Десять зеленых рассветов (гет)

Талила просит родителей будить ее еще до рассвета. Вскочив с кровати и наспех плеснув себе в лицо водой из глиняного кувшина, быстрее бежит она прочь, босиком по остывшим за ночь пескам, чтобы не пропустить дивное зрелище; когда за пару мгновений до восхода горизонт, а с ним и вся пустыня окрашиваются мягким зеленым светом. А в небесах появляется отчетливо видимый круг — Найлаурту, что на языке ее народа означает «зеленая планета».

Сколько легенд, песен и преданий о ней сложено!..

— Знаешь, почему рассвет зеленый? — рассказывает ей однажды соседская девчонка, такая же смуглая и босоногая, как и сама Талила. — Найлаурту плачет, и ее слезы горизонт красят.

— Мама, папа, а почему плачет зеленая планета? — спрашивает Талила вечером.

У родителей нет ответа на этот вопрос. Они рассказывают ей совсем другие истории; о таллониуме⁽¹⁾ — основном ресурсе их планеты, настолько важном, что даже имя свое Талила получила в его честь.

— Кристаллы таллониума — это будущее топливо для космических кораблей, — как умеет, объясняет ей отец, — ученые мужи построят их, а воины полетят к далеким звездам. Нам же, ремесленникам, положено таллониум добывать.

Навсегда остается в памяти Талилы день, когда впервые родители ведут ее на космодром. Монументальные строения из бетона и стали, а также огромные, подобные горам космические корабли кажутся ей, выросшей в глиняной хижине среди пустыни, частью другого мира.

Проходит время, и Талила узнает, что люди не равны. Одним — большие дома, образование, безбедная жизнь, быть может, и полеты к далеким звездам, другим — сухой пустынный ветер, зной и тяжелый труд. Однажды ее тоже поведут работать на таллониумный карьер; этим обязан заниматься каждый представитель их сословия всю свою жизнь.

В карьере жарко, пыльно, а едкий минерал оставляет на коже рук царапины и язвы, но Талила не унывает. Она молода, полна жизни, и ничто — ни тяжелый труд, ни бедность, ни потемневшие саднящие пальцы — не способно надолго поселить в ее сердце печаль.

Во время работ в карьере девушки покрывают головы песчаного цвета косынками из грубой верблюжьей шерсти, чтобы защитить голову от палящего зноя; но Талила просит у матери кристально-белую, чтобы подчеркнуть черноту волос.

Она знает, что красива. Смуглая кожа, черные как смоль локоны, сияющие глаза-аметисты. Широкая улыбка, обнажающая жемчужинки зубов, и задорные ямочки на щеках. Талилой любуются многие.

— Почти невеста, — умиляется отец, коснувшись тремя пальцами ее лба: священный жест благословения среди ее народа. Она — позднее дитя, отцова любимица.

— Он прав, дочка. Ты расцвела, пора думать о замужестве; мы с отцом давно готовим тебе приданое, — добавляет мама. — Есть ли юноша, к которому лежит твое сердце?

Талила отводит глаза, боясь признаться даже родителям в своей тайне.

Две луны⁽²⁾ назад ходила она с подружками на базар за тканями и украшениями. Одна из них, затейница и проказница, уговорила Талилу тайно посетить ристалище — место, где соревнуются в силе и ловкости юноши-воины.

С трудом сдерживая смех, наблюдали они тайком за тренировкой, оценивая красоту и стать юношей. И упустили момент, когда один из тех, заприметив слежку, решил девушек перехитрить: тихо со спины подкрался. Подружки с испуга бросились врассыпную, а Талила на месте застыла; посмотрела тому юноше в глаза и пропала.

Казалось ей, что спит она и сон видит. Красив он был, как вольный дух, высок, янтарные глаза живым огнем блестели.

— Как зовут тебя, красавица? — спрашивал с улыбкой, с задором.

— Талила, — прошептала, чувствуя, как отчего-то быстро-быстро колотится сердце.

— А я Майто.

Так и зародилась в ее душе первая любовь.

Теперь под грубым воротом ее платья спрятан подаренный им медальон. И всякий раз, от работы отвлекаясь, оглядывается Талила и ждет, не мелькнет ли отблеск зеркала — условный знак, коим Майто, нашедший время к карьеру выбраться, ее призывает. Она отлучится якобы по нужде, чтобы, укрывшись за грудой камня, тонуть в объятьях любимого.

Майто, подхватив, всякий раз кружит ее в воздухе, словно пушинку. Улыбается, называет «желанной», перебирает пальцами ее тяжелые черные пряди. И много рассказывает: про детство свое, прошедшее в большом доме, украшенном коврами с причудливыми узорами, про учителей, строгих, но справедливых, и про мечту свою — астронавтом стать.

Талила знает, что в астронавты берут лишь мужчин из сословия воинов, и то не всех: желающий жизнь и судьбу свою с открытым космосом связать должен пройти суровые испытания и доказать, что он силен, вынослив, хладнокровен, умен и решителен. Это все про него, про Майто! — думает Талила. Он как никто другой достоин.

— Я обязательно женюсь на тебе, желанная, — клянется, преподнося ей букет лунолистника в качестве признания. — Вот вернусь из первой своей экспедиции и сразу в твой дом сам, без сватов, приду, чтобы просить руки твоей. А потом мы с тобою улетим.

— Куда? — изумленно шепчет Талила.

— На зеленую планету.

Ночью ее не разглядеть, но Майто безошибочно указывает рукой ту точку над горизонтом, где она видна на рассвете.

— Ты, верно, шутишь, — смущенно улыбается Талила. — На Найлаурту еще никто не бывал. А бабка Тунари сказывала, что не планета то вовсе, а логово великого песчаного змея, что на рассвете наш мир покидает, а каждую ночь с падающими звездами вновь в далекие пески спускается.

— Сказки это, — смеется Майто. — Планета, которую мы зовем Найлаурту или зеленой — восьмой спутник нашей звезды, по мнению ученых мужей, вполне пригодна для жизни и переселения. Предполагают, что поверхность ее покрыта богатой растительностью и деревьями.

Слово «дерево» Талиле непонятно, и Майто, наклонившись, рисует на песке нечто, похожее на очень высокий пустынный кустарник. А еще показывает ей, не обученной грамоте, как пишется на их родном языке ее имя — Талила. И его — Майто.

Тщательно стараясь запомнить каждую черточку, ночью, при свете тусклой масляной лампы, выводит она дома углем на дощечке их имена. Талила и Майто. И щеки неистово краснеют от мысли, что правильно их имена рядом расположены; так они и должны быть — рядом.

Весной вновь зацветает пустыня и Талила расцветает вместе с ней. Уже не так болят истерзанные таллониумом пальцы, когда знает она, что Майто поцелует после каждый из них. Не так страшит полуденный зной, когда вечером, едва спустятся сумерки, ждет ее новое свидание с любимым.

— Меня взяли! — ликует он, и глаза его горят ярче звезд в ночном небе. — Взяли в экспедицию!

Мечта Майто сбылась. Талила должна быть счастлива за него, но отчего-то неспокойно у нее на сердце.

— Не хочу с тобой расставаться, — обнимает, прижимаясь так крепко, как может. — А если в пути случится что?

— Тебе не о чем беспокоиться. Наш космический корабль — последнее слово науки и техники. Да и экспедиция продлится недолго — всего десять рассветов. Пообещай, что будешь встречать каждый из них и махать зеленой планете рукой, — улыбается Майто. — А когда вернусь, убедившись, что новый дом пригоден для жизни, упрошу начальство, чтобы позволили мне тебя с собою забрать.

На космодром в памятное утро отправки экспедиции Талила идет в своем лучшем платье; красном — символе радости и торжества. Снимает с волос косынку и, сложив в несколько слоев, повязывает ему на запястье, как оберег.

— Обещаю, — повторяет, глядя Майто в глаза, — каждый рассвет встречать в ожидании.

— Я скоро, желанная.

Талила держит слово. Десять, девять, восемь... Всякий раз, видя поутру зеленую планету, отчаянно машет рукой. Майто не видит ее, она знает, но сердцем должен чувствовать ее любовь и поддержку за тысячи звездных миль.

Семь, шесть, пять. Талила решается рассказать родителям о Майто. Им страшно — от мысли, что воин-астронавт может увезти их сокровище так далеко, в неизведанный мир. Она обнимает отца и мать, обещает никогда не забывать и каждый рассвет искать родную планету на горизонте. Интересно, какого цвета видится она с Найлаурту? Желтой, в тон бессчетным пескам?

— Главное, чтобы ты была счастлива, дочка, — ласково добавляет отец.

— Я буду, — обещает Талила.

Четыре, три, два, один. Должно быть, Майто уже достиг зеленой планеты, уже видел ее леса и деревья, а теперь спешит к ней обратно.

Заветным утром Талила все в том же красном платье спешит на космодром (хоть и знает, что за пропуск работы ее ждет наказание). Там на удивление пусто и безлюдно. Почему, отчаянно думает она, никто не спешит встречать? Прибытие космической экспедиции — великий же праздник.

— О подготовке к скорому прибытию астронавтов никаких распоряжений не поступало, — скупо бросает ей диспетчер, когда, измученная ожиданием, смогла наконец она пробиться к посту в здании управления.

— Как так? — недоумевает Талила. — Майто сказал же точно: десять рассветов. Может, я неправильно сосчитала?

Но и на следующий рассвет корабль не возвращается. Как и на позаследующий. Она не сдается, пытаясь разузнать хоть что-то о его судьбе.

Жителям ее поселения, большинство из которых — ремесленники и труженики таллониумных карьеров, об астронавтах ничего не известно. Талила пробует выспросить у представителей высших сословий, надеясь найти хоть крупицу информации.

С ней не хотят разговаривать. Ее прогоняют.

— Какое тебе, ремесленнице, до астронавтов дело? — грубо бросают ей в лицо.

— Там мой суженый, — упрямо отвечает, игнорируя грубость.

— Выдумщица. Ремесленников не берут в астронавты. А если кто из воинов поиграл с тобою да жениться после обещал, то глупа ты, раз поверила.

Майто не такой, твердит сама себе Талила, глотая слезы. Он не лгал ей; что-то, видимо, случилось в пути.

С момента отправки экспедиции проходит двадцать рассветов. Она по-прежнему ждет, встречая каждое утро с надеждой. Просто чуть задерживаются астронавты, бывает, шепчет Талила. Майто вернется. Обязательно.

Тридцать рассветов. Сорок. Пятьдесят. Затем три, четыре луны. Талила становится бесцветной тенью. Карьерные работы днем, вечерами — бесплодные попытки прясть или расписывать глину, а ночами — тревожные сны. И снится ей ее Майто, который то рукою машет и просит: «Дождись!», а то прощается с нею навеки.

— Его больше нет, дочка, — устало произносит мама и, гладя по черным кудрям, добавляет, — пожалуйста, смирись.

— Не верю! — хочется кричать Талиле. — Чувствует сердечко, жив он, мой Майто.

Со дня отправки космической экспедиции проходит более двенадцати лун. Вновь проливаются долгожданные весенние дожди и зацветает пустыня. Но Талила не ходит более по утрам любоваться на окружающий мир; не желает видеть на рассвете зеленую — холодную и враждебную теперь — планету.

— Талила-то, дочь Нилита, видно, с ума сошла, — шепчутся злые языки. — Стольких достойных юношей отвергла!..

— Молодая да гордая, — вторят им другие. — Вот померкнет ее юность да красота, знать будет.

А к чему они, красота да молодость, с горечью думает Талила, если и разделить их не с кем?.. Время считает она теперь не в лунах даже, а в веснах. Две, три весны, которые она одна, без Майто встречает, четыре, пять...

— Заклинаем тебя, одумайся, — умоляют ее родители. — Все подруги твои уже детей нянчат. Жить прошлым — дурное дело.

Но не хочет Талила свою любовь предавать, не желает ни с кем ни ложе делить, ни жизнь; стало быть, такова судьба, — твердит себе и, стиснув зубы, вновь собирает горящими от боли пальцами куски таллониума, — одной свой век коротать.

На десятую весну смертельно заболевает мама.

— Пообещай мне, — умоляет она осипшим слабым голосом, — что не останешься в девах. Вон, Дорк недавно овдовел, обещай, что выйдешь за него, коли позовет. Духами пустыни поклянись!..

Растирая рукавом текущие по смуглым щекам слезы, Талила сдается; клянется исполнить последнюю волю ее, целуя на прощание морщинистые мамины руки.

И после не смеет нарушить клятву. Ее свадьба назначена на исход второй луны после похорон.

Идя под венец — последней из дев своего поселения — она уже не плачет. Перед нанесением по свадебному обычаю красного порошка из киновари на лицо Талила смотрится в отполированную серебряную пластину и как никогда понимает, что она уже не та цветущая юная дева-ремесленница, что любила астронавта и воина Майто.

Надо признать, — шепчет с тоскою Талила, — Майто больше нет, погиб, сгинул. Холодный ли космос стал ему могилой или обрел он на зеленой планете под кронами деревьев свое последнее пристанище, уже не важно.

Дорк, чью супругу и малолетнего сына забрала пустынная хворь, — подходящая для нее партия. Женщины в поселении шепчутся, что никто другой и не позвал бы под венец ее, слишком засидевшуюся в девах. Талиле, можно сказать, повезло: ее новый муж в меру добр, неприхотлив в быту, не бесчинствует и не бьет. А о том, что он не Майто, она старается вообще не думать.

Своего первенца, родившегося год спустя, она мечтала бы назвать в честь Майто, но, увы, по традициям ее народа женщина не имеет права выбирать имя сыну — это привилегия мужчин (матерям же позволено называть лишь дочерей). Мальчик получает имя Дорк-младший, в честь отца.

Следующей, к счастью для Талилы, рождается девочка, и она называет ее Ланайни, что на языке ее народа означает «воспоминания о любви».

Дочка так напоминает Талиле себя в юности; те же вьющиеся темные волосы, те же глаза-аметисты, даже те же ямочки на щеках. Едва достигнув четырехлетнего возраста, Ланайни каждое утро бежит встречать рассветы. И всякий раз зовет ее с собой:

— Пойдем, матушка! Рассвет сегодня так красив!..

Увы, теперь Талила не любит зеленые рассветы.

Время течет неумолимо, как песчинки в часах, дети взрослеют, Талила стареет. От былой красоты ее остается лишь воспоминание, лицо покрывается тонкой сеткой морщин, а черноту волос съедает белая седина. Свое утешение она находит в детях — в цветущей и улыбчивой Ланайни, в озорнике и мечтателе Дорке.

Когда чуть повзрослевший сын с энтузиазмом рассказывает ей, что желает стать астронавтом, Талила хочет первым порывом умолять его не делать этого — космос уже отнял у нее одного дорогого сердцу человека, забрать второго она не позволит! — но потом облегченно выдыхает, вспоминая, что мужчин из сословия ремесленников по-прежнему не берут в астронавты.

На космодром она больше не ходит, даже в честь знаменательных не только для их селения, но и для всего народа событий — отправки новых экспедиций к далеким звездам и планетам. Про ту, в которой сгинул ее Майто, люди уже позабыли — много лет минуло, да и не первая то пропавшая космическая экспедиция. Каждый астронавт знает, чем рискует, соглашаясь покинуть родную планету; вечная слава первооткрывателя или безвестная смерть в холодном космосе — третьего не дано.

А тем временем Найлаурту так и манит умы, и находятся все новые и новые смельчаки, готовые поставить на кон все. А может, думает иногда, сглатывая подступивший к горлу ком, Талила, и нет ее вовсе? Может, вожделенная зеленая планета — лишь туманность, мираж, отблеск рассветов, что каждое утро восходят над пустыней? Иллюзия, коварная, как дух зыбучих песков, что влечет путников обманчивым блеском таллониума, а потом губит, увлекая за собой в недра?

Ланайни рисует углем на дощечках деревья — то есть очень высокие кустарники, ведь когда-то мама научила ее рисовать их; и Талила с любовью обрабатывает мазью пальцы дочери, уже загрубевшие от таллониума — к ремеслу ей, как и всем детям их сословия, пришлось приступить рано. Дорк-младший покидает дом задолго до рассвета, чтобы собрать в пустыне первые цветы лунолистника и подарить их Мирее — юной красавице из их поселения. Талила улыбается — ее мальчик уже совсем взрослый.

На свадьбе сына два года спустя она не плачет, как когда-то и на своей собственной. Мирея не только хороша собой, но также добра и прилежна в работе; она станет Дорку хорошей супругой.

Мечты юности почти забыты, но все же Талила не может удержаться от просьбы сыну назвать первенца Майто, и тот соглашается, хоть и не знает причины странного желания матери.

А вот на свадьбе Ланайни она все же роняет слезы — избранником дочери стал купец из далекого западного королевства. Сердце Талилы обливается кровью от скорой разлуки, Ланайни же улыбается, стирая пальцами мамины слезы, и обещает прибыть с караваном так скоро, как ее супруг изволит отправиться в новое торговое путешествие. Талила дарит ей золотые серьги и браслеты — почти все из немногих своих украшений, также несколько перемен одежды, выполненную собственной рукой парчовую вышивку, и отпускает с миром.

Годы бегут, сменяют друг друга весны и лунные циклы, Талила уже глубоко стара, почти слепа и более не работает в карьере по добыче таллониума. Супруга своего схоронила она уже более пяти весен назад — после продолжительной болезни Дорк-старший тихо скончался в их глиняном доме, и Талила вполне искренне его оплакала. Потом перебралась к сыну и Мирее, а чтобы не нахлебничать, прядет пряжу, часто наощупь из-за старческой слабости глаз.

У нее четверо внуков, трое — дети сына, и старшего, как и просила мать, он назвал Майто; и иногда старой Талиле чудится, что видит в нем она черты своего навеки сгинувшего возлюбленного. Четвертого же внука видала она лишь единожды, и чувствует сердце, в последний раз — слишком слаба стала, не доживет до следующей весны, когда караваны с западных земель вновь двинутся в путь.

И вот однажды слышит Талила разносящийся с улицы шум. Позже вбегает Майто, уже почти возмужавший, врывается в темноту их глиняного дома, где прядет она под слабым светом лампадки да Рони, младшенькая, что еще не трудится на карьерах, пытается расписать глиняную миску киноварью.

— Бабка Талила, Рони, там астронавты вернулись!

Внучка тут же бросает работу и бежит за братом следом. Талила провожает их усталым взглядом; дело молодое — астронавтов встречать. Когда-то она сама была такой же; а теперь много лун уже как не следит, кто и в какие экспедиции направляется.

Оживление, слышимое с улицы, позволяет предположить, что случилось нечто неординарное. Но Талила спокойна — спросит у Дорка вечером. Лишь раз ее сердце взволнованно трепыхается, когда слышит она слово Найлаурту... Неужто кто-то сумел исполнить мечту ее дорогого Майто?

Талила прядет дальше, клубок нитей почти готов, когда в дом вновь взрываются Майто, его младший брат Лоттер и Рони.

— Бабушка, не поверишь, что видели: астронавт, статный, высокий, по виду воин, в дом твой отчий заброшенный стучался. Талилу искал, спрашивал!

Веретено вдруг падает из внезапно ослабевших рук. Наваждение! Коварные духи пустыни с ней играют, воспоминания былых лет ворошат...

Стук в дверь, и вот одна из соседок, что глаз с молодого астронавта не сводит, указывает в ее сторону.

— Вот, достопочтенный, искали Талилу — я вас к ней и привела.

Почти слепым взором пытается разглядеть Талила знакомый смутно силуэт. Это он, он! Ее Майто, ни на миг за прошедшие годы не состарившийся.

— О вольный дух... желанная моя, ты ли это?..

Он опускается рядом, обхватывая руками ее морщинистые щеки. На запястье его — все тот же белый платок, что сама Талила весен уж пятьдесят назад ему на удачу повязала. И думается ей, что так и приходит смерть — в облике любимого; много она пожила, многое видела. Напоследок смилостивились над нею духи песков и показали дорогой сердцу образ...

И не знает она, как разрывается от горькой боли сердце Майто, для которого всего десять рассветов и минуло. И всякий раз, как часы отсчитывали наступление нового дня, Майто, несясь на сверхсветовой где-то по просторам Вселенной, вспоминал свою Талилу. Десять рассветов — это совсем не много; пусть желанная полюбуется ими, пусть подождет.

Он представлял, как сойдет с трапа корабля и как Талила, юная и цветущая, бросится в его объятия. Как вручит ей припасенную ветвь ивы — такую же тонкую и гибкую, как и она сама, чтобы показать, что ждет ее на далекой зеленой планете, как позовет с собою, чтобы там, в бескрайних полях и лесах вместе строить новую жизнь...

О том, что одни сутки в полете равны годам на его родной планете, снарядившие экспедицию ученые ему не сообщили.

1) Вымышленный автором минерал, который добывается в твердом виде, а позже перерабатывается в жидкое топливо.

Вернуться к тексту

2) Среди местного (особенно неграмотного) населения распространено иное название единиц времени: сутки считают в рассветах, месяцы — в лунах, года — в вёснах.

Вернуться к тексту