Голубой бархат, синий бархат (джен)

Пальцы Делфин коснулись бархатного плаща и на мгновенье замерли. Плащ был голубым, как подобало женщине из рода графов Вудвардов, цветом герба которых с давних пор был синий. Не светло-розовым, как подобало женщине, вошедшей в род Марлонов. И не серым или коричневым, как подобало вдове по прошествии глубокого траура ⁽¹⁾.

Со смерти бедного Доминика же не прошло и года... Глубокий траур должен был окончиться только следующей зимой. А это означало, что бархат, даже белый, Делфин неприлично было не то что надевать, но и брать в руки.

Теперь, окончательно поверив, что вскорости (ведь полгода пролетят быстро, не так ли?) родится дитя, Делфин старалась не подниматься без нужды с постели. Старалась отдыхать побольше, читать молитвы почаще и не думать ни о поджимавшей губы матери, ни о Конраде, которого эту неделю Делфин боялась навещать. Она старалась лежать побольше и молиться, и радоваться, что узурпатор более не звал её к себе. Присылал апельсины и иные кушания со своего стола, справлялся о её здоровье через своих слуг, ставил в известность о ходе подготовки к свадьбе Делфин с Диего... Но не звал. И это приносило Делфин больше облегчения, нежели что-либо ещё.

Только сегодня ей пришлось нарушить своё уединение и отправиться на примерку подвенечного платья вместе с сёстрами, братом и матерью.

С того разговора Делфин с узурпатором прошла только неделя, а до свадьбы молодой вдовы Делфин Марлон, урождённой Вудвард, с Диего Фараколло, которому узурпатор недавно даровал титул герцога, оставалось всего лишь два дня.

Делфин в жизни не подумала бы, что брак возможно устроить так быстро, но для узурпатора, кажется, не было ничего невозможного. Какая-то неделя — и был украшен к венчанию собор (подумать только — второе венчание Делфин планировалось в соборе святого Игнасиаса, там, где прежде венчали лишь членов королевской семьи), разосланы приглашения и подготовлены наряды и драгоценности для Делфин и её родни...

Для Делфин пошили платье из нежно-голубой с золотыми узорами парчи, нижнюю рубашку с кружевными воротом и манжетами, семь нижних юбок, украшенных не менее роскошно, нежели платье — и Делфин было страшно даже подумать, сколько швей и золотошвеек над этим всем трудилось, — и приготовили золотую ретикулу, изящные туфли из голубого бархата и тончайшую фату...

Делфин прежде уже доводилось надевать наряд невесты. Тогда платье тоже было голубым -Делфин тогда своими руками вышивала на нём белую сирень, то растение, на ветвях которого была повязана её именинная лента⁽²⁾. Теперь же на голубом платье сияли золотые розы и апельсиновые деревья. Да и сама свадьба Делфин с Домиником была куда скромнее, беднее, хотя вся роскошь и блеск полагались скорее уж девице, впервые надевавшей подвенечное платье. Вдове же, коль уж ей понадобилось вновь выйти замуж, следовало отказаться от роскоши и пышности в день повторного венчания...

Для Джульетты и Анны были пошиты зелёные⁽³⁾ платья, для Огастина (и, кажется, для Конрада, пусть Делфин не была уверена, что то, что она видела у портних, предназначалось именно Конраду) — синие, словно щит герба Вудвардов, бархатные дублеты и штаны по майнодийской моде, а для матери — вдовий белый наряд, украшенный серебряной вышивкой по подолу и вороту.

Всё было красиво. И очень дорого. Дороже, чем всё, что могли себе позволить Вудварды последние... лет триста, вероятно.

— Тебя ведь не выдают за него насильно? — поинтересовался Огастин, когда они с Делфин оказались наедине в одной из комнат, где портнихи проводили примерку, и, спросив это, тут же нахмурился. — Мы никогда не были близки, но... ты только скажи, и если тебя выдают замуж против твоей воли — я найду денег, чтобы сесть на корабль, и мы сможем сбежать из Неймарры!

Кажется, Огастин впервые говорил ей больше пары слов с самого исчезновения Абелин...

Делфин мягко улыбнулась младшему брату. Когда он так хмурился, вид у него, пожалуй, становился презабавный. Впрочем, Огастин ведь был ещё совсем дитя, подумала Делфин с нежностью. Забавное и наивное дитя, которому и в голову не приходило, какие последствия мог повлечь за собой такой побег.

Да и... Разве у Делфин могла быть своя воля? Быть может, сыновья дворянина ещё могли себе позволить её иметь, но дочерям дворянина следовало подчиняться воле родителей или братьев, а потом — воле мужа, если таковой находился. Или воле монарха... Или кого-либо ещё, кто брал её под свою опеку. Разве было в этой игре под названием «жизнь» место для воли знатной дамы?..

Жизнь и роль знатной дамы, в конце концов, сильно отличалась от роли шахматной королевы. Жизнь и роль знатной дамы были скорее похожи на роль пешки. Той, которую с лёгкостью сметут с игровой доски и даже не заметят. Той, которой не полагалось права думать и действовать самостоятельно, если только не в защиту более важных фигур.

— Не бойся, братец, я выхожу замуж добровольно, — улыбнулась Делфин и ласково потрепала Огастина по щеке. — Для бездетной вдовы большое благо снова выйти замуж.

Её слова Огастина, кажется, не слишком убедили. Он хотел сказать что-то ещё, но тогда на пороге вновь возникла швея и, перепугавшись отчего-то присутствия Огастина, немедленно выпроводила его вон.

На следующий день узурпатор отпустил из-под стражи Конрада.

Делфин не могла поверить своему счастью. Неужели, названная сестра узурпатора уже была в столице?.. Неужели, она смилостивилась над Конрадом, и теперь у Вудвардов был неплохой шанс вновь оказаться на белом шахматном поле?..

Беспокоило Делфин другое: за пару часов до появления Конрада на пороге их столичного дома Огастин слышал какие-то звуки, знакомые ему ещё с Ториада, и сильно взволновался. Огастин всё твердил матери и младшим, будто бы очень похоже порой ревел какой-то дикий зверь где-то в окрестностях Ториада, и, вновь проявляя ужасное упрямство, не желал слышать никаких разумных доводов против этого.

Его, казалось, не смущало ни наличие у узурпатора драконов, что могли довольно громко реветь, ни того, что, быть может, это вообще завывал ветер — ведь больше никто из Вудвардов не обратил на этот звук никакого внимания... Но Огастин пришёл в такое возбуждение, что матери насилу удалось запереть его в спальне. Впрочем, Огастин и там не желал замолкать... В конце концов, Делфин не выдержала и, сжалившись над младшим братом, упросила мать позволить тому позавтракать вместе со всеми.

Семья, когда Конрад пришёл домой, тогда только-только села завтракать. Вышла даже Делфин, которой, накануне свадьбы с герцогом Фараколло, хотелось провести побольше времени с семьёй. Тем более, что последние два дня её почти не тошнило, и она могла спокойно вдыхать ароматы свежего хлеба или ветчины...

Конрад, вернувшись из тюрьмы, пребывал в не слишком хорошем настроении духа, и не выглядел сколько-нибудь довольным своему освобождению, но Делфин, присмотревшись к нему, нашла, что измождённым он тоже не выглядел. Уставшим скорее. Небритым, обросшим, неопрятным и не вполне чистым, но точно не измождённым. Не голодным... И на лице и руках его не было синяков...

Мысленно Делфин поблагодарила небеса за то, что Конрад вернулся к ним невредимым, и что узурпатор сдержал слово и не причинил Конраду, до возвращения своей названной сестры, никакого вреда, но с губ Делфин так и не смогли сорваться даже сколь-нибудь вежливые слова приветствия. Мать и вовсе отчего-то казалась ещё более суровой и недовольной, нежели обычно.

Завтрак прошёл в атмосфере ещё более тяжёлой и неприятной, чем бывало раньше, и Делфин, доев засахаренный апельсин, поспешила уйти в свои комнаты — молиться, вышивать казулу и думать о свадьбе и о благополучии своего ребёнка, а не о том, почему снова сердилась мать, почему у Конрада к концу трапезы лицо стало почти что каменным, почему Огастин волновался и на что он надеялся.

Вышла из своих покоев Делфин только тогда, когда из гостиной послышались крики. Конрад что-то кричал, Огастин что-то кричал, мать что-то кричала...

Делфин неторопливо, стараясь не дать своему ребёнку повода почувствовать себя нехорошо, подошла чуть ближе к гостиной, чтобы расслышать, о чём они спорили так пылко, и заметила рядом Джульетту и Анну. Джульетта стояла почти у самой двери, хмурая и бледная, а у Анны дрожали губы. Заслышав шаги Делфин, обе девочки обернулись. Джульетта, впрочем, вскоре вновь повернулась к двери.

— Почему они ругаются? — едва не плача спросила Анна у Делфин и обняла себя за плечи. — Конрад больше не в темнице, ты выходишь замуж, и у нас не отберут Ториад. Всё ведь теперь хорошо. Почему они ругаются?

— Это потому что Абелин сбежала, это всё из-за неё, — отрезала Джульетта и нахмурилась ещё сильнее. — Гасти не был таким до её побега. И Конрад тоже никогда прежде так сильно не злился. Только матушка.

Анна едва слышно всхлипнула и, утерев украдкой слёзы рукавом, подошла к Делфин и, обняв её, беззвучно заплакала.

А Делфин вдруг подумала, что вместо Огастина, пожалуй, раньше злилась Абелин. И при мысли о ней стало грустно. Как там она поживала? И пусть Делфин не была уверена, что не сердится на эту своевольную девчонку, они всё же были сёстрами. И Делфин очень хотелось надеяться, что Абелин была ещё жива.

Делая первые шаги по чёрно-белому мраморному полу собора святого Игнасиаса, одетая в подвенечное платье Делфин, поддерживаемая под локоть Конрадом и чувствующая за спиной шаги своей матери, ужасно боялась оступиться. В доме семьи Марлон тоже были мраморные полы... Тоже по-шахматному чёрно-белые. И однажды, когда Делфин, неловко оступившись, привела свою жизнь на чёрную клетку, одежды её уже окрасились в красный.

Второго своего ребёнка Делфин теперь боялась потерять больше всего на свете.

Конрад выглядел бледным и ещё более уставшим, пусть даже сбрил появившуюся за месяцы заключения бороду, отмылся от грязи и оделся в роскошную одежду. В конце концов, эту ночь, знала Делфин, Конрад не спал. Никто из Вудвардов не спал, на самом-то деле. Конрад ругался с матерью, ругался с Огастином. Огастин тоже ругался с матерью, и мать выговаривала им обоим...

Ссора после завтрака не продлилась долго — тогда все трое разошлись по своим комнатам. Огастин хлопнул дверью и из его комнаты послышались не сдерживаемые рыдания, Конрад позвал служанку и приказал немедленно поставить греться воду, а мать принялась громко молиться, словно напоказ... И Делфин, обрадованная тому, как быстро всё завершилось, поспешила увести девочек к себе, чтобы хотя бы немного их отвлечь. Но после ужина ссора разгорелась с новой силой. Тогда Огастин порывался сбежать из дома на поиски источника утренних знакомых звуков, Конрад, что уже успел побриться и принять ванну, а потому пребывавший в гораздо более хорошем расположении духа, неловко пошутил, мать, как и всегда, что-то недовольно сказала, и нервозность Огастина довершила дело.

Всю ночь в гостиной надрывался Огастин — теперь голос у него звучал хрипло, и сам он выглядел ещё более нервным, чем в последнее время. Конрад бушевал, ругался на мать, на своего наставника, погибшего так некстати, на Абелин, на виконта Прайнора, что не мог выбрать кого посговорчивее «этой дряной девчонки», на Огастина, на Делфин, на узурпатора... Мать выплёвывала злые слова. И об Абелин, и об Огастине, и даже о Конраде. Делфин тогда ужаснулась тому, что во время этой ссоры мать сказала Конраду, что тому следовало погибнуть в драконьем пламени как воин, а не сидеть в плену, подобно трусам, и прикрыла уши малышке Анне. Вовремя, пожалуй, так как Конрад от этих слова пришёл в ярость.

Стоило ли удивляться, что Делфин, Джульетта и Анна эту ночь тоже не спали? Джульетта, как и утром, всё ворчала на Абелин, которая испортила то хрупкое подобие мира в их семье, а потом, поддавшись примеру Анны, и сама заплакала и прижалась к Делфин. И только беспокойство о том, как будет выглядеть её лицо утром во время свадьбы, не позволило Делфин разрыдаться вместе с сёстрами.

Герцог Фараколло, предположила Делфин, когда они с Конрадом в первый раз свернули на пути к алтарю, стоял, как и полагалось, неподалёку от двойного генуфлектория. Он, вероятно, был одет красное с золотом, и смотрелся, должно быть, весьма недурно. Делфин полагала, что она, должно быть, не вправе думать о его внешнем виде что-то большее.

Рядом с герцогом Фараколло должны были стоять двое — мужчина, который был или мог называться ближайшим его старшим родственником, и женщина, имевшая подобный же статус. Вероятнее всего, рядом с герцогом Фараколло встанет узурпатор. Но кем могла быть женщина, Делфин никак не могла представить...

И Делфин сосредоточилась на чёрно-белом мраморном поле, на своих неспешных шагах и на том, как струился за ней шлейф нежно-голубого с золотом платья. И на удобных туфлях из голубого бархата...

Очнулась от этих мыслей Делфин только тогда, когда Конрад почти до боли сжал её руку. Делфин вздрогнула и подняла взгляд. Там, впереди, рядом с двойным генуфлекторием, на который Делфин и герцогу Фараколло предстояло опуститься, действительно стоял сам Диего Фараколло. И немного позади него действительно стоял узурпатор. Однако ещё позади Диего Фараколло стояла Абелин.

Абелин в ярко-синем бархатном плаще⁽⁴⁾.

Абелин, которой, как заметила Делфин, кажется, при взгляде на мать, брата и сестру, захотелось спрятаться за узурпатора. И всё же Абелин не сделала ни шагу назад. Лишь вздёрнула гордо голову. И лицо у неё сделалось почти такое же каменное, как порой бывало у Конрада.

1) В этом мире цветом траура является белый, но серый и коричневый считаются уместными при полутрауре

Вернуться к тексту

2) Именинные ленты — традиция неймаррского севера, по которой на рождение ребёнка изготавливаются две ленты, одну из которых мать повязывает на один из предметов в доме, а вторую отец повязывает на ветвь дерева или куста в саду или лесу

Вернуться к тексту

3) В мире, где происходит действие, зелёный цвет, символизирующий природу и женское начало, чаще используется для женских платьев, тогда как красный, цвет крови, и разбавленный красный, розовый, преобладают в мужской одежде

Вернуться к тексту

4) В Неймарре на торжественных или религиозных мероприятиях принято, чтобы женщина носила или зелёный, или как бы разбавленный цвет своего рода

Вернуться к тексту