Дети поколения MTV (гет)

Ты долго изучаешь стопку с CD-дисками. В конференц-зале отеля Эльсинор скучно как на похоронах. Отец бросает в твою сторону напряжённые взгляды, явно хочет возразить, но мистер Кинг кладёт руку ему на плечо и качает головой. Он всегда был к тебе снисходителен. Ты внимательно изучаешь каждую обложку и медленно откладываешь в сторону один диск за другим. Шопен, Синатра, Дебюсси, Лист, Нина Симон. Вероятно, они гораздо больше подошли бы для неформальной встречи, организованной владельцем Датской корпорации, чем то, что ты в итоге выбираешь. Последнее, что остаётся в руках, — помятый конверт с подписью «Моей нимфе». Под твоими пальцами будто бы бьётся молодое влюблённое сердце, и ты не можешь не прикоснуться к нему. Взрослым музыка не понравится, но тебе тоже много чего не нравится, и ничего ведь, терпишь?

В конце концов, сегодня особенный день.

Ты ставишь диск в проигрыватель и ждёшь, когда завершится загрузка. Бас и гитара начинает играть первые аккорды, затем вступают ударные, и вслед за ними в голову лезут минувшие дни. Тебе больно, но ты привыкла. Как ни крути, в прошлом было и много хорошего.

I need an easy friend

I do... with an ear to lend

I do... think you fit this shoe

I do... won't you have a clue.

Ты прикрываешь глаза. Картинка перед глазами такая чёткая, словно всё произошло буквально вчера.

В его комнате небольшой беспорядок. Кровать достаточно широкая, чтобы вместить вас двоих. Он облокотился на спинку, вытянув ноги, а ты устроила голову на его плече, обняв прижатые к груди колени. Вы смотрите выступление Nirvana на MTV. У него красные глаза. Вчера Курт Кобейн покончил с собой. К концу записи он плачет, и ты прижимаешься к нему сильнее. На некоторое время ты забываешь о том, что тебе не положено здесь находиться. Тебе четырнадцать, ему семнадцать. Детство закончилось. Но уйти и оставить его в таком состоянии — слишком жестоко.

Достаточно. Ты нажимаешь на кнопку «next». Щёлк! Живая запись, снова гитара, только теперь акустическая. В ответ на каждую ноту её ленивой мелодии твоё сердце готово выпрыгнуть из груди.

My girl, my girl, don't lie to me

Tell me where did you sleep last night.

Двери открываются, и в зал входит Гертруда, «краса и королева Дании» по версии заискивающих журналистов. Вид у неё подавленный и растерянный. Она озирается по сторонам, замечает мужа и стыдливо отворачивается, сминая в кулаках ткань пальто. Мистер Кинг не двигается с места, только милостиво кивает ей в знак приветствия, зато отец тут же справляется у своей покровительницы, как она себя чувствует. Позади него маячат Розен-как-его-там и Гильден-что-то-ещё. Ты только глаза закатываешь. Музыка влечёт тебя гораздо больше.

My girl, my girl, where will you go?

I'm going where the cold wind blows.

Ты впервые в жизни идёшь в бар. Он сопровождает тебя. То опекающе кладёт ладонь на спину, то по-свойски перекидывает руку через твоё плечо и рассказывает истории из колледжа, о каких не говорил в письмах. Он уже не раз бывал в подобных заведениях и потому кичится своей зрелостью. Тебе же только недавно исполнилось восемнадцать, и пока ты, сидя за дальним столиком, просматриваешь меню, он покупает две бутылки пива «только для себя». Ты не планируешь увлекаться алкоголем. Отец считает, что ты у подруги, а у брата чутьё на спиртное; Лаэрт прикроет тебя, если ты выпьешь совсем немного, но стоит ему услышать, что твой язык хоть чуть-чуть заплетается, — всё, пощады не жди.

Вы болтаете об учёбе и о том, что делаете в свободное время, говорите о планах на будущее, о прочитанных книгах и просмотренных фильмах (от чего он кривится так, будто уже стал режиссёром, пресытившимся киноискусством). Вы обсуждаете родителей и смеётесь над их излишней заботой.

В баре живая музыка, и когда группа начинает играть знакомую вам обоим мелодию, вы переглядываетесь и понимаете друг друга без слов. Наполовину полные бутылки и тарелки с недоеденными бургерами охраняют ваш столик. Вы не продвигаетесь вглубь толпы у сцены, а остаётесь на краю танцпола и медленно, совсем по-детски покачиваетесь из стороны в сторону. Есть в этом что-то родное.

— Уверена, со стороны мы похожи на уток, — произносишь ты, приподнявшись на носочках, чтобы дотянуться до его уха.

— Почему?

— Так же переваливаемся с лапки на лапку.

Он заливается смехом, и ты замечаешь в его глазах лукавые искорки. Возможно, так отражаются прожекторы. Возможно, так выглядит радость. Но не успеваешь ты ими залюбоваться, как он опускает голову, и искорки гаснут. Наверное, в твоём взгляде он видит что-то похожее, потому что он неуверенно наклоняется, ты так же неуверенно подаёшься навстречу. На сцене поют «Where did you sleep last night», люди вокруг слушают, подпевают и танцуют, а вы целуетесь, и ты искренне удивляешься, почему вы не делали этого прежде.

Перед отъездом обратно в колледж он дарит тебе маленькую резиновую уточку.

— Пусть обо мне напоминают не только письма.

Аплодисменты возвращают тебя в настоящее. Когда они затихают, начинается новая мелодия, бодрая и ритмичная. Гимн подросткового бунта. Ему никогда не нравилась эта песня. Слишком переоценённая.

Load up on guns and bring your friends

It's fun to lose and to pretend.

Какая разница, нравится она ему или нет? С ней связано последнее счастливое лето в твоей жизни.

С тех пор, как ты снимаешь для работы небольшую обшарпанную квартирку, встречаться становится проще. Чем меньше знает отец, тем меньше нравоучений тебе придётся слушать. Он переживает за тебя, и ты это ценишь, но иногда он перегибает палку. На дворе ведь не XVI век! Можно подумать, кому-то есть дело до ваших с Гамлетом отношений. А если и есть, то проблемы, скорее, у того, кто суёт свой длинный нос куда не следует.

У вас в запасе всего два месяца. В августе он снова уедет, но пока всё ещё июнь, и чем меньше тебе нужна помощь с перестановкой мебели или мелким ремонтом, тем чаще он наведывается под этим предлогом. Вас выручает старенькая софа, которая осталась от прежнего владельца и никак не хочет вставать на нужное место. Ты командуешь: «Влево! Вправо! Вперёд! Назад!» — но всё не то. Двигать её чуть-чуть туда, а потом немного сюда становится чем-то вроде ритуала, бесполезной работы, за которую он получит награду в виде чая, печенья и поцелуя.

Придвинув непокорный предмет мебели к стене, он разваливается на нём, широко расставив ноги, опираясь локтями на покрытое пледом сиденье и почти касаясь его спиной.

— Если ты всё ещё не определилась с будущей профессией, подумай об армии. Будь всем, чем можешь быть! Командир из тебя получится отменный, — он ухмыляется, обнажая зубы, а радио поддакивает ему играющей «In the army now».

— Рядовой, встать! — рявкаешь ты, и он тут же вскакивает, выпрямляется и опускает руки по швам. — Два шага вперёд! Кто разрешил вам говорить в строю?

— Виноват, мэм! — он прикладывает руку ко лбу, стараясь не засмеяться. — Разрешите обратиться, мэм?

— Разрешаю.

— У вас паук на голове, мэм.

Ты вскрикиваешь и начинаешь отряхиваться, а он злобно хохочет и снова падает на софу.

— Смешно тебе, да? Смешно? — ты хватаешь подушку и что есть силы бросаешь в него, но тут же понимаешь, насколько опрометчиво поступила — та возвращается прямо тебе в лицо. Вы выходите на тропу войны, и так подушка и летает между вами, пока он не хватает тебя за руку и не тянет на себя. Пара секунд смеха, долгий внимательный взгляд — и его губы накрывают твои. Перемирие. Он садится, ты устраиваешься на нём верхом, обвиваешь руками его шею, чувствуешь, как он придерживает тебя за талию. Нежные поцелуи становятся более жадными, твои пальцы скользят вверх, зарываются в лохматые волосы, а его ладони, наоборот, опускаются ниже. К чему всё идёт, ты понимаешь только тогда, когда его руки приподнимают твою майку и забираются под неё. Это не вызывает никакого лишнего волнения. Все наставления отца напрочь вылетают из твоей головы. Ты не веришь в то, что Гамлет способен причинить тебе боль.

Наивная.

Дверь снова распахивается. В зал влетает брат. Он порывисто обнимает отца, затем пожимает руку мистеру Кингу и, чуть более скованно, Гертруде. Ведёт себя почти так же, как если бы ничего не произошло. Он осматривается вокруг, ищет тебя, а когда находит, то тут же подбегает, отрывает от земли и кружит. Ты вяло смеёшься; вы снова вместе, но хоть ты и рада его видеть, обстоятельства, при которых вы встречаетесь, тебя удручают. Напоследок ты несильно дёргаешь его за ухо и возвращаешься обратно к проигрывателю. Лаэрту следует побыть с отцом, они всегда были на одной волне.

Ты собираешься переключить песню, но предприпев тебя останавливает.

Hello, hello, hello, how low

Hello, hello, hello, how low...

Возможно, песня о наркотиках и обо всех противоречиях, которыми наполнен разум подростка, — не лучший выбор для ассоциаций с первой любовью. Но именно она звучит на фоне, когда он спрашивает:

— Ты уверена?

Иногда он задаёт такие глупые вопросы. Если бы ты не была уверена, то давно бы попросила его не торопиться. Вместо этого ты ложишься на спину и притягиваешь его ближе, попутно снимая с него футболку и скользя ладонями по его обнажённой коже. Если это не ответ, то что тогда?

Тебе девятнадцать, и в тот день ты так и не расстаёшься с девственностью. Когда твоя майка летит в сторону и ты тянешься к пряжке его ремня, он вдруг останавливает тебя и виновато говорит:

— Не дальше третьей базы. У меня нет презерватива.

— В следующий раз принеси.

— В следующий раз принесу.

Третья база впечатляет, и домашняя, до которой вы добираетесь только в начале июля, поначалу нравится тебе меньше. Тем летом вы больше не тратите ни одной минуты на перестановку дурацкой софы. Вместо этого вы гуляете в отдалении от Эльсинора, прячетесь ото всех в старой квартирке и наслаждаетесь молодостью и мнимой свободой. Он снимает тебя на камеру для своего видеодневника, ты делаешь его фотографии, стараясь запечатлеть каждую едва уловимую деталь его внешности и характера. Он обещает звонить и писать как можно чаще и держит своё слово, пока...

Стоп. Тебе нужна передышка. Боковым зрением ты видишь, что двери снова открываются и закрываются. По шагам слышно, кто это. Клавдий. Нет нужды оборачиваться и изучать лица присутствующих, чтобы знать, как они к нему относятся. Если бы не он, никого из вас здесь не было бы сегодня.

Щёлк! Давнее прошлое остаётся в прошлом. События последней недели пробуждаются в голове, и от ноющей, изводящей боли выступают слёзы.

Rape me, rape me, my friend

Rape me, rape me again.

Эта песня громко играла в одной из проезжавших мимо машин, и теперь ты не можешь от неё отделаться. Чёртова Nirvana, которую он так любит! Ты идёшь, опираясь на стены, захлёбываясь стыдом и горечью. Его призрачные руки всё ещё тянутся к тебе, скользят под пиджак и отталкивают. Его руки нажали на спусковой крючок и расстреляли твоё сердце в упор так же легко, как прежде прикасались к щекам, накручивали волосы на пальцы и сжимали в объятиях.

Ты сжигаешь все его фотографии. Медленно, с дотошностью ищейки, находишь новые и новые снимки, раскиданные по квартире, и поджигаешь. Но даже когда его лицо чёрными комками валяется на дне раковины, ничто не мешает ему, живому, потерянному и в одночасье ставшему чужим, возникать перед твоими глазами снова и снова.

Ты чувствуешь себя виноватой перед ним за спектакль, который устроили ваши родители, в котором тебе отвели роль безвольной приманки.

Ты чувствуешь себя преданной, опустошённой после его слов. «Любил когда-то. Не любил. В монастырь!»

Если бы воспоминания можно было сжечь так же легко, как фотографии, ты развеяла бы пепел проведённых с ним минут с верхнего этажа Эльсинора. Ты встала бы на самый край крыши небоскрёба и, глядя на огромный город под ногами, позволила каждой мелочи о нём выветриться из головы. А затем ты вернулась бы домой, переслушала его сообщения на автоответчике и на все жестокие выпады «в монастырь» ответила средним пальцем. Как было бы славно! В одно мгновение — пуф! — и нет никакой привязанности, есть лишь оголённый мир, в котором он больше тебе не нужен.

Но чудеса — большая редкость.

В итоге он, сам того не желая, уничтожил тебя. Он измучил твою душу. Он свёл тебя с ума. Он убил твоего отца, довёл до смерти тебя, теперь убил брата.

И ты навеки привязана к нему. Это уже не исправить. Не в твоих силах злиться. Какой смысл, если после смерти уже ничего не изменить? Какой смысл, если ты знаешь, что происходило на самом деле, если видела его терзания? Какой смысл, если даже здесь, в мире, свободном от страстей, во время похорон с тобой случилась истерика?

Он скоро придёт. Непрошеная слеза скатывается по твоей щеке. Ты оглядываешься на собравшихся. Мистер Кинг грозно смотрит на своего младшего брата, недолго побывшего новым «королём». Отец и Лаэрт о чём-то перешёптываются. Розен-чтоб-тебя и Как-там-зовут-второго от скуки играют в камень-ножницы-бумага. Гертруда, не поднимая головы, утирает глаза носовым платком.

Какую кашу он заварил, сколько людей здесь сегодня... Если бы он только был осторожнее, хладнокровнее, может, и сумел бы избежать ошибок. Но он не такой и никогда таким не был.

Больше всего на свете сейчас ты хочешь прижаться к нему всем телом и в одно объятие вложить всю свою любовь и всю ярость.

Ты снова нажимаешь на кнопку, и вот она, наконец, та песня, которую ты искала с самого начала. Подходящая для встречи Гамлета у врат смерти.

Come as you are

As you were

As I want you to be.

Вторя словам песни, ты шепчешь:

— Приходи таким, какой ты есть, каким ты был, каким я хочу тебя видеть...

Позади открывается дверь.