Re animae (гет)

Утро было пасмурным, и Гермиона с трудом проснулась, проклиная работу, которая всегда начиналась так рано. Она с закрытыми глазами почистила зубы, будто это помогло бы ей выспаться. А вспомнив, что сегодня она дежурит по неотложной помощи, Гермиона простонала. Ни сна, ни отдыха. Иногда она ненавидела свою работу так же сильно, как иногда любила. Но, так или иначе, она не знала другой жизни.

Запретный Лес вернул ей спокойствие, и за это она была ему благодарна. Она услышала звук ключа, проворачиваемого в замке, и шаги. Пришел Северус. Он заглянул в комнату, кинул ей доброе утро и прошел на кухню. Снейп хорошо варил кофе, и это устраивало Гермиону.

Они молча сидели за столом. Северус смотрел в окно. Гермиона на кофейную чашку.

Снейп не думал тогда, что не пройдет и месяца, как он спросит Гарри Поттера, куда она подевалась, и с радостью узнает, что она осталась в Лондоне. Он не знал, что весь этот проклятый месяц она будет мерещиться ему повсюду. Что по вечерам он будет тянуть огневиски, сидя напротив ее кресла и пытаясь представить, что она вернулась. Что он закроет наглухо ту комнату, где она устроила лазарет. Пусть бы там все оставалось, как было. А Дамблдор так и не обретет покоя и вернется на портрет, и Снейп выставит поганца в глухую кладовку, а потом вернет его обратно. Глупо во всем обвинять старого иезуита. И Дамблдор, в своей хитровыкрученной манере выбрав одному ему известное время, скажет Снейпу, что Гермиона не помнит его. Помнит, что он профессор, но не помнит, что было между ними. Не любит его, если и любила когда-то. Самое дорогое… А еще он говорил, что если что-то выросло на этой почве, то сможет вырасти снова. Северус знал одно — никого в целом свете нет упрямее профессора Снейпа.

Прошел год. Гермиона помнила, что сегодня был тот самый день, когда она отправилась в Запретный Лес. Но кроме памяти больше ничего не беспокоило — не болела правая кисть, не приходили призраки. Ничего. И Северус был рядом.

Она тогда вечером возвращалась домой со смены, смотрела себе под ноги и думала о том, что завтра выходной, и можно было бы съездить за город. Поэтому она увидела Северуса только тогда, когда почти уткнулась ему в грудь. Отошла на шаг. Подняла голову.

— Здравствуй, Гермиона.

— Здравствуйте, профессор. Что-то случилось?

— Нет. Пришел посмотреть на тебя.

Она равнодушно пригласила его в дом. Снейп молчал, молчала и Гермиона. Он подошел к книжным полкам и взял справочник по лекарственным средствам, медленно листал страницы, чтобы чем-то себя занять. Гермиона приготовила чай.

— С сахаром, профессор?

Снейп неуверенно улыбнулся:

— Нет. А ты? Пять кусочков?

— Нет. Я никогда не любила сладкий чай.

Они просидели до полуночи. И никого не удивляло и не раздражало то, что они сидят и молчат. Северус рассматривал книги. Гермиона блуждала в интернете. Снейп не мешал ей, и она не стала его выставлять. В полночь Северус ушел сам. Потом появился утром и проводил ее на работу. И установилось какое-то молчаливое соглашение — она виделась с ним каждый день, она привыкла, что идет с ним на работу. Длинный, худой и черный профессор Снейп в современном Лондоне. Гермиона привыкла, что он провожает ее домой или просто ждет у подъезда, это зависело от того, насколько он был в тот день занят в Хогвартсе. Иногда он оставался на ночь, и Гермиона стелила ему на диване в гостиной. Ей было не интересно, а иначе она могла бы увидеть, как лежит он полночи, не смыкая глаз, и смотрит в окно.

Снейп хорошо помнил, как через месяц она снова стала звать его Северус. Но не так, как звала тогда, в Хогвартсе — напевно грассируя, и ему казалось, будто имя его — сверкающий на солнце белый-белый снег. Нет. Она говорила «Северус», и ему слышалось, что один из многих Джеймсов, Оливеров, Оскаров и Майклов, что окружали ее. Он не пытался напомнить ей прошлое. Он хотел снова стать нужным ей.

Гермиона помнила, как в начале декабря она вышла из больницы в зимнюю ночь. Как падали с неба крупные снежинки, как танцевали в свете фонарей. И Северус сидел на лавочке в темноте, и на плечах, и на голове его лежал снег и не таял. Что-то кольнуло у нее в груди. Он казался застывшей статуей. И, наверное, совсем замерз. И Гермиона подошла к нему, тронула за ладонь — ладони Снейпа были горячие, и он вскинул на нее глаза и спросил: «Идем домой?» Тогда она впервые шла и говорила, говорила всю дорогу до дома. Про своих пациентов и болезни, про то, кто как принимает смертный приговор, про детей, которые ни в чем не виноваты… Она говорила не столько с ним, сколько говорила вообще, но было приятно, что Северус шел рядом и молчал. Гермионе нужно было с кем-то поделиться.

Снейп в тот вечер радостно улыбался себе под нос и думал, что пусть она говорит о медицине сколько ей угодно, лишь бы она говорила ему. Он читал учебники и руководства, путался во внутренних болезнях и в наркотических анальгетиках, но он справился, потому что хотел знать, что она пытается ему рассказать. Северусу казалось, что медицина, хотя и отчасти опирается на точные науки и доказательства, во многом похожа на гадание на кофейной гуще. Гермиона о медицине могла говорить часами. И что-то сверкало в ее глазах, и чуть краснели щеки — она так похожа была на ту девушку, что появилась в сентябре в Хогвартсе.

Гермиона привыкла к этим разговорам и иногда даже думала на работе, что и как расскажет Северусу. Он так много читал, что общаться с ним стало приятно, как с человеком, который кое-что смыслит в медицине.

Иногда приходили Гарри и Рон, она бывала с ними в «Трех метлах» и у Джинни. Виделась с Джеймсом и Хьюго. Гарри подарил ей сову, которую она назвала Амбу, она писала письма Джеку, Минерве и Хагриду. На Новый Год Бернард прислал ей открытку с милым сонетом Шекспира. Гермиона смирилась с тем, что существует Волшебным Мир и мир магглов, и чувствовала себя вполне уютно, бывая и тут, и там.

На Рождество Северус пригласил ее на ужин. И она согласилась. Красное вино и индейка. Рождественский пудинг. Тихая музыка. Снейп, возможно, и не совсем хорошо чувствовал себя в маггловском ресторане, но виду не подавал. Он вообще был совсем не таким, каким она знала его, когда училась в Хогвартсе. Он был больше похож на того Северуса, что нашел ее в коридоре после Последней Битвы. Гермиона пила вино, ей нравился терпкий вкус. Жаркое лето и солнце таились в бокале. Она чувствовала, как покраснели ее щеки. Снейп смотрел то на бокал, то на индейку, сегодня Гермионе не хотелось говорить о медицине, и тогда она спросила его о Хогвартсе. Он был чудесный рассказчик, и Гермиона смеялась над незадачливыми учениками. Он рассказал ей о новых зельях так, будто и она работала с ним в лаборатории, и помогала, и думала, и решала вместе с ним. Гермиона удивилась, как много она, оказывается, еще помнит. Она слушала о квиддиче и о перестановках в Министерстве, с грустью — о смерти Олливандера и с радостью — о всеобщей любимице миссис Норрис. Гермиона смотрела, как крутит он в изящных руках бокал. И вдруг сказала:

— Спасибо, Северус. Мне хорошо с тобой…

И Снейп помнил, как после ужина они шли по улицам, и он готов был идти куда угодно, лишь бы рядом с ней. А вокруг пахло праздником, люди бежали за подарками и смеялись, и поздравляли друг друга на ходу. И Снейп еле сдерживался, чтобы счастливо не расхохотаться. И он хотел сделать хоть что-нибудь. Тогда он осторожно взял ее за плечи. Так страшно ему не было и у приснопамятного Волдеморта, когда он ждал, что тот сегодня учинит с Мастером Зелий и двойным шпионом. Она могла убежать или прижаться к нему, или посмотреть карими глазами, с выражением с которым врач смотрит на неразумного пациента. Но она опустила голову и отошла на шаг, разрушив все очарование вечера. Они молчали до самого дома, и Снейп не решился остаться.

И Гермиона хорошо помнила тот вечер, когда он прикоснулся к ее плечам, и она испугалась за свое спокойствие, и отошла в смятении. Она потом по дороге искоса посматривала на Снейпа — она боялась увидеть, что он выглядит как побитая собака. И с облегчением заметила, что по-прежнему горделиво расправлены его плечи. Гермиона не хотела видеть слабого Снейпа, это не та реальность. Уже то, что он каждый день был рядом, могло привести к сумасшествию. И ей казалось, что она где-то прочитала про себя саму в Хогвартсе, про уроки зельеделия, трансфигурации, про Воющую Иву и турнир «Трех волшебников», и признала, что написано было великолепно.

Гермиона думала, что после того вечера Северус не придет. И даже почувствовала, что ей будет чего-то не хватать. Такого привычного, как наглаженный костюм, висящий в шкафу, как набор изогнутых клинков в укладке. Но Снейп пришел и, как всегда, был точен — в семь пятнадцать он постучал в дверь. Гермиона не сказала бы, что обрадовалась, но он был недостающим кусочком в мозаике ее жизни, а она любила порядок.

Снейп, как мальчишка, стоял перед дверью и думал: откроет она ему или нет. Но она открыла и сказала ему как всегда:

— Доброе утро, Северус.

— Доброе утро, Гермиона.

Он проводил ее до больницы, потом аппарировал в Хогвартс, вечером вернулся обратно. Снейп привык к такой жизни. Переложил часть своих забот на МакГонагалл и Бернарда и иногда подумывал о том, чтобы вообще оставить пост Директора. Хватило бы с него и зельеварения.

Гермиона, может быть, и прошла бы мимо Снейпа, если бы он так не выделялся на фоне бежевых стен, зеркал и стендов. Она всю дорогу думала о своем и молчала. Завтра было воскресенье, и Снейп остался на ночь. Он привык к старому дивану в гостиной, у которого от времени испортились пружины, на нем было трудно улечься, а к утру болели бока. Хотя так и так ему не спалось. Той ночью, когда он уже начал дремать, он услышал, как она зовет его — спальня Гермионы была рядом.

Гермиона ворочалась с боку на бок, то засыпала, то просыпалась вновь. Ей виделись обрывочные сны. Та пожилая женщина с инфарктом миокарда и остановкой сердца, которую Гермиона пыталась спасти. Два часа. И сердце начинало работать, и Гермиона утирала пот со лба, и с радостью смотрела на кардиограмму, где он был — ритм, пусть редкий, но был. На шею, где билась артерия. Минута — и остановка. И снова массаж сердца, и она чувствует, как под рукой ломается очередное ребро. Адреналин. Снова ритм. И снова остановка. Полчаса, час, два. Все. И эта неудачная реанимация преследовала Гермиону всю ночь. И была также неудачна, как в жизни. Потому она устало присела на кровати, свесив ноги вниз, потирая виски и, наконец, решила, что поспать не получится. Гермиона чувствовала себя совершенно разбитой. Она и сама не помнит, почему позвала тихо: «Северус…». И удивленно услышала, как он встал с дивана — попробуй не услышать такой скрип, и застыл у порога. Сорочка была расстегнута до половины, а рукава закатаны до локтя. И Гермиона поняла, что где-то она это уже видела, и ощущение дежа вю было таким сильным, что она помотала головой.

— Что случилось?

— Мне совсем не спится…

— Хочешь, я посижу с тобой?

— Нет, Северус. Пойдем в гостиную. Мне душно здесь.

Они расположились на полу, и Гермиона расставила на доске шахматы. Спрятала в ладони белую и черную пешку и вытянула кулаки перед собой. Снейп кивнул:

— Левая.

— Белые. Ходи.

— Вот так, Е2-Е4. Я не знал, что ты любишь шахматы.

— Я и не люблю. Я совсем не люблю играть в шахматы. Необходимость просчитывать каждый ход и ход через ход, и на десять ходов вперед меня утомляет. Просто сейчас я хотела бы чем-то занять голову.

— Хорошо. Твой ход.

К утру она проиграла ему пять партий. Гермиона злилась, она знала, что не так уж хорошо играет в шахматы, но думала, что не так уж и плохо. Снейп ухмылялся, ему не составляло труда ее обыграть. Но в шестой партии он зевнул ферзя и спокойно было продолжил играть дальше, когда увидел, как она зла.

— Ты в поддавки вздумал со мной играть?

— Нет…

— Ложь, наглая слизеринская ложь… Сходи по другому. Сейчас же.

— Не стану. И не нужно тут кичиться обостренным гриффиндорским чувством справедливости. Я и не думал тебе поддаваться, просто я, как и ты, не привык к шахматным партиям до утра. Ничего больше. А еще я рад, когда ты мне проигрываешь. Это подтверждает мое мнение о том, что твой разум способен великолепно запоминать информацию, но куда хуже способен эффективно ее использовать.

К его удивлению Гермиона расхохоталась, она смела фигуры с доски и перевернула ее. Она говорила через смех, и Снейп едва понимал ее:

— Ох, Северус… я уже думала ты совсем погиб… что это чучело твое приходит ко мне каждый день… но оказалось, что ты живой, ты все тот самый саркастичный профессор, которого я знала…

Северус довольно хмыкнул.

— Просто мне хватает учеников и преподавателей для упражнения в сарказме и остроумии. Я не знал, что ты по этому скучаешь, иначе бы я исправился…

— Ты мог бы исправиться, если бы перестал переворачивать кружки после чаепития вверх дном… Научился бы закручивать до конца тюбик с зубной пастой… И перестал бы ворочаться по ночам, как последний неврастеник…

— Я бы не ворочался, если бы твой диван был диваном, а не орудием средневековых пыток, но я бы смирился и с ним, если бы ты была рядом…

Гермиона перестала смеяться. Ну, а что, ты думала, будто он ходит на тебя смотреть и слушать разговоры о медицине? Северус, почувствовав ее заминку, встал с пола и протянул ей руку. Горячая ладонь. Они пили чай, а Снейп пожарил на завтрак кусок мяса, напоминающий говядину, что нашелся у нее в морозильной камере. Потом они лежали на кровати и разговаривали, пока Гермиона не перестала понимать, где сон, а где явь, и, ухватив Снейпа за руку, заснула.

Северус думал, что он будет лежать с ней рядом, пока она не проснется, но и его сморил сон.

И вот теперь они сидят друг напротив друга и молчат. Он так и не смог стать ей ближе, он помнил все, что было за этот год. Но того, что по-настоящему стоило вспомнить, было совсем мало. И тот день, когда они заснули рядом, был самым ценным его воспоминанием. Он был упрям, и чем что-то труднее ему давалось, тем упорнее он старался этого достичь. Снейп набрался отваги и спросил:

— Гермиона, милая Гермиона… — и затылок ее зажгло холодом, она больше всего хотела, чтобы он замолчал. Но Северус продолжил:

— Скажи, что мне для тебя сделать? Чтобы ты перестала смотреть на меня, как на чужого? Чтобы ты перестала вздрагивать, когда я тебе касаюсь?

— Зачем тебе это, Северус? — и тут же подумала: «Что ты несешь, Гермиона? Не нужно банальностей. Или ты не видишь, как он смотрит на тебя этими черными глазами? Как никогда ни на кого не смотрел в Хогвартсе? Нет. И она не дала ему больше ничего сказать. Резко бросила:

— Уходи, Северус.

Он не стал ничего просить. Ничего спрашивать. И она посмотрела на него с благодарностью.

Гермиона и не помнила, когда она в последний раз ходила в больницу одна. И тяжело было себе признаться, что ей не хватает Северуса. И одновременно — она чувствовала себя свободной. Никаких обязательств. Никакой бессонницы. Никакого ожидания. Ничего.

Северус быстрым шагом шел по улице и лихорадочно размышлял, что ему делать дальше. Ведь это «уходи» не оставляло ему никаких вариантов. Мерлин, да он никогда не был таким покладистым. Но она лишила его всего — молчаливых прогулок по утрам, разговоров по дороге домой, гулкого стука сердца, когда он стоял перед дверью и думал — откроет она или нет. Всего, что еще могло быть… Хорошо, что его ждал вечный Хогвартс.

День у Гермионы не задался с самого начала. Бригада была в том составе, что встречается только раз в году. И ни одно лицо в ней не радовало. Она вообще не понимала, как эти люди попали в медицину, и почему она должна была весь день смотреть на их унылые лица, делая очередное назначение. Крики и взыскания не помогали. Это было проверено.

Медицинские приметы всегда сбывались — начинать дежурство с женщины приметой во все времена было плохой. А уж начинать дежурство с того человека, которому никак не можешь помочь — вдвойне худо. Впопыхах выпитый в ординаторской кофе подступил к горлу, и Гермиона натянула маску, стараясь избавиться от неприятного запаха, его трудно было не узнать — запах распадающейся ткани и близкой смерти. Рак. Последняя стадия. Землистое лицо. Уставшие глаза. Гермиона знает, что больной ничего не хочется уже, она и в больницу приехала только потому, что на то, как она умирает, не могут больше смотреть родственники. Но у Гермионы нет никакого волшебного укола, как просит женщина тихими голосом — «чтобы я умерла». Гермионе остается лишь молчать.

Потом была смерть мальчишки шестнадцати лет — разрыв сосуда в головном мозге. Операция закончилась, не успев начаться — повреждение слишком обширное, кровотечение не остановить. И снова опускаются руки.

Гермиона пьет кофе, хотя хочется ей бренди или огневиски.

Северус в Хогвартсе мрачно смотрит на огонь в камине и также мрачно поглядывает на бутылку огневиски. Если бы только это могло помочь.

Затем — пятилетняя девочка: ничего нет страшнее, чем работать с детьми. Когда умирает ребенок, а ты пытаешься и не можешь помочь, когда трясутся руки, вмиг ставшие неумелыми, и бухает в груди сердце. И никого за спиной. Попытка помочь — неудачна. Бежать некуда. Вдохнуть и выдохнуть, и снова попытаться. А потом — радостное возбуждение, что все-таки справилась. И ты, сонная донельзя, сидишь с ребенком до утра в больничной тишине, прерываемой только шумом аппаратов.

Пять часов утра. Стоило ли вновь попытаться убежать от себя… Прикрыться чужой бедой… Подумать, что ты — в работе, а по отдельности — тебя нет… Но в эти ранние часы, казалось, от себя не скрыться, и Гермиона, наконец, признала, что он был нужен ей, как тот, с кем стоит пить кофе и молчать по вечерам, как тот, к кому стоит вернуться после дежурства, вернуться сегодня — да разве ты хотела бы после этого жуткого одиночества среди людей возвращаться в пустые и гулкие комнаты? — и завтра. И бесконечно — завтра.

Северус Снейп аппарировал из Хогвартса в четыре утра, упрямый и трезвый. Он мерил шагами улицу перед больницей и не собирался, конечно, встречать Гермиону, а то, что он здесь, это его личное дело.

Гермиона подошла к окну и увидела, как Северус Снейп — не так много в Лондоне людей, что расхаживают в мантии, медленно ходит по улице. От ворот больницы до следующего здания и назад. Гермиона постояла еще пару минут и взяла куртку из шкафчика.

Вряд ли Северус Снейп видел более прекрасное зрелище, чем мисс Грейнджер в пять часов утра в Лондоне после дежурства. Мятый хирургический костюм. Растрепанные волосы. Уставшие глаза. Снейп удивленно приподнял бровь и скрестил руки на груди.

— Да, мисс Грейнджер, Северус Снейп здесь абсолютно случайно.

— Да, Северус Снейп, мисс Грейнджер просто вышла подышать свежим воздухом. Пять утра? О, чудесное время для прогулки.

Когда она уткнулась ему в плечо, то вспомнила все так, будто это случилось вчера — темные провалы вместо глаз, запах полыни, горячие ладони, колыбельная на ночь, Осенний Бал.

Когда она уткнулась ему в плечо, Северус счастливо выдохнул, он знал теперь, что она никуда не уйдет. Он и вправду был очень упрям.

И Гермиона выдохнула напевно: «Северус…»… И Снейпу вновь показалось, будто имя его — сверкающий на солнце белый-белый снег.