Гордость Веларионов (джен)

Рейнире было не привыкать к лести.

Весь народ Семи Королевств восхвалял ее, когда она была еще девочкой, ведь так легко хвалить детскую прелесть — Отрада Королевства казалась почти неземной, будучи маленькой красавицей с серебряными волосами и фиолетовыми глазами, точно такой, какими простолюдины хотели видеть своих повелителей драконов.

С тех пор, как пришла первая лунная кровь, ее красота и ее тело превратились в угрозу. Народ шептался о принцессе и ее защитнике, о принцессе и ее дядюшке, о принцессе с членом любого мужчины, который ей улыбнулся, во рту. Те же люди, что в тавернах называли Рейниру шлюхой, в лицо ей говорили, как она добра и милосердна, как чудесно она летает и танцует, и что смотреть на Рейниру Таргариен — все равно что на сияние самого солнца.

Когда же в семнадцать лет ей приказали выйти замуж за человека, который скорее наестся падали, чем сделает своей жене ребенка, хуже судьбы Рейнира и представить не могла.

— Чудесно выглядишь, — сказал ей будущий муж, сидя рядом с ней в зале Драконьего Камня. Здесь он был почетным гостем — по приказу отца Рейниры.

Лейнор, по отцу Веларион, а по матери — Таргариен, гордился своими серебристыми волосами и фиолетовыми глазами старого валирийского рода. Мужчины красивее Рейнира ни разу еще не встречала — «прекрасный серебряный юноша на прекрасном сером драконе», как она говорила всем, кто был готов слушать. Зная остроту ее языка, никто не принимал это за комплимент.

— Твое платье... — светлые брови Лейнора взметнулись, белоснежные зубы сверкнули в улыбке победителя. — Прелестные кружева. Мирийские?

Рейнира нахмурилась, разрываясь между двумя чувствами — презрением и весельем. Неужели у него и правда нет никакого стыда? Он даже не пытается это скрывать. Каждый лорд и каждая леди в Семи Королевствах знали, что такое Лейнор Веларион, знали, какие у него склонности — но вот он сидел здесь, дерзкий, как драконье пламя, и выставлял свои странности перед ней напоказ.

Рейнира представила, как Деймон со всей неистовой темной страстью расточает комплименты ее платью, а не изгибу бедра или пышной груди под ним, и не удержалась от улыбки.

— Я сумел тебя развеселить? — мягко спросил Лейнор. — Рад этому. Может, от меня тебе все же будет хоть какая-то польза.

Рейнира смерила его резким взглядом. Он что, насмехается над ней, тыча в нос таящимся в их союзе оскорблением? Она отпила из своего кубка, не торопясь с ответом, и подавила желание вылить остаток Лейнору на голову — прямо на идеально ухоженные серебристые волосы.

Рейнира повертела кубок в руках, глядя на круги, разбежавшиеся на кроваво-красном вине:

— Едва ли тебя можно назвать великим остроумцем, кузен.

— Может, и нет, — согласился Лейнор. — Но, может быть, если я подберу для тебя еще несколько комплиментов, ты наградишь меня своим смехом.

Он все еще улыбался, легко и спокойно, а Рейнира боролась с закипающим гневом — настолько это все было несправедливо. Как он смеет улыбаться и шутить, когда ей хочется лишь рыдать, кричать и рвать на себе платье, оплакивая свою судьбу, словно простая слабая девица, а не принцесса Драконьего Камня!

— Если хочешь разыгрывать из себя шута, иди гарцевать и петь с Грибком, — сорвалась Рейнира, сделав знак своему виночерпию.

Позже этим вечером, не утерев рот от дорнийского вина, Рейнира властно и резко сказала Лейнору, что ждет многого от своего будущего мужа и не позволит ему позорить себя — ведь их соединят навеки перед богами и людьми.

— Все, чем я владею, станет твоим, — заботливо сказал Лейнор, и даже в винном тумане Рейнира понимала, что это неправда. — Ты получишь все, что захочешь.

— Только не тебя, — сплюнула она, раздражаясь, словно дитя. Ей вспоминались сир Кристон, который так пылко о ней заботился, опасный флирт дяди Деймона, Харвин Стронг и близнецы-Ланнистеры, лорды Бракен и Блэквуд, и дюжины других, кто соперничали за руку принцессы и потеряли ее. — Я не хочу тебя.

Лейнор рассмеялся — странно, пьяновато и отчаянно:

— Я знаю, принцесса.

Встретив ее взгляд, он поднял бровь:

— По правде говоря, я тоже тебя не хочу.

Рейнира уже собралась зарычать на него, прогнать из своего замка и отослать, дрожащего от страха, назад на Дрифтмарк. Но уголки ее рта дернулись, на лице сама собой появилась улыбка, а в горле застряло что-то, похожее на смешок. Рейнира не сдерживала этот смех до тех пор, пока не почувствовала, что может расплакаться по-настоящему — и только после чаши арборского золотого ей стало легче.

* * *

— Джоффри, — совершенно искренне и совершенно глупо предложил Лейнор, когда Рейнира показала ему их первого сына.

Она не собиралась каяться перед ним. Пусть говорит, что хочет — Рейнира была готова обрушить на него всю свою ярость, на языке уже крутились слова для мужа и для всех остальных. Рейнира уже накричала на септу, которая многозначительно вскинула брови, посмотрев сначала на нее саму, потом на ребенка. Она бы с радостью выпорола эту женщину и выкинула на улицу, как шлюху, неважно, защищает ее Вера или нет.

Но Лейнор держал ребенка с выражением, весьма близким к почтению, осторожно гладя прядки темных волос на его голове.

— Джоффри? — повторила Рейнира — меньше всего она ждала от Лейнора такого предложения, этого молчаливого принятия. — В честь твоего... товарища? Рыцаря, который погиб на турнире?

— Он был хорошим человеком, — ответил Лейнор, не глядя на нее: фиолетовые глаза все еще были сосредоточены на ребенке у него на руках, и огромные карие глаза отвечали ему таким же внимательным взглядом.

— Нашему сыну требуется имя старой Валирии, — все, что смогла сказать Рейнира.

Она устроилась поудобнее на ложе и поморщилась от боли, чувствуя себя сущей развалиной, тяжелой и неповоротливой. Толстый живот свисал мешком; Рейнира провела по нему пальцами, ощутив укол беспокойства. Она не раз видела, как мачеха разбухала с каждой беременностью — но стройный стан, которым Алисента завлекла короля когда-то в молодости, всегда к ней возвращался. Несомненно, ее тело ответит ей тем же.

— Как он тебе? — спросила Рейнира, пока ее сын ворковал на руках у Лейнора. — Он великолепен, правда?

— Он — просто чудо, — ответил муж, словно это была чистейшая правда, и встретил ее бесстыдный взгляд: — Похож на твою матушку. Кровь Арренов была в ней так же сильна, как и кровь Таргариенов.

Рейнира подумала, что это хорошая мысль — такая хорошая, что позже поделилась ею с отцом. Старый король, уронив слезу, согласился, что ребенок — просто одно лицо с его обожаемой Эймой и ее предками, темноволосыми Арренами. И объявил, что однажды Джекейрис Веларион станет лучшим королем, которого когда-либо знал Вестерос.

* * *

Когда на свет появлялся их второй сын, Лейнор стоял в другом углу комнаты, нервно кусая губы и скрестив руки на слабой груди. На миг Рейнире подумалось — неужели ее лоно так пугает его даже сейчас, явно занятое иным делом?

Харвин стоял у ее ложа. Это его руку Рейнира стискивала, крича, это он сдерживал ее ярость, изливаемую на всех, кто был с ней в покоях. Молчаливое, верное присутствие Харвина, огромные крепкие руки на ее теле были хорошо знакомы Рейнире, и это немного утешало ее, когда она тужилась, кричала и проклинала все и вся.

Но когда ребенок появился на свет — краснолицый, громко вопящий, такой же темноголовый, как его брат, — Лейнор первым взял его на руки.

— Он прекрасен, — сказал Лейнор, шепотом, будто молясь. — Вот, сир, — он показал мальчика Харвину, весь — искреннее восхищение по сравнению с суровым молчанием рыцаря. — Чудесный ребенок, не правда ли?

Пока мейстер хлопотал над новорожденным, а Харвин стоял столбом, исполнив свою роль, Лейнор присел на край ложа.

— Ты отлично справилась, — мягко сказал он Рейнире, коснувшись губами ее виска, пока та пыталась сдержать слезы. — Он прекрасен. И ты прекрасна.

— Он похож на Джейка, — задыхаясь, сказала Рейнира, сама не зная, откуда пришли эти слова и что они должны были означать.

— Да, моя принцесса, — ответил Лейнор, отводя прядь пропитанных потом волос, упавшую ей на лицо. — Похож.

* * *

Родив третьего темноволосого сына, Рейнира даровала Лейнору то, чего он так хотел.

— Каков он был? — помимо воли спросила Рейнира. В то время после свадьбы она была слишком разгневана на мужа, на отца, на Семерых и весь остальной мир, и едва ли думала о человеке, которого сир Кристон поверг наземь своей булавой, о том, кого называли Рыцарем Поцелуев.

Шесть дней и ночей после свадебного турнира Лейнор провел в безутешных рыданиях, пока умирал его друг, а злые языки болтали без умолку о сире Лейноре, его павшем рыцаре, и о пустом супружеском ложе принцессы Рейниры, как будто тут можно было добавить что-то новое.

— Сир Джоффри, — пояснила она, когда Лейнор озадаченно посмотрел на нее. — Давай же, расскажи мне о нем — о человеке, чье имя носит мой сын.

Помолчав немного, Лейнор сказал:

— Он был хорошим товарищем. Истинным рыцарем. Остроумным, саркастичным — и умнее, чем выглядел. Мне думается, он бы очаровал тебя, моя принцесса. Тебе бы понравились его истории — и его улыбка.

— Я немного помню его, — неопределенно сказала Рейнира, и это даже было в какой-то мере правдой. — У него были довольно красивые глаза.

Когда эти слова сорвались с ее губ, слетев беспечно и легко, как перышки по ветру, Рейнира поняла, как жестоко они прозвучали. Но Лейнор уже успел хорошо узнать свою жену — он мог отличить невольную жестокость в ее речах от намеренной.

С легкой печальной улыбкой он ответил:

— Что до этого, я не могу по правде сказать.

* * *

Мужчины все еще воспевали красоту Рейниры Таргариен, потому что она была дочерью короля, которой предстояло однажды стать королевой. Но ни медоточивые слова, ни дорогие атласные платья не могли скрыть, что Отрада Королевства увядала, что ее лицо стало одутловатым, на талии отложились валики жира, упрямо не желающие исчезать, а на животе остались растяжки.

Она кричала на своих дам, когда те приносили платья, которые ей не подходили, на швей, снимавших мерки для новых, и с проклятиями прогоняла их прочь, называя неблагодарными дурами.

— Ну право же, — сказал Лейнор, растянувшись на ложе, которое они не делили, — зачем волноваться о таких пустяках?

Волноваться? А как бы он себя чувствовал, если б его знаменитая красота, серебряная и сияющая, увяла всего в двадцать один год? Каждый день Рейнире неминуемо приходилось вспоминать об этом. Невыносимая грузность когда-то стройного тела, округлившегося так, что она отказывалась верить своим глазам; непривычная теснота в сиденьях, седлах и платьях; унизительная зависть при виде незамужних девиц или матерей, на которых роды не оставили следа — все напоминало ей об утраченной красоте.

— Если собираешься насмехаться надо мной, — огрызнулась Рейнира, — то лучше уйди в покои, которые мы для тебя приготовили.

Но руки Лейнора мягко легли ей на плечи, поглаживая. Рейнира закрыла глаза на миг. Она жаждала прикосновений и находила много желающих потакать ей — когда-то мужчины вырывали бы себе глаза за один шанс прикоснуться к ней.

Стараясь развеять ее горечь, Лейнор сказал:

— Ты — самая прекрасная женщина во всем Вестеросе, принцесса. Нет такого мужчины, кто стал бы это отрицать.

Харвин никогда не говорил ей таких приятных слов, но это попросту не в его природе. Костолом был воплощением страсти и мощи, ему хватало силы, чтоб с легкостью поднимать Рейниру на руки, как бы та ни растолстела, и бросать наземь, когда ей этого хотелось. И хватало силы, чтоб стонать и извиваться под ней, когда ей этого хотелось.

Но слова — ветер. Деймон часто говорил ей такие вещи раньше, пока еще это было правдой, которую можно сказать легко и беспечно. Рейнире вспомнилось лицо Деймона при их последней встрече, как поджались его губы, когда он скользил взглядом по ее фигуре. В его манерах появилось подобострастие, которого она никогда раньше не замечала, и в нем было больше насмешки, чем в прежней плутовской лести. Вспомнились Рейнире и сильные мозолистые руки Деймона, обхватившие тоненькую талию его жены, и все те женщины, которых он касался этими руками, потому что король не позволил ему обладать ею.

Лейнор же был совершенно другим мужчиной. Несмотря ни на что, Рейнира наградила его легкой улыбкой, и Лейнор просиял, зная, что порадовал ее.

— Только в Вестеросе? — спросила Рейнира, приподняв бровь.

— И в Эссосе, несомненно, — исправился Лейнор. — До самого Асшая мужчины бы восхваляли тебя, если б могли бросить на тебя хотя б один взгляд.

Губы Рейниры изогнулись:

— Тогда я повелеваю тебе, супруг мой, оседлать Морского Дыма этим же вечером и разнести весть о моей красоте. Расскажи мужчинам Асшая, чего они лишены.

— Когда драконы наших сыновей подрастут, мы полетим все вместе, — объявил Лейнор, — пока мужчины до самого Йи Ти не начнут славить Рейниру Драконью Королеву, прекрасную, мудрую и бесстрашную. Четыре посланца лучше, чем один.

Рейнира слегка надулась, настаивая на своем, взгляд Лейнора, полный нежности и веселья, все еще был прикован к ней:

— Но это никак мне не поможет с пекловым платьем, в которое не влезает мой жирный зад.

Лейнор вскинул бровь:

— Мне кажется, что тут виновно платье, а не ты, принцесса! Тебе пошьют еще много платьев, одно лучше другого. Ты можешь войти в свой зал в одной ночной сорочке, и мужчины возликуют — ведь это лучший шелк, который они когда-либо видели.

Руки Лейнора, изящные, бледные и мягкие, скользили по плечам и рукам Рейниры — невинные прикосновения, почти отеческие. Он склонился, чтоб поцеловать ее в щеку. Рейнира задержала дыхание, вдохнув нежный аромат его духов, и, как всегда, удивилась, каким невинным было это касание губ.

— Я оденусь, — заключила она, — и мы спустимся к ужину. Не стоит заставлять их ждать.

Лейнор просиял, сверкнув белоснежной улыбкой, его фиолетовые глаза искрились смехом. Порой он был единственным мужчиной в Вестеросе, который мог вызвать на лице Рейниры улыбку, когда все остальные заставляли ее изрыгать проклятья, задыхаться и кричать.

— Они подождут тебя, моя принцесса. Уверен в этом.