По воле владыки (джен)

Ночь темна и полна ужасов.

Она простиралась, как вязкая густая смола, за границей светящейся точки жаровни, пробираясь даже в святая святых — в храм Владыки Света. Пламя жарко подпрыгивало вверх, но ему не по силам было разогнать пряный душный мрак ночи без следа. Кинвара поморщилась. Она не боялась темноты, быть может, совсем немного. Темноты ночи, где скрывались рабы и работорговцы, грешники и праведники... Впрочем, Кинвара сомневалась, что в этом городе наберется и с пяток праведников. Она, не моргая, вглядывалась в танец огня, и слышались ей крики в заливе работорговцев, многоголосые «миса», рев драконов и детский плач. Слышались ей глас мертвецов за далекими крепостными стенами и песнь льда и пламени, которые, схлестнувшись, должны были либо родить новую жизнь, либо ввергнуть мир в хаос. На континенте, где сгинуло уже столько жрецов Красного бога. Великий Иной направлял вперёд свои ледяные войска, и его одного боялась Кинвара, вознося молитву солнцу всякий раз, как оно поднималось над горизонтом. Ибо значило это, что Р’глор снова вступил в сражение с тьмой за них всех — его неразумных детей — и снова победил.

Кинвара не вздрогнула, когда из тьмы великого Красного храма вышла высокая темная фигура. Даже не совсем вышла. Скорее материализовалась, складываясь из волокон тьмы, как ткань плаща сплетается из шелковых нитей. Кинвара не вздрогнула главным образом потому, что тело ее было парализовано, сковано ужасом и благоговением. Из глазных расщелин на темном лице гостя вырывалось пламя, кроваво-красные языки огня на челе складывались в корону с острыми пиками, устремляющимися к невидимым сводам храма, искры отлетали от плаща за спиной.

Фигура подняла свою темно-красную длань, и пламя в жаровнях взметнулось, едва не задевая саму Кинвару и опаляя каменный купол. Жрица кинулась на землю с благоговейным: «Пощади, Владыка!» — и крепко-накрепко зажмурила опаленные глаза: видеть явление бога всегда слишком болезненно. Кинвара стала молить, чтобы ее очи да и жизнь, остались при ней.

Фигура вздохнула, и вместе с ней вздохнуло, казалось, все окружающее пространство: ветер пробежал по стенам храма, скользнул по полу, забираясь под винные одеяния верховной жрицы.

— Ты поплывешь за соленую воду… вперед и вперед будут нести тебя ноги… пока обессиленная не упадешь ты на выжженную бесплодную землю… и тогда я явлю чудо руками твоими. — Слова родились низким вибрирующим гулом в груди Кинвары, поднялись вверх и колокольным набатом отдавались в ушах. А потом растворились в крике то ли хищной птицы, то ли... дракона.

Черного огромного дракона, летящего высоко-высоко в почти беззвездном небе.

Дейенерис. Обещанный принц. Принцесса.

Кинвара осторожно раскрыла веки, упираясь взглядом в холодные плиты храма. Огонь в светильнике мягко трепетал, видение растворилось без следа.

...Считается, что жрицы слышат глас самого бога или бог вкладывает свои слова в их уста, чтобы донести волю до избранного народа. Но это не так. Кинвара верила, что в древнем пророчестве говорилось о Дейенерис Бурерожденной, кхалиси травяного моря, и остановить холод и тьму — её предназначение. На время, потому что даже Владыка Света не способен окончательно одолеть Великого Иного, и в этом есть закон равновесия мироздания. А потому Кинвара направляла кхалиси на этом пути, как могла.

Однако дерзнувший сказать, что понял волю божью — не более чем шарлатан, еретик и богохульник: ибо никому не дано постичь мысли бога, проникнуть сквозь завесу судьбы и предопределения рода людского.

* * *

«Святая. Матерь. Миса», — все тише звучало на улицах Миэрина. За спиной остался Волантис и родной храм Красного Бога, чьи многочисленные колонны, ступени, купола и башни были словно высечены из одной колоссальной скалы.

Теперь Кинвара вышагивала по закоулкам Миэрина, видя всё то же, что и везде: порок, бедность и болезнь народа, проклинающего и бывших притеснителей, что только и ждут возможности вернуть всё, как встарь, и собственную освободительницу, что бросила их, этих несмышленых детей на произвол судьбы без целеуказания. И над всем — над нищетой и богатством, над болезнью и здравием, над печалью и весельем, над самим временем — возвышалась Великая Пирамида, устремляя золотой наконечник в небо. Равнодушная, как и века назад, и к страданиям простого люда, и к восхождению и падению идолов и правителей.

— Даарио, вставай.

— Ах, чтоб тебя! Кто здесь? — Даарио Нахарис, командир Младших сынов, с явным трудом разлепил смеженные веки и уставился на того, кто посмел распахнуть балдахин его кровати, впуская внутрь рассветное солнце Миэрина. — Ты как сюда пробралась, ведьма?

Услышав такое неуважительно обращение, Кинвара не переменила доброжелательной улыбки на лице. Сколько таких грубиянов, повес и пьяниц она видела за свою долгую, очень долгую жизнь? Без счета.

— Воды? — так же ласково произнесла она и протянула Даарио кубок с прохладным питьем. — Я проделала длинный путь из Волантиса, чтобы иметь возможность говорить с тобой.

Капитан, чьи обычно гладко причесанные и надушенные двухцветные волосы и борода теперь топорщились в разные стороны, с вожделением посмотрел на кубок в руках Кинвары. Но желание его явно соседствовало с сомнением, и к питью Даарио притронуться не спешил.

— К чему мне травить тебя, бравый капитан Младших сынов? — Кинвара присела на край кровати Даарио, подаваясь корпусом вперед и делая голос тихим и манящим. — Ты мне гораздо нужнее живым.

Даарио мгновение смотрел на жрицу, глупо хлопая ресницами, а потом расхохотался и скатился с другой стороны кровати.

— Брось свои штучки, жрица. Со мной они не пройдут.

Кинвара опять загадочно улыбнулась и сама сделала глоток воды. Хотелось ей посмотреть на мужчину, который устоял, если бы она того захотела... Но Верховная жрица была и в самом деле уже слишком стара для подобных игрищ.

— Народ жаждет видеть своего правителя. Как продвигаются дела с избранием нового?

— С самого рассвета о делах, — проскулил Даарио, натягивая панталоны прямо на голое тело — бельем он пренебрег. Кинвара попыталась деликатно отвернуться, но все равно капитанский зад мелькнул перед ее глазами. — Да ты изверг, а не Светоч Мудрости.

— Тебе стоило бы поторопиться, чтобы найти того, кто освободит тебя от тяжелой ноши правления, сделает вновь свободным, как прежде. Будем честны: не подходишь ты в градоправители, бравый капитан, — со вздохом сказала Кинвара, поднимаясь с кровати. — Размах не тот.

— Это еще что за шутки? — прорычал Даарио, уже подпоясавшийся своей перевязью с аракхом.

Мирийский стилет с рукояткой в виде голой девицы был немедленно приставлен к горлу жрицы, надавливая на кожу поверх ожерелья с красным волшебным камнем. На Кинвару пахнуло крепким перегаром. Жрица подумала, что преподносит посетившую ее мысль не слишком тактично, и поспешно добавила:

— Народу нужна стабильность; хлеб и вода. Милосердное солнце над головой. С них уже хватит потрясений. И Дейенерис Бурерожденную тебе им не заменить.

Вмиг растеряв былой запал, Даарио вернул стилет в ножны и уселся на кровать, шаря под ней в поисках сапог.

— Ты чего, с утра пораньше расстраивать меня пришла? — Натянув сапоги, Даарио наконец поднял бокал с водой, отставленный Кинварой в сторону, и осушил его до дна одним жадным глотком. — Ты сама ее на это надоумила. «Обещанный принц»… Не знала, что ли, что так и будет?.. Где я им теперь возьму Дейенерис Бурерожденную, кхалиси травяного моря? Улетела она, нет её здесь больше. И не факт, что вернется когда-нибудь. Пора нам всем смириться с этим. Сейчас соберем совет, решим, как успокоить народ, — закончил он, выуживая откуда-то гребень и вцепляясь им в волосы.

— Вот что, капитан, я же вижу, что тебе это все не нравится, глубоко противно твоей свободолюбивой душе. Так оставь это и пойдем со мной. Народу нужен настоящий правитель, а Владыке Света нужны последователи.

— Да при чем тут твой Владыка Света? — Махнул рукой Даарио, заканчивая с волосами и переходя к бороде, которую в зависимости от настроения делил то на две, то на три части. — Кхалиси не вернется. Там ее дом, туда она всегда мечтала попасть. Но и я дал ей слово, что рабства здесь больше не будет, как и беспорядков, иначе я не Даарио Нахарис.

— Она ошиблась. Во всем. И, кроме нас с тобой, некому ей помочь. Некому сказать правду.

Даарио фыркнул, поднимаясь. Прошел вглубь комнаты к бронзовому тазу, в воде которого плавали розовые лепестки, и умылся.

— Я ей это еще здесь говорил. И что? Услышала она меня?

— Теперь услышит, — уверенно заявила Кинвара.

— Что ты хочешь, ведьма? — спросил капитан, явно теряя терпение. — Чтобы я поддался на твои россказни, кинулся вон из Миэрина, а тем временем вы на пару с господами за моей спиной вернете вспять всё как было? — без обиняков спросил Даарио, обернувшись к Кинваре. В оскаленном рту блеснул золотой зуб.

— Ты нужен своей королеве, как нужен Владыке. А трон Миэрина не удержится под тобою долго.

— Значит, я прибью каждого из оставшихся недовольных к столбу, — кровожадно возразил Даарио, скрещивая руки в замок на груди и широко расставляя свои длинные ноги.

— Рано или поздно народ выберет того, кто дарует им мир или видимость того, и все вернется на круги своя. Оставь Младших сынов следить за порядком, а народ — самостоятельно решать свою судьбу.

Кинвара не спеша подошла к светильнику и, повозившись, зажгла в нем пламя.

— Взгляни, — просто сказала она. — Что ты видишь?

Даарио нехотя тоже приблизился к светильнику с самым скептическим видом. Пару мгновений ничего не происходило, а потом глаза его расширились от изумления или ужаса. С громким выдохом сквозь стиснутые зубы Даарио Нахарис отшатнулся, а переведя дух, лишь спросил:

— Так уже было? Или будет?

— Пламя показывает прошлое и грядущее. И никогда не ошибается. Но у меня есть возможность повлиять на это будущее.

Белое лицо капитана стало ещё белее, долго молчал он, выглядывая в окно на давно пробудившийся, копошащийся далеко внизу город, и наконец спросил:

— Когда выдвигаемся?

* * *

Все крупные империи достигают расцвета, некоторое время находятся на своем пике, а потом угасают — быстро или чаще всего стремительно, как случилось со Старой Валирией или с рухнувшей, как карточный домик, империей Таргариенов.

— Посреди Королевской Гавани возведем мы храм, которого не было у Владыки Света до сих пор. Больше, чем в Волантисе. Больше, чем разрушенная септа Бейлора. И все в Вестеросе и Эссосе будут точно знать, что только Р’глор и есть истинный бог.

Кинвара развлекалась мечтами вслух — так можно было ненадолго отвлечься от морской болезни и от темноты, которая вспыхивала алым каждый раз, когда жрица закрывала глаза. Виделись ей высокие купола и гигантские красно-оранжевые стены, и послушники, внимающие патриархам, и она, Кинвара, стоящая над всеми. Мелисандра из Асшая вела за собою Станниса Баратеона, но ее король сгинул в снежной пустыне. Торос из Мира должен был обратить в веру короля Роберта Баратеона, но и он потерпел неудачу. Настал черед и Кинваре взять покровительство над собственной королевской особой и, кто знает, попытаться наконец осуществить давнюю мечту патриархов — сделать веру в Р’глора единственной истинной верой на обоих обитаемых континентах. Раньше у неё не было и шанса. Сейчас — Кинвара была уверена — возможность представится.

— Только бы не было поздно, — отозвался Даарио, наряженный в синий камзол с золотыми бляхами и оранжевые панталоны.

Тяжело опирался он о борт корабля и беспрестанно смотрел вдаль. Его явно всё ещё мучили тяжелые думы об оставленном городе и мерещились картины из пламени. Но все равно больших трудов стоило Кинваре убедить его, что на развалинах Валирии — родине всех драконов — они и найдут их кхалиси. Еще больших усилий стоило уговорить капитана корабля подойти на пару миль ближе к берегу, чем обычно ходили все суда, выплывающие из Вольных городов и идущие по заливу Работорговцев. По заливу Драконов. Проклятия и каменная болезнь — страшные слова, которые мало кому позволяли забыть об осторожности и приблизиться хоть на милю ближе к разрушенному городу.

— Я всегда считал, что день прожит зря, если ты не забрал чью-то жизнь и не провел ночь с вожделеющей тебя женщиной, — сказал Даарио, следя за взбитыми облаками, несущимися по серо-голубому небу, и одинокой чайкой, которую занесло уж сильно далеко от родного берега. — Но с тех пор, как улетела кхалиси, ни одна ночь не проходит без того, чтобы я не вспоминал ее. Ее фиолетовые глаза и белоснежные волосы, ее нежные розовые губы и мягкие руки. Ты права, Светоч Мудрости, мне по душе больше было рубить головы и складывать их к её ногам, чем просиживать штаны в Великой пирамиде.

— Чем выше ты взбираешься, Даарио, тем большей становится ответственность, лежащая на твоих плечах. Может быть, ты становишься несчастнее последнего нищего, но почему-то я за свою жизнь ни разу не встречала желающих сойти назад с Великой пирамиды и вкушать простой бедняцкий хлеб. Родители отдали меня в услужение храмовникам в обмен на худого барашка, и тогда я поклялась себе, что вырасту и обязательно стану сама хозяйкой своей судьбы. Но свободы не существует, на всех нас оковы — оковы человеческие и оковы божьи. И если ты здесь, значит, так повелел Владыка, — говоря это, она положила длань на мускулистое предплечье Даарио, стремясь придать ему уверенности.

— Фанатики... — фыркнул капитан в свои усы с золотыми кончиками, одним движением плеча сбрасывая ее руку, и продолжил смотреть вдаль, где совсем скоро должны были появиться развалины Валирии.

...У берегов старой империи, едва темные вулканические шпили показались на горизонте, капитан повелел им сойти. Выдал утлую шлюпку, сгрузил их малый скарб и на всех парусах умчал прочь.

Даарио работал веслами и становился все мрачнее. Приближающаяся полоска берега заставляла их все более и более настораживаться. Вдруг из воды вынырнула рука и вцепилась в борт. Рука была покрыта растрескавшейся коркой, действительно похожей на серовато-коричневый камень.

Кинвара вскрикнула, Даарио выхватил из ножен аракх и рубанул голову, показавшуюся из воды вслед за рукой. Отдышавшись, капитан вновь взялся за весла. Поскрипывало дерево, шумел ветер, прибивая соленые волны к берегу. Наконец они причалили. Даарио выбрался сам и помог сойти на берег Кинваре, вместе они спрятали шлюпку в старых развалинах, что ранее было хорошо укрепленным берегом, а потом пустились в путь, взвалив на себя все немногочисленные вещи. Все глубже и глубже от берега уводили наполовину заваленные обломками улочки заброшенного города. Куски зданий, как поломанные драконьи зубы торчали из земли, серые от пепла и пыли, поражая монументальностью своих фундаментов. Кинвара жалела, что нельзя было оценить прежнее великолепие, которое наверняка могло соперничать или даже превосходить и сам Волантис.

— Ты хоть знаешь, куда мы идем, Светоч Мудрости?

— Не волнуйся. Владыка Света указывает мне путь, — доброжелательно отозвалась Кинвара с легкой улыбкой, скрывая собственные неуверенность и нервозность.

Своей мертвой молчаливостью разрушенная столица производила гнетущее впечатление, которое усиливалось от редких, но яростных нападений зараженных. Даарио пока справлялся, но Кинвара опасалась, что вскоре они встретят по-настоящему большое скопление «каменных» людей, и тогда им придется туго.

Тем временем солнце медленно катилось к зениту, даруя им милость Красного Бога. И с этой милостью они наконец услышали то, что воистину и было чудом: рев дракона. Даарио вздрогнул всем телом, но с утроенной силой зашагал вперед. Кинвара вполголоса вознесла молитву Владыке и поспешила следом. И виделось ей сердце в огне, пылающее прямо в центре Вестероса.

* * *

У Безупречных есть только один путь — война. Остановка или бегство равносильны смерти. Как и проигрыш.

Дейенерис Неопалимой предрекали, что она станет правительницей пепла. Но она всегда была королевой огня. А огонь не терпит пренебрежения. Огонь жаден и беспощаден. Там, где проходит огонь, остается пепел.

Ни Барристана Селми, ни верного Джораха, ни умницы Миссандеи — ни одного из доверенных людей, которые могли бы помочь ей мудрым советом больше не было рядом, и дело Дейенерис, правое, как были уверены они все, теперь проиграно. Серого Червя учили командовать войском, но не учили давать советы королевам. И все равно он чувствовал свою собственную неизгладимую вину за то, что допустил к ней предателей, лгунов и сладкоречивых льстецов. Тирион Ланнистер, Санса Старк, Джон Сноу — снова и снова повторял он проклятые имена. Серый Червь молил милосердную богиню Летних островов и безжалостных богов вольных городов, чтобы помогли ему свершить месть. Но боги молчали, бездействовал и Серый Червь, не находя решимости, словно вместе с Мисандеей и кхалиси потухло и его собственное сердце.

Они сказали, что королева Дейенерис сошла с ума. Они показывали Серому Червю обугленные тела женщин и детей. Но у каждого человека есть предел терпения боли и разочарования. У дракона — он и того меньше.

«Все короли делятся на два типа — мясо или мясники», — говорил Даарио, и был прав.

Серый Червь не снимал с себя ответственности: он должен был поднять головы всех предателей на пиках. Надо было сравнять их города с землей, не слушать ни один из глупых, никчемных советов.

Но они живут.

Залечивала раны обескровленная столица, с новым рвением принялся провозглашенный король за дела. Безупречные молчали, привычно пряча свои чувства в глубине души, кхаласар же, напротив, даже не пытался скрывать свое недовольство. Удержать его на месте было невероятно сложной задачей. Дотракийцы всё порывались вырваться за пределы крепостных стен Королевской Гавани и острой косой пройтись по всем окрестным землям. Всадники чаще и чаще ввязывался в стычки то с гарнизоном из десятой части сохранившихся Золотых плащей, то с объединенным войском, с которым раньше бились плечом к плечу против ходоков, а теперь вновь считали друг друга раздражающими чужеземцами. Серый Червь мрачно раздумывал о том, чтобы повернуть всю эту неизрасходованную мощь против всего Вестероса, как они и намеревались сначала, пока в их компанию не вмешались дурные советчики.

Но корабли взамен тех, что были сожжены по приказу королевы Серсеи, строились, вековые сосны уже легли в основу их мачт. Они должны были везти их домой, в Вольные города, или дальше на юг, на остров Наат, не отомстивших, потерявших свою королеву, свою мать и честь. Но сохранивших жизнь и обретших свободу. Серый Червь решил терпеть: не ради себя — ради своих людей, что вверили ему жизни; ради тех, кого можно было спасти от неудержимой удали кхаласара.

Окружающие верили: магия уходила из этого мира с последним представителем династии Таргариенов, с последним драконом; отныне будет совсем иной мир — более милосердный ко всем. По крайней мере, так всем хотелось верить.

Холодная голова говорила о необходимости спасти собственное войско, вверенные в его руки человеческие судьбы, но сердце Серого Червя все еще жаждало мести. И он ещё надеялся, что судьба подаст ему какой-нибудь мало-мальский знак добраться до засевших в Красном замке и поднять их головы на пики Безупречных.

…И когда с первыми лунными лучами в пустой полуразрушенный дом, который он занимал вместе с несколькими командирами, вошел Даарио Нахарис, и в оскаленном рту его блеснул золотой зуб, то Серый Червь подумал на мгновение, что это само провидение вело сюда тирошийца. Во имя его мести. Ради этого Серый Червь даже готов был лишиться собственной головы за то, что не уберег кхалиси.

— Так я и знал, командующий, — произнес Даарио, — что евнухам нельзя доверять.

Капитан разразился смехом, повергая Серого Червя в трепетный ужас. Он не был уверен до конца, что Даарио Нахарис не плод его больного воображения, движение его измученной души. Серый Червь лишь поднялся на ноги, невидящим взором цепляя черноту ночи в дверном проеме за капитанской спиной. Ночь была темна. Прекрасная ночь для свершения праведной мести.

Выжженными до черноты улицами пробирались они к Красному замку, огибая патрули Золотых плащей. Спал Блошиный конец, темнели руины Септы Бейлора — луна освещала все мертвенным блеском. Под стенами города стояло объединенное вестеросское войско, готовое вступить в бой с Безупречными и дотракийцами, едва те посмеют проявить воинственный настрой. Но теперь битва была неизбежна.

Добравшись до Красного замка, который как ни в чем не бывало начали отстраивать вновь, словно и не было пролито столько крови за Железный трон, темными затхлыми тоннелями Даарио и Серый Червь стали пробираться к покоям предателей.

Они располагались в единственной по счастливой случайности уцелевшей башне. Первый патруль едва не застал их врасплох, но реакции капитана можно было бы позавидовать — грузным мешком свалился ночной охранник, только зазвенели тяжелые доспехи. Не одну дверь распахнули они, прежде чем нашли нужные покои.

Ах, как сладки могли бы быть крики врагов королевы Дейенерис для ушей Серого Червя, но ему пришлось довольствоваться тихими краткими стонами боли в ночи, прежде чем головы отделились от тел.

— Остался последний, — мрачно заявила Даарио, и синие глаза его смотрели недобро из-под капюшона мешковатого одеяния, в которое он вырядился для пущей скрытности. — Цареубийца.

Сердце Серого Червя забилось быстрее: он не верил, что сегодня все свершится. Не сразу нашли они нужную запертую дверь. Луна закатилась за горизонт и небо начало выцветать. За неимением разрушенного подземелья, Джон Сноу дожидался решения своей участи запертый в покоях.

— Я увидел это в пламени: этот малодушный слизняк не заслуживал любви кхалиси. Тот, кто вонзил меч в спину, не заслуживает смерти мужчины, но падет лишь как трус и предатель, — сказал Даарио, и ненависть исказила его красивое лицо при взгляде на хмурого даже во сне северянина.

В тишине зазвенела сталь, и короткий взмах стилета разрезал воздух. Джон Сноу распахнул глаза, силясь что-то произнести, но тщетно. Рывком скатился он с кровати, оказываясь на четвереньках, но так и не смог подняться. Упал навзничь и затих. А кровь ещё долго с бульканьем вырывалась на пол, растекаясь тошнотворной лужей. Но Серый Червь хотел унести с собой каждое мгновение этой ночи.

Наконец отрезанная голова Джона Сноу нашла свое пристанище в мешке, рядом с головой Брандена Старка, провидца, не могущего разглядеть собственную смерть, и Тириона Ланнистера, мерзавца, что хотел чужими руками вершить собственную волю и бессовестно пользовался плодами человеческой доверчивости.

Прах к праху. Так же в мешке однажды оказались капитаны Младших сынов, что не хотели признавать власть королевы Дейенерис.

Серый Червь наконец хотел расспросить Даарио, откуда он взялся здесь и как узнал имена предателей, но лишь один вопрос сорвался с его губ:

— Куда мы идём? — когда Даарио вновь вынырнул на улицы ещё не пробудившегося города. Но капитан лишь шикнул на Серого Червя. По большому счету, командиру Безупречных было теперь плевать — месть свершилась, и остальное отошло на второй план. Незамеченными они приближались к порту, чей влажный запах не слишком чистой воды доносило до них ветром. Слышался мерный плеск волн, а вскоре и сама Черноводная показалась в сером свете занимающегося рассвета. Узкой полоской берега удалялись они прочь от города, когда знакомый до боли звук коснулся уха Серого Червя: впереди недовольно рычал дракон. Дрогон — последний на свете дракон последней представительницы династии Таргариен. И за крутым поворотом береговой полосы он увидел. На песке стояла она: королева Миэрина, Матерь драконов, кхалиси Великого Травяного Моря, Неопалимая, Разрушительница цепей, Королева андалов, ройнаров и первых людей, Защитница Семи Королевств — Королева Дейнерис.

— Миса, — произнес он вслух и кинулся перед кхалиси на колени прямо в прибрежную гальку. Даарио обогнул Серого Червя и с поклоном высыпал из мешка головы предателя-Тириона, короля Брандена Старка и запутавшегося в собственных кодексах чести северянина Джона Сноу.

— Непрочные нынче пошли короли, — беспечно сказал Даарио, подтолкнув одну из голов ближе к королеве Дейенерис. Печальное лицо Джона Сноу уставилось в светлеющее небо.

— Мясо или мясник? — горько улыбнулась Дейенерис, отодвигая её брезгливо носком мягкого сапожка. Белоснежные волосы её трепал ветер, а глаза были особенно печальны. — Это был прекрасный урок, Даарио. Спасибо.

— Кхалиси, — тирошиец вновь склонился в поклоне, с непередаваемым обожанием глядя на королеву. Серый Червь с запоздалым сожалением подумал, как же было глупо оставлять его в Эссосе.

— Миса, — шептал он, и сердце ухало в грудной клетке, как барабан, влекущий в бой обученных слонов.

— Поднимайся, Серый Червь, еще не наступило время для праздных разговоров. Каждая минута на счету. Возвращайся в город, собирай Безупречных и мой кхаласар — пусть будут готовы. Я дам знак, и мы заберем то, что принадлежит нам по праву.

Безупречные существовали только для одного — для войны. Набегами жили и дотракийские всадники. Не были они созданы для мирного времени.

— Ночь темна и полна ужасов, — сказала высокопоставленная волантийская жрица, появляясь из-за спины королевы, равнодушно глядя на отрубленные головы. Пророчица, огненная ведьма.

— Владыка, направь на нас свой свет⁽¹⁾, — тихо отозвалась Дейенерис, и в глазах её отразился красный свет восходящего солнца, вселяя в Серого Червя первобытный ужас и священный трепет.

…Утро встретило город зарницей: войско северян полыхало под стенами города, охваченное пламенем дракона. Поднятые этим знаком дотракийцы с гиканьем проносись по улицам, схлестываясь с Золотыми плащами, лилась кровь, крепостные стены плавились от драконьего жара.

Такую жертву с готовностью принял Р’глор, что простер свою длань над драконьей королевой. Красно-черное знамя Таргариенов так гармонирует с пылающем сердцем Владыки Света.

Никто на самом деле не может знать, чего желает бог, и тем более — Красный Бог. Ведь красный — это не только цвет восходящего солнца, но и цвет пролитой крови и разгорающегося пожарища. Кони кхаласара вытопчут старые дурные побеги, сорные травы, и на их месте прорастет новое травяное море, лучше, сильнее, чем прежнее. Спицы будут выбиты из колеса. Сгорят в очищающем огне все, кто не захочет признавать новые порядки.

И Владыка Света будет направлять их.

1) Так принято отвечать на воззвание к Владыке Света, которое обычно начинается со слов «Ночь темна и полна ужасов».

Вернуться к тексту