Мир тебе, Воин (джен)

Саймон уныло брёл к метро. Кому-то каникулы даны для отдыха, а ему приходится даже в жарком августе посещать дополнительные курсы, хотя до поступления в университет ещё три года. Он переложил сумку из правой руки в левую, но легче не стало. Казалось, после того разговора всё внутри должно было примириться, успокоиться. Кайт его понял и, кажется, простил, значит, ему не хватало прощения кого-то другого.

Из подземного перехода вышел человек, от которого в другой раз Саймон предпочёл бы оказаться как можно дальше. Но сегодня он сам подбежал к Норвену Войду.

— Здравствуйте, профессор. Можно поговорить с вами?

— Саймон Триггви? Вот уж не ожидал вас увидеть.

Саймон покраснел, растеряв всю свою решимость, и опустил глаза.

— И о чём же вы собрались со мной говорить?

— Я хотел рассказать… Профессор, на нашем первом уроке… Кайтос Сорнэй опоздал, не потому что считал себя вправе прогуливать занятия. Ребята заперли его в столовой после обеда. И сидеть впереди всех он тоже не хотел. Это Биджой и Тирс переставили парты. Стинэя он действительно один раз ударил, но это потому что тот сказал плохие слова о его маме.

— И как? Легко было произнести это сейчас, когда за вашими спинами не стоят Биджой и Тирс? Да и меня можно уже не опасаться. Я больше не ваш преподаватель и не вызову к доске, не поставлю оценку за трусость. Только ведь и с Сорнэем мы, скорее всего, больше никогда не увидимся. А значит, пользы ему от вашего признания никакой. Вряд ли вы хотели снять с моей души груз несправедливых обвинений. И получается, что выложили вы правду ради самого себя.

— Я просто хотел… — чуть не плача пробормотал Саймон.

— И раз уж мы встретились, скажу вам ещё одно. Вы позволили себе уйти. Допускаю, у вас были на то причины. Но причины — не оправдание. Если вы знали, что не можете идти до конца, то не нужно было выходить на площадь, когда назвали ваше имя. Наверное, это потребовало бы силы большей, чем та, которая необходима была, чтобы окликнуть меня сегодня. Но тогда другой человек не вынужден был бы топтать свою мантию и блуждать в одиночестве по незнакомым улицам. Вы, наверное, уже выторговали у него прощение? Особым умом он не отличается, поэтому отдаст всё задаром. Но я хорошо знаком с этой формулой. Вы хотите прощения от других, чтобы самому простить себя.

Саймон сжался, онемевший и бессильный.

Профессор смотрел на него долгим суровым взглядом:

— Боюсь, что не могу помочь вам в этом.

* * *

Стинэй Биджой не заметил, когда начал считать время до конца фестиваля. Раньше он думал, что будет упиваться каждым мгновением, проведённым в расшитой золотом мантии. А теперь давил секунды, словно разбегающихся насекомых.

Подошёл к концу ещё один день, и на карте не осталось неотмеченных пунктов. Хотелось уйти, оставив Сорнэя прямо здесь, посреди незнакомых улиц. Пусть стоит и глупо вертит головой по сторонам — заблудившийся Бог.

— Нам туда, — буркнул Стинэй.

Сорнэй кивнул и потащился вперёд. Его провожатый усмехнулся. Если представить, что он не показывает путь, а приказывает, жизнь становится веселее. Сорнэй послушно прошёл несколько кварталов — и вдруг остановился возле огромного особняка, окружённого цветущей живой изгородью.

— Смотри, — он показал на имена, выгравированные на мраморной табличке. — Это ведь дом Чайка!

— Похоже на то, — ответил Биджой. — Я у него в гостях не бывал.

— Может, зайдём и спросим, как у него дела?

— Я же говорил! Сейчас мы — Мелкон и его Правая Рука! И нам не должно быть дела ни до каких Чайков! Хочешь снова рассердить мэра? — и, заметив, что гнев Ауриго Борелиаса не сильно напугал его бога, добавил. — Альраи нам не один раз описывал правила!

Упоминание о настоятеле оказалось более действенным. Сорнэй сдался и собирался уже идти, когда к калитке подошла полноватая женщина с корзинкой продуктов в руках.

Кайт, замерев, смотрел на неё. Чайк говорил, что в обмен на зимние сказки им приготовят пирожки.

— Пойдём, — шепнул Биджой, нарушив протокол и дёрнув его за рукав.

Но Кайт шагнул к женщине.

— Здравствуйте.

— Ваша милость, — произнесла она с акцентом, выдававшим в ней уроженку южных деревень. — Молодой хозяин рассказывал, что его товарищ стал новым Мелконом.

Биджой закусил губу: про него Чайк позабыл упомянуть.

— Как он? — спросил Кайт. — Чайк говорил, что собирается принять участие в фестивале в роли помощника Небесных Пастухов. Но я не видел его. С ним всё в порядке?

Лицо женщины смялось, плечи мелко задрожали:

— Ах, ваша милость!

— Что случилось? — Кайт взял из рук женщины корзину и поставил на выступ ограды. Она достала платок и принялась яростно тереть глаза, пытаясь остановить слёзы.

— Молодой хозяин в клинике. Связался с этой гадостью! А ведь какой умница! И в учёбе, и в спорте всегда первый! Какое горе! Всю жизнь себе перечеркнул!

Кайт потерянно смотрел на плачущую перед ним женщину.

— Помолитесь за него, ваша милость!

— Конечно… — прошептал он.

— Вы уж простите, что я так разревелась. Старый хозяин не велел никому говорить, но кто же поможет, если не боги? — Она снова размазала слёзы по лицу, потом взяла корзинку. — Пойду, а то хватятся меня. Вы только не забудьте помолиться!

— Не забуду.

Женщина, всхлипывая, скрылась за калиткой, а Кайт остался стоять, поникший и бессильный.

— Зачем ты заговорил с ней? — раздался рядом голос Биджоя, пытающегося теперь раздавить молекулы страха. «Кто начал высоко, тот не закончит песню», — про Чайка точнее не скажешь. Пустил себя под откос. И ведь казался таким безупречным! А что тогда другим остаётся — рыцарям со страхом и упрёком? — Давай скорее, пока ещё с кем-нибудь не столкнулись!

Кайт пошёл медленно, почти не разбирая дороги. Потом остановился и проговорил:

— Чайк пригласил меня к себе в гости. Чтобы я рассказал ему о зиме. Может, он хотел поделиться своей пустотой? А если я мог удержать его, Стинэй?

— Да! — со злой горечью бросил Бижой. — Если Чайка тронула твоя убогая приветственная речь, то он такой же свихнувшийся, как и ты. И, конечно, он поделился бы с тобой своей мечтой полетать на белых горках. Вот только ни черта бы ты не смог сделать! Разве что полететь вместе с ним!

Кайт пристально смотрел на Стинэя, желая найти в словах товарища успокоение и не находя его.

— Нам здесь больше делать нечего! — с нажимом произнёс Биджой. — Смотри, какое небо. Скоро начнётся дождь. Не хватало ещё промокнуть, — он размашисто зашагал к метро.

Кайт брёл за ним, но видел перед собой не улицу с богатыми особняками, а дорогу от инопланетной башни к реке, по которой шёл юноша с открытым спокойным лицом и рассказывал, как первый раз прыгнул с трамплина.

— Так, черепаха, — вернувшись назад, шепнул ему в ухо Биджой, — вход на станцию в том жёлтом здании. Я свою миссию выполнил, дальше иди сам.

— Спасибо, — пробормотал Кайт.

Биджой с досадой махнул рукой и побежал в метро. А Кайт вернулся на дороги памяти. Ровный, уверенный голос Чайка, знающего и город, и правила фестиваля. Чайк говорил, что любит воду и зиму. «Они могут убить тебя, но не убивают», — так он сказал. Может, он надеялся, что это подарит ему то же чувство — быть на грани, но не проиграть себя тому, что за чертой. Вот только оно не вода, не зима. Оно может убить и убивает.

Горше всего было то, что всё это время Кайт представлял Чайка со спокойной уверенностью готовящимся к соревнованиям, тренирующимся направлять Небесные Корабли под гулкие звуки барабанов. Но этого придуманного Чайка не существовало, вместо него был юноша, корчащийся от боли в больничной клети.

Кайт механически спускался и поднимался по лестницам и эскалаторам, менял одни поезда на другие, но никак не мог избавиться от давящего чувства вины за то, что даже в мыслях не был рядом с настоящим Чайком.

Выйдя из метро, он растерянно посмотрел по сторонам. Безликие заборы, за которыми фабричные трубы выдыхают в небеса пепел. И заводы, лишённые стен, разоблачившиеся, вывернутые наизнанку. Клубок серебристых труб — мозг, покатые лестницы — рёбра.

«Зачем я пришёл сюда?» — спросил он себя. Серая мешковина облаков с треском разорвалась, и на землю хлынули потоки воды.

«Не успел!..» — подумал Кайт, и это слово гулко отдалось в пустоте его души. Будто там тоже разорвалось что-то.

Вдруг дождь исчез — грозовое небо над ним заслонила чёрная ткань зонта.

— Профессор! — изумлённо воскликнул мальчик.

— Что вы так удивляетесь? Если вы не поняли, я здесь живу.

— Простите, я задумался.

— Где Биджой? Вы с ним снова разминулись?

— Нет. Мероприятия закончились, и мы решили вернуться каждый своей дорогой.

— Забыл предупредить, что в дождливую погоду лучше сделать крюк и проехать до главных ворот. Здесь всё в считанные минуты превращается в болото. Провожу вас немного, а то растеряете весь ваш грим.

— Он несмываемый, — печально улыбнулся Кайт.

— Я знаю.

Они отправились вдоль высокой стены, обвитой колючей проволокой. Дождевые сливы в этой части города были старыми, часть их осыпалась, часть забилась палой листвой и мусором. Они плохо справлялись с ливневыми потоками, и дорога скоро стала похожей на мелкую реку.

— Сегодня не будет рассказов о красотах природы, лестницах и мостах? — с деланной насмешкой спросил профессор, заметив, что Кайт не просто погружён в молчание, но будто раздавлен им.

Мальчик вздрогнул, потом заговорил, глядя под ноги.

— Три месяца назад школьный товарищ пригласил меня в гости, чтобы я рассказал ему о зиме в обмен на пирожки, испечённые его домработницей. Но я ушёл готовиться к фестивалю, а Чайк остался продолжать тренировки по плаванию и учиться держать в руках канаты Небесных Кораблей. А теперь его ломает от того, что врачи пытаются выдавить из него яд, который он сам принял. Стинэй Биджой сказал, я такой же сумасшедший, как и Чайк, и если бы я вместо фестиваля отправился к нему говорить о своей зиме и его одиночестве, то оказался бы с ним в одной клетке.

— Биджой прав, — ответил Норвен Войд. — Вы могли бы отправиться к вашему другу и часами беседовать о зиме, снеге и одиночестве, согреваясь чаем с пирогами. Но решение человек принимает сам. Вы ведь боитесь не того, что друг мог заразить вас своим пагубным пристрастием. Вы хотите знать, могли ли вы заразить его своим… — он замолчал, не находя нужное слово.

— Простите, профессор, вы правы. И Стинэй Биджой прав. Человек решает сам. И моё присутствие не может спасти. Но как бы я хотел быть рядом, чтобы разделить боль.

Профессор остановился. Мальчик протянул руку, ловя летящие капли.

— Небо светлеет. Спасибо, что проводили меня, — сказал он и шагнул под дождь.

* * *

Кайт начал считать дни до окончания фестиваля, когда впервые прошёл под разомкнутой аркой врат. Теперь же, когда оставалось провести под маской Мелкона меньше двух недель, он просто просыпался и ступал в новый день, оставляя нетронутыми счёты. Но каждый раз, надевая одежды Бога Войны, чувствовал вину перед Альраи. Потому что, несмотря на все старания настоятеля, преподавателей, несмотря на мастерство Джендэйи, всё больше становился… собой.

Как часто ему казалось, что его вот-вот разоблачат! Какой-нибудь видный господин в костюме прервёт церемонию и скажет: «А король-то ненастоящий!» И хотя господа молчали, юный Бог украдкой касался лица, чтобы проверить, не отслаивается ли несмываемая маска.

Стинэй Биджой давно знал, что укрытый мантией Мелкона — фальшивка. И не упускал случая напомнить Кайту о своём знании. Если бы господа в костюмах пригляделись внимательнее, то заметили бы, что сателлит куда более статен, силён и воинственен, чем Бог. Но они видели лишь расшитую золотом мантию и сияющий венец.

Сегодня в карте напротив пункта «ужин» стоял прочерк.

— Нам позволили выбрать место самим, — улыбнулся Кайт.

— Может, это? — Биджой указал на высокое здание с колоннами.

— Давай лучше найдём какой-нибудь неприметный ресторанчик.

— Мне-то всё равно, я тут много раз бывал и в любой момент могу пойти снова. А вот тебе второго шанса поесть за счёт города не представится.

— Если люди верят, что мы приносим счастье, лучше поискать тех, кому действительно нужна помощь. Этот ресторан чудесный, думаю, у него и без меня всё будет в порядке.

— Ты кем себя возомнил? — зашептал Биджой, сворачивая вслед за Кайтом в узкий переулок.

— Но маме моя роль помогла. Я даже в Храм не успел уехать, а её уже пригласили в основной штат.

— Если надеешься, что вы разбогатеете на твоём имени, то зря. В следующем году выберут нового Мелкона, и волшебство лопнет, как мыльный пузырь.

— Год — уже неплохо. Особенно, когда это первый год на новом месте. Вот, кажется, подходящее место, — Кайт остановился напротив деревянного домика, увешенного плетёными амулетами.

— Ничего более убого не мог найти? — проворчал Биджой, но Кайт уже открывал дверь.

Внутри заведение оказалось не менее странным: стены украшали раскрашенные куски ткани, вместо стульев стояли кресла-качалки, покрытые вязаными пледами, с потолка свисали нити амулетов, за занавесками прятались статуэтки из тёмного дерева. Услышав звон колокольчика, за стойкой появился высокий крепкий мужчина с кожей цвета деревянных изваяний.

— Пойдём отсюда, — шепнул Биджой, — нас здесь отравят.

— Здравствуйте, — поприветствовал официанта Кайт.

— Здравствуйте, — произнёс мужчина почти без акцента.

— Можно нам столик на двоих?

Мужчина кивнул и сделал широкий жест рукой, означающий, что они могут выбрать любое место.

— Давай у окна? — Кайт опустился в кресло и качнулся.

— Я даже не знаю, что обозначают эти названия, — проворчал Биджой, раскрыв меню.

— Я тоже. Значит, сегодня мы узнаем что-то новое, — Кайт нажал на звонок.

Подошедший официант записал несколько наугад выбранных блюд и скрылся на кухне. Кайт поднялся и стал рассматривать удивительные амулеты. Вдруг в глубине зала он заметил знакомое лицо.

— Там госпожа Амалтэйи!

— Кто?

— Художница, которая учила нас расписывать платки. Пойдём, поздороваемся.

— Иди сам. С меня хватило одного урока.

Кайт прошёл между столиками и остановился перед женщиной, дремавшей над дымящейся чашкой кофе. Она открыла глаза и посмотрела на мальчика.

— Здравствуйте, госпожа Амалтэйи!

— Здравствуй, Кайтос Сорнэй.

— Вы запомнили моё имя? — обрадовался Кайт.

— Спасибо, что зашёл, — вместо ответа сказала художница. — Садись, ты, верно, устал каждый день бродить по городу. Я бы предложила тебе кофе, но его вкус слишком горек.

Кайт опустился в кресло.

— Волшебное место, — он посмотрел на круглый амулет, качающийся над головой.

— Они называются «ловцами снов». Смогут ли они поймать твои сны, мальчик? — женщина наклонилась вперёд. — Или сны порвут паутину?

Кайт инстинктивно вжался в спинку кресла.

— Как же тебе всё это не идёт, — вдруг произнесла она. — Да простит меня Джендэйи.

— Я просто скромная вешалка для одежд бога. А под одеждами ничего нет, — печально улыбнулся Кайт.

— Мой друг рассказывал, как однажды к его костру пришёл мальчик. На вид невзрачный, но внутри, под поношенным тряпьём, будто мерцало что-то. У нас таких называют Китлали. Кто знает, что найдёшь под своими одеждами ты?

— Альраи и другие очень расстроятся, если я не найду там Мелкона. Хотя времени остаётся всё меньше.

Раздался звон колокольчика, приветствующий нового посетителя. Амалтэйи помахала ему рукой.

Кайт поднялся:

— Не буду вам мешать, да и мой товарищ, похоже, заждался.

Стинэй Биджой, уже начавший поглощать ужин, с недовольством поглядывал на своего Бога.

— А твоя Левая Рука, Саймон Триггви, передал ли он свой платок адресату? — спросила художница.

— Да, — проговорил Кайт, с изумлением глядя на Амалтэйи. — Как вы догадались?

— Джая говорит: «Хороший каллиграф видит в знаках имя того, кто написал послание. Очень хороший — видит того, для кого оно оставлено».

— Вы знаете профессора Савитара?

— Знаю, — ответила художница и добавила, глядя сквозь паутину амулетов. — Он тоже был у того костра.

Кайт вернулся за свой столик.

— Ну, ты хорош! — буркнул Биджой. — Привёл меня в этот гастрономический дворец и бросил.

— Извини. Госпожа Амалтэйи — удивительная!

— Хватит болтать, ешь скорее. В своей галерее она выглядела прилично, но среди этого, — он качнул свисающую с потолка нитку глиняных бус, — ведьма ведьмой!

Кайт быстро проглотил пару кисловатых лепёшек, по виду напоминающих блины, и нечто, похожее на кабачковую икру. А квадратики пряного крекера положил в карман мантии.

Поблагодарив за угощение, гости покинули маленький ресторан, снова заставив звенеть колокольчик.

— И о чём ты болтал с этой колдуньей? — спросил Биджой, когда они вернулись к реке.

— Так… О снах, одеждах.

— Бабские разговоры, — скривился Биджой. — Правильно сделал, что не пошёл. Успел съесть эту адскую смесь приправ горячей. Залил её тремя стаканами воды, и всё равно чувствую себя огнедышащим драконом…

Биджой продолжал говорить, а Кайт рассеянно слушал его, пытаясь вспомнить что-то упущенное им.

Несколько голубей бродили по берегу и просяще заглядывали в лица прохожих. Кайт вспомнил о крекере. Достал один, второй, третий — в руке остались крошки и скрученная бумажка с предсказанием. Мальчик развернул её и ещё раз прочитал записанное там слово «К и т л а л и».

— Нашёл время кормить голубей! Солнце уже садится.

— Уже иду, — пробормотал Кайт, пряча бумажку в карман.

— Ваша милость Мелкон и господин сателлит! Какая удача! — к ним подошла женщина с длинными рыжеватыми волосами. Краска у корней уже сошла, и только ярче подчёркивала преждевременную седину волос. Старомодного покроя платье оживляла нитка бус из огромного фальшивого хрусталя.

— Здравствуйте, — радушно произнёс Кайт.

Биджой, вспомнив о церемониале, укрылся за спиной Бога: восторженные оды от такого нелепого создания скорее унижали.

Женщина между тем за пару минут выложила всю свою историю. Она оказалась преподавательницей языковой школы. Жила вместе с дочерью, порхающей с праздника на праздник, потому это почти было жизнью в одиночестве. Женщина говорила быстрым, высоким голосом, пытаясь словами заполнить пустоту своих дней. Потом замолчала, иссякнув, а в глазах задрожали слёзы.

Кайт протянул платок, в который она уткнулась лицом, громко высморкавшись. Немолодая одинокая женщина, каждый день рассказывающая у доски об изменении слов, а после возвращающаяся в свою неменяющуюся жизнь. Случайно нашедшая кого-то, кто просто может выслушать. Она ещё долго говорила о планах на остаток летнего отпуска, зная, что большинству из них не суждено сбыться. Завтра она проснётся с тем же ощущением ломоты и ватного бессилия в теле, наденет платье, помнящее её ещё молодой, и отправится по привычной тропе вдоль реки.

Откуда-то из-под моста донеслась мелодия флейты. Женщина встрепенулась:

— Надо торопиться, а то опоздаю на распродажу в супермаркете. Спасибо вам! Приходите сюда ещё! Я часто тут гуляю в это время, — она замахала рукой. Огромные стеклянные бусины качнулись, ловя свет заходящего солнца.

— До свидания!

— Я думал, она никогда не замолчит, — пробормотал Биджой.

Кайт грустно смотрел ей вслед. Снова послышался тихий звук флейты, ему вторил голос, напевающий детскую песню.

* * *

Ночью Кайт смотрел в разрисованный луной потолок и никак не мог заснуть. Чайк, профессор, госпожа Амалтэйи, сердящийся на него Стинэй, учительница у реки. Город, где он не знал ни души, внезапно наполнялся людьми, с которыми он был связан и которые были связаны с ним. Интересно, успела ли учительница на распродажу и пришла ли её дочь сегодня пораньше, чтобы вместе съесть приготовленный на двоих ужин?

Словно воочию видел он мягкие, увядшие черты женщины, крупные стеклянные бусины, внутри которых таяло заслоняемое облаками солнце. Воздух тяжелел, наполняясь дождём и солью. Надо было возвращаться, но Кайт продолжал идти по набережной туда, где над деревьями возвышался стеклянный серый купол. Заросший травой стоял старый музей. Ветер трепал отклеившиеся афиши с изображением морских глубин.

Он обошёл здание и оказался перед огромным серым куполом. Снова появилось ощущение безотчётного страха. Но мальчик продолжал идти по низким ступеням, уже зная, что не найдёт моста.

Холодные пенные волны разбивались о камни набережной, оставляя солёные следы на старых джинсах.

«Что там внутри?» — подумал Кайт. Высокая волна ударила в ограду, словно хотела забрать в пучину и металл, и человека. Глаза защипало от соли. Он вытер лицо, потом подался вперёд, словно пытаясь догнать исчезнувшую в океане волну. Что-то случилось с куполом или с его зрением, или с воздухом между ними — серое стекло начало терять непрозрачность зеркала. Покровы таяли, а за ними в пересечении ржавых реек показался подвешенный на тросах белый скелет кита.