Примирение (джен)

Теперь, когда всё было уже решено, а ответный рапорт превратился в последовательность сигналов, путешествующих между передающими станциями, Кельвину не стало легче. Время, конечно же, должно было притупить боль, а пока этого не произошло, его воображение рисовало только зависший над поверхностью планеты крейсер и сотни автоматов, вылетающих из его зёва, чтобы покарать заигравшийся сверхразум. Алгоритмы работы этих машин были слишком просты, чтобы оказаться подверженными биологическому воздействию и не выполнить задачу.

Кельвин теперь чаще спускался на поверхность Соляриса — чего-то ждал, надеялся? Раскаяния от безжалостного убийцы? Сочувствия своему горю? «Святая невинность», — слова Снаута больно били по самолюбию. Нет, от этого Кельвин не страдал. Он считал, что все они были не правы: не сумевшие примириться с собой люди и ребёнок, игрушками которого они оказались.

Океан так и не осознал своей ошибки: не чувствовал своих творений и не заботился о них.

Ущербный Бог и сейчас был занят самолюбованием. Чёрные маслянистые волны блестели в свете красного солнца, лоснились, буруны били в берега разрушающего мимоида, поднимая в воздух фонтаны брызг и оставляя после себя нарядное кружево пены. Кельвин подошёл к самому краю и протянул руку набегающей волне. Он хотел попрощаться по-человечески. Глупо было надеяться, что гигант запомнит этот жест или ответит на него, но Кельвин не хотел мести, в особенности, такой изощрённой.

Океан внезапно принял предлагаемую руку, качнулся гребень волны, охватил ладонь — быстро застывающая влажным полипом на воздухе вода стала подниматься к локтю. Кельвин не испугался. Собственная участь его не волновала.

Картины разрушения в очередной раз встали перед мысленным взором — что бы ни случилось с ним, для океана эта участь была неотвратима: треугольником зависнет над горизонтом крейсер дальнего плавания, и бездушные автоматы, уже после того как люди поднимутся на борт, уничтожат существующую в глубинах океана нейронную структуру.

Волна добралась до плеча, по спирали обтекая, будто сканируя, руку и отпрянула. Океан заволновался. Волны побежали быстрее, сталкиваясь и споря, брызги стали подниматься в воздух, капли каменели на лету, разбивались о воду и поднимались молочно-белым туманом. Кельвин выпрямился — мимоид под ним опасно накренился — и в следующее мгновение бежал к планетолёту. Лыжи летального аппарата, потеряв опору, заскользили вниз, к океану.

Кельвин не успел. Громада планетолёта грозила похоронить его под собой. В последний момент он бросился вправо, прыгнул, но не смог бы уйти от удара, если бы океан, выбросив влажное щупальце, не подхватил его за пояс.

Кельвин ударился спиной о поверхность воды — скафандр должен был удержать его от погружения, — но волны обрушились сверху и утянули вглубь. Всплыть Кельвин не пытался, прекрасно понимая, что его не отпустят. В сознание уже возникли созданные океаном образы.

Убийца пытался казаться милым, навевал воспоминания о недавнем отпуске: пляж, играющие в волейбол подростки. Они были полностью захвачены игрой, пока мяч не укатился в море и, подхваченный волной, не поплыл прочь от берега. Ребята бросились за мячом, подняли фонтан брызг и ещё больше оттолкнули его. И вот уже они, споро молотя по воде руками и смеясь, плыли следом. Через несколько минут мяч был пойман. Лениво наблюдавший за этой сценой из шезлонга Кельвин выдохнул и усмехнулся, а в следующее мгновение вскочил с места. Трое вместе с мячом весело гребли обратно, а четвертый, лишь на мгновение показавшись над водой, исчез. Через несколько секунд он всплыл, забарахтался, сделал последнюю осознанную попытку лечь на воду. Крик о помощи был не слышен за смехом товарищей.

«Выплывет», — понадеялся было Кельвин и кинулся к морю. Парня утянуло под воду. Его руки ещё поднимались над волной, беспорядочно перебирая, цеплялись за воздух. Кельвин был уверен, что успеет. Он преодолел отделявшее его от утопающего пространство за несколько сильных гребков и нырнул. Дно было илистым, поднятая недавним падением тела на дно муть мешала видеть — море доносило крик: «Помоги!» Кельвин торопился, погружался глубже — крик не таял, а только креп, и с каждым мгновением в нём оставалось всё меньше человеческого.

Кельвин открыл глаза. Свет синего солнца пробивался сквозь толщу воды, но не делал её прозрачной. Паутиной воду прорезали беловатые водоросли — нервные отростки, взвесью собирались вокруг серовато-белые хлопья — скопления нейронов.

«Помоги!» — звучало в ушах Кельвина, но, определив источник звука, он потерял всякое желание это делать.

Видение было вызвано в его сознании океаном.

Кельвин был спокоен и почти равнодушен к его мольбе. Скоро над планетой зависнет крейсер дальнего плавания, и выжившие поднимутся на его борт. Его отсутствие среди них ничего не изменит.

«Не надо этого! Помоги!» — взмолился океан.

Кельвин остался глух. Он протянул руку, разогнал сизые хлопья — они перевернулись в воде, засеребрились, поменяли цвет. Кельвин сделал гребок и потянулся к ближайшей грязно-белой нити. Нить сперва ушла из-под прикосновения, а потом сама обвила руку.

Видение было странным, но Кельвин намерен был пообщаться и закрыл глаза, полностью отдав своё сознание во власть океана. Он стоял или лежал на потрескавшейся земле, полностью беззащитный: песчинка мыслящей материи перед враждебным миром. Вокруг была туманная взвесь, а почва под ним колебалась. Сильным толчком Кельвина подбросило в воздух, и он на секунду открыл глаза, чтобы убедится в нереальности происходящего, — его окружал океан. В следующее мгновение видение вернулось — сквозь трещины в земле на поверхность пробивалась раскалённая магма. Приземление было жёстким, почва под ним треснула и раскололась, будто стеклянная. Кельвин упал в клокочущую смертельную бездну.

Тело отреагировало раньше, чем уверенный в нереальности происходящего мозг успел дать команду успокоиться. Кельвин тонул в магме, тянулся к небу. Скафандр защищал от жара, но возрастающее давление должно было раздавить его. Небо было не менее ужасным: тучи, одна чернее другой, спорили друг с другом, сталкиваясь, темноту прорезали молнии.

Нет, Кельвин никогда не видел таких молний. Гром грохотал прямо над головой, небо раскалывалось пополам, свет ослеплял и белым пауком по осколкам чёрных туч устремлялся к земле.

Планета была адом. Кельвину хватило нескольких минут, чтобы пожелать выбраться и больше никогда не видеть её. Он попытался открыть глаза, но в то же мгновение магма поглотила его с головой и он оказался в потоке горячей лавы. Раскалённая река несла его и бросала, крутила в водоворотах, била о встречавшиеся на пути камни, он погружался глубже, давление увеличивалось — нет, Кельвин ничего не чувствовал, просто знал. Он был бестелесным духом, бесстрастным наблюдателем, мыслящей молекулой белка, которая вот-вот должна была свариться. На одном из поворотов ему наконец повезло — каким-то чудом среда, в которой он находился, изменилась: теперь это была вода⁽¹⁾.

Каплю вместе с ним вытолкнуло вниз — магма остывала, а воды становилось больше с каждой секундой. Капля превратилась в лужу, озеро, а потом — в реку. Кельвин выдохнул, расслабился и стал расти. Он больше не ощущал себя беззащитным. Вода ласкала его как любимого ребенка, а он старался заполнить собой всё доступное пространство.

Со временем Кельвин с восторгом обнаружил, что может управлять течением подземной реки. Он осмелел, стал исследовать пространство вокруг себя. Воспоминание о поверхности планеты и небе, которое он видел при рождении, одновременно пугало и будоражило воображение. Пронизанная насквозь его отростками река билась на большой глубине, где-то наверху двигалась магма, но ведомый любопытством Кельвин решился на отчаянный шаг. Он собрал всю силу воды и стал пробиваться наверх.

Камень поддался легко, но за тонкой кремниевой стенкой Кельвина ждало обжигающее прикосновение.

Он закричал — если только звук, который он был способен издавать, можно было назвать криком — и рванулся. Обратного пути не было. Магма уже заливалась в освобождаемое им пространство.

Боль была невыносимой: вода испарялась, отростки горели.

Неимоверным усилием Кельвин вытащил себя на поверхность и обессиленно растёкся. От реки осталась небольшая лужа. Испарения облаком зависли в воздухе.

Кельвин был обожжён и страдал от боли, которая ждала его при любом движении, на конце каждого отростка. Он лежал, обессиленно вздыхая и выдыхая. Раны заживали медленно. Его отмершая плоть стала почвой, сложилась в кору на поверхности планеты. Испарения стали атмосферой. Он затушил пожары, прогнал магму. Грозы и бури прекратились.

Любое прикосновение отзывалось болью — вода, составлявшая его тело, застывала на воздухе каменной коркой. Кельвину пришлось расти, чтобы сделать своё тело больше, чем площадь поверхности, по которой он соприкасался с воздухом. К счастью, отростки восстанавливались и покрывались водой, а потерянная жидкость возвращалась осадками. Он был упрям. Нет, скорее, смел и упорен. Это было очень сложно — стать океаном и превратить эту ужасную планету в рай.

Кельвин открыл глаза. Он плавал на поверхности океана и смотрел на небо. Ему позволили всплыть, чтобы он своими глазами убедился в том, что увидел и почувствовал. Планета была прекрасна.

Кельвин согласился. Его собеседник бурно отпраздновал победу.

— Ну так вот, помоги? — на этот раз в просьбе океана не было мольбы. Она казалась логичной: «Посмотри, какой я хороший, и помоги».

Кельвину захотелось разочаровать зарвавшийся сверхразум. Его уверенность в том, что мотивы людей должны быть обусловлены соображениями пользы или красоты для его планеты, была ошибочна.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что людей интересуют твои успехи. Вспомни, что ты сделал нам. Как ты нас встретил? Сколько ты прятался, стеснялся и наблюдал тайком. Ты посчитал нас игрушками. Ты был жесток и погубил многих. Не думаешь, что тебе будут просто мстить?

— Мстить? — слово оказалось незнакомым. Океан заволновался, и Кельвина понесло по волнам. Скафандр защищал его от ядовитых испарений, удерживал на плаву, но был бессилен против прибоя. Нет, движения океана не были осознанными. Он бросал игрушку, не понимая, что она может сломаться, и плакал бы, если это случилось. — Это что-то плохое? — спросил он наконец.

— Я не знаю, как объяснить, — честно признался Кельвин. — Ты знаешь, что такое боль. Ты причинил нам очень много боли и даже хуже. Теперь мы хотим, чтобы тебе было так же больно, как и нам. Это справедливо.

— Хуже? Что может быть хуже боли? Что значит «справедливо»?

— Я бы попытался объяснить тебе, но ты не поймёшь.

— Не пойму? Ты ошибаешься. Я хорошо изучил таких, как ты. Я понимаю всё быстрее и лучше. Я разобрал вас на части и нашёл слабые, испорченные, плохие. У меня таких нет. У каждого из вас есть. Я смог воспроизвести вас и улучшить.

— Да, ты на такое способен. Ты помнишь свои творения?

— Их было много, — в словах океана явно читалась испытываемая им гордость, и Кельвин перебил собеседника, прежде чем тот успел похвастаться.

— Ты знаешь, что с ними стало? — ответом на вопрос Кельвина стало молчание. Обиженное или напряженное — Кельвин не смог понять и заволновался. — Где они сейчас?

— Первых я разрушил, чтобы понять, как они разрушаются. Остальных забросил, когда стало неинтересно.

— Тебя не учили убирать за собой. Нам пришлось уничтожить лучшие их твоих творений.

— Уничтожить? — в заданном вопросе чувствовался почти животный страх.

— Разрушить, — спокойно ответил Кельвин, стараясь использовать прежде услышанные от океана слова. — Они перестали существовать. Этого же мы хотим для тебя.

— Уничтожить? Меня? За что? Я украсил эту планету. Я...

Кельвин почувствовал, как камень, лежавший у него на сердце с тех самых пор, как он проснулся без Хэри, треснул. Вот, чего он хотел. Для этого спускался на планету. Он должен был объяснить заигравшемуся ребёнку причину, по которой он будет наказан.

— Ты уничтожил сотни таких, как я. Они перестали существовать. Жизни других ты навсегда разрушил. Мы прилетели сюда и могли бы стать друзьями, но ты стеснялся нас, прятался, бил исподтишка. Ты оказался злом и поэтому будешь уничтожен.

Волны поднялись вверх, закрыв небо, и, будто в истерике, стали биться друг о друга, соперничая в силе ударов. Собиравшаяся на бурунах пена каменела и опала вниз убийственными осколками. Океан кричал, нет, вопил от ужаса. Кельвину недолго удавалось изворачиваться и сохранять плавучесть в скафандре. Его утягивало в глубину, на самое дно, а потом выбрасывало на поверхность.

Уже через несколько мгновений он понял, что это конец. Нет, жизнь не пролетела перед мысленным взглядом, захотелось проститься со Снаутом, ещё раз увидеть Хэри. Смерть пришла быстро. Треснул шлем. Яд проник внутрь. Короткий вдох, мгновение паники и небытие.

Океан буйствовал долго. Тело щепкой швыряло по волнам.

— Но ведь ты не хочешь разрушить меня, — заговорил он, внезапно опомнившись. — Расскажи мне, что делать, как исправить. Ведь ты для этого пришёл.

Кельвин был уже давно мертв и не мог ответить. Океан поднял его тело на волне и попытался задержать его в вертикальном положении. Он помнил, как ходят люди.

— Почему ты молчишь? — спросил океан. — Скажи, что делать.

В попытке добиться ответа, океан вынес тело Кельвина на поверхность мимоида, попытался поставить на ноги, а когда не получилось, усадил, намыв полип за его спиной.

— Почему ты молчишь? — волна отхлынула, а потом опять поднялась, окатив Кельвина с ног до головы. Опора под его спиной подтаяла, тело упало, деревянно выпрямилось и застыло без движения.

— Ты больше не двигаешься... — океан отпрянул от мимоида. Огромная волна поднялась стеной и замерла. Волны застыли. — Ты сломался? Разрушился... А-а-а... — Крик был почти человеческим. — Ты ведь не стал бы молчать просто так? — в последний раз потрогал он тело Кельвина и заплакал.

Нет, океан не нуждался в собеседнике. Он привык развлекать себя сам, наслаждаться самодельными игрушками. Пожалуй, он хотел бы, чтобы нашёлся тот, кто оценит его по достоинству: восхитится и похвалит, — но и с отсутствием такого существа он со временем бы смирился. Ведь собственные ощущения не могли обмануть его — он был благом для этой планеты, настоящим благословением. Больше всего он хотел жить.

1) По данным, которыми пользовался автор, при температуре около 1,4 тысячи градусов по Цельсию и давление, в 20 тысяч раз больше, чем у поверхности планеты содержащийся в мантии диоксид кремния вступает в химическую реакцию с водородом, что приводит к образованию воды и гидрида кремния. Такие условия возникают на глубине от 40 до 400 километров. Ссылка: https://lenta.ru/news/2017/01/30/spaceweather/.

Вернуться к тексту

Впервые за последний год у экипажа станции появилась возможность полноценно отдохнуть. Снаут успел позабыть о том, как раньше, не прячась друг от друга, они с Сарториусом наслаждались уютом отделанной в британском стиле библиотеки. Он отвык от общества друга и находил сейчас, что ищущий слушателя для своих пространных размышлений физик безмерно раздражает. Нет, речи Сарториуса не могли отвлечь от переживаний. Снаут не находил себе места.

— Мальчик опять спустился на поверхность? — покровительственное отношение к Кельвину добавляло Сарториусу человечности, а эта фраза была первой за вечер, произнесённой без характерного для публичных выступлений придыхания.

В ответ Снаут язвительно хмыкнул: «Мальчик?» — Кельвин ничем не заслуживал такого обращения.

В глубине души Снаут восхищался той лёгкостью, с которой психологу удалось решить все их проблемы, пусть сам Кельвин едва ли считал свою миссию успешной. Он был единственным, кто искренне скучал по своему гостю. Снаут знал, что это слово не до конца передает весь диапазон чувств «мальчика», но не хотел использовать другое, пусть и более уместное.

— Лучше бы ему уже вернуться. Творится страшное. Океан разбушевался. Едва ли удастся найти укрытие.

Снаут вскочил с места и сжал кулаки. Только сейчас он понял смысл недавно прочитанной Сарториусом лекции об изменении природных условий на Солярисе.

— Ты уже ничем не можешь ему помочь, — спокойствие и равнодушие Сарториуса било прямо в душу.

Снаут злобно рыкнул и выбежал из библиотеки. Через несколько минут он стоял возле смотрового окна и барабанил по прозрачному пластику.

— Что с тобой не так? Перестань! Перестань, кому говорю, — он точно не был уверен, к кому обращается. В любом случае, его никто не слышал. Все были глухи, даже Сарториус, который стоял за спиной. С ними было что-то не так, а единственный, кто мог помочь, погибал сейчас от буйства стихии.

Снауту захотелось повернуться и оттолкнуть или ударить коллегу. Впервые он не мог найти слов, чтобы передать свои чувства. Чувство юмора отказало ему окончательно. Закрыть глаза руками, разрыдаться или рассмеяться неврастенически тихо было преступлением — Снаут искал взглядом планетолёт. Лишь недавно растаявший груз невыполненного долга опять лёг на плечи. Старик смирился и сгорбился под этим весом.

Следующие несколько часов он вглядывался в небеса и считал минуты.

Сарториус хранил молчание, делал вид, что читает, и заговорил только для того, чтобы известить заместителя начальника станции о том, что у планетолёта закончилось топливо. Хрупкая надежда разбилась о мутные воды. Если Кельвин успел сесть в планетолёт и набрать высоту до того, как разразилась буря, то теперь он точно упал в океан. Снаут продолжал надеяться. Ждать было больно, но он пытался успокоить себя тем, что Кельвин нашёл устойчивый мимоид и смог посадить планетолёт.

* * *

Поиски начались, едва прекратилась буря. Солярис плакал — поверхность океана то покрывалась редкой рябью, то полностью разглаживалась, будто океан вздрагивал и замирал.

Над водой стелился редкий туман. Плотный и липкий, он, казалось, притормаживал движение планетоида.

Сарториус злился. Его не слушали, его мнение старательно игнорировали, ему не верили. Снаут сжимал кулаки и скрежетал зубами. Установленные на планетолёте датчики должны были среагировать на органику, а сейчас они ощупывали окружающее пространство прожекторами.

Все усилия были тщетны. Изголодавшие ученые вернулись на станцию к ночи. Они не разговаривали и, как будто даже ненавидели друг друга — каждый в меру своих сил.

На следующий день туман стал реже, но не исчез. Снаут с Сарториусом облетели окрестности в поисках мимоида, на который мог бы посадить свой планетолёт Кельвин. Океан, по-прежнему, был спокоен, но, насколько позволял разглядеть туман, на воде не было ни малейшего обломка, ни единого следа произошедшей катастрофы.

Кельвин испарился.

На следующий день Снаут продолжал поиски в одиночестве. Надежда умерла, у Кельвина должен был закончиться кислород. Ещё вчера. Но Снаут всё равно искал. Туман разошелся. Солярис был прекрасен: высокое безоблачное небо и безмятежный океан. Было свежо. Волны поднимались невысоко, катились размеренно и с достоинством, почти вальяжно. Пока датчики обшаривали пространство под планетолётом, Снаут не позволял себе расслабиться — взглядом искал мимоиды, хотя должен был искать тело в скафандре. Мысль об этом заставляла вздрагивать, а труп уже мерещился над волной. Усталость брала своё. Планетолёт шёл под управлением автопилота, хотя заложенный в него маршрут Снаута не устраивал. Он всё меньше полагался на показания приборов, но сил вглядываться в тёмные воды не осталось.

Остров, внезапно выросший перед взглядом, показался уставшему старику миражом. Да, его нельзя было назвать мимоидом — осколком древней суши, разрушающимся под действием воды и осадков. Судя по всему, остров имел вулканическую природу. Он возвышался над водой в форме конуса с пологими склонами и гладко срезанной верхушкой. Осадочные породы составляли его почву и окружали островерхими каменистыми рифами. На мелководье копошились рачки, сквозь воду просвечивали покрывающие шельф красновато-зелёные водоросли.

Снаута не волновали эти виды, даже молодой кустарник, поднимавшийся по склону к плоской вершине. Он разглядывал фигуры двоих, задумчиво стоявших там, на берегу небольшого озерца, и узнав их, заторопился посадить планетолёт, по-молодецки выскочил из кабины, мгновенно позабыв об усталости, забрался на гору и обнял Кельвина. Радость на мгновение лишила его способности чётко видеть, слышать и соображать.

— Живой, чёрт, ведь живой же! — смеялся он, охлопывая Кельвина по плечам. — Девкой он тебя подкупил? Ну какой же ты бесстыжий! Чего на станцию не возвращаешься? Мы же места себе не находим.

Хэри с легкой улыбкой отпустила руку Кельвина и отошла в сторону, не желая мешать разговору мужчин. Кельвин проводил её взглядом и ответил Снауту сдержанным рукопожатием.

— Я тоже рад тебя видеть.

— Рад? Ты рад? — Снаут рассмеялся. — Всего лишь рад. Ну хорошо. Пошли в планетолёт, и жену с собой бери, куда уж от неё деваться.

Кельвин вырвал руку из рукопожатия и отстранился.

— Мы останемся здесь.

— Да что за ерунду ты мелешь? Миссис Кельвин, если у нас с вами были разногласия, мы их решим, только уговорите мужа вернуться на станцию.

Хэри оглянулась в ответ на эти на эти слова и с той же полуулыбкой покачала головой. По спине Снаута пробежали мурашки.

— Хэри хочет вернуться на станцию, ей там удобней. Я не хочу. Я изменился. Ты должен был заметить.

— Что за глупости? Ничуть не изменился. Пойдём. Не представляешь, как Сарториус будет рад. Он молчит, бедняга, но в душе…

— Я умер, — эти слова, произнесённые Кельвином громко и твёрдо, заставили Хэри вздрогнуть, быстро преодолеть разделяющее их расстояние, взять его под локоть и прижаться носом к плечу.

Эта ненавязчивая, но очень чувственная ласка заставила Снаута отвести взгляд. Он сморгнул и вгляделся в отражение. Озеро, на берегу которого они стояли, было голубым, почти прозрачным, не похожим ни на какие местные воды. Отражение его собеседников было четким и контрастным его фигуре. Их белые одежды облегали тело. Скафандр делал его почти бесформенным: огромная сфера шлема с отходящими от неё патрубками, горб системы жизнеобеспечения за спиной и защитные утолщения на груди, локтях, бёдрах и коленях.

Кельвин приобнял Хэри, ответил на ласку, и выражение страдания, на секунду исказившее его лицо, исчезло.

— Понял, наконец? Я умер. Океан сотворил меня заново из моих же воспоминаний, но, как и все остальные свои творения, ошибочно наградил независимым мышлением.

— Послушай! — Снауту было неприятно, Хэри и Кельвин не разрывали объятий, а девушка, расслабляясь, только откровенней ласкалась. Через несколько мгновений, окончательно позабыв о присутствии Снаута, она целовала Кельвина в щеку. — Ну подождите. Ты же живой.

— Я больше не человек и принадлежу этому миру. Я с ним погибну. Я так решил. И никакой океан…

— Придурок! — Снаут повторил это слово много раз, разбавляя другими ругательствами. Хэри встретилась с Кельвином взглядом и спокойно улыбнулась. Он ответил на улыбку. — Чему тебя не доучили в твоём университете? — Продолжал Снаут, успокоившись. — Неужели психолог не должен в первую очередь принимать окружающую действительность? Ты получил шанс на вторую жизнь. Разве ты сейчас не повторяешь ошибку твоей же Хэри? Она причинила тебе столько боли. Теперь ты пытаешься сделать то же с нами. А потом? Как ты себе это представляешь? Мы поднимемся на крейсер и будем наблюдать за тем, как эту планету облучают, а ты умираешь.

— Я теперь один из тех самых гостей, которые вас мучили. Ничего не изменилось.

— Ты уверен, что обладаешь этим самым, — независимым мышлением? Миссис, мы в прошлом легко нашли с вами общий язык. Будьте добры и сейчас, образумьте мужа.

Хэри как будто не сразу поверила, что к ней обращаются за помощью, растерянно посмотрела на Кельвина и, только получив молчаливое согласие в виде улыбки и кивка головы, заговорила.

— Крис объяснил мне всё. Я с ним согласилась.

— Излишняя сговорчивость вас погубит.

— Уже погубила. — Снаут искренне удивился этому ироничному замечанию и почти лукавому выражению лица скромницы. — Мы оба мертвы. Ничего не изменится, если погибнем ещё раз. Снаут на мгновение потерял дар речи. Кельвин усмехнулся. — Не знаю, как вы, а я твёрдо намерена считать это место раем, — продолжала Хэри.

Кельвин рассмеялся в голос, прижал её к себе и поцеловал в висок.

— Сговорились, значит? Спелись? Придурки, — Снаут старался скрыть растерянность за напускным раздражением.

Кельвин, смеясь, взял его за локоть и, сделав широкий жест хозяина, показывающего гостю свой дом на новоселье, обвёл взглядом океан.

— Ты только посмотри, как он старается.

Солярис менялся на глазах. Остров порастал травой. Гора, на которую Снауту пришлось карабкаться, теперь невысоким холмом с гладкими склонами возвышалась едва ли на три сотни метров. По берегам озера появились берёзы и задумчивые ивы, в траве расцвели ромашки.

Каменистые рифы, окружавшие остров, сложились в уходящую далеко в океан косу, которая теперь вела к другому острову. Оттуда доносился женский смех и пение.

— Пойдём! — улыбнулся Кельвин и потянул Снаута за собой.

Посередине острова горел костёр, а вокруг него в бешеном танце носились женщины. Их тела цвета эбенового дерева были прикрыты только короткими соломенными юбками, которые приподнимались и не скрывали полных выпуклых ягодиц и откровенно толстых бёдер. Большие, будто налитые молоком, груди подпрыгивали в такт движениям, напряженные мышцы перекатывались под гладкой кожей, огромные глаза, белки которых были единственным светлым пятном на полных блестящих от пота лицах. Женщины не стеснялись ни своей полноты, ни наготы, их движения становились только откровенней по мере того, как танец захватывал их.

Природа здесь больше напоминала африканскую саванну: пара невысоких, изогнутых деревьев под почти плоской шапкой мелкой и редкой листвы, пожухлая трава, поднимавшаяся из-под ног рыжая пыль. За ближайшим деревом прятался поджарый мужчина, которой прилагал все возможные усилия, чтобы слиться с изогнутым стволом и не быть замеченным.

— Гибарян! Старый чёрт! — Снаут не сдержался, выкрикнул это и рассмеялся. Его начальник подпрыгнул на месте от неожиданности, а чёрные толстые нимфы понеслись прочь с гораздо меньшей грацией, чем недавно танцевали.

— Что ты натворил, придурок?! — Гибарян был взбешён. Одна из толстушек, убегая, оступилась. Её мощное тело упало в колючую траву. Снауту показалось, что земля под ногами задрожала под весом упавшей туши, каждая складочка на мощном теле содрогнулась, груди и живот распластались по земле, юбка задралась, полностью обнажив зад.

— Сам придурок! Чего стоишь как пень? Иди, беги поднимай! Толстушки! Нашёл, чего стесняться!

После пары тягостных минут, проведенных в раздумьях, Гибарян направился к стонущей женщине и попытался поднять её. Это было непросто. Гибаряну пришлось напрячь все силы и, крякнув, он всё-таки поставил толстушку на ноги и утонул в её теле. Всё это — мягкое, большое, тёплое — обняло его сразу и со всех сторон. Нимфа плакала от боли и унижения и с благодарностью принимала неловкие ласки своего спасителя. Снаут с трудом сдерживал смех.

Эти инопланетные гости были для него по-настоящему близкими людьми. Он был рад наблюдать за их трапезой и участвовать в разговоре пусть даже через защитное стекло шлема.

— Тебе пора возвращаться, скоро закончится кислород, — слова Кельвина искренне расстроили Снаута, а тот, не выслушав возражений, уже провожал гостя к планетолёту.

— Ну хорошо, — Снаут на прощание решил ещё немного поспорить. — Вы оказались частью мира, который был к нам враждебен. Но ты же сам сказал, что океан не управляет вами. Ты тот же, просто в другом теле. Возможно, даже более совершенном. Так в чём дело?

Кельвин молчал, и Снаут продолжил с большим воодушевлением.

— Так вот, свяжемся с Землёй, всё объясним. Даже если они прилетят раньше, чем дойдёт сообщение, мы...

— Последствия будут непредсказуемы. Если океан создал нас, то, кто знает, что будет дальше. Ты думаешь, человечество пойдёт на это?

— Неужели тебе не хочется жить? Я не понимаю тебя. Даже это решение об уничтожении сверхразума кажется мне сейчас странным. Кто мы такие, чтобы судить его? А если ты прав и перед нами действительно оказался ребёнок. Пусть даже он играл с нашими жизнями.

— Это странное решение было принято и изменить его нельзя. Я уже мёртв. Убит океаном. И это только увеличивает его вину.

Снаут взял руки Кельвина в свои и вздрогнул, осознав, что их разделяет скафандр.

— Я сделаю всё возможное. Сарториус поддержит. Мы поможем.

Снаут никогда не чувствовал большего умственного возбуждения: приятное покалывание в макушке, учащенное сердцебиение и силы на то, чтобы быстро снять скафандр и взбежать, а не вскарабкаться вверх по неудобное стальной лестнице.

— Сарториус, дружище, есть разговор, — позвал он на бегу.

Через несколько минут умственное возбуждение сменилось апатией. Снаут сидел напротив Сарториуса, пил обжигающий кофе, не чувствуя запаха и вкуса, и думал, что видит физика впервые.

— Как я и говорил, Кельвин погиб. Тела найти не удалось. Очень жаль. Это был блестящий ученый, настоящий профессионал в своей области и…

Поспешив возразить, Снаут закашлялся и окатил собеседника брызгами кофе пополам со слюной.

— Я сказал тебе, что видел его живым! Ты говоришь, будто речь перед гробом... Кельвин жив! Надо составить новый рапорт.

Сарториус утёрся и посмотрел на Снаута с отвращением.

— То существо, что ты видел, оно генетически не Кельвин. Физически не Кельвин. Оно не человек.

— Это Кельвин. Я говорил с ним. Да, он немного в шоке и отвечал странно. Парень пережил такое, чего врагу не пожелаешь. Но я достаточно хорошо его узнал, чтобы утверждать…

Сарториус встал со своего места, отошёл к стене и отвернулся. Снаут замер, наблюдая за ним, и замолчал.

— Производительные силы нашей планеты направлены на освоение новых пространств. Условия нашей жизни позволяют практически не задумываться о хлебе насущном. Мы умны, воспитаны, деликатны, благородны, открыты новому, мы ищем. Но неужели ты считаешь нас бессребрениками? Думаешь, всё это просто так? Остановиться на достигнутом, лечь и зажиреть для человечества означает гибель. Пока есть хотя бы повод для развития: лучшие условия жизни, лучшие двигатели, новые знания, новые области, где их можно применить, — мы живём. Естественный отбор не остановить, меняются только его условия. Раньше выживал сильнейший, умнейший, теперь требований стало больше.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — усталость наваливалась на плечи Снаута могильной плитой. Сил на продолжать доказывать свою правоту не осталось. Просто броситься с кулаками и заставить упрямца принять истину — Снаут был уже способен и на это, но перед ним был друг.

— Ты просто не видел Кельвина. Собирайся, полетим и посмотрим. Там в океане уже целый архипелаг. Они счастливы, понимаешь? Гибарян бегает за толстушками. Кельвин милуется с Хэри. Они должны жить.

— Они непредсказуемы и могут оказаться помехой. Земля решила, что освоение ресурсов этой планеты ей дороже, чем пресловутая гуманность. Пойми это и ты. Мораль невыгодна, а в случае Соляриса преступление, каким его называл Кельвин, не повлечет даже общественного порицания.

Снаут вскочил с кресла и сжал кулаки, кровь молотом била в виски, расширяя черепную коробку. Головокружение удалось перебороть отчаянным криком.

— Ты — урод! Вот тебе моё общественное порицание. — Снаут покачнулся, уцепился за спинку стула, чтобы не упасть. — Ты предлагаешь убить их? Ты хочешь убить их собственными руками из личной выгоды. Убийца!

— Возьми себя в руки, криком ты ничего не решишь. Личной выгоды здесь нет. — Сарториус был спокоен, почти равнодушен. Снаут понял, что физик прав, и постарался взять себя в руки.

— В любом случае, мы имеем дело с гуманоидной цивилизацией, уничтожить которую...

— Которая не может восприниматься в отрыве от сотворившего её сверхразума.

— Может! Очень даже может! Полетим, посмотришь сам. Там Гибарян и Кельвин. Они оба живы.

— Тело Гибаряна мы не успели похоронить. Доказать, что он мертв, будет легко. С Кельвином, конечно, сложнее.

— Да ты с ума сошел! Подойди к окну, посмотри. Архипелаг видно уже отсюда.

— Это ты с ума сошел! — Сарториус впервые по-настоящему вышел из себя. — Как будто забыл тех тварей, которые мешали нам дышать. Они убили Гибаряна. Кельвин погиб от их рук. Как будто сам ты сходил с ума, неврастенически хихикая, не от их присутствия.

— Это было другое... Пойми, это Кельвин и Гибарян.

— Ты сам говорил, что Кельвин изменился. Ты объяснил это пережитым ужасом. Что если причина не в этом?

— Он был немногословен, потому что ждёт смерти, — с этими словами Снаут схватил Сарториуса за локоть и почти приволок к окну.

Океан был спокоен. Буруны лишь слегка поднимались над водой. Небо было чистым и высоким. Сарториус вздрогнул, когда с поверхности одного из островов в воздух забил гейзер, — любая активность океана таила угрозу. Теперь аккуратные небольшие облачка плотного белого пара плыли к станции. Это было пугающим, но по-настоящему Сарториус испугался, когда увиделся Кельвина и Хэри.

Девушка в облегающем белом платье с детским задором радовалась новому развлечению, пока облако не подхватило её. Кельвин побежал следом, но облако уносило Хэри выше и дальше, а он оступался на узкой косе. Несколько раз ему удавалось догнать беглянка и схватить за ноги, но она, смертельно перепуганная, не решалась спрыгнуть.

Другое облако подхватило Кельвина, почти отчаявшегося, быстро поравнялось с облаком, на котором летела Хэри, позволило влюблённым обняться и растаяло. Кельвин и Хэри падали в океан. Другое облако подхватило их возле самой воды.

Это выглядело бы как опасное баловство, если бы Хэри не была так перепугана. Она обезьянкой висла на плечах Кельвина, дрожала и старалась зажмуриться до тех пор, пока после очередного резкого падения за спиной Кельвина не забились крылья. Две полуплоскости, больше похожие на механические крылья, чем на птичьи, понесли его вперед. Он пролетел мимо окна станции так близко, что Снаут с Сарториусом сумели разглядеть восторг на его лице. Цеплявшаяся за него Хэри робко улыбалась.

— Они радуются жизни, разве ты не видишь? — выдохнул Снаут, когда его друзья скрылись из вида.

— Я вижу, что он экспериментирует над ними, изменяет их физическую природу. С нейтринной структурой это очень просто. Стоит однажды подобрать ключи…

— Послушай, физик, а тебе не приходило в голову, что Кельвин сделал это сам, когда Хэри испугалась. С его нейтринной структурой он может сделать со своим телом всё, что угодно. Стоит только научиться контролировать себя. Короче говоря, я составлю рапорт, а ты закрой глаза и заверь, даже если не согласен.

— Только плакаться не приходи потом, когда с Соляриса гробы придут, и чувством вины не страдай. Я за тобой на мост не пойду, и прогулки с санитарами мне не улыбаются.

— Ты чувством вины перед Кельвином и Гибаряном страдать не будешь, если они тут погибнут?

— Они погибли! Океан убил их. Мёртвые должны оставаться мёртвыми.

Добиться желаемого от Сарториуса Снауту так и не удалось. Их спор разгорался с новой каждый раз, когда они оказывались в непосредственной близости, и к концу недели они уже сторонились друг друга.

Снаут проводил всё больше времени в гостях, искренне радуясь общению. О том, что Сарториус тоже был его другом, он старался не вспоминать. Ради своих друзей Снаут был готов на всё. Он не раз предлагал им подняться на станцию и занять места погибших. Они отказывались и в своей решимости оказались упорнее Сарториуса. Он спорил с ними до хрипоты, а потом, засыпая на своей жесткой койке, с улыбкой вспоминал подробности.

Солярис по-прежнему часто показывал свой характер. Его творения уже не были для него игрушками, но товарищами в куда более разнообразных, чем прежде развлечениях. Он не стал менее самоуверенным и всё ещё считал, что отогнал от себя опасность, исправив все свои ошибки. Возможно, он не ошибался.

В день, когда на орбите огромным тетраэдром завис Улисс, океан не испугался. Люди, которых он знал, никогда бы не сделали ему ничего плохого.

* * *

Прибытие землян было лишено помпезности. Слаженная команда Улисса по-военному чётко выполняла приказы. Им предстояло забрать выживших учёных и подготовить планету к следующей экспедиции. Земляне были оповещены о возможных последствиях уничтожения сверхразума и готовы с ними бороться.

Вход в атмосферу огромного межпланетарного крейсера прошёл спокойно. Солярис был тих. Готовивший команду к ужасам этой планеты капитан был искренне удивлён. Давно не использовавшиеся амортизаторы с трудом приняли тяжелый крейсер, экипаж станции встретил гостей.

Капитан ждал, что исстрадавшиеся учёные взбегут по трапу, едва тот будет спущен, выдохнут, улыбнуться и даже не оглянуться на прощание. К ещё большему удивлению капитана — человека предсказуемого, исполнительного и прямолинейного — Сарториус и Снаут не спешили подняться на борт. Первый хранил гордое молчание, скрестив руки на груди, и смотрел на окружающих, как на недостойных. Второй заявил, что составленный психологом Кельвином рапорт был ошибочен.

Капитан поинтересовался состоянием в соответствии с рапортом погибшего начальника станции Гибаряна и после вызванного этим вопросом короткого замешательства был ему представлен. Гибарян показался капитану изворотливым, хитрым и властным сластолюбцем. По каким-то причинам он находился вне станции и, судя по всему, мог обходиться без скафандра даже в условиях ядовитой атмосферы Соляриса.

Не соответствия психологической характеристики Гибаряна и явных изменений в его физиологии было достаточно, чтобы опытный капитан почувствовал неладное, а краткое исследование планеты дало ещё более пугающие результаты. С интересом встретивший вновь прибывших Солярис с воодушевлением принялся за копирование всего и всех.

Встреча капитана с его собственным двойником была кошмаром, который долго не давал покоя корабельным медикам. Весь экипаж, включая Сарториуса и почти насильно заведённого на борт Снаута, проходил генетическую экспертизу, результаты несколько раз перепроверялись.

Старт Улисса был, конечно же, авральным. Только оказавшись на орбите, капитан перестал беспокоиться о своём экипаже и приказал выпустить автоматы. Они должны были войти в атмосферу и включить излучатели.

Сообщение об уплотнении верхних слоёв атмосферы Соляриса было последним, что они передали, прежде чем выйти из строя. Капитан не рискнул отправлять пилотируемые средства, сообщил о невозможности выполнения приказа и принял решение покинуть орбиту.