Перерождение, или Молиться надо осторожно (гет)

Историю красавицы Данаи вам авторы хотят поведать ныне. Персея, ее сына, право слово, не воспевал ленивый иль безгласный, но мать его, почтенная матрона, родившая известного героя, истории достойна, мы считаем.

Ведь каково ей, девочке веселой, прекрасной царской дочери любимой, внезапно, словно в чем-то виновата, быть в башне заточенною девицей?

Отец ее, Акрисий, царь Аргосский, однажды услыхал, что будет внуком убит, и будет внук тот — сын Данаи, единственной дочурки и любимой.

А тут еще нахальный Прет, братишка, близнец, Тиринфа царь, соперник вечный, к Данае свои взоры устремляет, в которых даже и дурак последний мог видеть уж не родственные чувства, а вовсе даже мужа вожделенье.

Папаша, хоть изрядно закручинясь, жизнь и престол терять не собирался, а потому решил он быстро дочку запрятать в подземелье, да поглубже, и не одну, а с няней верной старой.

За нравственностью как следить девицы, когда она созреет для... Ну, ясно? Уж царь-то знал, и Аргус сотнеглазый не уследит за девственницей юной, коль та войдет в известную всем пору. Да, девы, что созрели, вожделеют порой не меньше юношей, что жаждут возрадоваться плоти единенью, да только не особо признаются и держатся порой куда как стойко, что, впрочем, их природы лишь заслуга и в очередь вторую — воспитанья.

Однако мила нянюшка схитрила, дала подсказку старому балбесу, ведь в башне жить с воспитанницей юной немного будет все же поприятней — хотя бы воздух там, тепло и сухо.

Царь всем сказал, что дочка в подземельях, настроив тут и там полно ловушек для тех, кто возжелает подобраться к Данае, что лишь краше становилась и день за днем милей всех и желанней. Сформировалась девушка чуть раньше, чем папочка любимый спохватился, так что ее красу видали люди и воспевали так, что добралось то и до Гомера, что в тот слух поверил, и до отца трагедии Эсхила.

И только Прет сидел на попе ровно под взором неусыпным Акриси́я, а как прилично стало, так обратно в Тиринф отбыл не солоно хлебавши.

А в башне, — говорил царь домочадцам, — сидит лишь мой противник стародавний.

А почему его не убивают и тот живет себе на всем готовом, и даже ткани посылают часто в корзине, что прислужница-старуха затаскивает вверх по дважды за день, так царского ума все это дело, а вовсе уж не тех, кто вопрошает.

Ну, в результате все ходили лесом, хотя, точней, оливковою рощей, и там довольно вежливо молчали, ведь понимали, и довольно четко, что любопытство — вовсе не причина устроиться навеки в подземельях, а то и упокоиться в землице.

Царь может и разгневаться внезапно.

* * *

Если встать на цыпочки и вытянуть шею, в западное окно башни можно увидеть кусочек городской площади и там — обычных живых людей... А не только Антусу, служанку — няню, растившую ее с младенчества.

Даная не раз просила подтащить стол, чтобы было удобнее, но бедная служанка, сколько ни пыжилась, даже шевельнуть его не смогла. Старенькая уже... Не утерпела Даная и, как Антуса ни сопротивлялась, взялась за то, что ей невместно по праву рождения — кого это все теперь интересовало? Но даже вдвоем — чуть сдвинули махину, и только. А стражникам в их покои — смешно сказать, покои, две крошечных комнатки под самой крышей! — было запрещено входить под страхом немедленной страшной смерти.

Ну вот за что ей это все? Хоть бы слово сказал... Отец, называется. Няня только и смогла подслушать, что виной всему какое-то пророчество. И вроде как она, Даная, для отца опасна. Она. Опасна. Папе! Это ж надо было придумать! Да она ростом ему едва до подмышки! И вообще она девочка, что она сделать-то может?! Как, ну как отец мог в это поверить?! Да гори эти несдержанные на язык пророки синим пламенем!

Можно было поплакать. Или покричать. Закатить истерику. Удавиться.

Все это она уже перепробовала, примерно в такой последовательности. Вот только последнее не смогла — слишком стало страшно и больно, да и Туса, задремавшая было, спохватилась, когда Даная, хрипя, забилась в петле из шелковистой простыни. И хвала всем богам, что спохватилась. После этого Данаю несколько ночей кошмары мучили — то ее кто-то душил, то она тонула... Вдобавок нянюшка целые дни нудила, пока ее воспитанница не поняла — проще поклясться, что больше она подобного никогда не сотворит. Ну так она и не собиралась — одного раза оказалось более чем достаточно. А после кошмаров почему-то хотелось жить как никогда.

Ее молодой здоровый организм оправился и от этого потрясения, правда, не сразу.

Дни шли, обида крепла, а голоса стражников внизу, особенно один — такой глубокий, бархатный — будили странные чувства.

Почему-то ей хотелось коснуться его руки — крепкой мужской руки, опереться на нее, ощутить тепло и силу!

Как жаль, что это было возможно только во сне.

И даже на площадь долго не посмотришь — спина и шея мигом устают. Да и далеко там все — можно увидеть только, как солдаты промаршируют через тот уголок, и все. Они отсюда такие маленькие-маленькие — даже лиц толком не разглядеть.

Даная вздыхала, мечтала, страдала, а внутри словно разгоралось тихое, но беспощадное и странно приятное пламя.

И она все чаще просыпалась в смятой постели, обнимая подушку, вся обвитая покрывалом...

Сновидения давно дарили ей то, чего ей так не хватало. Во сне она была свободна как птица, словно к ней вернулась утраченная беззаботность детских лет. Жизнь взаперти: покои, крошечный балкон, на котором росли цветы и пара фикусов, но куда было опасно вставать ногой — камень крошился под весом человека; то немногое, что она могла увидеть в узкие маленькие окна, — вот и все, что у нее было. А еще воспоминания о вольном детстве и рассказы няни о богах и божественных рощах, садах, реках, водопаде...

Она каждую ночь бежала куда-то по оливковым рощам, ныряла в тихие пруды, купалась, вдыхая свежий, чистый воздух, так отличный от спертого из-за коптящих лампад воздуха башне. А с некоторых пор ей начал сниться чудесный сад, где много деревьев, зверей, птиц, где прекрасные цветы и озеро с водопадом. Там она долго гуляла, не торопясь заходила в прохладную воду, брела по ней к падающим потокам, чтобы спрятаться за ними, ловя брызги руками и губами, и любоваться солнечными лучами, так дивно играющими золотистыми отблесками в водных струях. И рядом были звери, приходившие на водопой, рыбы, задевающие ее своими хвостами во время купания, и люди, с которыми можно было поговорить... и помолчать, но молчание это было вовсе не в тягость, в отличие от постылого прозябания в темной башне.

Лежа на спине, нежась под жаркими лучами солнца, долго-долго смотрела в бескрайнее, пронзительно чистое небо. Ее гладкая, такая атласная кожа, умащенная всевозможными притирками и благовониями — Акрисий не скупился, следовало отдать ему должное! — впитывала в себя силу солнца, воды и ветра и утром, после пробуждения Данаи, слегка пощипывала, будто ее прогулки были наяву.

О боги, как же ей не хотелось просыпаться!

Антуса, глядя на нее, только молча вздыхала.

Даная все больше и больше любила ночь. Конечно, можно было и целыми днями валяться в постели — но эти яркие, удивительно реалистичные сны приходили лишь после заката. И только желание вновь окунуться в это волшебство свободы давало Данае силы каждое беспощадное утро. Память не сохраняла подробностей, что можно было рассказать вслух, но внутренний жар был красноречивее любых слов.

Она всхлипнула. Может быть, помолиться? Воззвать к богам и молить о помощи. Требовать справедливости у вечных. Пусть боги смилуются над ней! Пусть вразумят ее отца, чтобы он... Так, а кому? Афине — богине мудрости, вроде вразумление — это по ее части?

Даная наспех умылась, накинула полотняный хитончик, позвала няню, чтобы та помогла ей задрапировать пеплос, и задумалась. В голове царило что-то странное: воспоминания о чем-то приятном, что снилось недавно, мешались с мыслями о богах, и почему-то Данае казалось, что обязательно надо что-то сделать. Да, помолиться, точно, а еще бы жертвы принести — но ведь ее не выпустят из башни! А резать животных в башне... отмывать потом! Ужасно, как же все ужасно!

...Быть может, Гере, покровительнице семейной любви, вдруг, если случится чудо и она поможет, отец снова полюбит свою дочь?

Наверное, способна выручить и Деметра — добрая к людям богиня плодородия и земледелия. Но она... К ней чаще взывали взрослые женщины, достойные матроны, а она еще совсем девушка — услышит ли?

А есть еще Гестия — богиня домашнего очага. Что надо сделать для того, чтобы та помогла Данае вернуться к нему?

А может быть, ее скорее поймет Персефона — ее ведь тоже, как и Данаю, держит в заточении суровый муж?

В конце концов, решила Даная, нужно поделиться своими соображениями с няней — она поможет, точно, ей ведь тоже немного радости сидеть с ней рядом в башне. Разве не хотела бы и она пройтись по саду, спуститься к воде?

— Молиться, милая моя, дело благое и достойное, но делать это следует с величайшей осторожностью, — ответила мудрая няня. — Чтобы никто не заподозрил, что ты всем сердцем хочешь вырваться из заточения. Да и батюшке ты можешь ненароком подвести к опасности. Пока мы не знаем сути пророчества, нужно...

Антуса глубоко задумалась, и Даная едва дождалась продолжения, которое оказалось неожиданным.

— А знаешь, что, голубка? Помолись-ка ты Зевсу! Ведь все знают, что именно Зевс распределяет добро и зло на земле, это он вложил в людей стыд и совесть. Быть может, и царя он вразумил бы — кто, как не он?

— А ведь еще, Антуса, он возвещает предначертания судьбы — их можно увидеть во снах! — обрадовалась Даная. — Порой мне кажется, что я видела во сне что-то очень важное, но, к сожалению, утром мало что могу вспомнить.

— Конечно! Весь общественный порядок и был некогда построен Зевсом, он наш покровитель, обиженных защитник и молящих, ведь это он даровал людям законы, установил царскую власть, это он охраняет семью и дом, следит за соблюдением традиций и обычаев. И ему повинуются другие боги — вот что важно для нас!

— Все, решено! Молиться буду Зевсу, доверю судьбу свою его справедливому суду.

* * *

Ночь... Сегодня ее ждать пришлось особенно долго. Даная знала, чувствовала, что эта ночь будет особенной. Ничего необычного днем не произошло, но душа пела, а тело наполнялось непонятным, но сладостным чувством.

Когда няня наконец погасила лампаду и мирно засопела, Даная уже давно была в постели, укрытая тончайшей тканью, так приятно льнущей к юному горячему телу. Проходя мимо зеркала, она нередко засматривалась на себя: темно-русые волосы крупными локонами спадали чуть ниже плеч, высокая грудь была достойна восхищения, тонкая талия и округлые бедра — о, какой бы она стала хорошей супругой, а потом и матерью... Но это было невозможно, и все, что ей оставалось — ложиться спать и грезить, лелея надежду на помощь богов, шепотом повторяя свои мольбы.

Последнее время, находясь в своем волшебном саду, она начала чувствовать чей-то взгляд. Это было так странно, но Даная почему-то была уверена, что за ней наблюдает мужчина. И, конечно, стала представлять его себе — мужественным, но молодым и прекрасным атлетом. А потом начала придумывать, что он специально наблюдает за ней... что она ему понравилась. Дыхание становилось таким частым, казалось, в груди бьется заполошная птица, но ей было настолько важно почувствовать, что она может привлекать мужские взгляды, что кто-то может вздыхать по ней, желать увидеть вновь. Так что она продолжала придумывать — там, на грани сна и яви.

"Пусть с каждой ночью он будет приближаться", — думала она упорно, а потом и поверила в это.

Кажется, она уже смутно видела его улыбку, взгляд, его божественное тело, которые пробуждали незнакомые чувства, и она трепетала при каждом его незримом появлении.

И каждую ночь она с нетерпением ждала своего героя, порой не отличая сна от придуманных ею же самой грез.

И он приходил, не торопя ее, но проявляя настойчивость. Не произнося и слова, они понимали друг друга. А вчера ночью он последовал за ней на выступ за водопадом, присел на камень и тихо запел. Бархатный голос поведал о его любви, ее неземной красоте и его желании всегда быть рядом. А потом герой ее снов подошел к ней и взял за руку. Его небесно-голубые глаза сияли, губы улыбались, заставляя ее сердце биться все быстрее.

— Я приду завтра, — прошептал он и исчез, прикоснувшись губами к внутренней стороне ладони.

— Я буду ждать, — пообещала Даная, поднося ладонь к щеке.

Вряд ли он слышал ее слова, но это и не имело значения. Завтра ночью этот красавец мужчина вернется и сделает ее своей, она была уверена. Она не откажет ему ни в чем. Пусть это будет лишь сон, но, боги, скорей бы новая ночь!

Как прошел день, Даная не помнила — что-то ела, что-то пила, вроде бы вино... или молоко?

Она едва дождалась, пока няня уснула. Наконец она сможет отправиться в мир своих грез и любви, чтобы подарить себя Ему. Страха не было, но все же волнение сыграло злую шутку — сон никак не шел.

— Я иду к тебе, любимый, — одними губами шептала она. — Еще чуть-чуть, и мы будем вместе.

* * *

— Даная! — отчаянный крик служанки заставил ее широко раскрыть глаза.

То, что она увидела, ей никогда больше не забыть. Струи чистого золота заполонили, кажется, все вокруг — на простынях и на полу, обращаясь в золотые капли, слитки и, кажется, даже монеты. Но не успела она вздохнуть, как все закончилось. Но... золото не исчезло!

— О боги... — только и смогла промолвить она, а Туса уже судорожно сгребала с пола нечаянно привалившее богатство, не глядя на свою подопечную.

Что на нее глядеть? Еще насмотрится. А золото надо прибрать, пока никто не увидел!

Даная удивленно перебирала пальцами золото, рассматривая его — действительно, капли превратились в монеты. Или они ей просто показались каплями?

От недавнего сна щеки ее пламенели. Хотелось петь, летать... и в то же время было так странно — откуда это все взялось? Связано ли это с тем, что ей снилось? Ой, наверняка ведь связано!

Вот только это же все было не взаправду, не по-настоящему, ей только снилось, как... Она прикусила губу. Боги, как же хочется поделиться...

Вещие сны — тех, конечно, известно и разных — немало, но никогда ни один не приносит внезапных последствий, что можно всем разглядеть и пощупать — пощупать реально. Тут же, глядишь, налицо чудеса на земле совершились: звонкой монетой платить за причуды легко и приятно, и ни один из торговцев ни разу в претензии не был: мол, ваши деньги недавно бесследно исчезли, верьте, не верьте, клянусь в том Гермесом.

Что ж ожидало теперь согрешивших Данаю и Тусу? Ведь дар богов — как он есть — никогда не дается впустую: он иль награда, иль рок, и совсем нелегко догадаться.

Дни потекли чередом, и Данаю те сны отпустили, будто рукой беспощадною их отвели в одночасье, вот и страдала она, одинокая, в башне, просто не в силах понять, почему запропал тот красавчик. Или внезапно она оказалась его недостойна? Или любовная ночь по душе не пришлась визитеру?

Так что терзалась она ежечасно и нощно в сомненьях, впрочем, ни мига той ночи она до сих пор не забыла.

Даная не поняла, отчего через месяц у нее как обычно не пошла кровь, да и Антуса не насторожилась — набранное дармовое золото исчезло, но не все, и оставшаяся часть вполне достойно отвлекала мысли от злобы дня.

А злобой были странные фантазии воспитанницы — то рыба у нее вызывала тошноту, то она просила орехов с медовыми пирогами, аж заплакать была готова... Купить можно было все, но золото тратить не хотелось. Однако Даная, ставшая странно капризной, могла теперь доконать кого угодно.

Но даже предположить, что это — беременность, никто из них не мог. Даная — по неопытности, а старая служанка не могла поверить в чудо, да и что там делал дождь из золота с ее подопечной, ее не больно-то интересовало — вот вам надо смотреть на другого человека, когда на вас обоих сыплются монеты и золото? Правильно, смотреть надо, куда больше валится, чтобы быстро-быстро подобрать. Себе. Ну а что — царская дочка никогда ни в чем особо не нуждалась до недавнего времени, да и сейчас ее отнюдь не держали в черном теле — всего лишь в башне. А служанке пригодится!

Антуса, сведущая в травках и отравках, наверное, могла бы что-то сделать, но когда появился живот, что-то делать было уже поздно, и она это прекрасно знала.

"Не гневи богов", — говорила она себе — и понимала, что этого действительно стоило опасаться.

Потому что — а кто еще, кроме них, был способен на такое? А уж если взяла божественное золото... то и отчитаться, наверное, придется. Да и с Данаей поговорить надо, ребеночка спрятать надобно, не пощадит ведь царь невинное дитя!

— Ты беременна... — решилась наконец Антуса.

— Я знаю, — всхлипнула Даная и разрыдалась, костеря отца, судьбу и богов за то, что понесла при том, что в жизни даже ни разу не была с мужчиной.

Антусе показалось, что последнее прозвучало как-то нарочито, словно игра актеров на сцене, но она ведь знала точно: в башню, замурованную снизу, хода не было никому. Кроме ветра и, как выяснилось, дождя. Боги, конечно, но кто же именно?

Дружным шепотом они озвучили раздумья по этому поводу, что удивительно их сблизило. Хотя могло ли быть иначе — живя вдвоем долгие дни и месяцы? Делить им было нечего, служанка-няня воспитанницу любила, та ее — тоже, по-детски, конечно, но шансов повзрослеть у Данаи особо и не было.

Теперь каждый день они сплетничали о богах, благо Антуса знала много легенд, сказок и историй — жизнь она прожила длинную. Кто же "Он"? Аполлон? Гермес? О, ничто не было так увлекательно!

Аид, Гефест и Посейдон были отметены по ряду соображений, хотя по поводу последнего сомнения все же имелись. Дождь ведь та же вода, верно? Но с другой стороны — золото. Гермес. Или сам Зевс. А может, Арес?

— Ой, нет, — Даная даже засмеялась от такого предположения, впервые за неделю, наверное.

— Да кто их, охальников, знает, — ухмыльнулась Антуса.

Да уж, она с каждой новой беседой открывала воспитаннице много нового о пантеоне богов, чего невинной девице раньше было нельзя. Ну а теперь — какая же она девица-то?

А время шло, ребенок в животе рос, и, к счастью для обеих женщин, настроение и здоровье будущей мамочки перестали доставлять им лишние хлопоты. Прошла тошнота, постепенно исчезли перепады настроения, и все как-то успокоилось, и обеим не хотелось думать, что такое затишье бывает перед грозой.

* * *

— Ой, он толкается! — взвизгнула Даная и тут же прикрыла рот ладошкой.

Няня рассказала ей, в чем причина ее несчастий — слухи о пророчестве, данном царю, давно разошлись как круги по воде, добавив немало домыслов, но суть от этого не менялась.

— Если будет девочка, — прошептала Даная, — может, отец сменит гнев на милость?

— Бледность лица говорит о том, что на свет появится девочка, а здоровый розовый румянец указывает на рождение мальчика, — с умным видом произнесла Антуса и задумалась.

Даная была бледной — еще какой! — совсем недавно. Но стоило ей успокоиться, как на щеках снова заиграл румянец. Антуса вздохнула. Кажется, ребенок полностью сформировался, и родится все-таки мальчик. Вызывать преждевременные роды она не умела, но вот принимать приходилось, и не единожды. Почти десяток раз она была omphalotomoi, перерезывательницей пуповины, и семеро из тех детей даже выжили. Ничего особенного.

— Покажи-ка мне свою грудь...

Даная с готовностью обнажилась.

— Странно, — вслух рассуждала Антуса. — Если соски вниз глядят, то девочка родится...

Даная опустила глаза.

— Так хорошо ведь, если девочка? Может, нас выпустят отсюда?

— А вдруг в пророчестве говорится не только о сыне, а вообще о ребенке?

— Но девочка... — Даная недоумевала. — Что может сделать девочка, Антуса?

— Когда подрастет, — грустно и одновременно хитро улыбнулась та, — она сможет что угодно попросить у мужчины — так, что все сделает он.

— Почему ты не говорила мне раньше? — расплакалась Даная. — Я бы попросила кого-нибудь меня увезти!

— Да уж, — няня погладила ее по голове. — Знала бы, сама бы нашла, кто бы нам помог убраться. Ну да ничего — живая, сытая, одетая, не в темнице тебя держат... Живи себе.

— Но все равно пленницей!

— Да ты и пленницей вон что учудила, смогла...

— Я? От меня хоть что-то зависело? И где он, этот бог, или его сын, или кто он там! Нет чтобы помочь — удрал! Антуса... ты говорила, что многие мужчины таковы, но ведь есть нормальные семьи! Папа с мамой... Дядя с тетей...

— Какое же ты еще дитя, — улыбнулась служанка. — Да сколько раз они с другими... хм-м-м, может, и не стоило мне говорить тебе об этом?

— Да? А как же... отец? А мама?

— Мама у тебя тоже не образец супружеской верности. Помнишь начальника внутренней стражи? Ты вполне могла быть его дочкой.

— Ой. А... я точно не его?

— Да вроде не похожа. В зеркало на себя посмотри! Глазки точно от отца, а профиль мамин.

— И волосы...

— Ну да, и волосы. И фигура.

— Но как же они?..

— Да ты сама же видела. Вроде ничего, вполне счастливы.

Вот так и разбиваются наивные девичьи мечты...

Даная хотела было над ними поплакать, но почувствовала, как в ней шевелится малыш, которого она уже любила, и улыбнулась.

Спокойствие Антусы постепенно передавалось и ей, и теперь она с умилением трогала свой живот и мечтательно улыбалась. Антуса, рожавшая девять раз, из которых целых пять — вполне удачно, вспоминала, как это было. Мудро ограничиваясь удачными случаями. Даная внимала. И часто рассматривала собственные соски — ведь если они смотрят вверх, то будет мальчик, сын...

Хотя если родится девочка, то это, наверное, безопаснее, но все же... она слышала, и не раз, как упрекали других женщин в том, что они как-то неправильно вели себя, что их ребенок недоразвился до мальчика и родился девочкой. А еще мелькала злая мысль — ведь если пророчество настоящее, то оно исполнится? И ее сын отомстит отцу за эту башню, за сводящие с ума каменные стены, за то, что ее отрезали от жизни, от семьи, от всего! Ведь ее малыш — ребенок бога!

А если малышка... Она ведь тоже не будет обычной смертной. Или будет?

* * *

Когда Антуса поняла, что время родов приближается, то начала выпрашивать у обслуги башни петуха. После того, как они получили штуки три зажаренных птичек, ей стоило немалого труда объяснить, зачем и почему нужен живой — так, чтобы не возникло особых вопросов... Придумала, будто Даная очень тоскует и хочет завести питомца. В конце концов, можно доставить царской дочери такую маленькую радость?

Царь посоветовался с кем надо, после чего по его распоряжению проверили всех местных петухов — кроме тех, кого уже сварили, конечно, Даная громко поистерила на предмет того, как она хочет птичку, попеняла папеньке на его жестокость, и наконец-то в отдельном мешке им отправили птицу с запасом зерна на пару недель. Кое-кто — а именно: советник царя — вполне справедливо предполагал, что девица вряд ли продержится дольше. Видимо, имел дело с петухами лично.

Теперь по утрам Данае с нянюшкой приходилось вставать куда раньше, чем они привыкли — проклятая птица громко орала, часто ела и все время гадила, а вдобавок еще и линять начала. За ней приходилось убирать, что было, увы, не делом царской дочери, так что Антуса поджимала губы и, зло зыркая на третьего жильца башни, считала дни и мечтала поскорей свернуть его тощую, ярко-рыжую жилистую шею.

Наконец она увидела, как поздно вечером Даная схватилась за живот и беспомощно посмотрела на нее.

— Ну наконец-то! — обрадовалась она, и воспитанница слабо улыбнулась. — Давай, вставай, руками можешь на кровать опереться. Только старайся потише, мало ли. Подумаешь, живот болит, помнишь, как однажды неспелого винограда наелась? Примерно так же и будет, так что переживешь.

И, хищно улыбаясь, двинулась к петуху.

Горластый птиц оказался не промах — начал носиться по комнате как бешеный, Антуса за ним, а Даная то хохотала, глядя на это безобразие, то стонала от боли, то пыталась принять посильное участие в его поимке.

— Что там происходит? — заорал старший стражник, когда подчиненные, озадаченные тем, что слышали, подозвали его к башне.

— Петуха ловим! — призналась Даная, которую только что отпустила боль.

— Зачем? Вернуть хотите?

— Нет, погладить! — рявкнула Антуса.

Царю доложили, что его дочь немного не в себе, однако такое было не в первый раз.

— И не в последний, — вздохнул Акрисий и... даже не подумал ничего делать.

Пока дамы переговаривались со своими стражниками, петух успокоился, и хитрая Антуса смогла накинуть на него мешок, а потом, наконец, и схватить.

* * *

Благодаря словоохотливой Антусе, когда все началось, Даная была более-менее подготовлена и знала, что ее ждет. Каменный пол холодил колени⁽¹⁾, но уже через пару минут ей стало не до этого. Поза на четвереньках ничуть не облегчала боли, но Даная скрипела зубами и изо всех сил сдерживала стоны. Еще не хватало, чтобы кто-то узнал, что происходит! Вдруг ей не дадут родить? Почему-то она думала, что вот родит она малыша, и все образуется.

Антуса с наслаждением прирезала петуха во славу Асклепия в специально отведенном ею для этого углу и молилась, придерживая Данаю, чтобы та не свалилась на пол, когда начались схватки. Роды прошли удивительно быстро и легко, и вот обессиленная молодая мать, обтертая от крови и пота, с усталой улыбкой смотрела, как у ее груди засыпает малыш. Сын.

Значит, все сбудется! Он освободит ее, обязательно освободит!

В голову, которая после схваток и потуг была пустой, мысль о том, как, собственно, это может сделать новорожденный кроха, даже не пришла...

Пришла она немного позже, и вот тогда Даная не на шутку переполошилась. Да и Антуса задумалась — а долго ли они смогут скрывать малыша? Пока ребенок вел себя замечательно — ел и спал. И рос. Плакать ему не давали — грудь матери всегда была наготове, а в остальном дитя оказалось исключительно здоровым и даже каким-то на удивление серьезным. Мать нарекла его сама — Персеем; имя просто возникло в ее голове, когда она брала сына на руки.

А потом у ее малыша начали резаться зубки, и все закончилось...

Не помог никто. Ни няня, которая исчезла, едва только царь со стражниками вошли в башню, где плакал ребенок. Ни треклятый отец Персея, кто бы он ни был и где бы он не был. Ни сам отец, приказавший такое, что у Данаи кровь застыла в жилах. И даже когда их засовывали в ящик — здоровенный, просмоленный — для чего? Зачем? За что?

Гады они. Все гады. Особенно мужчины — все, кроме ее сына.

А малыш все еще сосал ее грудь, словно надеясь на что-то, что позволит им выжить...

Даная всхлипнула, но плакать уже не могла — она уже отрыдала все слезы, все силы.

Их покачивало на волнах, а отлив относил ящик с матерью и ребенком все дальше и дальше от берега...

1) В Древней Греции считалось, что такое положение может облегчить муки женщины.

Вернуться к тексту

Дальше случилось все то, что нам с детства, пожалуй, известно — тырить сюжет оптимально, заметим, коллеги, у древних. Там никому не взбредет как-то вздрючить певца пред законом, авторским правом навеки закрыть все возможности музы — впрочем, у Пушкина, скажем, всем нам стоит и поучиться.

Князь же Гвидон по сравнению с нашим героем Персеем — не прототип, а, выходит, как раз прототипа антоним. Впрочем, достаточно было в истории малых нюансов, чтобы она невзначай повернула внезапно куда-то и потекла совершенно невиданным новеньким руслом.

* * *

Ящик все плыл и плыл — видно, сделан он был корабелом, и сделан на совесть. Знал ли тот мастер, для какого черного дела использовал свои умения? Даная плакала, кормила сына, потом заштормило, и стало уже не до слез, и даже не до того, чтобы обратить внимание на то, что внутри стало подозрительно тесно с подросшим, как в сказке, сыночком. Когда ж наконец успокоилось синее море, она от души вдруг воскликнула, громко выплеснув все, что накипело:

— Не знаю, кто ты, бог, что мне сына без спроса заделал, смотри, теперь как мы с ним сгинем в пучине навеки! Развлекся-то ты, а рожать пришлось мне, кстати, в муках, теперь же и вовсе лишь смерть вокруг нас, и за что? — она сбилась с высокого стиля и просто крикнула: — За что, я спрашиваю? Чем я провинилась? Молчишь? Где же тебе, убогому, набраться сил, чтобы спасти собственного ребенка и его мать! Не бог ты, а фуфло! Не себя мне, но мальчика жалко!

И в этот же миг она с сыном взметнулась из воды так резво, как будто у ящика стенка была не помехой — Зевс услыхал и все-таки решился взглянуть на сыночка. Ну, и Данаю... красавица вроде же, жалко! Тем более, она бесстрашна и искренна.

* * *

В это же время с Олимпа великая грозная Гера, очередные рога наконец-то усердно спиливши, мужу неверному тут же решила открыто поведать все, что захочет любая жена в таком случае сложном. Плюсом к тому, чай, не просто жена, а в нагрузку богиня, даже верховная, паче — защитница прочного брака.

Мифам согласно, богиня сия столько отличалась властностью, строгостью, гневом и нравом жестоким, ревнивым. Так что она поспешила — удачно явившись к моменту, как опустилась Даная, представши с ребенком на ручках, на пол в той зале, где Зевс наконец отдыхал от работы, то есть пиров, но ведь издавна это — работа такая...

К счастью, в лицо с ней Даная была ну совсем не знакома, попа нещадно болела, с размаху отбитая о пол, спину кололо, и волосы длинные все растрепались, словом, она все решить не могла: сразу ниц простереться или, как в детстве учили, учтиво и скромно подняться — все в голове затуманенной ужас как перемешалось.

Зевс же за всеми тремя наблюдал и сидел неподвижно, словно стату́я, безмолвно к семейной грозе уготовясь.

Как же он был удивлен, чуть дыша, что гроза разразилась, но не устами супруги, как принято было обычно — криком визгливым вот этой сварливой ничтожнейшей смертной.

* * *

Даная, еще не сообразив толком, где оказалась и перед кем, поняла только то, что вон тот представительный бородатый и жутко породистый мужик — отец ее Персика. Она открыла рот... и закрыть уже не могла — ее понесло. А кого бы не понесло после едва не суток болтания по морю в ящике?! С ребенком, у которого, между прочим, резались зубки! Только понимание того, что перед ней как минимум полубог, а скорее всего — самый настоящий бог, остановило бедную женщину от срочного прореживания бороды и прочей шевелюры беспутного папаши...

А то, что при этой сцене присутствовал еще кто-то, кроме с интересом прислушивающегося Персея, который уже стоял на собственных ножках и задумчиво посасывал чумазый пальчик, она даже не догадывалась.

— Повтори для меня последний пассаж, дорогая, — услышала Даная и обернулась.

Позади нее стояла высокая и потрясающе красивая женщина в белоснежном, шитом золотом хитоне и прелестнейшей хлайне.

"Точно богиня", — подумала Даная и попыталась крепче прижать к себе сына, но тот лихо вывернулся и словно мячик поскакал к богине, заглядывая в ее лицо снизу вверх, и солнечно улыбнулся.

— Тетя... Класивая-а-а... Ух!

"Он уже говорить научился?!" — едва не осела на пол Даная.

Темные глаза Геры вместо того, чтобы метнуть самые настоящие молнии, смягчились и потеплели...

— Как тебя зовут, малыш?

— Пелсей! А маму — Даная!

— И она тоже красивая?

— Дя! А тебя как зовут?

— Гера...

Гера смерила взглядом несчастную растрепанную женщину, что стояла рядом ни жива ни мертва и, кажется, после того как услышала ее имя, почти не дышала. Боится? Правильно делает!

— Интересно, что в тебе, смертная, нашел мой супруг, первый среди олимпийцев, бог грома и молний? — Гера пронзила супруга косым взглядом и обернулась назад к перепуганной гостье. — Можно не стилем высоким, самой надоело... Рассказывай... детка.

* * *

Насчет высокого стиля она беспокоилась зря.

— Шта? — пискнула Даная, шлепнувшись обратно на пол, но даже не поморщившись — до того была в шоке.

Муж Геры — это... это...

— Зе... Зевс, что ли? — дрожащим пальцем она ткнула в ту сторону, где сидел более чем импозантный мужчина, которого уже не оказалось на месте, но ей было все равно.

Гера медленно кивнула и снова смерила ее не предвещающим ничего хорошего взглядом.

— Меня?! Мне? Да не... Да ну ладно! Да... нет! Да-а-а? ВОТ МУДАК!

— А что, он даже не представился? — Гера удивлялась сама себе — что-то она сегодня слишком мягкая. — Постель уже не повод для знакомства, да, до-ро-гой? А ну, сюда!

Над головой Зевса, благоразумно удалившегося, но оставшегося неподалеку — просто послушать — сгустились тучи, но тот только зыркнул на них, и сразу стало понятно, кто тут Громовержец — тучки съежились и растворились в пейзаже, притворяясь серыми камнями у дороги.

Встревать в монолог Геры — только хуже будет, он уже пробовал — для его пассий все заканчивалось далеко не радужно, мягко говоря. Вообще смертельно. Он даже оскорбление глупенькой смертной мимо ушей пропустил — ну, натерпелась девочка, бывает... И все же решил вернуться, пока Гера ту не прибила — иначе куда ребенка-то девать? Искать мамок, нянек... нет уж, лучше закончить все раз и навсегда. И приструнить этих несносных женщин!

* * *

"Эта смертная такая смешная! — удивилась про себя Гера. — Обозвать Зевса! Как там? Фуфел и мудак? Прелестно, прелестно... А глазки у нее и сами скоро с лица спрыгнут от изумления! А вот и супруг явился, на физиономии его впервые читается что-то такое странное, мол, я — не я. Интересно".

— Малыш, иди-ка познакомься с папочкой...

Вот стоило увидеть рядом их обоих, и сомнений, чей это сын, не осталось. В Гере снова поднялся праведный гнев...

— В оружейную? — предложил Зевс мальчонке, и тот доверчиво взял его за руку.

И тут Даная разрыдалась, но, несмотря на это, сумела изложить ситуацию коротко и четко. Вспомнила, что про Геру, супругу Громовержца, слыхала, так что простерлась перед нею в уверенности, что лишним это не будет. Хотелось еще пожить. И... эх, надавать бы им всем, и папочке Акрисию, и Зевсу окаянному! Все мужики — гады! Куда он ее сыночка увел?! Но... нет, сперва она все расскажет, все свои злоключения, в конце концов, только женщина сможет ее понять, ведь правда?

* * *

"А девочка-то действительно на сей раз не виновата, — подумала Гера, выслушав короткий сбивчивый рассказ, и похвалила себя, что не стала торопиться с расправой. — К тому же у нее такой славный мальчик..."

— Персеем, значит, нарекла? Красиво...

— Ага, — всхлипнула Даная, все еще простираясь у ног богини.

— Ладно, вставай уже. Вон, перекуси чего-нибудь. Голодная же?

— Мне бы наоборот, — залилась краской Даная, вызвав у богини ехидный, но веселый смех и жест в направлении части садика, заросшей самыми густыми кустами.

Женский разговор был долог, но удивительно приятен. Гера даже подумать не могла, что найдет столько понимания в какой-то смертной. Все мужики — гады! А некоторые — особенно!

— Я отомщу, — пообещала Гера. — Но не тебе, а ему. Ишь какой выискался, тучка с золотом! У тебя хоть что-то осталось?

— Да откуда же... Все, все отобрали! Все, что нажито непосильным трудом!

Даная осеклась, поняв, что слегка завралась.

— Ешь, пей, — Гера задумалась, словно прислушиваясь к чему-то. — Я скоро, — и растаяла, словно ее и не было.

Даная же отдала должное пище богов, правда, что из нее нектар, а что — амброзия, определить не смогла, но было вкусно. Когда Гера вернулась, она уже утолила и жажду, и голод, и даже была готова отправиться на поиски сына — и пошла бы, если бы только знала куда.

— Ладно. Красоту свою пока сохранишь, сын с тобой, как-нибудь вывернешься. А сейчас все, хорошего помаленьку, пора вам снова в ящик, там Диктис уже сети расставил... Не бойся, часик-другой, и вас выловят. А еще я дарую тебе новую жизнь — и будет она такой, какую ты сама захочешь!

Даная не поняла ни слова, но в следующий миг снова очутилась с сыном в ящике, словно и не было ничего... Вот только сыну было, кажется, уже лет пять.

"Ну... Олимп на то и Олимп, и боги на то и боги, чтобы чудеса случались", — подумала она.

Но не успела она ни слова вымолвить, ни даже испугаться или подумать нехорошее — а кто бы, сидя снова в ящике, который в море болтается, хорошее подумал? — как ящик дернулся, и их куда-то потянуло.

* * *

Диктис с Сефироса выловил в море тот ящик смоленый, выпустил он на свободу вторично Данаю с Персеем. Братом царю был родным ведь рыбак этот, грек непростецкий — сопроводил прямиком их обоих к царю Полидекту.

Гера, что странно довольно, сдержала свое обещанье — не покидала девичья краса нашу маму Данаю. Даже из ящика вышла небрежно она симпатичной, а уж умывшись, искусно закутавшись в плащик рыбацкий — царского все-таки братца, ну, вы понимаете, верно? — вовсе прекрасною женщиной снова Даная предстала.

Царь Полидект, красотою Данаи успешно сраженный, кров предложил ей, к нему же еще содержанье по чину: три ожерелья, сандалии, восемь новехоньких платьев.

Помня напутствие Геры, Даная, конечно, смекнула: снова под руку мужчины идти ей спешить неуместно. Было удобнее слыть ей и дальше почтенной матроной, ну а мужчин выбирать — для души — ненадолго и втайне. Им доверять — потеряешь вконец ты к себе уваженье — так после с Герой беседы бедняжка теперь посчитала.

Ждал Полидект целый год, но он — царь, и ему надоело. Мальчик изрядно подрос и был отдан им на воспитанье в храм, где жрецы славословили, кланяясь мудрой Афине. Главное, чтобы Персей не мешал подбивать к маме клинья, только — увы — все равно та противилась браку упорно.

Миф о Персее, пожалуй, рассказывать мы вам не будем — знают его стар и млад, а кто нет, вот на выноске ссылка⁽¹⁾. Что до Данаи, то только сынок от нее удалился, бедной пришлось спозаранку вторично в бега подаваться.

Долбаный царь, расцарапала бы яростно всю его рожу! Жить все ж хотелось — Даная привыкла к покою и неге, молча терпела, лишь в сердце поглубже копя гнев немалый. Но Полидекту терпенье хоть свойственно было в достатке, все ж и оно, как известно, конец свой печальный имело. Так что в конце концов прятаться в храме Данае пришлось прямо вместе с Диктисом, тем, что на шею свою их извлек он из бурного моря. К счастью, Диктису-то вовсе была она не интересна — друг у него был сердешный под боком, красавец-мужчина.

1) https://ru.wikipedia.org/wiki/Персей

Вернуться к тексту

Сын победил! Победил! Это боги ему помогали! Стал он таким... взрослым, сильным и смелым, красавцем, героем! Но в материнской душе до сих пор червячок скреб сомнений: правильно ль, по́ сердцу жизнь у самой у Данаи сложилась? Стоило ли рисковать и мечтать день за днем о прекрасном, если реальность коварно всегда подставляла подножки? Та ночь любви никогда у нее уже не повторялась — правильно, с богами почти невозможно сравниться в вечном искусстве уловок, вранья и головокруженья. Все же Даная умна, и на плуг дважды не наступала.

* * *

Персей был единственным, кого любила Даная, — но только мать ему уже и не требовалась, причем давно. Конечно, он забрал их с Диктисом из храма, закончились мытарства, можно было больше не молить богов, которые ее и не думали услышать, спасти ее от Полидекта и его присных — сын обратил в статуи всех недоброжелателей и самого царя, оставил нового царя — Диктиса, конечно. Спорить с тем, кто за спиной держит голову Медузы Горгоны, никто не собирался, да и кому было? Свежеиспеченным окаменелостям? Украсить собой парк нового царя желающих не находилось.

Сын был рядом, но в то же время так далеко! Жену вон привез, Андромеду... Про богов рассказывал — оказалось, сумел если не подружиться, так хотя бы заинтересовать самого Гермеса. Даная жалела, что пришлось отдать тому обратно крылатые сандалии, сумку и шапку-невидимку — полезные же вещи, а сыну еще жить да жить! Осталось уповать на то, что Афина не обошла его своей мудростью — не зря же Персей обретался в храме все отроческие и юные годы. Кстати, когда сыночек наконец отнес голову Медузы Горгоны в храм, из которого та исчезла на следующее же утро, с облегчением вздохнула не только Даная, но и остальные жители острова.

Да, мать ее взрослому сыну была не нужна... А вот он ей — еще как. Впрочем, долго уговаривать его не пришлось — отомстить тому, кто обрек их на ужасную медленную смерть, сын захотел моментально, стоило ей о том лишь упомянуть. Он вообще был такой — вспыхивал мгновенно, и остывал совсем не скоро — только когда достигал своей цели.

Таким сыном можно было только гордиться. Что она и делала с большим удовольствием.

* * *

Дворец в Аргосе пустовал. Акрисий сбежал от дочери и внука, и Даная почему-то уже была готова простить и забыть, вернуться на остров, но тут их достигла весть о погребальных играх в Фессалии — мог ли Персей отказаться от того, чтобы в очередной раз показать себя? Да и Данае хотелось попутешествовать с комфортом, а то до этого ей предлагались то тесный ящик, то пешие походы и ночевки на земле или на ступенях храмов. А оставаться во дворце, узницей одной из башен которого она так долго была, ей даже в голову не пришло.

Надо же было такому случиться — никакое бегство Акрисию не помогло. Или то была рука богов — ведь они не промахиваются, если не хотят, конечно. Всего лишь метание диска — но попадание в дедову голову — случайное, да, но в то же время — оказался же он там, в толпе зрителей, из которых больше не пострадал ни один. Это было мудро... нет, гениально — и месть состоялась, и грех убийства родича сын на душу не взял.

"Надо будет отнести дары Афине — Даная окончательно уверилась в том, что ее сыну покровительствуют, и это было прекрасно".

Или не только Афине? Да что же она? Золота у нее теперь хватает, в храм Афины она пойдет первым, а затем... Она вспомнила про Геру. Ведь если бы не она, ничего бы не было. Ни ее самой, ни ее сына! Да и Гермеса, и Гефеста стоит почтить... А вот Зевсу она точно ничего не принесет! Обойдется!

* * *

На похоронах отца Даная не проронила ни слезинки — путешествие по морю с крошечным сыном, случившееся по его милости, она не забудет никогда. Молчал и Персей — он и не знал деда — о ком грустить? Главное, похороны организовал достойные. Даная почувствовала себя под крылом сына — настоящего мужчины, самого лучшего, единственного... Вот только под крыльями у него она была не одна.

Андромеда, чтоб ее... Даная ревновала, не как женщина, но как мать, хотя неизвестно, что хуже.

От Андромеды у Персея родилось шесть сыновей и одна дочь. Перс, Алкей, Сфенел, Элей, Местор, Электрион, Горгофона... Внуков Даная только видела — ее к ним не то чтобы не допускали — просто они всегда были чем-то заняты, а то и гостили у многочисленных родичей.

У трона Тиринфа и прихлебателей быстро набралось, а вот новых ухажеров почему-то не было. Даная трудно сходилась с людьми — слишком часто ее предавали, да и проведенное в башне время развитию общительности не способствовало. Она все реже смотрелась в зеркало — отражение радовало ее все меньше и меньше. Морщина, другая... злая серебряная прядь в роскошных когда-то волосах... Старость.

Вот так и заканчивалась жизнь — тихо и ни для кого не заметно: сын увлечен супругой, правит страной — ему ли до старой матери?

Вот уже кости начали ныть к непогоде, а радости становилось все меньше и меньше. Даная вспоминала свою жизнь, и она казалась ей такой короткой...

* * *

В храм Зевса вели аккуратные мраморные ступени — холодные, как холод, поселившийся внутри нее. Холод и горечь.

— По милости твоей ты дал мне сына, чудесного сына, но не ты был его защитником. По милости твоей я так никогда и не узнала, что такое любовь, да и не смогу в нее поверить никогда, — тихие слова в тишине храма казалось, были рождены не женщиной, лицо которой еще мерцало следами былой красоты, а полумраком, а может, светом единственной курильни, что стояла у алтаря.

— Я ничего не принесла тебе, — губы изогнулись в болезненной усмешке, — потому что ты взял больше, чем я могла дать — меня. Знаешь, бог ты или нет, а так нечестно. Я так толком и не видела жизнь! Вся моя молодость прошла в заточении, потом все мои дни были посвящены сыну, между прочим, твоему тоже... Попробовал бы ты хотя бы год провести в незнакомом месте, где ты всем — чужая женщина с ребенком на руках! Меня никто не любил по-настоящему — только желали. И в этом не было совершенно ничего хорошего. По крайней мере, для меня.

* * *

То ли у Зевса в то время было много свободного времени, то ли он решил посидеть в тишине — со всеми ведь случается — он услышал. И то ли от нечего делать, то ли из любопытства, то ли — что уж совсем невероятно, но тем не менее тоже могло случиться! — у него проснулась совесть, но он снизошел. Прямиком в собственную статую, возле которой стояла такая странная женщина.

И увидел ее лицо.

И вспомнил.

Говорят, что боги бессердечны... Может, и правильно. Но все же что-то и у них должно быть, хотя бы иногда.

Зевс не знал, что это — нет, не любовь, он ее не любил, а влечение прошло давным-давно, стоило лишь его утолить. Он позже понял, что это, наверное, стоило бы назвать сочувствием.

А не спуститься ли ему в Аид, да заодно с братом пообщаться?

* * *

Сказать, что Аид был удивлен визитом — ничего не сказать. А уж когда зашла речь о смертной...

Конечно, он согласился — из чистого любопытства.

Тень Данаи явилась довольно скоро — по меркам Загробного царства, конечно. Что удивительно, она была вовсе не в виде той пожилой дамы, какой умерла, как большинство сюда прибывающих — она была именно той молодой девушкой, что тогда так понравилась Зевсу.

"Братец расстарался? Или все же нет? — Аид был в курсе и предполагал, что Персей мог много кого попросить за мать, но склонялся все-таки к Зевсу. — А у того губа не дура... Если даже тень, кажется, возбуждает во мне что-то давно забытое".

Обихаживания Аида прервала его дорогая супруга Персефона...

Даная юной простушкой уже не была, но как избегнуть гнева Геры, помнила.

— Да я вообще не о том, — оправдывается Аид, — меня Зевс просил, вот...

— Ах, Зевс... И что же ему до этой смертной?

Поделиться своей не особо хитрой историей жизни так, чтоб вышибить если не слезу, но сочувствие, Даная уже пробовала. Персефона, чей жизненный путь был усыпан чем угодно, но не розами, прониклась. И даже нашла немало общего — ее тоже умыкнули без спросу, да еще из отчего дома, под теплым солнцем и синим небом, запрятали под сыру землю. И никакие драгоценности не могли ей заменить того, что она потеряла.

— Может быть, я помогу? — посмотрела Персефона на супруга.

— А давай... — тот немного растерялся, но решил, что это и к лучшему.

Самому не возиться с красавицей — под бдительным оком супруги оно ему надо? И та потом гневаться не будет, а то знает он, сама придумает, а потом как выдаст! Ну и вообще, женщина женщину лучше же поймет, правда?

* * *

— Какой ты себя видишь? — низкий бархатный голос Персефоны ласкал слух. — Представь, подумай... И говори, только не торопясь...

— Хочу быть свободной! — воскликнула Даная. — Не зависеть ни от кого...

— Что ты для этого выбираешь?

Даная задумалась. В самом деле, что? Богатство свободы не дает — с ним на любую девушку только больше охотников соберется. Сила? Ломать шеи живым людям не хотелось. Вообще не хотелось убивать...

— Хочу быть самой быстрой!

— Третье желание будет последним, — заявила Персефона. — Подумай как следует.

— Хочу, чтобы мой ребенок как можно дольше был со мной, был как можно ближе ко мне, чтобы рос медленно и не...

Договорить она не успела — мрачный, но красивый подземный сад исчез, вокруг все потемнело, сверкнула молния — так близко и страшно, что Даная потеряла сознание — если так, конечно, можно сказать о мертвых, точнее, о тенях, о душах тех, кто ушел. Кружило ли ее, вертело ли — она не знала, что происходило, пока не открыла глаза.

Тут наш финальный рассказ превосходит любые преданья, так как и самые мудрые греки, что от роду славились очень тем, что могли сочинить что угодно под солнцем Олимпа, дружно бы стали усердно мотать головами: мол, ну такого никак не могло на Земле приключиться. Так что Данаи иную судьбу вам искать бесполезно в мифах, преданьях и песнях, иных человека твореньях: ибо действительность все их давно превзошла по полету фантазий.

Впрочем, на том и стоит грешный мир наш и непостоянный.

Даная очнулась в тенечке, удобно лежа на боку, взглянула на себя и...

Охнуть она не могла. Упасть в обморок — тоже.

Она поднесла к глазам небольшую, но явно сильную лапу с длинными пальцами, увенчанными приличными длинными и явно крепкими когтями... крепкими? — она попробовала на зуб — да, точно! А потом с неожиданным удовлетворением вздохнула: "У меня лапки. Такую только протяни — все женихи убегут. Но погодите... как же тогда ребенок? Опять каким-нибудь дождичком? Ну уж нет..."

Однако что-то внутри говорило ей, что на этот счет не стоит беспокоиться, и она охотно согласилась. Новоприобретенная флегматичность — или просто умение думать только о том, что рядом, чудесным образом успокаивало. Человеческий разум постепенно гас, но от него остались любопытство и немножко памяти, которая становилась все более зыбкой и не важной, и имя, которое, впрочем, тоже скоро выветрится в горячем воздухе самого южного из континентов.

С удовольствием опробовав больше мускулистые задние лапы, она сделала несколько прыжков, все больше восхищаясь своими способностями. Вот бы только еще водоем какой найти, посмотреть на себя. Не человек? Ну, так, может, это еще и лучше!

Обследуя себя, она придирчиво осмотрела длинный мощный хвост, подтянутый мягкий и пушистый животик и обнаружила на нем небольшой кармашек.

А в кармашке... О да! Там лежал ее малыш, такой крошечный, такой славный, как раз будет долго расти! Теперь она знала, как правильно, как сделать так, как ей хочется. Как же замечательно — она уже со своим малышом!

Ближайший водоем оказался небольшим озерцом, ветра почти не было, так что она прекрасно разглядела странноватую собственную фигуру — легкий верх с небольшой головой, но довольно большими глазами и весьма симпатичной вытянутой мордашкой, узенькие плечи, короткие передние лапы, внешне кажущиеся слабыми, но вооруженные длинными и довольно остренькими когтями. Пальцы чувствовались как человеческие — гибкие, подвижные, наверное, она ими даже писать бы смогла, если бы это было нужно.

Она схватила небольшую ветку, отпустила, почесала плечо — когти погружались глубоко в шерсть, приятно массируя кожу. Определенно, передние лапы ей нравились.

Длинный толстый хвост оказался невероятно удобным в качестве личного переносного кресла — опереться на него было можно в любой момент, и — вот сюрприз! — им можно было даже немного оттолкнуться. Хотя этот толчок — ничто по сравнению с тем, на что оказались способны ее ноги. Очень сильные, буквально с железными мышцами, развитые, созданные для прыжков. Вот только бегать не получалось, но, ради всего святого, зачем бегать, если она за пару прыжков могла оказаться в десятке метров от места, где была!

Она с интересом рассмотрела перепонку между вторым и третьим пальцем ноги, оценила особо крепкий коготь на четвертом... Пожалуй, это можно счесть за неплохое оружие.

Солнце поднималось все выше, и глаза начали слипаться — ее сморил сон, и сухая трава под приземистыми деревьями оказалась на удивление мягкой и уютной, особенно когда она сгребла ее в своеобразное гнездо.

Она проснулась вечером, уже в сумерках, и поняла, что именно сейчас очень-очень хочет есть. Поиски съедобного приятно удивили — оно оказалось повсюду.

В сумраке она увидела другие фигуры — такие же, как у нее, но к более близкому общению никто не стремился. Все стремились к сочной траве, а кое-кто обрывал листья с тех самых невысоких деревьев.

Воздух перестал быть жарким и душным, еда оказалась вкусной, все было хорошо, пока соседка — или то был сосед? — не ударила сильными задними лапами о землю, подскочив почти на полтора метра и прошипев что-то непонятное.

Все заволновались, ну и Даная — тоже, особенно когда послышались вой и потявкивание и на поляну выскочила небольшая стая собак.

"Не поняла... Я что, должна бояться вот эту мелочь?" — оскорбилась Даная, подбираясь поближе к псам и приноравливаясь, как бы половчее пнуть. И ей это удалось!

Собака с жалобным визгом отлетела, еще пинок, еще... Вот визг превратился в жалобный вой и скулеж — в ход пошел тот самый коготь, который она хотела опробовать. О да! Попробовал бы теперь кто к ней подойти и заставить делать то, что она не хочет!

Интересно... А кто в этой группе лучший прыгун?

Она скакнула раз, другой — и стая двинулась за ней, словно давая оценить свои возможности. В ноздри бил теплый ветер, хотелось лететь все дальше, все быстрее — и это действительно было похоже на полет. Конечно, она не могла оценить скорость километрами в секунду, но то, что та сопоставима со скоростью хорошей лошади, стало ясно. Прыжки, длинные, мощные — она пробовала и в высоту, и в длину, получалось просто замечательно. По соседкам, разыгравшимся рядом, она поняла, что они способны прыгнуть вверх практически на весь свой рост, а в длину — раза в три-четыре дальше.

Нет, если что, ее никто не догонит! А если догонит... Она с подозрением посмотрела на соседок — или соседей? — мало никому не покажется.

О... а вот, кажется, и самцы... Пара крупных животных начала драку — перенеся тяжесть тела на хвост, обеими задними лапами они начали наносить друг другу страшные удары, пока один не сдался — и это произошло довольно быстро.

"Да, должно быть, раны от таких ударов просто ужасны, — решила Даная и уже с подозрением посмотрела на новых родичей. — Интересно, это моя семья? Или просто компания? Как-то они все связаны между собой?"

Она узнает это позже — как и то, что вид⁽¹⁾, к которому она относилась, считался самым драчливым, что она и ее родичи могли больше месяца обходиться без воды. И для отдыха научится выбирать ниши в скалах — куда более прохладные, чем просто травяные гнезда. Сухая гористая местность станет ей домом — со своими недостатками — ведь без этого не бывает — но уютным, близким и своим. Она научится пить изумительно утоляющий жажду сок деревьев и кустарничков, надкусывая их кору, спасаться летящими прыжками от мошек, иногда атакующих возле воды, от которых не помогут короткие и не самые быстрые передние лапы, ведь главное — защитить глаза, самое уязвимое место.

Она забудет, как выглядят люди — в эту часть страны даже аборигены заглядывали достаточно редко — здесь слишком мало воды и пищи — только для валлару, самых выносливых, самых приспособленных к этим скалам, горам, жаре и свободе.

За нее будут драться крупные красивые самцы, но она не будет торопиться с выбором — и ее "нет" будет здесь для кого угодно значить именно "нет".

И она будет чувствовать, что ей это нравится.

Особенно хвост.

Потому что он не подведет. Никогда!

И... какое же наслаждение — отвесить хук справа самому зарвавшемуся самцу. Или это была самка? Все равно, это ее любимая скальная расщелина, и она никому ее не отдаст! Разве что сыну... и то пока он не подрос. А когда подрастет, у нее будет уже новый малыш...

Она разлеглась в любимой позе на левом боку и вытянула ноги. Хорошо...

1) Самые маленькие из исполинских кенгуру — горные, или валлару. Они более массивны, и ноги у них покороче, чем у их родственников. Жить эти кенгуру любят в уединенных горных местах, да и численность их невелика. У этих кенгуру самый вредный характер, они очень плохо приручаются, и даже ручные остаются ужасными драчунами.

Вернуться к тексту