Тени после света (джен)

Под его ногами, у лакированно-чистых форменных сапог копошились жуки, от земли тянуло жизнью и сыростью. Оберштайн поднял голову, туда, где между ветвями, в кусках синего неба летел косяк птиц. Птицы были белоснежными, с ровными изящными крыльями, длинными шеями… Где-то в груди сжалась острая зависть: зависть к их здоровью, к их совершенству, к тому, что их кровь, как и кровь любых зверей, смертью вычищена от дефектов, уродств, болезней.

"Если бы я родился в правление Рудольфа I, я был бы уже мертв", — так он говорил неоднократно.

А до того, как говорил — неоднократно слышал.

Вдруг половина неба расфокусировалась, окрасилась по краям алым: Оберштайн опустил веки и привычно надавил на полусферы своих механических глаз, поправляя их. Но еще до того, как его зрение снова стало четким и чистым, он услышал ее легкие шаги и то, как она остановилась в двух метрах от него.

— Вы все же пришли, графиня Грюневальд, — как и всегда равнодушно сказал он и остановил на ней немигающий, холодный взгляд. Искусственный взгляд.

Аннерозе фон Грюневальд была красива. Ее тонкие руки были покорно сложены, глаза опущены, лиловая ткань уличного платья впитывала в себя холодное вечернее солнце и пятна теней от листьев. Как и всегда, она была до странного органична этим деревьям, земле, лесу, траве и сырому воздуху… Словно она была и не человеком, но продолжением деревьев, земли, леса. Нимфой.

Но в ее взгляде сквозила тоска. Она кивнула ему в знак приветствия.

— Отчего же мне не придти?

— Потому что ваш брат оберегает вас, в том числе и от меня.

— Я не знала, что мне стоит вас остерегаться, — только и сказала Аннерозе.

Оберштайн не пошевелился. Ответил:

— Только в том случае, если ваша смерть будет желательна для Империи.

Она вздрогнула, опустила взгляд и попыталась плотнее натянуть на плечи шаль, но шали не было: только платье.

И все же, помедлив, Аннерозе снова подняла ласково-грустные глаза к его, проговорила тихо:

— Значит, Зигфрид…

Ее губы замерли. Оберштайн шагнул ей навстречу; еще один ровный шаг, совсем близко — сухой и тонкий по природе своей, сейчас он казался огромным, удушающе-огромным, его плечи и голубые искусственные глаза закрывали собой небо, лес, весь мир, заглушали щебетание птиц и возню жуков…

И все же Аннерозе смотрела спокойно: "Я не боюсь вас".

— Господин интересовался, не желаете ли вы вернуться в поместье?

Повела головой из стороны в сторону:

— Вы и без того знаете мой ответ, Оберштайн. Я не смогу понять ни вас, ни чего вы хотите, чего добиваетесь, но я и не спрашиваю об этом. Никто не может понять другого. Но я хотела бы знать, почему вы допустили его смерть? Он ведь не сделал ничего плохого, и мой брат… — по ее лицу мелькнула тень вины, сожаления, когда она упомянула брата, но она заставила себя продолжить: — и мой брат очень тоскует по нему.

Пауль фон Оберштайн не отвечал. Лишь безразлично смотрел на нее, на ее чистое лицо, что было так близко. Кажется, он мог чувствовать ее дыхание, его теплоту, влагу, его розовый аромат.

В этой женщине, Аннерозе, было что-то родное ему, будто он знал ее всегда. Что-то теплое.

— Прошу меня простить, графиня Грюневальд, но я не понимаю, о чем вы, — ответил он. — Адмирал Зигфрид Кирхайс погиб в результате покушения, к которому я не причастен.

— Вы лжете, лжете! — сдавленно вскрикнула Аннерозе, ее глаза блеснули гневом.

Тонкая рука взметнулась, сжала ткань его кителя, но, помедлив, она отшатнулась от Оберштайна. Графиня говорила быстро, тихо, неотрывно и с неясной мольбой смотрела в его глаза:

— Т-то есть… это просто нелепо. Вся эта история с покушением, с ружьем в трупе, это кольцо… это ведь… невозможно — оружие при пленнике… этого просто не могло случиться. Я не верю в то, что это могло случиться само по себе, знаете, а все случается благодаря тому, кому это выгодно, и вы… вы… зачем? Зигфрид ведь не сделал ничего, он был добрым другом, ах, если бы не его смерть, то мой брат никогда бы не начал этой войны, если бы…

«Пусть все окажется не так», — вот о чем молил ее взгляд.

Но Оберштайн все так же смотрел на нее своими пустыми тусклыми глазами, и плач застыл у горла Аннерозе. Она смолкла.

И тогда он ответил ей, педантично отделяя слова друг друга:

— Пожалуй, он бы и в самом деле не начал ее. Но вам известно, каковы были последние слова Зигфрида Кирхайса, графиня Грюнвальд?

Она покачала головой:

— Я не хочу этого знать. Как хотела бы не знать многого.

— Вы мудры, графиня Грюневальд. Но вам стоит смотреть в будущее, а не в прошлое. И запомните: Зигфрид Кирхайс умер в результате покушения. А теперь прощайте.

И когда он смотрел, как ее фигура удаляется, теряется в переплетении стволов и листвы, он бессознательно прижимал к груди китель там, где сжала ткань ее рука.

Его давно никто не касался.