Бункер (джен)

Война была у него в крови; текла по жилам и пела свою мрачную песнь стали и магии. Поколения его предков рождались для того, чтобы выпускать врагам внутренности и забирать трофеи с их мёртвых тел. Эта песня пьянила похлеще старого огневиски, вот только война выпала на его поколение не слишком-то героическая, скорее, ущербная, но он точно знал, зачем брал в свои руки палочку в восьмидесятые.

Затишье длилось долгих четырнадцать лет, и когда Тёмный Лорд вернулся из-за черты и начал своё победоносное шествие, Министерство пало. Пало под их сапогами, а вместе с ним и пала вся Магическая Британия. А потом Пожиратели Смерти гордо маршировали по Диагон-элле в честь первой годовщины своей победы, и за их черным строем оставался ковёр белых роз, втоптанных в мокрую после дождя брусчатку.

Впрочем, нашёлся и тот, кому хватило храбрости швырнуть навозную бомбу и затеряться среди толпы. Да, не все ещё покорились; новые порядки пришлись по вкусу не всем, и эти типы причиняли новой власти множество неприятностей. В принципе, Роули их вполне понимал, но, честно признаться, судьба грязнокровок и их родни его волновала мало. Vae Victis, такие дела, побеждённым — горе. Кто не готов был это признать, уходили в леса, и задачей Роули было вытащить на белый свет этих сволочей, пока они пытались его самого прикончить, и его это вполне устраивало. Всё просто и очевидно — кто кого. Чаще везло ему, и его бойцы отправляли к дементорам самых злобных. Для всех остальных — хватало и егерей.

Грязнокровок и прочий примкнувший к ним сброд ожидал Азкабан или трудовой лагерь — волшебников было слишком мало, и Лорд позволил себя убедить, что они не просто так коптят небо Волшебной Британии. Роули не слишком прислушивался к пропагандистской чуши о краже магии, но идея о том, что, если украл, начинай отрабатывать, неплохо легла на обывательские мозги, стоило отдать Яксли должное. По крайней мере, они не просили милостыню на Диагон-элле.

И всё было бы хорошо, если б не Руквуд с его мордредовым исследованиями. Роули понятия не имел, что у Руквуда, пока он сидел, стряслось, но бедственное положение британской магической популяции явно было для него личным делом, и он за него горел. Кто бы знал, что Лорд одобрит эксперименты, о которых в Европе не вспоминали с сороковых.

— Породу они улучшать собрались! — в очередной раз рыкнул Роули, шагая по безликим коридорам секретного бункера, в котором располагался штаб. Министерство было взято уж слишком легко, чтобы всерьёз на него рассчитывать, но почему-то всем этим умникам всё равно хотелось закопаться как можно глубже, даже если это место было построено магглами. Самому Роули, честно говоря, было плевать — главное, чтобы была крыша над головой, и спина по возможности хорошо прикрыта.

В программу оздоровления нации Руквуд вложил самого себя — фигурально, и буквально — всех остальных. Пункты с пятого по десятый, про «увеличение количества волшебников с особенно ценной кровью», встречены были потрясённым молчанием, и лишь сухие хлопки их вождя заставили Роули проглотить то, что рвалось с языка у всего Ближнего Круга. Вернее, почти всего.

— Магглорождённые волшебницы репродуктивного возраста, — скучным голосом объяснял Руквуд, указывая на свои графики, — будут вынашивать потомство от волшебников чистокровных, что поможет нам в рамках буквально уже двух поколений… — что оно там позволит, Роули не услышал, потому что кровь шумела в его ушах как прибой на родных Оркнеях.

Нет, возможно, в этом был даже определённый смысл, и абстрактно эта мысль возражений у Роули даже не вызывала — ровно до того мгновенья, покуда не коснулось его самого. Что, в кого, и когда совать — было глубоко его личным делом, даже если это оказалась бы вдруг овца. Не в смысле покрытой шерстью безропотной животины, а в смысле той дуры из канцелярии, которая залила розовым лаком наградные листы.

Высокий, светловолосый, голубоглазый — на отсутствие женщин Торфинн Роули не жаловался никогда. Ведомые каким-то глубинным инстинктом, они исчезающе редко говорили «нет» больше трёх раз подряд, и всегда находились те, кого не надо было даже и спрашивать. Годам к двадцати пяти количество окончательно проиграло качеству, а потом нашёлся и платиновый стандарт, за который держался Роули и которым он жил. Продажная любовь — прибежище неудачников, что уж говорить о тех весёленьких перспективах, которые обрисовал порченный оспой невыразимец. Сам-то он в своих списках даже не фигурировал, но что тут уже возразишь, и кому — с меткой-то на предплечье!

Списки здоровых и магически сильных молодых грязнокровок подготовили за неделю, а потом запустили процедуру тестирования на лучшую, Мерлиновы кишки, совместимость.

Вердикт, кому и с кем надлежит скреститься, принимал мордредов агрегат: Биологический Анализатор Магической Совместимости Августус Руквуд с группой невыразимых единомышленников вытащили не то из ада, не то из бездонных недр Отдела Тайн, где тот наверняка не один год пылился. На взгляд Роули, он был похож на противоестественный результат соития арифмометра и самогонного аппарата, но оспорить бездушное механическое решение возможным не представлялось.

Два плевка, минута вымученного пыхтенья — и проклятый БАМС тошнило карточкой, где значился пробитый мелкими круглыми дырочками на желтоватом картоне коэффициент. От десятки и до нуля: десять означало плодитесь и размножайтесь; ноль — даже близко не подходи, и знакомиться не пытайся, хотя какое уж тут знакомство, если сплошной надзор. Не то что бы Роули придерживался правила трёх свиданий, но животным тоже себя не считал, и не важно, что об этом думали остальные.

До поры до времени, он всеми правдами и неправдами умудрялся от этой почётной обязанности отвертеться, уходя в многодневные рейды, и не появляясь в штабе неделями, благо Долохов всё понимал. Но до бесконечности бегать было, конечно же, невозможно, и вот, наконец, и он попал в оборот.

При его шести с половиной футах роста и железном здоровье — он даже не простужался толком ни разу — на карточке Роули ждали неизменные девять целых и сколько-то там десятых мордредовой совместимости. С кем угодно. Десять было, наверное, только у Лорда, и то потому, что Руквуд наверняка что-то у себя подкрутил.

«Торфинн Роули, ценнейший волшебный производитель» — было в этом что-то психоделическое, будто его накрыло и догнало похмелье от дедовой настойки на мухоморах. Кто-то его поздравлял, дружески хлопая по плечу, кто-то исходил на дерьмо от зависти. Ему же такого счастья было и даром не надо, но вердикт оспорить было уже нельзя.

Оспорить нельзя, но можно было вполне поменяться. В пределах пары десятых невыразимцы были готовы закрыть глаза, оставив хоть призрак свободы воли, что Роули чаще всего и делал, с готовностью уступая очередь особо ретивым. Конечно же, не за просто так, дураком он не был, во-первых, хорошо, когда у тебя кто-то в долгу, а во-вторых, его бы просто никто не понял, а странности были нынче позволены только избранным. И Роули уступал, меняясь карточками, и стараясь не думать о том, как лет через двадцать одних только Гойлов можно будет собрать в один сводный отряд — главное, чтобы ему самому не пришлось бы его возглавить.

За полгода с начала программы Роули не повезло всего пару раз, и он был вынужден, оставив на посту палочку, постучать в железную дверь, чтобы ему тут же вцепились в глаза или другие важные части тела. Медпомощь потом нужна была и им, и ему — бить женщин он не слишком привык, но силу в такие моменты рассчитать было сложно. С тех пор меры о палочках всё же пересмотрели, но непростительные были строго запрещены.

Этот день выдался таким же безысходным, муторным и тяжёлым, как и все с середины лета. Брали «Поттеровский дозор» по наводке из Уэльса; разнесли в Кардиффе целый дом, а толку практически никакого. Ублюдки словно провалились сквозь землю, пока Роули и его бойцы бултыхались в болоте посреди четвёртого этажа. Потом нужно было отправить раненых в Мунго и дождаться министерских обливиэйторов — одна головная боль. Зла на них не хватало — руки у Роули так и чесались приложить кого-нибудь о серую бетонную стену бункера, а может, и самому побиться об эту стену, но вместо этого ему предстояла пошлая лотерея, которую он не мог пропустить.

На кону сегодня стояло «Нежелательное лицо №2», подружка самого Гарри Поттера.

Эту грязнокровку притащили три дня назад этот блатной фенриров прихвостень, Скабиор, со своими дружками. Наткнулись случайно в лесу, но тут-то зубы и обломали. Девчонку они, конечно, ввосьмером взяли, но дружкам своим она, стерва, дала уйти.

Роули открыл картонную папку и взглянул на колдографию в личном деле: девчонка была лохматая и тощая, как старая матушкина коза Гудрун. Мерлин-заступник и Один наш Всеотец, но какая же она была злая, скалилась почище этого сукина сына Блэка азкабанских времен. Ну хоть зубы у неё были ровные, думал он, вцепится ведь в руку, как бульдог — потом не оттащишь, разве что с куском мяса.

Если у них с Поттером что-то есть — писали что-то такое во время Турнира, — пожалуй, ему жалко парня, такая самое дорогое может и откусить. Роули посмотрел на дату рождения и вздохнул — какой партизан пошёл малахольный… и малолетний. Шестнадцать лет! Семнадцать в сентябре будет... Ей бы книжки читать, да парням на мозги капать, Мерлин, уж лучше б давно уехала, чем по лесам скакать. Авада ведь не самое страшное, что ждёт таких, как она.

— Бамс! — сказал он сложившейся уже в этом зале традиции, когда плюнул на приборное стеклышко невыразимцу, тот вставил его в гнездо и аппарат чахоточно запыхтел.

— Девять и шесть, — Роули снова вздохнул и скривился.

Амикус Кэрроу вопросительно поднял свою карточку, на которой в кои-то веки было пробито девять и сорок пять. Затем девять и пять выпало уже Джагсону. Роули оглянулся. Лестрейндж, извиняясь, развёл руками, ему почему-то всегда выпадало семь, Селвину везло через две-три шестёрки, а больше никого в штабе не было.

Кэрроу и Джагсон, значит, вот вам и две десятые. Настолько скотиной Роули себя не считал — жалко девчонку, эти ведь хорошо, если просто её покалечат. Уж лучше сам, тоскливо подумал он, будет ей хоть что потом вспомнить и с чем сравнить, если это «потом» у неё случиться.

Минут сорока ему должно хватить с головой, и домой он уйдёт тоже вовремя. В конце концов, сейчас только начало пятого, хорошо хоть успел отмыть себя от болотной грязи и рубашку сменил.

Гермиона с тупым отчаянием смотрела на стены тесной безликой камеры. Она сидела, поджав колени к груди, на кровати больничного образца, разве что самую малость шире, с нормальным, обыкновенным матрасом и даже чистым бельём, жёстким после казённой прачечной. На ней была больничная рубашка — белая в синий горошек, с завязками на спине, и эта мирная вещь пугала Гермиону куда сильнее всего остального.

С тех пор, как она очутилась здесь, она проверила дверь, стены, и даже попыталась отвинтить от кровати спинку — чары не позволили ей ничего, чего бы уже не пытались сделать до неё остальные. Миску и ложку забрали, кода она отказалась есть; оставили лишь стакан с водой, который она не смогла разбить, даже швырнув о стену. Будь у неё осколок, был бы шанс хотя бы уйти до того, как с ней сотворят всю эту грязь.

О, она точно знала, что её теперь ждёт. Программу и не скрывали, и это был ещё один повод спасать всех, кого можно было спасти, и вытаскивать тех, кого ещё можно вытащить. Она с удовольствием плюнула бы в того ублюдка, который настолько извратил понятия материнства, чтобы им можно было начать пугать.

Сперва они решали, кому можно, а кому нельзя колдовать, а теперь распоряжаются за них их же телом. Это было настолько противно всему, во что Гермиона верила, что Гарри пришлось оттаскивать её несколько раз уже от бесчувственных тел. Сволочи. Паскудные сволочи и мерзавцы. Хорошо, что мама не видит её, и хорошо что не помнит.

Её допрашивали почти шесть часов, и она держалась. Ей влили веритасерум, но её вырвало — выкусите, ублюдки. Орден Феникса не только сумел спасти, но и спрятать профессора Слагхорна в безопасном месте, и он за какие-то пару месяцев сумел всех удивить. И почему только он не мог учить их с первого курса! Потом её вымыли и подвергли унизительному осмотру, и лишь тогда она поняла, куда именно её притащила та свора.

В камере было тепло, но она всё равно ужасно мёрзла; она обнимала колени руками, и никак не могла, сколько бы не пыталась, согреть под тощим шерстяным одеялом заледеневшие ступни. Тишина действовала на нервы, но, когда с другой стороны двери раздались шаги, холод добрался уже до желудка.

Гермиона сжалась, понимая, что её, конечно уже ничего не спасёт, и отчаянно твердя себе, что не боится.

Но это была ложь.

Она боялась.

Ещё как.

Не того, что её ждёт сейчас, а того, что случится после.

Это её тоже пугало, она и целовалась-то всего раза три. Ну, возможно, три с половиной, если тот поцелуй в щёку тоже считается. Виктор прошлым летом приглашал её в Варну, но каникул она уже не увидела. С тех пор они обменялись письмами всего пару раз. Могла ли она подумать, что, когда покидала тем летом Хогвартс, отправится на войну? Не сразу, не так. Они едва успели оплакать Седрика, когда начался кошмар.

Но этот кошмар не шёл ни в какое сравнение с тем, что её ожидало. Она даже в страшном сне могла представить, как забеременеет в шестнадцать — она была взрослым и сознательным человеком, дочерью двух врачей, и точно знала, что можно, что нужно, а что нельзя. Мадам Помфри могла бы гордиться, если б была жива. А теперь ей предстоит выносить в себе что-то, чему она отказывается давать человеческое определение, иначе просто сойдёт с ума, как сходили все остальные, о чьей судьбе им удалось хоть что-то узнать.

Лучше бы её убили! Или отправили в Азкабан. И даже отдали дементорам! Но не это… не так! К этому она не готова!

Дверь лязгнула и отворилась. Пожиратель Смерти был здоровенным: плечами он закрывал весь проём, а его голова касалась притолоки. Проскочить мимо можно было даже не думать, решила она, не замечая, как впилась ногтями в запястья.

Он вошёл и закрыл за собой дверь, откинул черный форменный капюшон, и, когда он снял маску, выражение на его застывшем лице не сулило ей ничего хорошего.

Твёрдая челюсть, высокий лоб, короткий ёжик светлых волос, прозрачные голубые глаза, такие холодные и пустые. Настоящий ариец, с отвращением осознала вдруг Гермиона, ему бы не черная мантия пошла, а мундир с начищенным сапогами. Тоже чёрный. И с серебром. И фуражка с черепом на кокарде. О Второй Мировой Войне Гермиона знала не только из книжек, её дед, лейтенант Уильям Грейнджер, прикрывал отступление из Дюнкерка, был ранен и чудом его пережил.

Пожиратель окинул Гермиону с головы до ног равнодушным взглядом и начал расстёгивать пуговицы. Когда он остался в одной рубашке и заправленных в высокие ботинки из драконьей кожи брюках, Гермиона вскочила на ноги и рассерженной кошкой юркнула под кровать, забившись там как можно глубже. Живой она просто так не сдастся. Ни за что. Даже если её начнут вытаскивать за ноги.

Кровать дрогнула и с противным скрипом отъехала в другой угол, лишая её убежища, и она уставилась на резную палочку у него в руках. Палочка, была бы у неё только палочка, билось в её голове, но палочки у неё не было, лишь эта тряпка ней… Гермиона поднялась по стене и вжалась в угол.

Он, между тем, наложил на дверь чары приватности, и сделал это так буднично и равнодушно, что Гермиону обдало ледяной волной ужаса. Её крики никто не услышит — да и кого ей тут звать? На чью помощь рассчитывать? Нет, она не станет кричать — или хотя бы постарается так не делать. Как там было в тех старых брошюрках, которые ей показывал Тони Голдштейн, расслабьтесь, лежите и постарайтесь думать о Волшебной Британии? Она не знала, откуда вдруг всплыло это воспоминание, но ей пришлось прикусить себе щеку, чтобы истерически не рассмеяться ему в лицо. Ну а что… ей подходит. Лежать и думать. А лучше не думать совсем. «Очистите разум», — вспомнила она занятия Снейпа по окклюменции, которые были будто бы тысячу лет назад.

Пожиратель наложил на комнату ещё какие-то заклинания, которые она не смогла опознать, а затем расстегнул запонки на своих идеально чистых манжетах, снял рубашку, сложил и повесил её на спинку кровати, к мантии. Если он потянется к пряжке ремня, поняла Гермиона, её наверняка затошнит.

Однако вместо это он похрустел мускулистой шеей и велел ей отрывисто:

— Сюда иди.

Гермиона молча замотала головой, и сверкнула глазами, чем заслужила очень недобрый взгляд. Он не игрался палочкой, просто слегка сместил и это выглядело куда опасней.

— Два раза не повторяю.

Гермиона закусила нижнюю губу и с вызовом вышла из своего угла — однако же её решимости на большее не хватило.

— Ну, — сказал он, и она, отчаянно скрывая нерешительность, сделала ещё шаг вперёд.

Думай, Гермиона, ну же, давай. Она не может защитить себя, но, по крайней мере, может встретить свою участь с гордо поднятой головой. Она не станет унижаться, плача и умоляя. Но что она ещё может сделать? Время, нужно потянуть время.

Гермиона, обхватив себя руками, снова замерла на расстоянии вытянутой руки от Пожирателя. Нет, никто её не спасёт, господи, хоть бы Грозный Глаз связал Гарри с Роном и никуда их не выпустил. Она хотела, чтобы они пришли и в то же время отчаянно не хотела. Только не сюда. Нет. Она понимала, что для неё всё уже наверняка кончено, но всё равно надеялась хоть что-то придумать. Ведь человека можно же убить и так? Без оружия? Если она вцепится ему в горло… или вот, например, в глаза… Ей даже не нужно его убивать, только завладеть палочкой.

Дохлый номер. Он был такой здоровый, что легко сломал бы ей шею одной рукой. И следил за ней так внимательно, словно точно чего-то такого ждал. Она так глубоко задумалась, что пропустила момент, когда он резко схватил её за плечо и дёрнул к себе — словно козу за верёвку, заставляя практически упереться себе носом в грудь.

— Парня, я так понимаю... нет? — выдохнул он ей прямо в ухо, для чего ему пришлось к ней склониться.

Гермиона растерялась и вспыхнула от неуместности самого вопроса. Он ждал, а она не понимала, должна ли ему вообще отвечать, и что — с Виктором они не виделись, но она не была уверена, что можно было считать, что они официально расстались. И это уж точно совсем никого не касалось!

— Не удивительно, — хмыкнул он, явно сделав какой-то вывод.

Гермиона, сверля глазами чужую широкую грудь, рассерженно засопела и попыталась хоть чуть-чуть отодвинуться — и он даже ей это позволил, не отпустив, но немного расслабив руку, которой её держал. Гермиона не успела вдохнуть, как он неожиданно трижды постучал ей палочкой по макушке. И она не была уверена, что он колдовал, а не просто… выразил своё отношение.

Плевать! Ей уже на все наплевать. Её отчётливо колотило.

Хорошо он хоть не воняет как тролль! Она вдруг подумала, что пахло от него очень даже неплохо, каким-то горьковато-свежим одеколоном, и Гермиона вдруг испытала приступ зависти — не слишком-то помоешься, скрываясь в лесу, когда у вас на двадцать человек две палатки. Даже от духов ей пришлось отказаться, когда их чуть не выследили в лесу егеря.

Она попятилась, и задрала подбородок так, чтобы смотреть негодяю прямо в глаза, и пожалела, что у неё даже ногтей, чтобы вцепится ему в лицо, толком нет. Лаванда после того, как её покусал Грейбек, заимела привычку накладывать на маникюр чары неразрушимости и оставлять ублюдкам кровоточащие борозды на лице, которые магией не сведёшь. По крайней мере, он бы её запомнил.

Он так спокойно выдержал её гневный взгляд, словно каждый день играет в гляделки, а затем одарил её какой-то насмешливой кривоватой ухмылкой, сунул палочку куда-то в карман широких брюк, а затем хрустнул уже костяшками пальцев.

И вдруг… опустился одним плавным движением на пол вниз лицом.

От неожиданности Гермиона сморгнула и распахнула глаза широко, будто ронов Сычик.

— Хватит таращиться, на спину мне садись.

— А-а-а-а-а, — только и сумела протянуть Гермиона, чувствуя, как привычная реальность от неё ускользает.

— Ну, или ты на что-то другое рассчитывала? — ухмыльнулся он, глядя на неё теперь снизу вверх. Гермиона вспыхнула до корней волос и плюхнулась ему на спину, пытаясь не задумываться о том, что на ней даже белья не было.

Она ездила верхом на гиппогрифах, фестралах и даже драконе, когда они грабили банк — почему бы ей не оседлать Пожирателя? Мерлин, она не хочет думать, как это звучит. И точно не понимает, что тут вообще происходит, и нет, она ни за что прямо сейчас не расплачется.

— Они что, действительно думают, что я буду трахать тощую малолетку? — проворчал Пожиратель и начал вдруг отжиматься.

С Гермионой, вцепившейся ему в плечи, чтобы с него не упасть.

— За-за-зачем... — попыталась задать она вопрос, одновременно стараясь усидеть на его спине и глядя на его перевитую жилами шею, при виде которой c мыслями попробовать его задушить она тоже рассталась: у неё просто не хватит на это рук. Скорее всего, он её просто стряхнёт, как Бродяга осенние листья с лохматой шкуры.

— Чары у них на физическую активность, — ответил он, отдыхая после пятидесяти отжиманий. — Совместную.

Она посчитала. Конечное же посчитала. Да, их было ровно пятьдесят.

— А почему вы... — наконец, заговорила она снова, пытаясь понять, что же тут происходит. Может, ей это просто снится, и она проснётся в собственном спальном мешке?

— Потому что, — буркнул он, вновь начиная размеренно отжиматься, будто не чувствуя её вес. — Я, между прочим, женат, и менять этого факта не собираюсь.

Только сейчас Гермиона заметила на его безымянном пальце простой ободок кольца. Нет, она видела маму и Драко Малфоя, и даже родителей Кребба с Гойлом, когда те сажали их на Хогвартс-экспресс, но она никак не могла представить, какой должна быть жена у подобного человека. Какая-нибудь белокурая валькирия в галифе и с хлыстом. Сириус и профессор Люпин как-то смотрели с мальчишками по видео какой-то фильм, когда они прятались на одной квартире, но при ней досматривать почему-то не стали, и Гермиона догадывалась, почему. О верховой езде там явно не шло и речи, решила она и, кажется, смутилась ещё сильней.

— Вентиляцию над кроватью видишь? — отвлёк он её от совершенно ненужных мыслей, лезших сейчас Гермионе в голову.

Она посмотрела туда, куда он передвинул кровать, и потрясённо кивнула, поняв, что c кровати сможет вполне дотянуться, а потом спохватилась, что он её не видит, и сказала вслух:

— Да.

— Так что прекращай там елозить и думай не о моей потной и мускулистой заднице, а о том, как закрыть за собой решётку, — велел он — и замолчал, мерно поднимаясь на выдох и опускаясь на вдох.

Она тоже ничего больше не говорила — какие тут подберёшь слова? Не знакомиться же! Здравствуйте, я Гермиона Грейнджер, лейтенант Армии Дамблдора, Хогвартс, Гриффиндор, староста, пятый курс. Её ведь отчислили, а значок она потеряла в Динском лесу… И уж конечно она не попросит его представиться, тем более не станет расспрашивать, почему помогает. Наверное, нужно будет посмотреть личные дела известных Ордену пожирательских командиров, и вычислить, кто он хотя бы по одному его росту, он ведь наверняка командир? Вопросов у неё в голове было так много, что они мешали думать ей о том, что сейчас было единственно важно — и Гермиона постаралась запихнуть их в вымышленный сундук.

Пожиратель сделал ещё три подхода и устало выдохнул:

— Ну все, покаталась, теперь слезай. Тоже мне, нашли племенного шетлендского пони, — проворчал он, поднимаясь и скидывая её со спины. Затем взял свои вещи в охапку и, как был, вспотевший, растрёпанный и полуголый, вышел из камеры — и запер за собой дверь.

Торфинн Роули шёл по коридору и всё ещё чувствовал себя так погано, словно та болотная грязь, которой он наглотался, до сих плескалась где-то внутри. Добралась до сердца, а возможно и до мозгов. Сколько сейчас? Десять минут шестого? Долохову он доложился, но ему всё равно предстояло отчитаться о провальной операции в Уэльсе письменно, а потом его наверняка поджидали любители сальных подробностей этой самой «Программы». Тогда как ему хотелось… да ничего ему, на самом деле, уже не хотелось. Домой вернуться, разве что — горячий ужин, любимые руки, кровать… Это его уже не спасало, словно он приносил всю эту мерзость с собой. Даже дома всё было уже не так. Как он устал-то… надо будет хотя бы выспаться.

В комнате связи над картой Соединённого Королевства уныло дежурил кто-то из новых бойцов, ожидая, когда Лорда кто-нибудь в недобрый час помянет по имени. Увидев начальство, он подобрался и вытянулся по стойке смирно, отодвигая за спину недопитый чай, но Роули только рукой махнул и расположился в углу за столом. Отчитываться об истраченных зельях, использованных порт-ключах и поднятой по тревоге бригаде обливиэйторов он намеревался не менее сорока минут, а потом перед самым уходом заглянуть в комнату отдыха.

Пока он заполнил бумаги, пока вписал в ведомости бойцов и расписался в десятке приказов, пока, проследил как сменились у карты дежурные, стрелки часов показали уже четыре минуты седьмого — а значит, его собственное дежурство было уже окончено.

И именно в этот момент раздалась тревога — в бункере разразилась буря, и Роули отправился прямо в штаб.

Эта тощая всё-таки умудрилась сбежать. И не просто сбежать — стоило ей разжиться палочкой, и она не только отправила пятерых прямиком в Мунго, но ещё прихватила с собой не то какие-то древние артефакты, не то чьи-то фамильные ценности. Стоило ли их вообще здесь держать, нашли филиал Гринготтса.

— Да вы что? — изумился Роули, когда сигнала тревоги не нужно было уже перекрикивать, и все занялись излюбленной в Ближнем Кругу игрой «Отыщи Лорду крайнего».

— Ты что с ней сделал? — брызгал ему на ботинки Селвин слюной. — Куда смотрел?

— Прекрати на меня орать, или, как это говорит Долохов, будь любезен захлопнись и в мою сторону не дыши, — спокойно ответил Роули. — За охрану бункера отвечает вообще Джагсон, а я битый час бумажки заполнял при свидетелях.

Дежурные невыразимцы молчали, Селвин продолжал в панике истерить и сыпать какими-то обвинениями, даже когда подтянулись все остальные, кто был сегодня ещё на ногах. Вернулся МакНейр, возглавлявший поиски в прилежащий лесах. Безрезультатно. Очень чисто ушла. Хоть в пример своим ставь и вешай в рамочку.

— Не надо валить с больной головы на здоровую! — отмахивался Роули от очередных вопросов, на этот раз уже под положенный протокол. — Чего вам надо ещё от меня? Я с ней и так сорок минут физкультурой в камере занимался! — признался он абсолютно честно, и ни словом же не соврал.

— Теряешь форму, — съязвил Амикус Кэрроу. — Вот она от тебя и сбежала.

«Твоя так вообще повесилась», — мог бы ответить Роули, но смолчал: бумага, она, конечно, стерпит и не такое, но стоит ему лишь начать… да и как-то совсем мерзкое тогда дело вышло, поэтому он сегодня девчонку и пожалел.

Домой он вернулся затемно — и, устраивая свою голову у жены на коленях, уткнулся в них лицом и тихо пробормотал:

— Я не могу больше. И вы так тоже больше уже не можете.

И замер, с силой втягивая воздух и долго не шевелясь, отдыхая в её молчании.

Через час вещи уже были собраны, а ещё через полтора он последний раз поцеловал привставшую на носочки хрупкую беременную жену, обнял своих маленьких сына с дочкой — и отправил их вслед за матушкой и сестрой к матушкиной родне в Норвегию. Тайно, старым контрабандным путём, оставшимся ещё с той войны с Гриндевальдом.

Роули остался один в большом и опустевшем доме: побродил в темноте, подобрал позабытые на полу игрушки, разогрел последние пироги, плеснул в стакан огневиски, надеясь хоть так изгнать эту болотную муть из себя.

Уснул на диване и проснулся далеко за полдень. Суббота. Сегодня он мог отдыхать, но всего за год позабыл, как именно это делать. В восьмидесятые всё было совсем не так, может быть, он был куда моложе, а может, просто дурней. Что-то с ним случилось за четырнадцать лет мирной жизни. Эта песня в его крови звучала уже совсем иначе, и слушать её хотелось, просто глядя в огонь и устроив на коленях детей. Но бросать их в этот огонь самому, своими руками? С кем он воюет? За что воюет? С лохматыми тощими девочками? Мальчишками, что швыряют навозные бомбы в марширующего врага? Сам Роули давно уже не помнил лица настоящих врагов. Зато отчётливо помнил широко распахнутые глаза школьной целительницы, которую отправил к Мерлину случайно перетрусивший имбецил. Долохов тому выбил зубы, но зубы можно ведь и новые отрастить…

До вечера он промаялся в одиночестве, то выходя на крыльцо, то просто сидя на кухне, и тишина, нарушаемая лишь скрипами и вздохами дома, душила его, как та мордредова трясина, и он включил колдорадио.

Снова давали праздничную речь Повелителя в честь годовщины взятия Министерства, которую Роули выучил, кажется, уже наизусть. Потом по радио выступал «мистер Империо» — Пий Тикнесс — и отчитывался об успехах борьбы с сидевшим уже в печёнках сопротивлением. Сколько бы их не давили, они все ползли и ползли, сражаясь за каждый дом, за каждого человека. За что сражался сам Роули, он уже давно позабыл.

— И эта война не закончится до тех пор, пока мы не сломаем этим флоббер-червям хребет! — прохрипело радио, и Роули зашёлся в пугающем смехе. Он смеялся и смеялся, утирая слёзы из покрасневших глаз. Хребет! У флобер-червя! Морганина щель, да кто пишет ему эти тексты!

Эта война не закончится никогда. Глаза той девчонки сказали ему даже больше: они не уйдут, и они не отступят. Те, кто не лягут в землю, с каждым годом будут становиться отчаяннее и злее, такими как он. Пока по лесам бегал неуловимый Поттер, им всем было за кем идти. А ему самому было? Нет, закончить это всё можно было лишь одним способом и пророчество было уже давно не секретом. Останется лишь один, верно?

Роули внимательно осмотрел оружие, висящее на стене, и, кровь снова зашумела в ушах прибоем и застучала барабаном в висках. Он касался десятков клинков или рукоятей, и в итоге снял прадедов боевой топор: не слишком здоровый — секирой пусть машет МакНейр — зато как он лежал в руке!

Он проверил остроту лезвия, несколько раз на пробу покрутил кистью, набросил мантию с капюшоном и вышел в вечерний сумрак.

…В саду Малфой-мэнора царило радостное волнение. Да, Лорду было что доложить, после того, какой удар был нанесён нынче утром сопротивлению: говорили, что Поттер был ранен, а даст Мерлин, так и убит. Все было замечательно, не считая того неприятного инцидента в бункере, о котором никто не решался Повелителю сообщить, пока не будут получены хоть какие-то свежие новости. Да и не все пока собрались. Сам Лорд беседовал с Селвином практически у фонтана, и никто как-то даже не обратил внимания на шагнувшего к ним из темноты Роули.

Никто даже не понял сперва, что именно происходит. Он вроде уже склонялся в поклоне, а в следующее мгновение гравий взметнулся из-под его ног, а потом вдруг раздался хруст. Если бы он достал волшебную палочку, у Повелителя были бы ещё шансы, но он просто рванулся с места и раскроил яйцеподобный лысый череп боевым топором.

Тюк.

Почему-то от первого удара крови почти не было, и тогда он ударил второй раз. А потом и третий. И ещё…

Несколько секунд собравшиеся — только Ближний Круг, только лучшие, те, кому Лорд, если это слово вообще было применимо к нему, доверял — окаменев, смотрели, как взлетает и опускается топор, и как летят от превращающегося в месиво черепа брызги крови, ошмётки мозга и чего-то ещё. Наверное, это были осколки кости, но точно никто в тот момент не мог сказать.

А потом все разом пришли в движение — словно их расколдовали — и сорвались с мест. Пронзительно закричали павлины, Селвина вывернуло в фонтан. Беллатрикс рванулась к Роули в бессмысленной опасной ярости, но её супруг и деверь перехватили её, и между ними завязалась яростная возня. Нагини, мирно дремавшая в траве у фонтана, взвилась, и её длинные и острые наполненные и ядом зубы вонзились Роули прямо в бедро — но он этого словно и не почувствовал, просто продолжил на удивление мерно заносить и обрушивать на уже остывающий труп топор, пока, обессилев от яда, не упал сверху на тело Лорда. МакНейр метнулся вслед за змеёй и, вытащив из-за голенища нож, разжал зубы рептилии и оттащил от добычи, а Долохов добил её вырванным из сведённых рук Роули окровавленным топором, сперва отрубив хвост, а затем уже голову. Малфой, отодвинув за спину побледневшую от шока жену, с брезгливым выражением на таком же бледном, как полотно, лице поджарил конвульсивно бьющиеся куски змеиного тела Инсендио. Мальсибер с Эйвери безуспешно пытались перевернуть Роули, пока Снейп не рявкнул на них, перенеся пострадавшего одним движением на траву, и не принялся колдовать над ранами на его бедре.

Таким Торфинна Роули они не видели никогда.

Ни единого раза. Даже в рейдах. Пусть за глаза и звали его «Берсерк»

Лицо всё в крови, зубы ощерены, и глаза — глаза словно бы не его. Белые и пустые.

— Да посветите мне! — прорычал, Снейп, и вокруг засветился десяток Люмосов.

— Жить буду? — прохрипел вдруг его пациент.

— Вот что охромеешь, это я могу сказать точно, — бросил, не глядя, Снейп, но уверенности на его лице не было, а кровь продолжала толчками вытекать из разорванного бедра.

— Ты вообще что вдруг? — спросил Малфой, загораживая от Роули не слишком обнадёживающую картину.

— Устал, — Роули попытался пожать плечами, но вышло с трудом. Нога ныла и дёргала и хотелось пить. — До печёнок устал. Достало уже это гнилое болото, вас неужели нет? — спросил он скорей удивлённо.

— Просто устал? — аккуратно уточнил Долохов, давая ему попить.

— Нет, ну мы как-то все выдохлись и… устали, — Малфой, придержал его голову, наблюдая как судорожно дёргается кадык.

— Но вот так просто подойти — и… — с уважением покачал головой МакНейр.

— Да вот… накатило… — Роули попытался выдавить из себя улыбку, но лицо МакНейра расплывалось в глазах. — Сам знаешь, как это бывает на севере, не то, что у вас на юге.

— Накатило! — хохотнул тот, зная, что его смех никого не обманет. — Бешеные вы все там на своих островах.

— Ну, это же Роули! — заметил от стола с закусками Трэверс, так и простоявший все время там.

Все нервно, но, в то же время, с облегчением рассмеялись.

— Торфинн, а... а что это за топор? — спросил Эйвери, разгадывая окрасившиеся кровью руны на топорище, и вкладывая его Роули в ледяную ладонь.

— Ну предки ещё привезли, всегда у нас был... Висел в коридоре, — слегка оживился Роули, сжимая пальцы. Поговорить об оружии он всегда любил.

— Это «Пожиратель душ» из Хельхейма, — сказал Эйвери. Руки у него дрожали. — Я его только в книжке видел... Мерлин, он что, действительно настоящий?!

— То есть как дары смерти у детей отбирать — так у всех всё нормально, а как у нас в коридоре топор, так сразу ненастоящий! — Роули улыбнулся окровавленными губами и хрипло закашлялся.

— А откуда у вас этот топор? — продолжал расспросы Эйвери, надеясь, что никто не заметит сейчас его слёз.

— Ну... есть у нас семейная байка, — отозвался охотно Роули, несмотря на то, как трудно было ему сейчас говорить. — Как кто-то из предков умудрился… кхм... поладить с Хель, ну, через семь дней и семь ночей она предку топорик и подарила...

— Поладить... так это сейчас называется? — иронично осведомился Малфой, под общий смех промакивая со лба умирающего испарину, и оттирая кровь.

— Ой, но как же, — искренне удивился Эйвери, — у неё же одна половина лица была красной, как обваренная бескожая плоть, а другая — иссиня-чёрной.

— Маркус, я, возможно, тебя удивлю, но мордашка в даме — не главное... — голос Роули совсем ослаб.

Вокруг откровенно ржали, и только Снейп ругался в полголоса, не обращая внимания ни на кого.

— Тем более под креплёную медовуху, — хохотнул Долохов, и снова приложил к губам Роули стакан с водой.

Роули молча пил, и все в ожиданье молчали.

— А чего теперь делать-то будем? — подал неожиданно голос Гойл — все разом на него посмотрели, и он замолк.

— Я — уже ничего, — прохрипел Роули. — Я что, самый умный что ли… Но я бы его, наверное, закопал, — он скосил глаза к мраморному фонтану, у которого беспомощно разбросал руки безобразный труп.

— Да не с Лордом, а с Волшебной Британией, герой! — тихо сказал Малфой, уступая место своей жене.

— Да делайте что хотите, — выдохнул Роули, безмятежно улыбаясь пришедшей за ним валькирии. — А я теперь буду спать.

Его сознание уплывало, ноги он почти не чувствовал, руки с трудом ощущал, но ему уже не было больно, и всё, чего хотелось по-настоящему — крепко и без сновидений заснуть и проснуться в каком-то другом, нормальном мире, где такого, как он, героем не назовут никогда.