Лепестками по ветру (гет)

В последние дни нехорошее предчувствие преследует Ёсано Акико постоянно. Как и знакомое незримое ледяное дыхание за спиной, что сопровождает повсюду. А ведь Акико одна из немногих, кто в открытую играет со смертью: она умеет вырывать душу из её загребущих лап и возвращать в тело. Но от ощущения назревающей беды никак не отделаться.

Сколько бы раз они с Чуей ни заговаривали о смерти — специфика работы такая, что не знаешь, в какую минуту и от чего сдохнешь, — каждый убеждал другого, что уж с ним-то этого никак не произойдёт. Но при этом каждый страшился однажды обнаружить у себя на теле рисунок погибшего соулмейта.

* * *

— А ты видел у кого-нибудь... ну, чужой рисунок? — спрашивает Акико, лениво поглаживая пальцами голубые лепестки незабудок на тыльной стороне ладони Накахары Чуи.

— У Хироцу, — беззаботно отвечает тот, утыкаясь носом в основание шеи Акико, туда, где буквально вчера распустился новый бутон розы. И глубоко вдыхает, отправляя волну дрожи вниз по телу.

— И что у него?

Дыхание Чуи щекочет кожу и действует не хуже дурманящего аромата её рисунка, что давно стал афродизиаком для них обоих.

— Белые бабочки на руках, — шёпот Чуи сменяется лёгкими поцелуями. — Поэтому он и не снимает свои белые перчатки.

— Наверное, это страшно... — шумно выдыхает Акико, невольно запуская пальцы ему в волосы и притягивая голову Чуи ближе, — до конца жизни носить на себе рисунок умершей родственной души. Не представляю, как он справился.

— Вступил в Портовую Мафию, — с усмешкой напоминает Чуя, перемещаясь с поцелуями выше по скуле. — И, может, хватит уже про Хироцу и чужие рисунки...

Акико забывает обо всём, стоит его губам жадно накрыть её, вовлекая в новый жаркий поцелуй. Есть только он, она и хмельной запах её роз.

* * *

Сегодня ощущение неправильности тревожит как никогда.

Кожа на плече, где недавно распустился цветок, почему-то немеет. Акико чаще засматривается на небо, мысленно спрашивая богов о грядущем будущем. Но они, как всегда, безмолвствуют. Либо отвечают безупречной белизной облаков на фоне кристально-чистейшей синевы, от которой становится больно глазам. Но Акико всё равно смотрит, пока из глаз не начинают течь слёзы.

Не может наглядеться почему-то.

* * *

Известие о смерти Чуи обрушивается непредвиденнее грома среди ясного неба, разом обессмысливая все молитвы богам.

— Ты же обещал... — застывшими губами произносит Акико и чувствует невесомое движение под перчатками на руках.

Отчёты выскальзывают из ослабленных рук и с тихим шорохом разлетаются по полу.

— Ёсано, у тебя выпало, — бормочет Наоми, спешно собирая листы бумаги.

Но Акико её не слышит. Она чувствует абсолютную пустоту, резанувшую по сердцу лопнувшей струной.

А затем приходит боль.

Накатывает оглушающими волнами. Ползучими, липкими, холодными. Сопровождаясь безотчетным чувством падения в бездонную пропасть. Без крыльев. Потому что их даже не срезали под корень — выдрали. Вместе с душой.

Тук.

Тук?

ТУК-ТУК! ТУК-ТУК! ТУК-ТУК!

А потом внутри всё взрывается. Разлетается осколками, полосует оставшееся ничто в клочья.

Акико не чувствует слёз — просто случайно ловит безмолвно шевелящимися губами стекающие по щекам капли.

Солёные.

Почему сейчас?..

Сколько бы они с Чуей ни разговаривали, к такому невозможно подготовиться заранее.

К смерти родственной души — тем более. Потому что тогда смерть не только несёт в себе пожирающего свой хвост змея, но и подло ударяет в самое сердце...

Акико хмурится и недоверчиво тянет пальцем вниз ткань перчатки, хотя и так знает, что увидит: тонкие зелёные ростки проявляются постепенно, стекают по запястью, переплетаясь стеблями, тянутся продолговатыми листочками и, наконец, распускаются многочисленными бутончиками.

Акико смаргивает слёзы, полностью сдёргивает перчатку и неверяще вытягивает руку перед собой. Реальность перед глазами превращается в одно размытое пятно. И только один-единственный цвет пробивается сквозь серую пелену. Потому что там, на руке, новая жизнь — новый рисунок. Чужой. Его. Обвившие пальцы ростки, что раскрываются знакомыми до боли крохотными незабудками небесно-голубого цвета.

Цвета глаз Накахары Чуи.

Его глаз.

Акико бездумно разглядывает расцветающий рисунок и с трудом сглатывает подбирающееся к горлу удушливое "НЕТ!". И застывший немой вскрик оседает на языке ядовитой горечью.

Наоми бросает невольный взгляд на руку Ёсано, испуганно выдыхает и сама роняет недавно собранные листы с отчётами.

В офисе повисает гробовая тишина.

Даже Рампо перестаёт шуршать фантиками от конфет и молчит.

Слишком громко.

Слишком многозначительно.

Словно знает то, о чём не стоит говорить сейчас.

В голову Акико некстати приходит омерзительная мысль, что Дазай не смолчал бы и наверняка бы порадовался за бывшего напарника.

Стоп.

Рампо. Не произнесший ни слова, но явно догадавшийся о причине смерти Чуи.

И Дазай. Сваливший на задание ещё неделю назад и единственный, кто способен без вреда для себя подобраться к Чуе. И обнулить его силу.

— Да-за-й... — Акико сухо выталкивает изо рта ставшее омерзительным имя.

А мир вокруг стремительно меняет краски, приобретая кроваво-красный оттенок.

Акико никогда не считала, что родственные души — это дар свыше. Теперь знает точно: это — проклятие.

И боль.

Которая выкручивает изнанку похлеще, чем сама Акико — ножи в телах своих пациентов.

И эту боль ни заглушить, ни вытравить.

Как не воскресить желаемое из праха несбывшихся надежд.

Акико в очередной раз ловит себя на подлой мысли о бесполезности своей способности.

А незабудки, распустившись до последнего цветочка, застывают на её руках навечно недвижным рисунком.