Над Британией не восходит солнце (джен)

Скрип преследует тебя повсюду. Скрипит твое перо, выводя ровные строчки на гербовом пергаменте. Скрипит кресло, древняя рухлядь, которой давно пора на свалку. Скрипит чернильница, если ее закрывать и открывать, а это приходится делать часто — чернила теперь нужно экономить. Скрипит твой стол и скрипит стол твоего соседа Мерфи. Скрипит мистер Рейнольдс, ваш начальник, хотя и затруднительно сказать, как именно он это делает. Скрипит дверь в канцелярию, стоит лишь кому-то ее отворить. Кажется порою, что скрипит все Министерство. Но и это еще не все. Скрип пробирается и за пределы этих древних стен. Скрипит Лондон. Скрипят эскалаторы в метро и автомобили в переулках. Скрипит лестница в подъезде дома, где ты снимаешь квартирку. По знакомству, конечно, иначе тебе не по карману. Скрипит паркет и колченогий табурет. Скрипит твоя кровать. Скрипит вся твоя жизнь, Перси. И только кафель в ванной не скрипит. Он хрустит.

Так было не всегда. Всего три года назад ты впервые вошел в эти стены, полный амбиций и жажды признания. Ты сел простым клерком в этот зал, вон за тот, сейчас заваленный неразобранными бумагами, стол. Министерская Канцелярия — ничего серьезного. Правки ошибок, переписка официальным языком, ссылки на законы, сбор подписей и печатей. Низшая ступень министерской бюрократии. Ты справил пару документов и сделал небольшой проект для отдела Международного сотрудничества. Потратил на него часов двадцать и сделал хорошо. Уже через неделю тебя заметили и перевели к ним в отдел. Как ты понял по косым взглядам, работать в таком темпе и качестве тут было не принято. И это был твой шанс на карьеру. Неоправдавшийся шанс. Твой начальник, мистер Крауч, оказался невменяемым, а потом и вовсе пропал. Ты же как-то не думал об этой стороне вопроса. Начальники такого уровня не могут быть нездоровы психически, так ты считал. Что ж, выходит, что могут, потому как альтернативные объяснения еще более возмутительны. Новый глава отдела быстренько разжаловал тебя обратно, посадив помощником своего родственника. И никто ему и слова не сказал.

Во второй раз ты провел в канцелярии две недели. Это были непростые дни. Ты поругался с семьей. Все их “выше головы не прыгнешь” и “расти нужно постепенно” тебя раздражали до безумия. Безамбициозный отец, еще более безамбициозная мать… Если подумать, то из всех них амбиции были только у парочки ходячих ужасов, но их ты терпеть не можешь по другой причине. Смело скажи, Перси — они мудаки. Скажи это вслух. Нет? Ладно. Так или иначе, семья тянула тебя на социальное дно, вот. И ты решил порвать эту связь. Прошелся по отделам, нашел обливиатора, мистера МакКензи, он сдал тебе эту скрипучую квартиру в Лондоне. Маггловский район, отвратительные коммуникации, камин в двадцати минутах пешком, никакой магии и суровая консьержка. Но тогда это была долгожданная свобода. Никаких взрывов на этаже, никаких “уже пора спать”, никаких “посиди и пообщайся с нами, нам скучно”. Шикарно, если подумать. Было.

Как всегда, в трудную минуту ты зарылся в работу. Ничего не замечая, ты клепал документы, справки, уведомления и статистические отчеты. И ты снова вытащил счастливую монету из мешка. Сам Министр отметил тебя и взял к себе. О, это было сладкое ощущение. Оно было похоже на счастье, очень близко. Это было злорадство. Секретарь Министра Магии. Это — карьера, это — признание. Ты утер нос отцу, ты справился. Вот как ты считал. И ты еще им всем покажешь. Или нет, даже так — показывал им вот прямо в тот момент, вот так. В отличие от мистера Крауча, Корнелиус Фадж не ценил качество делопроизводства. Он ценил лояльность, и ты был лоялен, максимально лоялен. Ты повторял его слова, более того — ты искренне верил в них, с фанатизмом, без сомнений и сожалений. Семью твое возвышение не обрадовало и ваши дороги окончательно разошлись. Ты не пустил мать на порог своей квартиры, и откуда она только узнала адрес. Это было зря. Министр дал понять, что хотел бы твоего примирения с семьей, но тут не вышло. Он не стал настаивать, посчитал, что ты порвал с ними для сохранения лояльности ему. Это было частично правдой. Десять месяцев ты верой и правдой служил действующему Министру, пока он не ушел в отставку. Очень некрасиво ушел, публично признав, что был не прав. То есть — порол чушь. И ты верил в эту чушь, Перси. Подставил, в общем, тебя Министр.

И снова тебя ждала Канцелярия. Взгляды, полные яда, люди всегда рады, когда человек падает с высоты, а секретарь Министра в их понимании — это высоко. О тебе судачили в курилках и туалетах. Это было неприятно. Но совсем недолго. Пять дней — и ты восстановлен в должности. А все дело в том, что при передаче дел Министерские бумаги оказались в порядке. Чуть ли не впервые в этом столетии все было на своих местах. Скримджер сумел это оценить. При Крауче ты был за энтузиазм, при Фадже — за лояльность, а при Скримджере — за то, что умеешь работать. Это было тяжело. Скримджер ждал того же качества, но при этом плодил бумаги куда деятельнее Фаджа. Тогда и настал момент признаться себе — ты, Перси, не настолько хорош. Если кто и может в таком темпе разгребать эту кучу дерьма, то этот “кто-то” — не ты. Таких как ты должно быть трое, чтобы работа была сделана идеально. Впрочем, в состоянии “угрозы” ассигнований на секретарей особо не выделяли. Их выделяли на авроров и обливиаторов — тех, кто боролся с “угрозой”. Ничего нового в их распорядке дня и должностных инструкциях не возникло, просто оплата их труда радикально возросла. Тем не менее, Скримджер был, пожалуй что, лучшим из твоих начальников. Тебе нравилось думать, что ты не просто делаешь свое дело хорошо, но и приносишь пользу людям. Точнее — Министерству, а уж оно в свою очередь доносит ее до людей. Тем большим было разочарование. Министр трагически скончался от сердечного приступа на рабочем месте. На должность заступил Пий Тикнесс, который наводнил Министерство людьми со стороны. Многие старожилы были уволены или уволились сами в знак протеста. А ты, как это уже водится, оказался в Министерской Канцелярии в четвертый раз. И уже четвертую неделю торчишь тут без признаков улучшений.

Тут многое поменялось за время твоего отсутствия. И меняется дальше. Из двенадцати столов не заняты семь — младшие служащие поувольнялись. Новички приходят регулярно, но количество сотрудников отдела это не увеличивает. Немногие уходят на повышение. Немногие — это не ты. А за остальными приходит “полиция нравов”. Бэйли, клерк, который и придумал их так называть, был вызван ими для собеседования и с тех пор не выходил на работу. Две недели не выходил. А официально этот новый отдел Тикнесса именовался Комиссией по Внутренней Безопасности. И, судя по всему, именно туда тебя ведет хмурый аврор Долиш, пришедший за тобой в обед. Коллеги проводили тебя холодными взглядами, ядовито ухмыльнулся начальник — мистер Рейнольдс, и ты отправился под конвоем в глубину министерских этажей.

Долиш хмур и немногословен, пока ведет тебя сквозь лабиринты коридоров Министерства глубоко вниз. Попадающиеся вам по пути сотрудники тоже сдержаны и погружены в себя. Некоторые провожают тебя сочувствующим взглядом. Слухи о том, что некоторые люди с допросов не возвращаются, бродят по Министерству второй месяц. Раньше, до исчезновения Бэйли, ты полагал все это чушью. После — подумал о состоянии здоровья и даже, может быть, увольнении. Но портфель Бэйли лежал у его стола все это время, и лишь позавчера Констанс, морща курносый носик, выкинула то, что когда-то было предназначено на обед. Констанс до этого тоже вызывали на допрос. И она вернулась в тот же день. Вернулась слегка не в себе и на все расспросы лишь мотала головой и морщилась. На следующий день она пришла на работу в строгой мантии и платье под горло. Тогда-то Бэйли и пошутил про “полицию нравов”. Впрочем, его сразу одернул озирающийся по сторонам Рейнольдс.

И вот сейчас настала твоя очередь. Долиш привел тебя куда-то на промежуточный этаж, где ты не бывал ни разу. Какие-то законсервированные помещения. Буркнув на прощание что-то одобрительное, Долиш отступает в сторону, и ты проходишь в ничем не приметную дверь. Как и везде в Министерстве.

Ждут тебя двое. Мужчина совершенно разбойничьего вида и женщина в форменной мантии отдела правопорядка. Никого из них ты не видел ранее. Тебе указывают на стул для посетителей. Людская молва говорит, что такой стул должен быть чертовски неудобным, для подчеркивания статуса работников Министерства, но нет. Это просто стул. Как и эта парочка. Ты читал о тактике допросов “плохой и хороший аврор”, но тут все не совсем так. Женщина не пытается подкупить тебя обещаниями, а просто старается сдерживать порывы мужика в центральном кресле, который, кажется, никогда не слышал ни о правах, ни о регламенте. А главное его желание, Перси, это дать тебе в морду.

Итак, идут вопросы. Что ты, Перси, можешь сказать о Гарри Поттере? Ты же был его старостой в школе? Отвратительный тип, верно? Нарушал школьные правила? Плохо учился? Неуважение к старшим? Что-то более серьезное? Воровство, наркотики, торговля запрещенными предметами, изучение запрещенных заклинаний? Все это спрашивает женщина, а мужчина ест тебя глазами и лишь на последней фразе смотрит на нее удивленно-вопрошающе, мол, что это вообще такое — запрещенные заклинания? Составив психологический портрет Поттера, переходите к его местоположению. Да, дом в маггловском пригороде Лондона. Литтл Вайнинг или как-то так. Нет, никогда не был. Слышал в семье. Не видел последние пару месяцев точно. Да, по заданию Министра Скримджера. Мужик радостно ухмыляется на этой фамилии. Ты отвечаешь честно, потому что действительно считаешь Поттера прохвостом. Ты таких навидался в школе. Нет, наказать, конечно, было бы неплохо, сколько крови он попил только Фаджу. И не сотрудничал с властями и далее…

Далее вопросы переходят к службе в министерстве. Тут ты на своей волне. Отвечаешь четко, по существу. Физиономия мужика скучнеет, дама из правопорядка сначала пытается углубится в дебри отчетностей, но он на нее рявкает, сразу давая понять, кто тут главный. Кажется, она осталась довольна твоими ответами. Ты служил хорошо последним двум Министрам и готов служить в будущем. Но вопросы затрагивают новую тему. Больную тему. Семья. Она у тебя большая. И вопросов много. На каждого родственника. Как давно виделся? В каких отношениях состоял? Причины таких отношений? Как бы ты охарактеризовал этого человека? Какие у человека взгляды на жизнь, на общество? Поддерживал ли такой человек Поттера? Мать, отец, братья, сестренка, тетушка Мюриэль… Знаком ли ты с неким Барни Уизли? Не знаком? Бы ли ты на свадьбе своего брата Уильяма? Отчего же, ведь ты сказал, что отношения у вас ровные? Ясно. Как насчет таких имен, как Моника или Уэнделл? Не имеет значения, родственники ли они тебе. Слышал что-нибудь в семье? Бывал ли когда-нибудь за границей?..

Вопросы сыпятся один за другим. Женщина что-то пишет в своем планшете, порою черкая. Мужчина смотрит на тебя с интересом, уже менее плотоядно и слегка удивленно. Ты запоздало понимаешь, что своими ответами ты можешь навредить своей семье. Ох, что это, Перси, откуда такое странное ощущение? Видишь, это совесть. Ничего себе, а ты и забыл, как это. Нет, ты не хочешь навредить семье, даже Фреду с Джорджем. Хотя уже в целом поздно. На третьем часу допроса поздновато выстраивать новую линию поведения.

Наконец вопросы о семье заканчиваются. Женщина потирает виски, мужчина выглядит довольным. Жизнь учила тебя, что честность — всегда лучший вариант. Что же, возможно, что нет. Это может быть дорогой урок. Но остался последний вопрос. Простая формальность, мистер Уизли. Не то чтобы они сомневаются, мистер Уизли, но протокол допроса предполагает. Кто, мистер Уизли, может подтвердить, что вы собственно и есть мистер Персиваль Уизли? От этого имени тебя коробит. Так тебя называла только тетушка Мюриэль. Мужчина истолковывает гримасу неверно. И говорит, что семья не считается. Ты с ней не контактируешь, они тебя не видели уже давно. Даже отец. Ты предлагаешь коллег. Не подходит. Они тоже под подозрением. Что касается тех, кто уже все прошел — ты не должен знать, кто именно. Скримджер и Крауч мертвы. Фаджу не до тебя. Преподаватели из Хогвартса не видели тебя два года. Вне Министерства ты ни с кем толком не общался, и вот так вдруг выясняется, что у тебя… никого нет? Печально, Перси. Допрашивающие не слишком довольны таким ответом и продолжают настаивать. Ведь ты же не затворник, Перси. Ты можешь общаться с людьми. И это не психотерапия. Неужели все настолько… Погодите-ка! Ну точно, Пенелопа. Вы виделись в этом году. Пусть отношений вы больше не поддерживаете, но иногда переписываетесь. И это достаточно близкое знакомство, не так ли? Да, мистер Уизли, подходит. Ты с облегчением сообщаешь, как написать Пенелопе. Допрос закончен.

Было не так уж и страшно, не так ли? На выходе тебя ждет аврор Долиш. И приведенный им следующий допрашиваемый — Амос Диггори. Один человек выходит — один заходит. Тебе это в высшей степени неинтересно. Сейчас, пока Долиш ведет тебя бесконечными коридорами, ты не испытываешь ничего, кроме облегчения. Купаясь в этом чувстве, ты не сразу замечаешь, куда тебя привели.

Штаб-квартира обливиаторов. Уже поздний час, и на месте только один человек. Долиш что-то бурчит про “после комиссии” и уходит, оставляя тебя один на один со старым знакомым. Как говорил Чарли, твой любимый брат, в какую бы пещеру ты ни сунулся — в конце всегда ждет дракон. И сейчас, когда на тебя со всем возможным скепсисом смотрит бородатая физиономия мистера МакКензи, ты понимаешь правдивость его слов.

У нас проблемы, Перси. Это тебе, собственно, говорит мистер МакКензи. И ты с ним согласен. У тебя проблемы. Понятно, почему Констанс ничего не рассказывала о допросе — она не запомнила. Но мистер МакКензи понимает проблему по своему. Ты — его квартирант, объясняет он. И платишь ему деньги. Не так много, но курочка по зернышку. И по процедуре он должен стереть тебе память. О допросе и о себе. Но если сотрет о себе — ты забудешь, что платишь ему деньги. Может, и не забудешь, но ручаться нельзя. У тебя будут вопросы. А этого стоит избежать. Если стереть память о допросе, но не стирать о нем — ты будешь помнить, что память стирали, и можешь стать параноиком. Тоже не крутой расклад. Он все это говорит, а ты никак не можешь прийти в себя. Допрос тебя вымотал до невозможности.

В конце концов спрашиваешь — что он, собственно, предлагает. Он вздыхает. Ты же свой, Перси. Так что с тебя — по-братски, пятьдесят галлеонов. Это больше твоей месячной зарплаты. Видимо, сейчас твое лицо — просто находка для физиономиста, и он сразу сбавляет до сорока. Ты предлагаешь тридцать семь, почти все, что у тебя есть, и он соглашается. Ты никогда не любил и не понимал этот элемент человеческих взаимоотношений, но кажется, что твоя честность сегодня дала еще одну трещину. Давать взятки бесчестно, но иногда очень полезно. Если не хочешь забыть, где живешь, и отправиться на поклон к матери.

По дороге домой, шагая по ярко освещенному Лондону в компании мистера МакКензи (не таскать же с собою этот куль с золотом?), не сдерживаешься и спрашиваешь — каково это? Брать деньги с людей за услуги, в смысле. Мистер МакКензи не удивлен твоему вопросу. Он уверен, что у тебя бы получилось отлично. Голова у тебя на месте, Перси, сообразишь. Это очень приятно и общественно полезно. И доходно. Со всех сторон хорошо. Как ты думаешь, Перси, спрашивает он, какой отдел в Министерстве самый коррумпированный? Ха, нет, не обливиаторы, это было бы неплохо. Головой подумай. Не сегодня? Ну ладно, отдел Тайн. Ты только прикинь. Если тебя увольняют, твой отдел расформировывают, прекращают финансирование, аннулируют статус служащих, а ты все равно ходишь на работу как ни в чем не бывало и сам содержишь немаленькие площади за свой счет, то ты кто? Наивный энтузиаст с интересной и любимой работой? Не смеши мой сюртук, Перси, как же, целый отдел энтузиастов, все семнадцать человек. Нет, мой юный друг, это означает, что ты — взяточник, которого очень мало интересует официальная оплата твоего труда.

Дома ты отсчитываешь галлеоны в громадные ладони мистера МакКензи. У тебя остаются на руках две монеты и еще около десяти сиклей мелочью. Это не катастрофа, ты можешь дотянуть до зарплаты. Ну, ты надеешься на это. Опыта голодания у тебя не было все же. Но не идти же в Нору с этим. Такого твоя гордость не стерпит. Ты ворочаешься на холодных простынях, дав себе слово стараться лучше и начать зарабатывать больше. Потому что вот так вот перебиваться от месяца к месяцу — совсем не здорово. И да, найди себе друга, Перси. А то даже денег занять не у кого. Невеселые мысли завершают один из худших понедельников твоей жизни. Так ты считал.

Новые дни не приносят облегчения. Коллеги воспринимают твое возвращение с допроса без энтузиазма. Хмурится и что-то строчит в карманный блокнотик мистер Рейнольдс. И ничего не меняется. Горы бумажной работы, сопроводительных актов, пояснительных записок, уточнений, уведомлений, справок. Фальшивые окна показывают фальшивую метель, хотя осень еще только вот-вот начнется. Ты начал ходить пешком в Министерство, чтобы сэкономить на летучем порохе, и начал питаться фастфудом вместо министерской столовой. Туда ты теперь заходишь только за чаем. Чай в Министерстве бесплатный. Но никто не заинтересовался твоими талантами, не забежал в спешке и не перевел тебя туда, где тебе более подобает быть. Сейчас ты бы согласился и на департамент правопорядка. Или даже магического транспорта. Главное — не в отдел к отцу. В Министерстве тем временем кипит работа, на фонтан в Атриуме ставят новую статую, образуются новые отделы и комиссии. Ты изучаешь эти списки в надежде на повышение, но ни одно название не кажется тебе привлекательным.

Так проходит неделя, наступает второе сентября, день, когда случился “инцидент”. Ты все, как обычно, проморгал в своей Канцелярии, но в этот раз переполох добрался и до вас в виде все того же аврора Долиша. Он скучающим голосом предлагает всем покинуть помещение и собраться в Атриуме, пока он проверит тут все на наличие уязвимостей. Сказано — сделано. Коллеги рады незапланированному перерыву, и лишь мистер Рейнольдс недоволен. В Атриуме стоят сотни человек, и эта толпа активно переговаривается. Слегка проявив инициативу, ты узнаешь, что группа каких-то диверсантов пробралась в Министерство и навела шороху, то ли напугав дементоров, то ли подделав печати, а то ли вовсе устроившись на работу старшими уборщиками. Пытаясь разобраться, ты чуть активнее вклиниваешься в разговоры, и выясняется, что вы все тут вообще-то под подозрением, и во-он та группа авроров в штатском сейчас занимается первичными допросами на предмет того, кто бы мог помогать диверсантам и не прячутся ли их недобитки по углам. Судя по темпам, они как раз закончат к ноябрю.

Инициатива, как известно, наказуема. И наказание приходит к тебе лично в виде пребывающей в ярости Пенелопы. О, она увидела тебя и решила поздороваться. И заодно высказать, или, точнее, громко прошипеть все, что она о тебе думает. О, это скандал, но не очень громкий. Если коротко — она в курсе, что ты назвал ее имя на допросе. И представляешь, Перси, ее вызвали для проверки. И родителей ее вызвали. А она, чтоб ты был здоров, полукровка вообще-то. И у ее семьи сейчас крупные неприятности. С этой самой драной Комиссией по регистрации магглорожденных. И все из-за тебя, дорогуша. И ты даже не отрицаешь. Те слова, которыми она тебя называет — такого ты не ждал даже от Фреда и Джорджа, не то что от интеллигентной Пенелопы. Но она пошла дальше, дав тебе весьма ощутимую пощечину. И, кстати, вторую тоже. От третьей тебя защитил вахтер Атриума, привлеченный шумом. Пенелопа сразу успокаивается, но в глазах ее бушует гнев. Пробормотав что-то о том, что она тебя еще достанет, и еще немного о твоей сексуальной ориентации, она гордо шествует прочь. Люди вокруг тебя взрываются смехом, и никто не хочет помочь. Ты стараешься оказаться подальше от скоплений людей, переждать бурю. Скрыться с глаз всех этих восторженных зрителей бесплатного концерта не получается, и ты останавливаешься у дальней стены Атриума. Уперев глаза в пол, пытаешься не думать том, что ты мало того что посмешище, но и сволочь.

Через несколько минут тебя настойчиво трясут за плечо. Какая-то девушка в министерской мантии и шляпке с вуалью. Наверное, так было модно сотню лет назад, но девушка совсем молодая. А, что? Кровь на лице? Дотрагиваться до щеки больно, Перси. Коготочки Пенелопы оставили пару неплохих борозд на твоей физиономии. Девушка предлагает проводить тебя в медпункт. И ты соглашаешься, больше под влиянием мысли, что так ты сможешь отдалиться от толпы. В медпункте чисто, прибрано и совершенно безлюдно. Запоздало понимаешь, что быть тут сейчас не совсем легально. Однако девушка по-хозяйски отворяет шкафчик и, не дождавшись твоих протестов, принимается за твои щеки. Настойка растопырника и бадьяна делает чудеса. Шрамов остаться не должно. Хотя вид теперь у тебя теперь несколько бандитский. Кстати, обрати внимание, она что-то пытается тебе сказать.

Ее зовут Мариэтта, и она из отдела магического транспорта. И так получилось, что она совершенно, ну прям совершенно случайно, услышала суть вашей ссоры с Пенелопой. И она говорит, что поняла, что ты был на комиссии по внутренней безопасности. И помнишь то, о чем тебя спрашивали. Первый из семнадцати человек, к которым она обращалась. И если ты не против, у нее тут в курительной комнате рядом пара друзей, и, может быть, ты им расскажешь — что там было? Какие вопросы задавали? Это сможет им, ну, помочь… Спасти их жизни. Еще две недели назад ты бы посмеялся над этим. Но сейчас, когда сплошные комиссии для всех и каждого и беседы с правопорядком, и все что тебе высказала Пенелопа… Что же, это им не повредит. А если что, думаешь ты с мрачным удовлетворением, подписок о неразглашении ты не давал и вся ответственность на взяточнике МакКензи. Ты соглашаешься, и Мариэтта, чуть ли не подпрыгивая, провожает тебя снова — в комнату для курения.

Тут тебя ждут четверо. Трое мужчин и женщина. Толстяк в кресле, лысый усач, болезненно худой очкарик и дородная дама. Все они представляются, но ты не запоминаешь имен. Ты волнуешься, сосредоточен на том, что тебе надо сделать. Этот маленький шаг против Министерства. Нужно проявить нелояльность, и это страшновато даже перед такой аудиторией. Тебе суют в руки трубку. Считав недоумение, поясняют — будет странно, если ты выйдешь из курительной комнаты, не выкурив ничего. Потом они учат тебя обращаться с трубкой. Потом ты кашляешь и не можешь остановиться. И только потом тебя слушают эти пятеро. Не перебивая и не торопя. Лицо Мариэтты не разглядеть под вуалью, но она прямо вцепилась в ручку кресла. Толстяк потеет, очкарик вздыхает, дама закусывает губы. Им всем есть что терять, думаешь ты. У них, как у Пенелопы, родственники-магглы или, может, есть кто-то, кто может насолить. Или вот как ты — удружить. Окончательное осознание того, что именно ты виноват в бедах Пенелопы, девушки, на которой ты два года назад мечтал жениться, заставляет тебя прерваться. Начинаются робкие вопросы. То, о чем не спрашивали там, но могут спросить. За неимением лучшего тебя считают экспертом и консультантом. Вы беседуете минут сорок, после чего они начинают по одному покидать комнату. Нельзя делать вид, что вы пришли сюда вместе и с целью поговорить. Это тебе сообщает дама перед уходом. Во всех департаментах, отделах, подразделениях сменилось начальство и до половины сотрудников. И ни одного обжалования, ни одной апелляции, ничего, кроме жалких слухов. Все это в высшей степени странно. Как будто бы это… Оккупация. Это уже говорит усач перед уходом. Вы остаетесь одни с Мариэттой. Она робко благодарит тебя, но и ее, и твои мысли не здесь. Вы замешкались буквально на пару минут, но этого хватило. В помещение входят авроры, и в этот раз — это не Долиш.

И начинается новый допрос. Вас разводят в разные комнаты. Тебя спрашивают много и долго. С перерывом на обед и со сменой допрашивающих. Все дело в том, что уважаемый сотрудник, Корбан Яксли, преследуя диверсантов, обнаружил у одного из них узнаваемо-рыжую шевелюру. Он не разглядел лица, и теперь они намерены выжать из тебя максимум информации. Но ты, даже если бы и хотел, не смог бы им помочь. А сейчас ты не хочешь. У тебя на самом деле нет сомнения в том, кто это сделал, и только один вопрос. Почему рыжая шевелюра — одна? Как бы то ни было, после осознания ситуации ты не в настроении помогать следствию. Ничего толкового от тебя не добившись, тебя отпускают уже после захода солнца. Весь день пошел насмарку: ни поработать, ни поесть, сплошные скандалы.

Но в опустевшем Атриуме тебя поджидает, расхаживая туда-сюда, Мариэтта. Она замечает тебя тоже, и, подойдя друг к другу, вы неловко молчите, как нашкодившие школьники перед наказанием. Неловкие обрывки фраз о том, что вы беспокоились, вопросы, все ли в порядке. Ты замечаешь, что она дрожит. И проницательность в кои-то веки подсказывает тебе то, о чем действительно нужно сказать. О том, что ты молчал. Что не сдал никого из ее друзей и ее тоже не сдал. Что ты не был дураком в этот раз. Она всхлипывает и внезапно обнимает тебя. А ты обнимаешь ее. Потому что — а как же иначе? Не обнимать людей в ответ — безответственно. Вы целую вечность стоите в обнимку в Атриуме, пропуская заработавшихся клерков к каминам, потом выходите в Лондон и гуляете. Кто это предложил — неясно, но вы идете по ночному Лондону, по улицам и площадям, болтая о чепухе и о важном. Об утреннем налете, диверсантах, магглорожденных и комиссиях. О Фадже и Дамблдоре. О Шекспире и Лукасе, о квиддиче и трансфигурации. Вы как будто не можете наговориться, закладывая новые круги вокруг маггловских районов, оставляя позади и аккуратные домики, и высотную застройку, и ночные поезда на эстакадах, и мигалки машин скорой помощи, и даже группу каких-то сектантов. К трем часам ночи вы приходите к тебе. Одно маленькое заклинание позволяет консьержке спать и дальше, а твоя кровать сегодня скрипит особенно сильно. Но этот скрип уже не имеет значения для тебя — его совсем не слышно.

За каждой ночью приходит утро. Завтрак из твоих скромных запасов и долгая дорога обратно. Не сказать, что ты стал сильно счастливее, но тебе определенно стало легче. Ты пытаешься шутить, она пытается смеяться. Вам обоим неловко, но все же что-то вас теперь связывает. Насколько оно велико, это что-то, пока неизвестно, и вам не представилось возможности узнать. На входе в Министерство дежурят следователи из правопорядка, и да, они хотели бы задать пару вопросов мисс Эджком. Касательно ее матери. А вы, мистер Уизли, проходите, не задерживайте. А это обяза… Мариэтта сильно сдавливает твою руку, и слова застревают в горле, превращаясь в громкий кашель. Конечно же, это обязательно. И нет, этого не избежать, можно только броситься в омут вместе с ней. Ты это понимаешь, она это понимает, и следователь, кстати, тоже это понимает. И ухмыляется по этому поводу. Пока ты тупил, Мариэтта успела что-то сказать и теперь тычет тебе в руку монетой. Пожалуйста, мистер Уизли, возьмите. Один галлеон, она же вам его должна. Взяла вчера взаймы, а теперь уж точно не пригодится. Ну пожалуйста, не расстраивайте девушку еще больше, мистер Уизли. Она опускает монету тебе в карман, потому как ты явно отказываешься понимать, что происходит. Тебе едва хватает сил на пожелание удачи, и Мариэтта со следователем скрываются в лифте. Вечером ты долго ждешь ее в Атриуме, но она не появляется. Не появляется ни на следующий день, ни через день. В ее отделе сотрудники отводят глаза, а ее начальница советует не задавать много вопросов, а то, может быть, вы и увидитесь, но тебя это не обрадует.

Мариэтта так и не появилась, но на следующей неделе тебя на столе ждал голубой конверт. И нет, это не от нее. Это предложение о переводе. Ты был готов к любой более оплачиваемой должности, Перси, так получай же. О тебе вспомнила помощница Фаджа, Долорес Амбридж. Видите ли, ей нужен компетентный секретарь. В Комиссию по регистрации магглорожденных. Потому как ее прошлая секретарша, Муфальда Хмелкирк, скомпрометировала себя, а трое ее преемников не обладали квалификацией, что выяснилось очень даже быстро. Корнелиус Фадж, в бытность свою Министром, положительно отзывался о твоих успехах, и она слышала о твоих материальных проблемах, Перси, так что будь добр… А есть ли у тебя варианты? Ты получил жалование вчера, и треть его сразу же ушла мистеру МакКензи. Он намекал на тяжелые времена и повышение квартплаты. Тебе надо на что-то жить и что-то есть, Перси. А работа не хуже других по нынешним временам. Ты соглашаешься, в том числе для того, чтобы не видеть больше унылую физиономию мистера Рейнольдса. Соглашаешься почти не раздумывая.

И это ты зря. В Канцелярии к тебе приходили разные документы. Почти профессиональные тексты, где нужно только расставить запятые, были редкостью. Но куда большей редкостью был неформальный бред типа писанины Людо Бэгмена, которую нельзя было переписать официальным стилем и за сутки. Ты слышал о своей новой начальнице разное, и с одной стороны уважал, с другой — был настороже. Но сейчас все встало на свои места. Неформальный бред не был стилем делового общения Долорес Амбридж. Но тем не менее, ее деятельность была таким бредом. Отсутствие законодательной, доказательной и хоть какой-то другой базы ее не смущало. Попавшие к ней на “переговоры” люди должны были в буквальном смысле доказать, что они не животные. И все это тебе следовало сначала протоколировать, потом приводить в официальный вид и заниматься извещением. Поскольку пост Амбридж был высоким, брала она “по чину”, и ее услуги в случае чего тебе были бы не по карману. Ближайшая помощница Фаджа два года назад, она, видимо, сейчас занималась любимой работой, не помышляла о карьерном росте, но при этом искренне наслаждалась процессом. Она была надменна, высокомерна и вежливо-оскорбительна в речах. От того, что она делает это все не в твой адрес, лучше не становилось. Ты поднаторел в своей работе и протоколировал допросы быстрее, чем писал лекции в Хогвартсе. Но с каждым днем тебе становилось все более мерзко.

Оплату тебе повысили, хотя это не принесло радости. Галлеон Мариэтты ты все так же носил в нагрудном кармане, не решаясь его потратить. Мистер МакКензи все так же забирал себе треть и говорил, что ты далеко пойдешь. Как-то раз, занося ему деньги, ты услышал шепот у самого уха “она жива”, но, обернувшись, увидел лишь незнакомую розовощекую волшебницу-обливиатора, что-то увлеченно записывающую в свой планшет с документами. На следующий день ты уже не был уверен, что тебе не почудилось. Так прошло больше трех месяцев. Ты существовал, не ведая цели в жизни, перспектив и знакомств. На скамье у Амбридж оказывались самые разные деятели волшебного мира — торговцы, кондитеры, аптекари, актеры и писатели. И даже работники министерства. Кому-то удавалось что-то доказать — обычно они были широкоизвестными компанейскими личностями, веселыми и безопасными, и тогда Амбридж поджимала губы. Чуть чаще им удавалось сделать дорогой подарок, в основном деньги, но годилась и ювелирка или просто предметы старины. Большинство же людей, просящие войти в положение, приводящие недостаточные аргументы, давящие на жалость, рыдающие и умоляющие — получали свое постановление об изгнании и перелом волшебной палочки. В лучшем случае. И в одно прекрасное утро перед Рождеством ты понял — это не комиссия для общества. То есть — даже для общества чистокровных ультра-фанатиков комиссия не делает ничего полезного. Цель этой комиссии — набить карманы Амбридж. Ну и оплатить твой… труд?

Тебе стало так тоскливо, так жгуче захотелось почувствовать себя в своем уме, что ты решился поговорить с отцом. Но его не было на месте. Никого не было на месте, кабинет был не заперт, а на столах что отца, что Перкинса было весьма пыльно. Сюда никто не заглядывал уже недели две. С еще большей тяжестью на душе, отработав последний день перед праздником, ты отправился в магазин Фреда и Джорджа. Косой переулок не так далек, и ты добрался еще до темноты. Улица сильно изменилась и напоминала скорее город-призрак из маггловских вестернов. Все магазины и кафе закрыты, никто не празднует вне "Дырявого Котла", и лишь тени мелькают по переулкам. "Волшебные Вредилки" тоже закрыты, открыточка на двери поздравляет с Рождеством и уверяет, что магазин откроется — вскоре. Но неясно когда.

С тяжелым сердцем ты возвращаешься в "Дырявый Котел", минут пятнадцать собираешься с духом, потом берешь щепотку летучего пороха и отрывисто произносишь слово. Нора. Дом, милый дом. Сколько ты тут не был. Сейчас он пуст и безжизненнен. Вещи прибраны, шкафы закрыты, чистая посуда ютится на полках. Пыли мало, но она есть. В один момент ты думаешь, что, быть может, семья в кои-то веки празднует в гостях, например, у Билла, но нет. Нет слишком большого количества вещей. Нет чемоданов, палаток, предметов первой необходимости. Нет стирального порошка в ванной и всех пальто в гардеробе. С запасной верхней одеждой в гости не ходят. И главное — нет фирменных часов Уизли. Дом покинут, и покинут не так давно. Проходишься по этажам, и везде та же картина. Больше всего вещей в комнате Рона. На плакатах двигаются игроки в квиддич в форме вырвиглазного цвета, книги на полке, фигурка Виктора Крама баюкает оторванную руку на окне. Рона забыли? Или же он вовсе… нет, ты не хочешь об этом думать сейчас, лучше пойти дальше. Вот, например, твоя комната. В том же виде, что ты оставил ее, когда уходил. Вот твоя стопка школьных бумаг, нетронутая, твои учебники, которыми, наверное, побрезговали младшие братья и сестра. Вот твоя старая мантия. Застеленная и все такая же удобная постель. Ты мог бы спать здесь. Здесь дом не скрипит, хотя это и ожидается. А вот твой письменный стол. Старые перья, чернильница, школьный микроскоп, чучело лукотруса и какая-то бумага на видном месте. Записка. Мамин почерк. На листе крупными буквами выведено “Беги!”. Там что-то еще есть мелким почерком, но самое время последовать маминому совету. Внизу открылась дверь.

На секунду ты подумал, что это вернулись свои. Но громкий голос аврора Долиша быстро развеивает этот морок. И теперь становится понятно — бежать бесполезно. Тебе некуда идти. Если тебя именно выследили — то работе конец, деньги не забрать, ты никто. Уж лучше сохранить гордость, не уподобляться этим несчастным, но действительно жалким просителям на скамье у Амбридж. Ты показываешься Долишу не таясь. Он вздыхает, и выражение его лица скучнеет. Вы молчите, и он вздыхает еще пару раз, после чего зовет тебя на улицу. Спрашивает — куришь ли ты? Ты рефлекторно отвечаешь “Нет”, прежде чем соображаешь, что вообще-то правильно сказать “Да”. Долиш вздыхает еще раз и затягивается какой-то сигариллой. После чего сообщает тебе, что он так-то должен тебя арестовать. Или как минимум задержать. Потому как отец твой, братья и прочая родня объявлены в розыск. А ты по идее не общаешься с ними. Ты отвечаешь, что, мол, вот так получилось, не специально. Видно, что Долиш тебе не верит. Что он и озвучивает. Ты цепляешься за соломинку. Раз уж прокатило с МакКензи, раз ты видишь, что творит Амбридж, ты набираешься смелости и предлагаешь Долишу денег. Он морщится и отказывается. Молча докуривает и, вздохнув еще раз, говорит, что не будет тебя задерживать. И говорить не будет никому, и шел бы ты отсюда своей дорогой, а он тут все почистит, как будто тебя тут и не было. Не понимая, откуда такая щедрость, ты по-глупости задаешь вопрос. И Долиш отвечает то, чего ты меньше всего ожидаешь услышать от человека, который ходил арестовывать Дамблдора. Джону Долишу все обрыдло. Он не считает себя служащим правому делу, и вокруг творится полная дичь. Он так и говорит. Так что, Перси, он не хочет тебе проблем. А старик твой — хороший мужик, и как он ему потом, если что, в глаза смотреть будет? То-то и оно. Набравшись смелости, ты протягиваешь ему руку и встречаешь удивительно мягкое для аврора рукопожатие. Вы желаете друг другу счастливого Рождества, и ты уходишь отсюда через камин.

Многие люди обещают себе начать новую жизнь с понедельника. Или с началом весны. Или в будущем году. И так вышло, что именно в будущем, одна тысяча девятьсот девяносто восьмом году, увидев, что ты такой не один и что помощи ждать неоткуда, ты, Перси Уизли, начал новую жизнь. Вдохновленный примером Долиша, ты стал использовать свое положение, но, конечно, не так, как советовал мистер МакКензи. Ты стал скрытно саботировать работу Комиссии по регистрации магглорожденных. Ты стал подделывать отчетность. Рассылать предупреждения находящимся в разработке людям. Обладая бесценными знаниями о том, как пройти вопросы Амбридж, рассказывать об этом визитерам. И даже неверно протоколировать их ответы. Конечно, иногда на скамью попадала настоящая мразь, и ей ты не помогал. Довольно часто твоей помощи было недостаточно или обыватели держались слишком вяло и оговаривали себя. Но ты помог многим. Куда там Волдеморту, настоящий Вершитель Судеб — министерский клерк за работой.

Еще четыре месяца ты делал все это, ходя на работу как на разведку вражеской территории. Ты спас весьма конкретного человека, доказав наличие волшебных родственников у Констанс. Рано или поздно кто-то должен был это заметить, но теперь у тебя была цель, и ты жаждал искупления. За то, что наговорил про семью, за то, что подвел Пенелопу. За то, что не вступился за Мариэтту. Твои дни были сочтены, но это только раззадорило тебя. Поэтому ты был очень удивлен, когда в мае, в конце рабочего дня за тобой пришел не кто иной, как мистер МакКензи. И начал он очень издалека. Сказал, что он тебе все это время покровительствовал. Что он ввел тебя в правильную часть министерства и познакомил с нужными людьми. Он верил в тебя, и ты оправдал его надежды. Но пора бы и честь знать. Ты отмазал от Комиссии, по его подсчетам, не менее сорока человек. И возникает вопрос — где же деньги? Почему такой мелкий служащий зарабатывает так много, это не по чину, и нужно делиться. Иными словами, он хочет треть и от этих твоих доходов. На твой ответ, что вообще-то ты это делал бесплатно, мистер МакКензи рассмеялся так, что тебе показалось что сейчас будет землетрясение. Однако он быстро взял себя в руки и тихо попросил не держать его за идиота. На этом всем можно было срубить не меньше тысячи, говорит он. Так что гони три сотни, пока он добрый. Трех сотен у тебя нет. У тебя нет и одной сотни, так-то. Возможно, вы бы договорились, но дух противостояния мерзости слишком въелся в твое сознание. Кажется, ты только что послал его нахер.

За что немедленно огребаешь мощный удар в живот. Ты некрасиво оседаешь на пол, выронив папку и потеряв на секунду возможность дышать. В груди, под сердцем, начинает разливаться тепло. Мистер МакКензи достает палочку и медленно и четко повторяет свою “просьбу”. Эх, гордость всегда была частью твоей натуры, Перси. Это у вас семейное. И ты отвечаешь ему словом из трех букв. Нет. Человеку вдвое больше и сильнее тебя, с волшебной палочкой в руках и, кстати, способного лишить тебя всех воспоминаний. Это было глупо. Он бьет тебя ногой, попадая в бедро. Боль адская. И когда он пытается ударить тебя второй раз, что-то происходит. Точно так же, как и ты минуту назад, мистер МакКензи падает на пол. И больше не двигается. К тебе в кабинет входит другой человек. Розовощекая волшебница.

Обливиатор Гестия Джонс. Член Ордена Феникса. Ну, это она так говорит. Она, мол, давно за тобою издали наблюдает. А ты и не заметил. Она помогает тебе подняться и пытается наколдовать что-то целебное. И рассказывает то, о чем ты давно мог бы подозревать. Что Министерство давно ходит под Волдемортом. Что Тикнесс под Империусом. Что твоя семья в безопасности. И Мариэтта тоже, хотя ее матери не повезло. И много, много разных фактов, которые в кино сообщают только смертникам. Когда ты это ей выдаешь, она чуть улыбается. Жар в груди становится нестерпимым. И правда, говорит она. Что-то в этом есть. Ей действительно нужна от тебя услуга. И ты удивишься — тоже деньги. Один галлеон. Тот самый галлеон, что дала тебе Мариэтта. И который сейчас обжигает тебя через карман мантии. Надо сказать, что ты все же не до конца ей поверил, но когда ты пытаешься отнекиваться, в ее глазах мелькает пламя. Сейчас каждая минута дорога. Давай, пошевеливайся. Он у тебя дома? Нет, она читает в твоих мыслях. С собою. Ну же, давай, настал твой час, говорит она. И ты отдаешь ей монету, прочитав неподдельную твердость в ее взгляде. Она тут же успокаивается и, посмотрев на монету не дольше пары секунд, опускает ее в карман. Поправляет тебе мантию и залечивает синяк на бедре. И спрашивает — хочешь ли ты надрать кое-кому задницу, Перси? За Мариэтту, за Пенелопу, за всех тех, кого ты спасал все это время? Если да, то тебе нужно срочно в Хогсмид, в трактир "Кабанья Голова", к Аберфорту. Так ему и скажешь, что ты пришел надрать пару задниц. А она чутка поколдует над твоим “наставником”. Нет, профессиональная этика ей сейчас не помешает. Давай, Перси, не тупи.

И ты не стал тупить. И потом был Аберфорт. И был узкий проход за картиной. И был Хогвартс. Там ты встретил свою семью. И ты сказал им то, что было нужно. Что ты был дураком. Это было то, что ты искал все это время. Это было признание, искупление, истина в последней инстанции, открывающая затуманенный взор. И мать обнимает тебя, как будто бы не было этих лет, не было ссор и одиночества. А потом вы сражаетесь вместе, и ты видишь многих работников Министерства из новых людей Тикнесса, и ты борешься с ними с особым чувством правильности происходящего. И когда ты встречаешь на той стороне самого Министра, ты бросаешь ему в лицо фразу о своем увольнении. И следующие три секунды твоя жизнь особенно прекрасна.