Хроники Земной Войны (джен)

Здание Марсианского Парламента проходит все три городских уровня и возвышается над верхней озелененной частью, по высоте пытается сравняться с великой горой Олимп. Поднимаясь к залу заседаний, через стеклянные стены внешнего лифта можно любоваться постройками в стилях хай-тека и модернизма. Многие могли бы оценить по достоинству открывавшийся пейзаж, если бы только тех, кто здесь работает, интересовала такая мелочь.

Вице-адмирал военного космического флота Марса Алекс Кацлер уже давно пресытился этим видом. В лифте он предпочитал читать сводки, развернув экран нового комьюна, лишь недавно поступившего в массовое производство. Алекс считал прибор необычайно удобным сразу по нескольким причинам — его можно было носить с собой, поскольку гибкий углепластиковый экран легко сворачивался в небольшой цилиндр, мог изменять свою диагональ на любой требуемый размер, и был намного функциональнее своего предшественника, раскладной планшетки, модуль для подключения к сети которой требовалось носить отдельно.

Опершись на изящные перила, исполненные в геометрической тематике, как, собственно, и все здание Парламента, Алекс неторопливо листал новостную сводку. Из-за стартовавшей недавно Миротворческой экспедиции на Землю произошло много подвижек в личном составе: лента пестрела записями о переводах, поднятиях званий и прочих мелких изменениях во флоте и армии. Не задумываясь, Алекс перелистнул вкладку на Новости Солнечной Системы. Кажется, все шло своим чередом. За пару дней его отсутствия, которые он посвятил смотру флота на Деймосе, ничего серьезного не произошло. И все же эта мелкая реорганизация личного состава не прошла мимо него незамеченной.

Динамик лифта щелкнул, возвещая о прибытии, и Алекс свернул комьюн в цилиндр, даже не заботясь о том, чтобы предварительно его выключить. Прибор автоматически погрузился в спящий режим, и мужчина, сунув его в карман своего пиджака, вышел в широкий холл. Марсиане не были сентиментальными, казалось, сама их природа не подразумевает этого, но каждый этаж здания Парламента был обставлен в своем собственном интерьере, относящемся к какой-либо эпохе развития древней цивилизации.

Зал заседаний был обставлен в так называемом «Средиземноморском» стиле. Алексу нравились со вкусом подобранные голубые и синие тона, вкрапления камня в отделке и коренастая деревянная мебель. Его кабинет находился этажом ниже, но был стилизован не менее эффектно — минимализм, проявляющийся в скудной цветовой гамме, и отсутствие украшений вызывали у него спокойствие и желание работать.

Алекс задумчиво нажал на лакированную деревянную ручку, но дверь зала оказалась закрыта. С сомнением посмотрев на старые наручные часы, «под классику», как говорили многие, он вежливо постучал. Почти в тот же миг в коридоре раздались торопливые шаги, и Алексу пришлось обернуться.

— Вице-адмирал Кацлер! — солдат отдал ему честь, остановившись прямо перед ним.

— Что-то срочное, гауптштурмфюрер? — мужчину Алекс не узнал, хотя по форме понял, что тот принадлежит к Штабу Стратегического Планирования. Вероятно, случилось что-то из ряда вон выходящее. Тот щелкнул каблуками и встал по стойке «смирно».

— Утреннее собрание было отменено, Господин Адмирал ждет вас в своем кабинете, — буквально протараторил тот, очевидно волнуясь. Алекс жестом приказал мужчине сопроводить его до кабинета.

Дверь была закрыта изнутри, и вице-адмирал смог попасть внутрь только после идентификации отпечатка своей ладони. В светлом обычно кабинете были опущены парусиновые шторы, сами стекла переключили в темный матовый режим. За узким рабочим столом адмирала уже сидели сам хозяин кабинета, оба армейских группенфюрера и контр-адмирал флота, вероятно вызванный замещать самого Кацлера. Так же, листая какие-то документы на складной планшетке, у стены расположился и один из парламентариев. Алекс его узнал, это был Реджинальд Хьюз, отвечавший за переговоры Марса и Земли. Дело было на редкость серьезное.

— Прошу прощения за опоздание, — Кацлер по форме отдал честь и, получив кивок Адмирала, занял свободное место.

— Надеюсь, смотр флота на Деймосе прошел успешно, — отозвался Адмирал, и Алекс неопределенно качнул головой, предлагая перейти сразу к делу. — Господин Хьюз, прошу…

Мужчина кивнул, неловко прошелся пальцами по планшетной панели, включив вывод на голографическую проекцию, подкрутил настройки, и над столом зависло два идентичных окна с данными и какими-то расшифровками.

— Земля заблокировала все каналы связи и мобилизовала свой флот на орбите, — Реджинальд Хьюз запустил свободную руку в свои огненно-рыжие волосы и взлохматил их, водя пальцем по экрану планшетки на коленях. Нужные данные тут же подсветились на голограмме. — Луна на запросы отвечать отказывается, ссылаясь на нестабильную политическую ситуацию.

— На Земле все еще остались наши люди, — хмуро отозвался группенфюрер десантной армии, закусив костяшку указательного пальца. Эта привычка всегда казалась Алексу мерзкой, но сейчас он постарался не обращать на нее внимания.

— Челнок, доставивший их, был сбит, мы не можем связаться с оберштурмфюрером Адольфом, — прокомментировал группенфюрер штаба. Он был далек от боевых действий и потому представление о разгорающемся военном конфликте имел достаточно смутное.

Контр-адмирал подавил зевок. В присутствии Алекса, как старшего по званию, его мнение не учитывалось, и он откровенно скучал. Посмотрев на него, Кацлер жестом отослал его из кабинета. Контр-адмирал тут же поспешил удалиться, по дороге расписавшись в электронной ведомости о неразглашении того, что слышал в кабинете. Хотя, в нем Алекс был уверен, мужчина был не из тех, кто станет болтать лишнего. Как только дверь за контр-адмиралом закрылась, он по очереди посмотрел на обдумывающих ситуацию офицеров.

— Мы должны скрыть от марсианского народа этот факт, — твердо сказал Алекс, пробежав глазами сводку, и положил подбородок на руки. — Если миротворческая экспедиция потерпела крах, конфликта между планетами не избежать.

— Кто вообще придумал эту «кампанию»? — прорычал группенфюрер десантной армии. Он был зол, но пока еще не злоупотреблял своими обиходными выражениями, которыми так славятся все выходцы нижнего городского уровня. О своих корнях прошедший все ступени службы, начиная с простого солдата-десантника, группенфюрер никогда не забывал.

— Господин Дмитрий Малкин, глава Пятого Экологического Купола, — откликнулся Реджинальд Хьюз со своего места. Он выглядел устало, Алекс заметил, что под его глазами залегли темные мешки. — Я пытался связаться с ним по экстренной частоте, но Земля обрубила и этот канал связи.

— Хаосистские… — группенфюрер оборвал себя на полуслове, не желая ругаться в присутствии Адмирала. Тот махнул рукой, не придавая этому значения.

— Я поддерживаю вице-адмирала, — произнес он. — Сейчас мы не можем ничем повлиять на сложившуюся ситуацию. Все, что мы можем — ожидать, пока Земля не снимет орбитальный кордон, и не будет готова к двухстороннему диалогу.

— Мы, что, бросим моих людей на смерть?! — группенфюрер вскочил, громко хлопнув ладонями по столу, и его штабной товарищ дернул его за рукав, призывая успокоиться.

— Мы даже не можем подтвердить, живы они или нет, — произнес глава штаба, со страдающим лицом смотря на мужчину снизу вверх. — Мы так и не получили данные от челнока, которые подтверждали бы его посадку.

— И все равно! Адмирал! — группенфюрер посмотрел на главу флота и армии, но тот покачал головой. Втянув воздух сквозь сжатые зубы, он молча уселся на свое место. Алекс даже посочувствовал ему, но в число экспедиции входили и его люди.

— Сейчас объявим лишь о блокировке сигналов с Земли, — продолжил Адмирал. — Многие марсиане хотели бы связаться со своими родственниками оттуда.

— Уже сейчас появляются сообщения об этом, — задумчиво отозвался штабной группенфюрер, пролистывая блок новостей на своем комьюне. Как и Алекс, он любил современную технику и никогда не скупался на эксклюзивные новинки с рынка. — Можем списать это на солнечные бури. Такое уже было в 314 году нашей эры, тогда коммуникации заблокировались до самого Сатурна.

— Сорок лет назад? Хм, в таком случае так и поступим, — Адмирал кивнул, жестом показывая, что обсуждение окончено.

— Что ж, тогда придется сделать официальное заявление, — Реджинальд Хьюз отключил свою планшетку, разобрал ее и сложил в лежавший на диванчике рядом с ним старинный дипломат, выполненный под кожу.

— Я сам свяжусь с премьер-министром, господин Хьюз, — Адмирал остановил его жестом. Такая манера общения, уточнения через движения рук и кистей, будто была его фирменным знаком. Ни за кем другим Алекс такого не замечал. — Вы свободны, господа.

Оба группенфюрера поднялись одновременно, как по команде, и глава десантной армии, все еще громко сопя от гнева, первым направился к выходу. Худощавому штабному пришлось едва ли не бежать, чтобы поспеть за своим товарищем. Следом за ними, изящно поправив свой темно-синий пиджак, подобранный в тон к остальным элементам своего официального юча, поднялся и откланялся Реджинальд Хьюз.

— Господин вице-адмирал, на пару слов, — произнес Адмирал и дождался, пока все остальные покинут его скромно обставленный кабинет. Алекс, повинуясь его очередному жесту, подошел ближе и наклонился, чтобы тот мог говорить как можно тише.

— Мне придется оставить свой пост, Алекс, — произнес Адмирал, когда убедился, что их никто их не услышит. — Эту ошибку не смыть моей отставкой. Триста человек…

— Я понимаю, господин Адмирал, — прервал его Кацлер, кивая. Он вполне понимал опасения своего командира и был с ними полностью согласен.

— В таком случае тебе придется занять мой пост, Алекс, — мужчина положил руку ему на плечо и крепко сжал. Вице-адмирал молча кивнул, показывая, что осознает всю серьезность ситуации. Отпустив его, Адмирал жестом разрешил ему идти, показывая, что разговор окончен.

Оставив свою подпись на сенсорной панели и покинув кабинет, Алекс прошел по отделанному в цвета морского бриза коридору. Рядом со стойкой администратора, которого сейчас не было на месте, опираясь на нее поясницей, ожидал Реджинальд Хьюз. Его юч удивительным образом гармонировал с окружающей обстановкой, будто он подбирал его специально под интерьер этажа. С улыбкой махнув Алексу рукой с зажатым в пальцах небольшим прибором, он подошел к дверям внешнего лифта и нажал на кнопку вызова.

Оказавшись внутри стеклянного помещения, Кацлер выбрал нижний уровень, и, как только двери закрылись, Хьюз щелкнул своим прибором. Тихий треск, наполнивший кабину, говорил о том, что сейчас все прослушивающие устройства фиксируют лишь помехи. Алекс знал — камер в лифте никогда не было.

— Малкин хорошо отыграл свою роль, вы не находите, господин вице-адмирал? — Реджинальд улыбнулся, вертя в руках крохотный приборчик. Кацлер протянул ему руку, и дипломат, зажав подмышкой свой тонкий саквояж, пожал ее.

— Обрывать контакты не стоило, теперь нам не узнать о происходящем, — Алекс усмехнулся в ответ. Рукопожатие Хьюза было крепким, несмотря на то, что тот был уже в возрасте и имел худощавое телосложение.

— Сейчас это не так важно, с обращением мы еще успеем. Мои люди на Луне уже начали подготовку спутников, — Реджинальд пожал плечами и оперся на геометрические перила. Все шло точно по их плану.

— Благодарю, — Алекс кивнул, отвернувшись к открывавшемуся за стеклом лифта виду. — Я слышал, что ваш средний сын, Рой, кажется, был в составе экспедиции… Мне очень жаль, что с ними оборвались все связи.

Реджинальд вздрогнул, будто все его тело прошило током. Его худое лицо побледнело еще сильнее, в отражении на стекле Алекс заметил, как в его глазах промелькнул испуг. Таким «Земного лиса», как называли Хьюза его же подчиненные, он еще не видел.

— Простите, с тех пор, как он поступил в Марсианскую Десантную Академию, я почти с ним не контактировал, — глубоко вздохнув, деланно бодро сказал он и пожал плечами. В отражении Алекс заметил, как тот болезненно выпрямился. О своей привязанности к детям Реджинальд не распространялся, но многие знакомые с ним прекрасно о ней знали.

— Простите, господин вице-адмирал, мне нужно связаться с Ренаром, — наконец произнес он после долгой паузы и закрыл свой небольшой прибор. Глушащие разговор шумы пропали. Алекс обернулся к мужчине. Тот держался, как и обычно, разве что костяшки пальцев, сжимающие дипломат, побелели от напряжения.

— С вашим старшим сыном? — зачем-то уточнил Алекс, но порывшись в памяти, вспомнил, что тот участвовал в подготовке экспедиции. Внутренне он усмехнулся, кажется, Ренар таким образом решил добиться расположения отца. И при том, унаследовав характер самого Реджинальда, пытался сделать это кардинальным методом.

— Да, прошу меня простить, — Хьюз нажал на кнопку остановки и вышел на ближайшем этаже. Сквозь открытые створки Алекс заметил отделанную в стиле ампира приемную со множеством громоздких украшений и выложенный орнаментной плиткой пол. Малиновые оттенки неприятно бросались в глаза, и он поморщился, дожидаясь, пока двери лифта не закроются. Как только тот снова пришел в движение, Алекс достал свой комьюн. Верхним в сводке новостей значилось сообщение о вечернем выступлении Премьер-министра. Вероятно, Адмирал уже успел с ним связаться и обговорить сложившуюся ситуацию.

В его приемной за администраторской стойкой сидел молоденький секретарь, присланный из Штаба, который резво вскочил и отдал честь, когда Кацлер вышел из лифта. Кивнув офицеру, он щелкнул картой-идентификатором по панели рядом с дверью своего кабинета. Та, словно на корабле, сама собой отъехала в сторону, впуская его внутрь. Набрав изнутри код закрытия замка, Алекс прошелся по широкой комнате, в которой кроме его стола, сейфа, шкафа для бумаг и терминала, не было никакой другой мебели. В своем кабинете он никого не принимал.

Подойдя к панорамному окну, Алекс вручную распахнул его створку. Ветер тут же взъерошил его волосы, давая расслабиться. Как бы не была сыграна эта постановка с гражданской войной, и как бы не развилась ситуация с миротворческой экспедицией, итог все равно будет один. Главное, что режиссером этой постановки будет именно он.

Форма из плотной ткани едва пропускает под себя воздух. Ультрафиолетовые лучи не падают на землю из-за клубящихся туч, тянущихся до самого горизонта. Где-то вдали, над экокуполами, специальные ветряки создают в них просветы, чтобы древнее Солнце, как и раньше, светило людям. По остальной части планеты, разгребая мусорные свалки и посыпая выжженную почву пеплом, продолжают сновать автоматические печи, своими зондами улавливая начало кислотных дождей и уползая от них, словно какие-то древние морские животные. «Крабы», кажется, так они назывались.

Под гнетущим небом Рой чувствует себя, будто находится в закрытой в вакууме камере, где со временем медленно кончается воздух. Прежде, чем начать копать, они скинули с себя всю экипировку и даже защитные терудовые бронежилеты. Они лежат бесформенными кучами на разных краях уже начавших вырисовываться коридоров. Рональд недалеко ото всех копает яму. Просто яму, как можно глубже, только для того, чтобы понять, насколько сильно земля выгорела. Насколько сильно кислотные дожди проникли в почву. Насколько глубоко можно найти воду.

— Пойдем, — проходя мимо, Адольф, весь в грязи, хлопает Роя по плечу, выбивая из форменной куртки пыль. Опираясь на длинную палку с вручную приделанным к ней куском металла, импровизированную лопату, он встает. А после медленно идет следом за командиром.

— Устал? — Адольф останавливается у ямы, из которой с удивительно точной периодичностью вылетает серая почва. Показывается на мгновение черенок лопаты.

— Не устал, — голос из ямы звучит глухо, едва слышно. Рой смотрит вниз, на то, как перепачканный в грязи Рональд сплевывает попавший в рот песок.

— Перекури, Хьюз тебя сменит, — Адольфу приходится опуститься на колени и наклониться, чтобы помочь Рональду выбраться. Тот, держась за его руку, за два прыжка поднимается по стене ямы. Из-под его тяжелых сапог вниз осыпаются комья пыли.

— Колодец где-то два метра, — прикидывает Рональд. — Почва сухая, похожа на пепел. Признаков жизни нет, воды тоже.

— Нужно копать глубже, — отзывается Адольф и машет кому-то из числа тех, кто определен в «снабжение». Тут же откуда-то появляется несколько ведер, привязанных стальными тросами, их быстро спускают в яму.

— Мы не найдем там воды, — говорит Рональд и скидывает с себя перчатки, следом и форменную футболку. Обтирается ей, счищая с кожи пот и налипшую пыль. Адольф отмахивается от его слов, приказывая отдыхать.

Ожидая лестницу, Рой замечает, как дрожат его руки, когда Рональд болезненно расправляет складки аккуратно сложенной стопки одежды на земле. Спускаясь вниз, ни о чем не думает, методично начинает копать.

В серой выжженной пустыне, которая называется Тихоокеанской Пустошью, часто проползают мимо автоматические печи, пытаясь обогнать сезоны кислотных дождей. Воду они действительно не находят.

В академии все было иначе. Их учили слушаться приказов, стрелять в голографические мишени, отбиваться от внезапных атак в рукопашном бою. Убивать в академии не учили.

Рой смотрит на дымящийся паек — красноватый свекольный суп. Его тошнит. Цветом тот напоминает кровь, которая забрызгала его руки, когда он воткнул нож в горло напавшего противника. Убей или умри, но Рой не может смотреть на плавающие в саморазогревающемся контейнере кусочки овощей и мяса. Они похожи на вывернутые наружу внутренности распотрошенных взрывом тел. Обожженных, искалеченных, неестественно раскиданных по черной обугленной земле.

Рой сглатывает комок в горле и отставляет от себя контейнер, отворачиваясь. Его тут же придвигают ему назад.

— Нужно поесть, — произносит Рональд, садясь рядом с ним и потягивая из фляги подкисленную воду.

— Нет, — Рой с отвращением смотрит на пищу, чувствуя подступающую к горлу тошноту. От передвижения жидкость в контейнере с тихим хлюпаньем бьется о пластиковые стенки, а кусочки овощей и мяса начинают переворачиваться и тонуть в ней. От этого зрелища Роя мутит еще больше.

— Я не могу, — он прикрывает рот рукой, будто боится, что его сейчас вывернет наизнанку. Рональд закрывает флягу со своим неизменным безразличием на лице.

— Если ты не будешь есть, ты не справишься, — ровным тоном отвечает он, доставая из внутреннего кармана галету и неторопливо счищая с нее обертку. Рой от этого внезапно вскипает, чувствует, как в нем разгорается ненависть к этому напускному спокойствию. Он вскакивает, едва не опрокинув свой суп, и хватает Рональда за воротник торчащей из-под терудиевого бронежилета рубашки. Печенье выпадает его из рук, и в глазах Рой видит какую-то отрешенность.

— Люди погибли! — кричит он в застывшее в маске спокойствия лицо. — Я человека убил! Мы все…

— Это не учения! — в глазах Рональда внезапно загорается огонь, он резким жестом сбрасывает в себя чужие руки и отталкивает Роя, вставая перед ним в полный рост. — Если бы этого не сделал, он убил бы тебя! Все через это прошли! Смирись и поешь, иначе завтра у тебя просто не окажется сил, чтобы сопротивляться! Сам полечь хочешь?!

— Я понял… — Рой отшатывается от него, но опускает взгляд и со вздохом берет контейнер. Сглатывает, морщится, закрывает глаза и, не глядя, отправляет в рот ложку красноватой похлебки. Не жуя, мучительно глотает, не чувствуя вкуса. В животе тут же начинает что-то ворочаться. Приходится сесть обратно и переждать, пока тошнота пройдет.

Рональд поднимает с земли упавшую галету и рассматривает налипшую на нее сухую пыль. Со вздохом он выбрасывает ее вместе с упаковкой и садится обратно, доставая флягу. Рой делает еще пару глотков и отставляет контейнер. Тошнота усиливается, и перед глазами всплывают картины недавней бойни. Рой смаргивает их, поднимая взгляд к серым тучам над головой.

— Будешь? — он пододвигает контейнер Рональду. Тот молча смотрит на него и отворачивается, поднимаясь со своего места и цепляя флягу обратно на пояс.

— Я уже, — Рональд спускается в окоп по лесенке своим легким шагом, не смотря на то, что он почти в полном боевом облачении. Рой провожает его взглядом и, когда тот исчезает из поля его зрения, ногой переворачивает миску, наблюдая за тем, как жидкость, похожая на кровь с кусочками плоти, стекает с импровизированного стола.

По щекам оставляют блестящие дорожки слезы, в нос ударяет мерзкий металлический запах, и Рой закрывает лицо руками. В пелене перед глазами они кажутся покрытыми алой коркой.

Опираясь на стену окопа, скрытый от посторонних взглядов Рональд тяжело дышит, пытаясь справиться с болью в пустом желудке. Один за другим спазмы сотрясают его исхудавшее тело, и он с тихими всхлипами пытается побороть самого себя, но не может. Лбом упирается в холодную землю, пачкая пылью лицо. Два пальца на основании языка снова должны помочь. Вода с желчью выплескиваются на дно окопа. Переживать чужие смерти их не учили тоже.

У ножа три грани. Они закручены в спираль и остро наточены, одного прикосновения оказывается достаточно, чтобы порезаться. Чтобы распороть легкую броню земных военных и мягко, с силой вонзиться в чужую плоть. Тонкое острие для того и нужно, чтобы легко и точно находить цель. Закрученные кромки режут ткани, смещая волокна, разрывая мышцы, ломая кости. Пуская кровь.

Нож кажется тяжелым и неудобным, но лишь поначалу. Он не предназначен для того, чтобы в случае необходимости им можно было воспользоваться, как столовым прибором. Его легче сравнить со штыком. Трехгранным, созданным только для одного. Для убийства одним ударом.

Рональд выдергивает нож из тела. Тот выходит с треском разрываемых тканей, орошая кровью все вокруг. Перчатки на руках становятся алыми, и пальцы хлюпают в них, мокнут от пота, но кажется, что вовсе не от него. Рональд бросается на землю и закрывается телом. Автоматная очередь пробивает плоть почти насквозь, обрывки ткани и кусочки мяса разлетаются во все стороны. Будто стреляют не в тело, а в манекен, созданный очень похожим на настоящего человека.

Рональда не учили этому в академии. Но труп — это всего лишь вещь, неживая, а, следовательно, не имеющая собственной воли. За время, что он провел на Земле, в этой Тихоокеанской пустоши под обстрелами и кислотными ливнями, он выучил одну непреложную истину. Любая вещь — оружие или защита, нужно лишь уметь правильно ее использовать.

Отбросив тело, он перекатывается к куче серой почвы, похожей на пепел, которую они сделали, пока рыли окоп. Автоматная очередь пытается достать его и за этим укрытием. Из-за поднятой пыли глаза слезятся, и, тяжело дыша, он трет их багровой от крови перчаткой. Она еще влажная, немного теплая. Пахнет порохом, металлом и чем-то еще. Кажется, сигаретным дымом.

Рональд отдал бы многое, чтобы сейчас закурить. Последняя пачка кончилась еще до этого боя. Он вдыхает запах перчаток, но от мерзкого душка крови к горлу подступает тошнота. Во рту пересыхает, и он тянется к фляге, но вовремя понимает, что все еще держит в руке нож.

Разжать пальцы кажется невозможным, и он отвинчивает крышку зубами. Вода кислая, пропущенная через износившиеся восстановители, все более мерзкая на вкус. Жгущая язык сильнее, чем раньше. Он перестает ощущать вкус. Обоняние, кажется, отбивает тоже. С каждым глотком он все сильнее погружается в какое-то забытье. Выстрелы перестают звучать прямо рядом с ним.

Щелкает пустой затвор. Пять секунд на перезарядку. Рональд выскакивает из укрытия, уповая на то, что те, кто против него, подошли ближе. Еще ближе. Он сокращает расстояние. Автомат с затворной задержкой, быстро догоняет патрон в патронник. Рональд оказывается быстрее.

Обагряя руки кровью, нож входит в тело, разрывая плоть. Рональду этого не говорили. Но создать из человека вещь можно, просто обучив его быть солдатом.

Они живут по-солдатски, по расписанию. Подъем ранним утром, хотя понять, взошло ли солнце, здесь, на Земле не представляется возможным. Рональд смотрит на затянувшие небо тучи, темные, клубящиеся, потрескивающие громовыми разрядами. Небо низко нависло над их укрытием, будто готовое раздавить, уничтожить, как и все другое на этой когда-то цветущей планете.

Рональд затягивается, вспоминая голограммы, которые им показывали на лекциях. Прекрасная планета, с огромными океанами и зелеными континентами. Сейчас это описание больше подходит для той же самой Эксорди, колонизированной примерно столько же лет назад, сколько прошло с той поры, когда на Земле объявили режим Экологической Катастрофы, построили Экокупола и печи, выжегшие все мусорные горы и оставившие после себя лишь пепел.

Выпуская в небо дым изо рта, Рональд думает о том, зачем в военной академии им преподавали историю, начиная с самой Эры Освоения Космоса. Возможно, лишь ради того, чтобы он, лежа на своей парке, смотрел в серое небо со дна окопа, курил и таким образом забывался. Ему всегда казалось, что он слишком много думает. Для солдата — непозволительная роскошь.

— Ты спал? — голос Адольфа выводит его из забытья. Рональд садится, качает головой и трет переносицу. Когда-нибудь его тело сломается от такого режима.

— Сегодня дежурство в западном коридоре, — продолжает командир, не обращая внимания на бледность и налитые кровью синяки под глазами. Рональд поднимается и кивает, направляется на свой пост. Отдавать честь на поле боя он уже не спешит, на передовой формальности отчего-то сами собой забываются.

Они живут по-солдатски, по расписанию. Когда солнце будет в зените, кто-нибудь придет и сменит его на посту. Рональд достает пачку, задумчиво щелкает зажигалкой и поднимает литком на лоб, чтобы тот не мешал закуривать очередную сигарету. Зажав ее в худых пальцах, он смотрит, как дым поднимается в небо и сливается с низкими облаками. В окопе курить не велено, но не возбраняется. Рональд стряхивает пепел легким движением и опускает визор на глаза. Перед ним только пустыня.

— Рой Хьюз на пост прибыл! — отчитывается кто-то за его спиной. Вздрогнув, Рональд роняет сигарету в пыль. Та еще дымится, и он давит ее сапогом, выпуская из легких последние сизые клубы. Отключает литком, снимает мятую каску и с легким стуком опускает ее на чужие рыжие волосы, которые кажутся блеклыми из-за освещения. Работающих визоров на всех не хватает.

Возвращаясь под накинутый на вырытой в земле траншее тент, он проводит ладонью по стене окопа, бездумно наблюдая, как песок сыпется из-под пальцев. По выработанному ими расписанию сейчас должен быть прием пищи, но Рональд только прикладывается к фляге. Вода кислая. Пропущенный через множество фильтров раствор кислоты, единственное, что можно найти в этой безжизненной выжженной пустоши, где они вынуждены держать оборону.

Словно по расписанию на востоке загорается сигнальный огонь.

Рональд берет автомат, закидывает ремень на плечо и надевает каску с отломанными дужками литкома по бокам. Снова прикладывается к фляге, чтобы приглушить боль в животе, наполняет ее до краев из общей канистры и, завинтив, цепляет обратно на пояс. Закуривает, наблюдая за слившимися в единое тучами на темном небе. Они, как живые, движутся, подчиняясь ветру, переваливаются по воздушным потокам и меняют форму. Он помнит, на Марсе никогда не было облаков.

Покореженный металл, разорванная экипировка, личные вещи погибших. Все складывается в одну большую кучу, свалку, перетаскивается насколько возможно в одно место. Вокруг него встают, смотрят с минутой молчания. Кто-то желает павшим стать «Сверхновой», в другой жизни переродившись во что-то лучше, забыв о том, что на Марсе религиозность не приветствуется. Никто об этом не думает.

Все по команде выстраиваются в линейку перед завернутыми в полотнища телами. Кладут руку на сердце, обещая, что сохранят память. Отдают честь, выражая почтение тем, кто героически пал в бою. Провожают минутой молчания. Каждый думает о чем-то своем. Вспоминает моменты ли, читает хаосистские молитвы про себя. Обещает вернуть на Марс хотя бы жетон. Прах все равно останется на Земле, развеянный шлейфом от эко-печи, или же разложенный до такового кислотными дождями.

Земля сжигает все. Тело, личные вещи, может быть, даже воспоминания. Только живые склонны подстраиваться.

— Смотри, у него, оказывается, запасной литком был! — возмущается голос со стороны кучи, и его обладатель, перешвыривая сумки, достает на свет полу-прозрачный визор. Долго вертит в руках.

— Положи обратно, — строго говорит Адольф, проходя мимо с очередным полотнищем в руках.

— Ему он больше не нужен! — отзывается солдат, открепляя от шлема разбитые дужки. Цепляет на него новый литком. На него шипят, к куче приставляют Роя, к вещам больше никто не подходит.

Рональд смотрит на свои сапоги. Они давно износились, подошва держится на кусочке клея, шнуровка почти расползлась. На самом деле это — мелочи, но у них просто нет никакого оборудования, чтобы экипировку чинить. Рональд осматривает вмятину на нагрудной пластине Роя. Пуля почти пробила терудовую пластину, сломав ему ребро. Рональд оглядывается, и Адольф кивает ему. Рональд планирует отступать.

— Переберите все личные вещи, достаньте медикаменты, — командует он, идя между перебинтовывающих раны солдат. Между поминающими павших. — Оружие и патроны заберите, если нужна экипировка, поменяйте.

Рональд переворачивает очередное тело, сдергивает жетон, шарит в карманах. Начатая пачка сигарет, складной нож, полный магазин. В личных вещах уже вовсю кто-то копается, идти проверять — смысла нет. Рональд стаскивает с себя сапог, примеряет к обуви на трупе. Чуть больше, но такие же узкие. Снимает с себя второй. Медленно раздевает бывшего товарища. Но чувство вины так и не приходит. Мертвому сапоги не нужны.

Адольф смотрит на Рональда с презрением. Не уважать павших — нонсенс, но они не в том положении, чтобы так легко тратить экипировку, еду и воду, оставляя их ожидать печь. Он наклоняется к телу, снимает жетон, заражается чьим-то хаосистским порывом и шепчет что-то о сверхновой. Только потом медленно расстегивает бронежилет и отдает его Рою, ожидающему в стороне. Провожающему товарища тоже.

Разобрав вещи, они ругаются. Кто-то хочет заполучить что-то определенное, забранное другим. Они похожи на падальщиков и мародеров одновременно. Гуляют на чьем-то апокалипсисе, похоронах, обирая чьи-то кости. В какой-то мере Рональду это противно тоже. Но он, кажется, раньше всех понял, мертвые больше не встанут. Вещи им не нужны. На другой планете, в чужой войне, всеми силами пытаясь выжить, они должны использовать все средства. Уже скоро ни у одного из них не будет ничего «личного».

Сапоги оказываются велики, и приходится засунуть внутрь пару чьих-то сменных носков. Ремень автомата, хоть и потертый, прицепить новый, взамен оборванного старого. Проверяя именной пистолет, выданный еще перед отлетом с Марса, Рональд выщелкивает пустой магазин и задумчиво смотрит на рукоять. На гравировке не его имя.

На выжженной земле холодно, даже сквозь плотную экипировку попадают ледяные порывы ветра, заставляя вздрагивать снова и снова. Грозно нависшие над ними черные тучи сгущаются все сильнее, далекие раскаты грома предвещают грозу. Сезон кислотных дождей скоро начнется и здесь.

Рональд смотрит на далекий грозовой фронт, сидя на какой-то перевернутой бочке, проржавевшей до основания. Роль дозорного не слишком ему подходит, он всегда забывается именно в такие моменты. Последняя сигарета тлеет в его пальцах, и струйка дыма неторопливо поднимается куда-то ввысь. Рональду все равно, заметит его кто-то или нет, он уже давно устал скрываться.

Кислотные дожди уже близко, и на этой части пустоши бои не ведутся. Смоговая гроза — единственное, что может отсрочить эту гражданскую войну между экологическими куполами. Ставшую для них гонкой на выживание. Если не умрут от шальных пуль, точечных бомбежек, кислота с неба сделает свое дело.

Рональд рассеянно подносит сигарету к губам и неторопливо вдыхает мерзкий на вкус никотиновый дым, вытягивая ноги в тяжелых форменных сапогах. Хлопок по плечу становится совершенно неожиданным для него. Рональд давится дымом и, пытаясь откашляться, наклоняется вперед. Ржавая стенка бочки прогибается под его весом. Заместитель командира под всеобщий смех скатывается на серую землю.

— Очень смешно, — бурчит он, зажав сигарету в зубах, встает и стряхивает пыль, налипшую на форменные штаны.

— Отдохни, — со смехом в голосе говорит ему Адольф и кивает назад, на их небольшое укрытие, сделанное под ржавым корпусом старой заброшенной автоматической печи. Расположившаяся на зубьях развалившихся огромных гусениц команда расслабленно потягивает воду из фляг, посмеиваясь над ним. В тихоокеанской пустоши больше нечем себя веселить.

Вздыхая, Рональд передает пост командиру и возвращается к остальным. Кто-то дает ему флягу, полную кисловатой воды, и он садится на землю под гусеницей. Думает о том, зачем он отряхивал брюки, если снова оказался в пыли. Оглядываясь по сторонам, он замечает в руке сидящего рядом Роя что-то, напоминающее древний локет.

— Что это? — спрашивает он, затягиваясь и выпуская дым в сторону младшего товарища. Тот кашляет и отмахивается от сизых клубов.

— Это фотография моей мамы, — наконец произносит Рой и протягивает Рональду кулон. Тот внимательно рассматривает женщину, совершенно не похожую на самого Роя. Она светловолосая с милой улыбкой и теплым румянцем на пухлых щеках. На соседней фотографии она изображена тоже, но уже не одна. Обнимающий ее рыжий мужчина во фраке с аккуратно стриженой бородкой и два не менее рыжих мальчика. В младшем Рональд узнает Роя.

Затянувшись снова, он возвращает локет. Сейчас каждому из них нужна поддержка. Необходимо знать, что их не просто бросили на произвол судьбы на чужой планете. Что их ждут там, на родном Марсе. Что им есть, куда вернуться, и есть, для кого стараться.

— А ты вспоминаешь свою маму? — внезапно спрашивает его Рой, убирая кулон в нагрудный карман, ближе к сердцу. Между ними разница всего год, но Рональд чувствует, будто он — бывалый солдат, наставляющий совершенно зеленого новичка, чудом выжившего в чуждом ему мире.

— Мои родители — коренные земляне, — отвечает он и задумчиво затягивается, прежде чем последняя сигарета наконец заканчивается. — Из живых мне… некого вспоминать.

Дыхание в холодный воздух вырывается облачками пара. Они поднимаются над окопом, и пронизывающий ветер уносит их, развевает, будто их никогда и не было. Рой смотрит на них с сожалением, словно это единственное доказательство того, что они все еще живы. Будто другого нет.

— Поддержки не будет, — хрипловато кричит кто-то в их сторону. — Нас отсюда не заберут…

Кто-то громко смеется, и его истерические смешки медленно превращаются во всхлипы, затихая где-то внутри вырытых в земле коридорах. Рой смотрит в безжизненное затянутое тучами небо. Где-то там Марс, где-то там его семья, которая переживает за своего сына, отправленного на такую близкую и такую далекую Землю. Он машинально ведет пальцами в перепачканной в земле перчатке по колену, перебирает ими волосы лежащего на его коленях напарника. Рональд сдавленно всхлипывает.

— До медпомощи… не дотяну… — звуки из его горла выскакивают с неприятным бульканьем. Выпущенная кем-то пуля пробила легкое, которое медленно заливает кровь из разорванных вен.

— Все будет хорошо, — улыбается ему Рой, склонившись над ним. В свете скрытого серыми облаками солнца Рональд кажется еще бледнее, еще более усталым и еще больше страдающим. Медикаменты приказано экономить. Обезболивающее приказано не колоть. Рой касается его лба с выступившей на нем холодной испариной своим и чувствует, как напарника лихорадит. Его и самого пробивает озноб, но он улыбается Рональду. Перед смертью тот не должен бояться.

На поле боя некогда убирать тела. Безжизненная выжженная почва никогда не примет ни одного из них, никогда не станет последним пристанищем чужих солдат. Они оставят Рональда точно так же, как и всех остальных. Скрестившим ладони на груди, сжимающим разряженный до последнего патрона автомат. Заберут именной жетон, чтобы тот, кто все же сумеет вернуться на родной Марс, отчитался об их смертях. Чтобы Марс скорбел об этой трагедии, тогда как здесь, на Земле, автоматические эко-печи, переползающие на своих громоздких гусеницах с места на место, подберут тела и сожгут их, как любой другой мусор на этой выжженной пустоши.

Рональд всхлипывает и, задыхаясь, бьется в агонии, силясь заставить тело дышать. Рой помогает ему перекатиться на бок, и напарник выплевывает кровь, которая еще не успела свернуться внутри него. Он наклоняется над Рональдом, шепча что-то успокаивающее. Слушает его булькающие вздохи. Напарник не отвечает, и Рой прижимает к себе его голову, аккуратно его качает. Хриплый вдох, булькающий выдох, новый судорожный вдох, еще один резкий выдох. Вдох, выдох, вдох…

Булькающие хрипы затихают. Рой сдергивает с чужой шеи жетон. Кислотные дожди пойдут еще не скоро. Возможно, печь еще успеет приехать.

Огонек древней газовой зажигалки подрагивает. Ему передается тремор рук, но Рональд, гипнотизируя его взглядом, не думает об этом. Для него огонек ровный. Он дрожит весь. Ветра нет, но холод ужасный. Затишье между кислотными дождями, тихий день перед набирающей силы бурей.

— Больше не куришь? — Адольф появляется неожиданно, в прочем, как и всегда. Рональд уже успел привыкнуть к тому, как тихо тот ходит — пепел глушит его шаги.

— Кончились, — хрипло отзывается он, немного сонно. Лениво тянет гласные, совсем как настоящий землянин. И все же большую часть жизни он провел на Марсе, даже если захочет, а своих не предаст. Они в одной «консерве», закрытой станции, медленно дрейфующей по черному космическому пространству.

— Возьми, — Адольф достает пачку, вытаскивает сигарету, остальное отдает Рональду. Тот хмурится, потом принимает подачку. Без синтетика он снова будет стонать ночью, не в силах терпеть фантомные боли под сердцем. Пуля застряла в ребрах, и он все еще чувствует этот чужеродный кусочек металла внутри себя. Он уже привык, что все отдают ему то, что осталось от их синтетических запасов.

— Режешь себя ржавыми ножницами, — говорит Адольф, отламывая фильтр сигареты. Прикуривает от дрожащей в тонких пальцах зажигалки. — Оставляешь себе кровоточины и рваные раны. Ковыряешь постоянно, ножом. А потом удивляешься, почему же так больно.

— Не обвиняй меня в этом, — Рональд закуривает тоже. Затягивается, с наслаждением выпускает дым. — У каждого есть своя «шестьсот шестнадцатая ошибка». Каждый что-то не хочет забывать.

— Твоей психикой я бы занялся в первую очередь, — отзывается Адольф, стряхивая с сигареты пепел. — Как только вернемся, найди себе психотерапевта.

— Если вернемся, — парирует Рональд, стряхивая упавший пепел с форменных штанов, оставляя на нем белые разводы и полосы. Адольф хмыкает, но тот занят своими брюками. Наверное, в лагере одежда Рональда самая чистая. Была только что.

— Земля — не камера для нас, мы не заключенные, — говорит он, протягивая ему свою дымящуюся сигарету. Рональд берет ее, тушит свою, скуренную до самого фильтра, и затягивается снова.

Адольф хлопает его по плечу, встает, уходит. Рональд продолжает смотреть за горизонт, который совершенно сливается в единую серость. Сигарета в тонких пальцах медленно перестает дрожать. Они на Земле, в трех световых минутах от Марса. Всего три минуты, и Солнечный свет, отразившись от облаков, заполонивших всю атмосферу, возвращается на родную планету. Рональду кажется, что он в камере, в абсолютно черном ящике, крохотная искра, которой не суждено вырваться из этого кокона. И между планетами даже не прутья клетки. Просто сплошная стена.

Дым сигареты поднимается в темное небо. Ночи становятся теплее, но северный ветер все равно сквозит по пустоши, пробирает до костей. Судя по сводкам и вычислениям по временным интервалам, в Тихоокеанской пустоши начинается лето. Смена времен года кажется какой-то сказкой из далекого прошлого планеты, некогда бывшей «Колыбелью цивилизации». На Марсе не поддерживается «Естественный климат», считается, когда-то давно там по ночам было слишком холодно.

«И люди не могли ходить по поверхности Марса и дышать без скафандров!» — строчка из какой-то книги, врезавшаяся в голову и до сих пор слышащаяся писклявым детским голосом. Рональд в детстве любил книги и историю, пока отец не решил, что лучшим способом подарить сыну знания — будет загрузка данных в мозг напрямую через шунты. Отца давно уже нет, да и шрамы от удаленных имплантов почти затянулись. О детском увлечении Рональд вспоминает с омерзением. С тихой ненавистью к отцу.

— Тихо как… — Рой нарушает молчание, прохаживается вокруг и садится рядом. Они дежурят по двое, каждые полчаса обходят лагерь. Каждые десять минут передвигают ржавую бочку на добрые двадцать метров.

— Скажи, Рой, — внезапно отвечает ему Рональд. — Если бы тебе предложили вернуться на Марс, сдал бы ты им наше убежище?

Не уточняет, кому именно, им. Кажется, уже давно понятно, с кем они воюют, от кого убегают. На чьей территории пытаются выжить. Рой озадачен вопросом, наблюдает, как Рональд медленно затягивается, поднимает голову и открывает рот, чтобы выпустить в небо несколько дымных колец. Рональд ведет себя, как заядлый курильщик. Без порции синтетика крадет сигареты у других. Втихую вытаскивает пачки из вещей павших. Рой видел своими глазами, но прекрасно знает о том, что курить Рональд начал лишь пару месяцев назад. А кажется, целую вечность.

— Скажи, — продолжает Рональд, выпуская дым через нос, — продал бы ты привезенные нами марсианские данные, если бы тебе предложили остаться в живых?

Рой пожимает плечами, трется о бочку спиной, чувствуя, как на ней проступает пот. Рональд косится на него, зажимая сигарету в зубах, потом снова переводит взгляд куда-то в пространство. Напарник молчит, задумчиво перебирая в руках ремень автомата. Этот вопрос странен для него хотя бы тем, что он солдат. Он знает, что такое долг, и знает, что станет предателем и почему его за это никогда не простят. А еще и не примут. Предавший однажды может предать вновь, старое как мир правило, которое редко давало сбой. По крайней мере, заставляло быть наготове. И часто тем самым себя оправдывало.

— Время, — говорит Рональд и кидает окурок в пыль. Слезает со своей бочки и под скрип ржавого металла начинает толкать ее по кругу. Рой едва успевает вскочить, чтобы помочь. Вместе они перетаскивают агрегат. Оставляют, а после идут по периметру.

Рональд, кажется, забывает о своем вопросе, рассматривая местность. Ночью тихо. Ни диверсионных отрядов, ни автоматических печей на горизонте. Но, даже если бы и были, они все равно не успели бы среагировать быстро. Рональд прикидывает возможные потери, но в итоге просто идет дальше, задумчиво вертя в пальцах новую сигарету.

Рой идет следом, задумчиво смотрит под ноги. Через полчаса они сменятся и тогда наконец отдохнут. И все же, вопрос не дает ему покоя. Смог бы он продать остальных? Рой ежится от прохладного ветра, обнимая себя за плечи. Они вместе прошли очень многое. Теперь — не смог бы.

Повсюду, куда ни глянь, растерзанные тела, горелая плоть, почва, ставшая черной от смешения серого и красного. Запах крови. Мерзкий, с приторными нотками разложения и гнили, от которых тянет блевать. Ставший привычным. Кажется, даже родным.

Отдать свои жизни во имя долга. Во имя идеалов. Хотя на деле это всего лишь игра на выживание. Они стали предателями, и их бросили. Хороший конец для тех, кто решил безоговорочно следовать чужим принципам. Не своим собственным идеалам, а чьим-то другим. В этом они все похожи, несмотря на то, что одна сторона «истребляющая», а вторая «пытающаяся выжить».

Дым тлеющей сигареты поднимается в небо. Растворяется в сизых, нависших над полем боя тучах. Пепел падает на землю. Смешивается с вытоптанной сотнями ног почвой. Этого можно никогда не заметить, если жить обычной, насыщенной рутиной жизнью. На войне можно это прочувствовать. Понять, что все остальное не важно. Жить от боя к бою. Таково влияние на него Войны.

Она затягивает, будто глубокий омут, и Рональд разрешает себе утонуть. Погрузиться в мир кошмаров по ночам, когда трупы союзников и врагов тянут свои окровавленные руки. Пытаются забрать с собой. Прочувствовать, как адреналин заставляет сердце стучать быстрее, когда под пулями он бежит к очередному врагу лишь с одним кинжалом. Бросается с головой в опасность. Что может быть лучше?

Они давно уже живут перебежками, привычно отстреливаясь. Привычно оставляя за собой трупы. Если не авто-печь, тогда кислотные дожди. На этой облезлой никому не нужной планете, когда-то бывшей «Колыбелью Человечества», необязательно хоронить друзей. Рональд прижимает руку к груди, пытаясь нащупать кривой почти круглый шрам, еще не заживший, кровоточащий и постоянно саднящий. Под формой и терудовыми пластинами бронежилета его прощупать нельзя. Но это не значит, что Рональд забыл о нем.

Не забыл он и о тех, кого они потеряли. Еще недавно он видел их живыми, ел за одним столом, обсуждал планы, вспоминал Марс. Теперь они все — лишь жетоны в навесном кармане на поясе Адольфа. Так действует война. Отсеивает, используя какой-то свой странный принцип, неведомые никому критерии. Освобождает всех одинаково — через смерть. А вот смерть уже наступает совершенно по-разному. Рональд успел убедиться.

Сидя на посту, он думает, сколько раз видел чью-то смерть. Много, слишком много. Ему всего семнадцать, он вызвался добровольцем, оказавшись среди таких же, как он. Молодых, амбициозных, стремящихся внести свой вклад во что-нибудь и что-нибудь тем самым заслужить. На его взгляд, каждый из них внес лишь единицу и имя в список жертв Гражданской Войны на Земле. Заслужил почести и компенсацию для семьи. Посмертно.

Оглядываясь, Рональд не знает, почему все еще не стал такой же цифрой в сводке погибших. Он никогда не славился ни силой, ни выдержкой. Был средним по дисциплине солдатом, не всегда поддерживал идеи старших по званию. Был меланхоличен. Но в бою умел выживать.

Либо был удачлив настолько, чтобы выживая на одном адреналине и воде, быть способным спокойно убивать таких же людей, как он. Врагов. На Войне — убей или умри. В нем что-то определенно ломается. Антидота нет. Но Рональд бросает курить.

Рука у козырька фуражки в отточенном жесте. Парадная форма выглажена идеально, хотя уже не сидит, как сидела до этого. На исхудалом теле она висит мешком, хотя плечи все такие же широкие. Внешне он изменился не так сильно. Изменилось что-то внутри.

— Оберштурмфюрер Рой Хьюз, выйти из строя! — зычный голос разнесся над широким плацем. Сотни стоящих за их спинами отточенными движениями встают по стойке смирно. Звук каблуков подобен грохоту канонады. Он тоже встает по стойке смирно и ловит на себе взгляд стоящего рядом товарища.

Рональд все еще держит руку в воинском приветствии. Смотрит внимательно, готовый в любую секунду поддержать его. Рой делает медленный шаг вперед.

— Я! — выкрикивает он, останавливаясь перед их небольшой шеренгой. В его позвоночник будто вставили длинный металлический штырь, который не дает ему передохнуть, заставляет стоять прямо, расправив плечи. Мешает расслабиться.

Адольф смотрит на него тоже, отдает ему честь и оборачивается к Адмиралу. Рапортует ему. Молодой, недавно вступивший в должность Алекс Кацлер с твердым взглядом, от которого по коже мурашки, кивает, что-то отвечает. Каждый его жест полон достоинства, он останавливается перед Роем и берет из принесенной ему отделанной бархатом коробки медаль.

— За воинские заслуги перед Солнечной Системой, — тихо говорит он своим твердым голосом. Рой переставляет вперед трость и, тяжело на нее опираясь, делает шаг вперед, качнув в воздухе лишенной стопы ногой. Рональд поворачивает к нему голову и чуть опускает кисть, на миг забывая, где находится, готовый в любой момент броситься и поддержать его. Адольф возвращает его к реальности резким щелчком каблуков с металлическими набойками.

— Служу Парламенту! — говорит Рой, отдавая честь. Будто бы не замечая того, что сейчас он едва может удержать равновесие. Кацлер цепляет медаль на грудь его пиджака и отходит на несколько шагов назад, давая ему вернуться в строй.

Стоящие на плацу дожидаются момента, когда Рой сделает два шага назад, встав в их короткую шеренгу. Рука Рональда оказывается на его спине, и он может снова встать ровно, выпрямив спину, расправив широкие плечи. Медаль сверкает на солнце. Все вместе они вновь отдают честь.

— Оберштурмфюрер Рональд Рэй, выйти из строя! — зычно разносится голос над плацем.

— Я! — отвечает он, не повышая голос. Медленно выходит вперед, ждет, пока Адольф отрапортует адмиралу. Кацлер снова выходит вперед, тихо говорит что-то Рональду. Отдавая честь, тот выдавливает смешок через сжатые зубы, не отвечает по форме. Будто не заметив этого, адмирал цепляет медаль на его парадный пиджак.

— Слава воинам, отдавшим свои жизни в Земной Гражданской Войне! Слава тем, кто не посрамил честь Марсианской армии и флота! Слава тем, кто закончил этот конфликт! Слава!

Кому нужна слава, полученная из жалости. Отдавая честь, Рой слышит хор голосов за своей спиной, славящий неизвестность. Они никогда не были там, на Земле, брошенные своими же товарищами. Они никогда не отдавали свои жизни из-за ошибки, которую не спешило исправлять свое же правительство. Они никогда не жили в окопах в выжженной пустоши, опасаясь сезонных кислотных дождей. Они ничего не знают.

Отдавая честь, Рой жалеет, что в его руке нет пистолета.

Всего личного состава пять человек. Командир и четверо солдат, двое из которых младшие офицеры. Оба получили свои звания из-за родовых привилегий. Марс — место, где правит патриархат. Будь они родом не из высокопоставленных семей, вряд ли смогли бы пробиться так быстро. Так думает Адольф, пройдя путь по карьерной лестнице от простого солдата до оберштурмфюрера десантной армии. Новое звание штурмбаннфюрера не в счет, его дали только из жалости.

Из-за ошибки, в которой никто из выживших, да и погибших, был не виноват. Был отдан приказ. Большинство пришло добровольцами, многих принудили. Еще больше — назначили. Адольф смотрит на смещения кадров в личном составе Штаба стратегического планирования. Кажется, назначали не просто так, его место секретаря уже занял другой, кто-то, имеющий более родовитую семью.

На Марсе все решают три вещи — патриархат, наследование и, как ни странно, военные структуры. Можно вести свои генеалогические древа хоть от начала колонизации красной планеты, быть политиком и занимать высокие посты, и все равно невидимая, но явно существующая стратократия выставит свои условия. И новый Адмирал, очевидно, собирается этим воспользоваться.

Адольф не думает о нем, как о предателе, хотя предполагает, что именно он замешан в произошедшем на Земле. Война — всегда война, и не важно, кого она захватит и кто будет в ней участвовать, если смотреть на нее с политической точки зрения.

Для молодого шарфюрера Рональда К. Рэй, для его бывшего напарника шарфюрера Роя Хьюза, получивших теперь звания оберштурмфюреров, для самого Адольфа. Земная Гражданская Война стала тем, что заставило пересмотреть ценности, перевернула мир, научила ценить жизнь и выживать всеми доступными способами.

Они вспоминают ее, каждый по-своему. Один, пряча в одежде ножи из углепластика, не снимая свои сапоги. Второй, каждое утро мучаясь при стыковке протеза на место левой ступни, оторванной безвозвратно взрывом. Адольф, понимая, что оба, нет, все четверо, скоро сойдут с ума без подобной встряски.

Для самого Адольфа, вернувшегося в Штаб, Земная Гражданская Война очень скоро превращается в «ЗГВ». В цифру «296» напротив слова «погибших» под строфой «Потери Марса в конфликте». В статистику данных. В десятки белых бумажных отчетов и электронных сообщений семьям погибших. В несколько интервью. Пожалуй, на них было веселее всего, стоит вспомнить одну единственную драку Рональда с охраной, не сумевшей отобрать оружие. Да и суицид унтерштурмфюрера Клима, еще одного из вернувшихся, в прямом эфире тоже был весьма неплох.

Адольфу как раз и нужна была такая встряска. После того, как Рональд прикончил высказавшегося против стратократии… Адольф даже забывает имя этого «шестого», прошедшего войну, но не вернувшегося. И после выстрела в висок Клима. Все говорит о том, что им нужна Война. Без опасности они больше ни шагу не могут ступить. Без оружия в руках не могут успокоиться. Без таблеток погрязают в ужасных кошмарах.

Рональда демобилизуют по состоянию здоровья — анорексия, не способность восстановить большую часть функций ЖКТ, диагноз банален, отказ от службы очевиден. Рональд Котэнгу Рэй, сын бывшего главы Третьего Земного Купола, уходит, не прощаясь. Продает свое место в парламенте какому-то развивающемуся роду. Адольф в качестве последнего подарка отсылает ему ключи от склада на нижнем городском уровне. Того, где хранил экипировку и оружие, все, что осталось и вернулось на Марс с Земли.

Рой уходит со службы сам. Остается до последнего, но встряски не получает. А увидевшись с семьей, и вовсе решает сбежать. Семья — то, что связывает с жизнью до войны. То, куда Рой так не хочет возвращаться.

Адольф провожает обоих. Рональда Рэй в приталенном костюме и элегантно подобранном юче: галстуке металлически серого цвета, таком же пиджаке и, да, явно сапогах под выглаженными брюками. На его запястье поблескивает новенький миником на металлическом ремешке, а очки с серебристой оправой, явно выбранной дополнением к ючу, напоминают прицельный литком. Адольф с усмешкой думает, так и есть. Он пожимает его тонкую ладонь, наблюдает, как Рон обнимает Роя, и тот едва ли может сдержать слезы, и садится в личный болид. Провожая его глазами, Адольф думает, пиджак Рональду однозначно велик. Под ним легко просматривается кобура пистолета.

Адольф провожает и второго. Роя Хьюза, все еще в своей повседневной форме, выкрашенной в цвета серого пепла, напоминающего о Тихоокеанской пустоши. Жмет руку, мнется. Закидывает на плечо сумку, кое-как опирается на трость. Медленно идет к посадочной зоне, чтобы смешаться с толпой, что летит на Плутон. Адольф видит, как он вытирает рукавом лицо, но не оборачивается.

Они прошли ЗГВ, они прошли ее от начала и до конца, и теперь ищут ей замену. Адольф — в бумагах, Рональд — в бизнесе, Рой… просто ищет нового боя. От личного состава остается всего один.

От кофе пахнет гарью. Копотью, пожаром. Воняет горящей формой, и запах уносит в прошлое. Туда, где раньше была жажда войны. Желание выжить. Желание сделать хоть что-нибудь, лишь бы не быть цифрой в отчетном листе. Цифрой, как на экране литкома, сканирующего местность, подсвечивающего красным врагов.

Сейчас литком — лишь изящные солнечные очки. Вместо кислотной воды — кофе. Тот, что пахнет гарью. Раскаленным железом, ободранным металлом. Кажется, в нос попадает острая стружка. Она дерет слизистую, заставляя тереть переносицу. Попадает горло, першит, раздирает легкие, вместе с ужасным кофе серии «Dark night». Самым терпким из линейки. Будто выбранным специально, чтобы потеребить старые раны. Чтобы поддаться воспоминаниям. Подавиться от картин перед глазами и долго натужно кашлять, привлекая чужое внимание.

Сбор данных, к нему стоит вернуться. Новое сообщение на панели литкома, но читать его мешают выступившие от горечи слезы. Очки приходится снять. Удивленные взгляды приходится терпеть. Не так много на Марсе невыявленных в ДНК лабораториях мутаций, тем более таких незначительных, как гетерохромия. И когда его серый глаз успел так выцвести, что это стало заметно? Или, все же, дело в медали на груди, которая совершенно не вписывается в его официальный юч.

В сообщении всего несколько слов. Синхронизированный с литкомом комьюн послушно выводит их на экран.

«Съём данных и расчет успешно произведен. Статистика выверена. Жду дальнейших указаний.»

Сообщение под стать отправителю. Стоит только порадоваться, что он смог завербовать такой ценный кадр. Сводки, графики, все, что нужно знать о бизнесе в Свободном Космосе. Все, что нужно, чтобы наконец покинуть Грави-колодец, Хаосом хаемую Солнечную Систему. Родина? Дом? Бред. Родина не может бросить умирать в чужой войне. Дом не может оказаться продан с военных торгов из-за статуса «без вести пропавший».

И все же, пытаясь убежать от назойливых воспоминаний, он все равно бежит к Войне. Как и прогнозировали, подобные удары для психики не смертельны, но непоправимы. И преследуют, при каждом удобном случае. Аромат кофе напоминает о кислотных дождях. Те сжигают все, что получается. Металл страдает тоже, плавится, противно дымит. В нос вновь въедается запах разложения. Тела кислота разлагает тоже.

Психика от Войны разлагается еще быстрее. Данные с литкомов они снимали так же часто, как и пили воду. Отстреливались, отбивались кинжалами. Сейчас же перед ним всего лишь сводки, таблицы и курсы двух «единых» валют. Скоро не будет и их. Как только флот Марса достигнет Коида, акции на рынке упадут. Его online-помощник твердит это уже в который раз. Валюта будет одна. Но предсказать, какая, практически невозможно. И все же он видит среди всего тонкую ниточку. Линию, расчерчивающую все. Что стоит купить сейчас, с чем стоит повременить, куда вложиться. Что подчинить, где надавить. И где — продать.

Бизнес — тоже Война. Акции — патроны, пускаемые в противника при случае надобности. Черная карта, допускающая инфляцию, — нож в умелых руках. Графики и курсы на экране комьюна — данные, снятые радаром. Стоит лишь правильно ими воспользоваться, и тогда снова начнется то, к чему он стремится.

Разменной монетой стоит выбрать технологии. Средством — заводы и планеты-рудники. Производить стоит оружие. Когда Коид сдастся, оно будет снова в цене.

К чему приводит война? Ради чего происходят эти кровавые распри, незаметные ни для кого извне? Для обывателей — просто статистика на очередном листе сводок. В очередной колонке новостей.

«Потеря девятого купола не отразится на поставках экологически чистого продовольствия, — вещает с экрана диктор. — Кордоны Земного флота сняты, поставки продолжался сразу же после включения космических лифтов.»

Да, логичный итог. Кто-то был вымотан, так же, как и они, и решил, что хватит. Пора удалить основную причину конфликта. Раздолье для древних авто-печей, которые непременно заползут на руины и сожгут все, что осталось, пусть даже это растения, пригодные к жизни. Если бы кто-то знал, как их отключить, кислотные дожди, возможно, наконец закончились бы. Зачем кто-то связывает мусорщиков и уничтоженную экологию, никто так же не знает.

После Земной Гражданской Войны идет отставка парламентеров Марса. Новый Адмирал, Алекс Кацлер, собирает новый парламент. Предлагает создать Союз Солнечной Системы. И его создают тоже, собирая еще один, Верховный парламент Солнечной Системы. И его первое постановление — обращение к Свободному Космосу с просьбой поделиться ресурсами. Отовсюду, естественно, приходит отказ.

Адольф с усмешкой листает новости. Результат конфликта для всех — вот эти перемены в правительстве, объединение, колонка имен погибших, небольшая плита в историческом музее славы. То, что можно увидеть, прочитать и забыть. Спросить очевидцев.

Никто не поймет, если рассказать, как приходилось черпать кислоту из котлована, раз за разом пропускать через очистители, чтобы выжать хоть немного воды. Никто не поймет, каким тяжелым может быть пепел, когда несколько часов к ряду роешь окопы под страхом того, что все же обнаружат. Никто не поймет, насколько мерзкой может быть вонь от горелой плоти. Насколько противной после увиденных смертей товарищей может быть еда.

Адольф знает, как тяжело бывает переносить одинокие вечера, не в силах найти того, кто действительно скажет, да, мы через это прошли. Он проводил всех. Пусть кто-то все же и остался жив. Они сбежали, явно в поисках новой Войны. Чтобы повторить опыт, или чтобы его забыть. Каждый лишился чего-то, что больше никогда не вернет.

Результатом конфликта можно считать и то, как они боролись. Держались до конца, сражались. Но за те ли желания, что привели их в армию? За те ли идеалы, что должны были отстаиваться на этой миссии? Адольф помнит, как перешагнул даже свой личный моральный кодекс, лишь бы выжить в том Хаосе, в котором оказался. Порядка в его жизни уже не будет, и алкоголь ничего не решит. Цветы, что засохли на подоконнике, засохнут снова. На Земле не было цветов. На той, которую помнит он — ничего не было. Пустота, которую он больше не в силах заполнить. Не в силах заполнить никто.

Просматривая сводки и новости, Адольф из всего этого вынес только одно. В результате один конфликт неизбежно порождает другой. Переговоры с Коидом проваливаются, но его осада совершенно точно долгой не будет.