верю, — отзывается Женевьев. — Но, а ну как на вас все анжуйцы разом навалятся, да со слугами?

— За меня не волнуйтесь, — отвечает Жак де Леви. — А вот если вы гнева вашего опекуна опасаетесь, то вам во дворец ваш возвращаться вовсе не обязательно. Вам комнаты в Лувре приготовлены. В крыле королевы Луизы.

— Ну нет, — возражает Женевьев, — что же это я буду такое, если я за себя постоять не смогу? Я не привыкла прятаться!

Герцог Франсуа к королю Генриху подобрался и обидчиво так говорит:

— Что происходит, любезный братец? Девицу я у вас для дворянина из моей свиты просил.

А Генрих в ответ:

— А моя королевская воля гласит, что такая девица для дворянина из моей свиты больше подойдёт. Извольте выкушать. Серебряной ложечкой.

Шико меж тем шепнул пару слов королю Генриху на ухо. Король брови-то сдвинул, подозвал Крийона и некое суровое распоряжение ему отдал. В общем, в покоях герцога Анжуйского обыск устроили и столько компрометирующих документов нашли, что стало ясно, влип герцог на этот раз по самые уши. В общем, чтобы укоротить длинный рассказ, разоблачили его, что во Франциски III метить изволил при живом-то брате-короле и, лишь только гости разъехались, за подлое поведение под домашний арест посадили. Но герцог Франсуа был не лыком шит, лестница у него верёвочная припрятана была. Он и часу в заточении не сидел, а улизнул через окно и в свою вотчину, Анжер, прямиком направился. Пришлось за ним в погоню мчаться. Также отдал король Генрих приказ: свиту и приближённых своего драгоценного брата под стражу взять.

Так что не успели Антрагэ со товарищи свои кровожадные планы относительно королевских миньонов в жизнь воплотить. Бежать им пришлось. И бежать быстро. Во дворец Антрагэ взвод швейцарцев заявился, всех арестовывать, анжуйцы и брызнули кто куда. Хмель у них из голов мигом выветрился. Порешили эти господа разными дорогами в Анжер пробираться. Но Антрагэ не мог просто так Париж покинуть, он во дворец барона де Ла Роша ринулся.

А в Лувре Шико говорит Келюсу:

— Келюс, сын мой, раз такие события развернулись, теперь самое время Женевьев спасать. Призрак гражданской войны замаячил. Увезут её в Анжер, и ты её никогда больше не увидишь. Поторопись!

Келюс взвод швейцарцев взял и тоже ко дворцу барона де Ла Роша поспешил.

Барон де Ла Рош и Женевьев тем временем назад с бала воротились. И первое, что сделал барон, попытался оттаскать Женевьев за волосы, да вот незадача, поранился об острые шпильки.

— Ну, гадюка, — кричит, — живого места на тебе не оставлю!

Хватает строптивую племянницу за ворот и руку наотмашь заносит. А Женевьев зовет:

— Орфей! Орфей!

Выскочил Орфей, барона опрокинул и дышит ему в лицо.

— Ежели вы, дядюшка, ещё раз соизволите на меня замахнуться, — говорит Женевьев, — то он вашу нежную шейку вмиг перегрызёт. Собачка ваша, меня, лучше, чем вас, слушается. А за барона Антрагэ я замуж не пойду, извольте это помнить!

Перевели дух барон с племянницей, а тут шум да грохот у дверей. Барон Антрагэ врывается со шпагой наперевес.

— Измена! Измена! — кричит. — Барон! Нужно в Анжер бежать!

Нос к носу с Женевьев сталкивается, и такая гамма чувств у Антрагэ на лице отразилась, что и не передать вовсе. Но Антрагэ в руки себя взял и говорит, почти что мирно:

— И вы собирайтесь, Женевьев. Выезжаем немедленно.

Женевьев глазки-то потупила и кротко так отвечает:

— Что вы, что вы, барон, я вовсе не отказываюсь с вами в Анжер ехать.

А сама — хрясь барона эм-м-м… под коленку и наутёк. Антрагэ за ней, а Женевьев во второй раз за вечер зовёт:

— Орфей! Орфей!

И выскакивает собачка Орфей — пришлось Антрагэ передумать девицу Женевьев ловить и самому спасаться.

Тут ещё целый взвод швейцарцев сцену оживил, когда под предводительством графа де Келюса во дворец барона де Ла Роша вломился на выручку Женевьев. Зря только Орфею помешали.

Антрагэ на подоконник вскочил соотношение сил прикинул и говорит:

— Вы сегодня опозорили своё имя, граф де Келюс, но я с вами поквитаюсь: прирежу, как собаку (после встречи с Орфеем ничего другого на ум барону не пришло), когда швейцарской оравы за вами не будет маячить. Мы с тобой, паршивый миньон, ещё встретимся!

И — прыг из окна второго этажа. Швейцарцы — на улицу — за ним. Но ловок был барон, растворился в ночной тьме и от преследования ушёл.

Так в ту ночь всему кварталу, в котором барон де Ла Рош проживал, выспаться и не удалось. Почтенные буржуа дивились, что дворяне горазды перед самым постом так праздновать.

Женевьев в Анжер конечно же не поехала. Её с великими почестями, под охраной швейцарцев в Лувр препроводили. Антрагэ из-за угла наблюдал, как счастливый соперник рядом с Женевьев шёл, да ещё, подлец этакий, плащ свой на плечи ей накинул от ночной прохлады. Барон так рукоять шпаги своей стиснул, что едва её не сломал. У барона же де Ла Роша несколько стражей оставили. Не стал граф де Келюс своего будущего родственника арестовывать и в Бастилию волочить. Теперь одна и защита была для барона, что заступничество племянницы, которая обручена с королевским фаворитом. Оставшись в Париже, дядюшка притих и начал потихоньку к бутылочке прикладываться.

Антрагэ в своём вынужденном изгнании в Анжере даром времени не терял — злость накапливал и силу удара тренировал. Выставлял он перед собой десять анжерских ополченцев с алебардами и одним взмахом боевой своей шпаги острые наконечники обрубал. Так все алебарды в славном городе Анжере за неделю превратил в ручки для мётел. Благородный Бюсси ему на это:

— Успокойся, Антрагэ, убью я тебе твоего обидчика, убью!

А барон в ответ:

— Э, не-е-ет! Я сам кишки ему выпущу! Сам!

И продолжал впадать в боевое неистовство.

Под вечер немного выдыхался барон и позволял себе слегка за бутылочкой неизменного анжуйского расслабиться. И душу свою друзьям изливал.

— Соседка она моя по анжерскому имению. — рассказывал барон о Женевьев. — И — бульк! — снова анжуйского вина отхлебывал. — Я к ней и присматривался. Храбрая она. Очень. Из лука стреляла, наездница хорошая. Ну и, сами понимаете, видели же вы её… Я и посватался, господа, только… умоляю... Не потешайтесь надо мой!

— Что ты, что ты, — даже и не подумаем, — заверяли барона анжуйцы.

— Чтобы меня… ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-АА-ААА! Не опередил кто-нибудь! — страшным смехом хохотал Антрагэ. — А барон де Ла Рош обрадовался: «Хотите, — говорит, — сразу её забирайте!» А я решил, ну что это — ей двенадцать лет, не глухие же времена сейчас, господа, говорю: «Пусть подрастёт сначала. Подожду». Вот и дождался! Сразу нужно было венчаться с ней, и — в своё имение. Пусть бы там подрастала. Чего не ухаживал, может, спросите, господа? Да когда, если то война, то этот, заговор? А у неё-то, у неё, между прочим, отношение ко мне всегда было как к скоту… последнему… такому. Думаете она мне хоть раз весточку на войну написала? Как ты там, Антрагэ? Жив ещё? Не-е-е-ет! Не дождался я подобной милости! Нет. Пропадай, Антрагэ, ни за понюшку табаку! Да и вообще, говорю: «Какие ещё ухаживания нужны, если я замок свой перестроил, чтобы ей угодить?» Конюшня — отличная, из лука стреляешь? — да вот тебе стрельбище. Что ещё нужно — серенады под окнами?

— А всё миньоны эти, подлецы, виноваты, — подхватывали анжуйцы, — сук им в нос, всё опошлили!

— Давно нужно было этих миньонов прирезать, — стукал бутылкой в стол Луи де Клермон граф де Бюсси. Так и проводили время.

Жак и Женевьев могли немного вздохнуть перед бурей, но затишье для них продлилось недолго. Хочешь, не хочешь, а пришлось Генриху III с братом своим мириться, чтобы гражданской войны избежать. Франсуа прощённым в Париж возвратился, а вослед за ним и анжуйцы волной хлынули.

Как вы думаете, мешкал ли Антрагэ? Он со товарищи, первое, что сделали по приезде — королевским миньонам вызов отправили. Потом анжуйцы сами в Лувр явились (только Бюсси загадочно отсутствовал, но они надеялись, что он их по дороге нагонит), и предложили господам Келюсу, Шомбергу, Можирону и д’Эпернону прогуляться до конского рынка. Дошли дворяне до местечка. И давай там оскорбленьями перекидываться. Миньоны хоть сдерживаться старались, а анжуйцев понесло. Особенно барон Антрагэ лютовал. Он всё порывался там на Келюса кинуться, даром, что ростом сам невелик, насилу его рослые Ливаро с Рибейраком удерживали.

— Я, — говорит, — паршивый миньон, тебя голыми руками разорву, станешь у меня филе миньон, не будь я Антрагэ. Жак и Женевьев могли немного вздохнуть перед бурей, но затишье для них продлилось недолго. Хочешь, не хочешь, а пришлось Генриху III с братом своим мириться, чтобы гражданской войны избежать. Франсуа прощённым в Париж возвратился, а вослед за ним и анжуйцы волной хлынули.

Как вы думаете, мешкал ли Антрагэ? Он со товарищи, первое, что сделали по приезде — королевским миньонам вызов отправили. Потом анжуйцы сами в Лувр явились (только Бюсси загадочно отсутствовал, но они надеялись, что он их по дороге нагонит), и предложили господам жребий кинуть и разбиться на пары, а анжуйцы сообщили им, что уже заранее среди них, любимчиков королевских, соперников себе выбрали и обо всём позаботились. Антрагэ кричит:

— Я и без жеребьёвки всякой выбираю вот этого подлеца, — и на Келюса кивает, — который посмел помешать моей будущей семейной идиллии!

— А мне Шомберга подавай! — рычит Ливаро.

— А я Можироном, тем, который маркиз, займусь, — выкрикивает Рибейрак.

— Мы согласны! — кричат в ответ Шомберг и Можирон.

— Позвольте, господа, а как же я? — интересуется д’Эпернон.

— А тобой, брандахлыстом, сам благородный Бюсси займется! — хором сообщают Рибейрак, Ливаро и Антрагэ.

Вот обрадовали…

Тут собственной персоной сам благородный Бюсси пожаловал. По приезде в славный город Париж, он заглянул в одно уютное местечко за углом и принял некую порцию горячительных напитков с утра пораньше. Словом, прибежал он в сильном подпитии со шпагой наголо.

— Кого тут надо в капусту рубить? — кричит. — Где мой пр-р-ротивник? С кем надо драться? Я рад стараться!

— Погоди, благородный Бюсси. — останавливают его друзья-анжуйцы. — Договариваемся пока. Надо господ миньонов отпустить завещания написать.

— Н-ну, как хотите. Ик! Храбрецы, я вс-сегда готов!

И порешили две враждующие стороны встретиться и померяться силами через восемь дней.

— Копай могилу себе, негодяй, ты всё равно, что покойник! От тебя только ремешок с твоей кованой золотой пряжечкой останется! Будет, что в саван завернуть! — выкрикнул Келюсу напоследок Антрагэ.

Хотя, если подумать, то зачем один ремешок в саван заворачивать?

А граф де Келюс тоже вспыльчив был, да и отвечает барону:

— Поумерьте ваш пыл, сударь, ещё неизвестно, кто-кого на ремешки порежет!

— Через восемь дней! — рычат анжуйцы.

— Через восемь дней! — отзываются миньоны.

С тем и разошлись.

— Раньше я вас просто презирал, — добавил ещё Шомберг вослед анжуйцам, — ныне же вы мне просто омерзительны!

— Раньше бы я вас просто убил, — заорал Антрагэ, — а ныне я вас изрублю на куски!

Как мы помним, герцогу д’Эпернону сам Бюсси д’Амбуаз в противники достался. И призадумался герцог. Он, конечно, шпагой владел неплохо, нельзя пожаловаться. Но вот, если бы он с Ливаро или Рибейраком в пару попал, тогда, вроде, как бы и ничего, ну, словом, другое дело, а вот против чумы со шпагой, именуемой «граф де Бюсси» д’Эпернону совершенно не улыбалось выступать. И измыслил герцог хитроумный план.

Граф де Бюсси, тем временем, решил поглядеть поближе на особу, из-за которой весь сыр-бор разгорелся. Подходит к Женевьев в Лувре одна ломака придворная, хихикает, глазки закатывает и томным таким голосом вещает:

— Разрешите представить вам нашего славного Бюсси д’Амбуаза.

— Так вы и есть тот самый Бюсси? — говорит Женевьев, и плечами пожимает.

— А вы и есть та самая пигалиц… девица, которая моего друга Антрагэ извела?

— Не девица вашего друга извела, — отзывается Женевьев, — а его непомерный баронский эгоизм.

— Сильно сказано, — замечает Бюсси.

— И вполне справедливо, — отвечает Женевьев.

— Антрагэ теперь из-за вас разбитое сердце лечит.

— А я вам говорю, что не сердце, а эгоизм свой барону подлечить было бы надобно, впрочем, что это я…. Ведь это не лечится.

— А вашему выбору жениха можно только позавидовать, сударыня, — продолжает Бюсси. — Красавец-павлин.

— Завидуйте, завидуйте, сударь, — откликается Женевьев. — Я вам не препятствую.

— Если от кого уходит невеста, неизвестно, кому ещё улыбнулась фортуна.

— Донесите эту светлую мысль до барона, сударь, и вы навсегда обретёте не просто мою благодарность, но и горячую признательность.

— Ну ничего, сударыня, через два дня посмотрим, кому будет благоволить провидение, — замечает Бюсси и эфес своей шпаги любовно так поглаживает.

— Ах, сударь, — говорит Женевьев, — вы и впрямь счастливо владеете шпагой. Кажется, ни один противник на ваших многочисленных дуэлях от вас живым не уходил?

— Не ошибаетесь, сударыня, — ответствует Бюсси, — это и впрямь так.

— И сейчас в своей победе вы уверены?

— Смею на это надеяться, сударыня, смею на это надеяться. Откровенно говоря, я предпочёл бы больше опасности, чтоб было больше чести.

— Да вы трус, сударь, — говорит Женевьев. — Обыкновенный трус. Посмели ли вы бросить вызов тому, кто владеет шпагой лучше вас? А так легко венчать себя лаврами победы. Но я надеюсь, что и на вас управа найдётся. Там, где вы и не ожидаете. А миньоны королевские знают, против какой чумы идут и ни капельки не трусят. Храбрецы они, а не вы, подлые анжуйцы!

— В ваших устах, сударыня, это звучит так, что все анжуйцы — такие отпетые негодяи, а миньоны короля — прям корзинка с апельсинками! — вспылил Бюсси.

— Граф, — восхищённо подхватила Женевьев, — благодарю вас, что вы так точно мысль мою выразили!

И реверанс ему, глубокий такой.

Бюсси скрипнул зубами, поклонился, на каблуках развернулся и пошёл, кипя, восвояси. А что ему ещё оставалось?

Бюсси к анжуйцам после пришёл, одним глотком бутылку анжуйского вина и осушил.

— Что это с тобой, благородный Бюсси? — спрашивают приятели анжуйцы.

— Ничего, — говорит.

А когда Антрагэ отлучился, объясняет:

— Это я с девицей Женевьев де Ла Рош на досуге в Лувре парой слов перекинулся. Бедный Антрагэ!

— А что с девицей? — осторожно Ливаро с Рибейраком спрашивают.

— Ну, скажу я вам, — Бюсси в ответ, — что Антрагэ влип, это я понимаю — изумительно хороша собой, стервоза, но вот нрав… Я такого ни у одной девицы не встречал! Пробеседовал с ней, будто на дуэли подрался. И ещё это, узнал я её. — добавляет Бюсси. — Некоторое время тому назад толпа на её экипаж напала, неподалёку от ворот Сен-Жак. Я как раз мимо проходил.

— Так ты вступился?

— Да надо бы было вступиться, но там господа миньоны уже орудовали, так что я просто наблюдал. Спешил я тоже, на миг лишь и остановился поглядеть. Любопытно было, как любимчики королевские справляться будут. Отделали их тогда хорошенько, особенно Келюсу досталось. Ха-ха! Так подбили его, что весь в грязи и крови был. Я и решил, что не буду вмешиваться в волю провидения и препятствовать добрым парижанам за нас нашу работу выполнять. Хороший миньон — мёртвый миньон! Не так ли, господа?

— Всё так! — подтвердили анжуйцы.

— Девица эта, де Ла Рош, помню, на кучерском месте вовсю хлыстом орудовала, отбивалась, прямо, как фурия. Если бы, конечно, я тогда знал, что это, кхм, нашего Антрагэ невеста, так вступился бы, какие вопросы. Но Антрагэ всегда так скрытен.

Перед самой дуэлью барон Антрагэ Женевьев по дороге из церкви на улице подловил. Глазами посверкал, да и говорит так зловеще:

— Желаю вам пообещать, что после дуэли лично доставлю вам свою шпагу в крови вашего, вашего…. мерзкого обожателя. И вытру её о ваше платье.

А девица Женевьев в ответ ему:

— А я желаю вам пообещать, что когда вас на Гревской площади за это убийство казнить будут, то я непременно приду поглядеть, и в самый первый ряд встану. А когда ваша голова на эшафот упадёт, то я — «Да здравствует король!» — крикну, громко так, чтобы все слышали, но, впрочем вы-то вряд ли уже тогда это услышите, поэтому я заранее вас предупреждаю! Радоваться буду — ужас как, прямо отпраздную!

И Женевьев тоже глазами как сверкнёт. Вот так посверкали они глазами и разошлись.

— Ждите меня в день дуэли! — бросил Антрагэ напоследок.

— А вы ждите меня в день вашей казни! — отозвалась Женевьев.

Побеседовали, одним словом, бывшие жених с невестой.

Граф же де Келюс Женевьев сказал:

— Женевьев, я таким счастливым себя ощущаю, что невольно понимаю гнев барона.

А Женевьев в ответ:

— А вы, — говорит, — граф, не размягчайтесь, а бейте этого мерзкого барона на поражение. И не благородничайте с ним, он-то вас точно не помилует. Я его хоть лично знаю мало, но для этого — достаточно.

Хоть Женевьев перед Бюсси и Арнтрагэ вела себя храбро и даже бесстрашно, но про себя боялась до самого ужасного ужаса за жизнь графа де Келюса и его друзей.

— Вот, называется, и хотела уладить конфликт мирным путём, — с горечью говорила она Шико. — Вон, что из этого вышло. И все из-за этого сумасшедшего барона — чума на его голову!

— Мирным путём не получилось бы дело уладить, дорогая племянница, — уверял её Шико. — Они, кавалеры эти, давно враждовали, и всё равно передрались бы рано или поздно. Но ты, конечно, масла в огонь подлила, не без этого. Келюс и Антрагэ равны примерно по ловкости и силе, всё будет зависеть, к кому лицо фортуны повернётся.

Подошёл день дуэли. Тут-то и развернулся хитроумный план герцога д’Эпернона во всей красе. Д’Эпернон всем кавалерам придворным потихоньку клич кинул: «Наших бьют!» Ну их на конский рынок и набежало. Анжуйцам же герцог послание: «Ваших бьют!» втайне разослал. Так что с той стороны многочисленные анжуйцы подтянулись. Таким образом, произошёл «расширенный» вариант дуэли. Все, без лишних разговоров, друг на друга пару мгновений глянули, камзолы постаскивали, шпаги наголо, кинжалы из ножен. И пошла резня стенка на стенку, стычки на ближайшие улицы выплеснулись. Кто с кем дерётся, уже не имело значения, главное, что придворные кавалеры против приближённых Франсуа. На это-то д’Эпернон и рассчитывал. Вот так-то полгорода и передралось. Пришлось потом целому гарнизону швейцарцев всех разнимать.

Барон Антрагэ решил колесо фортуны на дуэли в свою сторону повернуть и подкупил пажа графа де Келюса, да и научил его: «Когда шпагу и кинжал своего господина на место поединка понесёшь, выброси кинжальчик графа по дороге куда-нибудь в кустики». Так тот паршивец и сделал, и остался граф де Келюс против барона д’Антрагэ без кинжала. Все вокруг дерутся, одолжить никто не может. «Подло, не благородно, — скажете вы, — ну да, да, подло», — но уж очень барон на графа зол был, да и, видать, в любви все средства хороши. Помимо всего прочего, Антрагэ ещё и анжуйцем был, одним словом, скажи, кто твой господин, и я скажу, кто ты.

Ливаро в общей схватке к Шомбергу подобрался и кинжал тому в спину всадил, чисто по-анжуйски, но много от этого не выиграл: Шомберг в глотку Ливаро вцепился и придушил подлого анжуйца на месте, а уж после этого сам умер. Жаль его, да не Ливаро этого, со зверской рожей, а Шомберга. Славный был дворянин, а к этим анжуйцам спиной не поворачивайся, обязательно ножик воткнут.

Рибейрак с Можироном лицом к лицу в лавине дерущихся столкнулись, и каждый на соперника с таким неистовым бешенством накинулся, будто ненависть к нему всю жизнь копил. Началась между ними бойня, только шпаги да кинжалы мелькали. Белоснежные их рубашки в единый миг в лохмотья превратились и от крови разбухли. И рубили они друг друга, и кромсали. Наконец, выронил свою шпагу Рибейрак, а у Можирона кинжал из рук выскользнул. Ринулись они в последнюю смертельную схватку. Можирон Рибейрака со всей силы, что оставалась, рапирой в грудь поразил. Рибейрак дважды Можирона кинжалом в бок ударил. Полетели они наземь, но и там не унялись. Продолжали душить один другого, катаясь по земле. Каждый противника кровью своей залил. Так в перемешанной крови и грязи оба сознания лишились, но смертельных объятий не разжали.

Барон Антрагэ до графа де Келюса в свалке добрался и чуть его на мелкий фарш не изрубил. И всё приговаривал:

— Сдавайся, подлец, а не то кишки те выпущу!

А граф ни в какую, не сдавался, значит, и всё покрикивал:

— Защищайтесь, Антрагэ, да защищайтесь!

Храбрец такой, ну, был. Да только ему без кинжала драться-то несподручно, а барон его вовсю кинжалом и шпагой своей охаживал. И кончилось дело тем, что продырявил его, графа де Келюса барон, шпагой-то. Прям насквозь.

И выкрикивает:

— Ты этого, паршивец, хотел? Этого?!

А граф в ответ:

— Прикончите меня, сударь, или шпагу мою при мне оставьте!

А барон:

— И прикончу сейчас, будь покоен, а шпага твоя у меня в имении в моей коллекции на стене хорошо смотреться будет! Я её самолично каждую неделю тряпочкой от пыли протирать буду!

Занёс Антрагэ клинок для для coup de grace, а тут вопли раздались: «Швейцарцы! Спасайся, кто может!» Антрагэ и слинял, и графа не добил, хоть граф уже всё равно был, что покойник.

А вот д’Эпернона Бюсси так и не поймал, хоть гонялся за ним по всему конскому рынку — герцог был крайне увёртлив.

В общем, все королевские миньоны пострадали, кроме д’Эпернона. Герцог счастлив оказался, на нём ни царапинки не было.

Все разбежались, одного только благородного Бюсси, который слишком преследованием герцога увлёкся, швейцарцы захватили. И отправили его, смутьяна, в Бастилию.

В крепости Бастилии-то, храбрый Бюсси несвежей водички хлебнул, анжуйского вина ему там никто не подавал, и приключился с ним неприятный казус, ну, когда всё время в нужнике сидеть приходится. Так вот, храбрый несравненный Бюсси три дня промучился, а на четвёртый и преставился. Вот такая вот и была, хм, бесславная несколько кончина у известного бретёра.

Но мы забегаем вперёд, ибо боевые подвиги в тот страшный день ещё не были окончены. Во время всеобщей стычки Женевьев в одном из домов возле конского рынка укрывалась. Как потасовка закончилась, выскочила она на улицу, и — нате вам. Сталкивается Женевьев, думаете, с кем? С самим бароном Антрагэ. Страшным таким, в грязи и кровище. Антрагэ улыбнулся Женевьев и шпагой ей отсалютовал.

— Обещание я своё выполнил, — говорит, — сударыня. Не смотрите на меня с такой надеждой, я не ранен, это всё кровь не моя, а графа де Келюса. Помните такого? Я же весь цел и невредим остался (приврал Антрагэ, Келюс несколько раз его клинком своим во время боя задел). Красиво, правда? — продолжает барон. — Я эту рубашку непременно на память сохраню.

Женевьев молчит, а Антрагэ хватает её за запястье, крепко так, с вывертом, и о рукав Женевьев клинок шпаги своей вытирает.

— Что, недовольны вы исходом дуэли, сударыня? — продолжает Антрагэ. — Если бы перед вами покойник граф тут стоял, вы бы, эдакой цацочкой (и слово-то какое выдумал!) прыгали и в ладошки хлопали. Женевьев руку из цепких пальцев барона вырвала и за спину отвела.

— Вот досада какая, правда? — выкрикивает Антрагэ, а Женевьев от него потихоньку пятится. — Не будучи супругой, уже вдовой стали! Не повезло вам сегодня. Ай-яй-яй! Мне в своё время в Лувре тоже несладко было. Но теперь мы квиты! Позвольте откланяться. Дела! Счастливо желаю вам оставаться!

Женевьев ещё на несколько шагов отступила, да как руку вперёд выбросит! Как в воздухе что-то просвистит! Барон Антрагэ как охнет! Как пополам согнётся! Женевьев как бежать припустит! Тут из-за угла четверо швейцарцев выскакивают, а Женевьев им кричит:

— Хватайте вон того подлеца! — и на Антрагэ указывает. — Убейте его! Убейте!

Да как завизжит, поднимая боевой дух отборной королевской гвардии. Пришлось Антрагэ изворачиваться и жизнь свою спасать. Сиганул он в переулок, до лошади своей кое-как добрался, вскочил в седло и дал шпоры. После ему и из Парижа бежать пришлось, опасаясь гнева короля, а то и впрямь на Гревской площади рисковал очутиться. Вернула-таки Женевьев барону, бывшему жениху, подарок его, кинжал, «каким взрослые мужчины дерутся». Метила в грудь, но впопыхах по самую рукоятку в правое плечо вогнала. Очень потом на это досадовала, что промахнулась. Антрагэ рану, конечно, залечил, но после правой рукой уже так хорошо владеть не мог. И боевой пыл свой с тех самых пор поумерил. Во время бегства в Анжу, доблестный барон из-за своего ранения, от слабости четыре раза с лошади падал, но до своего имения доехал всё же. Только недолго он там оставался. За границу бежать пришлось. Вот и женился, называется.

Но это мы опять вперёд забежали, а пока к Женевьев вернёмся, как она на конский рынок побрела, труп графа разыскивать. Вот уж никому не пожелал бы очутиться на её месте.

Вначале увидала она Можирона с Рибейраком. Маркиз к тому времени дышать перестал. Кровью истёк. Жаль его. Обаятельный был кавалер и смелый.

После на Шомберга наткнулась — с кинжалом между лопаток и пальцами, стиснутыми на глотке у окоченевшего Ливаро. Женевьев за рукоятку кинжала взялась и осторожно его из раны вытащила. Потом признавалась, что захотелось ей кромсать труп Ливаро этим кинжалом, так, чтобы от него ничего не осталось. Рибейрак с Можироном хоть в честном бою, лицом к лицу сошлись, а тут… И ещё говорила, что почему-то ей громкий смех Шомберга вспомнился. Всё. Не будет больше смеха. Глаза у Шомберга были широко открыты, так Женевьев их закрыла. Последняя услуга мёртвому другу и храброму кавалеру.

А ещё поодаль видит — фигура длинная над кем-то склонилась. Дядюшка её, Шико, бездыханное тело поддерживает. Граф оказался. Граф уж до чего плох был, вот-вот дух испустит, да Женевьев решила не отчаиваться, слёзы в сторону отложить и жизнь графа спасать. И заявила: «Вот если граф умрёт, тогда и слёзы лить буду, только прежде до барона Антрагэ, подлеца такого, доберусь и его убью. На этот раз у меня рука не дрогнет». Пажи да слуги, наконец, подоспели. Женевьев нижнюю юбку свою скинула. Не до церемоний тут. Разорвали её на полосы, перетянули раны графа прямо поверх рубахи, носилки соорудили и доставили израненного Жака де Леви во дворец его, на улицу Сент-Оноре. Прежде чем в путь рядом с носилками двинуться, Женевьев на миг задержалась.

— Да, вот ещё что, — прямо против воли и с непреодолимым отвращением говорит Женевьев и слугам на виконта Рибейрака указывает, — он вот… жив ещё… Позаботьтесь о нем. Доставьте его во дворец его что-ли… Поживее… А то поздно будет.

У Жака де Леви ровно двадцать ран на теле обнаружилось. Кинжала-то, как мы помним, не было у графа. Во время боя приходилось уворачиваться да рукой выпады противника отбивать. Девятнадцать порезов глубоких и не очень, и двадцатая — та самая сквозная рана, нанесенная в грудь. Лучшего она оставлять желала. Антрагэ не просто графа проткнул, да ещё и шпагу свою в ране у него повернул. Лёгкое повредил и рёбра графу сломал. Так что можно себе представить, что это за ранение такое там было. Ужас просто. Кошмар один. Пятнадцать дней граф на ладан дышал. Потом ничего, промигался немного.

Женевьев лекаря наняла, лучшего в городе. Король Генрих щедро оплатил лечение фаворита звонкими золотыми. И наша девица подле раненого сложа руки отнюдь не сидела, а засучила рукава и все бинты для перевязок сама ему резала, да ещё и корпию щипала, и снадобья готовила, холодные примочки на лоб несчастному страдальцу при лихорадке ставила, питьё ему подавала. И оклемался граф де Келюс, просто чудом, уж до того уход хорошим был.

— Тебе бы в воинском лазарете служить, раненых выхаживать. — замечал Шико, а Женевьев отзывалась на это:

— Ну уж нет! Ни за какие медовые коврижки! Довольно с меня крови, стонов и страданий! Довольно!

А уж как Женевьев барона Антрагэ ругала… Уй! Вспомнить страшно! Женевьев поклялась, что если барон Антрагэ в пределах досягаемости объявится, то ещё и кинжал Ливаро ему непременно вернуть, который Женевьев из раны Шомберга вынула. На этот раз в спину, как у доблестных благородных анжуйцев это принято. А слово своё она держит.

Мужественно держала себя госпожа наша, ну очень, а вот по слухам, не знаю, верным ли, про Рибейрака, виконта этого, ну, которого Женевьев заприметила, что жив он ещё… Слуги его во дворец там, где жил он, доставили, всё по распоряжению госпожи. У него, виконта, тоже невеста была. Вот уж кто рыдал, так рыдал. Да понять-то можно… Только вот лекари, во время её припадков, вокруг неё больше суетились, чем раненым занимались (а маркиз Можирон его хорошо отделал). Неудачливый дуэлянт и испустил дух на второй день.

Говоря по чести, приятного мало вышло из этой дуэли. Из миньонов и анжуйцев одни непримиримые противники Келюс с Антрагэ и выжили, да ещё находчивый д’Эпернон. Но он, можно сказать, и не дрался вовсе.

Граф де Келюс, как только силёнок немного понабрался, так что в кресле мог сидеть и бульон глотать, потребовал священника, чтобы с Женевьев обвенчаться, наконец. Женевьев вначале перепугалась страшно, что графу хуже стало и он исповедаться перед концом желает, но когда разобрала, что граф о свадьбе бормочет, то вздохнула с облегчением. Кольца, конечно Шико пришлось доставать и об остальном хлопотать.

— Не просто, что и говорить, выдавать племянницу замуж, — приговаривал королевский шут. — И то хорошо, что священника зовём не для исповеди, а для свадебной церемонии, верно, племянница? Что лекарь-то говорит?

— Что раны хорошо заживают. Только он осторожность предписывает. Никаких дуэлей, конечно же, и никакой езды верхом, месяцев так шесть, до самого полного исцеления. Посмеешь ещё утверждать, что Жак фанфарон? — с угрозой спрашивает Женевьев.

— Не посмею, — отзывается Шико. — Мне, — говорит, — племянница, главное, чтобы ты счастлива была, а уж с кем, не имеет значения. Муженёк у тебя будет — совсем, заметь, не фанфарон, а скажем прямо, Купидон, и дети, небось, пойдут, все, как один, Купидончики.

А Женевьев заявляет:

— Ой! А я тогда прямо Психея буду! Вот как всё славно получается! — как мы помним, за словом в карман девица Женевьев никогда не лезла.

— Только вот, досада какая, — продолжает Шико, — супружеские обязанности ваш благоверный ещё полгода выполнять не сможет.

— Ничего, — говорит Женевьев, — я подожду. А вообще, дядя, ну вас в пень, ну и пошляк же вы. Дуйте за кольцами, живенько!

А Шико ей на это:

— Уж и пошутить нельзя… После такой-то юдоли слёз и страданий, должно же, наконец, ну хоть немного блеснуть солнышко?

Опекун Женевьев, второй её дядюшка, о котором впопыхах развернувшихся событий как-то позабыли, ультиматум выдвинул: «Если ты, племянница, за всяких графов самовольно замуж выходишь, то и приданого кукиш получишь! Пусть твой граф локти себе грызёт, а тебе, мол, урок, за непослушание». А Женевьев говорит: «А что вы всё вашего Антрагэ мне сватали, как будто других мужчин, кроме него, на свете не было? Если барон Антрагэ вам так нравился, ну и выходили бы сами за него замуж! И то есть как это вы моего приданого мне не отдадите? А я королю Генрике пожалуюсь! Вот прям сейчас и иду жаловаться, он вам покажет!» Так и отвоевала своё имущество. Граф де Келюс попытался Женевьев увещевать, мол: «Да ну его, это приданое, я на тебе не из-за него женился». Женевьев ни в какую: «Это приданое, — говорит, — нам моральная компенсация за причинённый ущерб. Теперь вы моими поместьями владеть будете. А барону ничего не достанется — пусть локти себе грызёт».

— Вот ведь история, как своими глазами поглядел.

— Да слуги ещё получше своих господ всё о них знают. И господа ссориться изволят, а нам чего ссориться? Мы частенько времечко вместе проводим, да и господ своих неразумных обсуждаем. Вон, служанка Женевьев за лакея Антрагэ замуж выходить надумала. Только барона это вряд ли утешит. Такие вот дела.

P.S. 

— А кстати, что же барон Антрагэ?

— Да, кстати, что же барон?

— Думаете, Антрагэ на Женевьев обиделся или, может, оскорбился, что она его кинжалом приложила? Да не тут-то было. Если бы. Напился он по случаю как-то, дело как раз во Фландрии уже было, и объявил:

— Не знаю, — говорит, — и до сих самых пор понять не в силах, что Женевьев в этой жеманной каналье Келюсе нашла?! Ну что, господа? Что? Он же… Ну, дрался ничего себе, а вообще, фазан завитой, павлин, тьфу! Взглянуть не на что. А сам я просто признаться себе боюсь, что… Да я бы всё на свете отдал, чтобы с проклятым миньоном местами переменяться! Чтобы лежал я такой с тяжёлым ранением, а Женевьев вокруг меня носилась, подушки поправляла, да питьё подавала. Дак ведь нет! Жаль, не добил его, каналью, живуч оказался… Вот такая несправедливая штука, эта жизнь. Одним всё, а другим… Вино, Тьфу! Фландрское, ну и пойло! Печаль-тоску заливать!.. Бульк!

P.P.S.

И кто, спрашивается, во всей вышеизложенной истории виноват, спросите. Да кучер, господа, конечно же, кучер, нашёл бы, каналья, нужные ворота сразу, так барон и стоял бы женихом, на своей брачной церемонии, с цветком гортензии, приколотом к камзолу, да ещё старой доброй Францией Франциск III начал бы править. Но — увы!