Всё, что осталось (джен)

— Глашка, почто Марью Андреевну не разбудила к завтраку? Нешто дело это — спать в такую пору? Скоро уж учительша явится, а она не собрана, не умыта, — гремел Андрей Петрович Гнидочкин, первейший промзинский купец, а в своём дому царь и бог, перед которым трепетали не только слуги да приказчики, а и сама супруга его Прасковья Ивановна, тишайшая и добрейшая, словно и не купчиха вовсе.

— Не сердись, батюшка Андрей Петрович, — ласково успокаивала она мужа, кротко улыбаясь. — Встала уж Машенька, одевается: платьёв-то ты ей целый шкап накупил, поди выбери. Спустится скоро, а мы покуда чайку выпьем.

— Некогда мне её дожидаться, — горячился Андрей Петрович. — Нынче Митька обоз с рожью с-под Слободы пригонит. Надобно мне на склады ехать.

— Ну так и поезжай, нешто Машенька без тебя не позавтракает? — ляпнула Прасковья Ивановна и сама же испугалась: нехорошо это — порознь пищу вкушать, неправильно. Испуганно глянула на вмиг заигравшего желваками мужа и, прежде чем тот разразится новой бранью, теперь уже в её адрес, вскочила с места. — Сама за ней схожу, потороплю. Скажу: отец ждёт, сердится.

— Не ходите, мама, я уж тут, — весело впорхнула в столовую Мария Андреевна Гнидочкина, единственная дочь самого богатого промзинского купца, девушка шестнадцати годов, красивая, смешливая, изящная, словно барышня.

Андрей Петрович хмуро поглядел на дочь и проворчал:

— Пошто ждать заставляешь отца? Непорядок это. Ежели бы кто из моих приказчиков на службу опоздал, да я б его...

— Ах, оставьте, папенька, — нимало не испугалась Маша, подбегая к отцу, целуя его в щеку и привычно морщась от колючей бороды. — Я не ваш приказчик, меня вы не уволите. Да и не опоздала я нисколечка. Это вы больно рано нынче поднялись.

— И то верно, — оттаивая, заулыбался в бороду Андрей Петрович. Дочку он любил до умопомрачения и гордился ею безмерно.

Сыновей ему Бог не дал: трое было, да в младенчестве все померли. Зато дочка выросла на загляденье: и красива, и умна, и приметлива. А уж как наловчилась счета вести — сам иной раз с ней совет держал, а уж приказчики его ни один ей и в подмётки не годился. Будет кому дело передать, как срок его подойдёт.

Поди, скоро уж — поздняя она у них, уж и не чаяли, да Бог наградил на старости лет. Не зря, видать, Прасковья Ивановна днями в Казанской церкви простаивала да в часовню Никольскую что ни день хаживала. А сам он сколько на божьи-то дела денег перекидал — и не считано. Теперь вот собор на площади строить затеяли, большой, семиглавый. И его, купца Гнидочкина, взнос там ох какой немаленький. Но на то не жалко. Зато потомки будут поминать добрым словом. Вот-де каков был Андрей Петрович, на богоугодное дело денег не жалел, достойно благодарил Господа за милости его. А собор тот века простоит, не даст забыть о тех, на чьи деньги воздвигнут. Так-то.

Но это всё после будет. Пока же другое на уме у купца. Оно, конечно, не больно принято девкам дело торговое передавать, а и такое случалось, коли больше некому иль сыновья бестолковые уродились. Взять хоть Соколих местных. Бабы безмужние, а вон как ловко дела ведут, и не гляди, что будто монашки богомольные. Палец в рот не клади — без руки останешься враз. Ну да не об них речь.

— Хотел я тебя, дочка, с собой нынче на склады взять. Пора уж, мыслю, к делу пристраивать — наследница всё ж, — уже почти умиротворённо сообщил Андрей Петрович, поглядывая на аккуратно намазывающую нежным сливочным маслом французскую булку Машу. Очень она любила эти французские булки и вообще всё французское. В пекарне напротив их двухэтажного каменного особняка на той стороне Купеческой улицы местный купчишка затеял выпечку от француза продавать. А какой он, к бесу, француз, если по ихнему ни слова не знает и отродясь Козловым звался? Ловкач, одним словом. Однако выпечка была и вправду неплохая.

— А чего же, можно и поехать, — спокойно кивнула Маша и осторожно откусила от бутерброда, запила густым чаем, следом ложку варенья крыжовенного отправила.

— А как же учительша? — забеспокоилась Прасковья Ивановна. — Придёт ведь скоро, неудобно.

— Я ей деньги плачу, — снова начал сердиться Андрей Петрович. — И в другой день придёт, не переломится. Чай не барыня. Подумаешь, французский язык. Не больно-то он и нужен, как я думаю.

— Папенька, французский мне интересный, вы не правы, но сегодня я с вами на склады, — ответствовала Маша, словно бы и не заметив, как на миг сошлись брови у отца, когда услышал он "вы не правы". — Мама, вы скажите Аде Ильиничне, что мы в следующий раз вдвое позанимаемся и что я уж выучила всё назубок, пусть не волнуется. А нынча вон хоть на ярмарку сходит пускай. Поди, хорошо будет, весело. А и сами сходите с Глашкой, вдруг ситцы те привезли, помните?

— Сходи, Прасковья Ивановна, денег я дам, — раздобрился Андрей Петрович. — А мы, как управимся, приедем. Митьку с собой привезу. К обеду ещё прибор ставь.

Митька вот уж три года служил у Андрея Петровича приказчиком. Выбился из простых мальчишек, показал себя. А теперь вымахал в статного, красивого молодца, хаживал по селу важно, со значением. Другие прочие его Дмитрием Васильевичем величать стали. Андрей Петрович парня среди других сильно выделял — потому приносил ему Митька прибыли немалые. Востёр на ум парнишка, нечего сказать. Другие прочие не больно-то любят лишний раз подумать, как хозяйскую копейку умножить. Семён, к примеру, прежний-то приказчик, так и говаривал: "Привычка слишком много думать очень осложняет жизнь". Мол, думай, Андрей Петрович, сам, коли деньги все твои. А я сполнять буду только.

Митька не таков. Этому подумать лишний раз не зазорно. Потому и выбился в люди. На нём, почитай, весь последний год хлебная торговля Гнидочкиных держалась, хотя и под бдительным надзором самого Андрея Петровича, само собою, потому молод ещё, малоопытен, хоть и прыток.

Склады Гнидочкин держал немного повыше пристани, чтоб по весне половодьем не достало, но и на судно грузить не издалёка. Место удобное — всем на зависть. Сейчас здоровенные амбары стояли пустые — ждали нового урожая ржи да гречи. За зиму Андрей Петрович зерно в муку переработает. Так дешевле, чем готовую уж покупать. А по весне, как река сойдёт, двинет караваном по Суре, а потом и по Волге в Астрахань. Там у него свои пристани имеются, ещё отцом покойным построенные.

Первый в этом году обоз с зерном Андрей Петрович ждал с нетерпением. Митьку послал на закупку по сёлам. Митька — парень ушлый, лишней хозяйской копейки никому не отдаст и сам не возьмет — в том Андрей Петрович был свято уверен. Знал он, что парнишка к Машеньке неровно дышит, да и она будто не против. Тоже поглядывает с интересом. Коли сладится у них, быть Митьке при жене управляющим, потому радеет за хозяйство, как за своё.

— Ну что, Дмитрий Василич, — огладил бороду купец, — хороша ли нынче рожь уродилась?

— Похуже прошлогодней, пожалуй, однако пойдёт, — уверенно ответил Митька. — Зато цену сбил маленько.

— Это хорошо, — одобрил Андрей Петрович. — Сосед Тяпков мельницу обещал мне первому. Он купец надёжный, не обманет. Эх, жалко, нет у меня сына. Оженил бы его на Тяпковской дочке, глядишь, и мельница почти что даром бы обходиться стала. Ну да чего уж Бога гневить. По весне муку повезём. А может, и одного тебя отправлю. Ты этим летом со мной уж в Астрахани побывал, со всеми познакомился, сдюжишь. А я стар стал по рекам мотаться.

— Рановато о старости говорите, ваше степенство, Андрей Петрович, — угодливо, но и с достоинством заметил Митька. Гнидочкин все гадал, как у него так получается, чтоб и хозяина почтить правильным обращением, и себя не уронить. Хороший из него купец получится, как есть Машеньке опора и помощь. Ишь, как на девку косится.

— Рано иль не рано, сам знаю, — строго отрезал Андрей Петрович, с удовольствием наблюдая, как склонилась Митькина голова ровно настолько, насколько вместно. Молодец, парень! — Скажи лучше, нашел ли грузчиков — зерно разгружать?

— Само собой, ваше степенство, — кивнул Митька и снова покосился на хитро прищурившуюся Марию Андреевну. Вот же бесстыжая, глаз с красавца не сводит, да только пусть её, раз уж Андрей Петрович наперед за них всё решил. Не забаловали бы только до сроку. А глядеть — пусть глядят, чай дырки друг на дружке не протрут. Жалко только, дети их Гнидочкиными уж не будут. А может, согласится Митька фамилию женину принять? Пока еще все узнают купца Семёнова. А про Гнидочкиных кто на Волге да Суре не слыхал?

* * *

— Собор на этой площади так и не был построен, — печально рассказывал экскурсовод. — К одна тысяча девятьсот четырнадцатому году успели возвести два яруса, а потом началась Первая мировая война, и строительство приостановили. А там революция, гражданская. Двадцать лет собор простоял недостроенным, а потом его и вовсе разобрали, чтобы из кирпичей построить школу.

— Жалко, — заметил пожилой мужчина, внимательно слушавший печальную историю так и не появившегося собора.

— Да, действительно жаль. К сожалению, это не единственное здание, что было утрачено в те времена. Чуть дальше стояла очень красивая часовня, построенная в честь Александра II после освобождения им крепостных крестьян. Её строили на деньги жителей посёлка и освятили в честь Александра Невского, — рассказывал экскурсовод, подводя гостей к тому месту, где век назад стояла прекрасная ажурная белая часовня, встречавшая всех въезжавших в поселок. — И мы выходим на бывшую Купеческую улицу. Обратите внимание на двухэтажный кирпичный особняк с вензелями. Это дом купца Гнидочкина, крупного торговца зерном, имевшего собственное судно для перевозки хлеба. После революции в этом здании готовили зоотехников. Теперь здесь размещается библиотека. Здание требует серьёзного ремонта, но мы всё ещё можем видеть размах и красоту этого сооружения.

— А как звали этого купца? — спросил всё тот же пожилой господин.

— Что, простите? — не расслышал экскурсовод.

— Вы сказали "купец Гнидочкин". А как его звали?

— К сожалению, никаких надежных источников не сохранилось. То ли Андрей Петрович, то ли Павлович. В некоторых изданиях он упоминается даже как Гнедочкин. Документы тех времён — большая редкость. Всех мало-мальски обеспеченных людей раскулачивали, как вы помните из истории. Предположительно, и купец Гнидочкин был раскулачен, а затем расстрелян, но это не точно. Мы даже не знаем, сколько у него было детей и какова их дальнейшая судьба. Печально, но такова наша история, а слов из песни, как известно, не выкинешь. Этот дом — всё, что нам осталось на память об этом человеке. Об остальном история умалчивает и продолжает хранить свои секреты.