Под вороньим небом (джен)

— Долго же ты прятался от меня, Корба!

Её голос резким клёкотом разнёсся под сводами зала для аудиенций и потерялся в сплетении потолочных балок, выпиравших, будто рёбра чудовищного животного.

Случайный наблюдатель мог бы принять Маль Рош-Ноер, Верховного палача алой степени посвящения за изнеженную придворную даму или любовницу богатого финансиста. Весь её облик дышал расслабляющей роскошью: от тяжёлых, перевитых золотом чёрных кос — и до неправдоподобно маленьких и нежных голых ступней, отдыхавших на подушке для ног. Белизна её кожи, схваченная алым пламенем шёлкового платья, казалось, делала сумрачный зал светлее.

Но постепенно взгляд начинал замечать мелкие несоответствия. Разлёт бровей — слишком резкий и упрямый, нос — точёный, но с заметной горбинкой, яростный огонь тёмных глаз и сверхъестественная быстрота мелких, мимолётных движений. А главное этот голос — низкий, резкий и холодный, вызывающий в памяти ноябрьский ветер над пустошами. Старшая дочь Ноэров была равэном, хоть модификация и обошлась с ней мягко, сохранив женственность худощавой фигуре и правильность точёным чертам лица.

А вот мужчину, стоявшего перед Маль на коленях, модификация не думала щадить: высокий и худой, будто состоявший из одних костей, задрапированных в глухой костюм, со сложенными за спиной аспидно-чёрными крыльями, он был похож даже не на ворона, а скорее на пугало, каким птиц отваживают от посевов.

Он стоял, склонив голову так, что тёмные пряди волос закрывали лицо. Стоял в позе для казни, полной покорности и неподвижности. Но он не собирался оправдываться. Единственным ответом на реплику Маль прозвучала древняя формула правосудия воронов, не знавшего полумер:

— Прости или убей.

Вспышка алого — и Маль в мгновение ока оказалась у него за спиной. Она накрутила его волосы себе на кулак и резко рванула, так что подбородок запрокинулся, обнажая шею. Стремительно удлиняющиеся ногти второй руки застыли в миллиметре от кожи над его трахеей. Стоило тому, кого она звала Корбой, слишком резко вдохнуть или сглотнуть — и чёрное лезвие когтя пропороло бы ему горло.

— А что, если убью? — прошипела Маль ему в самое ухо. — Ты провалил задание и навлёк на меня гнев Повелителя. Неужели ты думаешь, что я так это оставлю?

Когда он ответил, его горло даже не дрогнуло. Нужен ли был ему воздух, чтобы говорить?

— Я приму любое решение Стаи.

Маль постояла секунду, с ненавистью вглядываясь в его перевёрнутое лицо — и разжала руки. Ещё мгновение — и она снова сидела на троне. Её ногти снова укоротились до с виду обычного женского маникюра, но, когда она в раздражении барабанила ими по каменным подлокотникам, из гранита высекались искры. Корба брезгливо отряхнул с плеч несколько срезанных прядей.

— Что тебе сделали мои волосы, Маль?

От этой реплики её глаза зажглись ещё большим гневом, хотя казалось, что предел и так давно превышен.

— Не забывайся! — резко оборвала она его. — Я Верховный палач. Мне не нужна Стая, чтобы подобрать тебе наказание, пока ты ходишь под сенью Повелителя!

Он по-прежнему стоял на коленях, неподвижный как статуя. Но стоял с развёрнутыми плечами и поднятой головой. Церемония суда равэнов закончилась. Всё остальное было лишь незначительной ссорой, «разговорам по душам», если бы вороны верили, что у них есть души.

— Кто поднимет руку на равэна, поднимет её на всех равэнов. Стая не выдаст невинного ради сохранения спокойствия, и ты это знаешь. А Старшая не нарушит клятвы.

Старший над воронами выбирался из самых лучших. Сильных, быстрых, мудрых — а ещё тех, кто мог принести максимальную пользу. Когда десять лет назад Стая выбрала Маль, Корба испытал то, что люди называют «недоумением». Ошибка сличения. Неправильный ответ. Маль Рош-Ноер была молода и неопытна. Девочка из хорошей семьи, добровольно вступившая в орден аскетов, интеллектуалов и убийц, чтобы… Чтобы что? Получить власть? Прославленные Ноэры, стоявшие на первой ступеньке трона Повелителя с незапамятных времён, имели власть в избытке. А у неё ещё была и должность Верховного палача, унаследованная от рано и скоропостижно скончавшегося мужа, Вольфа Роша.

Получить силу. Быть полезной. Доказать Повелителю, что она достойна убивать ради него. Корба помнил день её модификации. Как горели её глаза. Как белое платье жертвы облегало по-детски пухлую фигурку. Он сам закрепил ремни. Сам нажал на рычаг, впускавший в кровь миллиарды модификационных агентов, в годы его собственной далёкой юности звавшихся «нанороботами» или «вирусами».

Он видел испарину на её лбу, слышал крик нестерпимой боли, треск одежды, когда каждая кость, мышца и нерв в теле Маль начала свой путь к Стае. Он первым увидел её новой и на мгновение подумал, что, будь он человеком, мог бы влюбиться. Модификация прекрасна и плоды её чисты. «К совершенству через страдания», как и завещал основатель ордена, старый иезуит. Из Маль получилась красивая машина. Опасная и совершенная. Ничего лишнего.

Кроме того, что посвящённый принесёт сам. И здесь Маль не оправдала надежд. Пухлый утёнок стал чёрным лебедем, но продолжил кутаться в свои нелепые пушистые детские пёрышки…

— Ты вспоминаешь об этом только тогда, когда тебе выгодно, — не в силах больше сидеть, Маль вскочила и принялась нервно расхаживать перед троном. Алые драпировки вспыхивали и гасли в редких лучах света, проникавших сквозь воздуховоды, словно всполохи пламени. Она подняла руку ко лбу. — О, как я могла быть так наивна! Почему поверила, что могу рассчитывать на тебя во всём!

Да. Нелепые пушистые детские пёрышки. Корба видел, как дорогие шелка секутся в клочья от её неловких жестов. А вот она едва не коснулась щеки. Длинные волосы Корбы скрывали несколько старых шрамов у висков, это верно. Но в его время модификация была испытанием. Нагие и смертоносные, новые равэны носились над водами океана, высматривая сырую рыбу, будто чайки. Их бросали в новую жизнь, как выкидывают из гнезда птенцов. Взлетай или умри. Приручи свою новую силу или подавись ей насмерть, как скопа, схватившая слишком большую добычу ⁽¹⁾.

* * *

Десять процентов равэнов умирали в момент модификации — от боли. А почти половина тех, что выжил — в первый год после. Разбившись о землю. Не сумев научиться втягивать когти. Или случайно перерезав себе какую-нибудь артерию.

Корба выжил. Он всегда выживал. Даже в прежней человеческой жизни, подарившей ему слишком мало радости, чтобы за неё цепляться. То был мир, где немногие получали всё, а остальные — жалкие объедки с их стола. Мир, не разрешающий красть мало и сейчас, но равнодушно взирающий, как потомки тех, кто воровали много и со вкусом, теперь вкушают блага цивилизации «в мире равных возможностей». Деньги всегда отмываются временем. И кровью.

Явись Корбе (хотя тогда его звали иначе) сам дьявол во плоти и предложи продать душу — тот бы согласился, не сомневаясь. Но ему явился мужчина в чёрной обтягивающей водолазке и джинсах. Волосы незнакомца были длинными — до плеч, а ногти казались накрашенными чёрным лаком. Сомнений, что именно могло понадобиться «проклятому педику» в забытых трущобах, у Корбы не возникло. Но извращенец обещал быть лёгкой добычей, если действовать быстро.

Удар «розочкой» из разбитой бутылки в солнечное сплетение, а второй второй рукой с зажатой в ней заточкой — по горлу. Левая сильнее, зато правая точнее. Прекрасный тандем, никогда не дававший сбоев. До того дня. Незнакомец действовал так быстро, что его силуэт как будто на секунду размазался — и снова собрался воедино. Обе руки Корбы были надёжно прижаты к стене жёсткой, словно из камня отлитой ладонью. А на второй ладони незнакомец задумчиво взвешивал заточку и кучку битого стекла. Сжал кулак. Разжал — и высыпал мелкую пыль, скорее похожую на пепел. После чего медленно, не говоря ни слова, провёл ногтем указательного пальца по кирпичной стене рядом с Корбой. Штрих. Ещё штрих. Третий и четвёртый. В кирпиче отчётливо виднелся абсолютно правильный, будто по трафарету начерченный квадрат.

Незнакомец легко, не замахиваясь, ударил по квадрату кулаком — и кусок кирпича и бетона просто провалился внутрь, будто его вырезали болгаркой. Немигающий взгляд чёрных глаз остановился на Корбе. В тот день ему последний раз было страшно. Потому что потом он согласился на модификацию — сам, добровольно — и больше не боялся никогда. Равены находятся по другую сторону страха. Они не испытывают его, но сеют.

* * *

Закрыв за собой дверь жилого отсека, Корба мысленно похвалил себя за то, как прошёл день. Теперь главное — не ошибиться в мелочах.

Свет под потолком расчерчивал пол комнаты, прохладной и аскетичной, на геометрически правильные полосы теней. Не комната, а горный пейзаж, одетый в сумрачную палитру серого и синего. С преувеличенной аккуратностью, не доверяя сам себе, Корба отстегнул плащ, снял знаки Гвардии, аккуратно и математически точно разложил их в шкафу. Подставил лицо под водяной спрей над умывальнником. Высушил следы воды полотенцем. Сел за стол, положив на него руки — правая и левая под одинаковым углом. Ни малейшей неточности. Ни единого искажения. Как хорошо, что тело, даже предавая, несвободно от привычек.

Время подвести первый итог. Маль бесновалась, была в ярости — вернее, ей самой так казалось — но, занятая своей нелепой игрой в человека, так не заметила, что с Корбой что-то не так. Верховный палач порицала Корбу за ошибку — но так и не удосужилась узнать, что послужило причиной. Почему безупречное оружие Стаи дало сбой… Поручение, данное Корбе «неофициально», слишком расходилось с уставом равэнов, потому Маль не могла наказать, а больше её ничего не волновало. Классическая победа сиюминутного интереса над пониманием. Ошибка людей, недопустимая для Старшей над воронами.

Но для Корбы это была победа.

«Однажды Маль поймёт, что на самом деле не способна рассердиться, даже если захочет. Что это лишь фантомная боль, привычка, порождённая избытком свободного времени. И вот тогда она станет по-настоящему опасной».

Над входом в каждый тренировочный лагерь равэнов написан один и тот же девиз: «Верность живёт не в сердце».

Не надо уметь злиться или любить, чтобы уметь служить.

Но Маль это было невдомёк. Ей казалось, что если она разучится ненавидеть, то не сможет пригодиться Повелителю. Как будто топор палача станет острее, если им начнёт владеть ярость и жажда крови.

Многие равэны, переставая быть людьми, цеплялись за имитацию эмоций. Никто из них не выжил. А Корба обошёл всех, принимая служение Стае с тем смирением и ясностью, ради которых модификация и освобождает своих адептов от уз страстей.

В той, прошлой жизни замызганный подросток и трущоб решился изменить всё ради шанса на справедливость. Чтобы за первое место можно было бороться и победить, а не уступить без боя богатеньким деткам из Верхнего города. Спустя сто лет, Корба ясно видел — без хвастовства, без фальши, без прикрас — равных ему нет. Спустя двести — что место Старшего будет его, рано или поздно. Потому что никто не знает так, как он, обычаи Стаи. Никто не обладает его мудростью, ясностью ума и быстротой. Это было самоочевидно.

И вот когда место Старшего освободилось… вместо Корбы Совет выбрал девчонку, принявшей модификацию всего пару десятков лет назад. Они сказали: «Ради укрепления положения равэнов», что значило — у её семьи хорошие связи, и благодаря Маль равэны будут на особом положении.

Ошибка сличения. Равэнам не нужны подачки. Их можно убить, но они заберут с собой гораздо больше противников. И пусть против всего мира Стая бы не выстояла, но мир — изнеженный и погрязший в страстях — не решился бы заплатить за противостояние ту цену, что может заплатить каждый равэн.

Математически верно. Но совет выбрал иную математику: использовать слабости мира к выгоде Стаи. Коррупция ведь тоже слабость. И если надо возвысить одного слабого, чтобы сделать всю Стаю сильнее — это ли не высшая рациональность? Разум Корбы отказывался принять такое решение, но дисциплина и преданность Стае не давали возразить. «Верность живёт не в сердце».

Но, возможно, именно тогда он сломался.

Корба положил руки перед собой, ладонями вниз. Шум. Тот самый, что он услышал вчера, а теперь никак не мог от него избавиться. Будто старинные настенные часы со стрелками. Тик-так, тик-так. Вчера его рука, занесённая для удара, первый раз дрогнула. Потому что в тот самый момент в грудной клетке проснулось нечто давно дремавшее, завозилось и заявило о себе, словно птица, уставшая спать. Сердце.

А вместе с ним чудовищный водопад эмоций. Ярость. Страх. Сожаление. Стыд. Грусть.

Машина сломалась.

Почему? Корба не знал ответа. Возможно, он был слишком стар, своей ловкостью и силой проложив себе путь далеко за пределы жизни равэна. А возможно, равэном делала не модификация, а верность обетам Стаи. Рациональность. Равенство. Конкуренция.

И когда решение Совета — выбрать Старшей над воронами Маль Рош-Ноер — пробило брешь в готовности Корбы служить, остальное было лишь делом времени. Старый иезуит, основатель Ордена, недаром повторял, что гордыня — самый стойкий из смертных грехов.

Рациональным решением было бы сдаться. Сломанная машина должна быть утилизирована. Так говорит разум. Но Корба сдаваться не торопился. Кроме разума, у него теперь был иной советчик, бившийся в грудной клетке пойманным соловьём.

Неполный день в объятиях странного недуга по имени «сердце», уже подарил Корбе больше впечатлений, чем триста лет жизни. Рассветы пылали исступлённой красотой. Капли росы поражали хрупкой и несовершенной прелестью, почти одинаковые, но всегда разные, будто волны на песке. А ещё он слышал — не слухом, но сознанием — песню. Тихую печальную мелодию, выводимую незнакомым женским голосом. И он почему-то знал, что когда найдёт ту, что пела, узнает какое-то ещё, совсем новое чувство.

Но даже если нет.

Умирать Корба не хотел. Если не из-за того, что мог теперь любить, то потому, что ему стало доступно ненавидеть.

Весь мир, что имел наглость возлагать на него надежды и что-то от него требовать, а сам не выполнил одного-единственного обещания — равенства и справедливости. Не ради себя, но ради того мальчика, которым Корба когда-то был и который в это поверил, кто-то должен будет заплатить.

1) Скопа — хищная птица, питающаяся рыбой. Неопытные молодые особи иногда хватают слишком большую рыбу и не могут вытащить её из воды. Когти скопы нельзя разжать, поэтому птица погибает, утащенная рыбой на дно.

Вернуться к тексту