Предчувствие (джен)

Тихий плеск воды завораживал. Как и тишина, что обволакивала со всех сторон, укрывая от всего, что окружало Меркуцио каждый день. Ночная Верона — это тот мир, где можно было отдохнуть от людей, которых порой вокруг оказывалось слишком много. От громких слов и бряцания клинков, когда на площади случайно встречались Монтекки и Капулетти, но чаще их слуги, которые во всем стремились походить на своих господ. Порой подобные перепалки Меркуцио забавляли, но в последнее время стали по-настоящему утомлять. Все повторялось изо дня в день, словно какой-то не слишком удачливый автор никак не мог написать свою пьесу. Та, что разворачивалась на улицах Вероны, блистала не изящными ходами и красивыми словами, а скукой и бесталанностью. Порой Меркуцио очень хотелось, чтобы эта бесконечная тоска обагрилась хотя бы несколькими каплями крови, придав всему происходящему видимость страстной драмы. Вместо этого было всего лишь нелепое и смешное в своей глупости однообразие.

А все из-за дяди. Всемогущий Эскал, герцог Вероны, уже давно не терпел ничего серьезнее склок челяди или обменов приторными любезностями их хозяев. Меркуцио был уверен в том, что Эскалу было известно даже то, о чем Монтекки или их враги только размышляли, сами пугаясь своих планов, которым все равно не придется сбыться. В палаццо герцога шум порой ничем не отличался от уличного. Только вместо уличных зазывал между собой громко беседовали самые знатные дворяне города. Но и они старались набить себе цену, совсем ничем не отличаясь от торговцев с рынка. Последние, пожалуй, были даже ценнее любой из приходящих в дом герцога знатных особ. Потому что приносили пользы гораздо больше. Еще никто не умер с голоду от того, что кто-то из дворян вдруг исчез без следа. Но достаточно было пропасть хотя бы паре торговцев, как последствия не миновали бы всех. Эта мысль вдруг так рассмешила Меркуцио, что он расхохотался, даже не обратив внимания на то, как несколько человек, проходящих мимо, чуть ли не опрометью кинулись прочь. А Меркуцио снова уставился на воду, стремясь заново исчезнуть прочь из театра, в который в последнее время стала превращаться тихая и прекрасная Верона.

— Я рад, что тебе весело, — звонкий голос разбил тишину во второй раз. — Только прошу тебя, в следующий раз не исчезай так надолго. Дядя велел тебя разыскать, ведь ты должен был вернуться еще до темноты.

— Ты решил сам возглавить поиски? — Меркуцио улыбнулся своему брату, на лице которого было написано беспокойство. — Ты не должен настолько обо мне волноваться. Кто посмеет причинить мне вред? Представь, что может за подобным последовать. И тебе не придется больше настолько терять самообладание, за которое некоторые в этом городе называют тебя ледяной статуей.

— Не слышал о подобном, — на лице Валентина появилась холодная улыбка, которой порой боялись даже больше, чем едких слов Меркуцио, что никогда не стеснялся говорить то, что он думает. За это его очень не любили, но меняться в угоду кому-то Меркуцио совершенно точно не собирался. — Впрочем, когда кому-то скучно, то придумывать прозвища для незнакомых людей становится подобием веселья.

— Скажи, Валентин, тебе не кажется порой, что мир вокруг совсем не тот, к которому мы привыкли с детства? Верона становится слишком шумной, люди — слишком непредсказуемыми, а жизнь готова перемениться, не интересуясь ничьим мнением?

— Мне очень странно слышать подобные речи от тебя, — Валентин подошел ближе и тоже взглянул на воды реки, в ряби волн которой звезды танцевали какой-то сложный танец, а луна насмешливо наблюдала за их неловкими движениями, когда менялся ветер. — Мне казалось, это ты жаждешь перемен вопреки всему, что думает дядя.

— А ты, — Меркуцио подставил лицо налетевшему из ниоткуда ночному и почти ледяному рядом с водой ветерку, — намного больше меня ценишь постоянство и не любишь перемен.

— Я не вижу в переменах ничего, что могло бы меня заставить изменить о них свое мнение. Покой мне ближе того хаоса, который так нравится тебе.

— Человек мнит себя царем природы, но не может заставить ветер гнать волны реки в нужную ему сторону.

— Зато может одеть реку в камень, и никакому ветру не будет позволено больше, чем гонять волны в разные стороны, — Валентин положил свою ладонь на руку Меркуцио. — Вся его сила превратится в бессилие, ведь все, чего он сможет добиться — это разбивать упрямые волны о камень.

— Сегодня ночью ты решил во всем мне противоречить? — вдруг улыбнулся Меркуцио и посмотрел на небо, на котором сверкали яркие звезды, уже забывшие о своих танцах в волнах. — Впрочем, наши споры — это самое интересное, что происходит сейчас в моей жизни. Идем домой. Становится по-настоящему холодно, а я вовсе не желаю слечь в постель из-за собственной глупости.

— Если мы захотим, то мир вокруг нас останется прежним, — вдруг проговорил Валентин, когда Меркуцио уже развернулся, чтобы спуститься с моста. — Но я не знаю, чего хочешь ты. А еще порой мне бывает не по себе, когда я вижу, что происходит на улицах города. Все вокруг превращается в нелепую пьесу, написанную автором, который сам не знает, куда он хочет привести сюжет. Мне все это не нравится до такой степени, что я хочу силой вернуть все на свои места и уничтожить любого, кто смеет желать противоположного.

— Наверное, именно это и называется предчувствием, — Меркуцио взял брата за руку и повел за собой. — Вот только никто из нас никогда не узнает, насколько оно бывает обманчиво.