Кэрроу (джен)

Вьюга, начавшаяся на исходе дня, к ночи и вовсе разъярилась. Крохотное окно все залепило снегом, ветер гудит в трубе, свистит под крышей и мешает Алекто спать. Брат давно уже сопит носом и, наверное, видит волшебные сны, а она вертится с боку на бок под ворохом густо пахнущих звериных шкур, смотрит на неровную полосу света, просачивающегося из-под двери, и гадает, что же наутро окажется в вывешенных над кроватью носочках. Вот бы конфетки... или куколка! Алекто зажмуривается, представляя, как стала бы играть с заветной игрушкой, но тут из зала доносятся приглушенные голоса, и она прислушивается.

Кажется, мама снова плачет, а Кирли пытается ее утешить. Внезапно мамин голос становится громче:

— Я не могу! Не могу так больше! Зачем мне успокаиваться, если он скоро придет и опять!.. — выкрикивает она навзрыд. Алекто подтягивает к груди и обхватывает руками свои жесткие худые коленки. Предвкушение праздничного волшебства стремительно исчезает.

Бубнеж домовушки не разобрать, но ясно, что толку от него никакого, потому что мама только больше расстраивается:

— Будь проклят тот день, когда отец согласился выдать меня за это чудовище!

— Госпожа!..

— Богатый... Знатный... — всхлипывает мама. — Будешь жить в достатке, в крепком просторном доме... Конечно! У моей тюрьмы крепкие стены!

— Госпожа...

— Даже хуже! Это не тюрьма, это склеп, в котором меня похоронили заживо!

— Нельзя такое говорить! — повышает дребезжащий голосок Кирли — снова ей придется себя наказывать за грубость хозяйке. — Особенно в такую ночь!

Амикус возится и прижимается к спине замершей от необъяснимого страха сестре.

— Такую ночь! Такую но-очь! — восклицает мама, в зыбком ручейке света мечутся тени, а Алекто явственно видится, как она ходит перед камином и размахивает слабыми руками. — Какая ночь?! Он ведь Рождество запретил, видите ли, неправильный праздник.

— И что вам с того? Пусть хозяин зовет его модранит⁽¹⁾ — праздник все равно остается. Только и того, что не еловые веточки Кирли приносит, а остролистовые...

— Да ты издеваешься надо мной? — Холодная ровность маминого голоса пугает даже сильнее, чем крики. — Веточки... А это? — Алекто почему-то кажется, что в этот момент мама показывает Кирли некрасивые полосы на своих руках: то синие, то желтеющие. Она часто их рассматривает, а если про них спросить, то сильно сердится.

— Да пропади оно все.

— Прекратите же уже, госпожа Бьянка! То вы шлете проклятия браку, в котором у вас детки! То дому, в котором вы все живете. А вы же ведьма! Подумайте же хотя бы о малышах. — Похоже, что теперь Кирли хлюпает своим большим бугорчатым носом.

— Что о них думать. Это его дети. Амикус еще ничего, но Алекто!.. Чем дальше, тем сильнее на него похожа. Его уродливое лицо. Видеть ее не могу.

— Тише, госпожа! — громко шепчет эльфийка.

— Да они спят!

— Вы их наверняка разбудили.

К двери стремительно приближаются шаги, и в детскую врывается желтый свет. Алекто притворяется спящей и надеется, что Амикус поступит так же. Она просто не представляет, как ей сейчас посмотреть на маму.

— Спят, — устало роняет та, и снова становится темно.

Голосов теперь почти не слышно, но Алекто выбирается из постели и на цыпочках по ледяному полу подкрадывается к двери, чтобы прижаться ухом к щелке.

— Алекто... — тихонько раздается у нее за спиной.

— Ш-ш-ш!.. — Бестолковый.

В животе и в горле у нее что-то скребется после маминых слов, и поэтому очень нужно услышать, что она скажет еще.

— Хозяин Амос вовсе не уродлив, — бубнит Кирли и, судя по тихому постукиванию и журчанию, наливает маме чай. — Хозяйке так только кажется, потому что он жестокий и грубый, но девочка будет такой, какой вы ее вырастите.

— Да она уже такая, как он. Ты видела, с каким удовольствием она сегодня утром обдирала кроликов? Уродливое чудовище...

Алекто отлепляется от двери и возвращается в кровать. В темноте белеет лицо приподнявшегося на локте брата.

— Что там?

— Ничего, — буркает Алекто, забираясь в постель, и поворачивается набок, к Амикусу спиной.

Ей вовсе не нравилось сдирать шкурки с еще теплых кроликов. Но она так надеялась заслужить похвалу.

1) Модранит — древнеанглийский языческий праздник, отмечавшийся, по сообщению Беды Достопочтенного, в ночь на 25 декабря.

Вернуться к тексту

Подслушав, как мама говорит о ее уродстве, Алекто на следующий день долго рассматривала свое отражение в ведре с водой и пришла к выводу, что в самом деле похожа на папу. Но что же в ней такого гадкого, не поняла. Да, нос не тоненький и длинный, как у мамы и брата, а короткий и толстый. Еще рот большой. Но у Кирли нос и губы еще толще, и ничего, мама никогда не говорит, что видеть ее не может, а тут... Алекто бы очень хотела стать для мамы хорошей, но не понимала как. А спустя полтора года Бьянка Кэрроу умерла, так и не забрав из сердца дочки обиду, холодную и склизкую, как болотная жижа.

* * *

— Я больше не стану от него рожать! — зло выговаривала Бьянка домовушке незадолго до смерти. — Так что делай, что сказано, и не перечь!

А потом была полная истошных криков ночь и мрачное утро.

В лучах яркого солнца, рассекающих привычный полумрак каминного зала, Кирли стояла на коленях перед хозяином, вернувшимся с охоты, причитала, что во всем ее вина — послушалась хозяйку и сварила зелье — и билась ушастой головой об пол.

Эта голова, иссеченная дождями и высушенная ветром, долго еще болталась на одном из кольев забора, ограждавшего поместье Кэрроу, и пялилась мутными глазами на пустынный вымощенный камнем двор.

* * *

О забившихся в угол, жмущихся друг к другу близнецах в день смерти матери никто не вспомнил. Заботиться о них стало некому. Пришлось взрослеть.

Во взрослой жизни оказалось много работы по дому, довольно тяжелой для еще не овладевших магией семилеток, и совсем мало интересного. Случайно найденная книга в черной обложке с иногда страшными, но по большей части непонятными картинками. И мамина книжка волшебных сказок, которую брат с сестрой пересказывали друг другу вечерами уйму раз. Раза два даже подрались из-за каких-то мелочей, которые им почему-то припоминались по-разному, а прочитать написанное они еще не могли. Не умели.

Зато у отца появились игрушки. Живые.

За неполных четыре года вдовства он сменил их с полдюжины. Все похожие одна на другую. Трясущиеся, опухшие от слез и пытающиеся хватать Алекто и Амикуса за руки и одежду, когда те приносили им поесть, эти магловские женщины вызывали жалость и отвращение. Они умоляли выпустить их, пока отец не видит, совершенно не беспокоясь о том, что потом будет с детьми. Отвращения становилось больше. И когда очередная пленница, проведя в темнице несколько месяцев, вдруг исчезала, в доме просто становилось легче дышать. На время.

Пэм казалась другой. Вместо того чтобы рыдать, она пела. Вместо просьб об освобождении предлагала помощь по хозяйству. И ей вскоре было позволено ходить по дому, еще через некоторое время — по двору, а потом и за воротами: правда, только так далеко, как позволяли магические оковы, незаметные внутри разрешенного пространства, но не дающие выйти за его границы.

В доме вновь появилась вкусно приготовленная еда, а у брата и сестры Кэрроу — подруга. Алекто казалось, что еще никогда в жизни им не уделялось столько внимания, и ни с кем ей не было так весело, как с Пэм, дочерью сквибов, помнящей бабушкино колдовство. Она же научила десятилетних близнецов читать. Иногда Алекто даже мечтала о том, чтобы отец взял пленницу-рабыню в жены. Тогда у Алекто вновь бы появилась мать, которая, в отличие от прежней, не называла ее уродиной, а плела венки из полевых цветов и, надевая их маленькой ведьме на голову, улыбалась:

— Какая ты хорошенькая! Правда... Вот, наколдуй зеркальце, посмотри...

С магией у близнецов тоже дела пошли в гору. Еще бы, ведь теперь они могли читать книгу заклинаний — ту самую, в черной обложке. От волшебных палочек, доставшихся в наследство от мамы и бабушки Кэрроу, проку стало гораздо больше.

Даже отец казался довольным и чуть менее страшным.

Оттого-то Алекто и решилась однажды, направив палочку на худые лодыжки Пэм, шепнуть:

— Финита.

Она же видела, с какой грустью та смотрела на соседний холм, как ей хотелось прогуляться к ручью и в лесочке неподалеку. И как же Пэм обрадовалась! Посомневалась немного, не накажет ли хозяин дочку за своевольство, но легко уступила заверениям, что они успеют вернуться домой до его прихода.

Все было хорошо. Они проверили силки, насобирали грибов и ягод. Алекто представляла, какой замечательный выйдет ужин, и гадала: не признаться ли отцу в своей небольшой шалости? Вдруг он одобрит? И тогда можно будет гулять с Пэм везде, может быть, он даже отпустит их в ближайший город...

Пэм предложила, пока не вышли из лесу, поиграть в прятки. Сначала водила Пэм, потом Амикус, потом Алекто. Ничего, казалось бы, беды не предвещало. Даже когда, быстро отыскав брата, Алекто никак не могла найти Пэм, тревога навалилась не сразу. Алекто расстраивалась из-за неудачи в игре, Амикус от души смеялся. И только когда, решив уже признать поражение, она крикнула:

— Ладно, сдаюсь... — а Пэм не вышла, пришло прозрение.

Ласковая светловолосая Памела оказалась еще хуже, чем все остальные. Ей тоже было плевать на Алекто с братом, но она еще и притворялась. Врала. В это не хотелось верить. И, пока они с Амикусом заполошно бегали по окрестностям, в душе еще теплилась надежда, что Пэм заблудилась. Или подвернула ногу и не может идти. А не отзывается, потому что потеряла сознание от боли...

И потом, ощущая жгучую боль от ударов магической плети, накладывая смоченные в настойке растопырника повязки на раны брата и при каждом стуке со страхом поглядывая на дверь, Алекто вслух проклинала Пэм. Амикус был полностью с ней согласен, но, возможно, где-то глубоко внутри себя, как и она, еще мечтал, чтобы все оказалось ужасным недоразумением. Могли же их подругу похитить, например...

Отец притащил ее домой под утро, окончательно разбив все надежды. Тогда же Алекто впервые услышала слово:

— Круцио!

Как же эта гадина визжала под ветвящимся красным лучом.

— Пожалуйста, не надо! — выкрикнула Пэм, едва получив передышку, и вскинула руку, будто пытаясь заслониться. — Пожалуйста, господин, я жду ребенка...

— Думаешь, мне есть дело до твоего ублюдка?

— Но он ведь ваш!.. Ваш...

— А ты — воровка, которая покусилась на мою собственность!

Отец не поверил ее заверениям, будто она не собиралась сбегать насовсем, а лишь хотела побывать дома. Но использовать Круцио больше не стал. Отходил плетью. Пожалел ли он свою лучшую "игрушку" или ублюдка в ее чреве — осталось загадкой.

Не поверили сбивчивым объяснениям Пэм и Алекто с братом.

— Ведь вы же скоро получите письма из Хогвартса. А я только хотела увидеть своих родителей, сказать им, что я в порядке.

— А нам честно почему не сказала?

— Да-да, ты боялась, что мы тебя не отпустим, и решила просто сбежать.

— Подумаешь, отец с нас три шкуры спустит.

— Папочка и мамочка ведь важнее каких-то Амикуса и Алекто.

— Предательница!

Если честно, ее все-таки было немного жаль, но брат с сестрой решили не поддаваться. Ведь их самих никто никогда не жалел.

Перья сов очень мягкие, пушистые, и ощипывать их нетрудно. Только с крыльями приходится повозиться.

Алекто любит мясо и давно привыкла разделывать разную живность. Нет разницы, зайца отец принес, рыбу или птицу. Она давно сама проверяла силки, научилась сворачивать головы рябчикам и другой некрупной добыче. Главное не задумываться: раз — и все. Доводилось ей пробовать и волшебных зверушек. Ко всему привыкла. Но сейчас в горле стоит горький ком, ведь эти совы принесли письма им с Амикусом. Из Хогвартса.

Она не уверена, что хотела бы поехать туда учиться. Мама Бьянка всегда мечтательно улыбалась, рассказывая детям про школу волшебников. Амикус часто перебивал ее вопросами, а Алекто слушала молча. Она же уродина — ее нельзя любить.

Ей можно только врать. Как Пэм.

И неизвестно, как бы она прижилась среди всяких замечательных детишек в школе. Так что не очень-то и хотелось.

Но от того, что ей не оставили выбора, грустно и обидно. И что-то похожее на злость копошится в душе. Злость по отношению к отцу пугает, потому что — если он вдруг узнает — несдобровать. Ему нельзя перечить.

— Нечего вам там делать! Выходят оттуда одни неженки, наподобие вашей матери. Тьфу!.. А мне нужен помощник на охоте и хозяйка в доме.

Значит, пришло время Амикусу осваивать семейное ремесло — охоту на опасных тварей. А Алекто что ж, сидеть дома с этой предательницей? Чего доброго, еще скажут потом смотреть за ублюдком, которого та не скинула, несмотря на побои и тяжелые, никогда не снимаемые кандалы.

* * *

Пэм еще несколько раз пытается помириться с Алекто, но та больше не сделает подобной глупости: не поверит ни ласковым словам, ни виноватым взглядам.

Она видит, как отцовской игрушке тяжело ходить, как ввалились щеки и как она иногда морщится, хватаясь за спину, и заставляет себя злорадствовать. Ведь Пэм сполна заслужила такое отношение. Алекто не сомневается, что отец избавится от нее сразу после родов, ведь по всему ясно, что подурневшая игрушка ему больше не по душе. А юная ведьма сумеет забыть даже как выглядела эта глупая магла, как забыла обо всех предыдущих.

Алекто предпочитает быть сильной и неунывающей. Но однажды холодным ноябрьским вечером, наевшись и развалившись в кресле, отец просит ее подойти. Внимательно рассматривает, а потом говорит то, что мгновенно делает из гордой девочки беспомощного затравленного зверька:

— А ты ничего, — прошедшись липким взглядом по только начавшей оформляться фигуре дочери, заключает Амос, — крепкая. Еще годик, и станешь тут настоящей хозяйкой, отцу утехой. А то надоели всякие, — он бросает полный отвращения взгляд в сторону чулана, в котором теперь запирают Пэм, когда по дому все дела сделаны, — до блевоты... Это ж тебе уже двенадцать будет? Самое время.

Алекто огромных усилий стоит не задрожать и послушно кивнуть. Ведь она знает, как утешается отец с "игрушками". Иногда у них с Амикусом получалось подглядывать, и чувство гадливости и ужаса мешалось с любопытством и странным, ни на что не похожим... удовольствием. Она бы, наверное, даже не против когда-нибудь попробовать... Но не с ним! Не с чудовищем, которое зовется ее отцом. И не в роли его игрушки.

Под цепким взглядом хозяина дома Алекто держит себя в руках, но в своей комнате дает волю отчаянию и слезам. Ведь от Амоса Кэрроу не сбежать!

Брат утешает ее, гладит по волосам и спине. И вдруг предлагает решение:

— Помнишь, в книге заклинаний есть ритуал, который вызывает Кат Ши⁽¹⁾? Там написано, что он может исполнить любое желание. Давай призовем, и пусть сделает так, чтобы отец передумал... ну... делать это с тобой?..

— Это тот жуткий ритуал, где нужно поджаривать на костре живых кошек⁽²⁾? Мне кажется... я не смогу.

— Ради тебя я смогу, — немного подумав, уверенно говорит Амикус. У Алекто ненадолго теплеет на сердце: кажется, с братом ей повезло по-настоящему.

— А... у нас точно получится призвать? Это же взрослая... темная магия?

Амикус сосредоточенно хмурит густые брови.

— А мы проведем его на модранит. Ведь в эти дни все ритуалы становятся намного сильнее. И у нас есть еще больше месяца, чтобы выбрать место и наловить кошек.

* * *

По неровным сводам пещеры пляшут желтые отсветы занимающегося костра, а в наколдованной клетке истошно завывают четыре кошки. Будто предчувствуют свою судьбу. Из них всего одна черная, а остальные серые с рыжиной, но уж какие нашлись. Вся надежда на помощь матрон⁽³⁾.

Алекто старается не смотреть на клетку. И на брата тоже. С двух сторон от костра, посреди начерченного углем круга и магических рун, он устанавливает колья для вертела. Его длинное лицо кажется окаменевшим, но руки ужасно дрожат. Алекто тоже дрожит, сколько ни кутается в полушубок и ни притопывает на месте.

— Готово, — чужим голосом говорит Амикус и поднимает с земли толстую палку — вертел.

— В каком месте лучше протыкать? — спрашивает Алекто, пытаясь убедить себя в том, что если сделать все очень быстро, то кошка почти ничего не почувствует. Ну, то есть совсем недолго будет чувствовать...

— Тогда она сдохнет, а написано, что должны быть живыми. Привяжем.

Их пальцы немеют, а черная кошка орет, царапается, вырывается. Один раз ей это почти удается. Алекто хватает животное за ногу, а себя ловит на мысли, что лучше бы не успела схватить. Но тем не менее после долгой возни кошка привязана и истошно воет. От этих ужасных звуков хочется оглохнуть, сбежать... Но вскоре Алекто понимает, что то был далеко не самый ужасный ор.

Едва пробормотав слова заклинания, они с Амикусом кидаются друг к другу, обнимают, цепляются за одежду и корчатся, пытаясь спрятать головы от дыма и воплей несчастной кошки. В груди и животе что-то рвется, все больше и больше, пока через прореху внутренности не подскакивают к самому горлу. Алекто едва успевает отвернуться. Кажется, вот-вот на землю вывалятся кишки, но изо рта вылетают всего лишь комочки с трудом съеденного обеда. Вытирая губы, Алекто понимает, что лицо ее мокро от слез, и срывается в рыдания:

— Давай остальных сначала убьем!.. Сегодня же модранит — может, и так сработает?

Синюшно-бледный, похожий на мертвеца, брат молча кивает.

В пещере становится оглушающе тихо.

— Может, быть кинем в костер всех сразу? Какая теперь разница... — голос его совсем охрип.

* * *

От дыма горит в горле, слезятся глаза и мутится в голове. Алекто не понимает, сколько прошло времени. Ей кажется, что она куда-то плывет в вонючем густом тумане. Неизвестно куда, но ей все равно. Кажется, ей больше не может стать страшно. Но только до той минуты, пока из тумана не появляется сгорбленная и тощая фигура, лицо которой спрятано за поволокой тумана и седыми космами⁽⁴⁾.

— И кто это здесь такой невежа? — сварливо спрашивает жуткая гостья, которая кто угодно, но только не простая старуха. — Кто надумал призвать меня, а угощений принес мало и приготовил их без всякого уважения? Непотребно! — На Алекто смотрит один-единственный налитый кровью глаз. Она уж не знает чей. Ведь, похоже, что и не ведьма перед ними... А кто? Богиня?

От нее не получается ни отпрянуть, ни отползти, руки и ноги приросли к полу. Краем глаза Алекто видит брата. Он тоже шевелит только губами.

— Черная Аннис⁽⁵⁾?! — полным ужаса шепотом слетает с них.

Конечно! И лицо у нее черно-синее, как сумеречное небо. Черная Аннис — озлобленная людским непочтением богиня зимы. Алекто думала, что существует она лишь в сказках, но нет. Хотелось бы ей, чтобы все, что происходит, оказалось кошмарным сном и закончилось, но проснуться не получается.

— Верно, мой сладкий, — тем временем отвечает старуха брату. — Чем уважите бабушку, не прогоните же прочь голодной? — Она низко склоняется к ним и заглядывает в лица: одной, другому. — Не-ет. Вы будете хорошими детками. Не справились с угощением — сами на обед пойдете.

— Но мы лишь хотели призвать Кат Ши, — едва слышно выдавливает Амикус. — Не вас. Простите.

— Кат Ши — мой помощник, сладенькое дитя. Простить вас за то, что не знали? Конечно, прощу. Как только отобедаю.

— Вы принесем вам еды! — наконец, получается прохрипеть и у Алекто.

— Какой же? Мне не нужна мертвая еда...

— Мы живой наловим!

— Мы умеем!

— Так же как ритуал проводить умеете, — каркающим смехом отзывается Аннис. — Да и недосуг мне ждать. Я го-лод-на-й-а-а! — Челюсть ее опускается все ниже и становится все шире. Еще немного, и близнецы смогут целиком поместиться в огромный рот.

— Мы отдадим вам девку! Брюхатую! — тоненько пищит Алекто, сотрясаясь в рыданиях, из которых страх высосал все слезы. — Двое за двоих!

Мокро облизнувшись, древняя ведьма захлопывает пасть.

— Брюхатую девку? Это вкусно. Так и быть, подожду. Но смотрите, если обманете! Я же и в дом к вам прийти смогу, — прищуривается она и ухмыляется жутко, — потому что сами позва-али.

* * *

— Я сейчас провожу тебя до города. Мы там были вчера, дорогу я найду. Отец с братом только ушли, так что успеем. Не благодари. Лучше найди способ сообщить директору Хогвартса, что нас отец насильно здесь держит и учиться не отпускает. Видишь ли, эта тварь решила, что после тебя меня своей игрушкой сделает...

Алекто уворачивается от благодарных объятий и молча идет к двери. Брат ждет их на полпути к пещере. Когда в голосе Пэм появляется беспокойство, в ход идет магический поводок и Конфундус. Не с первого раза, но оба заклинания удаются. Не зря тренировались, охотясь за кошками.

Втолкнув Пэм в пещеру и скороговоркой пробормотав слова приветствия и извинений выплывающей из угла страшной тени, дети торопятся поскорее скрыться. Но полный отчаяния крик и последовавший за ним хруст намертво впечатываются в память и сестре, и брату.

* * *

Дома близнецы вытаскивают из запасов отца бутыль огневиски. Ни разу до того дня не пробовавшие алкоголя, они напиваются до безудержного веселья с дикими плясками и безумным смехом, за которыми почти не чувствуют разрывающей ребра боли. Почти. А потом ощущения меркнут, теряясь меж шатающихся стен и сгущающейся темноты. Но Алекто все еще выдавливает из себя уродливые, как рвота, смешки.

Очнувшись, они понимают, что отец еще не приходил с охоты, и спешно бросаются наводить порядок, а заодно придумывать, что говорить про Пэм. Они еще не знают, что волнения их напрасны. На разодранное каким-то крупным хищником и почти неузнаваемое тело Амоса они наткнутся в лесу лишь несколько дней спустя.

1) Кат Ши — волшебное создание, которое встречается в шотландском фольклоре. Выглядит, как большой чёрный кот с большим белым пятном на груди. По легендам, Кат Ши обитает в горах Шотландии. Один из самых больших Кат Ши появляется во время Тагейрма — магического заклинания. Это заклинание заключается, чтобы призвать Кат Ши и заставить его исполнить одно желание.

Вернуться к тексту

2) Тагейрм (гэльск. Taghairm) — в шотландском фольклоре оккультный ритуал, заключающийся в поджаривании чёрных кошек . Описан в Википедии: https://ru.wikipedia.org/wiki/Тагейрм

Вернуться к тексту

3) Модранит связывают с распространённой на северо-западе Европы позднеантичной традицией почитания «матрон» (matronae), предположительно богинь-покровительниц, и скандинавским зимним праздником Дисаблот, во время которого чествовались дисы — сверхъестественные существа, божественные девы, появляющиеся то как духи-хранители, то как враждебные силы..

Вернуться к тексту

4) Предположительно, Кат Ши — это одно из обличий ведьм

Вернуться к тексту

5) Злая ипостась Кальях Варе

Вернуться к тексту

Много лет назад, стоя над гниющим трупом Амоса Кэрроу, Алекто и Амикус взялись за руки и пообещали друг другу, что теперь все у них будет хорошо. Они победили могучего и безжалостного монстра. И все у них в самом деле складывалось отлично. И охота, и хозяйство. И тупая тяжесть в груди со временем рассосалась, истаяла без следа. Они сильные. И потому даже не слишком удивились, когда порог их дома переступил волшебник, на фоне которого Амос — лишь жалкое ничтожество, неудачник. И этот великий маг оценил юных Кэрроу по достоинству и сам позвал под свои знамена.

* * *

Алекто обводит глазами притихший класс. Целая орава живых кукол. Некоторые ученики смотрят робко, другие — с вызовом, но страх в глазах есть у всех. И с каждым днем этого страха будет больше, ведь Круциатусом профессора Кэрроу владеют в совершенстве. Только вот ни одному из сидящих за партами бездарей никак не удается его по-нормальному повторить. В чем-то Амос Кэрроу оказался прав: в Хогвартсе растили одних лишь никчемных неженок.

Зато мамаша Бьянка ошибалась. Алекто не стала такой, как отец. Она стала гораздо лучше, сильнее. И игрушки — это игрушки, а любить она умеет нежно и преданно.

Она поворачивается спиной к классу и подмигивает брату — единственному, кто такой любви достоин. Кто всегда был рядом, всегда на ее стороне и ни разу ее не предал.