Счастье в ладошке (гет)

У молодого человека было необычно чистое светлое лицо и чуть заострённые уши, которые он прятал под копной рыжих волос и нарочито нахлобученным на голову котелком. То, с какой ловкостью он пробивал себе дорогу в толпе, выдавало в нем местного, и всё-таки никакие ухищрения не позволяли ему спрятаться — он сразу же привлекал внимание. Только в свете фонаря становилось понятно, чем так отличается молодой человек от обычных смертных — у него не было тени. Впрочем, здесь, в лондонской клоаке, никто не обращал внимания на её отсутствие. И в солнечные дни здесь было слишком темно. Медленно прохаживались мошенники, выбирая жертву. Быстро сновали в толпе карманники и мелкие попрошайки.

Естественный отбор приобретал извращённую человеческую форму. Каждому из мелких преступников грозила участь такой же жертвы, попадись они мошеннику покрупнее.

Оттуда, где остановился наш герой, площадь была видна как на ладони, а людское море на ней казалось копошащимся муравейником. Если хорошо приглядеться, в движении толпы можно было найти закономерность: стоило в ней появиться чужаку, как к этому месту тут же бросались все отбросы. Вот возле лотка с рыбой появилась девица с пышными формами и корзиной, должно быть, горничная у обедневших дворян, и рядом с ней сразу же завертелось несколько попрошаек.

— Всего полпенни, мисс. Подайте на хлебушек. Мисс, будьте так добры.

Попрошайки под взглядами дядек старались, ныли жалостливо и уже висли у женщины на руках. Она брезгливо морщилась.

Что высматривал в толпе Питер, почему он остановился и не спешил на помощь, было непонятно. Его лицо не выражало ни беспокойства, ни осуждения.

Вот новое шевеление в толпе. На этот раз его создавал силой продиравшийся сквозь неё подросток. Он прижимал к груди и защищал телом небольшой свёрток. Питер изменился в лице и после нескольких мгновений в раздумьях кинулся наперерез.

— Питер! — подростка нагоняли, и звал он отчаянно, оглядываясь. Питер поймал его на бегу и закинул на плечо.

— Брыкайся сильнее. Брыкайся, будто недоволен.

Испугавшись погони, подросток ныл, отчаянно цеплялся за плечи Питера, а брыкаться забывал.

* * *

В Лондоне было, где спрятаться.

Дом казался заброшенным, он и был таким. Окна нижнего этажа зияли пустотой, обшарпанные стены из красного кирпича отталкивали — хотелось побыстрее пройти мимо. Надстроенный над этой кирпичной коробкой деревянный чердак казался куда удобнее, несмотря на кое-как набитые доски и стихийно вставленные окна. Отсюда пахло едой и теплом — над жестяной трубой робко курился дымок. Среди развешенных в укромных углах под низкой крышей гамаках стоял единственный предмет мебели — массивный стол. Питер сидел на шатком табурете, смотрел в окно и держал сундук так, будто внутри тикала бомба. Должно быть, годы, которые всё-таки сделали из озорного мальчишки мужчину, понимающего, что бесполезно сражаться голыми руками против троих до зубов вооруженных, наложили свой отпечаток.

Взрослый Питер боялся того, что увидит. И всё-таки понимал, что откладывать встречу с этим не стоит. Он открыл крышку. Внутри среди обрывков корпии лежала бутылка — обычная стеклянная колба, неплотно заткнутая каким-то тряпьём и наполовину заполненная воском. Одного взгляда на бутыль было достаточно, чтобы руки у Питера задрожали. Там, наполовину запечатанное в воск, шевелилось что-то... о чем знал только Питер.

— Потерпи-потерпи, — прошептал он, торопливо вынимая бутыль и осторожно разогревая над свечой. Ему казалось, и даже больше... он был уверен, что то, что он делает, причиняет этому, чуть шевелящемуся от напрасной борьбы и усталости, боль. От сострадания всё внутри сжималось и трепетало. Воск чуть подтаял. Питер решительно взялся за тряпьё — то, что находилось внутри, было опутано верёвками.

Питер отпустил, потом потянул ещё раз. Через несколько минут Динь-Динь, ещё в остатках воска и верёвках, легла ему на ладонь. Питер осторожно счищал с её тела остатки воска — он был рад ей и всё-таки хотел, чтобы всего этого с ними не случилось. Сшитое из листьев платье, которое она когда-то носила, давно изорвалось, а обрывки истлели. Она была голой, и в мысли Питеру лезло совсем не то, о чём когда-то думал проказливый ребёнок, разглядывая маленькую феечку. Динь-Динь тихонечко жаловалась, ныла, ласкалась к рукам. Её крылышки были смяты. Попытка выпрямить их оказалась болезненной — Динь прижалась к ладони и засучила ножками.

— Все пройдёт, как только мы вернёмся в Неверленд, — попытался успокоить её Питер. — Нам бы хоть немного твоей пыльцы.

Наверное, несколько лет назад Питер легко бы придумал решение, или оно нашлось бы само — он не помнил, чтобы ему приходилось переживать о Динь-Динь. Сейчас он не знал, чем помочь. Свечение, всегда окружавшее её тело, померкло, светлая, даже бледная кожа была очень гладкой и нежной, будто любое прикосновение должно было ранить её.

— Отдыхай. Ты восстановишь силы, и мы вернёмся, обязательно вернёмся, и всё будет хорошо, — приговаривал он, согревая дыханием. Больше он ничем не мог помочь.

Он удивился, когда Динь-Динь внезапно перевернулась и неожиданно сильно обняла его за палец. Питер вскрикнул от неожиданности, когда Динь-динь повисла на пальце, охватив его ногами, а её холодные руки заскользили по нему, лаская.

— Ты чего? Не надо так... — Питер даже попытался стряхнуть феечку обратно на ладонь. Она жалобно пискнула и прижалась губами к подушечке пальца, пытаясь поймать на себе его взгляд. Питеру было щекотно.

— Ну если ты так хочешь, — не стал сопротивляться он. Получив разрешение, она принялась тереться о палец сильнее и откровеннее, перехватывая палец ногами, подтянулась выше, прижалась губами к подушечке пальца и, продолжая приподниматься, принялась целовать его.

Питер разрывался между желанием утешить, стыдом и мыслями о том, что пережила Динь за эти годы в плену. Он не мешал ей, и даже когда она перевернулась, оказавшись спиной к его лицу, попытался погладить, прижался губами к её спине и тут же отпрянул. Женственные формы маленькой феечки колыхались. Эти движения больше всего напоминали колыхания едва прикрытого платьем тела одной знакомой проститутки, однажды затащившей ещё наивного тогда Питера в свою каморку.

Питер знал, что их изменило, что сделало их такими. Вряд ли воспоминания могли что-то изменить, но Питер не мог не вспоминать.

В тот день, как всегда раньше, ярко светило солнце, а он... сражался с врагом. Тот враг был из тех, что написаны на роду, чьё существование определяет границы твоего существования: вот ты, а вот враг; ты себе не враг, а враг не ты. Прежде Питер не понимал, что есть такие враги. Теперь он знал, что их существование делает жизнь невозможной. Под голубым небом Неверленда солнце играло на остриях скрещивающихся шпаг, сталь пела, от ударов разлетались искры. Питер играл — его враг, по-волчьи щерясь от ярости, дрался насмерть. Должно быть, со стороны — сейчас Питер мог видеть себя со стороны — сражение было заранее проиграно: подросток, пусть ловкий и юркий, противостоял взрослому сильному мужчине.

Если бы этот мужчина сражался с равным противником, без этой ненависти, без зубовного скрежета, у него ещё был бы шанс, но не теперь. Он теснил Питера к шпангоутам ударами такой силы, что сил подростка не хватало блокировать их — приходилось уклоняться. Сабля рассекала воздух, грозя отхватить кусочек уха, клок волос, кончик носа... ткань с плеча, но каждый раз промахивалась. Крюк только больше злился. Сопротивление прижатого к шпангоутам Питера должно было закончиться быстро — как бы он ни был ловок. Крюк это знал — предвосхищение победы было написано у него на лице, а каждый следующий выпад все больше напоминал разбег бешеного носорога.

Крюк настолько увлёкся близостью победы, что позволил себе отойти. Попытка поиграть с добычей была ошибкой. Питер улучил момент и запрыгнул на борт. Мгновение, и сабля просвистела возле его ног, но он успел подпрыгнуть. Один раз, второй, третий — и уже подуставший противник потерял добычу. Питер напомнил о себе, поддев шляпу с головы Крюка шпагой, почесал остриём его макушку и выбросил шляпу в море. Крюк успел сфокусировать взгляд на упавшей шляпе, когда внезапно, широко раззявив рот, закричал и попятился. Медленно намокавшая шляпа тонула, пока что-то или кто-то не вытолкнуло её из воды. Крюк с ужасом увидел показавшуюся из-под шляпы морду знакомого крокодила. Крокодил поднял морду и приоткрыл пасть, будто улыбнулся. Крюк заметался по палубе под обидное улюлюканье устроившегося на мачте Питера, пока крокодил, цепляясь за якорную цепь, полз на борт. Крюк успел несколько раз обежать палубу, а Питер, повиснув на рее, протянуть руки, чтобы спасти врага, когда крокодил преодолел подъем и вцепился передними лапами в борт. Этого не ожидал никто, кроме, пожалуй, верного помощника капитана, который спешил на выручку с бомбой. Фитиль был уже подожжён. Ядро должно было угодить в пасть. Оно пролетело по воздуху и упало на борт, закружившись волчком на месте. Взрыва было не избежать. Фитиль был короток. Динь-Динь закружилась вокруг Питера, отчаянно голося. Он взлетел, но не чтобы спастись бегством. Он все ещё надеялся схватить Крюка. Взрыв был сильным, вслед за бомбой сдетонировал пороховой погреб. Динь-Динь подцепила Питера за шкирку и потащила прочь, но опоздала. В вихре щепок взрывной волной их несло прочь, крутило и переворачивало. Динь-Динь отчаянно лавировала между обломками. Они разлетались вокруг непредсказуемо и с разрушительной силой. Питер помогал, отталкивая обломки ногами — может, им лучше и легче было бы разделиться, но Динь ни за что бы не отпустила Питера.

Наверное, она больше пряталась за его телом, чем тащила. Они очнулись в кромешной темноте. Динь-Динь испугалась, когда вместо Питера у неё в руках оказался только обрывок его воротника. К счастью, Питер нашёлся неподалёку. Он сидел неподвижно и смотрел вдаль. Ей пришлось облететь его несколько раз, чтобы понять причину его ступора, — он не отбрасывал тени.

— Мы здесь застряли, — горько улыбнулся Питер. Его утешало то, что он не один. Динь-Динь уселась ему на плечо и затихла, не мешая думать: «Можно ли вырастить новую тень? Куда идти и что делать?»

Тёмные берега Темзы, закованные в камень, медленно расцветали под восходящим солнцем. С его первыми лучами Питер взлетел и отправился в путь.

* * *

Утро не принесло облегчения, даже наоборот... Питер долго рассматривал себя в круглом мутном зеркале и взялся за помазок и бритву. Динь-Динь тихонько плакала в сторонке, и он не знал, как её успокоить. Ночью она вылезла из устроенного им из тряпок гнёздышка и как-то умудрилась заползти в его гамак, чтобы уснуть на его щеке, а он... проснувшись от поцелуев, неловко оттолкнул её во сне.

«Нам нужна твоя пыльца, поэтому, пожалуйста, возьми себя в руки», — хотелось сказать Питеру, но он понимал, как это жестоко.

Юношеский пушок на его верхней губе и подбородке окончательно превратился в короткую щетину.

— Ты ведь не хочешь остаться здесь одной и просидеть весь день в четырех стенах? — наконец произнес Питер, обращаясь к Динь-Динь.

Динь замерла на середине очередного рыдания, забыла поднести руки к лицу, подняла голову и посмотрела на Питера.

— Пойдем! — сказал он и протянул ей руку. Динь торопливо забралась на ладонь, будто боялась, что Питер передумает, и с восторгом оглядывалась, пока Питер медленно поднимал руку.

— В карман! — скомандовал он. — А ты что думала? На улице холодно, замёрзнешь.

Питер шел знакомой улицей. Динь-Динь не пугал холод. Она чутко подмечала внимание прохожих — и уничтожала их взглядом. Некоторые замечали высовывающееся из-за борта пальто бледное маленькое личико и по-настоящему пугались.

Тихо, почти неслышно, зазвенел звонок, когда Питер вошёл в лавку местной модистки. Женщина поспешила приветствовать франтовато одетого кавалера и замерла чуть поодаль, стараясь не мешать. Питер выбирал носовые платки — самые дорогие, шелковые, украшенные вышивкой и кружевом, невесомые и полупрозрачные батистовые.

— Какую изысканную леди собирается сопровождать господин с таким платком в петлице? — спросила модистка, упаковывая покупку. — Не желаете украсить платок монограммой? Возможно, ваша дама оценит одну из моих брошей? Преподнесите ей такой подарок.

Питер выбрал несколько булавок и маленькую брошь. Леди во внутреннем кармане его пальто возбужденно повизгивала от восторга и крутилась веретеном. Стоило ему отвернуться от модистки, как Динь высунулась из кармана до середины, заскользила руками по воротнику, требуя... Питер выбрал самый тонкий платок и засунул во внутренний карман, почувствовав, как Динь перекувыркнулась там через себя от восторга.

Какие-то волшебные силы всё ещё хранили Питера: его сопровождало удивительное везение и симпатия встречных людей. Этого было немало. В сезон он уходил матросом, подрабатывал в порту, потом проживал заработанное. Мальчишки, многих из которых он вытащил из работных домов или лап мошенников, промышляли мелким воровством. Чаще всего их добычей становилась еда. Когда кому-то удавалось спереть что-то крупное, Питер с подопечными пировал. Деньги не держались в его руках, все заработанное и украденное тут же проедалось, проживалось, иногда тратилось на ненужные мелочи, как сейчас.

Получив свой подарок, Динь-Динь клюнула Питера в нос и надолго исчезла в своём гнёздышке. Питер был счастлив тем, что не видит её слезы. Что ещё он мог сделать, чтобы вернуть ей радость и счастье? Он спрашивал об этом своих помощников, когда по удивлению на их лицах понял, что за его спиной что-то происходит.

Динь-Динь соорудила из красного шелкового платка платье наподобие того, что она видела на лондонских модницах. В отличие от них она не стала прятать плечи и ножки. Украшенные складками, будто приподнятые турнюром бедра, делали верхнюю часть тела зрительно тоньше и меньше. Юбка, чуть прикрывавшая колени, обнажала стройные ножки и делала феечку похожей на фарфоровую статуэтку. Динь стояла на цыпочках и опиралась на булавку, будто на зонтик. Вот она прошлась, немного виляя бедрами, и мальчишки дружно прыснули от смеха. Динь была довольна произведенным впечатлением, вернулась в своё гнёздышко и сменила платье: «Откуда это в ней взялось и откуда она узнала?»

Динь стояла почти неподвижно в греческой тоге — её бледное тело просвечивало сквозь батистовый платок. Динь закружилась, и только тогда, приглядевшись, Питер заметил... Два розовых шрама, пересекающие её спину на том месте, где недавно были смятые крылья.

— Что ты натворила?! — воскликнул Питер так громко, что Динь отпрянула. — Твои крылья... — и кинулась обратно в гнездо: «Нет, конечно, смятые и неподвижные крылья мешали ей надеть всё это, но неужели ради каких-то тряпок...»

Динь вытащила обрывки своих крыльев и положила на край стола, будто им полагалось стать последним аккордом разыгранного представления. Питер попытался прикоснуться и тут же отдернул руку — его пальцы испачкались в пыльце. Знакомое ощущение лёгкости и безмятежности было болезненным, потому что проходящим.

Питер отвернулся и уверенным шагом пошёл к дверям. За его спиной Динь растоптала свои крылья и сдула пыльцу... Питеру пришлось оглянуться, когда он услышал крик восторга у себя за спиной — один из его мальчишек взлетел в воздух, поднялся к потолку и, перевернувшись, пошел по потолку вниз головой.

Питер долго сидел на продавленной скамье, слушал звуки и разглядывал огни ночного города, пока один из мальчишек не принёс ему Динь в ладошке.

— Она хочет тебе что-то рассказать, — произнес он и, едва Динь оказалась на ладони у Питера, сбежал.

Динь-Динь какое-то время спокойно сидела на ладошке, пристально смотрела на Питера и молчала.

— Они отрастут, — сказала она наконец чётко и спокойно.

— Нам нужна твоя пыльца и моя тень. Мы должны вернуться в Неверленд. Я не могу существовать здесь, — слова Питера сперва как будто испугали Динь, а потом... она попыталась спрятаться, закрыться от него, будто в ней одновременно боролись два начала: желание помочь и страх того, что будет.

Питер терпеливо ждал, пока Динь, то хватая его за пальцы, то заламывая руки, разыгрывала пантомиму на его ладони. У того, кто пленил её, была и её пыльца, и его тень, — это хотела сказать Динь. Питер боялся возвращаться в тот дом... Он не представлял, как туда вернуться, но... Рискнуть, чтобы получить все и сразу.

Мальчишки неделю дежурили вокруг дома, прежде чем он оказался пуст. Питер пошёл сам. Проскользнул через чердачное окно в захламленное низкое помещение. Здесь, должно быть, когда-то сушилось белье. Веревки, в беспорядке когда-то перевязанные между балок, теперь где-то порвались, а где-то провисли, заставляли запинаться и уворачиваться. Пол был ненадежным. Проваливался под ногой, скрипел, крошился, хрустел мелким мусором, попискивал спугнутой крысой. Питер крался как мог тихо, но всё равно порядком нашумел. Динь у него во внутреннем кармане вздрагивала и кусала губы. Ей было страшно. Питеру почему-то тоже.

Несмотря на то, что нижние этажи оказались более обжитыми, это чувство не исчезло. Двери были почему-то заперты, застеленные коврами полы оглушающе скрипели, стоило наступить не на ту половицу, мебель была угрожающе массивной, разлапистой, стремилась подставить подножку...

Теперь Динь села к нему на плечо и уверенно показывала путь, но им обоим все равно было не по себе от призрачного света, который то появлялся где-то впереди, то таял. Будто кто-то оставил зажжённую свечу, и она догорает, тает а потом опять загорается. Питеру хотелось идти на свет, а не так, как скажет Динь. Но, к его удивлению, эти направления часто совпадали.

Проход в подвал был низким и узким — внизу кромешная темнота. Динь попискивала от ужаса. Питер спускался. Свет то возникал перед ним, то гас, и это не позволяло привыкнуть к темноте — ослепляло.

Помещение внизу оказалось неожиданно просторным и... освещённым. Свет, будто пойманная стая светлячков, метался по стенам. Динь первая поняла, что это такое, схватила Питера за ворот рубашки и потянула к заставленным банками стеллажам. Её пыльца... Удивительно, сколько её было на одной маленькой феечке.

Питер снял одну банку, ножом подцепил крышку и закрыл глаза в ожидании того, как пыльца привычно осыпает его и поднимет в воздух. Насладиться моментом ему помешал удар хлыста. Петля обвилась вокруг шеи, сорвала кожу, дыхание пресеклось...

— Не дергайся! Не шевелись! — голос, который запрещал Питеру двигаться, был незнакомым, хриплым.

Питер твердо знал, что должен противостоять этим приказам изо всех сил... Только петля на шее затягивалась, и мозг терял контроль...

— Я не хочу убивать тебя, человек, не отбрасывающий тени. Я долго следил за тобой, долго планировал нашу встречу. Двадцать лет назад ко мне проникло нечто темное и злое. Заболел мой маленький сын, разбилось окно, кто-то выпил весь мой виски. Я поймал это. Мне помогла кошка. Я заболел им, рвал, мучал, вырастил, воспитал, пока оно не назвалось пиратом и не сбежало на первой шхуне, оставив мне немного себя. Сын мой к тому времени давно выздоровел, вырос и возненавидел меня, а я был уже другим. С тех пор я сумел увеличить это в размерах, получить химическую формулу, исследовать реакцию на свет, тепло, огонь и воду. Я не сразу понял, что это нечто — тень. Всего лишь чья-то тень. А потом я встретил тебя.

Питер замер — больше ничего не оставалось. За его спиной с мерзким чавканьем что-то пролилось на пол. Удары последних капель в лужу вызвали головокружение, тошноту. Питер отключился.

Очнулся он оттого, что маленькие влажные ручки лупцевали его по лицу. Питер застонал и тут же... Что-то достаточно тяжёлое легло ему на грудь и стало развязывать веревки.

— У тебя есть тень! — кричал тонкий девичий голосок над ухом. — Вставай, и бежим отсюда!

Питер открыл глаза. Динь лежала на нём и колотила маленькими кулачками по груди. Крест, к которому он был привязан, располагался под углом к полу. Питер сделал шаг и тяжело опустился на ноги. Его тут же замутило, потянуло назад, лечь. Динь потянула его вперёд, через силу, к узкому прямоугольному окну, через которое пролез бы разве что ребёнок.

«Только Динь пролезла бы», — подумал Питер и понял, что перед ним уже не та Динь. Нет, это была та самая Динь, только большая, размерами с обычную женщину лет двадцати. За её спиной колебались полупрозрачные крылышки. Эта большая Динь взяла Питера за руку и повела за собой, залезла на стол, сбросив на пол мензурки, поднялась на ноги и попыталась открыть окно — оно поддалось.

— Ты застрянешь, — попытался предупредить Питер, борясь с головокружением.

Но Динь, ещё не до конца осознавая свои размеры, помогая себе руками, рванула вперёд. Каким-то чудом ей удалось протиснуться в форточку до бёдер, но потом... Как бы ни перебирала она руками, как бы ни отталкивалась руками, створка окна лишь царапала и похлопывала её, но не выпускала.

Питер чувствовал, будто что-то злое и гадкое поднимается за его спиной. От взгляда на колыхавшиеся формы Динь мутило ещё сильнее, желание схватиться и помочь было необоримым, но это тёмное хотело другого. Оно толкнуло Питера в спину и прошло насквозь. Руки против желания схватились за бедра Динь и сжали их, но не для того, чтобы вытянуть или протолкнуть. Они заскользили ниже к лобку, сжали и раздвинули ноги. Динь дернулась и крутанулась в своей ловушке, протолкнув бедра обратно, — Питер схватил её за талию и вытянул обратно.

— Беги! — толкнул он её к двери и схватился с этим тёмным за своими плечами. — Крюк?

Пойманный в отражении враг скорчил гримасу и оттолкнул Питера. Тому приходилось крутиться вокруг себя, чтобы сделать сражение сколько-нибудь честным.

Динь сделала несколько шагов к двери и вернулась. Питер, сцепившись со своей тенью, никак не мог вразумить её. Его тень в темноте подвала была большой и сильной. На каждый удар отвечала своим и высасывала силы. Питеру удалось схватить противника за плечи и ударить его несколько раз о стену. Потом он запнулся, упал, тень потащила его за ноги в темноту...

Там, в темноте, они катались и били друг друга, пока внезапно не стало светлее. Динь рассыпала свою пыльцу, пылинки закружились, выжигая тьму. Питер сумел оседлать противника и мутузил его, пока тень не расплылась по полу темной тонкой лужицей.

— Какое расточительство! Какое зрелище! — хохотал кто-то, прятавшийся в темноте. — Такого количества пыльцы хватило бы на десять феечек, но вы потратили всё, чтобы осветить мой подвал.

Питер схватил Динь в охапку, вышиб стул из-под закрывавшего проход старика и поспешил вверх по лестнице.

— Ну и куда? А главное, зачем? — старческое покряхтывание пополам с визгливым хохотом неслось за ними вслед.

Питер вышиб плечом входную дверь и выскочил вместе с Динь на улицу.

— Мы должны взлететь, — кричал он, прижимая к себе феечку.

На улице было светло и достаточно людно, на них оглядывались — не хватало привлечь внимание одного из вездесущих бобби. Питер подпрыгнул и внезапно лег на ветер. Это было ни с чем не сравнимое, почти позабытое ощущение полной свободы вопреки всему.

Они держались за руки и летели над землёй. Несмотря на то, что тело Динь, хоть и было осыпано пыльцой, казалось слишком большим для тонких стрекозиных крылышек. Несмотря на то, что Питер вырос. Они закружились над крышей старого заброшенного дома — дом закачался, оторвался от земли и поднялся в воздух. Над трубой поднимался дымок, пароход поплыл прямым курсом на Луну.