Джиневра Поттер (гет)

Ещё одна рабочая неделя проходила для Гермионы неоднозначно. То ей казалось, что дни слишком быстро пролетают и близятся очередные выходные, которые можно будет провести в Годриковой Впадине, то она начинала твердить себе, что время тянется слишком медленно и её никто не обязывает проводить выходные вдали от города. Ко второму утверждению Гермиона находила аргументы в пользу того, что она не нужна Гарри и навязываться ему пора бы прекращать. А потом она вспоминала незадавшийся поцелуй на крыльце его дома и прикрывала лицо ладонью. Для неё всё было не так, шло как-то неправильно, и она не могла в этом всём разобраться.

К концу недели Гермиона, как и в прежние времена, вернулась в свою одинокую квартирку и, усевшись на диван, простонала от бессилия. На ближайшей от неё тумбочке, будто назло, лежала стопка книг по садоводству, на окне в пяти горшочках бодро поднимались ярко-зелёные ростки помидора, огурцов, редиса и салата — удачные результаты её опытов — а под окном стояли нарядные детские лейки, миниатюрные грабли и мотыжки. Гермиона развалилась на диване и хмуро уставилась в потолок — это было единственное место, где её взгляд не натыкался на что-нибудь, связанное с Гарри, и не вызывал в груди бурю разрозненных чувств.

К тому моменту, когда она задремала, в дверь постучали, и Гермиона, открыв глаза, устало прошептала:

— Я умерла, Мерлин, хватит.

В дверь постучали снова, но она не подумала подняться, надеясь, что её посетитель, а это, вероятней всего, был кто-то из её ухажёров, кто не мог с первого раза понять, что всё кончено, уйдёт.

— Совсем не рада старым друзьям? — вдруг прозвучал до боли знакомый ей голос, и от неожиданности Гермиона чуть не свалилась с дивана: не каждый бы сумел так легко обойти её, пусть и не сверхсильную, защиту квартиры.

— Гарри?! — спросила она, чудом уцепившись за мягкую обивку, и приподнялась.

Он стоял у порога, держа в одной руке ручку двери, а в другой — корзинку, накрытую платком.

— Прости, что ворвался, но дети всю неделю о тебе спрашивали… Я сказал, что у тебя тяжёлая работа, и ты не можешь каждый раз вырываться к нам, — объяснил он. — И это… Гермиона очень просила тебе передать. Она всю неделю собирала.

Сняв платок с корзины, которая, как оказалось, была наполнена яйцами, он поставил её на ближайшую тумбочку и повернулся обратно к двери.

— Ты… — Его взгляд, как у провинившегося щенка, устремился в пол. Если Гарри и хотел что-то сказать, то на какие-то секунды замешкался и после уже не смог. — Ладно, не буду больше мешать, — произнёс он вместо чего-то, о чём напряжённо думал.

— Гарри! — воскликнула Гермиона, подскочив с дивана, и поспешила навстречу. — Гарри, подожди!

Он прикрыл дверь и остался на месте, вынужденный к ней повернуться хотя бы из приличия и уважения.

— Да?

От близости с ним Гермиона растеряла все пришедшие на ум мысли, но в этот раз не позволила себе слабости. Её руки схватили его за ворот рубашки и притянули к себе. Гарри замер в её крепких объятиях, а она отчаянно прижималась к нему всем телом, ощущала соприкосновение нежной кожи своей щеки с его грубой двух-трёхдневной щетиной. Она держала одну ладонь на его спине, а другую подняла выше, прямиком к его взлохмаченной шевелюре, в которую смело забрались её пальцы.

— Прошу тебя, расскажи мне всё, — прошептала Гермиона на ухо Гарри. — Скажи мне, что тебя так мучает. Скажи, что такого произошло между тобой и Джинни. Гарри, я пойму, даже если тебе кажется, что это не так.

— Этого… нельзя понять, — сдавленно произнёс он, ожив, и осторожно приобнял её в ответ.

— Можно. Но ты не даёшь мне даже шанса. Почему? — Гермиона немного отстранилась и заглянула ему в глаза. — Что я такого сделала, что утратила твоё доверие?

— Совсем наоборот, — ответил он, взяв её за плечи, и потянул к себе. Гермиона инстинктивно закрыла глаза, когда его губы коснулись её лба. — Тебе бы я доверил даже свою жизнь.

Гермиона глубоко вздохнула, снова посмотрев ему в глаза, и взяла его за руку. Гарри от её решительности не воспротивился пойти за ней к дивану. Она уселась первой и потянула его за собой. Гарри присел рядом и молча пронаблюдал за тем, как она при помощи нескольких взмахов волшебной палочки притянула с кухни поднос с заварочным чайником и чашками. Гермиона протянула ему чашку и вложила в ладони. Гарри немного отхлебнул и снова посмотрел на неё.

— Я не такой, как ты думаешь… — хмуро начал было он, но Гермиона приложила к его ладони свою и легонько направила его чашку обратно к губам.

— Ты пей, — мягко сказала она, — поможет расслабиться. Я сама недавно увидела этот рецепт в одной из книг, пока искала для вашего огорода всякие заклинания…

Гарри криво улыбнулся и продолжил попивать чай. Гермиона втянула носом необычный аромат из своей чашки и тоже немного отхлебнула. Через какие-то минуты Гарри перестал прямо сидеть, как находящийся под высоким напряжением столб, и, поставив свою чашку на парящий в воздухе поднос, откинулся на спинку дивана. Гермиона повторила это за ним, и их плечи соприкоснулись.

— Я никогда не переставал тебе доверять, — признался Гарри и опустил взгляд, заметив, что Гермиона в знак поддержки вложила в его руку свою. — Просто после всего, что мы пережили, мне не хотелось, чтобы ты снова погрязла в моих проблемах. Я не хотел, чтобы ты всё это знала и забывала про саму себя.

Гермиона покрепче сжала его ладонь и, сглотнув, вдруг подумала, что даже если он сейчас начнёт лить слёзы по Джинни, то она это выдержит. Как бы горько ей от этого не стало самой, ради Гарри она была готова и на это.

— Так что произошло? — осторожно спросила она.

— Ничего особенного, — помолчав, ответил он. — Я ошибся. Очень здорово ошибся, и мне этого уже никогда не исправить.

Гермиона молчала, и продолжение не заставило себя долго ждать.

— Знаешь, я ведь искренне верил, что люблю Джинни. Она мне и вправду нравилась… раньше.

— Как это? Разве что-то изменилось?

— Да… изменилось. Мы с ней изменились. Война нас изменила, но мы этого не заметили… Я всё ещё помню, как я думал о ней, в смысле, о Джинни, когда мы скитались с тобой и Роном по лесам. Помню, как я радовался тому, что она не пострадала. Сейчас я понимаю, что мне по-детски хотелось, чтобы все мои друзья и их родные были живы, а особенно те, с кем меня что-то связывало. Возможно, это было только чувство вины, страха, неловкости за то, что они сделали для меня, или это было глупое желание снова вернуться туда, где не было потерь, где мы были только подростками… Не знаю. После войны я снова был с Джинни, а она была со мной, и мне казалось, что мы вроде бы были счастливы.

Гермиона сглотнула, почувствовав, что у неё вдруг пересохло в горле, а Гарри сжал её ладонь в ответ и продолжал:

— Но потом мы поженились и стали жить вместе… — Его взгляд ушёл в сторону, и на какие-то секунды в квартире повисла тишина. — Вот тогда наши детские мечты и желания рухнули, столкнувшись с реальностью. Джинни не понимала, почему я работаю мракоборцем, к чему мне снова риск, и твердила, что на спортивном поприще я бы достиг куда большего, а я не понимал, зачем мне это всё. Да, мне нравилось играть в квиддич, ловить снитч, но делать это на публику… снова рваться к победе… Нет, оно того не стоило. Я всю жизнь был известен и не хотел стать ещё и прославленным игроком. Разговоры об этом или глупые вопросы, чего же я тогда хочу добиться в жизни, настолько меня раздражали, что я стал меньше проводить времени дома, бросил интересоваться успехами квиддичной команды Джинни и не хотел никуда выезжать. Это было по-детски глупо и жестоко, я знаю, и Джинни раздражалась на меня и твердила, что она мне не интересна. Мы ругались… всё чаще и чаще… пока она не заявила, что нам лучше разойтись.

Гарри вздохнул и помолчал немного, а Гермиона терпеливо ждала и не отводила от него взгляда.

— Признаться, я и сам тогда удивился, как всё было просто на самом деле, — через какие-то мгновения заговорил он. — Помню, Джинни заполнила тогда соглашение, и мы позвали к нам Кингсли, чтобы всё решить быстро и без скандалов… Я готов был отдать ей половину состояния, да даже больше, ведь я не мог ей дать то, чего она так хотела и заслуживала. Но к тому моменту, когда пришёл Кингсли, мы снова поцапались… Джинни ехидно назвала меня благородным героем, а я вместо того, чтобы промолчать и поставить подпись, взорвался… наверное, устал с работы и только. Сам не понимаю, зачем я наговорил ей про её несносный характер, слепоту и всё такое…

— И что она? — спросила Гермиона, заметив, что Гарри слишком долго смотрит в одну точку.

Он повернул голову, и их глаза снова встретились.

— Она взорвалась в ответ. Злобно сказала мне: «Конечно, я же не твоя Гермиона, с ней тебе было куда проще шляться по лесам и трахаться в палатке».

— Но… Но между нами же ничего тогда не было! — возмутилась Гермиона, уже не в первый раз слыша, как её записывают в любовницы или жены Гарри только потому, что они друзья и раньше часто проводили вместе время. — Откуда… С чего Джинни вообще это взяла?

— Не знаю. Может, ляпнула от бессилия. Может, это Рон с его глупыми фантазиями ей сказал, и она вдруг тоже подумала об этом. В любом случае это привело меня в бешенство, и я сказал, что в таком случае она может складывать свои шмотки и катиться на все четыре стороны. Кингсли понял, что брак мы ещё не скоро расторгнем и ушёл. С того дня мы холодно общались… то снова ругались и упрямо молчали, то не видели друг друга по нескольку дней и спали в разных комнатах… когда как.

— Кингсли… Кхм, Кингсли показывал мне, что за последние три года вы часто направляли соглашения о разводе, — поправив голос, осторожно поделилась Гермиона, снова прерывая затянувшуюся паузу. — Ты… ты был настолько зол, что и потом хотел развесить с Джинни и оставить её ни с чем?

— Не всегда… — медленно ответил он. — Я готов был отдать ей столько, сколько она попросит, но она злилась… возможно, она искала причину нашего разлада и не могла найти, поэтому и твердила про мои измены, а я не хотел подписывать документы и тем самым признавать их. Да, я не мог её любить так, как она хотела, возможно, я больше не был влюблён в неё, как мальчишка, который, подрастая, заметил возле себя красивую девчонку и захотел познакомиться поближе. Я повзрослел и поздно это понял. Возможно, я никогда её и не любил… так, чтобы по-настоящему. Но я её уважал и хотел от неё того же, а она всё не хотела понимать очевидного и твердила своё. Это выводило меня из себя.

Гарри первым не выдержал и дотянулся до подноса, чтобы налить себе ещё немного чая и утолить жажду. Гермиона в ту же минуту тоже отпила из своей чашки, и они снова оказались близко к друг другу, откинувшись на спинку дивана.

— Знаешь, она как-то вернулась после провала своей команды домой, а я вместо того, чтобы её поддержать или хотя бы поинтересоваться, не сделать ли ей чаю, не сказал ни слова и уткнулся в газету. Не хотел больше быть для неё благородным героем и выслушивать упреки за это. Она тогда жутко разозлилась и сказала, что лучше бы у неё тоже был любовник. Сказала, что у неё есть знакомые мужчины, которые проявляют к ней интерес, но она не отвечает им из-за меня, а я такой неблагодарный, что не ценю её и хожу на сторону.

— Она имела в виду Манфреда Ланге? — уточнила Гермиона. — Вроде бы они были лучшими друзьями…

— Может быть. — Гарри немного нахмурился и пожал плечами. — Я помню, как я отбросил газету и, поднявшись из-за стола, сказал ей, что если она только попробует «сходить на сторону», то тогда я сам устрою ей известность и вышвырну из своего дома. Сказал, что в этом случае меня не напугает ни ухудшение здоровья её родителей, ни вопросы журналистов, ни что бы то ни было. Сказал, что мне и развод в этом случае дадут без её согласия. Вот тогда я и погубил её, Гермиона. Одними только словами, — прибавил он и уставился в сторону окна, за которым сгущались сумерки.

Гермиона, конечно, понимала, что услышать такое для Джинни было страшнее удара, но в то же время она понимала, что и Гарри приходилось нелегко. Он и в школьные годы взрывался и из-за меньших обвинений. Один только Снейп или Амбридж, коловшие его словами, доводили его до ярости. Гермиона снова взяла его руку в свою.

— Почему ты мне так ничего и не рассказал, Гарри? Я понимаю, что ты не хотел меня втягивать, но… но я бы тебе помогла. Виноват ты перед Джинни или нет, но зачем надо было так мучиться? Зачем ты приходил к моему дому и отгонял от него всяких нарушителей, когда мог поговорить со мной откровенно, и мы бы вместе что-нибудь придумали? — взволнованно засыпала она его вопросами. — Гарри… ты не должен был молчать, — повторила Гермиона и положила его ладонь к себе на колени, чтобы приложить к ней и вторую руку.

— Я торчал у твоего дома не потому, что хотел с тобой поговорить… — ответил он, всё ещё глядя в сторону окна, за которым для него как будто бы открывались мрачные картины прошлого. — Вернее, я бы очень хотел с тобой поговорить… о чём угодно, но не об этом.

— Тогда зачем ты приходил ко мне? У Кингсли есть докладные на твои дела. Не говори мне, что не мог набраться смелости, чтобы подняться.

— Ты не представляешь, как мне временами хотелось подняться… — проговорил он, заставив её в очередной раз немного смутиться, — но я находился там, опасаясь за тебя.

Гермиона вдруг выпустила его руку и подалась вперед. Из-за её движения Гарри был вынужден оторваться от созерцания вида за окном и посмотреть ей в лицо.

— В каком это ещё смысле «опасался»? — спросила она. — Разве мне грозила какая-то опасность?

— Думаешь, когда я сказал Джинни, что произойдёт в случае её измены, она молча это проглотила? — ответил Гарри вопросом.

— Но она бы… Нет, я не верю! — возмущённо возразила Гермиона и закачала головой. — Она бы никогда мне не навредила! Она не такая, нет, ты ошибаешься!

— Она-то нет, — спокойно согласился Гарри. — А вот её дружки… может и да. Знаешь, когда она умерла, я встретился с одним из них… Ланге, ты ведь называла? Так вот, мы выпивали с ним и его друзьями как-то, вспоминали Джинни, её умения, красоту… и он вдруг сказал, что это я довёл её до смерти, а я не стал спорить, и это его жутко разозлило. Он принял лишнего и мстительно пообещал, что раз я не дал его «подружке» быть с ним, то тогда они развлекутся с моей, а то я слишком хорошо устроился. Ну тогда я и не выдержал…

Гермиона замерла, не в силах говорить. Гарри сам протянул к ней руку и приложил к щеке.

— Я не мог допустить мысли, что хоть один из них приблизится к тебе… К единственному моему близкому и дорогому человеку. Если я и наделал в своё время бед, то разгребать это только мне.

В глазах Гермионы невольно образовались слёзы, одну из которых он стёр большим пальцем.

— П-почему… почему ты не пришёл ко мне? Г-Гарри… я же не маленькая, — сдавленным голосом произнесла она. — Я могу за себя постоять. Я… смогла бы тебе помочь. Н-ничего бы этого… не произошло.

— Я не мог смотреть тебе в лицо, я ни на кого не мог смотреть.

— Почему? Гарри, почему? Я не понимаю, не понимаю, — повторяла Гермиона, качая головой, — что тебе всё время мешало? Неужели ты думал, что я от тебя отвернусь?

— Вовсе нет.

Он тоже приподнялся и протянул к ней вторую руку. Гермиона чувствовала его тёплые ладони на своих щеках, чувствовала ласковое движение его пальцев, стирающих её слёзы.

— Тогда что такого произошло со смертью Джинни, что ты так казнишь себя и меня заодно? — спросила она.

— В тот день мы тоже поссорились, — тихо ответил он, убрав свои руки от её лица, и снова уставился в сторону. — Я уже не помню, из-за чего именно… Помню, что был на кухне, кажется, ужинал, а она только вернулась домой и швырнула мне в лицо какие-то бумаги. Я поднялся из-за стола, и мы снова начали разборку… В какой-то момент она достала волшебную палочку и направила на меня. Может, хотела дать таким образом пощёчину или просто пригрозить… вроде бы я что-то сказал, что ей не понравилось, и она не сдержалась… Я помню, что уклонился от нескольких не очень-то серьёзных заклинаний, но когда она пустила в ход свой фирменный летучемышиный сглаз, моё терпение лопнуло…

Гарри вдруг сильно сомкнул губы и замолчал, как будто бы не в силах преодолеть внутреннюю преграду, и Гермиона приложила обе руки к его колену.

— Что? Что ты сделал? — спросила она.

— Знаешь, я часто спрашиваю себя, действительно ли мне хотелось применить к ней «Экспеллиармус» и иногда сомневаюсь в ответе. Но тогда я был так зол, что хотел вырвать у неё палочку из руки и переломать, а вместо обезоруживающего заклинания применил отталкивающее… Все её поганые летучие мыши полетели к ней. Я смотрел, как они её облепили и рьяно кусали, смотрел и ничего не делал. Она кричала, размахивала палочкой, а я смотрел и думал, ей поделом. И только, когда она осела на колени и закрылась руками, я применил контрзаклинание и ушёл к себе. Не видел её полдня и думал, как хорошо, а после обеда услышал в коридоре странные звуки, зашел к ней в комнату и понял, что её одолела лихорадка. Я отнёс её в Мунго, но было уже поздно… Вот тогда я понял, что я наделал… в какое я превратился чудовище… и был согласен на любой приговор.

Он прервался и тяжело вздохнул.

— Но… как же Испания и… всё остальное? — только и смогла в замешательстве сказать Гермиона, отпустив его колено.

— Всего лишь жалкий вымысел, — ответил Гарри. — Кингсли тогда прибыл первым и стал уверять меня, что новость о смерти Джинни и без того взорвёт магический мир. Я не был с ним согласен, мне было противно от самого себя, но потом пришла ты… мистер и миссис Уизли… Все те, кто меня поддерживал и любил, а я не мог вам даже смотреть в глаза… я хотел провалиться под землю и не слышать всё то, что вы говорили.

Гарри покачал головой и наконец снова посмотрел Гермионе в лицо.

— Знаешь, что самое чудовищное во всём этом?

Она молчала, не представляя, какое ещё признание он извергнет на поверхность из своей истерзанной кровоточащей души.

— Не то, что Кингсли придумал всю эту историю про Испанию и не успевшее поступить в Мунго лекарство, не то, что я знал, что моя жена лежит мёртвая в палате, пока все другие надеялись на чудо. Нет. Самое чудовищное в том, что, если бы я только посмотрел, какие бумаги Джинни швырнула мне в лицо в тот роковой день, ничего бы этого не случилось.

Он покачал головой и ненадолго опустил глаза, отчего Гермиона вдруг поняла, что едва дышала последние минуты, и жадно втянула в себя воздуха.

— В день своей смерти Джинни подписала согласие о разводе, сама отказавшись от всего, — после заминки произнёс Гарри. — Она наконец тоже повзрослела и перестала верить в сказку про отважного Мальчика, Который Выжил, но я вместо того, чтобы попросить у неё прощения и уйти, всё испортил. Это я её убил, и мне этого уже никогда не исправить.

Он поднялся с дивана и снова покачал головой, как будто бы отталкивая от себя все слова возражений.

— Вот почему тебе стоит держаться от меня подальше, Гермиона. Я не заслуживаю ни тебя, ни твоей доброты и любви. Я… люблю тебя… гораздо больше, чем сестру или друга — было бы глупо это отрицать — но я всё ещё надеюсь, что у тебя всё будет хорошо с кем-нибудь другим.

Гермиона потрясённо смотрела на то, как Гарри уходит к двери, и ей казалось, что её пошатнувшаяся реальность вот-вот станет страшным кошмаром. Она так долго ждала, когда же он обратит на неё внимание, как на девушку, а не на отзывчивого друга, а теперь Гарри под воздействием от своего признания сказал и то, как сильно желал её отгородить от всего и любил, но добровольно отказывается быть с ней, желая утопить себя в болоте вины. Все его слова и поступки, за которые он не мог себя простить, утратили для Гермионы значение по сравнению с главным. Простая уборщица в Мунго сказала ей какие-то недели назад куда больше.

«Ты бы видела с каким концертом он нас покидал… На весь коридор кричал, что никому свою Гермиону не отдаст».

Только память о ней помогла Гарри прийти в себя после кошмара, омрачавшего его жизнь. Он разглядел её в глазах какой-то девчонки, за которую уцепился, и выбрал изгнание. Он наказал себя куда сильнее, чем смог бы кто-то другой, но даже вдали от всех не забывал о ней. О своей Гермионе, которую тоже любит.

— Гарри!.. Гарри, подожди!

Гермиона подскочила на ноги и побежала за ним. Гарри трансгрессировал из коридора, и она в последний момент схватилась за его руку. Магия без проблем перебросила их в другое место. Они очутились на мягкой траве перед куполом защиты Годриковой Впадины. Их головы освещали своим сиянием звёзды и неполная луна.

— Мне нечего тебе дать, кроме денег, но вряд ли они тебе нужны, — сказал Гарри. — У меня есть только мой новой дом и дети, моя свобода, которая далась мне дорогой ценой, и больше ничего.

— Мне ничего не нужно, — ответила Гермиона и потянулась к его губам.

Он не ответил на её поцелуй, но это её не смутило.

— Я никогда не найду себе парня, с которым буду счастлива, потому что ни один из них не похож на тебя, и не говори мне, что у тебя ни разу не закрадывалось в отношении этого подозрений.

Гарри молчал и не сдвинулся, даже когда она сама взяла его лицо в ладони.

— Ты не чудовище и никогда не смог бы им быть, уж я-то тебя знаю, — смотря ему в глаза, произнесла Гермиона. — Ты ошибся, жестоко ошибся — это со всеми бывает — но это не делает тебя преступником. Ты не виноват, что ваш брак с Джинни не удался. Многие браки распадались и без измен, сами по себе. Ты… Пожалуйста, не перебивай, — попросила она, заметив, что он распахнул губы. — Ты сделал всё, что было в твоих силах, и мы оба знаем, что ты не хотел убивать Джинни. Так уж вышло. Если тебе станет от этого немного легче, то… я тебя понимаю и прощаю.

Гарри приложил к её ладоням свои и закачал головой, кажется, не соглашаясь с её доводами, но Гермиона не дала ему возможности так просто уйти ещё раз и потянула к себе.

— Мы с тобой когда-то тоже были детьми и могли заблуждаться. В своём выборе, в чувствах, в каких-то поступках… Тогда это было для нас правильно. Так бывает. Но в чём я точно не заблуждаюсь, так это в том, что люблю тебя, и если ты считаешь, что я тебе совсем не нужна, то наберись смелости и скажи мне это прямо вместо отговорок о том, какой ты плохой.

Он молчал и не двигался, будто сражённый её словами, как клинком.

— Твои дети могут сказать совершенно обратное, Гарри. Они могут гордиться тобой.

Гермиона отпустила его и замолчала в попытке перевести дыхание, а Гарри продолжал смотреть на неё и ничего не говорил. Секунды стали длиться так долго, едва уходя одна за другой. Гермиона чувствовала, как лихорадочно билось её сердце, а к пересохшему горлу подбирался комок. Ей казалось, что она так и осталась неуслышанной, а Гарри вот-вот развернётся и уйдёт. Он вышел из транса, словно преодолев какой-то тяжёлый внутренний процесс, но так и не заговорил. Вместо слов Гарри наклонился и коснулся её губ. Руки Гермиона тотчас обвили его шею, а губы ответили его губам. Они целовались отчаянно, жадно, крепко, так, как Гермиона не могла себе даже представить в своих фантазиях. Гарри держал её в объятиях, и от близости с ним вместо горя, страха, тоски и тревоги её одолевали энергия, возбуждение и необъяснимая, учитывая все обстоятельства, радость. Гермионе хотелось плакать и смеяться одновременно. Рядом с Гарри она снова почувствовала себя живой, такой, как ни с кем до него прежде. Они долго целовались под луной, не замечая течения времени и не думая о прошлом.

— Наши дети, — спустя какое-то время сказал Гарри и взял Гермиону за руку. — Наши дети могут гордиться их мамой и тем, что она сделала для них и их отца.

Он потянул её за собой, и они вместе зашли за купол защиты и двинулись по дороге. Гермиона чувствовала, как у неё горят щёки, а на губы напрашивается глупая улыбка, но не могла ни остановить реакции организма, ни ясно мыслить. Она думала только о том, что Гарри её любит. По-настоящему любит, как не любил несчастную Джинни или кого-то другого. На повороте он покрепче сжал её пальцы и трансгрессировал прямиком к дому.

Они целовались какое-то время на крыльце, а затем Гарри широко открыл дверь, и Гермиона без раздумий ступила за порог теперь уже их общего дома.