Наши пути (гет)

Риэлтор ушёл, и Хельга осталась наедине с домом. Странно было видеть его таким: вещи наполовину собраны, везде коробки, мягкую мебель вывезли ещё на той неделе. На стенах вместо фотографий в рамках только их тени.

Хельга давно считала этот дом чужим, но теперь, лишившись части себя, он почему-то казался роднее. Как будто из последних сил упрашивал его не продавать, давил на ностальгию.

— Не выйдет, — прошептала она дому и задержалась совсем на чуть-чуть.

Мириам переехала к Ольге сразу после похорон. Марк в восторге не был — он никогда ни от чего не был в восторге, — но согласился на это временное решение, пока деньги с продажи не пойдут на покупку нового жилья.

Мать постепенно оживала, в заботах с переездом всё меньше напоминая призрака. Искала новую квартиру, даже на курсы какие-то записалась. Неудивительно, что здесь она чуть не сошла с ума: вид пустого отцовского кресла перед телевизором рушил привычную картину мира похлеще любого апокалипсиса.

Хм, а что она сделала с креслом, неужели выкинула? Зная Мириам, вряд ли, но Хельга бы с этим продавленным старьём не церемонилась.

Если подумать, осталось ли у неё хоть что-нибудь от Боба, кроме психологических травм и дурацкого носа? Разве что любовь к рёбрышкам… которую надо пересмотреть, чтобы не оказаться на кладбище так рано, как он.

Хельга обошла гостиную и кухню в поисках чего-то, что хотелось бы сохранить — или убедиться, что этого не существует в природе. Поднялась наверх, даже не открывая безликую гостевую, где ни капли не осталось от её детской комнаты, зашла в родительскую спальню.

Мебель ещё была на месте, а воздух пропитался успокоительным и материнскими духами. Туалетный столик в углу, кровать, застеленная скользким шёлковым покрывалом, на одной тумбочке лежат таблетки, а на второй — пыль. Хельга приоткрыла гардероб: среди оставшейся одежды не было отцовской. Словно и его здесь никогда не было.

А что, если…

Её бывшая комната выглядела ровно так, как месяц назад: скучная, бежевая и очевидно гостевая. Только в прошлый раз Хельга не пользовалась шкафом, тем самым, где давным-давно стоял идол Арнольда.

Теперь там висела одежда Боба, а на полке блестел его золотой пояс.

Это была не гостевая комната.

Хельга прислушалась к мыслям, пытаясь понять, что её удивило. Уж точно не отношения родителей — они годами шли к разводу — и не то, что Боб выбрал именно её комнату — священная спальня Ольги была неприкосновенной.

Но что тогда?

Что единственное подобие близости, на которое он был способен, — занять бывшую комнату нелюбимой дочери?

Она смотрела на золотой пояс с крупными буквами «BB». Олицетворение его раздутого на пустом месте эго. Возомнил себя королём, торгуя пейджерами, это ведь даже звучит смешно.

Смешной и жалкий, таким она его запомнит. И для этого никакие вещи сохранять не надо.

Хельга выключила в доме свет и закрыла дверь с твёрдым намерением больше в него не заходить. Последние бумаги можно подписать и через риэлтора, а в упаковке барахла от неё всё равно нет толку.

Как и в прощании.

* * *

— Скажи название ещё раз.

— «Ломо сальтадо».

— Ладно, я всё равно не запомню. Это божественно.

Хельга набила полный рот мяса с овощами, чуть при этом не подавившись, и попыталась сказать «даже лучше рёбрышек». Арнольд открыл вино.

— Я ничего не понял, но спасибо.

— Ты споить меня решил? — он разливал вино по бокалам.

— Ты против? — заулыбался ещё больше. — Полусухое, я запомнил.

— Если это соревнование, то ты всех победил.

— А ты продала дом.

Они театрально чокнулись.

— Мавр сделал своё дело, мавр может уйти.

Господи, всплыло что-то задротско-университетское…

— Здесь мавру всегда рады. Кто бы ни был этот «мавр».

Арнольд взял её за руку, и вечно холодным пальцам стало теплее.

— Готова увидеть гербарий? Он долго этого ждал.

— Ты знаешь, как всё испортить, — она в шутку закатила глаза. — Но взамен на твою готовку я согласна даже на ботанический сад.

— Прямо сейчас сезон цветения, а тебя за язык никто не тянул.

— О нет. Тащи свой гербарий.

* * *

Позже они лежали под одеялом в его старой комнате — уже не детской, слава богу, — и смотрели друг на друга в темноте, не видя толком. Хельга боролась с желанием задать глупый вопрос и в конце концов проиграла:

— Твои родители счастливы?

Он помедлил, то ли от удивления, то ли от опаски говорить с ней на эту тему.

— Наверное. Они занимаются любимым делом — помогают людям. Но… папа жалеет, что не приезжал в Хиллвуд почаще.

— И ты.

— И я.

Хельга перевернулась на спину. В стеклянном потолке чернело небо.

— Как думаешь, это нормально — не жалеть?

Он снова помедлил, будто знал, что ей надо продолжить.

— Я пытаюсь придумать, что бы сказала ему, если бы хватило времени. Но не могу. Я бы не стала говорить правду, а из хорошего говорить нечего.

Арнольд тихо вздохнул.

— Да, можно было бы вообще не говорить. Всё равно он был без сознания. И эти слова нужны скорее мне, а не ему.

Слёзы потекли по вискам прямо в уши. Хельга их вытерла.

— Так мне новый психолог сказал. Не буду его пока что увольнять.

Арнольд её обнял, и Хельга уткнулась носом ему в шею, рискуя задохнуться.

— Сходишь со мной на кладбище?

Он погладил её по голове.

— Конечно.

* * *

В субботний день солнце было ярким и весенним. Давно пора — после холодного марта и затяжной зимы хотелось отогреться. Что Арнольд и делал, посматривая то на свеже-зелёную траву, то на Хельгу, стоящую возле могилы отца.

Её слова с этого расстояния он не слышал, но говорила она уже долго, трясла головой, будто спорила. Когда они только подошли к надгробию, она даже слово «привет» выдавила с трудом, а теперь — расслабилась наконец. Поэтому он тактично отошёл, чтобы не мешать потоку мыслей и не смущать её лишний раз.

На этом же кладбище похоронены дедушка и бабушка. К ним они тоже сегодня заглянули — Арнольд подумал, что если немного поговорит со своими, Хельга будет чувствовать себя менее глупо. А что будет чувствовать, он знал наверняка, сам это пережил три года назад.

Уже почти три года, как он не успел.

Они ушли быстро, почти вместе. По счастливой случайности родители в это время были в Хиллвуде, а он успел только на похороны — и после них ещё долго приходил сюда каждый день.

Тогда он постоянно думал, как бы всё сложилось, сделай он другой выбор: и в средней школе, и после колледжа. Если бы он послушал Хельгу, если бы не пытался решить всё за всех, если бы повёл себя как ребёнок, если бы чаще вспоминал стариков… Если бы не подумал на четвёртом курсе, что в Хиллвуде ему уже нет места, а значит, надо лететь обратно, там его судьба.

Может, родные были бы счастливее, сделай он другой выбор? Может, он сам был бы счастливее?

И именно на этом кладбище он тогда пришёл к ответу: может, да, а может, нет. Какая разница, если он не способен повернуть время вспять. Выбор уже сделан, остаётся лишь нести за него ответственность.

Он вернулся в Центральную Америку. Два года ушло, чтобы воспитать замену и убедиться, что после его ухода всё не рухнет — слишком многое на нём было завязано, ещё один урок на будущее.

Благодаря привычке обходиться малым он накопил достаточно на ремонт пансиона, да и родители помогли. Папа тоже не хотел продавать здание, в котором выросло несколько поколений Шотменов, и горячо поддержал план Арнольда. Маму пришлось убеждать, что он делает это по собственному желанию, а не из чувства вины.

И это была правда. Чуть ли не впервые в жизни Арнольд не сомневался, где должен быть.