Лягушка Благородная (джен)

Подслушивать нехорошо. Да и я, собственно, не хотела этого делать. Просто немного замешкалась в коридоре за несколько шагов до двери в гостиную и услышала голоса. Ну, голоса и голоса — что ж им меня столько времени в гробовом молчании ожидать? Но потом мой не в меру тонкий слух уловил моё местное имя, и я невольно... В общем, замерла, навострила уши и внимала каждому слову.

— ...Родела-ним, по крайней мере, сказала так, — говорил Франкенштейн. — В вашем клане тоже?

— У Рожела-ним, — Геджутель как-то неуверенно споткнулся на уважительной форме, — не было любовницы только в клане Лорда и клане Кертье. В первом он сам не смел, а женщины второго отказали ему. Но у нас была, — он горестно вздохнул. — Это была дочь младшего брата моего деда. Она... Считала, что достойна большего, чем стать чьей-то женой — хотела быть каджу.

— У неё были шансы? — снова голос Франкенштейна. Озадаченный.

— Были. Если бы все остальные члены главной семьи ушли в вечный сон, — голос Геджутеля звучал раздражённо. — Когда я встал во главе клана, я потребовал прекратить эти унизительные отношения, но она сказала, что не может отказать, раз её предпочитают самой Роделе-ним.

— Поверить не могу, — тихо и растерянно произнёс Рейзел. — Ведь каджу-ним... Неужели отец не любил её...

— Любил, — снова вздохнул Геджутель.

— Но Родела-ним говорила, что ненавидел, — почти возмутился Франкенштейн.

— И ненавидел, — и ещё один горестный вздох каджу Ландегре. — Он всю свою жизнь любил её одну, но не имел над ней власти, и за это ненавидел. По крайней мере, отец так говорил, а он хорошо знал Рожела-ним.

Однако ж, какая драма. Живут же ж...

— Отец... Неужели он делал это открыто, — голос Рейзела звучал удручённо. — Это унизительно...

— Ну, в этом-то, собственно, и весь смысл, — я вошла на его последних словах, и все трое испуганно обернулись ко мне. — Я случайно услышала конец вашего разговора.

— Прошу прощения, что мы подняли эту тему, Родела-ним, — опустив глаза, изрёк Геджутель.

— Эм... — я озадаченно нахмурилась, стоя с тележкой около кресла. — Я не могу винить вас за любопытство. И тем более за Рожела.

— Почему в этом был весь смысл? — Рейзел посмотрел на меня с таким выражением, будто у него давно и адово болел зуб.

— Я не спрашивала, — я пожала плечами. — Полагаю, он так самоутверждался. И не хочу об этом говорить. Если кто забыл, я своими руками сделала себя вдовой.

— Каджу-ним...

— Рейзел, — не знаю, что он хотел ещё сказать, но беседа об этом су... ществе меня удручала, — ты звал меня не для этого разговора, как мне кажется.

Я разлила чай по чашкам и расставила их на столике вокруг этажерки с печением. Прежде чем Франкенштейн опомнился, я зачерпнула своего напитка чашкой из ведра на нижней полке тележки и изящно устроилась в кресле.

— Как я понимаю, ты хотел рассказать что-то, Франкенштейн, — утвердила я. — Или под твои слова нужно было принести напиток покрепче?

— Вы... Почему вы?.. — кажется, я его очень смутила. — Это же...

— Выдыхай, — улыбнулась я, прихлёбывая свой ромашкой чай. — Это просто чай. Ничего необычного.

— Родела-ним всегда делала это сама, — припечатал Геджутель.

— Это немыслимо, — наконец выдавил Франкенштейн.

— А мне надо было просить гостей сделать это? — я изогнула бровь. — Ты же знаешь, большинство каджу ужасны в этом. Или твоё воображение способно живописать за этим занятием Лорда?

Воображение Франкенштейна оказалось способно. Оно почему-то дополнило светлый образ Эскера белоснежным передником с кружевной оборкой. И почему-то это была не Раскрея, хотя я почти уверена, что предыдущий Лорд лично к Рейзелу не заглядывал. И учёный завис. Откуда я знаю, что представлял Франкенштейн? Ну, я не стала сдерживаться и влезла в его мысли. И судя по укоризненному взгляду Рейзела, направленному на меня, он тоже подсматривал.

— Франкенштейн, — я вырвала его из озадачивающих грёз, — Так зачем нужно было моё присутствие?

— А, да... — он медленно выплыл из своего видения. — Я хотел рассказать о достижениях науки...

* * *

Мой мозг пропустили через блендер. Дважды. Франкенштейн вещал часов восемь, пока не занялся рассвет. Геджутель слился вскоре после полуночи, когда наш лектор отвлёкся на чай: каджу Ландегре заявил, что уже очень поздно и ему нужно вернуться домой, и тихонько, по стеночке выскользнул прочь. Ни я, ни Рейзел не могли провернуть подобный финт ушами, так что вынуждены были внимать. А Франкенштейн совсем не делал скидку на то, что для нас «самоходная повозка» уже была за гранью. Нет, он рассказывал про изотопы урана, превращение энергий, катоды и аноды... И мне постоянно казалось, что ему не хватает то пробирок с реагентами, то динамо-машины. Однако когда солнце начало отрываться от горизонта, мне удалось спровадить учёного спать, и он, договаривая что-то на ходу и обещая продолжить после отдыха, удалился.

Мой ромашковый чай давно закончился, и я обтекала в кресле, пытаясь переварить лекцию. Собственно, такого подробного изложения материала мне не требовалось, чтобы сделать простой вывод: мы этой энергией питаться можем. Вклиниться с этой информацией в речь Франкенштейна не представлялось возможным, так что я собиралась сказать ему тогда, когда будет занят чем-нибудь его рот — например, жеванием еды. Я вполне могла представить себе, как он соберёт зарядное устройство для ноблесс, как для смартфона. Оставалось только надеяться, что его фантазия не так разыграется, как моя, на тему разъёма...

Я рассматривала потолок около получаса. Не нашла на нём ни ниточки паутины, ни трещинки, ни щербинки, ни неровности краски. Фантастически скучный потолок. Совершенно белый. Теперь, если мне понадобится назвать что-то идеально-белым, я буду говорить, что оно потолочно-белое. Однако, это позволило мне прийти в себя и решить два вопроса: занятие для себя, которое не дало бы думать о всякой ерунде, и наказание для Эскера. О, это будет просто идеально. Моё занятие, в свою очередь, было абсолютно женским: я намеревалась печь. Суд должен был состояться уже на следующий день, или, точнее, сразу после заката. Однако я была уверена, что подивиться сему смотрелищу придут все каджу. Так почему бы нам после суда не сесть в гостиной и не выпить чаю в печеньем, пирогами и тортиками? Так что я скользнула за покупками и организовала на кухне взрывоопасную взвесь. Лёгкий мучной туман заполнял пространство от потолка до пола, и любая неосторожная искра подорвала бы особняк к чертям.

Чтобы не испохабить платье, я надела длинный белый фартук с рюшами по низу и на плечах. Рукава пришлось закатать, а на голову повязать косынку. Мне не хотелось даже представлять себе, как я буду мыть голову. Косынка, впрочем, спасала мало, но это было лучше, чем ничего — по крайней мере, волосы не осыпались на лицо. Я вообще, натура увлекающаяся, вот и в этот раз увлеклась: что там в мире в это происходило — без понятия. Не заметила бы, даже если бы война началась, а уж долбящегося в двери гостя и подавно. Тем не менее, голоса в коридоре вырвали меня из прилежного закатывания штруделя вручную и заставили выйти.

В коридоре стояли Франкенштейн и Эскер. Учёный, или дворецкий, перегораживал проход, а бывший Лорд настойчиво втолковывал, что ему очень нужно срочно войти. Вообще, планировка здесь довольно странная: дверь в кухню, довольно неприметная, находилась в коридоре в нескольких десятках шагов от главного входа в поместье. Так что меня нельзя было не заметить, когда я эффектно вывалилась из печенькового царства. Итак: чёрное платье в пол с широким подолом припудрено мукой, белоснежный фартук в кружевных рюшах и оборках, потолочно-белая косынка почти не помешавшая всё той же муке присыпать мне волосы, закатанные рукава, и пара красных пятен — глаза и льняное клетчатое полотенце в руках. Узрев сие диво, Эскер остолбенел, пытаясь проморгаться. Однако видение, то есть я, не исчезало.

— Родела?.. — наконец выдавил он.

— Ты чего припёрся? — приветливо отозвалась я.

— А что ты делаешь? — голос Лорда дал петуха.

— Плюшками балуюсь, — хмыкнула я, будто мой вид был недостаточно красноречив. — Так зачем ты здесь?

— Я хотел с тобой поговорить, — признался Эскер.

— Ну, мы поговорили. Иди домой, — я нахмурилась.

— Нет, я... — он выглядел озадаченным. — Я хотел тебе всё объяснить.

— Завтра и объяснишь, — я пожала плечами. — Всем сразу. Уходи.

— Почему тебя не было?

Ёмкий вопрос. Очень. Роделы не было слишком долго ни у Рейзела, ни у Эскера.

— Потому что есть вещи, на которые нельзя закрыть глаза, — мрачно ответила я. — Я выполняла свой долг как ноблесс, — я скривилась и тяжело выдохнула. — Если у тебя всё — выметайся. Ты сейчас нужен Раскрее, а не нам тут.

Он скорчил недовольную мину и таки отчалил. Меня посетила шальная мысль послать печенье для Раскреи, но я притормозила её — Лорд наверняка думала, что я на следующий день снова развею её отца. И это определённо не добавляло мне очков привлекательности в её глазах. Ну, сюрприз будет.

Когда Эскер всё же вышел прочь, я обратила свои ясны очи к Франкенштейну. Он смотрел на меня ни жив ни мёртв. Этакий соляной столб, одинокий сталагмит меж идеальными потолком и паркетом. Ветерок с резким звуком захлопнул дверь, и учёный вздрогнул, сбрасывая оцепенение. Его всё ещё ошалевший, но чуть более осмысленный взгляд пробежался по мне с макушки до края подола и вернулся к лицу.

— Что вы делаете, Родела-ним? — глухо спросил он.

— Пеку печенье, — улыбнулась я. — Разве ты не чувствуешь запах?

— Я не об этом...

— Мне нравится этим заниматься, — я склонила голову набок. — Точно, ты, должно быть, голоден. Ты же не можешь питаться росой с единственного ростка и энергией вселенной, тебе нужно что-то посущественнее. Заходи, — я вернулась в кухню, поманив его жестом. Уперев руки в бока на манер сахарницы, я осмотрела кондитерское изобилие: — нет, это не подойдёт, — сообщила я вошедшему Франкенштейну. — Что бы ты сам хотел?

— Я бы хотел? — озадаченно переспросил он.

— Да, — кивнула я. — Чего бы ты хотел съесть?

— Я не знаю, — он как-то сник. — Мне всё подойдёт...

— Ясно, — я глубоко вздохнула. — Когда ты перестал хотеть? Впрочем, не отвечай. Подумай просто. Говяжий стейк средней прожарки со спаржей под соевым соусом и овощной салат с рукколой. Ты такое ешь?

— Д-да, — неуверенно отозвался учёный, осматривая кухню: здесь не то, что готовить сесть было некуда.

— Вот и ладнушки, — улыбнулась я. — Ты можешь подать пока Рейзелу чай с чем-нибудь отсюда. Думаю, я уложусь, пока ты будешь этим заниматься.

— Вы не можете готовить для меня, — выдавил он.

— А чем я хуже каджу Роярд? — я изогнула бровь.

— Вы вне категорий сравнения, — тихо произнёс Франкенштейн. — Пусть наняли меня не вы, но я в этом доме слуга.

— Чушь, — фыркнула я. — Ты контрактор Рейзела. Думаешь, он не может обойтись без тебя? Прекрасно может. Хочет ли — совсем другой вопрос. У вас могут абсолютно любые межличностные отношения. Ты ничего и никогда не сможешь сделать с контрактом: он лучше тебя знает, на какую цепь тебя посадил. Взамен тип ваших отношений определяешь ты. Нравится тебе заботить о нём — он позволяет. Захочется тебе перманентно находиться от него максимально далеко — он позволит и это, — я кисло улыбнулась. — И эти ваши пляски с бубном ко мне не имеют ни малейшего отношения. Что бы ты там не думал, для меня как каджу ты гость. А раз слуг у меня нет, я должна позаботиться о тебе сама. Так что будь столь любезен — займи себя чем-нибудь на полчасика, пока я приготовлю тебе обед.

Кажется, это было резковато. Мне совершенно не хотелось обидеть его, просто... Ну, во-первых, приготовить что-то сам в условиях по-прежнему взрывоопасной кухни он бы не смог, тем более, что из продуктов у меня тут только набор юного кондитера. Во-вторых... я полагаю, что взрослый мужчина — а когда кому-то под две тысячи лет, приходится признать, что он уже не ребёнок — должен бы понимать, что создание идеального рецепта рамена является затеей идиотической. И не только потому, что даже две соседних луковицы могут отличаться во вкусовых нюансах — это я узнала в этом самом теле с нереальным восприятием. Скорее, значение имеет, кто и для кого готовил. Впрочем, мне бы не стоило лезть. И кто меня опять за язык тянул?

Франкенштейн вернулся как раз в тот момент, когда всё было готово. Оставалось только съесть. Я освободила для него немного места за столом, а потом спохватилась:

— Ох, это не совсем... — я задумчиво посмотрела на него. — Может, подать в ореховой гостиной?

— Ореховой... гостиной? — с паузой переспросил Франкенштейн. — А разве Мастер не в гостиной?

— Ну да, но он облюбовал большую. А всего на этом этаже их одиннадцать, — я чуть нахмурилась. — Ты не знал?

— Мастер не говорил, а я не спрашивал, — поник он. — Этими комнатами не пользовались, и я лишь присматривал за порядком.

— Ореховая гостиная очень уютная в это время дня, — улыбнулась я. — Пойдём.

Ну, как бы, при таком размере поместья и количестве комнат кормить гостя в уголке на кухне, заставленной печевом, определённо моветон. Это даже я способна понять. Так что тележка мне в помощь, и покатились. Франкенштейн уныло плёлся за мной. Надо бы выяснить, чего с ним. Собственно, зачем задавать неудобные вопросы, когда можно бестактно влезть в голову? Эмнхм... Этого великовозрастного детину тревожит, что я отнимаю его хлеб. По крайней мере, не депрессует из-за моих слов. Впрочем, он ведь умный, наверняка, догадывался и сам.

Ореховая гостиная представляла собой относительно небольшую комнату. Ну, относительно других комнат особняка. А так она была чуть меньше гостиной Франкенштейна. Всё в ней было изготовлено из орехового дерева: по стенам объёмные панели, имитирующие листву, на дощатом полу сочно-зелёный ковёр, вокруг изящного столика четыре стула, напротив — обтянутый коричневой кожей диванчик. Довольно минималистично в плане мебели. Я расставила тарелки и шевельнула пальцами, чтобы еда была правильной температуры.

— Приятного аппетита, — улыбнулась я, когда он, наконец, сел. — Чай или кофе?

— Я сам, — устрашающе улыбнулся он.

— Не буду настаивать, — сдалась я и удалилась.

А вернулся на кухню Франкенштейн в компании Рейзела. План заключался в том, чтобы прекратить пирожковое буйство и перейти ко второй серии блендерения мозгов. Ох, Франкенштейн-Франкенштейн. Они остановились у самого входа и с безмерным вниманием осмотрели содержимое кухни.

— Каджу-ним, — осторожно начал Рейзел, — вам не кажется, что вы слегка увлеклись?

— Да? — я рассеяно осмотрела кухню по их примеру. — Но это же на чаепитие после суда, — «это на новый год!»

— И всё же, Родела-ним, — подал голос Франкенштейн, — вам не кажется, что на этом стоит остановиться?

— Вы оба так думаете? — я печально вздохнула, и они облегчённо закивали. Оскара мне! — Ну, раз так... Я просто хотела сегодня для нас ещё сделать любимый крепвиль Рейзела, но если вы считаете, что всего этого более чем...

Шалость удалась! И Рейзел, и Франкенштейн смотрели на меня теперь щенячьими глазами и молча исторгали мысленные волны с мольбами всё же приготовить его. Резко сменить своё мнение они, как мужчины, всё же не могли, но отказаться от блинного торта было выше душевных сил Рейзела, потому что это его любимый торт — по крайней мере, в моей версии этого бреда; а Франкенштейн — потому что это любимый торт Рейзела, а значит, необходимо было выяснить, что это такое и как его готовить.

— Каджу-ним, — Рейзел сделал с полшага ко мне, — может быть, если к вечернему чаю сегодня, то торт не будет лишним?

— Пожалуй, что не будет, — как будто неохотно согласилась я. — Франкенштейн?

— Не будет, — кивнул он.

— Вот и прекрасно, — я улыбнулась и принялась за крем. — К слову, давешняя лекция была удивительно познавательной. Я правильно понимаю, что у электрического переменного тока и молнии одна природа?

— Да, — кивнул учёный, наблюдая, как я пальцем пробую крем.

— Ну тогда, если людям пальцы в розетку лучше не совать, то нам это, напротив, показано... Сахара мало... — в той, другой жизни я часто вела разговоры подобным образом: вставляя комментарии о том, что делаю, поперёк другой совершенно темы разговора. — Это будет самый простой способ.

— Молния? — внезапно переспросил Франкенштейн.

— Да. Это чистая энергия. Свежая, бодрящая, острая, — я вздохнула. — Буря или ураган куда эффективнее выхода вулкана, но никогда не узнаешь, где ударит. Разве что повезёт.

— Однако, электричество в сети имеет куда меньшую мощность, чем молния, — задумчиво произнёс он.

— Значит, нужно просто больше времени на зарядку, — я пожала плечами.

Я озадачила Франкенштейна тем, чтобы перенести ассортимент небольшой пекарни в погреб. Я бы припрягла и Рейзела, но стоило мне заикнуться об этом, как его контрактор практически выставил его с кухни, увещевая, что легко справится сам. Я только изогнула бровь. Трудотерапия, как мне казалось, имела бы скорее положительный эффект. Но чёрт с ним — он уже взрослый.

Когда торт был готов, я поставила его на большой кухонный стол и движением пальцев прибрала бардак. Волшебно просто. Фартук занял своё место на крючке — интересно, а когда в прошлом Франкенштейн здесь готовил, он использовал это чудо в оборках или у него было что-то попроще? Или он обходился без подобной приблуды? Мука, надо заметить, исчезла не только из кухни, но и с моего платья и волос. Хоп — и всё чисто, прибрано, красиво. Но полежать в ванне я бы всё равно не отказалась.

Франкенштейн проделал последний рейс, спрятав в холодном месте кексы с изюмом. Не знаю, чего он ожидал, но выглядел он озадаченным, когда кухня оказалась сверкающей чистотой без муки и иных следов готовки. Я присела за стол и задумчиво смотрела на торт, на котором даже навертела несколько розочек из ажурных — считай, неудавшихся — блинов. Он присел напротив.

— Родела-ним?

— М? — я подняла на него глаза.

— Могу я задать вам личный вопрос? — он переплёл пальцы в замок перед лицом и смотрел на меня, не моргая.

— Задать — можешь, — устало отозвалась я. — Получить ответ — как получится.

— Почему вы не выставили Ро... от... его? — очень Франкенштейну не хотелось ни уважительно его называть, ни признать отцом Рейзела.

— Ты понимаешь, какое дело, — я невольно растягивала слова, — у меня не было особого выбора-то. В Лукедонии не было и нет института расторжения брака. К тому же, это ведь техническое решение. Расклад был такой — я либо жена Рожела, либо влачу долг ноблесс до скончания времён, — я задумчиво поджала губы. — Ну, был ещё вариант прикончить его, и тогда мироздание подняло бы отца из могилы, но тут было два жирных но: во-первых, я не в праве использовать силу для себя, а во-вторых, Раскел-ним и так отдал миру очень много.

— Но в итоге вы его упокоили, — он продолжал прямо на меня смотреть.

— Да, разумеется, — я кивнула. — Но ко мне и моим чувствам это не имело ни малейшего отношения. В конце концов, как брата я его любила и не хотела отправлять его в вечный сон. Зачем мы говорим об этом?

— Мне показалось, что вам нужно поговорить с кем-то, — мужчина чуть сощурился.

Я мрачно рассмеялась. Он был прав. И вряд ли представлял себе, насколько. И не только Роделе нужно было поговорить с кем-то, но и мне самой было бы неплохо вы... не знаю... выплакаться? Но я бы не смогла сказать ему ни слова об этом, даже если бы попыталась. Максимум — вымочить рубашку слезами, ничего не объясняя. Впрочем, должна признать, что не только у маленькой напуганной меня были причины рыдать. Родела получилась не просто персонажем с изюминкой или чудинкой. Это был самый натуральный изюмовый кекс. И не такой, какие Франкенштейн унёс в погреб — Кадиа Этрама Ди Родела была кексом с изюмом с фабрики Вилли Вонки.

— Ты прав, — наконец выдавила я. — Но я не думаю, что готова и хочу этого. — И могу. Главное, что я не могу.

— Я уверен, что вы сможете поговорить с кем-то позже, — осторожно заметил Франкенштейн. — Поверьте, станет легче, если поделиться.

— О? — я вскинула брови. — А что насчёт тебя? Не хочешь поделиться?

— Я...

— Каджу-ним, — в дверях нарисовался Рейзел, — мы будем пить чай?

— Да, конечно, — я поднялась, печально улыбнувшись Франкенштейну. — Думаю, красная гостиная подойдёт. Ты же помнишь, где она находится?

Он кивнул и вышел. Что ж, разговоротерапию придётся ненадолго отложить. Или надолго. Это уж как пойдёт.