Взгляд сквозь время (джен)

Молодежи неинтересна история.

Я усмехнулся, поймав себя на этой мысли. Когда это я перестал считать себя молодежью? Когда успел разочароваться в своих студентах настолько, чтобы бросаться — пусть даже мысленно — такими категоричными заявлениями?

С другой стороны, мои студенты — меньшинство. Даже на историческом факультете студентов, видящих себя в науке, меньше, чем хотелось бы.

Но что мы можем сделать? Финансирование распределяем не мы, а без него как переманить студентов из IT?

Я помотал головой, отгоняя эти мысли в дальнюю келью памяти. Просто меня почему-то очень сильно впечатлила вся недавняя история с программой обмена с Университетом Пенсильвании. И я ведь понимаю, что это взаимовыгодная инициатива. Наверное, хочется не просто делиться знаниями, но делиться знаниями с земляками.

Я опять усмехнулся. Рассуждаю так, будто на дворе шестнадцатый век и в Европе не рады американцам. Для науки не должно быть границ.

Погруженный в свои мысли, я, не задумываясь, двигался по хорошо знакомой дороге от вокзала, и очень скоро уже дошел, куда хотел.

Я стою около кладбища кафедрального собора Туртельтаубенштадта. Небольшое кладбище огорожено временным заборчиком, на котором висит табличка “Раскопки ведутся Историческим Факультетом”.

Рядом взмывает в небо шпилем сам собор. Образец провинциальной готической архитектуры: не Кёльнский, конечно, но, безусловно, достойный внимания и туристов, и исследователей, и реставраторов. Вот последних как раз здесь давно не было — опять все упирается в финансирование. Поэтому, когда все-таки начались работы, мы с радостью, хоть это и не оказалось для нас неожиданностью, узнали, что собор скрывает много того, до чего еще не доходили руки ученых. В частности, под позднейшей хозяйственной пристройкой было обнаружено средневековое захоронение. Его-то и обнесли забором, ради него-то я и направлялся сюда из своего уютного кабинета в Гамбурге.

* * *

Я подхожу к собору Туртельтаубенштадта. Здание еще опутано строительными лесами, и кажется, что они, будто веревки, удерживают собор от того, чтобы рвануться к небу. Узкие высокие окна, башенки, скульптуры ангелов… Господи, все во славу Твою! Отсюда будут нести слово Твое рабы Твои, и благополучием расцветет и этот уголок Королевства.

Я подхожу к парадному порталу. Высокая массивная деревянная дверь приоткрыта, изнутри веет прохладой, а с обеих сторон на меня смотрят апостолы.

Не касаясь двери, я проскальзываю внутрь, и тут же звук моих шагов разносится по нефам, а эхо улетает под потолок. Внутри еще пусто, но близок тот день, когда между этих стен будут возноситься к небесам молитвы.

В начале левого нефа идет лестница на подземный этаж, и я направляюсь туда. Там меня ждет епископ, который приехал, чтобы вновь посмотреть, как идет строительство. И я снова смогу объявить ему, что с Божьей помощью и под моим руководством работы движутся быстро, и собор откроется для прихожан совсем скоро.

Подвальное помещение — длинная келья с низким потолком — освещалась через световой колодец в стене. Когда я спускался сюда последний раз, подвал был пуст, но сейчас епископ велел расположить здесь вещи, которые привез с собой.

* * *

Кладбище было почти целиком накрыто шатром, под которым, защищенные от солнца и дождя, трудились археологи: в основном, наши студенты. Чуть в стороне лежали инструменты и ящики, куда упаковывались образцы. Там, за столом, на котором были разложены свежевыкопанные образцы, стоял мой коллега по кафедре, Антон.

— Утро, Георг! — воскликнул он, увидев меня, — Как добрался?

Он неопределенно махнул рукой, показывая, что на нем перчатки для работы с образцами и что пожать мне руку он не может. Я махнул ему в ответ — мои руки тоже были в перчатках, которые я надел еще в поезде, потому что замерз.

— Поезд пришел почти вовремя, — ответил я, — Я надеялся поспать подольше.

Антон рассмеялся, а потом кивнул на разложенные перед ним кости.

— Странное что-то, иди посмотри. Вот это кости рук, три набора — все три от разных людей. Но посмотри, у всех трех трещины на пястных костях!

* * *

— Ваше Преосвященство?

— Проходи, Георг.

Епископ — мужчина еще не пожилой, лысый — повернулся ко мне и сделал приглашающий жест. На руках у него были бархатные перчатки, а его голос, обычно низкий и гулкий, в этой маленькой комнате скрадывался.

В комнате было тесно. В середине стоял стол, на котором лежало несколько книг — я сразу приметил Библию в роскошном переплете с драгоценными камнями, которой так гордилась наша городская церковь — а в дальней части, рядом с епископом, громоздился… книгопечатный станок?

— Строительство идет по плану, Ваше Преосвященство, — сказал я, подходя к столу. Стол перегораживал комнату, чтобы пройти дальше, пришлось бы протискиваться, и я расценил это, как сигнал к остановке, — 1564 год от Рождества Христова, может быть, еще войдет в историю как год, когда был освящен этот собор.

— Я вижу, я вижу, — с улыбкой кивнул епископ. — Проходи ближе, Георг, не обращай внимания на эту мебель.

Я прошел мимо стола.

— Если нужно, я могу послать за столом другой формы.

— Не нужно. Я здесь ненадолго, и мне не нужна целая резиденция.

Вблизи я увидел, что у епископа красные глаза, и заметил, что он часто моргает.

— Если желаете, я покажу вам, чего, с Божьей помощью, нам удалось достичь. Но, быть может, вы хотели бы отдохнуть с дороги, прежде чем заниматься делами?

— Нет, нет, — епископ поднял руку, останавливая меня. — Я здесь, чтобы показать тебе кое-что.

Мой взгляд невольно переметнулся на станок.

— Да, но не только, — епископ приглашающим жестом указал на стол. — Посмотри на эти книги.

* * *

Мы с Антоном просматривали другие извлеченные кости на предмет похожих повреждений. Да, по-хорошему, все детали такого рода должны были быть описаны, когда образцы извлекали из земли, но вдруг что.

К нам подошла студентка, Марта.

— Привет, Георг, — сказала она, — Ты пропустил, как мы вчера работали под дождем.

— Пока вы прохлаждаетесь здесь под дождем, — улыбнулся я, — Мы готовим учебные планы для студентов из UPen.

— Уверена, они не разочаруются, когда приедут. Кстати, мы наткнулись на каменный гроб.

Антон удивленно поднял брови, на его высоком из-за лысины лбу обозначились морщины.

— Во всей литературе, которую мы смотрели, упоминалось, что это общее кладбище для горожан, причем, на котором не было новых захоронений уже очень давно.

— Раз такое дело, пусть Антон разбирается с костями, а я вспомню молодость и пойду вам помогу, — сказал я и кивнул на свои руки — перчатки с дороги я так и не снял.

Мы аккуратно снимали грунт, фрагмент за фрагментом открывая взору массивную каменную крышку гроба, украшенную резьбой и надписями. Когда мы наконец расчистили надпись и я смог прочитать ее, по спине у меня пробежал неприятный холодок. На гробу было написано: “Священник Туртельтаубенштадта Георг 1528-1564”.

— Недолго он прожил, — сказала Марта.

— Кто, кто у вас там? — крикнул Антон от стола.

— Мой тезка, — хмуро ответил я. — Еще и ровесник с точностью до четырехсот с чем-то лет.

— Тебе уже тридцать шесть? — удивилась Марта.

— Вот только не говори, что я выгляжу моложе, — попытался отшутиться я.

— Ладно, — она пожала плечами. — Тогда начнем обкапывать с боков?

Я кивнул и попытался переключиться на работу. Я никогда не придавал никакого особенного значения ни именам, ни датам. Как будто мало людей носит такое же имя, как у меня! Но все равно, раз за разом, я невольно поглядывал на надпись, и буквы будто бы манили меня.

* * *

Повинуясь приглашающему жесту епископа, я взял первую книгу из стопки и открыл ее. Книга была тонкая, в простом кожаном переплете. Внутри я увидел красивый рукописный текст.

“Культы, в которых ацтеки прославляют своих ложных языческих богов, противны нашему христианскому пониманию. Крестов на себе дикари не носят; но, неразумные, покрывают тела свои рисунками. Для обрядов своих забираются они на каменные нагромождения и режут там животных или неверных…”

— Ваше Преосвященство, что это? — спросил я, — Кто эти несчастные дикари, не нашедшие Бога?

— Это — переписанные заметки португальцев, путешествующих в далекие земли, — епископ подошел ближе и перелистнул книгу на несколько страниц вперед. — А здесь — рисунки того, что они нашли.

На развороте были изображены люди, но у меня по спине пробежал холодок, когда я это увидел. Глаза их были безумны, будто они были одержимы дьяволом. Тела их были покрыты узорами так, что на коже не оставалось свободного места.

— Избави нас от лукавого! — воскликнул я и отпрянул от книги. — Да направит Господь этих заблудших на путь праведный!

— Да, — сказал епископ, захлопывая книгу. — К слову об этом. Посмотри еще сюда.

* * *

Когда верхняя часть гроба была откопана, оказалось, что, кроме имени, на крышке ничего не написано: просто ровный камень.

— Давайте прервемся, — сказал я, — пообедаем, а потом можно будет копать дальше. Или даже вскроем его сразу, если крышка не прикипела.

Студенты отряхнулись от земли и пошли к шатру доставать свои бутерброды.

— А ты чего все время в перчатках? — спросил Антон, когда я тоже подошел туда. Он собирался протянуть мне сэндвич, но, взглянув на мои руки, остановился.

— Обжег руки на днях, — сказал я, глядя на свои ладони в почерневших от земли перчатках, — Не хочу теперь ими ничего касаться.

Он что-то спросил, но я смотрел на него, не слыша. Когда я обжег руки? Кажется, три дня назад, когда готовил себе ужин и случайно коснулся раскаленной сковороды. Но как я умудрился сделать это обеими руками? Кажется, одну руку я отдернул, а второй попытался оттолкнуть сковороду… Или я так погрузился в размышления о работе, что вернулся в реальность, только когда руки надо было уже обрабатывать средством от ожогов? Да, наверное, из-за работы я так плохо это помню…

Я машинально взял у Антона бутерброд, прямо так, рукой в перчатке. Он настороженно посмотрел на меня, но больше ничего не сказал.

За едой студенты болтали о планах на каникулы, жаловались на необходимость писать курсовые. Я в основном молчал — внезапно почувствовал себя жутко уставшим, так, что чуть голова не кружилась. Когда мы доели свои сэндвичи и студенты пошли курить, я присел на землю, облокотившись на ящики для оборудования, и закрыл глаза.

* * *

Епископ взял еще одну книгу из стопки — еще более тонкую, но в твердом переплете с замком. Он достал из кармана ключ, щелкнул им и раскрыл книгу.

Вначале я увидел Священное Писание. А потом понял, что текст его написан в контуре ладони, нарисованной на весь разворот. Епископ перевернул страницу — здесь была нарисована кисть руки, раскрытая ладонь и тыльная сторона, каждая — на своей странице, тоже сплошь покрытые текстом. Затем он перевернул еще одну страницу.

На первой странице опять была кисть, на этот раз без текста, но размеченная какими-то штрихами. А на соседней… была изображена ладонь без кожи, с жутковатыми красными прожилками мышц.

— Что это, Ваше Преосвященство?

Епископ захлопнул книгу.

— Представь себе, Георг. Ты носишь нательный крест, чтобы помнить, что ты — раб Божий. Ты читаешь молитвы, чтобы Бог услышал тебя. Но что делать с теми, кому этого недостаточно? Я смотрел на этих дикарей, покрытых рисунками, и думал — нет, можно одеть вас в приличную одежду, можно дать вам христианские имена, но не отмыть вас от ереси вашей, в которой купались вы, словно в грязи!

Мягкий голос епископа зачаровывал. Я почувствовал, как наполняюсь жалостью к неразумным дикарям.

— Но что, если для них не все потеряно? — епископ заговорил громче, — Что, если с помощью нашей веры и технологий, которые уже помогают нам нести Божье провидение в народ, можно переучить и их? Так давайте печатать святые тексты под кожей!

* * *

— Георг! Георг!

Я резко распахнул глаза и начал жадно хватать ртом воздух. Было жарко и неприятно от того, что я спал в одежде. Спина болела, потому что я заснул, опираясь на жесткий металлический ящик. Во рту пересохло, голова была словно ушибленная.

Все так же тяжело дыша, я сфокусировал зрение на Марте, которая разбудила меня. Она что-то говорила, но слова пролетали мимо моих ушей.

Руки под перчатками горели, но я знал, что снимать перчатки было нельзя. С трудом ворочая мыслями в еще сонном мозгу, я вспомнил, что да, действительно, я обработал руки заживляющей мазью, поэтому она сейчас щиплет. Надо потерпеть, а иначе будет хуже.

— Да, что, Марта? Я много проспал?

— Нет, всего минут тридцать. Но у того гроба можно снимать крышку, мы решили, что тебя надо позвать.

— Спасибо, — я потер лицо рукой и только потом сообразил, что, наверное, оставил разводы перчаткой.

— Салфетку?

Я кивнул.

* * *

— Под кожей? — повторил я, не веря своим ушам, — Но как это возможно?

Епископ улыбнулся.

— А этот вопрос мы уже решили. Умелое обращение со скальпелем, растянуть кожу под прессом, а потом — немного ниток, и, с Божьей помощью, все происходит не так уж сложно.

Я смотрел на него, не веря своим ушам, и тогда он начал стягивать со своей руки перчатку.

— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis, — произнес он, и я почувствовал, что не могу пошевелиться.

Он вытянул перед собой ладонь, и я увидел, как на словах молитвы кожа на его руке начала бугриться.

— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis!

Прямо сквозь кожу начали зажигаться буквы.

— Agnus Dei, — епископ развернул руку ладонью ко мне, — qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem.

И он дотронулся до моего лица своей ладонью, на которой, затмевая тусклый свет из далекого окошка, сверкали фразы из Библии.

* * *

Крышку гроба сдвинули, и мы заглянули внутрь.

— Скелет, — сказал кто-то из студентов, — Табличку держит в руках.

Пока они доставали табличку, я наклонился в гроб и осторожно взял череп. Вообще-то, не стоило этого делать прямо вот так: в конце концов, мы археологи, а не расхитители гробниц. Но я не мог сопротивляться — меня объял необъяснимый порыв.

Я взял череп в руку и уставился в его пустые глазницы.

— Бедный Йорик? — спросила Марта. Я не ответил. Мне казалось, что череп смотрит на меня в ответ.

— Здесь текст, — сказал студент, который держал в руках небольшую каменную табличку, которую положили в гроб вместе со скелетом, — Agnus Dei.

— Agnus Dei, — повторил я, — Qui tollis peccata mundi, miserere nobis.

Мою руку пронзила жуткая боль, и я выпустил череп. Но он не упал — он завис в воздухе передо мной, а я, теряя ощущение реальности, повторил:

— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis.

Боль в ладонях стала нестерпимой, и я сорвал с рук перчатки.

Я услышал, как ахнула Марта. Я бы ахнул и сам, если бы мысли мои продолжали меня слушаться.

Мои руки были расцарапаны в кровь, кое-где — запекшуюся, кое-где — совсем свежую.

— Я вспомнил! — вскричал я. — Там все написано!

Я действительно все вспомнил. Как я мог забыть? Под моей кожей — священные тексты. Надо только найти их. Тогда они выйдут наружу, и жизнь моя исполнится смыслом.

— Agnus Dei! — воскликнул я, ногтями правой руки впиваясь в плоть левой. — Qui tollis peccata mundi! Dona nobis pacem!

* * *

Келья вокруг меня распалась. Епископ держал меня за лицо, и я почувствовал, что голова моя, отделившись от тела, лежит на его ладони. Стен больше не было — надо мной было небо, вокруг была земля — мы были на дне огромной ямы. Черты лица епископа изменились — и мне показалось, что я смотрюсь в зеркало.

— Георг, священник Тюртельтаубенштадта, — сказал епископ не своим голосом, — мой ровесник с разницей в четыреста лет.

* * *

Сквозь мои руки светился текст. Прямо мне в глаза сквозь пространство и время, с той стороны жизни и смерти, смотрел сквозь глазницы своего черепа давно скончавшийся священник Георг.

* * *

Мое тело было сковано, я не ощущал его и не мог ничем пошевелить. Но я понимал, что, хоть епископ и держит мою голову, с моим телом делают что-то еще. Я видел блеск лезвия, я чувствовал жгучую боль в руках, я слышал, как со скрипом под закручивающимся прессом печатная форма впивается в мою кожу.

* * *

Я царапал свои руки, а пальцы мои больше не были пальцами — они были иглами, острыми жалами, наполненными чернилами. Текст всегда был там — просто распределенный, размазанный по пространству. Я стал его проводником.

Наконец, я сумел отвести глаза от Георга и посмотреть по сторонам. Я увидел ужас на лицах студентов. Но это ничего — им нужно только объяснить то, что я узнал. Я поднялся на ноги.

— О, заблудшие души, внемлите! — сам того не осознавая, я перешел на латынь. — Откройте души свои через тела ваши! Нет способа другого пустить Божье провидение в жизни ваши, чем носить слово Его под кожей вашей!

— Закройте гроб! — крикнул Антон.

* * *

Вокруг меня — каменные стены. Надо мной — небо. На фоне неба — чьи-то лица. Я не узнаю этих людей и не понимаю, что они говорят. Они выглядят взволнованными. Я не понимаю, почему. Я не понимаю, где я и как здесь оказался.

Я пытаюсь встать и вижу краем глаза шпиль собора на фоне неба. В этот момент небо закрывается чем-то черным, и больше я не вижу ничего.

* * *

Георг лежал на земле, привалившись к стенке каменного гроба. Студенты собрались рядом и негромко совещались, надо ли подойти и проверить его пульс. Потом Марта молча указала на крышку гроба. Все притихли и посмотрели, куда она показывала.

На крышке гроба было написано:

Священник Туртельтаубенштадта Георг

1528-2023