Мотылек над змеиной тропой (гет)

Его присутствие ощущается сразу же, как только спадают путы тяжелого, липкого сна. Луна смутно припоминает, как левитировала Волдеморта в его комнату, прежде чем уползти в свою.

— Почему не вызвала авроров? — Он сидит на краешке кровати, с устало опущенными веками и плотно сжатыми губами.

— Вам нужно, чтобы я освободила вас от данного слова. Значит, пока я этого не сделала, вы не станете его нарушать и искать встречи. Зачем же мне самой вам ее устраивать? — В голове мутится, и в горле угнездилась тошнота.

Он хмыкает:

— Поняла уже, насколько нелепое взяла обещание? Нужно было требовать не «не искать» встречи, а «избегать», и про условие невозвратности слова забывать не следует.

— Я учту на будущее.

Невеселая усмешка змеей проскальзывает по бесцветным губам. Волдеморт уходит. А Луне становится хуже.

Она пытается уснуть, но просыпается с криком и в холодном поту от кошмарных видений. Голова раскалывается, а глаза будто вставлены в раскаленные скорлупки. На подкашивающихся ногах, стараясь смотреть только прямо, Луна спускается в кухню за зельем сна без сновидений. Разбив несколько склянок, находит.

Сновидений нет. Есть душный, вязкий туман, в недрах которого затаилось инфернальное зло. Незримое наблюдает за Луной. Она силится, барахтается, пытаясь вырваться. Все без толку, пока чьи-то руки не поднимают ее на поверхность.

К губам прижимается что-то гладкое, прохладное.

— Что это? — От неосторожного движения глаза разрывает болью.

— Зелье спокойного сна.

— Я пила. Только хуже.

— Это улучшенное. Пей, девочка. Ты ведь мне все еще веришь. Я не обманываю. Вот так. Теперь отдыхай, мотылек. Спи. — В полет меж сонных облаков ее провожает ласковое поглаживание по волосам.

Легкий глубокий сон избавляет от боли, тошноты и страха, но не от грусти. Луна не может мечтать, не может петь. Пытается рисовать, но рисунки не оживают. Так было, когда не стало мамы. Как долго? Она не помнит. Трудно вспоминать. И думать трудно. Хотя приходится: о дамокловом мече, который она беспечно подвесила над головами друзей. Выдать спасенного тирана она все еще не может, особенно теперь — убедившись в его верности слову. Слову, скормленному буквоедам. Полагаться на него полностью тоже нельзя.

«Волдеморт жив», — нацарапано на трех записках. Они подписаны Гарри, Кингсли и Гермионе и вывешены за окно спальни. В случае чего нужно только подумать: «Летите», чтобы они отправились к адресатам. Последний штрих — сигнальные чары выхода, которые она развешивает, делая вид, что гуляет в саду.

Дни тянутся линялыми тряпочками. Луна почти все время спит. Волдеморт то сидит с пергаментами, то чем-то позвякивает в лаборатории. То ходит по кухне, готовит покушать себе и ей. Она бы очень удивилась, если бы могла. Но она не умеет очень, только совсем чуть-чуть. Вяло ковыряется в тарелке; бесцветно говорит «спасибо»; послушно принимает зелья из его рук.

Однажды у зелья оказывается непривычный вкус.

— Это лекарство от душевных травм, — слегка улыбается Волдеморт, — по рецепту Пандоры Лавгуд.

— Вы решили проверить его на мне?

Он недоуменно пожимает плечами:

— Я в нем уверен.

Складывается впечатление, что он обиделся. К Луне же стремительно возвращаются эмоции и краски жизни. Поэтому не проходит и четверти часа, как она отправляется на поиски и с успехом завершает их у секретера в гостиной. Судя по взгляду, Темный лорд не против ее общества, и Луна чувствует, что снова способна радоваться. Пусть он поступил гадко, но ведь уже все исправил, а обижаться и злиться она никогда долго не умела.

* * *

Лето вступает в свои права. Цветники в саду Лавгудов пестрят и одуряюще пахнут. Растения здесь никто никогда не принуждал расти по чужому замыслу, все происходило только по их собственному. Наверное, поэтому буйные заросли выглядят настолько счастливыми.

Особенно очаровательны кусты чертополоха, с тонко изрезанными листиками и большими темно-розовыми соцветиями. Сливы-цеппелины цветут просто замечательно. Прыгучие фиолетовые одуванчики то и дело нарушают покой ромашек и ноготков. Луне смешно наблюдать за их перепалками. И над всем этим многообразием порхают бабочки и поют птицы.

Только одно огорчает Луну — постоянно усталый, изможденный вид гостя. Он очень много работает и полностью игнорирует намеки на важность отдыха. Формула заклинания анимаформы, по его словам, почти готова. Но одновременно он занимается какими-то другими расчетами и зельями, а на расспросы отвечает уклончиво:

— Кое-какая диагностика.

Пару раз просит палочку, а, возвращая, едва держится на ногах.

Его эмоций она давно не чувствует, догадывается — он их закрыл, но взгляд тоже говорит о многом. Например, о тревоге и беспокойстве, грызущем человека изнутри.

— Мне нужна твоя помощь. — наконец говорит он однажды за завтраком, и что-то внутри Луны натягивается, как струна. — Аваду, ставшую точкой в последней битве, создал я сам, а потому сумел ослабить. Она меня не убила, но лишила способности колдовать, — его полная горькой самоиронии усмешка ранит в самое сердце, — не то чтобы совсем, но магия отнимает слишком много энергии. Я долго искал причину — это дыра в астральном теле. Я нашел способ ее залечить, но нужны редкие ингредиенты и артефакты из моего тайника. Самому мне не добраться...

Мысль о том, что его недуг мог бы решить все ее проблемы, вызывает лишь содрогание. Оставить его без магии? Выдающегося волшебника, который, возможно, знает о колдовских искусствах больше, чем кто-либо еще из ныне живущих? Навсегда вырвать из этих изящных пальцев палочку и в глаза, нечеловеческие, но такие гордые и красивые, плюнуть печатью «сквиб»? От такой запредельной жестокости у Луны немеют губы. Она могла бы выдать его властям, если бы не осталось выбора, но это… Немыслимо! Конечно, она согласна помочь. Его обещание отказаться от попыток мести и борьбы за власть и покинуть Британию задевает ее лишь мимолетом. Она найдет тайник и принесет все, что нужно, только:

— Можно я тоже кое о чем попрошу?

— А именно?

— Позвольте мне помочь мальчику, которого я встретила в том лесу. Ну, в который…

— Луна, того мальчика давно нет, — обескураженно возражает он.

— Я с ним разговаривала — значит есть.

Волдеморт страдальчески подкатывает глаза — это что-то новенькое.

— И как ты собралась ему помогать?

— Я обещала угостить его пирожным. А еще его нужно искупать и переодеть. Вы согласны?

— Мордред, я не в том положении, чтобы спорить.

— Здорово! Тогда примите еще зелье, которым вылечили меня от грусти.

— У меня нет душевных травм.

«Почему же тогда у маленького Тома так сильно изрезано лицо?»

— А здоровому человеку оно может навредить?

Волдеморт сокрушенно качает головой и иронично фыркает.

— Нет.

— Тогда выпейте его просто так!

— Тогда! Ты согласишься еще и на легкое Империо, чтобы я не тратил время на объяснения, а ты по рассеянности не сделала какую-нибудь непоправимую глупость!

— По рукам! — восхищаясь собственной наглости, она протягивает через стол раскрытую ладошку, которую он после секундного замешательства пожимает.

* * *

Пока Том ест пирожное, Луна разглядывает призрачную комнатку. Металлическая кровать, застеленная тонким шерстяным покрывалом, маленькая жесткая подушка в изголовье, покосившийся шкаф и стул. Столом служит широкий подоконник, за которым и разместился мальчик лет семи. Он ест аккуратно и сдержанно. Правда, пару раз украдкой облизывает пальцы, от чего у Луны теплеет и щемит в груди. А взрослый Волдеморт еще закатывал глаза, когда она шла в кухню со словами, что не может угощать ребенка пирожными, которые не приготовлены. Она едва сдерживается, чтобы не прыснуть со смеху и не задеть самолюбие мнительного маленького Тома.

Глубокие порезы уродуют его красивое личико, но, похоже, не причиняют боли. Все равно. Она попробует их залечить. Том тоже призрачный, как и комната, поэтому его раны не затянутся от обычных медицинских чар. Однако у Луны есть идея.

Когда Том отставляет тарелочку, ее любимую, которую они когда-то расписывали вместе с мамой, Луна возносит мысленную молитву: «Пожалуйста, явись на мой зов! Всего один разочек».

И ее Море Истины откликается — разливается им под ноги. Бриз сносит серую комнатенку.

— Ух ты, — выдыхает Том, переводя взгляд от своих обласканных волнами босых ног на морской простор, — оно такое теплое и… синее.

— Искупаемся? — весело предлагает Луна.

Сомнение в больших темно-карих глазах постепенно уступает место доверию. Том кивает.

Они заходят в воду, не раздеваясь. Том задумчиво набирает воду в ладошки и пропускает сквозь пальцы. Но Луна не может медлить. Волдеморт выпил зелье врачевания души по ее просьбе, значит оно где-то здесь. Луна нащупывает в кармане заветную склянку, раскупоривает и выливает эликсир в воду.

Их окатывает игривыми брызгами, лицо ребенка становится цельным.