Новый дивный мир (джен)

Джинни оглядела сад и вздохнула.

В последнее время она только и делала, что горестно вздыхала. Оказалось, если давать выход горю таким образом, оно не вырывалось наружу столь же бурно, как со слезами.

Конечно, Джинни плакала. За последние две недели пролилось много слез радости, печали, удивления, горя и сожаления: тихий плач на поминальных службах, громкие рыдания в мантию Гарри после похорон Фреда, по-детски судорожные всхлипы в объятиях матери... О да, Джинни выплакала немало слез. Но она устала плакать. И если поначалу в ее душе царили опустошение и легкость, то теперь остались только боль и усталость. Поэтому она только горестно вздыхала.

Джинни отвела взгляд. Поздней весны сад оказался сосредоточением буйства красок и жизни. Цветы яркими взрывными всполохами качались на стеблях, пестря сотнями оттенков, листья легонько покачивались на ветерке, а два гнома дрались за жирную гусеницу среди перевернутых цветочных горшков.

Слишком быстро, слишком много.

Казалось несправедливым, что всюду бурлила жизнь, когда столько людей погибло.

Джинни чиркнула кроссовком по дорожке и поднялась на крыльцо.

Она была дома, вот только тот казался ей чужим. Когда Джинни две недели жила у тетушки Мюриэль, то страстно мечтала вернуться в Нору. Ей часто снилась ее комната с видом на огород и сад; не раз она представляла, как тайком выносит из сарая метлу и часами летает в укрытии деревьев.

И вот она здесь: ничто не мешает (теперь уже не крадучись) пойти, взять метлу из сарая и летать по саду, сколько захочется. Она спала в своей постели, каждое утро просыпалась от знакомых звуков и запахов маминой стряпни — все, как раньше. И все же жизнь безвозвратно изменилась.

Джинни до сих пор не могла поверить, как быстро ее мир перевернулся с ног на голову.

С битвы прошло двенадцать дней.

Двенадцать дней, как закончилась война. Двенадцать дней, как любимый человек Джинни положил конец тирании. Двенадцать дней, как она узнала, что ее мать — потрясающий и опытный дуэлянт (да и она сама не промах). Двенадцать дней, как она вернула себе брата. Двенадцать дней, как потеряла другого. Десять дней, как его похоронили. Восемь дней, как они проводили в последний путь Тонкс и Ремуса. Семь дней, как они с Гарри навестили Тедди Люпина. Шесть дней, как Гарри вместе с Гермионой и Роном уехали в Австралию, чтобы привезти родителей Гермионы домой. Пять дней, как Джордж закрылся в своей комнате. Четыре с половиной дня, как Перси неустанно дежурил возле его комнаты. Четыре дня, как Джинни увидела, как плачет отец. Три дня, как Кингсли назначили заместителем министра. Два дня, как она плакала. Один день, как сова принесла послание от профессора МакГонагалл, в котором та выражала надежду, что Хогвартс заработает к первому сентября. Два часа, как Джинни соврала, что с ней все в порядке. Десять минут, как она оглянулась через плечо, ожидая увидеть за спиной Фреда.

Потребовалось всего несколько мгновений, чтобы мир дал трещину, и к ужасу Джинни, он, похоже, продолжал рушиться. Она знала, что для настоящего исцеления было еще слишком рано; знала, что в итоге они переживут горе и этот странный, параллельный мир, в который она случайно попала, станет нормальным, и все же не могла избавиться от ощущения, что со смерти Фреда прошлая целая жизнь. Жизнь, измеряемая не неделями, месяцами и годами, а днями, часами и минутами. Жизнь, определяемая отсутствием дорогих людей, тогда как прошлая (Джинни и помыслить не могла, что однажды жизнь разделится на «до» и «после») — была неразрывно связана с ними.

Медленно поднимаясь наверх по узкой лестнице, Джинни едва не наступила на перчатки Рона для квиддича и невольно улыбнулась: ее неряшливый брат отсутствовал неделю, но продолжал устраивать бардак. По крайней мере, хоть что-то не изменилось. Подобрав перчатки, она зашагала дальше, и когда поднялась на площадку второго этажа, увидела дверь близнецов, Перси на стуле, упрямо несущего вахту, то снова расстроилась. Сжимая перчатки Рона, она помахала брату, но Перси, казалось, не заметил ее. Он смотрел в ее сторону, но у Джинни сложилось впечатление, что Перси вел внутренний монолог, и она не стала его отвлекать.

Войдя в свою комнату, Джинни плюхнулась на кровать, кинув перчатки на одеяло. У нее еще будет время отнести их в комнату Рона: перед отъездом Гарри отвел ее в сторону и объяснил, что они не знают, сколько времени уйдет на поиски Грейнджеров; Гермиона боялась, что это займет недели. В конце концов, Австралия была ужасно большой.

Было нечто жестокое в том, что теперь, после ужасного года в разлуке, Гарри вновь приходилось покидать ее.

Джинни не обижалась на него: Гермиона нуждалась в нем, так же сильно, как и в Роне, а для Гарри это был своеобразный способ отплатить Гермионе за все, что она сделала. Джинни не сомневалась, что он винил в произошедшем себя. Тем более, если бы Гарри не поехал с ними, Гермиона и Рон вряд ли бы сумели оторваться друг от друга и отыскать родителей. Пожалуй, одной из хороших перемен в этом новом мире было то, что Рон и Гермиона официально — и демонстративно — стали парой. По оценке Джинни, они не были такими же противными, как Рон с Лавандой, но прочно занимали второе место. Возможно, ее суждение было немного предвзятым — Гермиона нравилась ей куда больше, чем Лаванда.

И хотя нашлось множество разумных и веских причин для отъезда Гарри в Австралию, они не помешали Джинни хандрить.

Немного примиряло с ситуацией то, что они могли писать друг другу письма. Вернее, письмо. Джинни позаимствовала у Перси Гермеса (опасаясь, что Сычик заблудится по пути в Малайзию) и послала его за Гарри тем же вечером, когда тот уехал. Честно говоря, она не рассчитывала на скорый ответ; она даже не знала, добрался ли Гермес до Австралии. Вздохнув, Джинни в который раз восхитилась решимостью и силой духа Гермионы отправить родителей на другой континент ради их безопасности.

Папа и мама частенько сводили Джинни с ума, но она с трудом представляла, что бы делала, если бы они находились далеко. Или вообще не знали о ее существовании.

В тот момент они были в отъезде — отец в министерстве, мама навещала тетушку Мюриэль, а они с Перси и Джорджем остались в Норе. В любой другой день Джинни бы порадовалась тишине, но сейчас она казалась немного жуткой.

Джинни не знала, как долго пролежала в постели, теребя край одеяла и слушая, как ветер шумит в деревьях. По правде говоря, она совсем над этим не задумывалась, поскольку время в этом новом мире двигалось странно: то стремительными рывками неслось вперед, то внезапно растягивалось до бесконечности. Но через несколько мгновений — или через несколько часов — из коридора донесся грохот.

Джинни спрыгнула с кровати, схватила волшебную палочку и выбежала из комнаты. Однако в коридоре ее не встретил ни Пожиратель Смерти, ни взрывопотам, ни тролль-грабитель (учитывая шум, это точно должен был быть кто-то из них).

Джордж, наконец, вышел из своей комнаты и, по-видимому, так напугал Перси, что тот упал со стула (наверное, у него затекли ноги от долгого сидения, подумалось Джинни).

Джордж… выглядел по-другому. Его волосы были той же длины, как он (и Фред) всегда носил — достаточно длинные, чтобы раздражать мать, но не настолько, чтобы Джинни дразнила его, как Билла. Одного уха не хватало. На подбородке виднелась пятидневная щетина, а глаза стали старше. Печальнее. Задумчивей. Джинни остановилась как вкопанная и уставилась на него.

Джордж протянул руку и помог Перси подняться. Он что-то сказал брату и похлопал того по плечу. Перси пробормотал что-то в ответ, и Джордж покачал головой. Порывшись у себя в карманах мантии, он достал пакет и протянул Перси. Джини смогла разобрать только обрывки разговора: «…немного проголодался, правда. Хочешь конфету?»

Перси нахмурился. Джинни видела, что он хотел отругать Джорджа за то, что тот плохо питается, но мудро (что было не в его характере) воздержался от нотаций и вытащил из пакета конфету.

Джордж встретился с Джинни взглядом, и в его глазах промелькнул знакомый блеск. Тогда Джинни поняла, что в этом новом мире после Волдеморта одна вещь осталась неизменной — ты не берешь угощения у близнецов. Ни у одного из них. Никогда. Джинни открыла рот, чтобы предупредить… но слова замерли на губах, когда Перси превратился в недовольного калао.

Долгое мгновение Джинни и Джордж просто смотрели на него, пока у Джинни не вырвался нервный смешок. Джордж фыркнул. Перси взъерошил перья и издал возмущенный вопль. Этого оказалось достаточно. Не успела Джинни опомниться, как согнулась пополам от безудержного смеха; и, хотя она обещала себе больше не плакать, по щекам потекли слезы. Джордж хохотал, привалившись спиной к стене.

Джинни не могла вспомнить, когда в последний раз по-настоящему смеялась; казалось, это было очень давно. Удивительно, как это она не разучилась. Спустя несколько минут, Джинни наконец овладела собой и выпрямилась, опираясь на руку Джорджа.

— Улучшенные канареечные помадки, — выдохнул между смешками Джордж. — Они превращают тебя в птицу, на которую ты похож.

Они взглянули на негодующего калао и снова покатились со смеху.

Наконец, Перси вернулся в человеческое обличье и уставился на них с непроницаемым выражением лица. Волосы на его голове, еще недавно бывшие перьями, торчали в разные стороны.

— П-прости, Перси… — с трудом выдохнул Джордж. Его так и распирало от смеха. Перси открыл рот, и Джинни приготовилась к хорошо знакомым с детства крикам, которые всегда следовали за розыгрышами близнецов. Но вместо этого Перси прыснул, а потом и вовсе расхохотался.

Так они и стояли в коридоре, безудержно смеясь. Наверное, их реакция была чересчур эмоциональной, но облегчение, которое наполнило Нору в тот день, было связано не столько с шалостями или канареечными пирожными, сколько с возвращением одного из близнецов. Радостно было осознавать, что после всех пережитых ужасов они все еще могли насладиться хорошей шуткой. Фреду бы это понравилось.

Возможно, со временем жизнь все-таки наладится.