Белый шиповник (гет)

Сколько Бетани себя помнила — ее никто не любил.

Ее лорд-отец старался ее не замечать. Порой, когда она все же обращала на себя его внимание — неудачным словом, разбитым глиняным стаканом или жалобами септы Амареи, высохшей и желчной, как старая брюква — он смотрел на нее, тяжело и подолгу, словно спрашивая себя, стоило ли ее рождение смерти матери, леди Иоланды, а после бросал замечание или приказывал наказать так равнодушно, словно перед ним была взятая из деревни прислужница, а не его маленькая дочь. Возможно, будь Бетани мальчиком, отец был бы менее холоден с ней... но она пришла в этот мир после трех сестер, две из которых не пережили и первой седмицы, да еще и отняла жизнь своей леди-матери, поэтому на другое обращение ей нечего было и надеяться.

По-иному дело обстояло с сестрой. Если лорд-отец Бетани не замечал, то Барба, напротив, следила за ней как коршун за полевкой; каждый раз, ощущая на себе ее взгляд, Бетани или терялась, съеживалась, стараясь спрятаться, или спотыкалась, рвала платья и разбивала посуду пуще прежнего, и тогда Барба не отказывала себе в удовольствии наброситься на сестру с кулаками.

— Дрянь косорукая! — шипела она, дергая Бетани за волосы или отвешивая подзатыльника — такого, что звенело в голове. — Пеклова неумеха, облезлая крыса! Почему боги забрали матушку, а тебя оставили? Ты должна была умереть вместо нее, ты, ты, ты!

Бетани глотала слезы и молчала; жаловаться было некому — слуги, если они присутствовали при этом, прятали глаза, отец же делал вид, что ничего не происходит — а оттолкнуть Барбу или ударить в ответ она не могла: та была и старше, и сильнее. Но тяжелее всего были даже не побои, а осознание того, что Барба права, более того — имеет полное право так говорить. Именно Барба после смерти леди-матери стала хозяйкой в Стонхедже, даром что сама была мала; именно Барба как умела командовала слугами, распоряжалась припасами и принимала редких гостей. Отец, обычно суровый и надменный, не скрывал при взгляде на нее печальной улыбки, а иногда — когда никто не видел — чуть приобнимал и целовал в макушку, а Барба прижималась к нему, утыкаясь в плечо. Так они и жили — отец с Барбой, сдержанно горюющие после смерти матери, и Бетани, про которую вспоминали только тогда, когда нужно было сорвать на ком-нибудь злость. Порой, когда становилось совсем невмоготу, она убегала на замковую стену и подолгу глядела вдаль: там, между запыленными кустами белого шиповника, вилась дорога, уводящая на юг — в Королевскую Гавань, в столицу, где, как рассказывал Барбе отец, жили драконьи принцы и блестящие рыцари. Став постарше, Бетани часто мечтала, что принц или рыцарь — непременно молодой и красивый, как в песнях поется — приедет по этой дороге в замок, заберет ее и увезет далеко-далеко, как можно дальше от отца и сестры, но рыцари в Стонхедж заглядывали разве что межевые — оборванцы в дрянных доспехах, ищущие службы посытнее, а принцам и дела не было ни до замка где-то в Речных землях, ни до девочки, живущей в нем.

Помощь — нет, не помощь, а послабление — но все же пришла, откуда Бетани совершенно не ожидала: отец женился вновь. Сначала Бетани дрожала от страха — в песнях и сказках, что иногда тайком от отца, сестры и септы рассказывала ей старая нянька, все мачехи были злые, непременно злые, и ее бросало в холод при мысли, что новая леди Бракен будет изводить ее вместе с отцом и Барбой — но все ее опасения развеялись, точно туман поутру: едва выйдя из возка, леди Халанна улыбнулась ей, тепло и ласково, и в ответ на неуклюжий поклон привлекла Бетани к себе.

— Какое милое дитя, — произнесла она голос мягким, как поцелуй. — Я слышала, ты никогда не знала своей матушки, малютка; если позволишь, я попытаюсь заменить тебе ее. Ты позволишь?

У Бетани перехватило горло — мало кто обращался к ней с такой лаской — и она смогла лишь кивнуть. Стоявшая рядом Барба презрительно фыркнула: ей не нравилось то, что мачеха приласкала нелюбимую сестру, и уж тем более — то, что не она, а леди Халанна теперь станет хозяйкой в Стонхедже.

— Не бойтесь, леди Бракен, — леди Халанна явно сделала вид, что неправильно поняла Барбу. — Вы можете со спокойной душой оставить на меня вашего лорда-отца и сестренку. Я позабочусь о них.

— Оставить? — резко спросила Барба. — Что значит оставить? Разве я куда-то еду?

— В Королевскую Гавань, — вмешался отец. — Лорд Ригер, отец леди Халанны, сумел выхлопотать тебе назначение при дворе — ты станешь компаньонкой ее высочества Дейны Таргариен, вдовы покойного короля Бейлора. Не боги весть что, конечно, — добавил он, будто извиняясь за то, что его бесценной Барбе приходится принимать подачки лорда Ригера, — но на первых порах сойдет.

Они — отец, Барба и леди Халанна — говорили еще о чем-то, но Бетани их уже не слышала. В ее голове стучала одна-единственная мысль: Барба уедет! Барба уедет и больше не будет мучить ее!

Она не могла поверить в это до тех пор, пока Барба действительно не уехала — как только обновила все свои платья, разумеется. Через несколько лун вслед за ней по каким-то делам уехал и отец, и Бетани с леди Халанной остались вдвоем. Та тут же взялась за дело: вместо прежней крохотной комнаты Бетани получила другую, куда больше и светлее, вместо старых платьев сестры — дюжину новых, сшитых по ее мерке, а септу Амарею с почетом проводили обратно в септрий — вместо нее при Бетани теперь была септа леди Халанны, Нектария, пышная и жизнерадостная. Каждый день леди Халанна звала Бетани к себе в покои: заплетала ей волосы, болтала о всякой чепухе за вышивкой и ногда — ненавязчиво, понемногу — учила женским премудростям. Последнее Бетани впитывала как губка; о том, как вести себя с людьми, особенно с мужчинами, она готова была слушать леди Халанну бесконечно. Мало-помалу ей стало казаться, что так будет всегда: она будет жить со своей доброй, не-как-в-песне мачехой, потом вырастет и выйдет замуж за "достойного человека"; будет жить не очень далеко от Стонхеджа и приезжать к леди Халанне в гости с мужем, и детьми, которые будут называть мачеху "леди-бабушка", а отец и Барба так и останутся далеко от них, в столице, и никогда не вернутся...

Но все же боги жестоки и часто смеются над людскими надеждами. Бетани следовало получше это запомнить.

Однажды хмурым сырым днем во двор замка въехал крытый возок; леди Халанна, последние несколько седмиц ходившая сама не своя из-за какого-то письма, выглянула в окно и, помрачнев еще больше, жестом велела Бетани следовать за ней. Когда они вышли, из возка, к вящему ужасу Бетани, выбрался отец, весь черный от злости; он в свою очередь помог выбраться Барбе, осунувшейся и подурневшей, но самым страшным было вовсе не это.

На руках у Барбы попискивал сверток из одеял. Ребенок.

И, судя по тому, что отец и Барба приехали только вдвоем, последняя родила без мужа.

Ребенок запищал чуть громче. Барба покачала его и оглядела вышедших домочадцев как загнанный зверь — зло и безнадежно; отец заметивший ее гримасу, положил ей руку на плечо.

— Ну, будет, — негромко произнес он. — Мы еще поборемся. Сейчас ступай к себе, тебе и сыну нужен отдых.

— Вы привезли их сюда, милорд? — вскинулась мачеха. — Эту потаскуху и ее отродье?

— Моих дочь и внука, миледи, — отчеканил отец таким тоном, что у Бетани мурашки по спине побежали. — И они пробудут здесь столько, сколько потребуется, поэтому потрудитесь устроить их со всеми удобствами.

Леди Халанна поджала губы так, что они превратились в тоненькую белую нитку, отвесила церемонный поклон и, круто развернувшись, ушла в замок — впереди всех слуг. Бетани несколько мгновений разрывалась между необходимостью поприветствовать отца и сестру как должно и желанием узнать, что же все-таки случилось; в конце концов она неловко присела, пробормотала что-то под нос и бросилась следом за мачехой; нагнала ее на лестнице и схватила за рукав.

— Что случилось? Почему отец такой злой? Откуда у Барбы ребенок?

Леди Халанна поспешно оглянулась по сторонам и взяла Бетани за плечи.

— Твою сестру послали ко двору занять место при принцессе и найти себе мужа. Вместо этого она нашла себе... любовника и прижила от него бастарда, — леди Халанна содрогнулась от отвращения. — Разумеется, из столицы ее и ее отпрыска выставили с позором. Не понимаю, почему ваш отец привез их сюда... почему он вообще не убил ее на месте. Правда, мне передавали... — она осеклась. — Не бери это в голову, дитя. Просто запомни, что твоя сестра поступила дурно и опозорила всю нашу семью. А теперь ступай — сегодня у нас не самый радостный день.

Бетани покорно побрела к себе в комнату, понимая, что ни отцу, ни сестре на глаза сейчас лучше не попадаться. Однако недоумение леди Халанны передалось и ей: действительно... родить бастарда — тяжкий грех, и такого позора отец не спустил бы даже Барбе, своей любимице... но почему же он привез их с ребенком сюда, в замок, и ведет себя так, будто ничего не случилось?

Ответы на все вопросы нашлись меньше, чем через седмицу. Бетани сидела в горнице мачехи над пяльцами, когда со двора донеслось ржание; выглянув в окно, она замерла от восторга: там, на великолепном черном скакуне, гарцевал рыцарь — тот самый, о котором пели в песнях, тот самый, о котором она порой мечтала. Он был молод — чуть постарше Барбы, темноволос и строен, и лицо у него, сколько могла разглядеть Бетани, тоже было очень красивым. Она даже решилась посмотреть на своего рыцаря поближе, и даже вышла на ступени, но заметила стоявших подле ее рыцаря отца и стюарда и схоронилась в тени высоких резных дверей.

Рыцарь неторопливо расстегнул седельную сумку и вынул оттуда увесистый сверток и тяжелый даже на вид мешочек, в котором что-то звякнуло; отец кивнул, и стюард принял то и другое. Они коротко переговорили; отец спросил о чем-то, рыцарь ответил, отбросив со лба волосы; Бетани про себя решила, что в целом свете нет ничего прекраснее этого движения.

Отец скривился, но ничего не сказал и пошел прочь; стюард, сир Рейнард, поспешил за ним. Рыцарь тем временем снова отбросил волосы со лба, как будто разочарованно оглядел опустевший двор Стонхеджа и тут заметил притаившуюся Бетани.

— Не бойся, малютка. Поди-ка сюда.

— Я не малютка, — пролепетала Бетани. О боги, он заметил ее! Он обратился к ней! — Я младшая дочь лорда Бракена.

Рыцарь как будто смутился, а потом... о боги, он еще и поклонился ей — весьма изящно, даром что так и не спешился.

— Прошу прощения, миледи. Не будете ли вы так добры выполнить одну мою просьбу?

Бетани подошла к нему на подгибающихся ногах. Даже в самых смелых мечтах она не представляла себе, что ее рыцарь может попросить ее о чем-нибудь.

— Передайте это вашей сестрице, — рыцарь протянул Бетани кусок пергамента; на мгновение ясный день обернулся для нее темной ночью — передать письмо Барбе? И только?! — так что она чуть не пропустила следующие слова. — К сожалению, у меня нет подарка для такой прекрасной маленькой леди, но... может, эта мелочь исправит мою оплошность?

Бетани опомнилась. Ее рыцарь вновь улыбался ей и протягивал ветку белого шиповника.

Еще никто и никогда не дарил ей цветов, даже сорванных во дворе ее родного замка.

Бетани заморгала, чувствуя, что вспыхивает как мак. Робко улыбнулась и забрала подарок. Кажется, она даже сумела пробормотать что-то вежливое... а потом убежала, не чуя под собой ног от счастья.

— Распрыгалась, кобыла! — голос Барбы вернул Бетани в реальность; она и не заметила, как добежала до покоев сестры. — Не топочи так, Эйгора разбудишь, — Барба сощурилась. — А это еще что? Кто тебе позволил рвать цветы, замухрышка?

— Это не я! — неожиданно смело возразила Бетани. — Это дал мне рыцарь... он просил передать тебе письмо.

— Улыбайся рыцарям за цветочки и дальше, и закончишь в портовом борделе, — проворчала Барба, отбирая письмо... и стремительно побледнев при виде печати. — Уйди.

Бетани не сдвинулась с места.

— Это от отца?..

— Уйди! — повторила Барба; в ее голосе прорезалась смертельная мука. — Уйди... пожалуйста.

Бетани ничего другого не оставалось. Спускаясь с лестницы, она слышала, как сестра глухо, задушенно плачет наверху.

Тем же вечером из шепотков слуг Бетани узнала, что Барба родила сына не от кого-нибудь, а от самого короля Эйгона, четвертого этого имени; в свертке, переданном отцу, было детское приданое — такого, мол, у самих лордов Талли нет, шептались служанки — и бумаги: что-то про земли, которые должны отойти ребенку, когда он подрастет. Отец, казалось, был доволен, но Барба прорыдала несколько дней — что-то в письме, которое король прислал лично ей, расстроило ее. Бетани ее не спрашивала — слишком много всего узнала за раз.

Ветку шиповника она засушила и спрятала на дне сундука с платьями. И каждый вечер, молясь перед сном, просила богов об одном — пусть дадут ей увидеть ее рыцаря снова.

* * *

Посылки из столицы приходили регулярно — раз в одну-две луны; поначалу среди детских вещей и игрушек обнаруживались безделушки для Барбы, но вскоре посылки стали предназначаться одному только Эйгору. Бетани знала, отчего: по слухам, король взял себе новую фаворитку — Мелиссу, дочь старого Бена Блэквуда. Барба, узнав об этом, бранилась как прачка; Бетани же молча вспоминала Мелиссу — тоненькую, большеглазую, с тяжелой темной косой, в редкие встречи обращавшуюся с Бетани куда ласковее родной сестры, — и жалела ее: "позора" та не заслуживала. И в то же время злорадствовала: теперь и Барба узнает, каково это — быть нелюбимой и отверженной. Может статься, король и вовсе ее забыл.

Но Бетани ошиблась. Однажды днем со стены замка скатился стражник и ошарашил всех известием: он видел королевский стяг по дороге на Стонхедж; кто бы это ни был, но здесь они будут меньше, чем через час.

Поднялась страшная суматоха: слуги, понукаемые стюардом, спешно наводили в зале подобие порядка. Леди Халанна тут же утащила Бетани к себе: заставила наскоро умыться, переменить платье и постаралась причесать как можно изящнее, одновременно прихорашиваясь сама. Когда они вышли в горницу, гости вместе с отцом уже были там — статный светловолосый мужчина в подбитом горностаем плаще и богато украшенном венце, восседавший во главе стола, и рыцарь Королевской Гвардии в белых доспехах. Рыцарь чуть повернул голову, и Бетани задрожала от радости — это был он. Тот самый, что приезжал к ним в самый первый раз.

— Эйгон, — с болью выдохнули у нее за спиной.

Барба стояла на пороге, сжав руки до побелевших костяшек; Эйгор прятался в ее юбках, то и дело выглядывая — ему недавно исполнилось два года, и он еще никогда не видел столько людей зараз. Человек в венце сначала церемонно кивнул Барбе, а потом тепло улыбнулся Эйгору и поманил его.

— Поди поздоровайся со своим отцом, милый, — прошелестела Барба и подтолкнула сына; Эйгор нехотя отцепился от нее и осторожно, бочком подобрался к человеку.

— Ти ка-оль? — неожиданно требовательно спросил он.

Человек в венце весело оглядел оцепеневшего отца и помертвевшую Барбу, скользнул взглядом по леди Халанне и Бетани и чуть подмигнул сопровождавшему рыцарю.

— Верно, малыш. Я король и твой отец.

Эйгор думал недолго.

— А ка-она де?

Бетани заметила, как напрягся отец, но грозы не последовало: король гулко расхохотался и усадил Эйгора себе на колени.

— Корона слишком тяжелая, сынок, в ней неудобно ездить на лошади. Приедешь в Королевскую Гавань, тогда и покажу тебе корону.

— Сисясь? — сдвинул темные бровки Эйгор.

— Нет, не сейчас. Когда ты немного подрастешь и сможешь перенести дорогу без своей леди-матери.

Барба за спиной у Бетани выдохнула так, будто ее ударили в живот.

— Ваше величество...

— Да? — король повернулся к ней. — Уж не думаешь ли ты, что я оставлю сына в этой глуши? Дракону место с драконами, а не с лошадьми... но никто не помешает тебе навещать его в столице.

Барба прерывисто вздохнула и чуть ли не бегом бросилась вон. Отец приподнялся было, чтобы ее вернуть, но, одумавшись, сел обратно.

— Простите мою дочь, ваше величество. Она с утра не в себе.

— Да, я заметил, — король рванул ворот камзола. — В горле пересохло.

— О, — отец чуть склонил голову. — Бетани, поди сюда. Побудь у нас чашницей.

Бетани не успела опомниться — кто-то всунул ей в руки серебряный штоф и вытолкнул вперед. На подгибающихся ногах она прошла к столу и наполнила чашу отца, чудом не пролив ни капли; когда она наливала вино королю, тот окинул ее таким взглядом, что она почувствовала себя голой.

— Ваша младшая дочь, лорд Кеннет? Станет такой же красавицей, как и старшая, когда груди вырастут.

Леди Халанна задохнулась от возмущения, но отец и бровью не повел. Бетани чуть не выронила штоф, но ее придержали за руки; подняв голову, она просияла — ей улыбался ее рыцарь.

— Вы смутили леди Бетани, ваше величество, — произнес он чистым и звучным голосом. — Она не привыкла, чтобы ей говорили такие комплименты.

— Правда не может никого смутить, сир Тойн, — отмахнулся король и тут же повел разговор с отцом.

К счастью, они пробыли недолго; король, побеседовав с отцом и вдоволь помотрошив Эйгора, уехал еще до заката, отказавшись переночевать. Все время его визита Бетани стояла ни жива, не мертва; еще несколько раз ей приходилось подливать вина отцу или королю, и тогда она ловила на себе полные отчаяния взгляды леди Халанны и полные завистливой злобы — вернувшейся Барбы. Каждый раз Бетани готова была провалиться сквозь землю под этими взглядами — и каждый раз расцветала, видя ободряющую улыбку своего рыцаря — сира Тойна, так его звали.

После отъезда короля отец долго сидел в горнице, задумчиво барабаня пальцами по столу; Бетани хотела уже уйти к себе, но отец вдруг жестом поманил ее к себе, вывел на свет и взял за подбородок.

— Ну, насчет такой же его величество тебе польстил, — пробормотал он, поворачивая ее лицо влево-вправо и оглядывая точно кобылу на торгу. — Но и ты будешь достаточно мила. Как знать, может и получится.

— О чем это вы, милорд? — впервые за все время подала голос мачеха.

— Мелисса Блэквуд рано или поздно надоест королю, — отец взял Бетани за плечи и снова оглядел. — Тогда у нас вновь будет, что ему предложить. Надеюсь, что Бетани ему понравится... хоть так она искупит убийство матери и принесет семье хоть какую-то пользу.

— Нет!

Леди Халанна вскочила на ноги. Никогда еще Бетани не видела ее в таком бешенстве.

— Вы подложили под короля старшую дочь — о да, мне рассказывали, как вы поощряли ее к блуду в столице! — а теперь, потеряв былое положение, хотите продать ему и младшую? Не позволю! Завтра же я отпишу моему кузену; Бетани расцвела, она вполне может выйти замуж...

— Молчать, — голосом отца можно было укреплять далекую Стену на севере. — Она будет делать то, что велит ей отец. Если я прикажу ей лечь с королем в постель, она подчинится, как хорошая дочь, — он снова взял Бетани за подбородок. — Да, пожалуй, на эту кобылку можно поставить золотой. Немного скованна, ну да ничего, Барба займется, заодно обучит всему, что нравится королю. Что до вас, миледи — мы женаты столько лет, а вы так и не понесли. Я намерен исправить это как можно скорее.

Они вышли; Бетани осталась одна. О чем сейчас говорил отец? Неужели ей... ей придется...

В глазах потемнело; она схватилась за стол, чтобы не упасть. Ей придется поехать в столицу, как Барбе. Ей придется быть с королем милой, как Барбе. Ей придется лежать с ним в постели и рожать ему бастардов, как Барбе. Но Барба делала все это по своей воле — ее же, Бетани, никто не спрашивал. Отец просто решил... да, продать ее как кобылу. "Чтобы она принесла хоть какую-то пользу", — так он сказал.

Бетани съежилась в комочек и тихо заплакала. Леди Халанна не сможет ей помочь, а другие не станут; она не сможет убежать ни в септрий, ни с одним из межевых рыцарей на службе отца. Ее мог бы спасти ее рыцарь, ее сир Тойн, но он за десятки лиг отсюда. Хотя... может, именно он ее и спасет. Но только когда она окажется в столице.

Значит, ей нужно немного потерпеть. Служанки шептались, что это не так уж мерзко, как говорили септа Нектария и леди Халанна. А терпеть Бетани умеет, самое главное — дождаться сира Тойна. И все будет хорошо.

* * *

В столицу Бетани забрали на пятые именины Эйгора — для того, чтобы за ним присматривать, так сказал ей отец... но накануне отъезда они с Барбой заставили ее нарядиться в лучшее платье и почти силой усадили рядом с королем. Во время ужина король внимательно посмотрел на отца, тот медленно кивнул в ответ, и Бетани с горечью и отвращением поняла, что ее продали — оценили, сторговались и продали. Выбора у нее больше не было.

Она полагала, что всю жизнь живет в пекле, но вновь ошиблась — подлинное пекло началось по приезде в Королевскую Гавань. Днем — невыносимая вонь города, лежавшего у подножия замка, и невыносимая же скука, вечерами — презрительные взгляды и шепотки придворных, фальшиво лебезивших перед Бетани и тут же не гнушавшихся обсуждать "выскочку-потаскушку" прямо у нее за спиной, но хуже всего были ночи. За прошедшие годы король растолстел чуть ли не втрое, от него всегда воняло потом и какими-то омерзительно сладкими духами, но самым худшим было то, что он обладал неуемным аппетитом — и не только в еде. Поначалу Бетани пробовала улыбаться, делать вид, что ей безумно приятно, как ее учила сестра... но все чаще срывалась в слезы и все чаще ее тошнило от омерзения после того, как все заканчивалось.

— Ну, что ты опять ревешь? — недовольно спросил ее король, когда они лежали в постели; сдерживаться у Бетани не осталось сил, и она тихо выла в подушку. — Все сокрушаешься о своем девичестве? Что никто не возьмет замуж?

Бетани поспешно закивала — уж лучше пусть он думает так.

— Глупая, — король притянул ее к себе и мокро поцеловал. — Когда я оставлю тебя, я сам выдам тебя замуж — за того, в кого пальцем ткнешь, кто бы ни был, хоть рыцарь Королевской гвардии. Ну? Благодари же!

Бетани почувствовала, что готова летать от радости — пожалуй, впервые с приезда. Впервые она целовала короля искренне: раз уж он дал ей такое обещание, значит, он может освободить сира Тойна от обетов, и они еще смогут быть счастливы — подальше от ее семьи и столицы.

Впрочем, до этого счастья надо было дотерпеть. Если от короля у нее был отдых, да и его... назойливость щедро окупалась — что ни день Бетани приносили дорогие подарки — то от придворных ей покоя не было ни на минуту. При встрече с ней кривились, ей вслед шипели гадости и плевались; когда она попыталась подружиться с кем-то из дам, то ее единогласно признали подхалимкой. Здесь было хуже, чем дома, потому что ее мечты о новой, сказочной жизни с королем в большом замке, которыми она себя утешала после решения отца отправить ее в столицу, разбились вдребезги: король оказался старым, толстым развратником, а в замке для всех она была глупой, дурно воспитанной потаскухой, с которой король изменял не только королеве, но и прекрасной и чистой леди Мелиссе.

Последней каплей стало письмо от Барбы. Среди наставлений как вести себя с королем и упреков в глупости и неблагодарности была одна-единственная фраза, от которой Бетани затрясло.

"Надеюсь, с моим сыном ты не так небрежна, как с Эйгоном".

Впервые в жизни Бетани вышла из себя — расколотила о стену штоф мирийского стекла, а после разрыдалась, тихо и зло: подобного лицемерия она не ожидала даже от Барбы. Тем не менее ей стало стыдно: племянника она не видела с самого приезда, а король на ее робкие вопросы только отмахивался — мол, с Эйгором все хорошо, лучше не бывает.

Детская, где жили принцесса, дети леди Мелиссы и Эйгор, располагалась в части крепости Мейгора, принадлежавшей королеве и кронпринцу; Бетани как будто попала в другой замок — здесь было куда чище и тише, чем на половине короля. У дверей детской стоял незнакомый рыцарь в белых латах; он коротко кивнул, распахнул дверь перед Бетани, и она... замерла на пороге под крайне недружелюбными взглядами сидевших за пяльцами дам.

— Что вам здесь нужно, миледи? — наконец произнесла одна из них, немолодая и сухопарая, неуловимо похожая на септу Амарею, разве что в зеленом платье; яда в ее голосе хватило бы не только на столицу, но и на окрестности.

— Я... — заикнулась Бетани; невольно ей вспомнилось, что платье на ней слишком открытое — как любит король, а лицо накрашено слишком ярко. — Я хотела повидать своего племянника, Эйгора, он здесь?

— Конечно, здесь, — фыркнула другая, молодая и пригожая. — Только вы его не увидите. Он сейчас с королевой, ее величество читает детям из Семиконечной звезды.

— О, — Бетани смутилась окончательно. — Но с ним все в порядке?

— Милорд Эйгор растет здоровым, красивым и умным мальчиком, — бесстрастно произнесла дама в зеленом. — Ее величество растит его как собственного сына и не может на него нарадоваться. Можете быть спокойны, миледи, и... передайте вашей сестре, что ей также не о чем беспокоиться.

Бетани поспешно присела в реверансе — слишком неуклюжем! — и почти вышла из комнаты, когда услышала громкий шепот молодой дамы:

— И король променял кузину Мелли на это?

— Леди Баратеон! — одернула ее дама в зеленом — впрочем, вовсе не сердито. — Чем злословить, позовите служанок — пусть вымоют здесь все с отваром череды. Мало ли какую заразу принесла леди... Бракен... из спальни короля.

Это было выше ее сил. Позабыв об остатках достоинства, Бетани бросилась бежать; споткнувшись о подол, она упала в какой-то нише и снова разрыдалась — на этот раз от унижения. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем ей на плечо легла тяжелая теплая рука, и знакомый голос окликнул:

— Миледи... Леди Бетани?

Она вздрогнула, обернулась и улыбнулась сквозь слезы — перед ней стоял сир Тойн, ее рыцарь.

— Я пришел сменить своего брата по Королевской гвардии и все видел, — он помог ей подняться и протянул платок, кипенно-белый, как его латы. — Возьмите, пожалуйста. И успокойтесь — эти... леди не стоят ваших слез.

— Спасибо, — пролепетала Бетани и поспешно вытерла слезы и остатки румян; платок сира Тойна пах шиповником, и ей отчаянно не хотелось отнимать его от лица. — Может, они правы...

— Вот уж глупости. Вы не виноваты в том, что с вами случилось.

— Случилось?..

— В том, что ваш отец, потеряв былое влияние при дворе, решил вернуть его, подложив вас под короля, — спокойно — даже слишком — пояснил сир Тойн. — Вас ненавидят вовсе не из-за того, кто вы, как вы одеты или как вы себя ведете. Очень многие хотели просунуть на ваше место своих дочерей или сестер, а когда его величество приехал с вами, ожидаемо взбесились.

— Откуда вы все это знаете? — только и сумела выдавить Бетани, комкая в руках платок.

— Королевская гвардия видит и слышит очень многое, — пожал плечами сир Тойн. — И никому в голову не приходит ее расспросить, а жаль. Сколько интересного мог бы рассказать, например, я — не просто так, разумееется... о, простите, миледи.

Беседа заходила куда-то не туда. Бетани изо всех сил искала повод, чтобы переменить тему разговора, когда нечаянно заметила в платке белые лепестки.

— Вы... вы всегда носите с собой шиповник? Тогда, в Стонхедже...

— Шиповник? Да, — чуть улыбнулся сир Тойн. — Моя старая нянька верила, что он отводит беду и дурной глаз. Хотите, я и вам сорву?

— Нет-нет, не надо, — Бетани протянула ему платок. — Спасибо. И... за утешения...

— Оставьте себе, — сир Тойн накрыл ее ладони своими; Бетани как будто жаром окатило. — Не огорчайтесь, миледи, ваши муки долго не продлятся — король нынче переменчив. А теперь... могу я попросить вас улыбнуться? Мне нужно возвращаться на пост, и не хочется оставлять вас в печали.

Бетани робко улыбнулась ему, и сир Тойн улыбнулся в ответ, той самой улыбкой, что и в первый раз, став еще краше — словно сам Воин спустился с небес ее защитить. Он ушел, а она еще долго стояла в коридоре, вдыхая запах его платка.

Кажется, ее жизнь в этом замке станет чуть менее невыносимой.

* * *

Ночи с королем — все, без исключения — были для Бетани кошмаром. Никакие подарки, даже самые дорогие, не могли искупить приторной вони, исходившей от короля, его слюнявых губ, его рук, жадно и грубо шаривших по телу, и его огромного живота. Бетани изо всех сил прятала отвращение за маской фальшивой веселости, но с каждым разом получалось все хуже и хуже.

Та ночь была худшей из всех.

Накануне королю пришло какое-то неприятное письмо — не то из Дорна, не то из Браавоса — и за ужином он изрядно выпил... но недостаточно для того, чтобы не желать женщину. Еще за столом он начал мять грудь и задирать подол Бетани, а в спальне перестал сдерживаться окончательно. Он взял ее трижды, почти без ласки, как только смог; когда он попытался принудить ее к четвертому, Бетани не выдержала — едва успела свеситься с кровати, прежде чем ее вывернуло наизнанку.

— Седьмое пекло, — король поморщился и отодвинулся от нее. — Жрать меньше не пробовала? Или забрюхатела никак?

Бетани замотала головой.

— Пошла вон. Все желание отбила, — король с шумом присосался к винному штофу. — Ты что, оглохла? Убирайся!

Бетани через силу — все тело болело, особенно между ног, голова кружилась, — сползла с постели; кое-как она подобрала с пола рубашку и платье — одеться не было сил — и на подгибающихся ногах вышла из королевских покоев.

И неминуемо упала бы, если бы ее не подхватили смутно знакомые руки — те самые, что когда-то давно, в Стонхедже, не дали уронить винный штоф. Ее рыцарь снова пришел ей на помощь — жаль, что слишком поздно...

— Миледи? — голос сира Тойна доносился до нее как через толстое одеяло. — Леди Бетани, что с вами?

Бетани вцепилась в него изо всех сил — ноги не держали ее. Если бы у нее оставались силы, она бы сгорела со стыда от того, что ее рыцарь видит ее такой — обнаженной, покрытой следами королевского внимания — но сил у нее больше не было.

— Матерь всеблагая, — на нее опустился белый плащ. Бетани судорожно завернулась в него; шерсть кололась, но для Бетани она была желаннее всех шелков и бархатов мира. — Идемте, я помогу вам дойти до вашей комнаты.

— Вы не можете оставить свой пост, Терренс, — возразил кто-то. — Наш долг — охранять короля.

— А от короля никого охранять не надо, сир Стонтон? — рявкнул сир Тойн в ответ. — Посмотрите на девушку, что он с ней сотворил!

— Мы поклялись...

Сир Тойн в ответ разразился бранью, которой Бетани не слышала ни от конюхов, ни от межевых рыцарей отца, и подхватил ее на руки. Бетани попыталась сказать ему, что все в порядке, не в первый раз, она дойдет... и провалилась в беспамятство.

Очнулась она уже в своей комнате, на кровати, от сильного запаха шиповника. Что-то влажное коснулось ее щек и лба; Бетани открыла глаза — сир Тойн мрачнее тучи сидел рядом и обтирал ее лицо.

— Миледи, — выдохнул он с явным облегчением. — Наконец-то вы пришли в себя.

— Сир Тойн, — Бетани попыталась сесть. — Простите, я...

— Не вам надо просить прощения, миледи, — сир Тойн снова смочил платок в тазу. — Это вы меня простите. Мне давно надо было избавить вас от этого жирного ублюдка. Двинуть его чем-нибудь тяжелым, забрать вас и увезти куда-нибудь подальше...

— В Вольные города, — прошептала Бетани; слезы стыда и облегчения застилали ей глаза. — Там бы нас... меня никто не нашел.

— Нас, — поправил ее сир Тойн и взял ее руки в свои. — Я бы не оставил вас одну. И не оставлю, — он коснулся губами ее запястья. — Клянусь вам.

— Но ваши обеты...

— Сегодня вечером я готов был убить короля, невзирая на все обеты. И убил бы, если бы вы задержались там еще на мгновение, — сир Тойн поднял голову и посмотрел ей в глаза. — Отныне мой главный обет — хранить и оберегать вас, миледи.

Сердце Бетани заколотилось чаще. Неужели... неужели он... тоже?..

— Вы просто добры ко мне, сир Тойн.

— Терренс.

О боги, он придвинулся ближе. Бетани казалось, что ее сердце вот-вот выскочит из груди.

— Вы не презираете меня? — прошептала она. — Не брезгуете мной? После... короля...

— Как можно вами брезговать, миле...

— Бетани, — перебила она его едва слышно. — Если вы Терренс, то я — Бетани. Просто Бетани.

— Бетани, — повторил он и привлек ее к себе.

Бетани говорили, что король ревнив. Ей говорили, что он не терпит измены. Ей было все равно.

Она уже давно любила не короля, а сира Терренса Тойна.

* * *

Ночной кошмар обернулся ясным днем, страшная сказка стала песней. Впервые с возвращения Барбы из столицы Бетани была счастлива.

Каждое утро ее будил запах шиповника; еще не открывая глаз Бетани знала, что в мирийской вазе подле кровати стоит огромный белый букет — знак того, что Терренс уже был здесь. Каждое свободное мгновение они проводили вместе, в смехе и поцелуях; казалось, в замке не было укромного местечка, где они бы не встречались, на людях же искали друг друга в толпе взглядом — и чуть улыбались, находя. Терренс не заваливал ее платьями и драгоценностями, его подарки были незатейливы — ветка с цветами, купленная в городе шаль, немного лиссенийских сладостей — но для Бетани они были дороже золота, рубинов и шелков, что приносили от короля. Видеть Терренса, слышать его голос, прикасаться к нему — большего счастья она представить не могла. Теперь ей не надо было притворяться — она была по-настоящему весела, распевала песни и шутила; даже король больше не казался ей таким отвратительным — по ночам на его месте Бетани представляла Терренса.

Она не сразу поняла, что король о чем-то догадывается — не понимала, пока однажды не заметила, как он хмурится, переводя взгляд с нее на Терренса и обратно. И как отмахивается от полной дамы в полупрозрачных шелках — Фалены Лотстон, крутившейся подле него и что-то нашептывавшей на ухо. Заметила — и ее как холодной водой окатили; конечно, король обещал ей, что она сможет выйти замуж... но, наверное, им надо быть поосторожнее, пока король не освободил Терренса от обетов и не позволит им пожениться. Тем более что до этого оставалось совсем недолго: после той ночи, когда они с Терренсом... объяснились, король начал отдаляться от нее и все реже звал в свои покои ночью. Впрочем, он пока еще не совсем отказался от общества Бетани, равно как и от привычки тискать ее прямо за столом; однажды вечером, ужиная с придворными, он так ущипнул Бетани за грудь, что та вскрикнула.

— Ну так уж тебе и больно, — хмыкнул король и ущипнул ее снова. Лицо стоявшего за королевским креслом Терренса окаменело, и Бетани взмолилась всем богам, Старым и Новым, чтобы тот не бросился на короля с кулаками.

— Вам не по себе, сир Терренс? — ехидно пропела Фалена Лотстон по другую сторону от короля. — Вы так помрачнели...

— Воздержание — страшная вещь, миледи, — король еще раз сжал грудь Бетани и наконец отстранился. — Помню, я в возрасте сира Терренса не давал крови застаиваться, но ему охота киснуть под белым плащом. Даже жаль — такой славный муж для красотки пропадает!

Бетани помертвела — король и раньше позволял себе подобные шутки в адрес рыцарей Королевской гвардии, не только Терренса, но сейчас, особенно в сочетании с интересом леди Фалены, это вряд ли было совпадением. Под каким-то благовидным предлогом ей удалось выскользнуть из-за стола и уйти к себе; через какое-то время в дверь постучали, но это оказался Терренс — взволнованный не меньше, чем она.

— Он знает, — выдохнул он с порога и притянул Бетани к себе. — Король знает о нас. Или догадывается.

— Знает — и что с того? — Бетани обняла его за шею. — Он обещал мне, что я смогу выйти замуж за любого, хоть за рыцаря Королевской гвардии. Он освободит тебя от обетов и поженит нас, вот увидишь.

— Ты так уверена в том, что он позволит нам пожениться? — невесело улыбнулся Терренс. — Своих женщин он выдавал замуж, но еще ни одного рыцаря Королевской гвардии не освобождали от данных обетов.

— Никогда? — испуганно спросила Бетани.

— Никогда, — Терренс усадил ее к себе на колени. — Но, думаю, меня освободит. Не настолько же он бессердечный.

— Значит, мы поженимся? — Бетани прижалась к нему. — Если ты возьмешь меня замуж после...

— Глупенькая, — Терренс поцеловал ее в лоб. — Сколько раз я говорил тебе, что возьму? Возьму и увезу из этого города, от короля и твоей семейки...

— В Вольные города, — Бетани поудобнее устроилась в его руках. — Мы правда уедем отсюда, Терренс? Уедем навсегда?

— Или еще дальше, — он снова поцеловал ее. — Уедем, милая. Совсем скоро. Иди сюда.

Понемногу страх Бетани отступил, как и всегда в объятиях Терренса; ее так разморило, что она сама не заметила, как уснула у него на плече, обнимая за пояс и вдыхая такой любимый запах шиповника. Скоро, совсем скоро ей не надо будет таиться; она будет засыпать на плече Терренса и просыпаться — где-нибудь в Лисе или в Тироше. У них будет дом — небольшой, чтобы хватило им и детям, обязательно с лимонным или грушевым деревом под окном, Терренс поступит в городскую стражу или охранником к заморскому вельможе — он ведь так хорош с мечом, а она будет его ждать...

Дверь распахнулась с оглушительным грохотом. Бетани подскочила, стряхивая остатки сна и не совсем понимая, что происходит; протерев глаза, она села... и похолодела от ужаса.

На пороге стоял взбешённый король; за его спиной маячили с полдюжины стражников и торжествующая Фалена Лотстон. Бетани забилась подальше в глубь кровати — от ужаса она не могла даже кричать.

— Ваше величество? — полуодетый Терренс сел рядом. — Это...

— Я вижу, что это, — процедил король. — Взять его.

С шестерыми зараз даже Терренс совладать не смог — его скрутили и поволокли прочь. Бетани заколотило, когда король подошел к ней; несколько долгих мгновений он рассматривал ее в упор, а потом... одним резким движением намотал ее волосы на руку, стащил с кровати и поволок следом за Терренсом.

— Ваше величество!

— Молчать! — король отвесил ей такую оплеуху, что в голове зазвенело. — Не смей заговаривать со мной, шлюха!

— Ваше величество! — Бетани захлебывалась от рыданий. — Вы же сами обещали... пожалуйста, прошу вас... Мы с Терренсом любим друг друга...

— Любите? — зловеще спросил король. — Поглядишь сейчас, до чего его довела твоя любовь!

Боги, как она могла быть такой глупой? Как не сообразила сразу? Посвящение в рыцари Королевской гвардии — большая честь, а значит, обеты должны сниматься с не меньшим позором, и именно она обрекла Терренса на этот позор. Ничего, ничего, позор можно пережить; они же все равно уедут за море, она и Терренс, и никто об этом не узнает...

Все ее надежды рухнули, когда король вытащил ее во двор.

В центре двора стоял Терренс, уже обнаженный; из ближайшей конюшни выводили четырех коней. Вокруг, несмотря на поздний час, клубилась толпа; придворные с ужасом смотрели то на Бетани с королем, то на Терренса. Среди них Бетани с ужасом разглядела знакомую темную головку — боги, что здесь делает Эйгор? Зачем его сюда привели? — но в следующий миг увидела, как стражники выносят длинные веревки, и все поняла.

— Ваше величество... прошу вас, не надо, умоляю, мы ничего не сделали...

— Только предали своего государя! — король встряхнул ее так, что зубы клацнули, и схватил за подбородок, заставляя смотреть на Терренса, которого привязывали к лошадям. — Смотри, шлюха! Смотри, иначе следующей пойдешь!

Я и так следующая, набатом гудело в голове Бетани. Сначала Терренс, потом она, потом... неужели Эйгор? Боги, нет-нет-нет, он же еще совсем маленький, он же сын короля, король может карать ее и всю ее семью, но не тронет своего ребенка...

Король махнул рукой, и стражники, стараясь не глядеть на Терренса, настегнули коней. По двору разнесся жуткий вопль вперемежку с таким же жутким звуком ломающихся костей и рвущихся мышц. Кого-то из придворных вырвало; Эйгор распахнул глазенки и задышал часто-часто, но не закричал и не заплакал, и Бетани отчаянно пожелала, чтобы спасли хотя бы его. На этот раз боги услышали ее молитву: мгновение спустя через толпу протолкался принц Дейрон и подхватил Эйгора на руки, закрывая ему глаза.

— Не смотри, — донесся до Бетани его шепот. — Слышишь? Не смотри туда...

Стражники настегнули коней второй раз; Терренс закричал снова, отчаянно и страшно. На миг Бетани встретилась с ним взглядом: на искаженном мукой, залитом потом лице мелькнула слабая улыбка. Бетани улыбнулась в ответ — и потеряла сознание.

Как Терренса разорвали на куски, она уже не видела.

* * *

Бетани не четвертовали следом за Терренсом — видимо, король решил помучить ее подольше. Очнулась она в темнице Красного замка; на полу, рядом с убогой постелью, валялись платок Терренса и ветка шиповника: стражник, принесший еду, сообщил, что это последний подарок короля — последняя насмешка, последнее оскорбление. Бетани не сказали, что с ней будет, но она догадалась и сама — Терренса казнили, значит, и ей не жить. Впрочем, ей это было безразлично — она и так все равно, что мертва.

Дни проходили в странном оцепенении. Бетани ела через силу, так же, через силу, скорее по привычке, ополаскивала водой лицо из приносимого ей таза, но все больше сидела на кровати, не выпуская из рук платок и цветы и отупело глядя в стену; в ее голове не было ни единой мысли, в душе — ни единого чувства: смерть Терренса выжгла все каленым железом. От своего оцепенения Бетани очнулась только когда в очередной раз в дверном проеме возник не стражник с подносом, а Барба.

— Сестра? Что ты здесь...

Договорить Барба ей не дала — приблизилась чуть ли не единым прыжком и наотмашь ударила по лицу так, что Бетани не устояла на ногах.

— Дрянь, — прошипела она, пока Бетани пыталась сесть. — Ублюдочная крыса! Всю семью подставила и в ус не дуешь?

— О чем ты?

— О чем?! — Барба нависла над ней черной скалой; Бетани не сразу сообразила, что сестра в трауре. — Отца казнили из-за тебя, маленькая уродина! Он приехал в столицу разобраться, что же ты тут наворотила, а Эйгон велел отрубить ему голову — из-за того, что он, видите ли, вырастил дочь-изменницу! Но это не все...

Барба длинно вдохнула и отошла; казалось, она вот-вот разрыдается. Бетани села и обхватила себя руками; известие о казни отца оглушило ее.

— Эйгон забрал у меня сына, — наконец выдавила Барба. Бетани не сразу поняла, что речь о короле; даже в мыслях она не называла его по имени. — Он сказал, что я не увижу Эйгора, пока он жив... что я не смогла воспитать сестру, и нашего сына не смогу воспитать... Из-за тебя все! — она круто развернулась к Бетани; на глазах у нее были слезы. — Ты лишила меня матери, отца, а теперь еще остатков любви Эйгона и сына! Из-за тебя моего мальчика будут растить воронья сука Мисси Блэквуд и чахоточная сестрица Эйгона!

Бетани подавленно молчала. Барба снова шумно вдохнула и встряхнулась, беря себя в руки.

— Я приехала просить Эйгона за отца, но было слишком поздно, — сухо сказала она. — А за тебя даже просить не буду. Сделай хоть что-то полезное в жизни — сдохни уже поскорее.

— Леди Халанна сильно злится на меня? — только и смогла спросить Бетани. Мачеха ее все же любила... наверное...

— Спохватилась, — дернула плечом Барба. — Умерла она родами, полторы луны назад. Отец велел тебе не сообщать, не желал, чтобы ты не отвлекалась от... цели, — она болезненно поморщилась при упоминании отца. — Мальчишка пока с кормилицей, видимо, мне растить придется. Своего из-за тебя, твари, не вырастила, так хоть чужого...

Она не договорила — сплюнула на пол и ушла. Бетани прикусила губу — значит, леди Халанны тоже нет в живых. Все, кого она любила — мачеха, Терренс — умерли, тогда и ей жить не стоит. Ни в септрии, ни в Молчаливых сестрах, ни где-либо еще.

Бетани слабо улыбнулась и бережно обернула платком ветку белого шиповника — все, что у нее осталось.

И больше не выпустила из рук до самого эшафота.

Эпилог

— Бринден, это крайне дурацкая шутка!

Шира, фырча от негодования и жары, взбиралась за братцем на холм, с непривычки путаясь подолом в длинной траве. Бриндену, кажется, было плевать — надвинул капюшон на самые глаза и идет себе по солнцепеку, не обращая внимания ни на жару, ни на мошкару. Еще и посмеивается, поди.

— Бринден, если вы с Эйрисом решили меня разыграть, то это не смешно! — Шира наконец-то догнала брата. — Ну какие здесь остатки старых насыпей?

— Сама смотри, — Бринден придержал ее за плечи. — Вот, видишь? Мы как раз стоим на остатках вала. В Цитадели пишут, что старый Эйгонфорт поглотила Королевская Гавань, но это не так. Город немного перенесли, чтобы кораблям было проще подходить с залива. Мы с Эйрисом только недавно нашли старую карту этих мест, а сейчас нашли и вал.

Шира посмотрела сначала под ноги, потом — на домишки пригорода и стены столицы вдалеке, и наконец чуть в сторону, чтобы оценить высоту насыпи.

— Действительно, вал. Вон там уклон, видишь? — она оперлась на руку Бриндена. — А это могилы защитников?

Бринден сощурился — солнце било ему в глаза — и присмотрелся: действительно, у подножья насыпи под роскошным кустом белого шиповника виднелись два небольших холмика.

— Нет, вряд ли. Могилы защитников давно с землей сравнялись, а эти свежие совсем, им лет десять. Наверное, бедняки из местных кого-то похоронили, место-то красивое.

— Угум, — Шира положила голову ему на плечо. — Шиповник какой...

— Хочешь, сорву? — озорно предложил Бринден.

Шира замялась и отвела взгляд.

— Эйгор, — словно извиняясь, сказала она. — Ты же знаешь, он не любит, когда другие дарят мне хоть что-нибудь.

— И что? Я теперь собственной сестре цветы подарить не могу? — Бринден проворно спустился с насыпи, аккуратно срезал ветку шиповника и вернулся обратно. — Не обращай на него внимания, он с детства такой... собственник. Дейрон почему-то считает, что это из-за отца, — он протянул Шире ветку. — Осторожно, не уколись.

Их руки соприкоснулись — чуть дольше, чем полагалось брату и сестре. Шира замерла, а потом медленно и словно нехотя отняла свою ладонь от ладони Бриндена.

— Пойдем обратно?

— Да, — Бринден словно опомнился от наваждения. — Да, пойдем. Тут мы уже все увидели.

Внизу, у могил, при полном безветрии зашелестел белый шиповник.