На абре (джен)

Её сердце сжимается и замирает от восторга каждый раз, когда она ступает на дрожащую спину лодчонки, то и дело ныряющей под темно-синюю волну. Пальцы ног, торчащие из босоножек, обдает жаром нагретого дерева. И брызги волн цепляются за подол длиной до пола, соответствующий местным правилам приличия. Честно признаться, она удивительно легко приняла местные идеи о благопристойности, хотя перед переездом пролила много горючих слез над своими мини-юбками. Голая кожа плеч и рук на открытом солнце сгорает моментально. Длинный до пят подол лучше защищает от жары. А необходимость придерживать его, когда поднимаешься по лестнице, — кружит ей голову. Это знакомое по фильмам и читанным в детстве книгам движение: узкая женская рука собирает в легкие складки нежную ткань. Так могла делать Анна Австрийская. Так восходили по каменным лестницам Изольда и Джульетта.

А тысячи уважительных теплых взглядов, полученных ею от встреченных стариков и старух, измотанных водителей автобусов, покрытых цементной крошкой работяг со стройки, обмотанных беловатыми фартуками поваров в придорожных кафе — это, ей-богу, стоит некоторых изменений в гардеробе. А уж взволнованные и нетерпеливые взгляды мужа, окидывающие, впитывающие ее вот такую, укрытую-закутанную до самых пят — они искупают вообще любые неудобства, даже если таковые бы и имелись! Но на самом деле их нет. Она и сама удивлялась иногда, как подошел ей, прямо лег в руку этот знойный, песчаный, крикливый, сумасшедший Город, похожий на восточный базар и площадку для съемок "Звездных войн" одновременно.

Его жаркое, пряное, в ветреные дни наполненное мелкими песчинками дыхание давно уже стало ее собственным. И этот вечный разноголосый, разноязычный гомон людей, собравшихся сюда со всех сторон света, принесших собственные обычаи, манеру одеваться, рецепты и песни. Вот тянет кардамоном вперемешку с крепким арабским кофе — это варит его на плитке тучный улыбчивый иорданец. Вот тонкая смесь ванили и выпечки — это в персидском кафе приготовились воздушные пирожные с кремом. А здесь жар пышет от печи, и черноокие чернокудрые молодцы поют тягучую сладкую песню — это в марокканской харчевне выпекают лепешки на ужин.

Проходит длинный рабочий день, и она уже не бежит, а просто тихо идет домой.

«Чаю будешь?» — окликает ее веселый турок из шавермной на углу. И на душе становится тепло и уютно. И горячий черный чай с имбирем и медом плещется в прозрачном стакане с красным турецким тюльпаном. Полная трудовых подвигов, жаркого воздуха и запаха чужбины жизнь неизменно приносит ей удивительные радости и волшебные мгновения.

Вот и теперь: переправа на абре — всего лишь середина длинного пути на работу и обратно, но сколько притягательного и приятного таится в ней! Езда на автобусе в этом большом и по-восточному бестолковом Городе предполагает стояние в пробках. Жар набившихся в салон усталых людей. Суетные разговоры и сетования. Здесь же, на абре, лишь чистый соленый ветер, серебристые брызги волн, выскакивающих из-под острого носа задравшейся лодки, и улыбки случайных попутчиков.

Абра — это маленькая деревянная лодка, растрескавшаяся от времени. Самое дешевое средство передвижения в этих краях. У нее нет высоких бортов или мягких сидений для туристов. Только широкая скамья посредине, на которую можно сесть с двух сторон, спиной к спине. И просмолённая, старая и растрескавшаяся крыша-навес над этой дощатой скамьей. Потому что в сорокаградусную жару даже самый бедный грузчик не может находиться под палящим солнцем. Невысокие бока абр, уходящие в зеленоватую пленяющую воду Залива, обычно раскрашены вручную. Неимоверно кустарно и нелепо, наивно и искренне. Как правило, абры управляются рулём на верёвочке — он плоский, как хвост у рыбы; просто стоит на корме деревянная дощечка, наполовину опущенная в воду, а от него к шкиперскому месту тянется верёвочка — куда дёрнет, туда и повернёт. А ездят такие абры с помощью старенького мотора, спрятанного в трюме, почти под самым сиденьем рулевого. Самое удивительное, пожалуй, что мотор работает на бензине, а от лодки упорно пахнет корицей и имбирем. Как будто старое дерево упрямо хранит привычные запахи, не желая смиряться со всякими этими новомодными изобретениями. Узкая незатейливая лодка весело летит по волнам. А вокруг нее, близко-близко, летают чайки, зорко поглядывающие в поисках рыбки или брошенной кем-нибудь булки. Их толстые белые крылья рассекают воздух, порождая легкую тень на поверхности воды.

Абра — одна из последних исчезающих реалий прошлого, когда в этих краях не было кондиционеров и скоростных автотрасс, а гордые, блестящие стеклом и металлом небоскребы не тянули свои головы до самых небес. Абры еще помнят верблюдов, навьюченных тюками с липкими финиками и вонючей засоленной рыбешкой. Их борта хранят прикосновения старых сморщенных пальцев рыбаков, живущих от улова до улова. А в сияющих водах залива прячутся тропы, по которым издревле бегали здесь эти утлые суденышки. Когда-то они соединяли порт для большегрузных океанских кораблей, приходивших с залива из далеких стран с местными шумными бойкими рынками: специй, рыбы и тканей. Ложе залива давно углублено и укреплено современной техникой, так что большегрузы сами могут подходить к рынкам, да и вообще, страна живет не столько торговлей, сколько туризмом и недвижимостью. А старые абры скорее из жалости, чем по необходимости, ходят еще по бухточке, разъединяющей две части разросшегося Города.

Пожалуй, ей даже нравится, что на лодке она зачастую оказывается единственной женщиной. Потому что существует более респектабельный и спокойный способ перебраться через бухту: по одному из трех мостов доехать на автобусе до большого вокзала на той стороне и там пересесть на скоростной автобус-экспресс, лихо минующий часть остановок и летящий к городку в пустыне, где она и работает. Но автобусы обычно стоят в пробках на этих чертовых мостах. И в них до нее никогда не долетают мокрые соленые брызги. И они не пахнут корицей и имбирем. Поэтому она предпочитает совершить лишнюю пересадку, пробежать под палящим солнцем пару кварталов и запрыгнуть в эту утлую лодку, чтобы ощутить под ногами живое колебание волн, услышать тихий мягкий стук океанской воды о шершавое днище. Улыбнуться взмокшему перевозчику и пробежаться, уже на той стороне, срезая путь к автобусному вокзалу, через тенистый восточный базар, заполненный кашмирскими шалями, персидскими коврами и остроносыми, расшитыми блестками мягкими туфлями, которые носят султаны или домоседы.

Днем воздух до того раскален, что становится практически густым, и ей приходится каждый раз делать усилие, чтобы втянуть внутрь его зыбкую горячую массу. И все равно он не сразу идет в легкие, а застревает где-то в горле. И ее маленькая легкая фигурка несется и ныряет среди обжигающих камней небоскрёбов и тротуаров, раскалённого железа машин и рекламных плакатов. Вот она добирается наконец до набережной и по шатким мосткам забегает-запрыгивает на уютно покачивающуюся у берега абру. И про себя легкомысленно мечтает, чтобы всё это шаткое сооружение перевернулось здесь же, посреди залива, и бесконечный путь на работу — а ведь будет потом и такой же обратный — вдруг обернулся бы легкомысленным купанием в притягательно-прохладной зеленеющей воде.

Сегодня с самого утра дует ветер. Тот самый — песчаный и колючий, обжигающий и жёсткий — ветер приближающегося лета… В городе он поднимает столбы песка, и в них кружатся фантики, пустые бумажные стаканы из-под сладкого чая с перцем, разбросанные беспечной индусской рукой.

А вот здесь, на заливе, он завивает гребешки волн, и почти на каждой из них, неспешно покачиваясь, сидят чайки, аккуратно сложившие крылья на спине и катающиеся на качелях волны: то поднимаясь вверх, то падая в зелёную глубину.

Бедолага перевозчик никак не может устоять на подвижной палубе. Он не столько собирает деньги с пассажиров, сколько растерянно встряхивает пышными загнутыми ресницами да машет руками, пытаясь ухватиться за столб пристани. В образовавшейся легкой неразберихе молодой смуглый тонкокостный индус вдруг платит за нее. Да, он отдает две сверкающие на солнце лёгкие монетки за совершенно незнакомую ему белую женщину. И, судя по улыбке, тронувшей тонкие изогнутые губы, он чувствует себя в этот момент королем. Конечно, может быть, он и не собирался вовсе за нее платить, а просто лодочник ошибся и взял с него за двоих. Но у него вдруг закружилась голова, и тепло стало на душе от самого предположения, что эта белая женщина может быть с ним.

И вот он улыбается ей, кивая, и тихо говорит: «Не надо, я уже заплатил». И сам смущается своей щедрости, немного пугаясь своей смелости — вдруг она не примет его подарок? А она только легкомысленно улыбается в ответ и бросает легкое: «Спасибо».

Абра меж тем плавно разворачивается и по диагонали пересекает залив. Она проплывает мимо главной мечети, мимо правительственного дворца, рынка специй, базара шелков, голубиной площади. И каждый раз при встрече с волной нос ее задирается к небу, а потом громко плюхается, зарываясь в следующую волну, и тучи брызг искрящимся фонтаном раскидываются по сторонам, обдавая ноги пассажиров приятной прохладой.

А потом, уже на другой стороне залива, маленькая юркая абра всё-таки чуть не врезается в огромную баржу, прогудевшую ей низким басом. Большой корабль раздувает свои деревянные бока от осознания собственной важности и значительности, как хорошо наевшийся бывший бездомный кот. Но, просигналив возмущенно в ответ, маленькая абра всё же выскакивает в последнюю секунду прямо из-под носа морского задаваки: до влажного, крутого, как у деревенской коровы в конце долгого летнего дня, бока уже рукой можно достать. Конечно, вокруг обоих участников встречи в разные стороны немедленно начинают ходить огромные волны, и, естественно, незадачливая абра окунается в них по самые борта, так что девушку с ног до головы окатывает зеленоватой, прогретой солнцем водой. Большой корабль гордо ухмыляется себе под нос, но и пассажиры незадачливой чуть не потонувшей было лодчонки в накладе не остаются: им наконец-то удается увидеть всю подноготную напускной важности. На корме возносящейся ввысь баржи сохнут чьи-то заплатанные носки и драные майки, а на носу уютно устроился ящик с чахлыми помидорами, на кусте наливаются цветом аж три ягоды. Вот баржа неловко качается, и прямо за борт летит огромный мешок с корицей. Какая жалость! Его всплеск и смачная ругань матросов остаются вдалеке, абра же упрямо держит свой путь к неизбежно приближающемуся причалу. Там, на накренившейся узкой пристани, все опоры и столбы которой поросли белыми морскими ракушками, вновь приплывших поджидают уже крики чаек и голубей.

Вот уже совсем близко маячит пристань. Водная часть пути завершена, и девушке опять пора бежать на автобус… И она вдруг думает: «Может быть, для этого молодого паренька те две монетки — это ощутимая трата. Хотя все же нет, не значительная, а скорее, заметная». Сияющий вид парня служит невольным подтверждением ее догадок. Вероятно, сейчас он преисполнен чувством собственного мотовства и благородства.

У пристани паренек, войдя уже в роль монарха, учтиво подает ей руку на выходе с шаткой лодочки на ещё более шаткий настил мостков. «Как вы? — участливо спрашивает он. А потом, покачав головой из-стороны в сторону серьёзно заключает: — Это очень плохой рулевой».

«Вовсе нет, — думает она на бегу к автовокзалу, — такой чудесной переправы у меня ещё никогда не было...»

А потом ещё долго-долго таскает с собой ту монетку, которая так и не пригодилась ей на переправе.