Рыцарь в сияющих доспехах (гет)

Тома — не рыцарь в сияющих доспехах.

На самом деле он вообще не рыцарь. В Инадзуме рыцарей нет, а те, что в Мондштадте, — чаще всего благородных кровей. Тома был самым обычным человеком в Мондштадте, обычный он и здесь. Некоторые говорят, что рыцарство стало возможным для таких, как он, но до того, как Тома покинул родину, он знал, что он видел: Джинн Гунхильдр, Эолу Лоуренс и даже всегда отчуждённого Кэйю Альбериха, который носил если не фамилию, то репутацию клана Рагвиндр. Там не было места для таких, как Томас Ида.

(К тому же, он слишком заурядный человек, чтобы люди в Инадзуме звали его по фамилии.)

Он предпочитает быть в тени, нежели в центре внимания. Иногда, впрочем, Томе действительно нравится часть про «сияющие доспехи». Совсем немного.

— Похоже, вместо госпожи Камисато нам досталась невоспитанная дворняга, — слышится чьё-то бормотание, и Тома даже не успевает обидеться, как ботинок одного из похитителей сокровищ врезается ему в живот и весь воздух выходит из лёгких.

Тома хрипит и притягивает колени к груди, защищая её, кашляет, но ни о чём не жалеет. Сломать ребро было бы крайне неприятно. Нет, серьёзно, ему бы хотелось, чтобы его похитители были внимательнее к тому, куда они пинают.

— Зачем ты вообще встал у нас на пути? Кто захочет платить выкуп за какого-то иностранца, да ещё и слугу? — спрашивает похититель сокровищ, поджарый парень немногим старше, чем сам Тома. Он наклоняется, чтобы схватить Тому за края куртки, и хорошенько встряхивает. Голова начинает кружиться, но дышать значительно легче, так что Тома нахально скалится, смотря прямо на злое лицо похитителя.

— Прошу прощения, — Тома скрещивает пальцы за спиной. — Не хотел доставлять вам никаких неудобств. Фамилия Камисато — это не только род и должное воспитание, знаете ли. У вас было бы гораздо больше проблем, если бы я не вмешался.

Щеки юноши краснеют, брови хмурятся, но только низкий грудной смех командирши похитителей сокровищ спасает Тому от дальнейшего избиения.

— Прекращай паясничать. А ты, — обращается она к парню, — иди и собери всю мору, что ты раскидал, пацан. — Парень выглядит так, будто хочет ещё продолжить, но отпускает Тому и уходит, сгорбившись. Уши его пылают.

— Думаешь, самый умный? — говорит командирша, поворачиваясь к Томе. Она вращает на пальце Глаз Бога за золотую цепочку, с помощью которой он обычно крепится к поясу Томы, и ухмыляется. — Я бы не была такой жизнерадостной на твоём месте, чужеземец. Если у тебя нет семьи, чтобы заплатить нам выкуп, то нам ничего не остаётся, как распродать тебя по частям. Начнём, пожалуй, с вот этой безделушки.

Она подкидывает Глаз Бога, будто монетку, — лучи заходящего солнца проходят сквозь него, заставляя артефакт мерцать огненно-красным, — а затем засовывает его в карман.

Тома сглатывает и отводит взгляд.

Постоянные уколы и комментарии по поводу его обязанностей и происхождения... ну, слишком привычны, чтобы отдаваться обидой в душе. Прошлого не догонишь, а от завтра не уйдёшь. К тому же все действительно важные люди в жизни Томы знают ему цену. Господа Камисато, чиновники, вместе с которыми ему довелось работать, те, что живут на острове Рито... даже Путешественница. Ему всегда не было дела до суждений людей, желающих самоутвердиться.

Просто в подобных ситуациях он задаётся вопросом, не повлияет ли это на Аяку.

Его госпожа старается не показывать, но это его обязанность — быть внимательным к ней. Он видит, как она поджимает губы, когда ей напоминают о его происхождении, замечает её лёгкий холодок к стражникам поместья (и это единственное, что омрачает её безупречный этикет), когда те задирают его. Тома очень старался освоиться, и он не то чтобы полностью иностранец. Он так и не смог найти отца, но он наполовину инадзумец.

Просто… это не та половина, которая волнует большинство людей. Если бы это касалось только Томы, он бы не возражал против насмешек. В конце концов, это не сильно отличается от того, что было в Мондштадте. Однако мысль, что он плохо влияет на дела Аяки только из-за того, что люди знают о его связи с кланом Камисато…

Он старается не мешать, когда приходит кто-то слишком важный, вот и всё.

Солнце медленно опускается, а вместе с ним и температура. Тома привязан далеко от похитителей сокровищ: те отказались отвязывать его от отоги, ровно как и дать погреться у костра или что-нибудь съесть. Проблема не столько в еде, — он, конечно, иногда работал дольше обычного, забывая о том, чтобы поесть самому, — сколько в осознании того, что его Глаз Бога помог бы ему согреться. Без него Тома жалеет о том, что не может обернуть какую-нибудь ткань вокруг талии и рук, потому что короткие рукава его куртки совершенно не греют. Все похитители сокровищ уже давно храпят, но Тома в таком положении заснуть точно не сможет.

Он вздыхает, обхватывая колени, чтобы успокоить ноющие рёбра, и его дыхание выходит кристальным облачком, вздымаясь в воздух.

Тома хмурится.

Чересчур холодно для этого времени года. Разве здесь не течёт горячий источник поблизости? Иней не должен ползти по земле, не говоря уже том, чтобы подниматься по корням деревьев, к одному из которых привязан Тома, и пробираться к потухшему костру похитителей сокровищ.

— Эй, — доносится до него едва слышно, — Какой идиот потушил костёр?

Кто-то раздражённо стонет, ворочаясь на пока ещё теплом настиле.

Тома выдыхает ещё одно облачко, а затем, когда делает вдох, воздух будто превращается в битое стекло — он такой холодный, что причиняет боль.

Что-то трещит и щёлкает рядом с разбитым похитителями сокровищ лагерем, как если бы выстрелы ружей Фатуи разносились эхом в ночи.

— Юки-онна! — кричит кто-то. — Вставайте, это Юки-онна!⁽¹⁾

— Снег не идёт, тупой ты идиот!

— Тогда что это?!

У Томы болезненно перехватывает дыхание, когда особо крупная снежинка приземляется ему на лицо, жаля и без того покрасневший нос. Над его головой снова раздаётся тот же громкий треск, его осыпает мелкими ветками, а похитители сокровищ начинают карабкаться наверх.

— Эй! — пытается закричать Тома, но его голос хрипит. Он сглатывает, губы немеют, но он пытается снова. — Эй! Возьмите меня с собой!

Слишком поздно. Им или всё равно, или они слишком напуганы, чтобы остаться. В любом случае, они в спешке покидают пленника и половину своих припасов, и Тома остаётся один.

Его дыхание, дрожащее во внезапной тишине, замерзает в воздухе.

Он остаётся один. Ведь так? Здесь точно не было никакой Юки-онны. Похитители сокровищ просто чересчур суеверны. С другой стороны, даже если демон не доберётся до него, то он просто замёрзнет до самых костей.

Краем глаза Тома замечает вспышку белых волос и вжимается в дерево. Он дёргает руками, пытаясь в последний раз просунуть омертвевшие пальцы сквозь верёвку прежде, чем демон насмерть его заморозит.

Тёплая рука ложится на его плечо.

Дыхание Томы прерывается, и он на мгновение зажмуривает глаза, прежде чем смириться со своей судьбой и повернуться навстречу…

Аяке?

Её Крио Глаз Бога блестит в свете луны почти так же, как её волосы отливают серебром.

— Тома, — шепчет она, — Тома, ты в порядке?

— Ми... миледи? — заикается он, и она с облегчением выдыхает.

— Прости меня, — произносит Аяка, оглядываясь по сторонам. Как только она удостоверяется, что поблизости никого нет, она говорит чуть громче, — Я не хотела тебя заморозить. Мне просто нужно было напугать их так, чтобы не навредить тебе.

— Так это была ты!

Ох, Тома и правда дурак. Ну конечно, не было никакой Юки-онны! Снег больше не идёт, а последние снежинки медленно опускаются на землю, пока Аяка работает над тем, чтобы развязать Тому. Только когда она взмахивает мечом, чтобы разрубить верёвки, Тома шипит от боли, падая, и, наконец, осознаёт, насколько он окоченел, находясь столько времени в одном положении.

Он не может почувствовать кончики своих пальцев. Возможно, всё дело в освещении, но ему кажется, что они давно посинели.

— Ох, — бормочет Аяка и берёт его руки в свои. Она не самый тёплый человек, спасибо Крио Глазу Бога, но по ощущениям замёрзшего Томы, её ладони, растирающие его пальцы, невероятно горячие. — Всё будет хорошо, — непонятно, успокаивает она больше себя или его, но Тома тихонько смеётся, несмотря на все обстоятельства.

— Спасибо, миледи, — улыбается он немного нервно, — вам действительно не стоило идти так далеко ради меня. Вас могли поймать, и тогда клан Камисато действительно оказался бы в беде. Особенно без вас.

— Нонсенс, Тома. Даже если это не моя вина, что тебя захватили в заложники, я о тебе беспокоюсь. У нас и без тебя были неприятности.

Вот так. Томино сердце ухает вниз. Ну конечно.

— Но это всё ещё не ваша вина, — бормочет он, отводя взгляд от их рук. Дыхание уже не превращается в облачка, и мурашки постепенно начинают проходить. Всё ещё не тепло, но уже не страшно что-то себе отморозить. — Это я вмешался.

— Чтобы защитить меня.

— Потому что я этого хотел.

Они смотрят на друг друга, Аяка — с лёгким прищуром, можно было бы сказать — почти недовольно, если бы она не была слишком воспитанной, Тома — с улыбкой, но удерживает её с трудом: его губы дрожат, когда пальцы переплетаются с пальцами Аяки. Вечер становится всё удивительнее и удивительнее.

— Тома, — спрашивает Аяка мягко, сжимая его руку, — что случилось? Они тебя поранили?

Тома трясёт головой.

— Нет… Ну, не совсем. Не беспокойтесь, миледи, я просто… беспокоюсь о том, что из-за этого пропустил день закупки продуктов, ха-ха!

— Ох, — Аяка моргает, и румянец разливается по её лицу, — не переживай, за это взялась Фурута.

Тома удивлённо поднимает брови. Не то чтобы он действительно переживал: в конце концов, он может поработать чуть дольше, чтобы наверстать упущенное, просто он не ожидал такого ответа.

— Серьёзно? А уборка?

— Ей занялась Кохару.

— Стирка?

— Это может подождать. Ты и правда так беспокоишься о делах?

— Ну а что насчёт обеда? — в отчаянии спрашивает Тома, всё сильнее сжимая руку Аяки. — Кто тебе прислуживал?

Аяка закусывает губу и слегка беспокойно смотрит на Тому.

— Этим тоже занималась Фурута. Ты же знаешь, это было её главной обязанностью раньше.

Тома опускает руки, чтобы встать. Его шатает, рёбра покалывает, впрочем, как и его конечности, и… всё остальное тело тоже, но Аяка успевает поймать его за руку до того, как он успевает споткнуться.

— Всё в порядке, — тихо сообщает он ей и направляется к лагерю похитителей сокровищ. Если ему повезло, то они в спешке не взяли его Глаз Бога с собой.

Аяка находит Глаз Бога Томы первой, и пульсирующий тусклый красный свет от артефакта почти сливается с пылью и пеплом от костра. Тома издаёт звук, похожий на протест, когда Аяка протирает Глаз Бога одной из своих нижних юбок, прежде чем передать артефакт ему, но не успевает ничего сделать, чтобы остановить её.

«Ну да, стирка подождёт», — думает Тома с весельем. Впрочем, оно довольно быстро его покидает, когда он вспоминает о только что произошедшем. Потрескивающая сила Электро, верёвка на запястьях… очередное напоминание о том, как он подвёл клан Камисато.

— Я прошу прощения, миледи, — говорит Тома Аяке, цепляя Глаз Бога к своему поясу.

Аяка закусывает губу, сцепив пальцы перед собой на коленях, и наблюдает за ним.

— Тома, я не понимаю, за что ты извиняешься.

Он пожимает плечами, отряхивает ладони и с лёгкой улыбкой указывает на дорогу.

— Вероятно, за то, что причиняю столько хлопот, — говорит он, — особенно учитывая то, что я так мало отдаю взамен. Кажется, будто… будто и без меня все справляются. И нет худа без добра — вы увидели, что я, в общем-то, не особо и нужен, ха-ха.

Аяка резко останавливается и, когда Тома оглядывается, чтобы узнать, что случилось, она выглядит абсолютно поражённой.

Нет, Тома знает, что самоуничижение никому не идёт, но…

Она обнимает его.

Тома на мгновение замирает. Руки нависают над её плечами. Аяка едва достаёт ему до плеч — идеальный рост, чтобы его подбородок был ровно над её головой — и обвивает его талию руками. Сильно, но осторожно, заботясь о его рёбрах. Тома сглатывает и позволяет рукам опуститься на её плечи.

— Единственными, кто доставил неприятности сегодня вечером, — яростно шепчет Аяка, — были те бандиты. Все скучают по тебе, Тома. Даже те охранники, что вечно с тобой препираются, были обеспокоены. Именно поэтому я была обязана прийти сама. Я не вынесу, если снова позволю тебе взять вину на себя.

Тома крепче обнимает её за плечи. Её волосы пахнут сакурой, и это совершенно неприемлемо, но он зарывается лицом в её волосы, когда в глазах начинает щипать.

Впрочем, Аяка, кажется, не возражает. Она обнимает его ещё одно долгое мгновение, прежде чем слегка отстраниться. Она поднимает руки, чтобы обхватить его подбородок, и проводит большими пальцами по его щекам, смахивая несколько слезинок.

Она прекрасна. Она всегда прекрасна: что ранним утром с растрёпанными волосами, что в разгар боя, когда ни один локон не выбивается из идеальной причёски, но в лунном свете есть что-то такое, что делает её просто неземной.

— Кроме того, — шепчет Аяка, а дыхание Томы прерывается, когда её губы почти касаются его губ, — ты мне очень дорог, Тома.

Она встаёт на цыпочки, на мгновение наклоняясь вперёд, и запечатлевает лёгкий поцелуй в уголке его рта.

Прикосновение её губ к его собственным, мягкое, как лепесток, исчезает за секунду до того, как он успевает осознать, что только что произошло, а затем Аяка отстраняется и достаёт веер из рукава, чтобы спрятаться за ним. Лёгкий румянец на её щеках становится всё более заметным и доходит до самых ушей.

Губы Томы наконец расплываются в искренней улыбке. Он протягивает Аяке руку и переплетает их пальцы между собой.

— Благодарю вас, миледи. — говорит он. — Пора возвращаться домой.

1) Юки-онна — букв. снежная женщина, персонаж японской мифологии, ёкай, олицетворяющий снежную бурю, красивую и опасную.

Вернуться к тексту