Игра «Всё хорошо» (джен)

Когда на свет появился братик, Тоне было три года, а когда родилась сестрёнка — шесть лет. Не самый сознательный для ребёнка возраст: как-то понянчится успеешь, а вот запомнить, каково это — нет. С той поры прибавления в семействе кончились, а Тоне ведь так хотелось всласть наобщаться с младенцами...

У друзей и знакомых малыши появлялись друг за другом, численность населения детских площадок росла как на дрожжах, а вот у них как было трое детей, так и оставалось.

Тоня грустила, тосковала, даже завидовала. А ещё она никак не могла понять тех своих ровесников, которые желали быть единственными детьми и жалились на ужасных, доставучих, как мошкара, мелких. У них с младшими тоже разные ситуации бывали, но что можно говорить о них с таким раздражением, да ещё и на постоянной основе, оказывалось выше Тониного понимания. Ей имеющихся младших было мало.

* * *

Шли годы. Тоне исполнилось сперва двенадцать, потом четырнадцать лет... Постепенно она смирилась, что снова нянчится будет уже со своими собственными детишками, какие-нибудь N-лет спустя. Поэтому внезапная новость, что у мамы будет ещё ребёнок, застигла её абсолютно врасплох.

Счастье оказалось даже слишком значительным. Ещё месяц спустя она продолжала скакать от радости при одной мысли об этом. Однако потом, как-то совсем вдруг, Тоне резко стало не до веселья.

* * *

— Всё хорошо.

А тревога на мамином лице ей только почудилась.

— Всё хорошо.

И потому, едва дождавшись, пока дети уснут, родители уезжают из дома с сумкой, в которой лежит мамина пижама, а Тоня остаётся дрожать под одеялом и со страхом ждать, когда же они вернутся.

— Всё хорошо, — когда папа возвращается один, она не может сдержать рвущийся из горла вопрос, но ответ получает всё тот же. — Завтра в гости с утра, а маме на осмотр надо. Вот и решили сейчас... Иди спи, не беспокойся.

Тоня верит, как она может не верить, когда ей дали такое логичное объяснение. Змеиные головы зловещих подозрений заталкиваются куда-то в глубину души. Не стоило давать им волю.

Но она всё равно продолжает наблюдать.

«Всё хорошо» — она больше не задаёт вопросов. Знает, что услышит. Она лишь как мантру твердит себе два заветных слова.

«Всё хорошо, всё хорошо...» — отчаянно. Но это не помогает. Как может быть всё хорошо, если мама плачет ночами? Как всё может быть хорошо, если папа не улыбается и с каждым днём суровеет всё больше?

"Всё хорошо..." — но это не так.

* * *

— Беременность замерла, такое бывает. Сейчас маме нужно немного долечиться, но скоро она обязательно вернётся домой. — слова, словно камни, падающие в воду, опустились, чтобы неподъёмной тяжестью остаться на душе.

Она подозревала, нет, знала, что что-то не так, но всё равно не была готова к этому известию.

Какие-то мгновения Тоня питала безумную, отчаянную надежду, что поняла что-то не так, что на самом деле всё обошлось, хоть и с трудом... Но надежда рухнула, погребла под собой бесконечные «всё хорошо», стоило только взглянуть на мрачное лицо отца. И на то, как он даже и не попытался объяснить младшим детям, что именно произошло...

Неведение, заблуждения — худшие из зол.

— Вы что, не понимаете?! — голос срывается, но продолжить ей всё равно не дают.

— Не надо, — кладёт папа руку на её плечо.

«Не надо... Чтобы потом они, точно так же, как и она сама, продолжали питать какие-то несбыточные надежды...» — но сказать что-либо ещё Тоня и не пытается.

* * *

Маленькая тёмная комната — лучшее место, чтобы поплакать. Ей не нужны слова, не нужны неловкие попытки отца утешить. Горе, горечь и острая, как нож, ненависть разъедают душу.

«Зачем, зачем они это делали?» — вопрос без ответа, потому что тот слишком очевиден.

Но она — не взрослые. И скрывать действительность не станет.

Она рассказывает младшим детям всё как есть.

* * *

Маму скоро засыплет бестолковыми, бессвязными, но бесконечно оптимистичными эсэмэсками, звонками и смайликами. Тоня привыкла всегда говорить всё, что думает и чувствует, но, как оказалось, вполне способна и на нескончаемую, не затрагивающую ничего из того, что волнует её на самом деле, болтовню о пустяках.

Она хочет надеяться, что таким образом хоть как-то сумеет помочь. Что ничего из того, что хотелось бы скрыть, не прозвучит между строк.

И всё же, одно дело — сообщения и разговоры по телефону и совсем другое — общение вживую. Она оказывается в разы худшим притворщиком, чем родители.

* * *

Когда мама возвращается из больницы, младшие как могут ластятся к ней, а Тоня берёт ведро и начинает упорно драить полы, стараясь лишний раз даже не поднимать взгляд. Она просто не может находиться с мамой рядом. Слишком живы в памяти мгновения, когда та точно так же сидела на этом же самом диване и плакала.

Тоня втайне давно проклинает все свои глупые детские мечты, которые чуть не разрушили счастье, до сих пор царящее в их семье, чувствует себя виноватой. Теперь эмоции накладываются одна на другую, сматываются в неразрывный клубок. Ей хочется плакать, хочется сбежать или чтобы мама отсутствовала ещё пару дней... Но это слишком эгоистично. Стыдно так думать.

«Она должна быть...» — мысль спотыкается, тормозит, Тоня отчаянно не желает её додумывать... Но ловит огорчённый взгляд, который тайком бросает на неё мама, и окончание выстраивается само собой: быть стойкой и сильной.

Швабра всё ещё продолжает казаться самой прекрасной вещью на свете — её чрезвычайно не хочется выпускать из рук, однако она успешно преодолевает этот малодушный порыв и через силу, натянуто улыбаясь, подходит к остальным. Пришло и её время сыграть в игру «всё хорошо».

Она промолчит, постарается как можно убедительнее сыграть радость. Но однажды, возможно, через много лет, расскажет маме всё, что думала и чувствовала в этот момент. И никогда, никогда не будет так замалчиванием «беречь» своих собственных детей.