Семь (джен)

Неужели, это преступление — хотеть, чтобы тебя полюбили?

Костлявая девушка, одетая в лохмотья, сидит на полу в центре грязной комнаты. По её некрасивому лицу катятся слёзы долгожданного счастья. Больше никто не поднимет на неё руку, никто не повысит голоса. Отец и брат отправились в тюрьму, и она, наконец, стала свободна. Отныне родные гниют в Азкабане — они, можно сказать, уже умерли. А Меропа ожила.

Она выходит — нет, она резво выбегает — из дома и кружится, кружится, раскинув тонкие как палки руки.

Меропа, сжимая в ладонях рваный вещевой мешок, уходит из дома, понимая, что больше никогда не захочет переступить его порог. Ей здесь нечего делать…

Вдалеке маячит знакомый силуэт: красивый статный юноша двигается в неизвестном направлении мимо кустов и деревьев. Меропа, заметив его, бросает мешок на землю и бежит к нему, бежит что есть мочи. Теперь она сможет сказать ему о своей любви — теперь, когда она свободна. Но сил в её маленьком хрупком теле не так много, ноги быстро слабеют, и, не добежав до юноши какую-то пару метров, Меропа валится на землю. Том оборачивается. Увидев её, он презрительно усмехается и уходит, не помогая ей встать. Меропа поднимается сама и, утирая слёзы, убегает обратно в дом. Кажется, ей придётся задержаться здесь.

На улице жарко. Красавец Том идёт по протоптанной дорожке, изредка обмахивая лицо руками, словно веером. Меропа ждет его за деревом, держа в руках ведро холодной воды. Лишь бы получилось… Когда Том подходит слишком близко, в который раз облизывая пересохшие губы, Меропа, слабо улыбаясь, указывает глазами на ведро с водой. Том с подозрением косится на неё, но его жажда сильнее его презрения. Он зачерпывает воду руками и жадно пьёт. Том кивает ей в знак благодарности, и в этот же миг безразличие на его лице сменяется почти безумным обожанием. Меропа, бросая ведро на землю, расплывается в улыбке и легонько сжимает его плечо. У неё получилось.

Теперь Меропа живёт в доме Тома.

Том без конца заваливает её подарками. Он смотрит на неё, не отрываясь, и твердит, что она красивая, красивая, красивая. Просто безумно красивая. Меропа сияет, не помня себя от счастья. На свете нет мужчины прекраснее. Она проводит рукой по его лицу, по плечам и груди… Меропа жадно целует его, увлекая за собой на мягкую кровать. Она позволяет себе это удовольствие.

«Но только раз», — говорит она себе.

Меропе приходится бегать в старую ветхую лачугу, которую она раньше звала своим домом, чтобы варить Любовное Зелье. Том никогда не спрашивает, где она была, лишь смотрит на неё влюблёнными глазами, прижимает к себе и шепчет, как он обожает её. Меропа отстраняется и заглядывает в его светящееся от счастья лицо. Она целует его так страстно и пылко, как никогда не сможет эта магловская дурёха Сесилия. Меропа запускает руки Тому под рубашку. Он, улыбаясь, идёт за ней в спальню.

«Это последний», — каждый раз обещает она себе. Она никогда не сдерживает этого обещания.

Меропа нежно улыбается, поглаживая округлившийся живот.

Том, не отходит от неё ни на шаг — если только ему не нужно принести какую-нибудь сладость любимой жене — и без конца повторяет, как он счастлив. Если будет мальчик, она назовёт его в честь Тома.

Меропа знает, что Том её любит. Он совершенно точно её любит, и ему не нужно никакого зелья, чтобы доказать ей это. Да, Том любит её и их ребёнка. Меропа выливает запасы зелья в раковину.

Меропе скоро рожать. У неё просто безумный аппетит, она почти не вылезает из-за стола, а Том совсем замучил бедных кухарок приказами готовить для его жены самые лучшие, самые вкусные блюда.

Они ужинают вместе. Том протягивает ей графин с соком, но в эту же секунду у него дёргается рука, и графин разбивается вдребезги. Выражение влюблённости и бесконечной радости на его лице сменяется ужасом и яростью. Меропа не понимает, что происходит. Том вскакивает, пальцы его тянутся к ножу, но он одёргивает себя и тихим страшным голосом велит ей убираться. Меропа пытается обнять его. Как же так? Он ведь так её любил. Но Том её отталкивает, повторяя, как обезумевший: «уходи, уходи, уходи…»

Меропа, рыдая, выбегает на улицу. На её не укрытые шубкой плечи падает снег.

Меропа еле-еле передвигает ногами, стуча зубами от холода. Сил едва хватает, чтобы открыть дверь невзрачного магазинчика в Лютном Переулке. Дрожащей рукой она протягивает человеку по ту сторону витрины пошарпанный медальон, который только что сняла со своей шеи. Человек протягивает ей пару галлеонов.

— Большего не стоит, сударыня, — алчно улыбаясь говорит он, но Меропе хватит и этого. Сегодня она поест.

Меропе тяжело, холодно и больно, но она продолжает идти. Осталось ведь совсем чуть-чуть…

Силы покидают её, когда она заносит ногу, чтобы подняться, и обмякшее тело валится прямо на ступеньки лондонского приюта. Она почти не слышит истерично обеспокоенных голосов, не видит суетящихся вокруг неё людей, не чувствует, как её берут на руки и несут в тепло.

Это просто невыносимая боль: ребёнок, который вот-вот появится на свет, кажется, вытягивает из Меропы последние жизненные силы. Меропа просит — нет, она умоляет — чтобы ей дали умереть. Из-под простыней доносится детский плач.

— Том М-марвол-ло Риддл… — она собирает остатки своих сил и вкладывает их в эти слова. — Т-то-ом Марв-воло Риддл… — хрипит она, указывая глазами на младенца в руках акушерки.

Перед глазами всплывает светящееся от восторга лицо удивительно красивого юноши. Он смеётся, смеётся, он всё смеётся и не умолкая твердит о том, как она прекрасна. Губы Меропы дёргаются, она закрывает глаза, и больше не видит его дорогого лица.

Разве она не заслужила счастья?

Неужели, это преступление — хотеть, чтобы тебя полюбили?