Второй шанс (джен)

За окном было невыносимо ярко от солнечного света.

Он невольно зажмурился и, прикрыв глаза ладонью наподобие козырька или заслонки, осторожно открыл их снова.

Комната, в которой он находился, была незнакомой. Бревенчатые стены, бревенчатый потолок, дощатый некрашеный пол, деревянный стол из темного дерева, на котором стоял кувшин с каким-то зеленоватым содержимым, и два стула из того же сорта древесины. Очаг, от которого исходило еле заметное тепло. У двери — вбитые в стену крючки, на одном из которых висело что-то темное — то ли куртка, то ли накидка. У дальней стороны — кровать под зеленым балдахином, накрытая пестрым лоскутным одеялом. В небольшое оконце вливался яркий дневной свет.

Сам он лежал на полу, совершенно не представляя, почему. Может, ему стало плохо? Или его кто-то оглушил? Может, он до такой степени напился, что его вырубило на полпути к кровати? Как бы то ни было, он лежал посреди бревенчатой комнаты с ужасной режущей болью в горле, разламывающейся головой и острым желанием сбежать на край света. Вот только почему? Где он? Что с ним приключилось?

Кряхтя, со стонами, он оперся на руку и попробовал встать. Получалось плохо, но он был упорным. Спустя несколько минут мучений он уже сидел на стуле, жадно глотая жидкость из кувшина — что-то наподобие винного напитка, кисловатого, травянистого, приятного на вкус. Горло перестало саднить, головная боль немного поутихла, глаза привыкли к яркому свету. Почему-то хотелось крикнуть в сторону окна что-то вроде “Закройся!” — что за странное желание!

Спустя еще два стакана вина жизнь стала казаться не такой уж и ужасной штукой, а со светом он потом как-нибудь разберется. Навесит одеяло на окно, или посмотрит, нет ли снаружи ставен. Но это потом. Пока же его интересовал один единственный вопрос: где он? Комната казалась совершенно незнакомой. Какой-то отклик в душе оставила кровать под балдахином, темно-зеленая накидка на крючке и вкус и запах трав.

Наверное, его все-таки оглушили. Потому что не только место казалось незнакомым. Он не мог вспомнить, кто он, собственно, такой. На самом краю сознания крутились какие-то отзвуки мыслей, тени воспоминаний, отголоски событий, не принимая ни четких очертаний, не осязаемых форм. Где-то в глубине души, как он чувствовал, спряталась какая-то боль, какое-то страдание, чувство потери. Но что он потерял, что выстрадал — это тоже было неведомо.

Он решил осмотреться — может, вид местности, где стоит дом, поможет вспомнить?

Тяжело опираясь на стол, спинку стула, стену, он, спотыкаясь, добрел до двери и толкнул ее.

От обилия света, красок, запахов и звуков его чуть не подкосило вновь. Хотелось одновременно заткнуть уши, закрыть ладонями глаза и обнять себя — чтобы защититься от этого пестрого мира. Но руки у него было всего две — и они вцепились в косяк двери, чтобы не упасть.

Пейзаж был великолепен — словно из сказки. Зеленая поляна с пушистой травой, разбросанные тут и там яркие цветы, величавые темно-зеленые ели неподалеку, яблони, сливы и каштаны, разбитый огородик за белым заборчиком — и все это великолепие окружали высокие крутые горы с белыми снежными вершинами. Вид гор вогнал в сердце тупую иглу-боль, оно на минуту замерло, а потом затрепыхалось как бешеное. Он сделал пару нерешительных шагов вперед; держась за поручни, спустился с крыльца. Каждый шаг требовал неимоверных усилий. Как будто ему сто лет, он древний старец с длинной белой бородой, в забавных очках и забавном наряде.

Недалеко виднелось что-то зеленовато-голубое. Его словно магнитом потянуло туда. Перед глазами возникла вдруг картинка: он бредет вдоль огромного озера, в водах которого желтыми ручейками отражаются какие-то огни.

Это и впрямь оказалось озеро, правда, небольшое, скорее, пруд, довольно заросший с боков высокой травой и камышом.

Он устало опустился на серый валун, наполовину лежащий в воде, наполовину на берегу, хотел было опустить ладонь в прозрачную воду — холодная ли? Но метнувшаяся из-под валуна быстрая юркая тень заставила невольно вскрикнуть, отшатнуться, почему-то схватившись за горло — и оказаться в воде. По-летнему теплой и ласковой.

Ошалело тряся головой, он увидел, как мимо прошмыгнула длинная ящерка. Вот только почему его обуял такой страх при виде такого безобидного существа? Еще одна загадка.

Рябь на воде улеглась, и он с интересом вгляделся в свое отражение. Худое лицо, выдающийся нос, глубоко посаженные глаза, торчащие скулы, мокрые, неровно подстриженные темные патлы прилипли к щекам. Ни очков, ни бороды. Не старец, просто мужчина средних лет. По крайней мере, внешность не вызвала ни удивления, ни страха. Первая хорошая новость. Нет, вторая: местечко, где он находится, было прямо-таки сказочным.

Заслышав шорох крыльев, он опять не удивился, когда на валун приземлился крупный филин, даже протянул ему зачем-то руку. Филин склонил голову на бок, замер, а потом…

— Чего это вы вздумали в одежде ванну принимать, хозяин?

Нет, все-таки его хорошо приложили. Он не помнил, кто он, не помнил, где он, не помнил вообще ничего, но одно он знал точно: совы и филины не разговаривают. Не должны. Однако этот говорил, да еще как.

— Совсем хозяин Урфин себя не бережет, — продолжал бубнить филин. — Еще утром лежнем лежал, хворал, а теперь уже в пруду купается. А ну как совсем худо станет? Где верный Гуамоко хозяину в такой глуши достанет лекаря?

— Не ворчи, — каркнул он словно хриплая ворона. — Я просто упал.

— Так и убиться недолго, хозяин — забеспокоился Гуамоко. — Давайте-ка я слетаю в Изумрудный город к Страшиле Мудрому? Пусть доктора шлет. Или двух. Самых лучших. Уж для Урфина Джюса Мудрейший ничего не пожалеет. Что-то неважно вы выглядите, хозяин.

В его голове по-прежнему царила неразбериха. Точнее, голова будто была наполнена туманом, белым, молочным, непроглядным, и лишь темные сгустки каких-то видений всплывали в этом тумане, не принимая никакой формы, растворяясь при желании вглядеться в них. Однако сейчас в душе не было ни страха, ни паники. Умиротворенно было. Покойно. И самую каплю волшебно.

— Пойдем домой, друг мой Гуамоко, — хрипло сказал он, выбираясь на берег. — Кажется, мне не помешают сухая одежда и чашечка горячего чая с травами. А потом ты расскажешь мне, куда летал, да чего видел.

— Обязательно расскажу, хозяин Урфин. Летал я к самой госпоже Кагги-Карр, просил пристроить в почтовые связисты моего внучатого племянника, Лангироккотавикинта. Мальчишка совсем от крыльев отбился, бездельничает все ночи напролет, хотя, конечно, умен не по годам — весь в меня, вот я и хотел попросить госпожу Кагги-Карр…

Урфин медленно шагал к своему дому, с легкой улыбкой слушая филина Гуамоко; поступь его стал тверже, горло почти перестало болеть, туман в голове рассеялся. Он шел, с предвкушением представляя себе ароматный чай, горячий огонь, теплый плед и уютную компанию.

В душе разливалось ощущение полного счастья.