По ту сторону занавеса (джен)

Всё началось с заклинания. Или, может быть, закончилось им. Тут как посмотреть.

Его дражайшая кузина преуспела в одном: она умела направлять свою ненависть туда, где та превращалась в смерть. Сириус так этому и не научился. А у неё были хорошие учителя.

Беллатрикс прокричала:

— Авада Кедавра!

И Сириус умер.

В ушах стоял ее громоподобный хохот. Перед глазами — тёмный круглый зал, вспышки заклятий, которые казались багровыми, цвета венозной крови и шипастых роз, и взгляд Гарри, а в нём — боль, боль, боль. Сириус падал в темноте и слушал повторяющиеся, как на заевшей пластинке, раскаты смеха.

Он падал, и падал, и падал. Будто никак не мог проснуться. Сначала было мучительно больно, потом — жгуче, до слез обидно, а затем, наконец, страшно. Он чувствовал дыхание смерти — лёгкое и призрачное. Оно сулило небытие. Казалось, падение вот-вот прервётся, и несколько раз Сириус с ужасом зажмуривался, ожидая то ли яркого света, то ли столкновения с твердой поверхностью. Но ничего не происходило.

Если это и есть смерть, то он был разочарован.

Сириус даже вспомнил маггловскую сказку о девочке, провалившейся в кроличью нору. Интересно, там, внизу, его тоже ждут пирожок и волшебный напиток?

Или, может быть — мысль пронеслась, как яркая вспышка — это наказание?

Ад — это повторение. Ад — это мы сами.

Где он это услышал? Где прочел?

Наказание за то, что никого не спас. Ни на что не годен — повесьте на меня бирку, будьте любезны! — и никчемной жизни пришел никчемный конец. Гарри Поттер остался один. Снова вспомнились его испуганные глаза — какие яркие, как у его матери! — и его прощальный последний взгляд.

Сириус его подвёл.

Отправился в министерство. Будто мог чем-то помочь после двенадцати лет, прожитых — ха! скажешь тоже, прожитых, весельчак! — в качестве подпитки для дементоров.

С Беллой они дрались на равных. Он с упоением бросал в неё заклятия — как пощечины. Жаль, Беллатрикс вовсе не хотела их принимать.

И за это, и за то, и за то…

Он даже не успевал называть про себя причины.

А Белле, наверное, причины были и не нужны — как и всегда.

Когда-то, так давно, что Сириус и не помнил, они вместе тренировали заклинания. Детская забава. Они забирались на крышу и скидывали оттуда вещи — рюкзаки, учебники, котлы. И кричали за миг до того, как вещь упадёт на землю:

— Арресто Моментум!

Очень скоро они научились рассчитывать момент, даже не наблюдая за падением. Это легко: выдох, вдох, движение палочки, разрезающее воздух; слабый, почти неощутимый импульс, толкающий в спину, щекоткой проходящий по руке, к ладони, и наконец — стремительная прозрачная вспышка. Иногда казалось, что Арресто Моментум замораживает время. Может быть, так оно и было.

Однажды Белла веско сказала:

— Надоело мне бросать книжки.

И с неохотой откинулась в кресле, показывая, что на крышу больше не пойдет. Выжидающе глядела на него блестящими и хитрыми глазами.

— И что ты предлагаешь?

Она приподняла подбородок, прищурилась с вызовом.

— Давай страховать друг друга.

Сириус согласился, не подумав и секунды. А Белла медленно и искренне улыбнулась.

Тогда они ещё улыбались друг другу.

Белла прыгнула с крыши первой — разбежалась и прыгнула, не сказав ни слова, не обернувшись, не взглянув на него. Будто они это делали каждый день. Сириус поймал её — выдох, вдох, движение, импульс, вспышка — будто они это делали каждый день. Потом Белла поймала его. Потом Сириус поймал ее.

Они словно учились летать. Над Лондоном стоял сизый туман, ветер свистел в ушах, трепал волосы, холодил разгоряченное лицо, и от нестерпимой щекотки в животе хотелось смеяться — они вместе смеялись, подумать только! И кувыркались в воздухе, как в пуху — было мягко, спокойно, радостно.

Свободно.

А потом — на третий, на четвертый раз? — Беллатрикс его не поймала. Время не заморозилось, и падение закончилось черной вспышкой, ослепившей его на короткое мгновение. И болью, пришедшей не сразу, но так резко, что Сириус громко неконтролируемо взвыл.

У него были сломаны ноги.

Остаток лета он провел в Мунго. Родители задали им обоим ужасную взбучку, причитая что-то о том, как недостойно Блэков заниматься подобными глупостями. Только это их и волновало.

А Белла… Когда Сириус спросил её, почему же она его не поймала, она ответила пугающе коротко, зная, что врать о невнимательности и прочей чепухе ему бесполезно:

— Хотела посмотреть, что будет.

В глазах у неё не отразилось ничего. Но Сириус и не ждал раскаяния. Хотя бы каплю интереса… Хотя бы подобие причины…

Она уже тогда была безумна?

Нет, подумал Сириус. Она была просто подростком. Его кузиной. Наследницей рода Блэк — импульсивной, любопытной, жестокой.

Это лишь подталкивало её к пропасти — постепенно. А последний шаг она сделает позже.

Сириус падал в темноте и вспоминал, больше ему ничего не оставалось делать. Вспоминал Беллу, Джеймса, Гарри.

Одна — убийца, второй — убитый, третий — будет скоро убит. Почему Сириус не смог никого из них спасти?

Джеймса — воспоминания о нём почти были стёрты дементорами. Он помнил… Улыбку. Глаза — наглые. Вздёрнутый нос. Кусочки разговоров, обрывки дружбы. Все рассыпа́лось в памяти и уносилось ветром.

В тайну посвятили не его — вот что он помнил чётко. На то была причина — убедительная, великолепная, объективная причина.

А кроме неё был ещё страх.

Только так Сириус мог думать спустя двенадцать лет. Только себя мог винить — в трусости, малодушии, близорукости. Джеймс и Лили стояли над пропастью, доверившись не ему. Питеру.

У каждого существовал шанс не упасть. Но всего один — один был и у Джеймса и Лили.

Свой Сириус совсем недавно профукал — он неожиданно хохотнул от этой мысли и тут же замолк. Странно было услышать свой голос посреди бесплотности.

Больше всего Сириус вспоминал Беллу.

Жертва думает об убийце — в этом неизбежность. Потому жертве и положено умереть — чтобы не думать.

Не вспоминать о том, где они свернули не туда. Об ошибках. О безумном желании превзойти друг друга. О страсти, принявшей чудовищную форму…

Однажды они чуть не занялись сексом. Беллатрикс была уже Лестрейндж, не Блэк. Наверное, даже с клеймом на предплечье — приняла его совсем недавно и с радостью.

А Сириус сбежал из дома — и Белла, поняв, что он никогда не вернётся, с ненавистью прокляла его на прощание. Сириус сам был так переполнен ненавистью — своей и чужой, что не почувствовал ни боли, ни обиды — ничего. Ему долго ещё казалось после ухода из дома, что на месте сердца у него черный провал — как на гобелене с его выжженным портретом. Пустота и ненависть.

Белла проникла в дом Поттеров — Сириус даже знать не хотел как. Сидела на его кровати — какое вопиющее бесстыдство, какая ужасная бестактность! — так и услышал Сириус слова из уст Вальбурги. Но её там не было.

— Что ты тут делаешь?

— Дожидаюсь тебя. Что же ты застыл на пороге? Запри дверь, — прошептала Беллатрикс с непонятным волнением.

Как позже понял Сириус, это была обнаженность острого кинжала, которым протыкают насквозь плоть. Белла боялась и была искренней, уязвимой — и опасной.

Она подходила к нему всё ближе, ближе, пока расстояние между ними не сократилось до вздоха. Заглянула в глаза — в черноте ее взгляда, как обычно, была сталь. Но что-то в ней изменилось — Сириусу показалось внезапно, что Белла сейчас превратится в маленькую плачущую женщину — и упадет в его объятья, и попросит ей помочь, и закричит страшно и тоскливо…

— В чём дело, Белла? — спросил он с испугом.

Беллатрикс ничего не сказала. Она впилась в него поцелуем — злым и требовательным. Хотя это даже поцелуем нельзя было назвать: они кусали друг другу губы и языки, ощущая острый металлический привкус, и боль, и похоть, и ярость. Ускользающее — одно на двоих — дыхание. Смешение крови.

И Беллатрикс гладила его по щеке. А Сириус перебирал пряди её длинных чёрных волос. Ненормальное перемешалось с нормальным. А может, на самом деле никакой разницы не было. Белла расстегнула две пуговицы его рубашки, царапнула ключицу, прижалась тесно, жарко, бесстыдно.

В комнате, он помнил, задрожала мебель от магических импульсов; Белла, кажется, задрожала сама, но не от плача, не от страдания — от чудовищной и разрушительной страсти.

Тогда Сириус её и оттолкнул. Она не отскочила, а осталась близко-близко, на расстоянии дыхания, и шептала что-то безумное:

— Мой мальчик, мой мальчик…

Эти слова повисли между ними, как случайное признание в любви. Мёртворождённое, уродливое, ненужное. Сириус не реагировал.

Каким он был мальчиком? Когда он ей принадлежал?

Её острое лицо округлилось от растерянности всего на мгновение. Она отстранилась, потяжелела вся — взглядом, лицом, позой.

— Конечно же. Ты всегда был трусом, — сказала она с горькой издёвкой.

Белла думала, что получит желаемое.

Наверное, ей хотелось кого-то себе подчинить. Всегда подчиняли лишь её саму — родители, муж, Темный Лорд. А Белла не умела говорить «нет» — это то немногое, что Сириус о ней знал наверняка.

Ни любви, ни дружбы у нее никогда не было — одна одержимость, злоба. И страсть, сжигающая сердце, которую все хотели вычерпать до дна, ведь она была так неудобна. Рудольфусу Лестрейнджу — хладнокровному пресмыкающемуся существу — было тесно рядом с Беллой. А Белле — невыносимо рядом с ним.

Ничего не сложилось так, как должно было.

Сириус вдруг подумал: Беллатрикс падала, прямо как он в детстве, с крыши, и попросила поймать её у самой земли — выдох, вдох, движение, импульс, вспышка — за миг до столкновения.

Попросила, как умела. Единственным доступным ей способом.

А Сириус оттолкнул.

Может быть, это и был её единственный шанс, который у каждого есть.

Сириус падал и вспоминал её молодое, острое, жестокое лицо. И вдруг понял: не было в нем безумия. Оно появилось много позже.

В этом он тоже был виноват.

Белла была жестока и испорчена. И, наверное, несчастна.

А Сириус был равнодушен. И это оказалось страшнее: он не вытащил её из пропасти, когда мог, не был рядом, когда мог. Предпочёл отвернуться.

Он сказал ей тогда, как он помнил, истеричным, срывающимся голосом:

— Какого чёрта ты творишь?!

Беллатрикс улыбнулась окровавленным ртом:

— А ты?

Имея в виду, конечно, этот дом — светлый и большой, совсем не похожий на особняк Гриммо. Имея в виду Гриффиндор, Орден Феникса и его друзей. Всё то, что он получил. Всё то, чего не получила она.

Сириус услышал другое. Его тоже всегда сжигала страсть, никому так и не удалось её вычерпать:

— Тебе доставляет удовольствие со всеми играть. Какая же ты сука! — выплюнул он.

Широким шагом прошёлся по комнате, с грохотом уронил стул. Остановился прямо перед ней, будто перед невидимой раннее преградой. Расширенными зрачками уставился на неё — с брезгливостью, злостью и острым, удушающим — сейчас-то уже можно себе признаться! — желанием.

— Милый кузен, — зашипела Белла, — я делаю, что мне хочется. И ты тоже…

Он перебил её, не смог удержаться:

— И скотское клеймо принимаешь?

— Заткнись!

— Что? Что-то не так? Не нравится, когда называют вещи своими именами? — теперь оскалился он, невольно облизывая губы. — Стала рабыней, так привыкай, что никто на тебя не позарится.

В её черных глазах вскипел гнев. Мгновенно, как раздувается ветром огонь.

— Ты, отродье!

Она набросилась на него — по-маггловски. Сириус уклонялся, не пытаясь атаковать.

— Заткнись! Позор нашего рода, предатель крови! Думаешь, Лорд тебя пощадит?!

Сириус поймал её запястье.

— А мне от твоего нового хозяина пощада не нужна, — отчеканил он.

Беллатрикс вырвала руку, скривила губы в подобии улыбки — дикая свирепая кошка. Сириус едва успел отвернуть лицо — она плюнула в него.

— Ты ошибаешься, — прошептала. — Она тебе пригодится.

Вот и не пригодилась — его убил не Лорд, а она сама.

Но Сириус мог поклясться, что Белла даже не вспомнила ту ночь перед тем, как произнести смертельное заклятие. В её хохоте была лишь беспамятная, злобная беспричинность. Она убила просто так.

Так, наверное, и выглядит безумие — она даже не мстила ему. А ведь было за что.

За каждое слово. За каждый жест. За то, что оттолкнул.

За то, что сбежал из дома, оставив её позади — навсегда.

За то, что был свободнее неё. Даже в Азкабане. Там она теряла рассудок, а он — Сириус опять неудержимо засмеялся — терял шерсть.

Едва ли что-то из этого было ей важно. Просто Сириус встал на её пути там, у Арки Смерти.

Падение продолжалось — Сириус всё думал, бывают ли такие расстояния. И куда он может лететь, если внизу — только пустота?

Он упал в Арку Смерти — мифический предмет, оказавшийся реальностью. Зачем было её утаивать так глубоко? Какие-то нелепые прятки от смерти.

То, чем был занят Волдеморт — больше прятками, чем жизнью. То, что вынужден был делать Гарри.

Гарри. Глаза Лили и улыбка Джеймса. Сириус с трудом мог воспринимать его отдельно от родителей. Иногда он путал имена — возвращался назад во времени на короткие мгновения, и это было больнее всего. Не для него — для Гарри. Сириус ясно это видел, но ничего не мог с собой поделать. Наверное, если бы они успели провести вместе чуть больше времени, Сириус бы перестал. Он никогда этого уже не узнает.

Его крестник остался один. Сириуса ударила в грудь такая острая тоска, что стало физически больно — и страшно. Боль делала его живым — живее, чем когда он сидел в Азкабане, живее, чем в заточении в доме на Гриммо. Мертвецу не должно быть так больно. Мертвецу вообще никак не должно «быть».

А его разрывало на части сожаление — обнаженным и острым кинжалом. Он ни на что не мог больше повлиять, никогда.

Как Белла с этим жила? Как не убила меня тогда, — самодовольного, равнодушного — в доме Поттеров?

— Я хочу вернуться, — вслух сказал он, борясь со слезами.

Темнота поглотила звуки. Благороднейший и древнейший мрак — Сириус был его частью, как бы ни хотел от него убежать. Всегда. Он лишь бежал и никогда не пытался с ним договориться.

— Я хочу сделать что-то ещё. Мне рано умирать! Я нужен своему крестнику!

Он не сумел спасти Джеймса и Лили. Беллатрикс — даже не попытался спасти.

А Гарри — не успел. Но может, у него ещё есть шанс?

Сириус, задыхаясь и плача, как ребенок, повторял, снова и снова:

— Верните меня назад! Верните меня назад! Верните меня назад!

И темнота откликнулась.

Сириус очнулся на крыше дома на Гриммо.

Он безошибочно узнал место, едва открыл глаза и поднял голову: лондонские крыши, кромка Гайд-парка, серебряные проблески Темзы на горизонте. На этой крыше он учился летать когда-то. И на этой крыше прятался весь прошедший год от стен ненавистного дома. Это было не самое счастливое место — но зато свободное и его.

Позади фыркал гиппогриф. Должно быть, скучал без него. А впереди послышались легкие шаги. И голос — знакомый, задумчивый:

— Красивый вид. Из-за него можно полюбить этот дом.

— Только из-за него, — пробормотал Сириус.

Он чувствовал немыслимую усталость.

— Что же ты лежишь, Бродяга? — послышалось насмешливое.

Сириус вскинул голову — ему протягивал руку Гарри… Он сморгнул пелену с глаз и почувствовал, как сердце болезненно ускоряет ритм — разве может сердце ощущаться таким огромным и больным?..

Это был Джеймс. Молодой, тонкий, призрачный.

Сириус вскочил и обнял его так, словно был утопающим и держался за свой единственный шанс не утонуть. Джеймс чуть пошатнулся от напора и рассмеялся ему в ухо — так знакомо, весело, звонко. Как ему этого не хватало…

— Что мы тут делаем? — спросил Сириус, расцепив объятия.

Джеймс поправил очки и растрепал себе пятернёй волосы, сделавшись страшно похожим на Гарри.

— Здесь лишь ты. А я — так, пришёл, можно сказать, проведать старого друга. И направить тебя дальше, — он улыбнулся.

— Я… мёртв?

Страха не было, только горечь, что всё заканчивается так быстро.

— Да. И нет, — сказал Джеймс. — Арка услышала тебя и дала шанс вернуться назад.

— Арка? — недоверчиво усмехнулся Сириус. — Та, которая Арка Смерти? Странное название для такого милосердного артефакта, как думаешь, Сохатый?

Джеймс перестал улыбаться, и это сделало его до странности взрослым. Он чуть отвернулся, разглядывая городской пейзаж. Всё вокруг казалось обесцвеченным — Сириус только сейчас это заметил.

Джеймс заговорил размеренно и задумчиво, не смотря на Сириуса:

— Думаю, дело не только в Арке, но и в тебе тоже. В тебе столько воли к жизни, Сириус, и столько всего, что ты ещё мог бы сделать. Жизнь — это не просто череда случайностей, уж точно не твоя. И Беллатрикс не может ею вот так распорядиться — так рано и так безнадёжно. Не ей принадлежит твоя жизнь. Как мой сын? — спросил без перехода, и Сириус вздрогнул.

Они встретились взглядами, и Сириус почувствовал, что у него в самом деле не так много времени: глаза Джеймса теряли тепло, в них был шёпот Смерти — едва слышный. Всё вокруг истончалось.

— Он самый лучший мальчик на свете, Джеймс.

Тот улыбнулся лучистой улыбкой, и эта улыбка осветила всю крышу, как патронус.

— Похож на меня, а?

— Нет, знаешь, он больше похож на Лили, — поддразнил его Сириус хриплым, плохо слушающимся голосом.

Они в унисон фыркнули.

— Иди, Сириус. Помоги ему. И стань счастливым, ладно?

— А ты? — спросил он, чувствуя, что вот-вот придётся смахивать с щёк злые слёзы.

Джеймс качнул головой:

— Я мёртв, этого не изменить. Но это ничего. Ты помнишь, что говорил нам Дамблдор?

Сириус помнил, и, хотя не был согласен, проговорил ожесточённо:

— Не жалейте мёртвых.

— Жалейте живых, — Джеймс хлопнул его по плечу, знакомо, тепло и по-свойски, и это было прощанием.

— Увидимся, Сохатый, — сказал Сириус, вглядываясь в его лицо.

Тот лишь кивнул в сторону гиппогрифа.

Сириус сделал шаг, второй. Поклонился, хотя понимал, что, наверное, этого можно было и не делать. Гиппогриф низко присел, позволив ему взобраться на спину. Сириус хотел обернуться, но не успел — гиппогриф резкими и сильными толчками набрал скорость, оттолкнулся, а в следующий миг земля под ногами пропала. Сириус летел — как в детстве — и никто его не ловил. Не нужно было.

А когда он всё-таки обернулся, крыша позади испарилась, будто её никогда и не было.