Мистер Холмс и Хоббит (джен)

Летом тысяча девятьсот одиннадцатого года я продолжал заниматься частной практикой в Лондоне, в то время как мистер Шерлок Холмс удалился на свою ферму в Сассек-Даунсе. Завершив большинство наших дел, мы с другом нашли отдушину каждый в своей области: я работал с клиентами из благополучных семей Вестминстера и Южного Лондона, а он занимался пасекой и трактатами по любимой дедукции.

И вот этим летом, накануне ужасной изнуряющей жары в Англии, я получил письмо с почтовым штемпелем Истборна и характерным почерком друга на конверте.

Мой дорогой Ватсон!

Всё ближе двадцатая годовщина того самого жестокого события, которое разлучило нас много лет назад, и я ловлю себя на том, что всё чаще возвращаюсь мысленно к той пропасти, где Мориарти встретил свой конец. Я больше не могу отрицать это чувство. Если вы в хорошем настроении и не возражаете присоединиться ко мне, я бы хотел, чтобы мы в последний раз вернулись к тому месту в Рейхенбахе. Возможно, мы с вами найдём новые, более счастливые воспоминания, чтобы заменить ими те, которые знаем по тёмным дням.

Искренне ваш,

Ш.Х.

Меня никогда не переставало удивлять, что за отчуждённой и расчётливой внешностью моего друга скрывалось сердце, такое же надёжное и искреннее, как у любого другого человека, и что подобная поэтичность и чувствительность могли возникнуть в этом необычайно строгом интеллекте. Я сразу же взял ручку и ответил в своём собственном послании, что буду рад возможности присоединиться к Холмсу в путешествии по следам последнего приключения в величественных Альпах.

Именно по этой причине я сохранил свои записи о нашем путешествии туда и о деле, возникшем, когда мы с мистером Шерлоком Холмсом нанесли наш последний визит в швейцарский горный городок Мейринген.

* * *

Спустя неделю, уладив все дела с лондонскими клиентами, я стоял с багажом в руках на вокзале Виктория. С резким свистом, перекрывшим гомон попутчиков на платформе, прибыл поезд, и на меня нахлынуло дежавю. Забавно, я поймал себя на том, что вглядываюсь в лица некоторых джентльменов, ожидая увидеть, как много лет назад, пожилого итальянского священника с примечательным носом. Но, к своему величайшему восторгу, я увидел не священника, а старого друга собственной персоной, с дорожной сумкой, болтавшейся у него на плече, приветственно вскинувшего руку.

Шерлок Холмс немного постарел за те семь или около того лет, что мы не виделись. Он остался таким же высоким и статным, как всегда, но я отметил серебристый налёт у него на висках и едва заметные пигментные пятна на руках, а также мешки под глазами. Хотя последнее было для меня не ново: прожив с ним столько лет на Бейкер-стрит, я прекрасно знал, что Холмс — неисправимый полуночник, и даже в свои шестьдесят он явно не распрощался с пагубной привычкой поддерживать себя в бодрствующем состоянии с помощью табака и других веществ, которых смертному телу лучше избегать.

Холмс ничем не выделялся среди других пассажиров, одетый в пальто с Инвернесского рынка⁽¹⁾ и фетровую шляпу, с шарфом, трижды обмотанным вокруг шеи.

Но все мысли о здоровье и благосостоянии Холмса исчезли в тот момент, когда он подошёл вплотную и мы крепко обнялись.

— Мой дорогой друг, прошло так много времени! — воскликнул Холмс. Отстранившись, я буквально физически ощутил, как его проницательный взгляд пробежался вверх-вниз по моей довольно простой шляпе-котелку и пальто. — Я очень надеюсь, что с вами всё в порядке. Боюсь, ваша экономка слишком усердно следит за вашим питанием. Вы не так твёрдо стоите на ногах, как во время нашей последней встречи.

— Совершенно верно! — Я рассмеялся. — Осталось понять, как вы пришли к такому выводу. — На мгновение я замер посреди оживлённой платформы и задумался. — Я похудел, это видно, и у меня заметна слабость в коленях. Это не травма, артрита у меня нет. Легко предположить, что причина — недостаток железа в организме. Значит, в рационе должно быть меньше жира, больше клетчатки. Я стал лучше питаться, это правда, но моя экономка, миссис Ричардс, придерживается мнения врача, что чем меньше мяса я ем на ужин, тем сильнее становится моё сердце. — Я с ностальгией посмотрел на друга. — Честно говоря, я иногда очень скучаю по хорошему куску ветчины с подливкой.

— Превосходно! — расхохотался Холмс, одной рукой закинув наш багаж в открытый пассажирский вагон⁽²⁾. — Восхитительно по всем параметрам! Раз мы в отпуске, то должны удовлетворить этот аппетит. Предлагаю отправиться прямиком в вагон-ресторан!

Мы неспешно проехали в вагоне-ресторане через Брюссель в Страсбург, в дороге Холмс потчевал меня историями о деревенской жизни на зелёных холмах Сассекса и о сквайрах графства, своих соседях. Я только качал головой и смеялся, глядя, какая энергия кипит в моём старом друге. Без малейшего намёка на усталость он излагал один факт за другим: об особенностях пчеловодства и сплетнях, услышанных в ближайшей таверне, о человеке из Уортинга по имени Джордж Смит, которого арестовали за двоежёнство и покрывательство краж одной из своих жён, работавшей горничной.

Когда я предположил, что, возможно, колонки криминальных хроник могут подождать до конца нашего отпуска, Холмс рассмеялся и, намазывая маслом кусочек тоста, продолжал в том же духе на протяжении всего нашего путешествия до Страсбурга, вплоть до того момента, когда мы сели на поезд, следующий в Бёрн.

* * *

Прошло ещё несколько дней, и наконец мы снова увидели снежные шапки альпийских гор невероятной красоты. Пологие зелёные холмы отступали от господствующих ледяных вершин, а с севера дул свежий, бодрящий бриз, по которому так скучали кости моего старого лондонца. Перед нами снова раскинулась долина Роны, вершины и равнины Бернского Оберленда⁽³⁾ и перевал Гемми⁽⁴⁾ с унылым озером Добензее, с прибрежных скал которого, как я с горечью вспоминал, по приказу Мориарти один из его сообщников столкнул огромный валун, пытаясь раздавить нас во время наших предыдущих визитов⁽⁵⁾. Это покушение на нашу жизнь было лишь одним из длинной череды инцидентов, призванных сломить дух моего друга.

Видимо, воспоминания о прошлом одолевали и Холмса, ибо, как я заметил на последнем этапе нашего путешествия на север, он не проронил ни единого слова, пока мы пересекали роскошные зелёные долины Швейцарии.

В нашем пассажирском вагоне нашлись местные газеты и весьма потрёпанный «Брэдшоу»⁽⁶⁾, за чтением которых мы и коротали время, просматривая их по своему желанию и предпочтениям. Холмс то и дело поглядывал на заголовок справочника у меня в руках, но только бормотал что-то себе под нос и снова погружался в задумчивое молчание.

* * *

Наконец, спустя почти двадцать лет и два месяца, мы прибыли в Мейринген. Город был таким же оживлённым, как я его помнил, и я ничуть не удивился, увидев одного или двух английских туристов. Холмс старательно прятал лицо от посторонних глаз, натягивая шарф на нос. Я не сумел сдержать смех и предложил ему руку, чтобы помочь передвигаться, не спотыкаясь оттого, что он ничего не видел, когда мы несли наш багаж в гостиницу «Английский двор».

Хозяин гостиницы, старый Питер Штайлер, ждал нас у входной двери. Он совсем облысел и сильно прибавил в весе, но, опираясь на трость, довольно резвой рысью устремился к нам и с жаром пожал руки, широко улыбаясь и вытирая пот с раскрасневшегося лица.

— Надеюсь, вам сейчас будет здесь комфортнее, чем во время вашего последнего визита! — выдохнул он и пояснил: — Со времени вашего печально известного пребывания здесь, мистер Холмс, у нас стало больше туристов и альпинистов, чем когда-либо прежде. Больше посетителей — больше денег, а значит, лучше условия проживания!

Штайлер с большим удовольствием показал нам гостевую книгу, лежавшую у него на столе, в которой были записаны имена нескольких англичан, остановившихся в гостинице. Среди них оказались Грегори Кеннеди, альпинист и довольно известный писатель, а также четырнадцать молодых людей из Бирмингема, которые отдыхали перед началом семестра в колледже Эксетера⁽⁷⁾.

Едва мы внесли свои имена в книгу, Штайлер настоял на том, чтобы познакомить нас со своим новым клерком, нервным молодым человеком по имени Ганс Кройцингер. Господин Кройцингер был на голову выше хозяина гостиницы, с торчащими бакенбардами и заострённым подбородком. Узнав, кто перед ним, он восторженно захлопал в ладоши и долго пел дифирамбы нам с Холмсом. Оказалось, он прочитал множество моих опубликованных рассказов о наших приключениях.

— Большая честь, герр доктор, большая честь! — без конца повторял он. — А вы, герр Холмс, потрясающе вышли на иллюстрациях!

— Увы, — фыркнул Холмс, — какой бы прекрасной ни была работа мистера Пэджета⁽⁸⁾, в последнее время у меня появилось гораздо больше седины на висках и сильнее осунулось лицо. Тем не менее, я рад, что вы находите эти истории такими занимательными.

— О да, очень занимательные! — Кройцингер снова хлопнул в ладоши. — Абсолютно верно!

Чем оживлённее становился молодой швейцарец, тем больше давила на меня усталость после путешествия, и под благовидным предлогом я поспешил удалиться в наши комнаты. Когда за запертой дверью воцарилась тишина, мы с Холмсом полночи читали и курили, наслаждаясь уединением.

* * *

Рано утром следующего дня, после чая и лёгкого завтрака, мы отправились к месту назначения, не спеша прошли по старой, извилистой тропе из Мейрингена вверх по склонам травянистых холмов к бурлящим водам Рейхенбахского водопада.

Не могу описать, что я чувствовал, стоя тут. За двадцать лет мы прилично постарели, а здесь ничего не изменилось. Поток, раздувшийся от таянья снегов, низвергался в страшную пропасть, из которой брызги подымались вверх, словно дым от горящего дома. На пике падения водопад нёсся, яростно вскипая кипенно-белыми клочьями пены, а в глубине, между чёрными, как уголь, скалами, бушевал оглушительно ревущим водоворотом, с силой выбрасываясь вновь на зубчатые края горы.

Здесь встретил свою кончину Мориарти, и здесь, как я когда-то полагал, погиб мой дорогой друг. Вцепившись в трость, я закрыл глаза, стараясь отрешиться от дикого грохота водопада и жутких воспоминаний о следах на мокрой тропинке и серебряном блеске портсигара, под которым я нашёл письмо, разорвавшее моё сердце на части.

* * *

Содрогаясь от ужаса, бежал я вниз по деревенской улице к тропинке, с которой только что спустился. Несмотря на все мои усилия, прошло два часа, прежде чем я снова очутился у водопада. Альпийская палка Холмса стояла по-прежнему у скалы, куда он поставил её. Но самого Холмса не было, и я тщетно звал его. Ответом мне был только мой собственный голос, повторяемый эхом окружавших меня скал.

Минуты две я не мог собраться с силами, ужас ошеломил меня. Потом я вспомнил метод Холмса и попробовал применить его к разыгравшейся трагедии. Увы! Это было очень просто! Мы с ним дошли до конца тропинки, и альпийская палка указывала место нашей остановки. Тёмная почва всегда сырая от брызг, и на ней даже птица оставила бы следы. В конце тропинки были ясно видны два ряда следов человеческих ног, оба в противоположном направлении от меня. Обратных следов не было. На расстоянии нескольких ярдов от конца тропинки почва была вся вытоптана и превращена в грязь, а кусты терновника и папоротника, окаймлявшие пропасть, вырваны. Я лёг ничком и стал глядеть вниз. Летели брызги вокруг меня. Стемнело, и я видел только блестящие от сырости чёрные скалы и далеко внизу сверкающие, разлетающиеся брызги воды. Я крикнул, но в ответ до моего слуха донёсся всё тот же дикий крик водопада.

Однако мне всё-таки удалось получить последний привет от моего друга и товарища. На вершине скалы я заметил что-то блестящее и, подняв руку, достал серебряный портсигар, который он всегда носил с собой. Когда я поднял его, на землю слетел маленький клочок бумаги, лежавший под ним.

«Милый Ватсон, — писал Холмс, — пишу эти строки, благодаря любезности мистера Мориарти, который ждёт окончательного решения возникших между нами вопросов. Он рассказал вкратце, как он ускользнул от английской полиции и узнал о нашем местопребывании. Эти подробности только подтверждают моё мнение о его способностях. Я рад, что буду иметь возможность освободить общество от дальнейшего пребывания Мориарти в его среде, хотя боюсь, что заплачу за это ценой, которая опечалит моих друзей и в особенности вас, дорогой Ватсон. Но я уже говорил вам, что моя карьера достигла наивысшего предела и что для меня не могло быть иного конца. Для полноты признания скажу вам: я был убеждён, что письмо из Мейрингена не что иное, как западня, и отпустил вас в уверенности, что произойдёт нечто вроде случившегося теперь. Скажите следователю Пантерсону, что бумаги, нужные для уличения шайки, хранятся в ящике «М», в синем конверте с надписью «Мориарти». Перед отъездом из Англии я сделал все распоряжения насчёт моего имущества и передал их моему брату Майкрофту. Прошу вас передать мой поклон миссис Ватсон и верить в искреннюю преданность

Вашего Шерлока Холмса».

* * *

Холмс задумчиво стоял рядом со мной. Он так же тяжело опирался на трость и щурился от клубящейся над водопадом завесы брызг, а может быть, от какого-то другого, более сильного чувства.

— Обычно я не склонен к суевериям, Ватсон, — вдруг тихо заговорил он и плотнее закутался в пальто и шарф. — Это дурная привычка, ослабление здравомыслия, которое необходимо для строгого мышления и установления действительных истин. И всё же сейчас я должен это признать. Я всё ещё вижу его там… Эту высокую зловещую фигуру… Эту оскаленную маску… Под ней скрывался гений, которым я восхищался, и душа, которую я ненавидел. Иногда он снится мне, Ватсон…

Я молча ждал продолжения, но Холмс ничего больше не сказал, только взгляд его стал совсем мрачным, и всё, что я мог ему предложить, — это дружески похлопать по плечу. Мы постояли ещё немного, вдыхая насыщенный влагой воздух и вспоминая прошлое, пока солнце не поднялось почти над головой, согрев зелёные нагорья.

* * *

Даже сейчас, когда я пишу о нашем пребывании в Рейхенбахе, я чувствую себя подавленным. Воспоминания о предыдущих делах, которыми мы занимались, и о службе в Афганистане никогда не причиняли столько мук, как боль от повторного посещения этого места. Какой бы прекрасной страной ни была Швейцария, я всегда буду с тихим ужасом вспоминать мокрые травянистые тропинки, ведущие к Рейхенбахскому водопаду и обратно. А ещё перед глазами всегда будет картина, которую я видел, спускаясь в тот день с горы: Холмс стоит, прислонясь к скале, и, сложив руки, смотрит в поток. Я не думал тогда, что больше мне было не суждено увидеть его.

* * *

Мы осторожно начали спускаться по склону, направляясь к Мейрингену. За несколько часов солнце рассеяло туман и мрак, встретившие нас у водопада, и мы увидели у подножия холма проснувшийся швейцарский городок, а сердце взволнованно ёкнуло при появлении других туристов, шагавших по тропе нам навстречу.

Волнение вдруг сменилось тревогой. Сквозь толпу туристов протолкался молодой человек. Я сразу узнал в нём Ганса Кройцингера, клерка старого Штайлера в «Английском дворе». Он спешил к нам с пепельно-серым лицом, ожесточённо вытирая рукавом пот со лба. Я напрягся. Нахлынувшие воспоминания о трагедии в Рейхенбахе были настолько свежи, что мне показалось, будто к нам мчится один из сообщников Мориарти, переодетый местным жителем. И сейчас он, чтобы разлучить нас с Холмсом, снова расскажет лживую историю об умирающей англичанке.

Холмс, однако, не шелохнулся, когда Кройцингер подбежал к нам. Он опирался на трость, крепко сжав обе руки, и его взгляд был таким же пронзительным, как солнце над головой.

— Вы должны поторопиться, вы должны… — Задохнувшись, Кройцингер согнулся, упёршись руками в колени и стараясь перевести дух. — Я… то есть мы не могли ждать, герр Холмс. Вы должен вернуться сейчас же!

— Зачем? — спросил Холмс.

— В чём дело? — одновременно с ним воскликнул я.

— Англичанин герр Кеннеди… — Кройцингер сглотнул. — Он мёртв! Его нашли в комнате мёртвым!

Не теряя времени, мы поспешили за ним обратно в гостиницу. Торопливо шагая по тропе в городок, я украдкой взглянул на давнего друга и, к своему ужасу, заметил в его глазах слабый огонёк восторженного предвкушения. Он больше не опирался на трость и проворно, чуть ли не бегом, стремился вниз по склону, опередив меня. В одно мгновение он отбросил прежнюю меланхолию и снова стал ищейкой с Бейкер-стрит, целеустремлённым сыщиком, которого я слишком хорошо знал по нашей долгой совместной истории.

Кройцингер то и дело поторапливал нас, призывая побыстрее вернуться в Мейринген. Какое странное зрелище мы, должно быть, представляли для местных жителей: запыхавшийся пожилой английский доктор, с трудом поспевающий за своим более высоким спутником, по самые брови замотанным в шарф, но не от альпийской прохлады, а чтобы его знаменитую личность не узнали. К счастью, наступило время ланча, и большинство местных швейцарцев и иностранных туристов разошлись по домам и ресторанам, чтобы перекусить. Так что мы беспрепятственно проследовали через равнину к «Английскому двору».

Когда мы прибыли, в гостинице царил переполох. Мужчины и женщины перешёптывались друг с другом на немецком, французском и английском языках, поглядывая на бедного старика Штайлера, который яростно вытирал пот со лба. Он с облегчением бросился к Холмсу, и Кройцингер повёл нашу четвёрку вверх по лестнице мимо встревоженных гостей.

За последней дверью по левой стороне коридора находилась комната Грегори Кеннеди. Войдя, я отступил в сторону и из вежливости снял шляпу. На полу лицом вниз неподвижно лежал сам старик-постоялец в туфлях и перекошенном жилете, вокруг валялось несколько оторванных пуговиц.

Опустившись на колени, чтобы осмотреть тело, я сразу определил, что несчастный джентльмен как минимум сутки не брился и явно не намеревался выходить из своей комнаты. Продолжая медицинский осмотр, я почувствовал знакомую тяжесть Холмса, нависшего над моим плечом, но, как всегда, ничуть не возражал: несомненно, он способен был уловить то, что я неизбежно пропустил бы — он всегда внимателен к тем деталям, которые невольно оставляют воры и убийцы.

Некоторое время я изучал верёвку на шее мистера Кеннеди, потом осторожно сдвинул её и увидел знакомые отметины. Но это были не те следы, которых я ожидал при простом повешении. Посмотрев вверх, я увидел стропила, на которых Грегори Кеннеди мог бы закрепить свою петлю, однако обтрёпанный кусок верёвки был привязан к ближайшему столбику кровати. Верёвка была плохо закреплена и потому порвалась, но, как мне показалось, что-то здесь было не так.

Опустившись на колени рядом со мной, Холмс некоторое время молчал и не двигался, впившись взглядом в лежащее перед ним тело, как будто хотел пронзить насквозь плоть и кости.

— Это любопытно, — заметил я и, сдвинув верёвку, показал Холмсу следы на шее Кеннеди, багровые отметины на коже совершенно не совпадали с петлёй. — Он умер от удушья, но на теле нет характерных следов от повешения. Это гематомы, а не ссадины от верёвки. И трахея раздавлена, а не пережата, как это сделала бы петля.

— Да и петля не совсем подходящая, — подхватил Холмс. — Смотрите!

Он подцепил петлю и снял её с шеи Кеннеди. Штайлер со стоном отвернулся к Кройцингеру, застывшему у двери.

— Этот узел был завязан в спешке, как и тот, что вокруг столбика кровати, — сказал Холмс. — Мистер Кеннеди опытный альпинист, и подобная неуклюжесть в обращении с верёвкой едва ли была ему присуща.

Я покачал головой.

— Возможно, он был настолько расстроен, что не мог ясно мыслить…

— Самоубийство, мой дорогой друг, никогда не совершается необдуманно. И за нашу долгую совместную историю мы с вами видели много замаскированных под них убийств.

— Убийство? — эхом отозвался Штайлер, схватившись за грудь. — Боже упаси!

— Боюсь, что да, мистер Штайлер. Но, если позволите, я бы не стал сообщать такие новости вашим постояльцам.

— Это невозможно. Они уже знают! — Он снова застонал, и Кройцингер ободряюще похлопал его по плечу. — Тело сегодня утром нашёл один из школьников!

— Мы должны поговорить с ним. — Ни в тоне, ни в выражении лица Холмса не было жалости. — Как зовут этого молодого человека?

— Толкин, — хозяин гостиницы в который раз вытер пот с посеревшего лица. — Его зовут Джон Рональд Толкин⁽⁹⁾.

Штайлер учтиво уступил нам для беседы свой личный кабинет. Мы с Холмсом расположились в креслах спиной к окну, сквозь которое пробивалось летнее солнце, и рассматривали нашего нового юного друга и соотечественника.

Джон Рональд Толкин оказался симпатичным молодым человеком с широким лбом и высокими скулами, одетый в такие же брюки и мешковатый пиджак, как и остальные школьники. Он явно чувствовал себя неуютно, по нашему приглашению сев в кресло, и старался не смотреть прямо на моего друга Холмса. Он не смог заставить себя заговорить, когда мы представились первыми, разве что кивнул и пожал руки. Ещё мгновение прошло в молчании, наконец молодой человек тихо попросил стакан воды. Я взял с полки стакан, налил воды из кувшина и протянул ему.

— Спасибо, доктор, — сказал Толкин, одним махом осушив половину стакана, и выпрямился. — Э-э… у меня ведь нет неприятностей?

— Отнюдь, — успокоил Холмс и некоторое время пристально разглядывал юношу, потом снова заговорил: — Вы первым оказались на месте преступления, поэтому ваши показания бесценны. К тому же, возможно, вы предпочтёте поговорить с таким же англичанином, как вы, а не со швейцарскими констеблями?

— Я бы предпочёл говорить с вами, сэр, — кивнул Толкин. — Итак, с чего мне следует начать?

— С фактов, молодой человек. — Холмс сложил пальцы домиком. В свете полуденного солнца его глаза казались пронзительными. — Прошу вас, расскажите нам всё, что вы увидели. Не упускайте деталей. Всё, что помните, начиная с того, как вы оказались в комнате мистера Кеннеди.

Я потянулся за ручкой и блокнотом. Толкин, помедлив, заговорил:

— Что ж, сэр, мы с друзьями Роном и Кристофером вернулись с обеда в другом отеле. У Рона возникла идея, видите ли, поболтать с местными девушками. Ничего неприличного, заметьте. Просто они ему очень нравятся. — Толкин улыбнулся. — Ну вот, после обеда мы вернулись в гостиницу. Рон и Кристофер решили найти остальных и сыграть в карты. А мне хотелось побыть одному. — Он снова неловко улыбнулся. — Это моё хобби, господа. Я пишу стихи и много читаю древних северных легенд. Фольклор Англии, Уэльса, Норвегии, Пруссии…

— И я подозреваю, — вмешался Холмс, — что последнее — это дань уважения вашему собственному происхождению? У Толкинов, насколько я знаю, сильная германская родословная.

— Так и есть, сэр. Мне сказали, что толкин означает «безрассудный»⁽¹⁰⁾, хотя очень надеюсь, что я не совсем дурак.

Я не сдержал смешок. Холмс жестом попросил Толкина продолжать.

— Должен признаться, сэр, я был немного рассеян, когда возвращался в свою комнату. Как говорится, витал в облаках. Поэтому свернул не туда и зашёл в последнюю дверь справа, вот только оказался-то я не на той стороне коридора. Дверь была не заперта, поэтому я открыл её, а там…

Толкин замолчал и дрожащей рукой потянулся к стакану с водой. Сделав несколько глотков, он помедлил, стараясь совладать с нервами.

— Вы не помните, — Холмс смотрел на него, склонив голову набок, — тело мистера Кеннеди ещё висело на стропилах или уже лежало на полу?

— Он лежал, сэр. Лицом вниз.

— А кроме того, что он был мёртв, вы заметили что-нибудь ещё? Оставленное открытым окно? Необычный запах или, может быть, что-то неуместное?

— Э-э… — Толкин нахмурился. — Теперь, когда вы упомянули об этом, сэр… я почувствовал запах табака, но не увидел никакого дыма. Ни сигар, ни трубки. Ничего такого.

— Хм… — Какое-то время Холмс ничего не говорил, затем, сунув руку в карман, достал трубку и коробок спичек, который приобрёл в Страсбурге, прикурил и затушил спичку о край кресла Штайлера, не обращая внимания на мой осуждающий взгляд.

— Молодой человек, — спросил Холмс, — вы курите?

— О, ну… — Толкин поёрзал в кресле. — Я совсем недавно приобрёл эту привычку, сэр.

— Разумеется. И где вы предпочитаете приобретать свой табак?

— Я купил немного в магазине в Лаутербруннене⁽¹¹⁾. Вот, можете посмотреть сами.

В подтверждение своих слов юный Толкин достал из кармана пиджака пачку сигарет, недавно распечатанную, с несколькими надписями на немецком языке. На мой взгляд, самая обычная пачка, но Холмс схватил её и тщательно осмотрел, крутя туда-сюда, разглядывая каждый уголок и постукивая по картонному донышку. Наконец галантным жестом он вернул пачку Толкину и улыбнулся.

— Спасибо, мой славный друг, ваше сотрудничество в этом деле было образцовым. Я надеюсь, этот инцидент не сильно вас расстроил.

Толкин поднялся, мы с Холмсом последовали его примеру, пожали друг другу руки, и я пожелал молодому человеку удачи в поэзии. Это вызвало ещё одну улыбку, уже менее смущённую, чем раньше, и Толкин вышел из комнаты.

Холмс сцепил руки за спиной и задумчиво посмотрел на меня.

— Ватсон, — спросил он, — вы следите за последними марками сигарет в Англии?

— Нет, — пожал я плечами. — Но, с другой стороны, я же не писал монографию на тему табачного пепла⁽¹²⁾.

— Жаль! И всё же, если бы вы читали моё исследование, вы бы поняли, как именно я могу отличить один вид табака от другого. В данном случае тот факт, что покойный мистер Кеннеди курил сигареты с Бонд-стрит⁽¹³⁾, должен оказаться очень полезным для нашего расследования. Я тоже почувствовал слабый табачный запах, когда вошёл в комнату сегодня утром.

— Это объясняет ваш интерес к этому делу. Но зачем спрашивать мистера Толкина о его предпочтениях?

— Чтобы исключить опасный для него вариант, Ватсон, — серьёзно сказал Холмс. — Мне нужно было опровергнуть гипотезу о том, что он мог солгать, будто оставил комнату мистера Кеннеди нетронутой.

— Но там в самом деле ничего не тронуто. Я сам видел!

— Вы видели, но не заметили. А я заметил, что наша жертва совершила самоубийство, ну или выглядело это как самоубийство, при этом всё имущество осталось в целости и сохранности. За исключением одной вопиющей оплошности.

— Вы имеете в виду его сигареты? — Я убрал ручку и блокнот.

— Именно! — торжествующе ухмыльнулся Холмс. — Точнее, его портсигар.

— И вы думаете, что его забрал убийца? Зачем?

— Кто же знает? Известно, что некоторые преступники забирают у своих жертв сувениры, даже когда это противоречит всякой логике и здравому смыслу. Даже если эти трофеи могут оказаться убийственной уликой при обыске.

— Тогда ещё более любопытно, что убийца не взял ни денег, ни каких-либо других ценностей. Так что это не может быть простым ограблением.

Холмс долго не отвечал, потом взглянул в окно на живую изгородь вокруг огорода, где Штайлер с клерками собирали овощи для кухни. Это был всего лишь мимолётный взгляд, но когда он рассеянно посмотрел на улицы швейцарского городка, я уловил в его глазах тень меланхолии.

— Ватсон, я не склонен к суевериям, — наконец медленно произнёс он. — И всё же, возможно, в этой глуши бродит ещё один призрак.

* * *

Прошло совсем немного времени, и я снова увидел своего друга в действии. Хотя он удалился на покой в Сассек-Даунсе, время и жизнь вдалеке от унылых лондонских улиц не притупили его ум. Холмс предусмотрительно обмотал лицо шарфом, явно опасаясь, что какой-нибудь зоркий турист может привлечь внимание к великому сыщику и испортить охоту. Через окно нашей комнаты я видел, как он медленно кружит по мощёным улицам городка, время от времени останавливаясь, чтобы рассмотреть какой-нибудь куст или заглянуть в дверь магазина. Был только полдень, но Холмс настаивал на том, что время не терпит.

— В конце концов, заядлый курильщик, — предположил он, — недолго протянет без табака на таком холоде!

Тем временем у меня было своё собственное поручение. Поговорив со стариком Штайлером и ещё раз утешив в связи с кончиной несчастного постояльца, я вручил ему несколько франков и попросил отправить телеграмму в Альпийский клуб в Лондоне, чтобы навести справки о покойном мистере Кеннеди и его недавней альпинистской карьере.

Я курил и просматривал свои записи, когда Штайлер вернулся с ответной телеграммой из Англии. Поблагодарив его за хлопоты, я с упавшим сердцем прочитал о Грегори Кеннеди.

Позже за ужином я рассказал Холмсу, что Кеннеди приближался к концу своей выдающейся карьеры. Не успел он закончить книгу о пике Дьявола, горе близ Кейптауна, как потерял целое состояние из-за неудачного делового предприятия в Южной Африке. Не прошло и месяца, как его жена скончалась от скарлатины. Очевидно, как сообщили мне его коллеги по Альпийскому клубу, мистер Грегори Кеннеди несколько месяцев пребывал в подавленном настроении, прежде чем они убедили его провести отпуск в Швейцарии. В конце концов, ни один уважающий себя альпинист не упустит шанс покорить великие высоты Энгельхорна⁽¹⁴⁾.

Сидя с Холмсом, чьи сапоги были в грязи после целого дня энергичных поисков, я заказал в комнату ужин и бутылку эля. За едой мы почти не разговаривали. Когда на маленький швейцарский городок опустилась ночь, мой друг раскурил трубку и, устроившись в кресле у окна, погрузился в размышления, ссутулившись и уставившись перед собой невидящим взглядом.

Наконец, когда Холмс раскурил вторую трубку, я не выдержал и спросил:

— Я когда-нибудь рассказывал вам о рядовом О’Хара? Я познакомился с ним в Афганистане.

Холмс не посмотрел на меня, но перевёл взгляд с окна на трубку, дрогнувшую в его руке.

— Не припомню, чтобы вы об этом рассказывали, — пробормотал он. — Прошу вас, продолжайте!

— О’Хара был одним из самых молодых в Нортумберлендском стрелковом полку, — откинувшись на спинку кресла, начал я. — Хороший парень, метко стрелял с расстояния в сто ярдов. Он родился и вырос в Ирландии, а в армию пошёл, как только достиг совершеннолетия. Он был из тех парней, которые своими историями и шутками могли развеселить всех за столом, и я никогда не видел его более счастливым, чем когда он шутил перед толпой, ожидающей горячее на ужин. Однажды ночью я увидел, как О’Хара возвращается в казарму. У него было самое угрюмое выражение лица, какое я только видел, Холмс, но когда я спросил, в чём дело, он весело отрапортовал: «Всё в порядке, сэр!» И ухмыльнулся мне так, словно сорвал банк в карты. Но, скажу вам, после его возвращения в казарму не прошло и часа, как он застрелился из револьвера. Когда мы осмотрели его вещи, то нашли причину этого. Там было письмо из дома с обвинением в связи с афганской девушкой, которая забеременела от него. Более того, письмо от родственников лишало О’Хару возможности уволиться из армии, чтобы помочь девушке растить их ребёнка. Они пригрозили полностью отречься от него и лишить наследства, пусть даже оно составляло лишь скромную ферму в Ирландии. О’Хара не мог заставить себя дезертировать, и ему было невыносимо стыдно за то, что он вообще завёл интрижку. Оказавшись между столькими противоречивыми желаниями, он просто решил покончить со всем этим.

Воспоминания о том роковом вечере вновь нахлынули на меня, и я умолк, зажмурившись. Снова открыв глаза, я увидел Холмса, неподвижно сидящего у окна. Он докурил трубку и положил её на старинный сосновый столик, рассыпав по нему частички пепла.

— Я покривил бы душой, если бы сказал, что не понимаю, к чему вы клоните, Ватсон, — после почти минутного молчания заговорил мой старый друг и улыбнулся. — И вы правы. Нередко люди, движимые стыдом и горем, так опрометчиво принимают окончательное решение.

Он замолчал, в третий раз раскуривая трубку, сунул спички в карман пиджака и, затянувшись, продолжил:

— И всё же подумайте о характере Кеннеди. Даже во время отпуска его комната содержалась в порядке, одежда безупречно выстирана, а волосы недавно подстрижены у местного парикмахера. Такой человек, как он, не стал бы так небрежно относиться к собственной верёвке и не был бы настолько рассеян, чтобы перепутать сигареты!

— Холмс, — я вздохнул и положил руку на стол, — я не думаю…

— Признаки налицо! — отрезал Холмс, закашлявшись, выдернул трубку изо рта и вытер губы. Я поднялся, но он жестом велел мне сесть обратно. — Говорю вам, признаки налицо, — повторил он, отдышавшись. — Всё, что нам нужно сделать, это установить цепочку рассуждений, которая связывает их воедино.

— То, что нам нужно было сделать, — возразил я, — мы уже сделали. Я считаю это дело закрытым.

— Это дело ещё не закончено, Ватсон! — Холмс мрачно уставился на меня, из его трубки вился дымок. — Нет, пока мы остаёмся здесь, в этой сводящей с ума глуши.

* * *

В ту ночь, прежде чем лечь спать, я заметил, как Холмс просматривает колонку криминальной хроники в местной газете, и с горечью признал, что не смогу отговорить его от этой затеи. Какое бы горе или сомнения ни терзали его сердце, они не имели власти над его разумом, а мрак, нависший над Холмсом и городом Мейрингеном, никогда не казался более тяжёлым и мрачным.

На следующее утро Холмс исчез ещё до того, как я встал с постели. Приняв ванну и побрившись, я обнаружил на столе для завтрака записку:

Появилась новая зацепка. Скоро вернусь с новостями.

Ш.Х.

За столько лет нашего сотрудничества я уже смирился с эксцентричностью моего друга. От занятий на скрипке и проведения химических экспериментов в нашей гостиной до постоянных переодеваний и перевоплощений в различных типов Холмс не походил на человека, согласного вести обычную жизнь. Читая его письма из Сассекса, я с трудом представлял, как он спокойно садится пить чай, набрасывая заметки о новейших методах содержания пасеки, а не размышляет, сосредоточенно нахмурившись, над каким-нибудь скандалом с приходским священником или не распутывает очередное ограбление.

Будучи в хорошем расположении духа в то утро, я ограничился лёгким завтраком и чашкой чая, в тишине наблюдая из окна за несколькими людьми, передвигающимися по городу. Я видел торговцев с тележками, нагруженными товарами, рабочих в плоских шерстяных шапочках, и меня на мгновение охватила ностальгия по той суете, которую я оставил в Лондоне. Где-то среди этих работяг, по мнению Холмса, скрывался вор и убийца мистера Грегори Кеннеди, и ему можно было только посочувствовать — Холмс наверняка уже напал на его след.

* * *

Спустившись вниз, я обнаружил юного Толкина в одиночестве в гостиной отеля. Он уткнулся в записную книжку в кожаном переплёте и торопливо исписывал страницу за страницей. Каких успехов он добился в то утро, я понял уже тогда, когда увидел на столе, за которым он сидел, горку вырванных и скомканных листочков. Я кашлянул, и молодой человек, подняв голову, улыбнулся.

— Доброе утро, сэр, — сказал я. — Мне кажется, я узнал выражение лица разочарованного писателя.

— Доброе утро, доктор! — он покраснел. — Да, боюсь, это правда. Не могу собраться с мыслями. Видите ли, эти горы… — Он кивнул через плечо на ближайшее окно, из которого открывался захватывающий вид на Бернский Оберланд и заснеженные вершины гор. — Это не похоже ни на что привычное дома, сэр. Ничего похожего на наши собственные холмы и долины. Даже вода здесь блестит красивее, чем в реке Трент⁽¹⁵⁾.

— А где ваш дом? — поинтересовался я.

— В Эджбастоне⁽¹⁶⁾, сэр. В центре Бирмингема.

— Ах, увы, — засмеялся я, — мне этот район знаком только по «Брэдшоу». А эти горы — тема вашего последнего сочинения?

— Что-то вроде этого, сэр. Позвольте вкратце рассказать вам. — Юный Толкин откашлялся и отложил в сторону свой блокнот. — Действие этой приключенческой истории разворачивается в далёком прошлом. Молодого человека из зажиточного рода приглашают присоединиться к отряду из двенадцати странников, которые должны сразиться со страшным драконом, чтобы вернуть дом своих предков. Признаю, сэр, что здесь есть элементы «Беовульфа»⁽¹⁷⁾, но я также заимствую кое-что из своего собственного жизненного опыта.

— Например, путешествовать с двенадцатью одноклассниками, как я вижу, — улыбнулся я.

— О, да! Да, совершенно верно, доктор!

Не говоря больше ни слова, он протянул мне свой блокнот, открытый на нужной странице. Я с любопытством пробежал глазами по убористым строчкам.

С первого взгляда было видно, что у молодого человека есть талант к писательскому мастерству. Он писал простым языком, с интонацией и дикцией детской книжки. И всё же в каждом новом диалоге были слова и фразы, которые я сразу же распознал как совершенно современные. Это было по-своему захватывающе. У юного Толкина⁽¹⁸⁾ были задатки Диккенса или Кэрролла, в то время как мои собственные вкусы склонялись к Босуэллу⁽¹⁹⁾, Харди⁽²⁰⁾ и весьма почитаемому мной Плутарху.

Конечно, чем больше я читал, тем больше понимал, насколько глубоко Толкин впитал скандинавские и древнеанглийские мифы и легенды. Он искусно переплетал современное звучание с антуражем древней страны, и в целом эффект получился очаровательный.

Об этом я и сказал Толкину, возвращая блокнот, а он, запинаясь, поблагодарил меня. Возможно, сказался мой возраст, но мне захотелось поддержать яркий огонь, который я видел в этом молодом человеке, и надеяться, что эта встреча в Мейрингене вдохновит его на дальнейшее сияние.

Но не успел Толкин снова открыть рот, как в коридоре послышались спотыкающиеся шаги. Спустя мгновение в комнату буквально ввалился высокий нескладный человек с массивными бакенбардами и остроконечной бородкой, в стёклах его очков бликовал свет из открытого окна. Тревога, однако, сменилась испуганным смешком, когда я узнал за нелепым одеянием знакомый облик моего старого друга Холмса. Он тоже рассмеялся, увидев нас, и с благодарностью опустился в ближайшее кресло.

— Боже правый! — воскликнул я, бросаясь к нему. — Что с вами случилось?

— Тысяча извинений, мой дорогой друг. Я только что был в трактире — вернее, должен уточнить, там был герр Сигерсон из Норвегии! — Холмс рассмеялся, снимая очки и бороду, вдоль линии подбородка прилипли остатки клея, а на щеке обнаружился небольшой синяк. — Это было в высшей степени любопытное событие. Сигерсон сидел за столом напротив местного карточного игрока, чья репутация сурова и непреклонна. Мы проводили раунд за раундом, и я засыпал его вопросами о Кройцингере…

— Кройцингер? Вы имеете в виду клерка из гостиницы?

— Совершенно верно! — Холмс поморщился, когда я попытался рассмотреть синяк на его лице. — Ах, оставьте это! Моя история ещё не закончена! Так вот, сегодня утром Сигерсон играл очень хорошо. Настолько хорошо, что противник пришёл в ярость и обвинил его в жульничестве. Конечно, я всё отрицал, но он не слушал, схватил меня за лацканы пиджака, стараясь найти туз в рукаве, а я ответил оскорблением. Боюсь, дело дошло до драки, но я вышел сухим из воды, как только вмешались констебли. Они взяли у меня показания, а мой карточный оппонент отправился на ночь в тюрьму.

— Что ж, ваша театральность остаётся неизменной, Холмс. Но что, чёрт возьми, заставило вас искать этого человека?

— Потому что я подозревал, что он много раз играл с Кройцингером в карты, и мистер Штайлер подтвердил это вчера поздно вечером. У Кройцингера, похоже, не самая лучшая репутация в городе. У него были карточные долги, Ватсон. Долги такого масштаба, что менее полугода назад он был вынужден устроиться на работу в гостиницу.

— Холмс, неужели всё было настолько серьёзно, чтобы опуститься до воровства?

— Безусловно, — подтвердил он, роясь в карманах. — И не только до воровства, но и до гораздо худшего, к сожалению. Мои подозрения подтвердились, Ватсон, когда я сунул пальцы в карман моего карточного игрока, когда местные констебли его арестовали. Представьте себе мой восторг, когда я обнаружил вот это!

С торжествующим возгласом Холмс положил на стол то, что искал в кармане. Мы с юным Толкином изумлённо уставились на богато украшенный золотой портсигар, размером не больше обычной коробки из-под табака. У меня не возникло ни малейших сомнений, чей это портсигар, вернее, учитывая смерть мистера Кеннеди — чьим он был.

— Обратите внимание, Ватсон, — сказал Холмс. — Внутри вы найдёте те же самые сигареты с Бонд-стрит, которые курил покойный мистер Кеннеди. И если мистер Кройцингер когда-нибудь объявится, мы сможем сравнить его отпечатки пальцев с теми, что нашлись на портсигаре.

— Какой ужас! Значит, это убийство, всё это зло — из-за портсигара?

— Не только, мой друг. Но, увы, это ближе к истине, чем вы думаете. — Веселье Холмса по поводу скандала в пабе испарилось в одно мгновение. Он задумался, упёршись подбородком в скрещённые руки. — Этот портсигар, Ватсон! Этот портсигар — всё, что я могу предъявить в итоге работы по поимке Кройцингера. Нет, здесь не было никакого грандиозного плана. Ни великого заговора, ни тайны, которую нужно было раскрыть. Простая случайность и жажда наживы, которые и привели к трагической кончине вдовца.

Он хотел сказать ещё что-то, но к нам постучался старый Штайлер, запыхавшийся, с побагровевшим лицом. Я поднялся и усадил его в кресло, где старик какое-то время, кашляя, пытался отдышаться.

— Герр Холмс, герр доктор Ватсон! — наконец выдохнул он. — Пожалуйста, умоляю, выслушайте меня!

— Что случилось? — спросил я.

— Герр Кройцингер, он… — Штайлер запнулся, хватанув губами воздух. — Он пропал. Пожалуйста, я прошу вас, заклинаю — помогите мне найти его!

* * *

После обеда я снова сидел с Холмсом и Штайлером в гостиной отеля. Холмс, раскурив трубку, написал записку и вручил её другому клерку Штайлера для доставки в местное отделение телеграфной связи. Некоторое время он сидел молча, обдумывая что-то, и даже после стольких лет совместной истории я не смог понять, что именно.

Наконец молодой клерк вернулся с ответом, Холмс прочитал записку, поблагодарив посыльного, сунул телеграмму в карман, вытряхнул пепел из трубки и принялся набивать её снова, как будто это был самый обычный день.

— Герр Холмс, — сказал Штайлер, вытирая пот со лба, — умоляю вас, что случилось с Кройцингером? Он действительно ушёл, или с ним случилось какое-то несчастье?

— Я бы сказал «да» обоим вариантам, — холодно ответил Холмс. — Он находится в руках полиции в Берне, где его задержали не менее часа назад по обвинению в краже и убийстве мистера Грегори Кеннеди.

— О мой бог… — Штайлер схватился за свой носовой платок. — Как это может быть?

— Позвольте мне объяснить, милостивый государь. Мистер Кройцингер начал работать в этой гостинице всего полгода назад. Как я впоследствии выяснил из короткой встречи с карточным игроком в местной таверне, этот молодой человек был завсегдатаем заведения, и не единожды его обвиняли в шулерстве. Он нашёл постоянную работу в «Английском дворе», но, увы, не смог долго сопротивляться зову игорного стола. И вот, после недавней облавы местных констеблей, он обнаружил, что оказался в очередном долгу, а его противник по картам не из тех, кто согласен долго ждать…

Холмс помолчал, раскуривая трубку и попыхивая дымом, повисшим в воздухе так же тяжело, как и сам обсуждаемый вопрос.

— Так вот, всё изменилось в течение предыдущей недели. У Грегори Кеннеди были все признаки состоятельного английского джентльмена. Кройцингер никак не мог знать, что покойный мистер Кеннеди на самом деле вдовец, потерявший своё состояние в Южной Африке. Всё, что он видел — это одинокий старик с угрюмым характером, и ничего сверх этого не подозревал. Но у Кройцингера не вышло ночью втихую ограбить комнату постояльца. Скорее всего, его поймали на месте преступления, поскольку старый джентльмен страдал от бессонницы. Поэтому, если помните, он был ещё одет, хотя и не побрился. Но, опять же, Кройцингер умён и, заметив в пределах досягаемости альпинистскую верёвку, принимает роковое для старика решение. Он быстро душит жертву, заглушив таким образом крики о помощи. И когда дело сделано, Кройцингер переступает черту, превратившись из воришки в хладнокровного убийцу. Воспользовавшись верёвкой, он готовит себе алиби, решив обставить злосчастное убийство как самоубийство, и никто ничего не узнает. Однако, покопавшись в вещах Кеннеди, Кройцингер оказался с пустыми руками, и мы можем только представить себе степень его разочарования…

— Значит, — пробормотал я, — всё, что он смог забрать, это портсигар.

— Совершенно верно. — Холмс поморщился и выпустил ещё одну струю дыма. — И вот тот же самый портсигар оказался в кармане его оппонента за карточным столом. Теперь, когда даже эта простая добыча пропала, нашему вору и убийце ничего не оставалось, кроме как бежать. Зачем ему возвращаться в гостиницу, где остановились известный сыщик и его спутник?

— А ведь когда-то я был так рад, что он читает ваши рассказы, доктор Ватсон! — горько усмехнулся Штайлер. — Мне стыдно, что он настолько ввёл меня в заблуждение!

— Всё в порядке, мистер Штайлер, — я выдавил сардоническую улыбку. — Меня не в первый раз обманывает молодой швейцарец историей об умирающем соотечественнике.

Услышав это, Холмс повернулся ко мне с меланхоличным видом.

— Да. Мне ужасно жаль, что так получилось, мой дорогой друг. В этом отношении вам больше досталось, хотя я никогда не хотел бы такого исхода.

Штайлер пошевелился, словно собираясь встать. Я махнул ему, чтобы он садился обратно, но он схватил меня за руку и посмотрел на нас обоих.

— Прошу у вас прощения, джентльмены! — он заплакал. — Ах, если бы только я прислушался к этим мерзким слухам! Если бы только не взял этого молодого негодяя под свою крышу! Я оказал вам и бедному мистеру Кеннеди ужасную, медвежью услугу!

— Не стоит себя винить, — Холмс опустил трубку. — Мир часто бросает вызов нашим самым сокровенным взглядам. И какие бы несчастья ни постигли этот прекрасный город и его жителей, я никогда не держал на вас зла. Такие люди, как Кройцингер или даже покойный Мориарти, приносят бедствия, куда бы они ни пошли. Они нападают на других со всей стремительностью и хитростью гадюки в траве, и мы можем только быть готовыми к их укусам.

После упоминания Холмсом старого врага в гостиной снова воцарилась тишина. Я смотрел, как краски и свет исчезают с лица моего друга, оставляя вместо себя усталого седеющего сыщика, обмякшего в кресле и задумчиво наблюдавшего за дымом, который вился из его трубки.

* * *

На следующее утро мы встали рано, чтобы успеть на первый поезд из Берна в Страсбург. Хотя день начинался ясный и погожий, Холмс до полудня пребывал в прескверном настроении.

Мы стояли вместе с нашим багажом на железнодорожной платформе, молча ожидая следующего локомотива.

Разумеется, перед нашим отъездом я попрощался с мистером Толкином и его школьными товарищами. Он обещал написать мне, как только вернется в Эджбастон, а я выразил надежду когда-нибудь увидеть его работы в печати. Он меланхолично улыбнулся Холмсу, а затем помчался к своим товарищам. Мой старый друг, однако, не обратил на Толкина никакого внимания.

— Что ж, Ватсон, — наконец нарушил он тишину железнодорожной платформы в Берне и, разглаживая складки своего толстого шарфа, взглянул на меня, — не могу сказать, что это не доставило мне удовольствия. Я и представить себе не мог, как сильно буду скучать по унылым лондонским улицам в этих величественных горах!

— Даже больше, чем по пасеке в Сассексе? — засмеялся я.

— Хм! Возможно, и нет! — В глазах моего друга появился блеск. — Смею заметить, что у меня не намного больше энергии для рабочих трутней в сотах, чем для лицедейства в духе Друри-Лейн⁽²¹⁾.

— Ну, я полагаю, вы не сможете долго оставаться в стороне от колонок криминальной хроники…

— Вряд ли. Жизнь на пенсии изводит меня, Ватсон. Дайте мне информацию, дайте мне проблемы, неприятные и честные, и я буду доволен…

Холмс замолчал, и как раз вовремя. С пронзительным свистком показался поезд, идущий в Страсбург. Я подхватил свой багаж и жестом пригласил друга. Он шагнул вслед за мной в пассажирский вагон, как только двери распахнулись и проводник дружески помахал нам рукой, приглашая войти.

Когда поезд тронулся, мы с Холмсом поудобнее устроились на своих местах. Я воспользовался моментом, чтобы рассмотреть задумчивое выражение лица своего друга, пока он проницательным взглядом буравил соседнее окно.

— Знаете, друг мой, — тихо сказал он, — этого почти достаточно, чтобы подумать, будто некий призрак после моего пребывания здесь упокоился. Он не преследовал меня, пока мои мысли были заняты подвигами мистера Кройцингера.

— Вы не можете себе представить моё облегчение, когда я слышу подобное, — улыбнулся я. — Тогда, может быть, нам пора провести ночь в Лондоне и вновь посетить несколько знакомых мест?

— Как в старые добрые времена, дорогой друг? — Холмс усмехнулся, такой же жизнерадостный, как тот человек, которого я впервые встретил в коридорах Бартса⁽²²⁾. — Как в старые добрые времена, — повторил он, склонив голову, и улыбнулся в складки своего тёплого шарфа.

1) Инвернесский рынок — крытый викторианский рынок в шотландском городе Инвернесс, где продаются продукты, одежда и ремесленные изделия (прим. пер.)

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду так называемый каретный вагон — исторический тип железнодорожных пассажирских вагонов, где пассажиры размещались в нескольких отдельных, изолированных друг от друга отсеках (купе), каждый из которых имел индивидуальный выход наружу, но отсутствовал сквозной проход (коридор), по которому можно было бы перемещаться внутри вагона. Вагоны этого типа ранее были широко распространены почти во всей Европе и использовались до 1960-х годов (прим. пер.)

Вернуться к тексту

3) Бернский Оберленд — высокогорья кантона Берн в южном регионе Швейцарии (прим. пер.)

Вернуться к тексту

4) Гемми — высокогорный перевал в Бернских Альпах, Швейцария. Его высота — 2314 метра над уровнем моря (прим. пер.)

Вернуться к тексту

5) Этот инцидент описан в рассказе английского писателя Артура Конана Дойла «Последнее дело Холмса» (прим. пер.)

Вернуться к тексту

6) «Брэдшоу» — справочник, составленный британским картографом Джорджем Брэдшоу, которому первому в Великобритании в середине XIX века пришла в голову идея опубликовать расписание поездов (прим. пер.)

Вернуться к тексту

7) Эксетер — главный город английского графства Девоншир (прим. пер.)

Вернуться к тексту

8) Сидни Эдвард Пэджет — британский портретист и иллюстратор, живший в Викторианскую эпоху. Наиболее известен своими иллюстрациями, сопровождавшими рассказы Артура Конан Дойла о Шерлоке Холмсе, впервые напечатанные в «Strand Magazine» (прим. пер.)

Вернуться к тексту

9) Исторический факт: в 1911 году Джон Рональд Толкин с двенадцатью школьными товарищами действительно побывал в Мейрингене, Швейцария (прим. пер.)

Вернуться к тексту

10) Толкин выводил свою фамилию из немецкого слова tollkühn, которое означает «безрассудно храбрый» (прим. пер.)

Вернуться к тексту

11) Лаутербруннен — живописная деревенька, расположенная на высоте 802 м в долине Бернского Оберланда (прим. пер.)

Вернуться к тексту

12) В рассказе «Тайна Боскомской долины» Холмс рассказывает Ватсону, что занимался исследованием и даже написал небольшую монографию о пепле ста сорока различных сортов трубочного, сигарного и папиросного табака, поэтому так хорошо разбирается в этом вопросе (прим. пер.)

Вернуться к тексту

13) Bond Street — международный бренд сигарет, выпускаемых компанией Philip Morris International. История бренда берёт своё начало в 1907 году. Филип Моррис, основатель компании, владел бутиком на улице Бонд-стрит в Лондоне. Альберт, король Бельгии, большой поклонник компании Морриса, пожаловал бутику титул королевского продавца табачных изделий, поэтому сигареты марки Bond считались престижными и стоили дорого (прим. пер.)

Вернуться к тексту

14) Гросс-Энгельхорн — гора, расположенная к западу от Иннерткирхена в Бернском Оберланде. Это одна из самых высоких вершин в Бернских Альпах, высота над уровнем моря составляет 2782 м (прим. пер.)

Вернуться к тексту

15) Трент — одна из главнейших рек Великобритании протяжённостью 298 километров. Берёт начало на юго-западных склонах Пеннинских гор в Стаффордшире, протекает по графствам Ноттингемшир, Дербишир, Линкольншир и Йоркшир (прим. пер.)

Вернуться к тексту

16) Эджбастон — престижный район на юго-западе Бирмингема (прим. пер.)

Вернуться к тексту

17) «Беовульф» — раннесредневековая эпическая поэма, Толкин сделал её прозаический перевод с древнеанглийского на современный английский язык в двадцатых годах ХХ века (прим. пер.)

Вернуться к тексту

18) На момент повествования Толкину 19 лет (прим. пер.)

Вернуться к тексту

19) Джеймс Босуэлл — шотландский писатель и мемуарист XIX века, известный как автор двухтомника «Жизни Сэмюэла Джонсона» — книги, которую часто называют величайшей биографией на английском языке (прим. пер.)

Вернуться к тексту

20) Томас Харди — крупнейший английский писатель и поэт поздневикторианской эпохи. Основные темы его романов — всевластие враждебной человеку судьбы, господство нелепой случайности (прим. пер.)

Вернуться к тексту

21) Друри-Лейн — старейший из непрерывно действующих театров Великобритании. В XVII — начале XIX веков считался главным драматическим театром британской столицы (прим. пер.)

Вернуться к тексту

22) Бартсом лондонцы называют свою старейшую больницу — больницу святого Варфоломея. В здешней химической лаборатории Джон Ватсон познакомился с Шерлоком Холмсом (прим. пер.)

Вернуться к тексту