Тлеющие угли (гет)

Не подобало ей такое платье, совсем не подобало... Главам государства, даже бывшим, предписывалось быть на собственной свадьбе исключительно в красном. Украшение брачных одеяний для тех, кто стоял у кормила власти в Набу, было торжественной, праздничной церемонией, которая растягивалась на несколько месяцев. Ее платье должно было быть красным, с золотистым орнаментом, тщательно вышитым руками ее подруг и родственниц. В извивах золотой нити на алом шелке отражалась бы вся история их рода… Ей ли выходить замуж в нищенском одеянии, в этом белом кружевном платье, которое она позаимствовала у Сабе?

Наряд этот, в особенности его головной убор, был не столько старинным, сколько старомодным. Скорее всего, он принадлежал матери или бабушке Сабе, и сама Сабе, когда придет время, наверняка облачится в него с большой гордостью. Но Падме, впервые увидев себя в нем, лишь отметила про себя полнейшую неправильность происходящего.

Нет, не подобало ей такое платье…

Когда она вышла на террасу виллы Варыкино, где ее уже ждал Энакин со священником, которого он подыскал где-то для проведения их церемонии, ощущение неправильности в ее душе нисколько не утихло.

Оно, напротив, лишь усилилось.

Жених ее тоже был далеко не тем мужчиной, с каким ей следовало бы сочетаться браком — она бы в жизни не подумала, что выйдет замуж за человека на пять лет моложе ее. Видимо, и сам Энакин не мог избавиться от ощущения неправильности происходящего. Она заметила, как он нервно обдергивал полы своего джедайского плаща, пытаясь придать ему более гражданский вид, но из этого ничего не выходило. Если бы в ее отношениях с будущим супругом все шло заведенным чередом, то их браку предшествовали бы многие месяцы рассмотрения и оформления документов, призванных связать воедино состояния и судьбы двух семей. Те же Сола с мужем, например, ждали больше года — зато никогда сестра не улыбалась так лучезарно, как в тот момент, когда наконец-то вывела золотом свой фамильный символ на лице супруга.

Но Энакин, разумеется, не прошел бы такого испытания. У его семьи не было ни состояния, ни родословной. Кроме того, он был джедаем, а Совет джедаев за последние тысячу лет удовлетворил всего пять прошений о вступлении в законный брак — из всех представленных. Не суждено им с Энакином вывести свои имена золотом, не доведется им увенчать себя повязками речной богини… Их брак должен оставаться тайной для всех, а сама она в глазах окружающих должна по-прежнему считаться незамужней.

Чем больше Падме думала о своей свадьбе, тем горше становилось у нее на душе. Никаких свидетелей, кроме дроидов. Священник — из ордена, к которому ни она, ни Энакин не принадлежат. Ни Солы рядом, ни отца с матерью. Не вплетает ей в волосы цветы Пуджи, не танцует для нее Руу…

На какое-то мгновение ей вдруг захотелось прервать священника, бубнящего молитву во имя бога, в которого она не верила, и прекратить все это.

Но тут она поймала взгляд Энакина. Он смотрел на нее пронзительно-голубыми, сияющими от счастья глазами так, как умирающий от жажды в пустыне смотрит на воду. Наверное, его чувство к ней и было чем-то вроде жажды — он любил ее, а значит, она была отчаянно нужна ему. И ради этого она готова была мириться со странным, гнетущим, всепроникающим ощущением неправильности происходящего. В конце концов, она хочет выйти замуж за этого человека. А быть за ним замужем означает прежде всего поддерживать его, не так ли?

Подавив дурные предчувствия, она улыбнулась Энакину и сжала его руку.

— Я так люблю тебя, — прошептал он одними губами.

Она знала, что это правда. Знала, что он готов умереть за нее — и что он действительно может погибнуть: после Джеонозиса такая печальная вероятность не исключалась. Эта война несла в себе смертельную угрозу для них обоих, но для него — в гораздо большей степени.

— И я тебя люблю, — прошептала она в ответ, молясь про себя, чтобы его обошла стороной смерть. Ведь он был ей нужен так же сильно, как и она — ему. Их души отныне были нерасторжимо связаны: одному не жить без другого. Это был путь Набу — одна жизнь на двоих.

Священник жестом пригласил их поцеловаться. Энакин подарил ей такой нежный и целомудренный поцелуй, что лишь распалил ее чувства. Но глаза его обещали нечто гораздо большее, и она поклялась про себя принять это — в конце концов, кто знает, когда они увидятся в следующий раз. И вновь промелькнуло предательское сомнение в обдуманности этого брака, но Падме решила, что больше не позволит себе думать об этом.

Выполнив свой долг, священник, довольный, удалился. Ушли и дроиды. Энакин взволнованно улыбнулся и повел ее в дом. Там Падме ласковым жестом потянула плащ с его плеч. Тяжелая ткань с шорохом соскользнула на пол.

— Ты не жалеешь? — спросил Энакин, и в его напряженном голосе явственно проступило беспокойство. Перед ней вдруг вновь приоткрылась на миг та грань его личности, грубая и зазубренно-изломанная, которую она впервые подметила еще тогда, в гараже на Татуине. Эта грань представлялась ей чем-то вроде блестящей струны: только затронь, и вся его личность обнажится перед тобой.

Так вот, значит, что такое брак: опасная близость, граничащая с разрушением личности друг друга, — и осознанный отказ от этого разрушения… Падме положила руку на грудь Энакину, отчего его буквально пронзило трепетом. Он был молод и неопытен — она знала, что будет у него первой. В его глазах светилась любовь, идущая из самой глубины сердца — он не был политиком и не умел скрывать свои эмоции. Вопрос, который он задал, вызвал в ее душе прилив любви и ненависти одновременно. Потому что на этот вопрос не существовало правильного ответа.

— Нет, — ответила она и позволила Энакину взглянуть ей прямо в лицо, даром что была политиком. Пусть этот брак и не был таким, какой она для себя планировала когда-то, но в этом союзе тоже была своя правильность. Она ни капли не сомневалась в том, что этот мужчина идеально подходит ей. Он понимал ее как никто другой. И готов был, подобно ей самой, сражаться за Республику до последнего вздоха.

И если бы не суровая воля судьбы, сделавшая его джедаем, сегодня ее родители и Сола пировали бы вместе с ними, поднимая бокалы за их счастье.

А так — ни пира, ни родных…

Только он и она. Одни на всем белом свете друг у друга.

— Я тоже, — отозвался он, и улыбнулся, не скрывая облегчения. А затем преклонил перед ней колени. Выглядело это немного комично, так как даже в этой позе он, такой высокий, все равно был едва ли не с нее ростом. Но Падме оценила его поступок — ведь он означал, что Энакин читал об их традициях. А значит, сообразила она со смешанным чувством радости и горечи, он понимал, чем ей пришлось пожертвовать.

— Я не имею возможности совершить все подобающие ритуалы в вашу честь, госпожа, — тихо произнес он, вновь окинув ее пламенным взором, и она ощутила, что буквально тает в огне этой любви. — Но я склоняю колени перед вами, своей супругой. Отныне я принадлежу вам и вашей семье — до тех пор, пока вам это будет угодно.

Падме никак не ожидала услышать от него эту древнюю формулу клятвы. Но его слова не вызвали у нее ощущения неправильности. От них, как и от его рук, судорожно вцепившихся в нее в ожидании ответа, исходил лишь жар страсти.

— Тогда преклони колени, Наберрие-ска, — произнесла она, впервые назвав Энакина своей фамилией, и ощутила, как это новое право собственности воспламенило струны ее сердца. Выполняя ее волю, он склонился перед ней еще ниже. А она, протянув руку к его голове, кончиками пальцев провела по его лбу, рисуя древний символ. Пусть у нее не было золотых чернил, как у Солы, но эта часть обряда в любом случае должна была быть исполнена, даже если бы об этом символе не узнал никто, кроме них самих.

— Встань, — сказала она хриплым голосом. Он повиновался, и именно в этот момент ей вдруг открылась вся его личность, во всей обнаженности. Он смотрел на нее глазами мальчика и мужчины с такой надеждой и такой неукротимой страстью, что ей ничего не оставалось, кроме как подарить ему глубокий поцелуй и подтолкнуть к кровати. Если бы их любовь в этот момент обернулась настоящим пламенем, она бы испепелила их без остатка. Энакин подчинился, как и подобает мужчине, грациозно упав на кровать и приняв позу невероятно соблазнительной жертвы.

Падме сделала глубокий вдох — и прыгнула на кровать следом за ним. Может, он и не был тем мужчиной, за которого ей подобало бы выйти. Может, она и была достойна лучшей свадебной церемонии, чем эта. Но ей не хотелось ничего менять.

Возможно, подумала она, когда-нибудь им удастся утрясти формальную сторону их союза — даже если для этого придется пересмотреть все старые законы, которые ему препятствуют. И тогда она золотом выведет свое имя на челе Энакина, чтобы все знали, что отныне он принадлежит ей.

Ну а пока им было достаточно друг друга.

Забыв обо всех опасениях, она вновь приникла к нему глубоким поцелуем. И еще раз начертила знак на его лбу в надежде, что это убережет их обоих.