Кости (джен)

Это случалось раз в год.

Той ночью, когда лунный свет тонул в седом войлоке гонимых ветром облаков, которому не было видно конца от одного края Неба⁽¹⁾ до другого. Это случалось раз в год той темной страшной ночью, когда тишина звенела в ушах, заливала прорези глаз черной смолой, сковывала грудь могильным объятием.

Хан раскрывал руки навстречу этому объятию и подрагивающими ноздрями вдыхал запах свежей ямы, вырытой в сырой утробе земли. Ямы, достаточной, чтобы вместить всех любимых лошадей и женщин умершего.

Чтобы их кровь смешалась с ночной смолой, пропитала пестроту кошм⁽²⁾, влипла в волосы, которые рвал ветер.

Когда он узнал, то промолчал, лишь едва не раскрошил стиснутые зубы. От этого у него онемели щеки, и он больше не мог улыбаться. Он прикрывал глаза, такие сухие, что каждый взгляд доставлял острую боль.

И потом это случалось раз в год, когда ветер хватал людей за волосы, а коней за гривы. Хан знал — в такие ночи сульдэ⁽³⁾ мертвеца радуется, внушая ужас, насылая мор и войну на непокорные золотой крови народы.

Поступь мертвеца — из чугуна.

Лоб мертвеца — из меди.

Голос мертвеца — боевой рог.

Сердце мертвеца — рокот боевых барабанов и стук копыт тысячных табунов, несущихся в пропасть ночи.

Глаза мертвеца — норы в недрах.

Они слепы, и они видят все.

Хатун ⁽⁴⁾молча перебирала игральные кости. Хан уводил в степь черного барана и поутру приходил без него, весь в крови и ошметках той, другой темноты. Она знала — мертвец, чью жизнь женщины от улуса⁽⁵⁾ до улуса, от куреня до куреня, от города до города пересказывали своим детям, коснулся ее мужа.

— Он молчит, — говорил хан.

Год шел за годом. Волосы хана все больше индевели осенью и все меньше оттаивали после каждой зимы. Колючие песочные ветры уносили многие неживые лица, кроме одного.

Мертвец сидит нигде.

Подушка его — человек, грызущий зубами землю.

Кони его — псы Эрлик-хана⁽⁶⁾.

Одной рукой он держит за загривок реку Итиль⁽⁷⁾.

Второй каждую ночь закрывает глаза хану, которого чурается сон.

Хан резал барана, изгваздываясь в крови.

Вся кровь ночью кажется черной. Вся вода ночью — лишь смола и кровь.

Хан разводил огонь, способный пожрать весь мир. Если вылить в огонь кровь, она зашкворчит. Хан хотел услышать в этом шкворчании голос, но не слышал.

Его одежда и волосы пропитывались запахом паленого мяса и костей. Это было дыхание мертвеца, которого он называл по имени, едва шевеля губами.

Бунчук уже много лет вонзался в землю перед ханским шатром. И шел за ним вдоль широкой стеклянной спины Итиля, то поднимаясь, то опускаясь.

Мертвец молчал, лишая хана сна.

После одной из тех ночей хан заметил, что лицо его покрылось воспаленными красными пятнами. Сначала несколько пятен появилось на лбу, и он пытался скрыть их под шапкой или капором. Потом зараза поползла по вискам, и он стал прикрывать отметины косами.

Потом стало понятно, что и лицо, и сердце должны быть скрыты в темноте.

Всполошенные птицы плескали крыльями, и Небо исходило их воплями и пером.

Никто не знал, где уснул мертвец.

Хан разделывал черных баранов каждый год, одинаково раскладывая на камнях их дымящие внутренности. Уходящая жизнь подергивалась в его ладонях. Он знал, что умирает.

Он никому не позволял сопровождать себя в ночную степь, лишь только брал игральные кости из рук жены. Белые позвонки и бабки, розовые позвонки развороченной туши. Птицы не знали покоя, предвкушая забаву.

Он пачкал кости окровавленными руками.

Он бросал их всю ночь, сидя прямо на колючей траве.

Ждал ответа.

Степь была запятнана брызгами лунного света, Небо моргало вверху.

Белый халат хана был запятнан жизнью нового черного барана, чьи глаза еще не успели остекленеть.

Мертвец молчал.

* * *

Гуканье взвивавшихся костров обжигало глину его щек. Хану было трудно шевельнуть лицом — от трескучего жара, от дрожания воздуха оно само растрескалось, как земля самой жаркой пустыни. Оно стало недвижимым, и глаза хана запечатались единственным выражением.

Они уже видели впереди оскалившийся обрыв. Его глаза были как у мертвеца, ведь он знал, что у мертвецов время выкапывает на лицах именно такие ямы.

С костров хлестал теплый ветер.

Хан ждал, когда тот сделается горячим и застрекочет снопами искр по парчовым вышивкам, прикрывавшим его уродство.

Он больше не ждал, что услышит мертвеца.

Его все чаще охватывала прилипчивая, удушливая, как дым от сожженных костей животных, тоска. Тоска неясная, тоска темная, тоска, пахнущая речной тиной. Он исходил ею, как горячечным потом, калился в ней и одновременно дрожал в ознобе. Пиявки из величайшей реки Итиль, реки всех рек, по ночам выползали на берег и пили его соки. Земля стонала под копытами призрачных лошадей. Они косили кровавыми глазами и выбивали траву из песков.

Чтобы никто не знал.

Однажды хан слушал сказку.

Хан любил сказки, потому что они пробуждали его от дымчатых костров, которые он жег все чаще, и от бараньей крови, которую он не успевал смывать с постаревших рук.

— Когда Субэдэй-багатур⁽⁸⁾ вышел из утробы матери, в одной руке он сжимал древко копья, в другой — рукоять сабли.

Мать-земля распахивала свое лоно, врачевала изрубленную в клочья память. По ту сторону Итиля — почему качается камыш? По эту сторону Итиля — почему гнутся ветви?

Многие помнили, что было дальше. Хан повернул голову на отощавшей шее к своему старшему сыну и с неожиданно переливчатым, молодым смешком заметил:

— Славно было бы, если бы в действительности существовали такие багатуры, как этот Субэдэй.

В тишине, распятой над жаровнями устремившихся на хана взглядов, мог захлебнуться даже отличный пловец.

Он все гуще набеливал лоб и щеки, по-птичьи поворачивая голову, пока его лицо не стало маской. Если его волосы были заснежены, то почему бы не заметелить все?

Костры горели, проедая тело земли угольными пятнами. Кто-то говорил, что так можно подкоптить даже Небо. Хан смеялся и приказывал рассказывать себе сказки. Они напоминали ему о чем-то, напоминали, что нужно идти вперед, идти и идти, пока не увидишь песчаные косы и отмели, и не поймешь, что это и есть тот самый берег.

Однажды утром его глаза потеряли блеск и смотрели с неподвижного, одеревеневшего лица, как со дна смерти. Как со дна реки, у которой он родился, что зимой вымерзала до самого дна. Теперь там плавали толстобокие рыбы-умертвия, и он знал, что совсем скоро оседлает одну из них, будто покорного коня, и отправится на Запад.

К последнему морю⁽⁹⁾.

1) В верованиях древних монголов (тенгрианстве) главным божеством был Тенгри — небо

Вернуться к тексту

2) Кошма — войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти

Вернуться к тексту

3) В древних монгольских верованиях — одна из душ человека, с которой связана его жизненная и духовная сила.

Вернуться к тексту

4) Хатун — жена хана (как королева — жена короля)

Вернуться к тексту

5) Улус — становище монгольских кочевников

Вернуться к тексту

6) Эрлик-хан — в монгольской мифологии владыка подземного мира, судья человеческих душ

Вернуться к тексту

7) Итиль — средневеколое название Волги

Вернуться к тексту

8) Субэдэй — монгольский полководец, соратник Чингисхана и наставник Бату

Вернуться к тексту

9) Последнее море — Атлантический океан; здесь также — образ смерти

Вернуться к тексту