Тоска по Рождеству (гет)

С наступлением адвента Джордж Уикхем пребывал в привычно скверном настроении, и по мере приближения Рождества его настроение только ухудшалось. Не помогали ни карты, ни книги — ни Маккензи, ни Мильтон, ни те романчики, которые обычно читала Лидия, если вдруг решала приобщиться к миру литературы, — ни вино. И сколько лет уже длилась эта его ежегодная предрождественская и рождественская хандра? Лет десять? Со смерти старого мистера Дарси, кажется. Или же тень легла на эти праздничные дни уже позже?.. Уикхем теперь с трудом мог припомнить наверняка.

Джордж Уикхем знал лишь одно: когда-то давным-давно, словно бы в другой жизни, Рождество было едва ли не любимым праздником маленького Джорджа, избалованного маминого мальчика, а чуть позже — учтивого (хорошие манеры были неплохим щитом от большинства неприятностей в жизни тогда и до сих пор нередко помогали) и вполне жизнерадостного воспитанника богатых господ, а потом вдруг перестало приносить хоть сколько-нибудь радости. И на смену детскому восторгу ожидания праздничных дней пришли меланхолия, несколько бутылок дрянного вина да одинокие зимние вечера, тьму которых вряд ли кто-то в состоянии был развеять.

Да, наверное, это случилось после кончины мистера Дарси — тогда на некоторое время жизнь для Уикхема потеряла все краски, и никакие кутежи и гулянки не помогали их вернуть хотя бы ненадолго. Со своим собственным отцом Уикхем никогда не был достаточно близок, чтобы сунуться за поддержкой и утешением, да и тот почил немногим позже старого благодетеля.

И пусть с тех пор прошло много времени, и Джордж Уикхем мог снова от души наслаждаться жизнью, Рождество — и весь период его ожидания — каждый год было сущей мукой, пережить которую было не так-то просто (особенно — на трезвую голову). И Уикхем страдал, пил и загонял себя в ещё большую яму, поддаваясь желанию вляпаться в какую-нибудь сомнительную авантюру, ввязаться в очередные долги и закопать себя ещё глубже и дальше.

Дома было — если сие скромное и тесное жилище в Ньюкасле вообще можно было назвать домом — пусто, темно и душно. Низкие потолки этого во всех отношениях унылого места давили на Уикхема, заставляя его ещё глубже погружаться в пучину сожалений (в основном о собственной жалкой судьбе) и тоски. Плохое вино больше не помогало Уикхему справиться с хандрой (а, быть может, вино и вовсе никогда не помогало, просто Джордж всякий раз забывал о сём прискорбном факте), и оставалось только предаваться невесёлым мыслям, сидя в кресле у камина, стараясь не ненавидеть окружающих за их радостные лица.

Уикхем невольно вспоминал Пемберли с его огромными окнами, зеркалами, с множеством комнат и залов... В Пемберли было светло, красиво и до того радостно, что теперь воспоминания отзывались болью в, казалось, не слишком чувствительном сердце. В Пемберли был мистер Дарси — лучший наставник, который у Уикхема когда-либо был, и, наверное, тот, кого невыносимо хотелось считать отцом. Теперь, когда мистер Дарси был мёртв, а поместьем владел Фицуильям, в Пемберли для Уикхема всё источало холод.

Нет... Теперь для Джорджа Уикхема не было в Пемберли места. И случилось это задолго до истории с несостоявшимся побегом Джорджианы. Просто мистер Дарси умер. А значит, и Пемберли отныне был мёртв для такого человека, как Уикхем.

Наверное, лучше было бы не вспоминать, не ковырять корку старых сердечных ран. Только вот не предаваться воспоминаниям никак не получалось — рождественская суета всякий раз возвращала Уикхема в мысли о детстве и юности, пролетевших так быстро и окончившихся так внезапно. Уже за это Рождество хотелось ненавидеть. Только вот отдаться этому чувству полностью никак не получалось — ему мешали воспоминания о счастливых днях юности, и Уикхему оставалось только тосковать по былым временам, пить да изводить себя по пустякам.

Лидия ворвалась в комнату болезненно ярким и шумным вихрем — раскрасневшаяся то ли от холода, то ли от бега, радостная, воодушевлённая. Лидия тут же скинула с себя шаль, тёплый плащ и перчатки и весьма неизящно рухнула в кресло, весело рассмеявшись. Лидия пребывала в столь солнечном настроении, что Уикхем невольно завидовал ей. У Лидии горели предвкушением праздника глаза, и её счастье Уикхема порядком уязвляло. Он потянулся за оставленным на столе «Человеком чувства» и попытался сделать вид, что ужасно занят.

— Холодно! — весело сказала Лидия, потирая одну ладонь о другую и не обращая никакого внимания на мужнину хандру. — В Лонгборне или Меритоне никогда не бывало так холодно!

Она торопливо разулась и забралась в кресло, поджав под себя ноги. Весь вид Лидии выдавал нетерпение и кипучую жизненную энергию, которой Джорджу Уикхему уже давно не доставало.

Уикхем едва разборчиво буркнул о том, что Ньюкасл находится куда севернее Лонгборна или Брайтона, а потому нет ничего удивительного в том, что погода здесь несколько холоднее привычных Лидии мест. Лидия не обратила на это внимание. Её мысли, казалось, были всецело поглощены предстоящим праздником, и оттого на внимание к словам мужа (или же обиды на него за колкость) не оставалось места в её хорошенькой, но бестолковой головке.

Лидия защебетала о шляпках, о какой-то необыкновенно модной нынче причёске, о бальных платьях, о незамужних сёстрах, которых Лидия пригласила погостить в Ньюкасле на Рождество (Уикхем непременно ужаснулся бы этому, но прекрасно понимал, что вряд ли его тесть окажется столь беспечен, чтобы позволить двум своим незамужним дочерям оказаться в обществе глупой и взбалмошной младшей сестры и беспутного зятя), о предстоящем бале в доме полковника, который обязательно состоится, когда...

Вот оно что... Бал... Как мог Уикхем забыть об этом событии, считавшемся вполне грандиозным по меркам захолустного Ньюкасла? Наверное, всё дело было в воспоминаниях о рождественских балах в Пемберли — и оттого любой бал в Ньюкасле казался сущим недоразумением.

На рождественских детских балах в Пемберли Уикхему полагался подарок — как и Фицуильяму, и Джорджиане. Сначала подарком была какая-нибудь игрушка — например, деревянная сабля, которая выглядела словно настоящая, — затем чаще всего подарком оказывались книги или письменный набор...

— Если ты не в духе, потому что думаешь, будто бы у нас нет денег на моё платье, — слишком бодрый голос Лидии выдернул Уикхема из невесёлых мыслей, — то спешу тебя успокоить — я уже попросила у сестёр и даже всё успела оплатить.

Уикхем вздрогнул и едва не выронил книгу. Закладка выпала, впрочем, Уикхем не был уверен, что запомнил хотя бы и слово из прочитанного, а потому расстраиваться из-за этого было бы глупостью. Деньги... Неожиданная женитьба на Лидии, как ни странно, принесла Уикхему больше денег, чем он мог бы рассчитывать в сей ситуации. Дарси дал вполне достаточно, чтобы погасить долги, купил патент на чин — пусть и не столь высокий, чтобы это было хоть сколько-нибудь почётно, — и теперь, пусть и руками Элизабет, периодически подкидывал небольшие денежные суммы, являвшиеся вполне приятным дополнением к жалованию и приданому.

Лидия выглядела очень довольной собой и тем, что сумела всё уладить так хорошо и своевременно. Можно было обронить насмешливо, что, наверное, не стоило столь гордиться тем, что устроили на самом деле другие люди, но Уикхем почему-то не стал. Потому ли, что его собственные денежные дела уладил Дарси? Уикхем не знал наверняка. Почему-то подсмеиваться над Лидией сейчас не хотелось. Уикхем задумчиво разглядывал её и какое-то время молчал — к явному неудовольствию Лидии, привыкшей быть в центре всеобщего внимания (в основном, внимания весьма неоднозначного; впрочем, Лидия то ли не замечала этого, то ли предпочитала делать вид, что не замечает).

— Я не в духе, потому что не слишком люблю Рождество, — зачем-то признался Уикхем, вновь раскрыв книгу, — и, если нашёлся бы повод не пойти праздновать к полковнику, то я им с удовольствием воспользовался бы.

Признался — и тут же пожалел о своей искренности. Искренность — об этом Уикхему давно не нужно было напоминать себе, — удел тех, кто достаточно богат, чтобы её себе позволить. Впрочем, возможно, даже для них она не всегда была полезна. Таким же, как Джордж Уикхем, следовало искоренять из своего сердца любые ростки губительной откровенности, пока те не разрушили всё. Только с Лидией всё шло наперекосяк. Ещё с Брайтона.

— Ты совсем как мой папенька! — хихикнула Лидия, а потом вдруг посерьёзнела, наклонилась в кресле немного вперёд и сверкнула обеспокоенно глазами. — Но ты ведь не станешь искать повод, верно?

Если не пустить Лидию на бал, это непременно обернётся катастрофой и головной болью, подумал Уикхем. Лидия была шумным весёлым вихрем, забавной маленькой кокеткой и хохотушкой, и жизнь рядом с ней, по большей части, была легка и довольно-таки беззаботна (для Уикхема, конечно, в гораздо большей мере, чем для остального семейства Лидии), но только при одном условии — если Лидия непременно получала желаемое. При любых других обстоятельствах юная миссис Уикхем прекрасно умела быть невыносимой.

Беспокойство во взгляде Лидии было слишком непривычным, слишком неправильным и... слишком забавным, чтобы Уикхем мог удержаться от смешка. Лидии, подумал он с какой-то странной нежностью, не шло беспокойство. Она должна была быть дурочкой — взбалмошной, наивной и неизменно весёлой. Ну и, может быть, иногда — рассерженной. Это выглядело весьма очаровательно. Ровно до тех пор, пока истерики Лидии не переходили черту, после которой Уикхему уже бывало вовсе не до смеха.

— Не буду, — пообещал он, впервые за сегодняшний вечер улыбнувшись, — особенно если для сборов на этот бал мне не придётся потратить и пенни.

— О, миленький Уикхем, ты — прелесть! — обрадовалась Лидия, с грохотом вскочила со своего кресла и подбежала к мужу, к щеке которого тут же на мгновенье прижалась губами. — Я всегда была уверена, что с замужеством мне повезло больше, чем моим сёстрам!

На счёт везения Лидии относительно замужества за Уикхемом можно было, пожалуй, поспорить (особенно учитывая все обстоятельства этого замужества и тот переполох, что эти обстоятельства наделали в Лонгборне). Впрочем, Лидия выглядела вполне убеждённой и даже счастливой — когда ей удавалось получить желаемое, она всякий раз излучала столь ослепительное счастье, что Уикхему и самому становилось чуточку легче на душе — так что он счёл возможным просто усмехнуться и вновь попробовать прочесть хотя бы строчку из раскрытой книги.

Тут, однако, очаровательная жёнушка Уикхема (видимо — почувствовав, что внимание собеседника норовит ускользнуть) принялась вдохновенно щебетать о том, что Лиззи некоторое время не будет выходить в свет, так как носит дитя (по мнению Лидии, запретить посещать балы в таком случае мог только муж, так как других препятствий к светской жизни Лидия уразуметь была не в состоянии), а Джейн и Бингли на время перебрались поближе к Пемберли, чтобы иметь возможность навещать Лиззи и Дарси почаще.

Объяснять Лидии, что ожидание ребёнка (насколько можно было судить хотя бы по покойной матери Фицуильяма и Джорджианы) не всегда позволяет женщине чувствовать себя в достаточной мере хорошо для посещения балов и прочих светских развлечений, Уикхем счёл излишним.

В конце концов, подумал он, может быть, Лидия сама поймёт это когда-нибудь. Или не поймёт, что было бы лучше для них обоих.

— Ты не спишь? — поинтересовалась у Уикхема Лидия посреди ночи, довольно ощутимо толкнув его.

Пожалуй, стоило порадоваться, что Уикхем так и не сумел заснуть этой ночью — в противном случае пробуждение было бы не из приятных. Но уснуть Уикхем никак не мог. Голова ощущалась тяжёлой, на душе скребли кошки (или кто там обычно скребётся), и сон никак не шёл. Почему-то вновь вспоминались зимние вечера и ночи в Пемберли. Даже та ночь, когда маленький Джордж (сколько ему тогда было?) просидел почти до утра на подоконнике (без свечи, само собой, это, даже если бы не оказалось замечено со двора, непременно вызвало бы вопросы утром), пытаясь то ли молиться (он ведь тогда ещё умел молиться искренне), то ли считать звёзды, то ли сочинять стихи (плохие, наивные стихи, что в ту пору приходили в его юную голову почти ежедневно)... Но даже полудрёму не следовало прерывать так бесцеремонно!

По голосу Лидии Уикхему показалось, что вряд ли произошло что-то серьёзное. Какая-то ерунда, должно быть, пришла ей в голову, и теперь Лидия никак не может удержаться и дождаться утра, чтобы её озвучить. Следовало набраться терпения, напомнил себе Уикхем. Во-первых, потому что сёстры Лидии присылали деньги, которые его, Джорджа Уикхема, тоже нередко выручали, а во-вторых, потому что за убийство (если Уикхем всё-таки не сдержится) его попросту повесят.

— Уже нет, — ответил Уикхем с тяжёлым вздохом и повернулся на другой бок, чтобы оказаться с Лидией лицом к лицу. — Что такое?

Лидия некоторое время молчала, словно собиралась с мыслями. И Уикхему, наверное, стоило морально приготовиться к каким-нибудь совершенно глупым и вместе с тем весьма каверзным вопросам, обычно приходившим в голову его юной жёнушки именно посреди ночи, только вот лежать молча так ему почти нравилось и готовиться к очередной глупости не хотелось... Наверное, подумал Уикхем, и хорошо, что Лидия решила что-то спросить — это, во всяком случае, хоть немного отвлечёт его от предпраздничной хандры.

Шумная и чересчур жизнерадостная Лидия, подумал Уикхем почти с нежностью, всегда создавала вокруг себя целый ворох всевозможных проблем, способных излечить от любой меланхолии хотя бы на время.

— Почему ты не любишь Рождество? — наконец, спросила Лидия, и голос её (жаль, выражение её лица с трудом можно было разглядеть в лучах лунного света) был довольно-таки озадаченным. — Я хочу сказать — это такой чудесный праздник, и...

Уикхем едва не скрипнул зубами. Ему пришлось выдохнуть, чтобы немного успокоиться и не высказать дражайшей супруге всё, что он думает о её выборе тем для разговора.

— Это именно то, из-за чего ты меня разбудила? — поинтересовался он у Лидии несколько более раздражённым тоном, чем, наверное, следовало бы. — Напомню тебе, что именно у тебя есть возможность валяться в постели до полудня, тогда как я такой роскошью, к сожалению, не располагаю! Так что ложись-ка лучше спать.

Впрочем, тут же напомнил себе Уикхем — он вполне имел право на раздражение: Лидия разбудила его посреди ночи, чтобы спросить эдакую глупость. Уикхем повернулся к жене спиной и снова выдохнул, стараясь вернуть себе спокойное — хотя бы относительно — настроение духа. Да, пожалуй, стоило учитывать умение Лидии словно чувствовать больные места и вместе с тем совершенно искренне не понимать эту болезненность. Теперь Уикхем вряд ли сумеет уснуть.

— Уикхем, миленький, ну расскажи, пожалуйста! — продолжила добиваться своего Лидия. — Ну я же умру от любопытства, если не узнаю!

Так тебе и надо, хотелось сказать Уикхему, заразе эдакой — хотя бы за то, что задаёшь мужу посреди ночи глупые вопросы и чрезмерно радуешься празднику, о существовании которого твой муж желает поскорее позабыть.

И всё-таки, почему-то в этот раз слова так с губ и не слетели. От усталости, не иначе. И от огромного желания всё-таки поскорее заснуть — провалиться в забытье без адвента, Ньюкасла, Брайтона, Лидии и, конечно же, так терзавшего Джорджа Уикхема в последние несколько лет Рождества.

И всё же, невесело напомнил себе Уикхем, если Лидия не получит желаемого прямо сейчас, разговоры о Рождестве будут повторяться столько раз, сколько потребуется, чтобы он, Джордж Уикхем, либо сдался, либо вышел из себя. И второй вариант, пусть и избавил бы Уикхема на некоторое время от назойливости Лидии, слишком сильно напоминал об отце, чтобы быть соблазнительным.

— Расскажи, пожалуйста! — звонкий голос Лидии звучал всё более нетерпеливо, а цепкие тоненькие пальчики дотронулись до плеча Уикхема. — Ты ведь всё равно не спал!

Судя по звуку, Лидия присела на постели и пододвинулась поближе. Если перегнётся через него, то, не ровён час, они оба свалятся с слишком узкой для них двоих кровати. Уикхем вздохнул — тяжёлые вздохи в обществе Лидии звучали, наверное, чаще, чем с кем-либо другим — и тоже сел.

Только вот... Что сказать Лидии? Правду о том, что людей, которые когда-то давно создавали для Джорджа Рождество — давно нет рядом с ним? Уикхем не был уверен, что хочет, чтобы кто-то ещё, кроме него самого, об этом знал. Или привычно соврать, придумав некую трагичную, но не затрагивающую его сердце историю, что заставит Лидию помолчать хотя бы до утра?

Придумать спасительную ложь быстро отчего-то не выходило (и Уикхем мысленно укорил себя за это), а Лидия сидела рядом и пока молчала, но уже нетерпеливо ёрзала на кровати, ожидая ответа.

— Мне нравилось отмечать в детстве, дома или в Пемберли, — признался Уикхем несколько холодно, решив остановиться на той части правды, которую был готов рассказать и которая, пожалуй, была доступна Лидии, — но теперь всё проходит совсем иначе... Наверное, именно поэтому Рождество... перестало приносить мне радость.

Лидия на мгновение странно притихла. Уикхем решил, что сумел отделаться от её любопытства достаточно легко (и теперь, быть может, даже сумеет уснуть раньше, чем за час до мига пробуждения), и хотел было вновь лечь, но тут Лидия вновь подала голос.

— А что именно тебе нравилось в Рождестве раньше? — поинтересовалась Лидия, и Уикхем усмехнулся.

Ответить на её вопрос было не так уж и сложно — Уикхему в Рождестве раньше, пожалуй, больше всего нравилась возможность быть любимым ребёнком. Сначала — матери, баловавшей его, должно быть, несколько больше, чем следовало баловать озорного маленького мальчика. Затем — покойного мистера Дарси, казалось, питавшего к воспитаннику отеческие чувства. Только вот не признаваться же в этом глупой девчонке Лидии! Достаточно было и того, что сам Уикхем никак не мог отделаться от этого неприятного осознания.

— Может быть, мне нравился Моцарт! — почему-то сказал Уикхем и вновь усмехнулся. — Тогда я постоянно играл его на детских балах... А сейчас у меня в распоряжении нет ни нот, ни клавесина.

Ни улыбок старого мистера Дарси, ни тёплых рук матери, ни беззаботного детства... Всё это давным-давно осталось в прошлом. Следовало поскорее забыть о той жизни и двигаться дальше, стараясь не останавливаться ни на одной серьёзной мысли слишком подолгу. Раздражение — привычное в последние несколько лет глухое раздражение от любых воспоминаний о Пемберли и юности — вновь кольнуло сердце.

— Ложись спать, — буркнул Уикхем, вновь отворачиваясь от Лидии и укрываясь одеялом.

Лидия как-то странно угукнула (наверное, должно было насторожить её неожиданное послушание, но думать об этом сейчас не хватало моральных сил) и тут же вновь легла, если судить по звукам за спиной Уикхема. А спустя некоторое время Лидия тихонько засопела, вероятно, провалившись в сон.

Последующие дни адвента сменяли один другой, то пролетая почти незаметно и весьма пусто, оставляя за собой только всё растущую усталость, то растягиваясь до каких-то невозможных пределов. Хандра Уикхема так и не отпустила, но всё же — и это обстоятельство следовало признать, — несколько расслабляла свои острые когти, когда поблизости находилась Лидия.

Лидия выглядела весьма воодушевлённой, до обидного радостной, комично деловитой и непривычно не заинтересованной мужем. И на счёт последнего Уикхем не был уверен, стоит ли ему в первую очередь порадоваться избавлению от внимания (не вполне желательного сейчас, учитывая недавний ночной допрос) временами чрезмерно навязчивой супруги или же насторожиться из-за непредсказуемости тех идей, что обычно взбредали Лидии в голову. В конце концов, стоило учитывать, что Лидия, кажется, чаще всего не замечала каких-либо препятствий на своём пути, если на горизонте маячило нечто весьма желанное. Уикхему ли было об этом не знать?.. И сейчас он вовсе не был убеждён, что в их нынешней ситуации разрешить трудности, что неизбежно возникнут благодаря чрезмерной целеустремлённости Лидии, удастся без стороннего вмешательства (то есть, попросту обратившись с самыми горячими мольбами о помощи к семейству Бингли и миссис Дарси).

Наблюдать за Лидией со стороны, впрочем, было почти забавно. И Уикхем, конечно, не сумел отказать себе в удовольствии пару дней понаблюдать за женой и её передвижениями (пусть и стараясь при этом держаться на безопасном от миссис Уикхем расстоянии), а также поспрашивать лавочников, не наделала ли Лидия столько долгов, что им впору было бы поскорее бежать из Ньюкасла. Долгов, как ни странно, оказалось не так уж и много.

За эти несколько дней Уикхем успел увидеть, как Лидия несколько раз оббегала весь Ньюкасл и беззастенчиво полюбезничала с каждым офицером, которого только успела встретить на своём пути (и будь Уикхем более ревнив, это непременно окончилось бы дурно). Спустя пару дней следить за передвижениями Лидии уже несколько наскучило, и Уикхем перестал, вновь поддавшись предрождественской хандре.

Однако, уже к концу недели Уикхем готов был поклясться — все офицеры в Ньюкасле поглядывали на него как-то странно. Впрочем (и эта мысль несколько успокаивала), в период адвента Уикхему всегда мерещились какие-то глупости, так что, возможно, все эти странные взгляды были всего лишь плодом больного воображения. Ну или — для разнообразия — правдой, и тогда следовало всё же поскорее узнать, что же такого могла им наплести Лидия.

По правде говоря, ещё никогда прежде для Джорджа Уикхема Сочельник не наступал столь внезапно, как в этом году!.. Дело было, пожалуй, в том, что последние несколько дней полковник и майор навалили на Уикхема столько бумажной работы (следовало поблагодарить и, может быть, от души проклясть учителей в Пемберли за прекрасный почерк), что домой тот приходил так поздно и столь уставший, что оставалось только устало отмахнуться от Лидии (которая, как ни странно, даже не досаждала особенно) и завалиться спать. Впрочем, Уикхем относился к бумажной работе как к необходимому и даже несколько своевременному злу.

Утром в Сочельник бумажная работа как-то совершенно неожиданно закончилась, и Уикхема отпустили праздновать. И взгляд у майора при этом был какой-то странный. Только вот Джорджу Уикхему определённо было не до странных взглядов и мыслей о том, что именно могло их вызвать. Он желал одного — поскорее вернуться домой и, быть может, наконец, как следует выспаться. Или даже скоротать день и вечер за каким-нибудь легкомысленным романчиком из купленных Лидией. Если останутся силы, конечно.

Уже завтра утром следовало посетить праздничное богослужение, немного отдохнуть и поздним вечером отправиться на бал в доме полковника. В рождественских балах Уикхем давно не видел ничего приятного, но в этот раз отделаться от подобного мероприятия возможности не было — не дать Лидии вдоволь натанцеваться было бы себе дороже и грозило куда большими хлопотами, чем сборы на бал.

Следующие две недели полагалось дарить подарки друзьям и знакомым. И, пожалуй, учитывая финансовое положение четы Уикхемов, подарки следовало дарить несколько более скромные, нежели то, что было выбрано Джорджем Уикхемом в итоге. Лидии уж точно можно было (да и следовало, пожалуй) подарить что-нибудь поскромнее, подумал он, вспоминая купленный несколько недель назад довольно большой отрез красной ткани (Лидия ещё с их свадьбы мечтала пошить себе амазонку или дорожный костюм под цвет мундира супруга).

Только вот, заметив в лавке ярко-красную ткань, Уикхем попросту не сумел удержаться, и теперь в кладовке лежал обёрнутый в бумагу свёрток. И следовало, пожалуй, убедить Лидию пошить из отреза ткани дорожный костюм, а не амазонку, так как лошади, которую можно было отдать в полное распоряжение Лидии, у их семьи попросту не было.

Домой Уикхем добрался довольно быстро, пусть и продрог по дороге (наверное, не скоро удастся привыкнуть к зимам Ньюкасла). Он отворил дверь, шагнул и замер, с недоверием рассматривая украшенный ветками плюща и остролиста дом. Ощущалось это... непривычно, что ли?.. В последние годы Уикхем отвык от того, что на Рождество могло быть украшено и его жилище тоже.

Лидия обнаружилась в их крошечной гостиной — одетая в светло-голубое платье, перешитое, если Уикхем, конечно, не ошибался, из того, что Лидии пришлось надеть на их свадьбу, и пытающаяся закрепить шпильками причёску. Заслышав шаги мужа, Лидия поспешно обернулась и тут же выронила шпильку.

— Тебя отпустили раньше, чем я просила! — с некоторой досадой обронила Лидия, нагибаясь, чтобы подобрать с пола шпильку. — Я ещё почти ничего не успела подготовить!

Гостиная тоже была украшена остролистом и плющом. Кое-где — даже омелой. На мгновение Уикхему даже стало любопытно, кто именно помог Лидии всё подготовить (энергии юной миссис Уикхем могло хватить на многое, но в её аккуратности приходилось сомневаться), когда зацепился взглядом за лежащие на столе повязанные разноцветными ленточками небольшие бумажные свитки, которых валялось не меньше дюжины.

Лидия заметила взгляд мужа и тут же широко заулыбалась. Она оставила в покое свои волосы (и те рассыпались локонами по её плечам), положила шпильки на стол и схватила один из свитков, тут же отдавая его в руки Уикхему. Кажется, это были ноты, сообразил Джордж Уикхем,

— Я помню, как ты сказал, что раньше тебе в Рождестве нравился Моцарт! — радостно объявила Лидия, не давая мужу опомниться и вкладывая ему в руки ещё один свиток. — И что тебе не хватает нот и клавесина, чтобы ты вновь мог играть его на Рождество. Так что я попросила всех-всех подарить ноты или клавесин. Только его почему-то не прислали, но я думаю...

Лидия что-то говорила и говорила. Уикхем, по правде говоря, перестал вслушиваться в её щебетание и очень быстро потерял нить разговора. Он рассматривал подарки и пытался вспомнить тот разговор, в котором ему пришла в голову дурацкая идея упомянуть Моцарта. Разговор вспоминался крайне смутно. Следовало сказать тогда Лидии, что больше всего он скучал по карманным деньгам, подумал Уикхем с усмешкой. В их ситуации от них было бы куда больше толка, чем от любых нот и музыкальных инструментов.

К тому же, только клавесина в их доме не хватало для полного счастья! Тут и так было слишком тесно, и громоздкий музыкальный инструмент определённо не вписался бы, только помешал бы. Уикхем не был уверен, что, в случае, если бы кто-то поддался на уговоры Лидии и подарил им клавесин, для них двоих в этом доме осталось бы место.

Уикхем вновь посмотрел на те два свёртка, которые отдала ему Лидия, и вдруг совершенно по-мальчишечьи расхохотался — громко, заливисто и впервые за несколько лет абсолютно искренне.