Джиневра Поттер (гет)

Гермиона не помнила, как шла по коридору после нелёгкого разговора с Кингсли. Только закрыв дверь своего кабинета, она поняла, что по её щекам неторопливо катились слёзы. Ей всегда казалось, что Гарри был счастлив в браке с Джинни, и им можно только позавидовать, но теперь она услышала факты и поняла, что все эти годы Гарри тащил на себе тяжкий груз, которым не захотел поделиться с ней. Она думала, сколько раз у них была прекрасная возможность поговорить по душам, но он ею не воспользовался, а она не настояла. Гермиона стояла на месте и не могла поверить в то, что произошло после смерти Джинни, в то, что Гарри убил двух друзей Манфреда Ланге, в то, что он находился в Мунго и с трудом оттуда выбрался, чтобы зажить спокойной жизнью в Годриковой Впадине. Она стала для него чужим человеком, человеком из другого мира, и он её оставил.

Немногим погодя Гермиона стёрла слёзы на щеках и уселась за рабочий стол. Она хотела не думать о Гарри, но мысли снова и снова возвращались к нему, а сердце болезненно сжималось. Образ Гарри так и всплывал перед глазами, а в ушах звучали его слова в адрес приёмной дочери: «Моя Гермиона». Какая-то девчушка помогла ему прийти в себя, и он назвал её в честь близкой подруги, с которой так и не поговорил. Не объяснил ей, почему так часто находился рядом с её домом, не рассказал, почему они с Джинни так и не смогли развестись, не попросил помощи. Гермиона испытывала противоречивые чувства и качала головой, понимая, что не может на друга рассердиться. Это же Гарри и, судя по его смиренному виду, он многое перенёс и оставил в прошлом. Гермионе хотелось сегодня же вернуться в Годрикову Впадину и обо всём его расспросить, но жестокая мысль, что она ему не нужна, как и остальной мир, удерживала её на месте.

В ближайшие дни Гермиона ушла в работу и только по ночам вспоминала о друге, поглядывая в сторону окна, за которым сверкали звёзды. В эти минуты ей думалось о Годриковой Впадине, о том, как там, должно быть, чудесно и спокойно, учитывая всё, что Гарри там устроил. Ей думалось о далёком Рождестве, о том, как они ходили к могиле его родителей, и в те минуты у них не было никого дороже друг друга. Ей думалось о том, как они могли потерять эту душевную близость.

Однако к концу недели Гарри сам дал о себе знать, впервые прислав ей короткое письмо в маленьком конверте, сделанном, судя по фигуркам, изображённым на бумаге, из детского рисунка. Две несчастных строчки привели Гермиону в крайнее замешательство и заставили позабыть обо всём остальном.

«Привет. Вот нашёл время написать. Подумал, мы могли бы встретиться. Не хочешь зайти вечером?

Всё ещё твой друг Гарри».

В первую минуту она ощущала волнение и радость, что он её не позабыл и захотел поговорить, а возможно и извиниться за всё время отсутствия, но потом Гермиона предалась сомнениям и обиде, порывалась ответить отказом, как и всем другим парням, звавшим её на свидания, но это же был Гарри, её бесценный преданный друг, ему она не могла отказать. Гермиона тяжело вздохнула, написала на обратной стороне того же листка, что обязательно будет, и отправила сову обратно.

Вечером она шагала по улице в Годриковой Впадине и отмечала про себя, что здесь и впрямь стало невероятно уютно и тихо. Безопасно. Прямо как дома. Зайдя за знакомую калитку, она остановилась — в окнах дома было темно, и только на крыше горел огонёк.

— Гермиона, я здесь, поднимайся! — раздался оттуда голос Гарри.

Она повернула в сторону от крыльца и обнаружила у другой стены дома предусмотрительно установленную лестницу.

— Не очень-то любезно звать девушку на крышу и не помогать ей, — упрекнула друга Гермиона, забравшись наверх, и поправила юбку.

— У меня есть для тебя термос с чаем и плед, — ответил Гарри, расстелил последний рядом с собой и похлопал по нему ладонью.

— Хорошо, будем считать, что это тебя извиняет, — присев рядом, согласилась Гермиона, немного тронутая такой заботой. — Так зачем ты меня вдруг позвал?

Гарри улегся на своём пледе, благо, что крыша дома не была крутой и позволяла ему это сделать, и уставился в тёмное небо, где сверкали звёзды. Если бы он только знал, сколько раз за последние дни она по вечерам делала точно так же, подходя в своей одинокой квартирке к окну, невольно подумалось Гермионе.

— Гарри? — снова спросила она.

— Созвездие Большого Пса, — помолчав, сообщил он, — по центру Сириус. Пришлось очки усовершенствовать, чтобы разглядеть. Хочешь взглянуть?

Гермионе внезапно подумалось, что он, возможно, так до конца и не оправился умственно после всех невзгод, и она сглотнула.

— Да нет, я… тебе верю, — осторожно ответила она и потянулась к термосу, стоявшему чуть позади. Гарри нацепил очки обратно, и между ними снова повисла тишина. — Гарри, зачем ты меня на самом деле позвал? Я не поверю, что только посмотреть на звёзды, — упрямо повторила своё Гермиона, не в силах расслабиться и думать о чём-то другом.

Гарри повернул к ней голову, и от его серьёзного внимательного взгляда к её щекам прилила краска стыда за все те мысли в отношении его разума.

— Прости, я не хотел от тебя скрываться или молчать, но так уж вышло. Признаться, я и не был уверен, что из моей затеи что-то выйдет, и что ты правильно меня поймёшь. Но теперь ты здесь и всё видела своими глазами. Как тебе? Понравилось?

Гермиона разомкнула было губы, чтобы возмутиться и сказать, что понять его «правильно» она могла бы очень давно, но тон его голоса и взгляд, прикованный к ней, её обезоружили.

— Да, здесь чудесно, — вместо этого ответила она, в глубине души поражаясь самой себе. Рядом с Гарри её злость всё время утихала, хоть он и не применял к ней магию. — И ты знаешь, я бы никогда тебя не осудила за… эту затею, хоть и, признаться, она меня настораживает.

Гарри всего лишь улыбнулся, и ей показалось, будто их не разделяли никакие месяцы и завтра они снова встретятся в Министерстве, будут говорить о работе или распивать чай, обсуждая какой-нибудь не задавшийся её роман.

— Спасибо, — сказал он и снова уставился в небо, отчего ей сделалось немного полегче. — Ты не замёрзла?

— Нет, нисколько, — ответила Гермиона, но теперь сама не смогла отвести от него взгляда. Ей хотелось разомкнуть губы и засыпать его вопросами и упреками, заставить его признаться в том, что же происходило всё это время, но что-то почему-то всё ещё удерживало её от этого действия. — Мистер и миссис Уизли очень за тебя переживают, ты же помнишь, что они всё ещё считают тебя родным сыном? — осторожно спросила она, чтобы хоть как-то вывести его на откровенность.

— Да, помню, — небрежно отозвался Гарри, всё ещё глядя в небо. Гермиона, поражённая такой скупой реакцией, которую и следовало ожидать, заглотила немного воздуха, но не успела придумать ещё один наводящий вопрос. — Лучше расскажи, как ты поживала эти месяцы? — спросил он. — Встретила наконец кого-нибудь?

— Смеёшься? Конечно нет, я всё ещё жду своего принца, — с долей ехидства ответила Гермиона, ступив на знакомую и безопасную ей территорию.

— Ты привередлива.

— Неправда, я не виновата, что меня окружают одни идиоты.

Они помолчали немного, каждый пребывая в своих мыслях. Гарри вдруг приподнялся и протянул к ней руку. Гермиона от неожиданности задержала дыхание, когда его ладонь коснулась её щеки, а изумрудные глаза проникновенно заглянули в её глаза.

— Ты очень хороший человек, Гермиона. Уверен, ты ещё… обязательно кого-нибудь встретишь, — сказал Гарри отчего-то дрогнувшим голосом.

— Может быть, — неопределённо ответила она, ощущая дрожь, бегущую от груди к горлу и мешающую ей говорить. — Гарри… — Пользуясь близостью между ними, она положила ладонь поверх его ладони. — А как же ты? Ты думаешь когда-нибудь вернуться к миру?

— Когда-нибудь да, — ответил он и повернулся к термосу с чаем, отчего вся магия, возникшая между ними, тотчас развеялась. — Управлюсь с делами здесь и тогда посмотрим.

Гермионе сделалось не по себе, нежность, подползавшая к её сердцу, сменилась отчаянием, болью и обидой. Ей показалось, что Гарри позвал её сюда не только, чтобы погладить, как обиженного щенка, но и шлепком напомнить, что их разделяют другие миры, хоть они и живут в одном. Гарри, вероятно, не видел потрясения в её глазах, но грудную клетку Гермионы затопило множеством чувств. Она твердила себе, что ни за что не сделает ему больно и не станет напоминать о погибшей жене, твердила, что её имя — это табу, но сейчас ощущала, как это самое имя и всё, что с ним связано, стоит между ними, точно гора, которую нельзя обойти, а можно только взобраться.

Гермиона больше не могла терпеть и рискнула.

— Гарри, если ты хочешь со мной о чём-то поговорить… О Джинни, о себе, о чём угодно, то я готова тебя выслушать.

— Мне не о чем говорить, — ответил он хмуро и в этот раз уставился вдаль.

— Брось. Ты не можешь меня обманывать снова, — настаивала она. — Я же вижу, что ты хочешь что-то рассказать. Может, тебе станет от этого легче. Не хочешь попробовать?

— Нет, — резко ответил и устремил к ней такой суровый взгляд, что Гермиона испуганно замерла. — Не знаю, что тебе наговорили, но мне нечего добавить.

Он заметил её реакцию на своё поведение и тут же смягчился.

— Прости… Прости меня, я не пытался тебя напугать. Дурацкая была затея тащить тебя на крышу. Прости.

— Ничего, — потупившись, слабо возразила Гермиона, всё ещё пребывая в растерянности.

Он предложил ей свою руку и придержал, пока она ставила ногу на ступеньку лестницы. Гермиона спустилась на землю и подождала, когда Гарри присоединится к ней. Он оказался так близко, что она не сдержалась и схватила его за плечи, чтобы развернуть к себе и снова заглянуть ему в глаза.

— Гарри, прошу тебя, расскажи мне в чём дело. Я же вижу, тебя это всё ещё гложет. Я же твой друг, я могу тебя понять, что бы ни произошло.

— Понять? — тихо переспросил он, застыв перед ней, как перед вершителем судеб. — Что именно ты хочешь понять? Нравится ли мне здесь? Очень. Я наконец-то свободен и делаю то, что мне по душе.

— Ты это уже говорил, — ответила она, всё ещё держа на его плечах свои ладони, которые, будь в его глазах хоть толика ответной нежности, ей бы хотелось поднять выше и приложить к его щекам. — Гарри… я понимаю, тебе всё ещё очень больно, но это ведь не пройдёт, если ты не поговоришь хоть с кем-нибудь.

Он молчал какие-то секунды, но ей казалось, что они тянулись невероятно долго.

— Если я тебе скажу, ты уже никогда не будешь на меня смотреть так, как сейчас, — наконец заговорил Гарри и снял одну её ладонь с плеча, чтобы поднести к своим губам.

При других обстоятельствах это действие её бы сильно взволновало и смутило, но сейчас Гермиона с нарастающим беспокойством чувствовала, что пробилась к его душе, что снова вернулась в их дружескую колею, из которой их отношения вот-вот могут перерасти в нечто большее.

— Ты ошибаешься, этого ничто не может изменить, — ответила она.

— Ничто? — переспросил он и наклонился так близко, что мог бы её поцеловать. — Даже если я скажу, что это я убил Джинни? Ты уверена, что сможешь после этого смотреть мне в глаза и называть своим другом?

От неожиданного вопроса Гермиона замерла, и Гарри, покачав головой, посчитал это ответом.

— Тебе лучше уйти и больше не возвращаться, — тихо сказал он и отправился к дому.

Гермиона, выйдя из транса, поняла, что он сказал какую-то нелепость, вероятней всего, наговорил на себя, счёл себя виноватым из-за какой-нибудь оплошности и извратил всё, что на самом деле произошло на его глазах.

— Гарри! Гарри, подожди! — воскликнула она, тронувшись с места, но было уже поздно.

Гарри прикрыл за собой дверь, и Гермиона остановилась на крыльце с занесённым в воздухе кулаком. Упрямо стучать и будить детей, которые наверняка уже спят и видят сны, ей не хотелось. Она спустилась с крыльца и замерла посреди огорода. Вокруг царили необыкновенная тишина и покой, чего нельзя было сказать о волнении и беспокойстве, разразившихся в её душе.