История Тома Реддла (джен)

Приют Вула. Непримечательная квадратная коробка, сумрачная и пыльная, окруженная ощерившимися зубьями кованного забора, посреди которого зловеще возвышались массивные чугунные ворота. За воротами начинался серый выщербленный двор, в центре которого, словно воткнутая, стояла зеленая елка. Старое дерево, единственный источник цвета и красок в этом тягостном месте, так и не решились срубить.

Миссис Коул отчетливо помнила, как впервые ступила в это позабытое богами место, похожее на маленький безлюдный островок посреди шумного разноцветного Лондона. Ее муж, за которого она вышла по юношеской глупости в свои наивные семнадцать, не далее как месяц назад отдал концы, оставив ее наедине с убогой однокомнатной квартиркой, неоплаченными счетами и светлой верой в людскую доброту. Артур был хорошим человеком, пусть и совершенно неприспособленным к жизни. Через год после их брака он спустил все свои сбережения на приют Вула, от которого отказалось даже правительство, и только чудом удержал это место на плаву.

— Дети, Алиса! — кричал он, размахивая газетой с неприметным сообщением о закрытии приюта. — Куда они пойдут, если даже у королевы нет на них денег?

— В другой приют? — робко отвечала Алиса и мяла в руках застиранный фартук, но Артур был непреклонен.

Целый год она лелеяла надежду, что они переедут в район получше, купят небольшой домик, займутся ремонтом, заведут детишек... Но никогда она не могла и слова сказать против Артура и его решений. Не потому что боялась — а потому что уважала и находила идеи мужа добрыми и честными. Будь он другим человеком, разве бы она любила его? Да и кроме Артура у Алисы толком никого не было: родители жили в Уотфорде и сами едва сводили концы с концами, о высшем образовании ей, как женщине, не стоило и мечтать, а работа официанткой не располагала к блестящим перспективам. Вся надежда была на мужа.

А потом Артур Уилльям Коул скончался от пневмонии, ему не помогли ни лекарства, ни врачи. Он был упрямым человеком и считал, что легко справится с такой пустячной вещью, как обычная болезнь. Всевозможные увещевания Алисы и медиков не убедили Артура взять отпуск — в моменты особенно горячих споров он торопливо говорил про детей, нуждающихся в его защите, о самой Алисе, которую нужно содержать, а после тяжело и страшно кашлял — так, что жена тут же отступала, украдкой вытирая глаза. После этого Артур стремительно выходил из дома, набросив на себя синее затертое пальто и небрежно обмотав шею колючим шарфом.

Двадцать пятого ноября он скончался с температурой за сорок после тяжелой ночи, наполненной лихорадочным бредом и неистовыми молитвами Алисы. Молитвы не подействовали, лекарства тоже, и Алиса осталась одна, имея при себе жалкие сбережения, никчемную работу и сиротский приют. Неделю Алиса проплакала в их грустной маленькой квартирке с бледно-зелеными шторами, а после собрала все вещи, последний раз взглянула в косо висящее зеркало в темной прихожей и решительно вышла за порог, хлопнув дверью. Одновременно с этим оглушительным стуком кончилась ее прежняя жизнь, оставив после себя только неясные воспоминания и горечь.

Через час Алиса уже стояла у ворот приюта в своем потрепанном шерстяном пальто, обдуваемая холодным декабрьским ветром. Ворота с мучительным скрипом распахнулись, и Алиса, тоскливо оглянувшись, шагнула внутрь. Она знала, что ей все равно больше некуда пойти.

С той самой заснеженной декабрьской ночи, затопленной теплым светом фонарей, приют Вула стал ее родным домом, а она сама стала зваться миссис Коул и строго-настрого запретила себе жалеть о сделанном выборе.

* * *

...31 декабря 1926 года...

— Полотенца, несите полотенца, живо! И воду, черт вас бери, неужели вы до сих пор не вскипятили воды?! — разгневанная миссис Коул обернулась и обнаружила перед собой одну лишь испуганно сжавшуюся помощницу Марту.

Марта сначала затравленно посмотрела на наставницу, потом на мучающуюся, покрытую испариной женщину на кушетке и, спотыкаясь на ходу, унеслась из комнаты.

— Живо! — повторила миссис Коул ей в спину и отвернулась к роженице. — Давай, Меропа, ну же, — неожиданно ласково проговорила она, и только сам дьявол знал, скольких усилий стоило миссис Коул не зарычать на женщину.

Меропа пришла в их приют одиннадцать часов назад в морозный и ясный полдень. Миссис Коул видела из своего окна, как женщина с трудом держась на ногах, ковыляла к дверям здания, придерживая свой огромный, не запахнутый в пальто живот.

Уже третья несчастная с тех пор, как Коул возглавила приют. Такая же измотанная, осунувшаяся, с перекошенным от боли лицом, как и все предыдущие. Если бы не старуха Абигейл, испустившая дух с неделю назад, Алисе пришлось бы совсем туго. Ворчливая карга со сморщенным, как инжир, лицом постоянно пыталась учить всех жизни, но советы ее были бесценны. Она родилась в приюте семьдесят три года назад и была бессменным смотрителем для нескольких поколений рождающихся и уходящих детей. После смерти она оставила неплохой запас спиртного и табака, так что Алиса не раз поминала ее потом добрым словом. Еще две помощницы — Лиза и Марта — были совершенно никудышны и неуклюжи. Черт знает, что заставило их остаться в приюте, который первая из них ненавидела, а вторая презирала. Но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба.

Первый раз повидав роды, миссис Коул тряслась как в горячке, хватаясь то за роженицу, то за полотенца, то за руку помощницы и не знала, что делать и куда смотреть. Абигейл тогда кряхтела и сухо смеялась, наблюдая за девушкой. Второй раз у Алисы дрожали губы, но руки действовали уверенно, обрезая пуповину, связывающую худенького младенца и умирающую уже мать. В этот раз миссис Коул даже не поспешила встать со своего затертого кресла. Она мерно затянулась, залпом осушила стакан с джином и только после этого спустилась вниз, в выцветший черно-белый холл.

Дверь Меропе открыла повидавшая виды Марта и тут же отшатнулась. Девушка видела много умирающих женщин, падающих на колени под дверьми их приюта и умоляющих о помощи, но эта была другой. Казалось, через дверной проем вместе с ослепительным солнечным светом, рождественскими песнями и витающим в воздухе духом праздника, внутрь ступила сама смерть.

— Пожалуйста... — с нечеловеческим отчаянием выдохнула гостья и, схватившись за запястье Марты, повалилась на пол.

Ее полумертвое бледное лицо на миг осветилось надеждой, и Марта с силой сглотнула — перед ней стоял человек, обычный человек, которому нужна помощь. Ну чего она так испугалась?..

Через полчаса Меропа, лежавшая на кушетке, хрипло прошептала губами свое имя и тяжело вскрикнула, хватаясь за живот. Сироты, завидев в окна приюта новую гостью, торопливо попрятались по углам — никто здесь не любил рожениц. Грязные, больные, стоящие одной ногой в могиле, они приходили в приют, чтобы принести с собой еще один голодный рот, которому будут отдавать все самое лучше и вкусное — ведь о младенцах заботятся иначе, чем о взрослых. А еще, эти женщины кричали так сильно, так пронизывающе, будто черти сдирали с них кожу и поджаривали их на своих кострах.

Меропу дети невзлюбили особенно — она посмела разрушить ту хрупкую иллюзию праздника, которую они старательно выстраивали в собственном сознании с самого утра. Ее болезненные дикие крики раздавались в стенах приюта почти до самой полуночи, превращая и без того черно-белые мрачные залы в сцены из фильмов ужасов.

— Я принесла, принесла! — Марта в наспех повязанном на пшеничные волосы платке влетела в комнату, с грохотом опуская на стол тяжелый таз с водой, щедро расплескав ее по столу. Веснушки на ее красном от натуги лице проступили особенно ярко и плотно, от чего она стала похожа на мухомор. Следом за ней спешила шестнадцатилетняя Лиза, одна из старших сирот, помогавших Коул за кусок хлеба посвежее и иногда перепадавших ей звонких монет.

— Чудно. Тужься, дорогая, ну же! Еще чуть-чуть! — голос миссис Коул хлестнул, и роженица вновь зашлась мучительным криком. Через мгновение она стихла и что-то забормотала себе под нос, неразборчиво и быстро, хватаясь за ускользающую жизнь всеми силами своей ослабевшей души.

Марта тут же подскочила к ней, напряженно вслушиваясь в бормотания Меропы. Коул в это же время помогала узким плечикам ребенка вырваться из материнского чрева.

— Смотри-ка, кто у нас тут... мальчик! — наигранно радостно произнесла Коул через некоторое время, осторожно удерживая ребенка на весу и разглядывая его на предмет возможных повреждений.

— Что?.. — тем временем бормотала Марта, прислушиваясь к Меропе. — Том... Марволо... Педдл? Нет, Реддл! Том Марволо Реддл, да? Она сказала... — девушка вскинула голову к миссис Коул.

— Я слышала, слышала, — кивнула та, морщась от громкого крика. Малыш верещал так истошно, будто боялся, что кто-то пропустит его рождение. — Как она?

— Дышит, — неуверенно сказала Марта, снова склонившись к лицу Меропы. — Но очень слабо. Вызвать доктора?

— И священника, — бросила миссис Коул, отворачиваясь. Марта только беспомощно оглянулась на еле дышащую, но еще живую женщину, которой уже подписали смертный приговор.

Меропа умерла через час. Она металась, звала какого-то Тома, то умоляя его о прощении, то проклиная самыми черными словами. Один раз она протянула руки к Коул, глядя большими покрасневшими глазами на свое дитя у нее в руках. Наставница, опасаясь новой вспышки безумия, осторожно приблизилась к молодой матери.

— Надеюсь, он будет похож на своего отца, — пробормотала Меропа, хватаясь за халат Коул и пытаясь взглянуть на Тома. — На моего Тома... Назовите его Том. Том Марволо Реддл. Вы же помните, что нужно назвать его Том?.. И Марволо, в честь деда, в честь моего отца...

Она потянула Коул на себя с неожиданной силой, но что-то в ее глазах дрогнуло, и шаткое, едва удерживаемое сознание разбилось вдребезги. Коул едва успела отскочить, а Меропа вновь зашлась жутким нечеловеческим криком и в агонии замахала руками. Ее некрасивое лицо с крупными неправильными чертами исказилось до неузнаваемости. Коул больше не рискнула к ней подойти.

Так она и умерла — нелепо, словно испустивший дух осьминог, раскинув по кровати руки и ноги и устремив в потолок мертвый пустой взгляд. Полубезумная улыбка застыла на ее губах, обнажив ровные красивые зубы, так не шедшие к ее серому картонному лицу и потухшим глазам.

— Что за страшное проклятье, — пробормотала миссис Коул и взглянула на сморщенного малыша, который снова зашелся недовольным криком. — Умереть, даже не взглянув, не притронувшись к своему дитя...

— Что поделать, миссис Коул, — кривовато улыбнулась Марта, закрывая Меропе глаза. — Хоть имя дала и ладно...

Лиза, стоявшая рядом, согласно кивнула и неприязненно покосилась на новорожденного Тома. А младенец кричал и кричал, зовя свою мертвую мать, и шевелил крохотными ручонками, неумело еще хватаясь за отвороты халата миссис Коул. Что-то обреченное и озлобленное было в этом крике, будто ребенок понимал, какая судьба ему уготована.

— С днем рождения, Том, — ласково, как могла, сказала Коул, поправляя пеленки.

И тут произошло странное. Этого миссис Коул так и не смогла забыть до самой смерти и нет-нет да вспоминала ту ночь одинокими пьяными вечерами, заходясь непонятной дрожью и пронзительной тоской.

Маленький Том перестал кричать и ворочаться на ее руках. Он замер и уставился на миссис Коул своими темно-карими глазами. Нормальные младенцы так не умеют. Но Том смотрел молча и изучающе, не кряхтел, не пускал пузыри, не пытался улыбнуться или засмеяться, просто смотрел — да так, будто душу из нее вытягивал. А через мгновение, словно понял, что позволил себе лишнего, снова забился в руках и зашелся криком.

— Господи, — пробормотала Коул. — Господи...

Под удивленные взгляды своих помощниц она торопливо сунула ребенка недоумевающей Марте и быстро перекрестилась. Фляжка, найденная в кармане халата, оказалась как нельзя кстати.

— Запеленай его покрепче, Марта. Да, покрепче-покрепче. А ты, Лиза, позаботься о ней, — вялый взмах рукой в сторону Меропы, и Коул вылетела из комнаты, бормоча молитвы и ругая себя за жуткие домыслы.

«Ребенок дьявола, — что-то прошептало внутри ее головы, — сущего дьявола».

* * *

На утро миссис Коул, выкурив пачку крепких дешевых сигарет и приговорив не один стакан янтарного виски из запасов Абигейл, осмелилась выйти из комнаты. Эта кошмарная ночь принесла с собой мучительные сны, в которых кто-то страшно и зло смеялся, потом раздавался детский крик, а после Артур с чернильно-синими тенями вместо глаз подходил к Алисе и звал ее, звал с собой...

Страшная полночная метель, к утру накрывшая Лондон белым саваном, стихла и сменилась беспощадным морозом, пробирающимся под кожу и остервенело кусающим всех, кто не удосужился одеться потеплее. Солнце светило так ярко и светло, словно не было этих болезненных родов неизвестной женщины со странным именем, ее мертвого окоченевшего тела на пропитанных потом рваных простынях и здорового миловидного младенца, сладко посапывающего в старенькой колыбели.

Миссис Коул осторожно приблизилась к кроватке, с опаской заглянула внутрь, ожидая увидеть по меньшей мере извивающуюся змею вместо человека и облегченно выдохнула. Том спал и выглядел абсолютно безобидным. Обычные ручки и ножки, мягкий пухлый животик, темный, еле заметный пушок на голове... но что-то заворчало внутри миссис Коул — глухо и предостерегающе. Женщина еще помнила тот нечеловеческий взгляд на маленьком младенческом личике, пробравший ее до костей, и взмолилась про себя, чтобы Том продолжил спать и не открывал глаза. Но, словно наперекор ее мыслям, ребенок заворочался, дернул ножкой и разлепил наконец веки.

— Привет, Том, — миссис Коул улыбнулась дрожащими губами, неуверенно протянула младенцу руку, и тот слабо ухватил ее за палец, тут же разжав кулачок. — Ловок, — добавила она с улыбкой.

Том смотрел мимо нее, изо всех своих детских силенок пытаясь сфокусировать взгляд в одной точке.

— Ты меня вчера очень испугал, Том, — тихо сказала миссис Коул. — Но это я, должно быть, переволновалась и подустала.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Марта, бледная от недосыпа, но с неизменно дружелюбной улыбкой на лице. В руках она несла теплую бутылочку с подогретым молоком и свежие пеленки. Может быть, приют и был беден и непритязателен, но о детях здесь заботились настолько, насколько хватало сил.

— Как он? — шепотом спросила Марта, с любопытством заглядывая через плечо Коул.

— Проснулся, — так же тихо ответила наставница, словно хотела сказать: «Жив».

— Что за месяц, — затараторила Марта, — целых трое за неполные четыре недели. Будто все матери Лондона сговорились умереть при родах и сделать это в нашем приюте.

Коул только пожала плечами, и Марта продолжила говорить:

— Вы видели? — спросила она, качнув головой в сторону запыленного окна. Ее светлый локон выбился из-под платка и поймал собой задорный луч солнца.

За стеклом, раскинув пушистые изумрудно-зеленые лапы, высилась елка. Старое дерево повидало не одно поколение сиротских детей и их наставников, а потому его не стали срубать и лишь оградили невысоким бордюром, создав что-то наподобие клумбы. Снег, белым пологом покрывавший крыши домов и землю, каким-то образом не затронул ни единой хвоинки, и елка зеленым пятном торчала в окружении всего этого снежного великолепия. А на ее лапах таинственно поблескивали хрупкие кристаллики льда.

— Что это? — нахмурилась миссис Коул и сильнее сжала прутья кроватки. Снова внутри шевельнулось это тяжелое и неясное предчувствие.

— Помните, дети делали ледяную скульптуру, наставница? На той неделе еще. Пытались сделать Санту, а получилась бесформенная глыба льда, — Марта легко улыбнулась. — Вчера во время метели скульптура упала и разбилась. Честно сказать, не знаю, как выстояло само дерево, но...

— Как лед оказался на елке? — перебила ее Коул.

— Никто не знает, наставница, — Марта развела руками. — Говорят, это новогоднее волшебство.

— Волшебство... — одними губами повторила миссис Коул и взглянула на Тома. Тот блуждал рассеянным взглядом по комнате и пытался комкать одеяло в маленьких кулачках.

А елка так и стояла посреди двора, собирая на себя восхищенные взгляды детей, высыпавших утром на улицу, чтобы поближе рассмотреть невиданное чудо. Пушистая и блестящая, как одна большая странная снежинка, она свежо сверкала в лучах утреннего солнца, будто обсыпанная хрусталем. Дети что-то восторженно говорили друг другу, разом позабыв про жутко кричащую ночью пришлую женщину и новорожденного.

Наверное, это было единственным светлым воспоминанием, которое миссис Коул могла бы связать с рождением Тома и всей его последующей жизнью в приюте. Вспоминая потом то утро в особо тяжелые и черные дни, она закрывала глаза и настойчиво продолжала верить — верить в то, что шанс еще есть, что этот мальчик когда-нибудь все-таки вырастет хорошим человеком.

Если бы она знала.

— Тебя зовут Том?

— Меня зовут Том.

— Хорошее имя.

— Дурацкое. Так зовут уйму мальчишек. А я не такой. Не такой, как они.

______________________________

...1933 год...

Из зеркала на Тома смотрел мрачный шестилетний мальчишка с тяжелым давящим взглядом. Щуплый, с тонкими запястьями и выпирающими ключицами, слишком высокий и чересчур худой для своего возраста. Добродушная Марта всегда говорила, что Тому нужно чаще улыбаться, и тогда другие дети обязательно будут с ним играть. Отчего-то в сознании Марты не укладывалось, что сам Том с другими детьми играть совершенно не желает. Он находил их довольно глупыми безобидными созданиями и столь же безынтересными. Правда, уже к пяти годам Том понял, что озвучивать подобное вслух, себе дороже: слишком удивленную и настороженную реакцию порождали эти слова.

Но почему-то его не трогали. Попытались один раз прижать к стене, но Том отступил назад и сжался в комок, смотря на противника ощетинившимся злым взглядом. Его одногодка Джеффри уже было вскинул руку для удара, но внезапно взвыл и согнулся, вцепившись в собственную ногу скрюченными руками. Приехавшие к вечеру врачи сказали, что у Джеффри была какая-то странная судорога. Она прошла так же быстро, как и началась, и те дети, которых забияка часто обижал, огорченно вздохнули. Никто не винил Тома в случившемся.

Никто, кроме миссис Коул.

Неприятная настороженность в ее глазах, чрезмерная строгость и липкий дрожащий страх, застывший в глубине глаз женщины, делали миссис Коул... опасной. Том не понимал, почему она так относится к нему. Почему каждое его действие, каждое слово, нет-нет, да сопровождаются ее внимательным взглядом? Так наблюдают за прирученным тигром, зная, что хищник в любой момент может утратить всю свою доброжелательность и оскалить клыки.

Том видел тигра в Лондонском зоопарке, когда они ходили туда с группой детей в прошлом году. И то, что он увидел, ему категорически не понравилось. Разжиревший, обрюзгший хищник, развалившийся на своем деревянном помосте, лениво смотрел на посетителей заповедника. Том не знал, прожил ли этот тигр в зоопарке всю жизнь или был пойман уже после рождения, но хищник напомнил ему тухлый кусок мяса, который миссис Коул выбросила за день до этого из сломавшегося холодильника. Он был таким вялым и мягким, словно большая подушка, к которой приделали зубы для бессмысленного эпатажа.

Все прочие дети глазели на тигра с непонятным Тому восхищением и любопытством, даже попытались перелезть через ограждение, но зверь даже не шевельнулся в их сторону, хотя — Том был уверен — настоящий хищник не преминул бы воспользоваться шансом: шансом показать свою истинную сущность и проучить наглецов.

— Какой красивый! — впечатлено выдохнул Деннис Бишоп, полноватый мальчик с каштановыми вихрами и темными веснушками, обсыпавшими лицо, словно при краснухе. Он прилип к ограде, во все глаза пялясь на лениво обмахивающегося хвостом тигра.

— Ничтожество, — сквозь зубы произнес Том, наблюдая за зверем презрительным взглядом. Деннис услышал его, подумал, что обращаются к нему, и дернулся, будто током ударенный. Он не нашелся, что сказать и только отошел от Тома на безопасное расстояние, спрятавшись за плечом хрупкой бледной Эми Бенсон. Выглядело это так, будто слон пытается спрятаться за тростинкой.

— Вы особенные дети, — лучезарно улыбалась Марта. — Родились все трое в один месяц! А ты, Том, и вовсе появился на свет тридцать первого декабря, прямо в канун Нового Года. Может быть, ты изменишь этот мир, а, Том?

Том только пожимал плечами и молча смотрел на улыбающихся Эми и Денниса. Он жил с ними в одной комнате и его всегда удивляло, какими наивными были эти двое. Они верили всем словам Марты и миссис Коул, они действительно считали себя особенными, и Тома раздражало это. Раздражало то, что его сравнивают с ними.

А потом они все вместе пошли в серпентарий. Половина девчонок тут же начала морщить носы и сказала, что останется снаружи, но Марта была непреклонна. Через полчаса пререканий, визгов и обид, они наконец-то зашли внутрь. Сильный терпкий запах ударил Тома в нос, накрыл его душной волной и будто бы проник в самый мозг.

Том огляделся, подозрительно разглядывая небольшие застекленные вольеры — его окружило непрерывающееся шевеление, отблески лоснящейся кожи и пронзительно желтые глаза. Глаза смотрели на него отовсюду, они звали его к себе, они говорили с ним — говорили одним лишь взглядом. Внимательным и насмешливым.

Мудрым.

Том перестал слышать гомон детей, недовольные перешептывания капризных девчонок, жалобный голосок испуганной Эми, громкие увещевания Марты...

Змея, а вернее королевская кобра, как было написано на табличке ниже, смотрела на него пренебрежительным немигающим взглядом. Она — а Том был точно уверен, что это самка — презирала его. Это мучительное ощущение словно ударило Тома в грудь, заставив отступить от аквариума. О нет, он не испугался ее — он был восхищен ею. Миг, и кобра медленно повернула голову, еще миг — и вот она уже у самого стекла, смотрит на Тома своими прекрасными глазами. Но не так, как раньше. Теперь она смотрела заинтересованно, даже с любопытством.

Том сглотнул и осторожно сделал один шажок вперед, а потом еще один, и еще, почти врезавшись лбом в аквариум. Он неуверенно поднял руку, собираясь приложить ее к стеклу, и тут же отдернул. Непонятное чувство щемящего страха перед чем-то мудрым и неизведанным затопило его. Он был уверен, что змея абсолютно разумна, что она понимает все, что происходит в душе мальчика, видит каждую его слабость, каждую трещинку, каждое желание и намерение. Он снова сглотнул и так решительно, словно собирался совершить прыжок с высотного здания, преодолел последнюю пару сантиметров, отделяющие его от стекла. Том порывисто прилепил свою ладонь к прозрачной преграде. Взгляд кобры поплыл, неуловимо меняясь, стал благодушным и изучающим.

Змея снова повернула голову, ожидая дальнейших действий такого неожиданно храброго человеческого создания.

Голос, раздавшийся в голове Тома, был низким, шипящим и до боли отчетливым. А он и не знал, что ответить на это, не знал — как.

— Том, ты что делаешь! — назойливая Марта подбежала к Тому и отдернула ребенка от стекла. Она тараторила быстро-быстро и раздражающе взволнованно, напоминая собой маленькую глупую мошку, слепо лезущую в лицо. — Ты представляешь, как опасны кобры? Это редкость увидеть их в зоопарке, но не стоит забывать, на что они способны!

— Здесь же стекло, — сдавленно сказал Том, краем глаза наблюдая за коброй. Та скользнула по девушке презрительным взглядом, потом равнодушно посмотрела на Тома, и мальчик почувствовал, как к глазам подступают злые слезы. Это все дурацкая глупая Марта! Она все испортила! Теперь эта великолепная мудрая царица смотрит на него так же, как и на всех прочих людей!

А ведь он не такой, как они. Не такой!

— Отстань от меня! — выкрикнул Том, отталкивая от себя руки Марты, и чуть не упал, покачнувшись назад. — Что ты все время ко мне лезешь?!

Он побежал прочь из серпентариума, чувствуя неправильное липкое унижение, словно он описался перед толпой сиротских детей. Но все было гораздо-гораздо хуже — на мнение детей ему было плевать, а вот на ее мнение... нет. Он хотел видеть во взгляде кобры уважение.

Выбежав на улицу и чуть не столкнув по пути неуклюжего Денниса, он прижался спиной к прохладной стене и глубоко вздохнул. Голова тут же закружилась, протестуя против резкой смены обстановки, глаза залил нестерпимый солнечный свет: обжигающий, слишком, до неприличия яркий.

— О боже, Томми, — раздался приторно-ласковый голос Марты над его ухом. Она опустилась рядом и неуверенно тронула его за руку. Том не пошевелился.

Он весь кипел внутри, не понимая, что произошло, отчего же он так неожиданно стал зависимым от мнения какой-то змеи. Склизкой старой рептилии. Как он вообще мог позволить себе такую непозволительно сильную вспышку эмоций, да еще и при всех? А еще Марта снова называла его этим противным «Томми», будто он какой-то жалкий маменькин сынок, который сам не способен справиться с нахлынувшими чувствами.

— Томми, — снова сказала Марта, и Том подумал, что не против ее ударить. Так, чтобы она даже расплакалась от боли и обиды, и тут же сам поразился своей мысли.

— Все нормально, мисс Марта, — отрешенно сказал он и открыл глаза, посмотрев на девушку абсолютно спокойным равнодушным взглядом. — Просто все это было... неожиданно.

Способность мыслить медленно возвращалась к нему, в голове с натугой поворачивались мысленные механизмы, поднимающие «мост» между людьми и его собственной личной крепостью. Одна девчонка из приюта в такие моменты говорила, что Том будто воздвигает стену между собой и миром, через которую никак не пробиться. Том предпочитал называть это глубоким рвом, который можно преодолеть при должной доле смекалки и изворотливости. Он любил считать себя особенным.

— Я понимаю, Том, — облегченно улыбнулась Марта, но в глубине ее глаз мелькнуло что-то неуверенное и пугливое. Она боялась его?.. — Змеи на кого угодно могут произвести... особое впечатление. — Она снова улыбнулась и передернула плечами.

— Вам они не нравятся? — выпалил Том, прежде чем сообразил, что говорит.

— Не особенно. Они же такие... противные? — Марта скривилась и виновато улыбнулась.

— Да, наверное, — «ты ничего не понимаешь, дура!» — Пойдемте лучше туда, хорошо? — едва сдерживаясь, сказал Том и ткнул пальцем наугад. Марта, даже не взглянув в этом направлении, кивнула и улыбнулась своей привычной простоватой улыбкой.

Том точно знал, что в этот момент ее наивное доверие по отношению к нему дало первую трещину.

* * *

К чему сейчас он вспомнил о зоопарке и о том случае, что произошел с ним? Целый год прошел с тех пор, и сейчас Тому казалось, что все это было лишь наваждение.

Том вздохнул, отходя от зеркала, и бросил взгляд на Эми. Девочка сидела в углу комнаты и играла со старой куклой. Волосы куклы местами облезли, платье было тысячу раз перестиранным, но это все, что мог позволить себе приют. Иногда эта бедность угнетала Тома, но большую часть времени он был занят собственными размышлениями и не обращал внимания на материальное.

Эми, почувствовав чужой взгляд, подняла глаза и торопливо, вздрогнув всем телом, опустила их обратно. Ее руки продолжали по инерции приглаживать складочки на платье куклы, но Том знал, что сейчас Эми просто смотрит в пол, ожидая, когда он уйдет. Эми боялась Тома не так, как другие дети. Иначе. Она всегда смирела перед ним, превращаясь в дрожащего зверька, заискивающе улыбалась и всячески старалась угодить. Тома это раздражало, но он не спешил отталкивать Эми, у него и так было немного союзников.

Порой он даже вступался за нее. Неохотно и молчаливо, просто показывая обидчикам, что им стоит найти себе другую жертву для издевательств. Том точно знал, что против него они идти не посмеют, а потому время от времени пользовался своей неприкосновенностью.

— Я пойду, Эми, — сказал он и отметил, как расслабились плечи девушки.

Сегодня был особенный день.

Сегодня Том наконец-то решился на Тот-Самый-Разговор.

Так дети приюта называли беседу с Мартой, когда спрашивали ее о своих родителях.

Этот момент наставал для каждого ребенка в приюте. Сначала дети мялись, ходили кругами, неуверенно теребили края одежды и с сомнением поглядывали на наставницу или ее помощниц. Взвешивали за и против, пытаясь понять, насколько им необходимо это знание, поначалу отговаривая себя, но, в конечном итоге, сдавались. И всегда выбирали Марту.

В приюте Вула такие расспросы не любили. С самого рождения сирот приучали к одиночеству, им не давали забыть о том, что во всем этом страшном мире они совершенно одни. По мнению Коул, подобное воспитание укрепляло силу духа и готовило детей к дальнейшей жизни. Поэтому ни она, ни ее помощницы не спешили делиться с детьми подробностями об их родителях, но так или иначе совсем этих вопросов было избежать невозможно.

Это было то, что мучило детей и подтачивало их изнутри с самого рождения. И никто из них не мог поверить, что они не виноваты в том, что их бросили. Никто из них не мог просто смириться со своим одиночеством, с тем, что их отвергла родная плоть и кровь.

И Том тоже. Ему важно было понять. Необходимо.

Некоторое время он собирался с духом — он не искал утешения и не пытался привлечь к себе внимания, но считал, что должен получить любую информацию о своих родственниках. Любой ключик, который будет способен открыть двери в прошлое и найти ответы.

Почему он такой?

Почему с ним происходят все эти вещи?

Почему другие сироты обходят его стороной безо всякой причины? Смотрят на него иногда просто с опаской, а иногда и с явным испугом?

Конечно, он был нелюдимым и малообщительным, не любил делиться игрушками и принимать участия в общих беседах, но... дело было не только в этом. Того же Билли Стаббс, угрюмого неразговорчивого мальчугана, который вечно таскал в комнату всякую живность, вроде найденных на улице мышей и лягушек, не раз поколачивали в туалете или на чердаке. Еще тогда, когда он был совсем маленьким. А Тома никогда не трогали. Только глядели вслед напряженными взглядами и старались держаться в стороне. Даже не перешептывались, обсуждая.

Том чувствовал, что отличается. Чувствовал, что в нем есть что-то, чуждое всем этим детям и этому миру, который казался зыбкой иллюзией, миражом или же маской, за которой скрывается что-то гораздо более весомое. Но что? И как пробраться за эту непреодолимую грань?

И как спросить Марту так, чтобы получить ответы на все свои вопросы, не вызвав при этом многочисленных подозрений? Том не хотел показывать, что за его любопытством скрывается нечто большее, чем обида на бросивших сироту родителей. Он не хотел показывать того, что чувствует и знает, как боится его миссис Коул и все остальные.

Том спустился в столовую и, как ожидал, обнаружил там лишь Марту, оставшуюся убирать посуду после полдника и протирать столы. Остальные дети разбрелись по приюту кто куда: убежали играть во двор лепить снеговиков из подтаявшего липкого снега и кататься с ледяных горок, или же отправились наслаждаться послеполуденным сном. Том снег не любил, как не любил он и холод, а сон считал лишней тратой времени.

— Марта, — осторожно начал Том, подходя к девушке со спины.

Та дернулась от неожиданности и с облегчением рассмеялась.

— Том! Ты просто невидимка.

— Я хотел спросить про... — Том решил, что спрашивать сразу и прямо нельзя. Любой ребенок бы замялся, терзаемый волнением и неуверенный в том, что хочет получить ответ, и сделал бы какую-нибудь «многозначительную» паузу.

— Про... родителей? — улыбка Марты стала немного грустной. Она уже привыкла к таким моментам, знала этот тон и это выражение лица.

— Да, — Том порывисто кивнул, размышляя над тем, насколько естественно выглядит его поведение.

— Давай присядем, Том, — Марта опустилась на стул, откладывая тряпку в сторону и глядя на мальчика своими полными сочувствия оленьими глазами. — Во-первых, ты должен понять, что ты не виноват, ты...

— Я знаю! — воскликнул Том, прежде чем сообразил, что ведет себя неправильно и слишком нетерпеливо. — Я хотел сказать, что... что понимаю это. Вы всем детям это говорите. Я просто не хочу выслушивать все эти слова утешения. Они всегда одинаковые и ничем не отличаются от предыдущих разговоров.

В глазах Марты на миг мелькнуло удивление, но она лишь пожала плечами.

— Хорошо. Так что именно ты хочешь знать?

Том открыл было рот и замер. Такой прямой и конкретный вопрос поставил его в тупик. А действительно, что именно он хочет знать? Какой была его мать? Или отец. Или почему она бросила его, или отчего умерла... А что если услышанный ответ разрушит все его фантазии? Что если все то, во что он верит, вся его отличительность и непохожесть — это просто один большой мыльный пузырь? Что если он, как и все сироты, просто напридумывал себе всяких глупостей, чтобы было не так серо и тускло жить?

Нет. Он не должен сомневаться. Он должен знать.

Том сглотнул, поднял глаза на терпеливо ожидающую его вопросов Марту и неожиданно для себя затараторил:

— Какой была моя мать? Как ее звали? Почему она оставила меня? Почему здесь? — он спрашивал и спрашивал, с недоумением понимая, что просто не может остановиться. Это так долго мучало его, что теперь просто выплеснулось наружу неконтролируемым потоком.

И это пугало.

Ведь Том привык все контролировать.

Эта обида глубоко в сердце, с которой он думал, что справился, внезапно захлестнула его, не позволяя дышать, а только сильнее ковыряя изнутри длинными коготками. Том глубоко вздохнул, пытаясь справиться с собой и немедленно прекратить эту глупую вспышку, и наткнулся на взгляд Марты. Он был не таким, как всегда. Он был заинтересованным и немного недоуменным. Будто Том был занимательными невиданным зверьком, а Марта — опытным зоологом.

Наверное, он ведет себя неправильно. Но в чем именно проблема?

Марта тряхнула головой и вновь улыбнулась открыто и ласково.

— Меропа, Том. Ее звали Меропа. Очень странное имя, если честно. Такое непривычное, но красивое. Я, когда услышала его, подумала, что она, наверное, из какого-то древнего знатного рода, который называет своих дочерей согласно какой-нибудь традиции. Даже порылась в справочниках имен в поисках подробностей. Вот миссис Коул говорит, что это имя в мифологии упоминается, правда, я уже и не помню в какой. — Марта углубилась в лишние детали, но Том слушал жадно. — А впрочем, тебе ведь не это нужно, да? Какой она была... Странной, Том. Прости меня, что я так о твоей матери. Я не знаю, отчего она умерла, но я один раз посмотрела ей в глаза, еще тогда, когда она постучалась в двери приюта. Такие глаза бывают лишь у человека, которого уже ничего не держит на этом свете, Том.

Марта взглянула на мальчика, изучая его реакцию, но тот смотрел все так же прямо и заинтересованно. Где-то глубоко внутри него что-то больно сжалось, но ощущение сразу же пропало. Пусть эта Меропа и была его матерью, но он не знал ее ни секунды в своей жизни и почти не испытывал сожаления.

— Она пришла в канун Нового Года, появилась на нашем пороге изможденная, измученная, металась в агонии... Дала тебя имя сама. Том Марволо Реддл. Меропа и Том. Такие имена, будто они из разных миров взяты, да и фамилия у тебя вполне обычная. Отцовская, наверное — ведь она и назвала тебя в честь отца. А Марволо — так вроде бы звали ее отца — тоже довольно странное имечко... Но это давно было, Том, я плохо помню. А больше мне сказать и нечего, — Марта развела руками и посмотрела мальчику в глаза. — Я ничего о ней не знаю. Из вещей у нее было только старое платье, в котором она пришла, да пальто. Но мы сожгли все, опасаясь заразы.

Марта замолчала, глядя на Тома виновато и сочувственно.

— И все? — разочарованно спросил он. — Она больше ничего не говорила? Не просила передать?

— Нет, Том, — Марта снова грустно улыбнулась и зачем-то повторила: — Это действительно все, что мне известно. Ты родился из материнского чрева, как и все нормальные дети. А потом она, Меропа, умерла. Вот и все.

И тут со всей ясностью Том понял. Почувствовал. Марта лжет. Лжет так просто и открыто, глядя ему прямо в глаза, нисколько не смущаясь и не краснея. Том даже и не знал, что Марта может так. Он не знал, что именно она умолчала, но нутром чувствовал, что девушка недоговаривает. Быть может, это был сущий пустяк, о котором не стоило и упоминать, и который Марта решила скрыть из каких-то собственных соображений, но ощущение чужой лжи было настолько явным и диким, что Том удивленно уставился на девушку.

В этот момент он отчетливо понял, какое оружие получил.

Почувствовав что-то неладное, Том обернулся и встретился глазами с миссис Коул. Та смотрела спокойным весомым взглядом, задумчивым и немного подозрительным. Неизвестно, как давно она здесь стояла и неизвестно, какой реакции она ждала от него. Том снова повернулся к Марте, открыл было рот, собираясь обвинить ее во лжи и потребовать разъяснений, но кто-то словно приклеил ему язык к небу.

«...— Это совершенно неразумно. Как ты объяснишь им, что почувствовал ложь?

— Я же ребенок! Они всегда говорили, что дети тонко чувствуют обман.

— Да, но... ты начнешь задавать вопросы, они продолжат скрывать, расскажут тебе не все. Лишь часть, чтобы успокоить твое любопытство. Они станут более подозрительными...»

Голос в голове говорил и говорил, и Том был вынужден согласиться с услышанным. Лучше промолчать. И выведать все самому.

Он сглотнул и кивнул Марте.

— Спасибо. Я тогда... пойду.

Наверное, его уход был слишком резким, но Тому было необходимо время подумать. А миссис Коул и так подозревает его чуть ли не во всех бедах приюта.

А Марта, удивленно глядя вслед удаляющемуся мальчику, лишь пожала плечами и тут же забыла о разговоре.

* * *

— Лиза, — Том настойчиво дергал за рукав спящую девушку.

Было ранее утро, небосвод расцветился кроваво-алым, причудливо смешанным с теплым розоватым, медово-желтым и пронзительно бирюзовым. Том не спал всю ночь, ворочаясь с боку на бок и размышляя над произошедшим, а потому застал рассвет одним из первых, но едва ли обратил внимание на буйство красок, расплескавшихся по небу от самого горизонта.

Получается, можно... лгать? Вот так просто, безо всякой причины?

Том и сам не раз скрывал что-то от Коул или Марты. Взять к примеру ту разбитую цветастую чашку Денниса. Деннис сам был виноват, и Том не желал отвечать за сущую глупость, особенно зная, что миссис Коул относится к нему гораздо строже, чем к прочим детям. Поэтому он просто прятался по всему приюту пару-тройку дней, пока неуклюжий Бишоп ходил и ныл о своей любимой разбитой кружке. Он не решился обвинять Тома открыто, но каждый раз при встрече смотрел обиженно и грустно, будто пес, незаслуженно побитый хозяином.

Или сиротские дети, которые лгали очень часто, стремясь избежать наказания, но делали это столь топорно, что Тому, слушавшему их пререкания с Коул, не составляло труда отличить обман от правды.

Но еще никогда он не сталкивался с такой уверенной взрослой ложью. Она была иной, отточенной за долгие годы. И Том отчетливо осознавал, что любой другой ребенок на его месте бы просто поверил Марте. А Том не мог. У него в голове будто бы раздавался звоночек всякий раз, как он разговаривал со лживым человеком. А в этот раз звоночек превратился в самый настоящий колокол.

Впрочем, об этом он поразмыслит попозже.

Марта упомянула имя Меропы, сказала, что оно странное, и Том был вынужден согласиться — таких имен он раньше не слышал. Если оно как-то связано с мифологией, значит, в нем может быть скрыт некий смысл. Том перебрал в уме все имеющиеся в приюте книги, но это были либо простейшие учебники по математике и чтению, либо детские сказки. А значит, вариант оставался только один — наведаться в Лондонскую библиотеку.

— Лиза, — шипяще повторил Том. — Лиза, просыпайся уже.

Со второй помощницей Коул у Тома сложились странные доверительно-деловые отношения. Лиза была резкой, грубой и беспринципной. Она, как и Том, считала, что свою судьбу нужно ковать собственными руками, оттого и не выносила нытиков и мягкотелых. Том был непривычным ребенком — тихим, как и многие приютские дети, но самостоятельным. Еще в младенчестве он почти не плакал и не требовал ни внимания, ни ухода. А подрастя, и вовсе перестал обращаться за помощью. Он ел то, что ему давали, читал книги, которые ему приносили, и спал на кровати, которую ему выделили. Он не требовал игрушек, общения, не капризничал, не жаловался на скромный рацион, рваные простыни или тонкие одеяла. Он был сам по себе и ему было достаточно крыши над головой — все остальное, чего он хотел, он получал сам.

Лиза была такой же. К тому же, она не осуждала Тома, ни в чем его не подозревала и не смотрела настороженно. Том мог бы назвать ее своим другом, но пока еще не определился с таким понятием, как «друзья».

— Лиза!

— Чего тебе, мелкий негодник? — сонно пробормотала девушка, глядя на Тома недовольным мутным взглядом.

— Тебе все равно скоро вставать и помогать Марте на кухне, а мне нужна твоя помощь.

— Ну? — Лиза села на кровати и широко, не стесняясь, зевнула.

— Мне нужно попасть в библиотеку, но в одиночку меня из приюта не выпустят.

— А с Мартой ты, понятное дело, идти не хочешь, — понимающе усмехнулась Лиза, относившаяся к Марте едва ли не хуже самого Тома.

— Да.

— Я поищу время для тебя. А что мы скажем Коул? — Лиза ехидно взглянула на Тома. — Ты же наверняка не просто так вздумал туда наведаться.

— Я что-нибудь придумаю.

— Взрослый ты не по годам, Том, — вздохнула Лиза. — Все. Выметайся и дай мне проснуться.

* * *

В ближайшей к приюту библиотеке царила приятная тишина, заполненная шелестом страниц, сухими покашливаниями и стеснительным шепотом редких посетителей. Уставший от визга и воплей маленьких сиротских детей, Том с наслаждением погрузился в новую атмосферу. В библиотеке он был впервые, и обилие книг просто поразило его.

— Это небольшая библиотека, Том, — хмыкнула Лиза, наблюдая за восторженным лицом мальчишки. — Есть и больше.

— Насколько больше? — жадно спросил он.

— О... с настолько высокими стеллажами, что без стремянки до их верхних полок не добраться. И с настолько большими залами, что противоположные стены теряются в сумраке.

— Но это же... невероятно! — воскликнул Том и резко смолк, поймав недовольный взгляд сухонького библиотекаря. — Ты сводишь меня туда? — шепотом продолжил он.

— Как станешь постарше, Том. В общем, ищи, что искал, а мне нужно пробежаться по магазинам. Я же могу оставить тебя одного?

— Конечно, — машинально ответил Том и уверенно направился к стойке со старичком в твидовом пиджаке и очках-половинках.

Старичок взглянул на мальчика поверх оправы и вопросительно поднял брови.

— Что-то конкретное ищите, молодой человек? — прошелестел он. Голос у него был вкрадчивый и настолько тихий, какой бывает только у людей, привыкших, что к ним прислушиваются и никогда не перебивают.

— Я ищу книги с мифами, — отчетливо сказал Том.

— Древнегреческие, скандинавские, мифы страны восходящего солнца?

— Те, в которых упоминается имя Меропа, — Том не смутился.

— Меропа? Ах да... это нечто о плеядах, молодой человек. Нет ничего проще.

Старичок выплыл из-за стойки и легкой походкой проскользил к одному из дальних стеллажей. Потертая книга в темно-коричневой обложке с тисненными золотым названием «Мифы древней Греции» мгновенно оказалась в его руке. Он небрежно полистал страницы, без труда найдя нужную главу.

— Я полагаю, вы ищите это, — он сунул раскрытую книгу в руки Тому. — Или вот это, — еще одна книга упала поверх первой. — Есть и про Меропу, жену Полифонта. И вот еще про океанид. Не пугайтесь, молодой человек, здесь все очень кратко. Не самая популярная тема, знаете ли.

Но Том не чувствовал раздражения или недовольства — напротив, его захватил азарт. Такого количества книг никогда не было в приюте, а Том и представить себе не мог, с какой жадностью, оказывается, он погрузится в чтение.

— А про Марволо? У вас ничего нет про Марволо? — с надеждой спросил он.

— Марволо? — библиотекарь удивился. Он выглядел, как человек, впервые за свою жизнь не знающий ответа на заданный вопрос. — Нет, молодой человек. Такого имени в мифах нет. Слово старика Оберона.

Том хотел было спросить, быть может, библиотекарь просто запамятовал, но встретившись взглядом с Обероном, тут же проглотил вопрос. Глаза старика были похожи на глаза древней статуи — казалось, он знал все. Такой вопрос безмерно оскорбил бы его.

— Возьмете с собой? — Оберон окинул Тома скептическим взглядом.

— Нет, я почитаю здесь.

Том устроился за дальним столом, в самом углу, разложив перед собой книги в свете тусклой грязной лампы. Страницы были плотными и шершавыми наощупь, пахли стариной и пылью. Ни в одной книге не обнаружилось даже намека на пятно или порванную страницу, и Том быстро понял, почему. Один раз ненароком сдвинув со стола книгу, он чуть не уронил ее на пол, но успел вовремя подхватить. Встретившись с внимательным взглядом Оберона, Том тут же отодвинул оставшиеся книги подальше от края — старик смотрел так, будто мог убить за одну лишь замятину на странице. Том, пораздумав об этом, с удивлением осознал, что совсем не боится старика, а наоборот — уважает.

Он погрузился в чтение мифов и только через час понял, что совершенно забыл об изначальной цели своего визита. Спохватившись, мальчик открыл указанные стариком главы. Информации и вправду было немного.

Согласно одному из источников, Меропа была океанидой, одной из многочисленных дочерей титана Океана. Она отличилась тем, что родила сына от бога Солнца Гелиоса. Ее сын Фаэтон, по мнению Тома, был весьма самонадеянным и недалеким юношей, раз не смог управиться с доверенной ему колесницей своего отца и огнедышащими конями. Фаэтон погиб, сраженный Зевсом, а потому интереса не представлял.

Вторая Меропа была женой коринфского царя Полиба. Она с мужем приютили мальчика Эдипа. История этого юноши была куда интересней — нашедший его пастух назвал его Эдипом по причине опухших ног у мальчишки, которые его настоящий отец проткнул перед тем, как выбросить ребенка связанным в горах. Поначалу захлестнувшая Тома ненависть мигом отступила, когда он дочитал историю до конца. По пророчеству Эдип должен был убить своего отца и жениться на матери, что и случилось в последствии, несмотря на то, что Эдип до последнего не подозревал в своей жене Иокасте родную мать, а в убитом на дороге старце — своего отца. Эдип был умным, расчетливым, быть может, несколько несдержанным и эгоистичным. Но его вины в том не было, рассудил Том. Его отец сам сделал мальчика таким. Однако, сам Эдип явно был другого мнения, так как, узнав о содеянном, добровольно ослепил себя и ушел в изгнание, отказавшись от трона фиванского царя. Пусть он и получил прощение богов и был похоронен в месте для святых, Том не был согласен с его действиями.

Почему Эдип позволил богам решать за него? Почему ему было так важно прощение каких-то там божеств, которые проглядели ту жуткую несправедливость, когда его отец Лай решил убить собственного сына из-за угрозы пророчества?

К тому же, пусть эта история и была увлекательна, но Меропа была упомянута здесь лишь единожды и не являлась родной матерью Эдипа. Хотя Том был вынужден признать, что ему нравится думать о себе, как об отвергнутом отцом сыне, который еще сможет отомстить. Подсознательно он пытался найти того, кто виноват в его одиночестве.

Третья Меропа обладала еще более интересной биографией. Эта Меропа была женой мессенского царя Кресфона, сына Геракла. Ее мужа и старших сыновей убил некий возница и насильно взял Меропу в жены. Единственный ее выживший сын Эпит смог отомстить злодею, когда вырос, после чего занял трон убитого возницей отца и до конца жизни правил справедливой и твердой рукой.

Быть может, он, Том, тоже чей-то сын? Быть может, его отец был убит, а мать преследовали? И когда он вырастет и найдет ответы на вопросы, он обязательно вернется и возьмет то, что принадлежит ему по праву.

Том глубоко вздохнул и покачал головой. Нельзя делать глупых выводов, основанных на чужих мифах и своей фантазии. Нельзя уподобляться сиротским мальчишкам, придумывающих себе красивые, но бессмысленные истории.

Четвертая и последняя версия о жизни Меропы повествовала о плеядах, дочерях титана Атланта. Бедняжки были расстроены тем, что их отец вынужден держать небесный свод и не нашли лучше способа выразить свое мнение, чем покончить жизнь самоубийством. Том только фыркнул. Если хочешь что-то кому-то доказать, лучше сделать это при жизни, а не драматично умирать в молодости. Однако на этом сюрпризы не закончились — плеяды были вознесены на небо и названы небесными нимфами. А вот Меропа, одна из семи дочерей, предпочла другую участь. Она вышла замуж за смертного, в отличие от остальных своих сестер. Этот смертный с противным именем Сизиф был довольно хитер, раз смог столько раз избежать смерти, пленить самого Танатоса, да еще и сбежать от Аида. Но было ясно — Меропу он не особо любил и был готов пожертвовать ею ради своих личных целей.

Итак, перед Томом было четыре истории. В одной из них Меропа оказалась матерью нерадивого сына, во второй она была милосердной царицей, приютившей сироту. В третей ей выпала участь вдовы, а в четвертой она представлялась весьма неразумной женщиной, выбравшей себе в мужья глупого смертного вместо любого, пусть и самого захудалого божества.

Том вздохнул.

Конечно, имя его мать получила при рождении, то есть, еще до всех тех событий, что могли с ней случится в жизни, но Том верил в магию имен. Он считал, что имя, данное человеку или начатому делу, значит очень многое. Особенно, если это имя уже связано с какой-то историей. Именно поэтому он ненавидел свое. Кому вообще придет в голову назвать кого-то Том? Это то же самое, что вообще никак не называть человека.

— Нашли, что искали, молодой человек? — осведомился Оберон, бесшумно подобравшийся к Тому. Мальчик вздрогнул — обычно он всегда чувствовал чужое приближение.

— Наверное, — неопределенно пожал плечами Том. — А что у вас еще есть?

— Я дал вам все, что у меня было.

— Нет, я имею в виду — вообще. Какие-нибудь интересные книги. У нас в приюте... — Том понял, что проговорился и замолчал. Он не любил упоминать о том, что он сирота — это заставляло людей странно реагировать. Либо они тут же отворачивались, думая, что он начнет попрошайничать, либо начинали сюсюкать, будто он был новорожденным слепым котенком.

Но Оберон не обратил на этот факт ни малейшего внимания.

— Первый раз столкнулись с таким количеством книг, молодой человек? — понимающе усмехнулся он и поцокал языком, о чем-то раздумывая. — Знаете... а сказки братьев Гримм придутся вам по вкусу.

— Сказки? — Том не удержался от презрительного тона.

Оберон насмешливо закряхтел. Он издавал странные рваные звуки, отдаленно похожие на смех.

— Сказка — ложь, да в ней намек, — наконец сказал старик. — Я дам вам не ту исправленную, изуродованную никчемной цензурой, версию, а настоящую. Словно только что вышедшую из-под пера авторов.

— У вас есть оригинал? — Том удивился не тому, что у старика есть подобные вещи, а тому, что тот был согласен доверить незнакомому мальчишке такую ценность.

Оберон добродушно расхохотался.

— Оригинал, молодой человек? Я не настолько стар! Да и к чему бы я пытался всучить вам книгу на чистейшем немецком?

Том смутился.

— Но не отчаивайтесь так, — старик одобрительно крякнул.— Эта чудная копия, переведенная на язык Шекспира заинтересованными людьми. К сожалению, этот мир привык прятать голову в песок, так что исходная версия не пользуется большим успехом среди юных сентиментальных читателей.

— И вы так просто отдадите ее мне?

— Отдам? — Оберон снова резко засмеялся, и теперь его смех зазвучал зловеще. — Я не занимаюсь благотворительностью, молодой человек. Я всего лишь одолжу ее вам. Мне кажется, вы сможете оценить. Тем более знаете, как оно бывает: сделаешь один раз доброе дело человеку, а он потом про тебя не забудет.

Том смотрел в глаза старика и напряженно размышлял. Наверняка Оберон не просто так получил оригинал издания. Возможно, у него были и другие, куда более редкие книги, и совсем необязательно, что они были получены легально. Но Том был сиротой — мальчишкой без рода и племени, за которым и присмотра меньше, и чье исчезновение никого не опечалит. Иными словами, если Оберону понадобится «достать» очередную книгу, кто обратит внимание на хлипкого неприметного мальчишку, коему не представит труда пролезть в чужой дом, пробраться незаметным, похитить вещицу и сбежать?

А взамен Оберон мог делиться с Томом тем, что было куда ценнее денег — знаниями.

— Я буду очень благодарен вам, — кивнул наконец Том.

Оберон хмыкнул.

— Вы сообразительны, не так ли? — скупо улыбнулся он и «уплыл» к стойке все той же неспешной походкой. Библиотекарь вернулся через пару минут с книгой, завернутой в сухой пергамент. — Не потеряйте эту красавицу, молодой человек. А если потеряете, то лучше бы вам вместе с ней потерять и голову.

— Не потеряю, — твердо ответил Том и вновь не почувствовал никакого страха. Он крепко ухватил книгу, бережно убрал ее под куртку и вышел из библиотеки.

— И ты воровал у них, Том?

— Нет. Я лишь брал то, что мне нравилось. Не моя вина, что у них не хватало духу отстоять свою собственность.

— А если им просто нечего было тебе противопоставить?

— Глупости. У всех нас есть, что сказать миру. Просто я выбирал силу, а они выбирали страх.

_______________________________________

...1935...

— Я редко прибегаю к подобным наказаниям, Том, но... Мне придется высечь тебя. Я сделаю это лично.

— Мне восемь лет, — Реддл сказал это так, словно ему было по меньшей мере двадцать.

— Это не имеет значения.

Кабинет миссис Коул, расположенный на третьем этаже приюта, всегда вызывал в Томе двоякие ощущения. Просторный и заполненный дружелюбным светом в солнечную погоду, он, тем не менее, был связан исключительно с неприятными воспоминаниями. Всякий раз, как Том появлялся здесь, наставница отчитывала его за тот или иной проступок — отчитывала, не имея ничего, кроме подозрений, но радости это все равно не прибавляло.

В этот раз миссис Коул сидела напротив Реддла, но вместо тягостного сомнения в ее глазах застыла непоколебимая решительность. До поры до времени.

Из прически женщины выбивался седой волосок, словно намекая, до чего ее довели дети приюта вообще и Том в частности. Сам мальчик был предельно спокоен. Положив руки перед собой на колени, он глядел на миссис Коул безучастным равнодушным взглядом, и в этот момент она чувствовала себя кроликом, проглоченным удавом.

Так некстати вспомнилась та ночь и мучительно темные глаза новорожденного Реддла.

— Мне восемь лет, — спокойно повторил Том, пронизывающе глядя на наставницу, и та неосознанно сжалась. — Вы не можете.

Он говорил уверенно, не допуская и толики страха в свой голос. А Коул казалось, что она разговаривает с каменной горгульей — чужеродным созданием, лишенным всего живого и человеческого. Не признающей над собой никакой власти, кроме своей собственной.

— Том, то, что я узнала... — Коул тряхнула головой и, пораздумав секунду, вытащила из-под стола стаканчик и бутылку джина. Стаканчик был заляпанным и мутным, как и наполовину пустая бутылка. С детьми Коул себе такого не позволяла, но Том стал исключением. Он всегда им был. — То, что я узнала, заставило меня задуматься.

Коул плеснула джин в стаканчик, и прозрачная жидкость расплескалась неуклюжими пятнами по грязному стеклу. Отхлебнув, наставница глянула на Тома ясным, предельно трезвым взглядом.

— Эта книга принадлежит не мне, — внезапно произнес Том и так же резко замолк.

Коул приподняла брови, откинулась в своем затертом зеленом кресле и вздохнула.

— То есть, ты признаешь, что понимаешь, о чем идет речь? — медленно протянула она. В ее глазах мелькнуло торжество.

— Эми Бенсон обнаружила ее у меня и расплакалась на весь приют, когда я не согласился ее одолжить. А после прибежал этот... Эрик Уолли, — Коул часто слышала выражение «его голос источал яд», но никогда не могла понять его. До этого момента. — Он раскричался о том, что книга ворованная. Будто бы он видел ее в какой-то газетной заметке.

Том смолк, и миссис Коул глубоко вдохнула. На мгновение ей показалось, что сегодня она наконец-то возьмет над ним верх, поймает его на горячем и сможет приставить к ответственности. Но мальчишка, почувствовав близость поражения, разом поднял свою защиту до нового уровня. Он подстраивался под собеседника с такой скоростью, будто мог читать чужие мысли.

— Не в какой-то газетной заметке, Том. А в заметке о краже имущества у очень богатых господ. Это громкое преступление для Лондона, ведь книга раритетная и весьма ценная. А господа эти баснословно богаты, да и пробраться к ним в дом совсем нелегко. — Коул сделала паузу, но Том ее совершенно не слушал.

— Эрик перепутал, — настойчиво сказал он.

— Перепутал?

— Я видел ту заметку. Это просто сообщение об ограблении, в котором не дается никаких подробностей. Любая книга в хорошем кожаном переплете и с узорчатым орнаментом подойдет под описание.

— То есть, книга принадлежит не тебе? — Коул чуть наклонилась над столом, и раздражающий запах алкоголя подступил к Тому тошнотворно близко. — Но где-то ведь ты ее взял!

Том продолжал молча смотреть на женщину, но в глазах его впервые за весь разговор мелькнуло сомнение. Он раздумывал над ответом, а значит, решила Коул, ей удалось наконец-таки нащупать верный путь.

— Книга старика Оберона, — медленно произнес он. — Это библиотека на углу...

— Я знаю, Том, — перебила его Коул, откидываясь в кресле с выражением лица «все с тобой понятно». — Гиблое мрачное место. Захолустье, какое поискать. Иными словами, книга принадлежит Оберону и ты просто одолжил ее в библиотеке?

— Точно так.

— Не пойми меня неправильно, Том... — Коул сделала очередной значительный глоток из стакана, и Реддл презрительно поморщился. — Я не хочу приводить в наш дом полисменов. Они начнут выспрашивать, обнаружат неуплату за газ и воду, найдут какие-нибудь несоответствия... Мне проблемы не нужны. И с Эриком я поговорю. Но если подобное произойдет еще раз, или полиция сама заявится в приют, я не стану молчать.

Том усмехнулся чему-то, и этот жест исказил его лицо, делая его похожим на гротескную маску.

— Вы не верите мне, не так ли?

Коул посмотрела на Тома мутным, чуть опьяневшим взглядом и как-то по-детски всхлипнула. Она точно знала, что если б только не этот парень, она бы пила гораздо меньше.

— Я верю тебе, Том, — сказала она и нервно улыбнулась.

«Ложь».

— Но я обязана приглядывать за всеми вами, а старик Оберон не лучшая компания для молодого юноши. Он водится с нехорошими людьми. Я просто хочу обезопасить тебя, Том.

«Ложь!»

— Ты иди, — тихо вздохнула миссис Коул. — Иди. Я так разозлилась на тебя отчего-то, когда услышала про кражу, но сейчас поняла, что поторопилась. Не буду я тебя сечь. Телесные наказания недопустимы для детей.

Том улыбнулся краем губ, и его лицо разом подобрело. Расслабилось и поплыло, приобретая сочувствующее и немного ласковое выражение. Вот только глаза на бледном лице темнели непроницаемыми холодными камешками, и Коул знала — им нельзя верить.

Когда Том ушел, неслышно ступая по деревянному паркету, миссис Коул взглянула в зеркало и снова всхлипнула. Как же она постарела за эти восемь лет в приюте! Пораздумав с минуту, она одобрительно крякнула собственным мыслям и от души налила себе еще джину.

* * *

«Идиот, простофиля, неудачник!»

Том без остановки ругал себя за совершенную оплошность. Так глупо и безответственно выставить напоказ книгу! Всего лишь на секунду он потерял бдительность, подумал, что Эми, играющая в своих страшных кукол, ничего не заметит, и вытащил книгу из-под кофты. Но та была слишком яркой, богато украшенной, в непривычной деревянной обложке, и сорока-Бенсон просто не могла упустить ее из виду. А потом так некстати рядом оказался Эрик Уолли и завертелось.

Нужно было избавиться от книги как можно быстрее.

Том толкнул знакомую обшарпанную дверь и вновь погрузился в пыльный сумрак старой библиотеки.

— Оберон?

Старик выступил из темноты, сверкнул своими хитрыми глазами и, словно птица, склонил голову набок. В его взгляде чувствовалось нетерпение, но Оберон не был бы собой, если бы позволил чувствам и желаниям контролировать свои действия.

— Принес?

Том только молча протянул ему книгу. В глазах Оберона мелькнуло неподдельное удивление, немало позабавившее Тома. Неужто библиотекарь сомневался в талантах своего подопечного?

— О боже, — прошептал старик, гладя и лелея в руках книгу. Он чуть ли не целовал ее, лаская пальцами старую обложку, как, наверное, никогда не ласкал ни одну из своих любовниц.

— Ты доволен, Оберон? — спросил Том и сел на соседний стул, смиренно сложив руки на столешнице. Библиотекарь обещал ему неплохую плату за эту книгу, но настаивать и напоминать было бы неверным. У Оберона никогда нельзя было требовать, но его всегда можно было... попросить.

— Ох, Том, мой мальчик, — Оберон поднял на паренька влажные глаза, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность. — Когда два года назад ты зашел в эту развалюху, я почуял в тебе какой-то диковинный талант...

Оберон присел напротив Тома, все так же прижимая книгу к груди. От него пахло крепким табаком и типографской бумагой. Обычно деловитый старик сейчас вел себя очень необычно, несколько пугая Реддла такой переменой.

— Я много людей повидал на свете, Том, — хриплым шепотом проговорил Оберон, пригибаясь ближе к столу, — очень много. Знал таких же, как и ты. С таким же талантом. Но ты лучше, лучше их всех, — старик почти шептал, походя на больного в лихорадочном бреду.

— Каким талантом, Оберон? — напрягся мальчик, его голос дрогнул. — О чем ты?

— Таким, как у тебя, — подмигнул ему старик и быстро-быстро утер глаза своим серым рваным рукавом. Эмоции схлынули, и библиотекарь вновь становился самим собой. Теперь момент был упущен, и Тому придется ждать следующего шанса, чтобы выведать хоть что-то.

— Как ты обошел собак? — Оберон бросил короткий подозрительный взгляд на Тома. У старика и самого была пара немецких овчарок, и теперь он опасался, что раз Том так легко проник в дом к тем богачам, то ему не составит труда подобраться и к нему самому.

— Какое тебе дело? — ворчливо ответил Том. Он не без удовольствия вспомнил ластящихся к нему псов, буквально умоляющих, чтобы новый друг почесал их за ухом. — Я выполняю твои поручения, ты мне платишь, и все довольны.

Оберон еще мгновение сверлил Тома своим всепроникающим взглядом, потом согласно крякнул и сказал:

— Я помню про книгу, что ты просил. На мой взгляд, ты, конечно, маловат для углубленного курса химии, но дело твое. И деньги, безусловно.

Расчетливый Оберон платил Тому не очень много, привыкнув к тому, что мальчишке ценнее знания, а Реддл не настаивал. Слишком большие траты привлекли бы внимание сирот и наставницы, а все необходимое он получал и так.

Мешочек с горстью шиллингов перекочевал к Тому, и тот бережно положил его в нагрудный карман пальто. Пальто он прикупил год назад в одном магазине уцененных товаров. Сказал Коул, что взамен продал свою куртку, но та ему, конечно, не поверила. Пальто Тома хоть и было поношенным, но из хорошей шерсти, даже почти не выцветшее. Особенно Реддлу понравились пуговицы — непроницаемо черные, матово отливающие в электрическом свете, они были похожи на волшебные камешки, внутри которых поселилась самая темная тьма.

— Заходи на следующей неделе, — сказал Оберон. — У меня появится одно занимательное дельце для тебя. С месяц назад я бы задумался, прежде чем посылать тебя, но сейчас... у меня не осталось сомнений в тебе, Том.

Реддл кивнул и направился к двери. Остановившись на самом пороге, он повернулся и равнодушно произнес:

— Коул каким-то образом проведала о моем знакомстве с тобой, Оберон. Сказала, что если к ней придет полиция, она не станет покрывать нашу связь. — И, не дав Оберону опомниться, безмолвно вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Каков бес! — выдохнул старик, покачав головой. Мальчик был сокровищем, но цена за его обладание начинала пугать библиотекаря все больше и больше.

* * *

Том не собирался отчитываться перед Обероном. Он уже понял, что старик сдаст его при любой возможности, если придется выбирать между талантами мальчишки и собственной свободой. А потому Реддл просто уведомил своего «работодателя», что поступит ровно так же, представься подобный случай.

А теперь нужно было решить, что делать с Эриком.

В приюте было простое негласное правило: либо ты позволяешь над собой издеваться и считать себя слабым, либо ты становишься по другую сторону и тогда боятся тебя. Тому не по душе было ввязываться в драки или диктовать собственную власть. Он ценил уединение, хорошую мысль и идеи, бесконечным роем возникавшие в его голове. И ему совсем не хотелось быть похожим на огромного недалекого увальня, метящего свою территорию посредством разбитых носов и сломанных ребер. Поэтому он действовал тоньше.

Так, как умел только он один.

— Уолли! — крикнул Том, заходя в приют и завидев светловолосую макушку Эрика. — Уолли, стой!

Эрик было припустил быстрее, но властный голос Реддла пригвоздил его к полу. Группа маленьких сирот, играющая неподалеку, испуганно покосилась на Тома и гуськом удалилась из зала.

— Уолли, — очень мягко сказал Том, приближаясь к Эрику, — пойдем поговорим.

Реддл умел говорить так, что ему никто не мог отказать. Вот и сейчас Эрик на секунду замялся, но постепенно сник и вяло кивнул. Том положил мальчугану руку на плечо и потянул его за собой.

В пустующем после полудня классе было свежо и тихо, сквозь распахнутое окно внутрь врывался ветер, пахнущий клевером и свежей выпечкой. Том опустился за парту, словно на уроке, и исподлобья взглянул на Уолли, стоящего перед ним.

— Том, я... — Уолли был похож на загнанного в угол зверя. Только пока непонятно, какого именно. Он мог обернуться безобидным кроликом, а мог оказаться и голодным львом.

— Эрик, — вкрадчиво начал Том, делая свой голос как можно мягче, и впервые за последние полгода назвал Уолли по имени. — Зачем ты распускаешь сплетни о том, что я вор?

Эрик уставился на Тома немигающим удивленным взглядом и неожиданно выщерился:

— Сплетни?! Меня, Том, ты не проведешь! Все знают, что ты делаешь! Все знают, что ты собираешь свои трофеи!

Значит, все-таки лев.

— Какие трофеи, Эрик? О чем ты?

— Те самые, Том! Бен Олдридж недавно рассказывал о том, что у него пропала его любимая игрушка йо-йо, а маленькая Джинни потеряла свою розовую заколку с бабочкой.

«Бен и Джинни, значит».

— И все знают, что перед этим они жутко повздорили с тобой. А еще два года назад бедняга Деннис лишился своей кружки, и, хоть ты и отрицаешь это, мы оба знаем, кто ее разбил.

«И Деннис к тому же».

— Ты воришка, Том, — выплюнул Эрик и воззрился на Реддла обличительным злым взглядом. — Пусть другие боятся сказать тебе об этом, но я — нет! Ты — воришка! — повторил он визгливым злым голосом и осклабился.

Эрику казалось, что в этом противостоянии сила наконец-то оказалась на его стороне.

— Что ты сказал?

Наступил краткий момент тишины. Том продолжал буравить Эрика раскаленным взглядом, а тот отчего-то вдруг дернулся и скис.

— Что? Том, что ты шипишь? — нахмурился он, машинально отступая от Реддла. В его глазах мелькнул страх, губы предательски задрожали, и Эрик сомкнул их плотнее.

— Я сказал... — Том вздрогнул, обрывая сам себя. Звуки, которые он издавал, едва ли были похожи на привычную английскую речь. Это было дикое ощущение — с одной стороны, он знал, что говорит на незнакомом языке, с другой стороны, понимал абсолютно все сказанное. — Я сказал, что я не вор, — тихо проговорил он, судорожно сглатывая и с диким облегчением осознавая, что снова говорит по-человечески.

Уолли продолжал тупо смотреть на Тома, всматриваясь в его лицо опасливым боязливым взглядом.

— Да ты сумасшедший... — наконец выдохнул он и попятился к двери. — Не приближайся ко мне, урод!

Уолли вырвался из класса, оглушительно хлопнув дверью, и еще с минуту был слышен его гулкий топот по кафельному полу приюта. Реддл вздохнул.

Он всегда действовал тоньше.

Так, как умел только он один.

Проблема в том, что это не на всех срабатывало.

* * *

Поздним вечером, когда миссис Коул уже отправлялась спать, одолеваемая сном и алкогольным дурманом, начиналось самое веселье. И Лиза, и Марта сквозь пальцы смотрели на проделки старших детей приюта и тем более не желали вмешиваться в мальчишеские разборки за власть и дележ территории.

Эрик Уолли расхаживал по чердаку, напряженно вглядываясь в лица обступивших его мальчишек. Чердак был эдакой штаб-квартирой, и главенство здесь переходило от одного забияки к другому. Несколько лет назад чердак полностью принадлежал Джеффри, но после того, как Эрик собрал свою собственную «банду», расстановка сил полностью изменилась.

Уолли остановился напротив одного из своих протеже и задумчиво посмотрел на него снизу вверх, глядя в мерцающие в лунном свете, серые глаза.

Бен Олдридж, Кристофер Эймбрансон, Гир Джонсон и Джим Баррингтон. Личная команда Эрика Уолли.

У десятилетнего Бена была кличка Тюфяк. Так мальчика прозвали за его неповоротливость, неуклюжесть и пухлое тело. Но в нужный момент Бен превращался в настоящий танк — не обойти и не сбить с курса. Сам он никогда не желал власти, предпочитал держаться за плечом своего лидера, молчаливо поддерживая, но не признавая над собой абсолютного командования.

Семилетний Кристофер, по кличке Зверек, непонятно как примазался к банде Эрика, но оказался очень шустрым и проворным парнишкой. Льстивый и покладистый, он легко находил общий язык с миссис Коул и мог убедить ее практически в чем угодно. В драке от Зверька никакого толку не было, но в дипломатических переговорах он был незаменим.

Гира и Джима называли Дин и Дон за их невероятную, несмотря на отсутствие родства, схожесть во внешности и характерах. Они были близнецами не по крови, но по духу. Всем интересующиеся, вечно лезущие не в свое дело, они были в курсе всего происходящего в приюте, впитывая в себя информацию будто бы из воздуха. Да и кулаки у них были поразительно крепкие и тяжелые.

— Итак, — торжественно начал Эрик, заложив руки за спину, и выжидательно уставился на свою команду. — Этот урод Том совсем зарвался. Или свихнулся. В любом случае, ему не место в нашем приюте.

Дин и Дон согласно закивали, Тюфяк только презрительно сплюнул.

— Долгое время мы прощали ему множество его проделок. Не знаю, как ему это удается, но он постоянно выходит сухим из воды, и даже наставница ему не указ! — Эрик сделал паузу и обвел мальчишек вдохновленным взглядом. — Поэтому мы должны проучить этого долговязого раз и навсегда. Приложить его хорошенько головой, но без излишеств. Нам ни к чему, чтобы карга Коул выставила нас из приюта за насилие.

— Тома она терпеть не может, — глухо сказал Тюфяк. — Был бы у нее шанс, она бы давно уже выгнала мальца вон.

— Шансов у нее было предостаточно! — раздраженно сказал Эрик. — С неделю назад я обвинил Реддла в воровстве, только глухой и мертвый не знают об этом. И что вы думаете? Этот выродок преспокойно вышел из ее кабинета сегодня утром и как ни в чем не бывало направился в свою комнату! Коул боится Реддла, и она не пойдет против него без веской причины, а мы, — Эрик ткнул себя пальцем в грудь, — больше не можем терпеть и ждать справедливости. Действовать нужно сейчас!

Зверек вздрогнул и утер нос, в его больших испуганных глазах застыло сомнение и неуверенность. Все знали, что еще никто из тех, кто рискнул открыто выступить против Тома, не остался безнаказанным.

Джеффри в свое время отделался опухшей ногой, которая противно ныла и по сей день при плохой погоде. У Денниса была разбита любимая чашка, а маленькая Джинни боялась спать в темноте, опасаясь, что за ней придет чудовище, укравшее ее заколку. И пусть сейчас, про прошествии времени, это все казалось сущим пустяком, никто не знал, на что Том способен на самом деле.

— Ты что, Крис-то-фер, — по слогам произнес Эрик, наклоняясь к пареньку, — боишься его?

— Н-нет... конечно, нет! Я...

— Вот и хорошо, Зверек, — Уолли ободряюще похлопал Кристофера по плечу, и тот сжался, заискивающе глядя на своего лидера. — Нас пятеро, а он один. И сейчас ночь. Никто не заступится за Реддла, никто его не любит. Неужто кто-то из вас думает, что мы впятером не справимся с этим неудачником?

Ответом Эрику послужила тишина и утвердительные кивки.

* * *

Том ворочался на кровати, не в силах заснуть. Он всегда спал чутко, а сегодня и вовсе крутился без перерыва, перемяв простынь и пижаму. Что-то беспокоило его, но он не мог понять, что именно — казалось, будто какая-то настойчивая мысль изо всех сил пытается пробиться в его сознание, но что-то ее не пускает.

На соседней кровати пыхтел Деннис. Он всегда спал шумно, развалившись на простынях, иногда — совсем чуть-чуть — похрапывая. Раньше это не раздражало Реддла, но теперь он со всей ясностью понял, что нуждается в уединении. Его раздражал звук чужого дыхания, сонные бормотания и расслабленное лицо Бишопа, похожее на мордочку разожравшегося бурундука.

Эми Бенсон отселили от них в начале этого года. Теперь она жила в комнате вместе с другими девочками и, хоть Том и знал, что замкнутой Эми приходится несладко в новой компании, не испытывал по этому поводу совершенно никакого беспокойства.

Каждый должен быть сам за себя.

Шевеление и шепот, донесшиеся снаружи комнаты, словно бы зажгли красную лампочку в голове Тома. Он почувствовал нечто недоброе в этом невнятном шуме, который усиливался по мере продвижения по коридору и, поскребшись в дверь, резко стих.

Том, напрягшись, приподнялся на локте, вглядываясь в дверь, и тут же нырнул обратно под одеяло, притворившись спящим. Мимо приоткрывшейся двери в комнату упала тусклая полоска света и тут же пропала, скрытая чужой тенью. На мгновение мелькнула знакомая светлая кудрявая макушка, прошло несколько секунд, и дверь закрылась.

«Эрик».

— Какая кровать его? — раздался гулкий шепот.

«Бен-Тюфяк».

Деннис на соседней кровати громко всхрапнул и что-то быстро и обеспокоенно забормотал во сне. В пятно лунного света, лежащее на полу, выступила щуплая худенькая тень, дернулась и отскочила обратно.

«Кристофер-Зверек. Вернее, шавка».

— Мы сделаем это здесь? — неуверенно спросил еще один шепот.

— Или выманим его наружу? — вторил ему другой, с такой же полу-любопытной, не обремененной интеллектом интонацией.

«Дин и Дон. Как их там по имени».

— Деннис ничего не скажет, — зловеще прошипел Эрик, в его голосе была слышна ухмылка. — Он и сам-то недолюбливает Тома за свою идиотскую разбитую кружку.

— Глупый Том, — хихикнул Дин. Или Дон. Том никогда не мог их различить по голосу.

Новоявленные «мстители» двинулись к кровати Тома, мягко ступая по выщербленному деревянному полу. Они застыли рядом с ним, словно убийцы, любующиеся спящей жертвой, прежде чем окончательно задушить ее подушкой.

— Постой-ка на стреме, Зверек, — тихо сказал Эрик, и теперь его голос дрожал от предвкушения. Он чувствовал себя всесильным, окруженный личной командой шестерок. — Снаружи.

— Но Эрик...

— Сейчас же.

Тома передернуло от этого голоса. Он был повелительным, преисполненным жадной злобой и нетерпением. Голос тирана, который без труда принесет в жертву своих людей, но ни разу не покажется на поле боя сам. Том презирал это.

Послышалась возня, и маленький Эрик вышел за дверь, по пути неуклюже задев стул и чуть не уронив его на пол. Деннис снова забормотал что-то порывистое и невнятное, но так и не проснулся. Чтобы поднять Бишопа с кровати, не хватило бы и пожарной сирены.

— Будем его будить? — нетерпеливо спросил Тюфяк.

— Конечно. Кто не проснется от удара кулаком, — ухмыльнулся Эрик.

— А не начнет ли он кричать?

— А ты зажми ему рот.

Том внутренне приготовился, до онемения сжимая в ладони длинную толстую спицу под подушкой. Он всегда клал ее туда перед сном и всегда носил с собой. Подумывал о ноже, но решил, что если кто-то заметит, Коул точно выставит его прочь из приюта или того хуже — сдаст в исправительную колонию или психушку. А найденная им спица была достаточно страшным орудием, если бить правильно и метко.

— Подержи-ка его, — шепнул Эрик, и Том, сквозь полуприоткрытые веки заметил, как тень Бена-Тюфяка, загораживающая лунный свет, сдвинулась в сторону. Действовать нужно было сейчас.

Реддл глубоко и резко вдохнул и, страшно заорав, взвился с кровати, метя в Эрика. Спица со всей силы вошла тому прямо в ляжку. Выдернуть ее не было возможности — ладони Тома были потными и скользкими от страха.

Бен громко выругался, отскакивая назад, а Уолли закричал так истошно, будто Том ему кишки наизнанку выворачивал. Том продолжал орать до хрипа в горле, желая сбить противников с толку, и бесновался, словно попавшая в сеть рыба, всякий раз выскальзывая из плотных рук Тюфяка. Он тратил на это непозволительно много сил, но в его ситуации единственным выходом было привлечь чужое внимание. Лиза тоже жила на третьем этаже, в своей старой комнате, которая принадлежала ей еще до совершеннолетия, и вполне могла его услышать.

На соседней кровати заскулил проснувшийся Деннис, ничего не понимающий и страшно испуганный. Где-то снаружи раздался грохот, затем спасительный быстрый топот и через пару минут в комнату влетела Марта. Том ожидал не ее, но расчет его так или иначе оказался верным.

Девушка была в своей растянутой выцветшей сорочке и в глупом, съехавшим набок, чепчике, но впервые за все время ее вид не вызвал в Реддле раздражения — лишь чувство безграничной, затопившей его до самой макушки благодарности.

— Что?! — оторопело выкрикнула она, со всей силы хлопая рукой по тумблеру и включая свет. — Что происходит?!

Том машинально зажмурился от яркого света и замер на постели. Мятая всклоченная простынь валялась на полу вместе с подушкой, Уолли тихо скулил, не рискуя выдергивать спицу из ноги и только бессмысленно зажимал рану рукой, из которой непрерывно капала кровь, заляпывая собой старый пол. Дин и Дон, отскочив на безопасное расстояние, мелко тряслись и вращали глазами, судорожно соображая, как им отмазаться ото всего этого. Только Бен хранил спокойствие и глядел не на Марту, а на Тома. Глядел странно, то ли с уважением, то ли с опаской.

— М-мисс М-м-марта... — дрожащим голосом пробормотал Кристофер, семенящий за девушкой. Странно, что он еще не сбежал — наверное, боялся ярости Эрика. Сейчас Кристофер действительно был похож на маленького безобидного зверька.

— Что здесь произошло?! — в спину Марте врезалась Лиза, следом ворвавшаяся в комнату. — Ясно, — едко произнесла она, оглядев картину «боя», и мрачно повторила: — Ясно.

Было что-то настолько презрительное и насмешливое в этом «ясно», что плечи Тюфяка разом поникли, а Уолли прекратил скулить и только ниже опустил голову, стыдясь встречаться с Лизой взглядом.

— По кроватям. Все до одного, — отчеканила она. — А ты, Уолли, иди вниз, в столовую, Марта тебя перевяжет.

Уолли собирался было сказать, что не сможет дойти сам, но столкнулся глазами с Лизой и проглотил свои возражения. С явным трудом он похромал к двери, все так же зажимая рукой рану. Марта наконец-то сообразила, чего от нее ждут и поспешила следом.

— Как ты, Том? — Лиза присела на кровать рядом с мальчиком. Она хотела было положить ему руку на плечо — Том остро почувствовал это — но в последний момент передумала, решив, что Том не потерпит подобного проявления сочувствия, посчитав его за жалость. Она всегда понимала его лучше прочих.

— Все хорошо, — деревянно ответил Том, уставившись на свои руки. — Все нормально.

Он ни капли не верил в собственные слова, но предпочитал не выказывать слабости даже в самой критической ситуации. Каждый должен быть сам за себя.

— Сейчас принесу тебе новое постельное белье. И убрать бы здесь надо.

— Я уберу.

— Да? Уверен? Я могу и...

— Я сам.

Лиза помолчала и наконец кивнула:

— Хорошо.

Она тихо вышла из комнаты, напоследок оглянувшись и покачав головой.

Деннис смотрел на Реддла с широко раскрытыми глазами.

— Выходит... — заговорщическим шепотом начал он, когда за Лизой закрылась дверь. — Выходит, ты... воткнул в него целую спицу?

Глаза Денниса стали восторженными, Том слабо усмехнулся.

— Выходит, так.

— Это так круто, Том! Все знают, какой Эрик. Он почти такой же, как Джеффри, только вот у него есть своя... банда, — Деннис еще больше понизил голос. — А ты его... так, — нелепо закончил он.

— Так. Я его так, — тупо повторил вслед за Деннисом Том и снова взглянул на свои руки. Темные пятнышки чужой крови темнели на коже, подтверждая, что все произошедшее — не сон. Реддл почувствовал страх и одновременно захвативший его азарт.

— Только Эрик тебе такого не простит, — продолжил Бишоп, и теперь его голос зазвучал испуганно.

— Эрик? — тупо повторил Том и перевел взгляд на Денниса. Его глаза нехорошо потемнели, радужка почти слилась с расширенными черными зрачками. — Эрик мне не простит? А может быть, Деннис, это я его не прощу?!

— Да, в смысле, нет. В смысле, конечно, Том. Я хотел сказать, конечно. — Бишоп сглотнул.

Вошедшая Лиза принесла с собой тряпку, ведро воды и новую постель.

— Ведро на кухню вернешь, — сказала она Тому и чуть улыбнулась. Реддл кивнул.

Следующие минут пятнадцать он вяло оттирал кровь с пола и задумчиво наблюдал, как вода окрашивается в живой алый цвет. Деннис на кровати закутался в одеяло и делал вид, что спит. Только вот не было слышно его привычного сонного ворчания и шумного дыхания.

Выходит, Том и сам кое-что может. Никогда еще у него не было открытых столкновений с детьми приюта, пусть они и смотрели на него косо. Он даже начал думать, что неуязвим, неприкосновенен... но сегодняшняя ночь доказала обратное. Он такой же живой человек из плоти и крови, как и все: теплый, дышащий, чувствующий.

А еще... он действительно испугался.

До дрожи в коленках, холодного липкого пота на ладонях и пересохшего горла.

Том и сам не понимал, как он смог сделать все правильно. Продумать свое нападение, начать действовать в нужный момент. А главное, подавить собственный страх. Такой неожиданно жгучий, сковывающий изнутри.

Но как же так? Выходит, что он смертен, как и все они? Раньше Том не понимал этого. Ему казалось, что жизнь очень и очень длинна, что он сможет посвятить ее любимому делу, сможет исследовать мир со всех сторон, выяснить все его загадки, разрешить все головоломки.

Но какой в этом смысл, если в итоге ты просто... умрешь? Все его цели, мечты, желания — все они совершенно бессмысленны и никчемны, если в конце концов он просто испустит дух, как и его мать, не оставив после себя ничего, кроме разве что очередного болезненно худого одинокого ребенка. Если оставит.

Это странное чувство, чувство того, что он смертен, захватило Тома, смяло и выплюнуло его прочь. Смертные слабы, глупы, а их жизнь — лишь случай, который так или иначе обречен на один и тот же конец.

Реддл совершенно не представлял, что со всем этим делать.

Но он точно знал, что разберется с этой проблемой. Обязательно разберется.

Ведь он не такой, как все.

— Тебе когда-нибудь дарили подарки, Том? Настоящие, от души?

— Да.

— И что ты тогда почувствовал?

— …удивление.

_______________________________________________________________________________

…31 декабря 1936…

День рождения — это такой удивительный день, когда каждый человек пытается поверить в свою… уникальность.

Твоя никчемная, ничем не примечательная жизнь вдруг, словно по волшебству, наполняется разноцветными свертками подарков, улыбающимися людьми, теплыми словами, яркими поздравлениями, и ты стоишь по утру перед зеркалом и думаешь, какой же это все-таки хороший, счастливый день!

Том считал, что если ты ждешь дня рождения, чтобы стать счастливым хотя бы на одни короткие сутки, лучше было не рождаться и вовсе.

— С Днем рождения, Эми! С твоим Днем! — произносит Марта, и Том только отворачивается, закатывая глаза. Сколько таких маленьких наивных девочек слышат эти слова в ту же минуту? Десятки, сотни?

День рождения — просто число, глупая дата в календаре, зачем-то обведенная красным.

Именно об этом размышлял Том в семь вечера, сидя в засаде у одного нелепо украшенного богатого дома.

Ему в этом смысле не повезло — в тот день, когда он должен был праздновать свое день рождения, все поздравляли друг друга с наступлением нового года, закупая уже послерождественские подарки. Какая уж тут уникальность, если все кому не лень не преминули напомнить тебе о наступающем празднике и словом не обмолвились о твоем дне рождении?

То, что его — хмурого несговорчивого ребенка — просто никто не хочет поздравлять, Тому в голову не приходило.

Признаться, все это еще злило Тома, но он старательно отталкивал от себя ненужные эмоции, полагая, что это больше похоже на капризы глупого мальчишки, а не на поведение истинного взрослого человека. Конечно, ему было еще только девять, то есть, уже десять, но все равно.

Хозяева Лондонского особняка, которым сейчас "любовался" Том, обладали немыслимыми запасами денежных средств и невероятно кошмарным вкусом. Это была еще одна загадка этого мира, которую Том никак не мог разгадать — как такие глупые люди забираются так высоко? Кто позволяет им сделать это? Кто пропускает их наверх?

Огромная каменная горгулья смотрела на Тома своими пустыми грустными глазами. На ее макушке красовалась аляповатая сверкающая розовым мишура, на крыло была намотана разноцветная мигающая гирлянда, от которой у Реддла уже темнело в глазах, а в серовато-синей лапе сиротливо покачивался красный изрядно похудевший мешок с конфетами.

Хозяйская дочка выгребла целую горсть с час назад и побежала к дому, заливаясь счастливым смехом, не замечая, как конфеты падают из ее маленьких ладошек, словно конфетти рассыпаясь по снегу.

Дети приюта за одну такую конфету продали бы своего соседа по комнате. Девчонка роняла эти конфеты в снег, и Том был уверен, утром дворник сметет их в большую мусорную кучу.

Показавшиеся из дверей особняка родители подхватили ребенка на руки. Мать что-то ласково заворковала, приглаживая кудри своего дитя, отец скупо улыбался, но Том видел, каким искристым счастьем переполнены его глаза.

Потом семейство село в свой новенький смешной автомобиль, который Том мысленно прозвал табуреткой из-за размера и сплюснутой формы, и скрылось внизу по улице. Они ехали на главную площадь погулять вокруг Рождественской елки, отведать лакомств, покататься на коньках…

А Том собирался обворовать их дом.

Не по указке Оберона — по своему личному желанию.

Мальчик начал понимать, что те книги, которые он берет для старика, гораздо ценнее, чем те, что он получает от библиотекаря взамен.

Один парень из другого приюта, тоже промышлявший не самым достойным делом и обладавший большим опытом, шепнул Тому о ценной книжонке, что так кстати завалялась в доме жирующих добродушных хомяков. Между делом, тот же мальчишка намекнул Тому, что дом находится на чужой территории, и Реддлу придется заплатить дань за право получать с нее доход. Перед Томом, как и всегда, появился выбор: он мог сделать что-нибудь со своим новым помощником, чтобы убрать того с дороги. А мог и согласиться.

В этот раз Том выбрал путь дипломатии и торговых отношений. Он казался разумнее и в перспективе прибыльнее.

Прошло минут десять с того момента, как «хомяки» уехали на елку, рев мотора давно затих вдали, а значит, можно было начинать действовать.

Щуплый, замотанный в один большой черный плащ не по размеру, Том маленькими шажками побежал к дому. Он старался наступать на следы девчонки и на всякий случай надел старые сапоги, найденные на местной свалке, чтобы не «светить» свою собственную обувь.

Обычно он всегда заходил через черный ход, но в этот раз Том явственно видел, как отец семейства вышел из дома, приобняв жену в пушистой рыжей шубке, и даже не потрудился запереть за собой дверь. Просто захлопнул ее и быстро сбежал во двор.

Том знал, что, будь у него все деньги мира, он бы никогда не позволил себе подобного. Он знал, что такое бедность, а этот мужчина наверняка ни в чем никогда в своей жизни не нуждался.

Тонкая щель, сквозь которую просачивался теплый свет, манила к себе, напоминая Тому, что он и так пропустил ужин, а теперь еще и порядком замерз, так зачем тянуть, когда можно просто войти через парадный вход? Сделать этот выбор особенно просто, когда привыкаешь к своей неуязвимости и всесилию.

Прислуги нигде не было видно, а Том, наблюдавший за особняком уже три дня, отметил про себя, что кроме хозяев, здесь почти никто не появляется. Только сутулый почтальон иногда проезжал мимо на своем хлипком велосипеде или появлялся усатый старый молочник с бидонами еще теплого парного молока.

Подгоняемый мучительным холодом, озябший на морозе, Том не смог сдержаться и все-таки решил рискнуть — в наглую зайти через передние двери дома и быстро исчезнуть в обратном направлении. Тем более, что и Коул его уже скоро хватится.

Том ступил на первую ступеньку лестницы, мысленно поблагодарил хозяев за добротное дерево, которое не скрипнуло под его весом, и воровато оглянулся. Двор, залитый светом фонарей, заполненный мерцанием причудливых снежинок, расплывался в наступающей темноте ярко-желтым пятном. По другую сторону дороги возвышался иной особняк, побогаче и с большей этажностью. Но окна в нем не горели, и беспокоиться было не о чем — здесь некому было заметить Тома.

По крайней мере, он позволил себе так думать.

— Кхм, — раздалось задумчивое откуда-то слева, и Реддл замер. Прежде чем оглянуться на источник звука, нужно было в короткие сроки выбрать верную линию поведения.

Заблудившийся замерзший мальчишка?

Глупый ребенок, привлеченный разбросанными по двору конфетами?

Голодный сирота?

— Д-да? — робко и заискивающе спросил Том и медленно повернулся. Его губы задрожали, лицо сморщилось, глаза сузились и заслезились.

— Не пытайтесь, молодой человек, я слежу за вами слишком долго, чтобы поверить в этот спектакль, — мягко произнесла горгулья. Ее глаза перестали быть пустыми, зрачки рельефно проступили на темном щербатом камне. Она говорила, и на каменном лице чудища появилось что-то, смутно похожее на улыбку.

Том открыл рот и закричал. Коротко и пронзительно. И тут же смолк, зажав себе рот рукой, так что последний звук был больше похож на мычание.

Теперь горгулья выглядела удивленной.

— Что с вами?..

— Не видели горгулий, молодой человек? — осведомилась вторая статуя. Голос этой стражи был сухим и едким, словно что-то острое царапало по дощатому настилу. Но она не издевалась, а спрашивала вполне искренне.

Том отступил на шаг, потерял равновесие и свалился спиной в снег. Горгульи продолжали с интересом взирать на него.

— Я… не понимаю… — обреченно прошептал он. — Это маскарад?

— Что?

— А мальчишка-то не волшебник, — тут же затараторила правая горгулья, со скрипом поворачиваясь к соседке.

— Как это не волшебник? — взъелась на нее левая. — Я никогда не ошибаюсь!

— Тогда назови мне хоть одного мало-мальски стоящего волшебника, который испугался бы горгулий!

— А кто тебе сказал, что каждый юный маг должен знать о горгульях?

— Конечно должен! Это же…

Том не стал их слушать. Он развернулся, попытался подняться, но от страха не смог даже согнуть ногу. Опуская голые руки в рыхлый снег, позабыв о плаще, черной кляксой теперь размазавшимся по двору, он пополз в сторону ворот, ослепленный ярким светом фонарей, оглушенный голосами каменных чудищ, ошеломленный увиденным.

Том никогда не терял самообладания.

Он никогда не мог представить себе и на секунду, что будет не способен контролировать свое тело. Он был уверен, что готов ко всему.

Именно это и подвело его в ту ночь.

Когда сварливые стражи повернулись к мальчишке, от него осталась лишь длинная глубокая борозда, уходящая к самым воротам, и черный старый плащ, валяющийся возле заснеженной клумбы.

* * *

Что это было.

Что. Это. Было.

Что?!

Том не понимал. Ему отчаянно хотелось кричать, плакать и поговорить хоть с кем-нибудь. Он забрался в небольшой сырой тупичок между домами выше по улице и сидел, обняв себя худыми руками. Без плаща он остался в одном только свитере и коротких обвисших брюках. Руки и лицо жгло холодом, но это не шло ни в какое сравнение с ледяной пустотой, сковавшей мальчика изнутри.

Он ошибся. Наследил как только мог, оставил одежду и, вероятно, сошел с ума.

Каменные статуи не разговаривают. Можно, наверное, понять, о чем говорят животные или даже встретить привидение! Но статуи?

Кто эти люди, что живут в том доме? Знаю ли они, с кем они делят свой кров каждый день? Могут ли эти… статуи рассказать хозяевам о Томе? Или все это было галлюцинацией?

Может быть, Эрик был прав, назвав его уродом?

Что бы там не произошло сегодня, Том знал одно. Единожды убежав от неизвестного, у него будет один единственный шанс выбрать верную дорогу: поддаться ужасу и бежать так далеко, как только может позволить этот мир, или же вернуться и взглянуть в глаза своему страху.

Выбор был очевиден.

Но сначала Том должен был получить информацию. Во второй раз он подготовится получше.

* * *

Уже совсем стемнело. Наверное, было около девяти или начала десятого — в любом случае миссис Коул с минуты на минуту начнет обходить спальни, и всех детей старше шести лет погонят во двор приюта бродить вокруг елки. Младшим обитателям приюта это нравилось, они еще верили в Санту и чудеса. Или старались верить — в любом случае так было проще. Те, кто был постарше, плелись за миссис Коул с такими лицами, словно их бессрочно отправляли работать на шахты.

Том привычно пролез через прутья ограды в особом, давно выведанном месте в задней части приюта. Но и это ему уже давалось с трудом, а когда он станет еще старше, такой трюк будет не провернуть.

Стуча зубами от холода и обиды на весь мир, Реддл пробирался к заветной водосточной трубе, по которой он привычно залезал в свою комнату. Зайди он сейчас через главный холл, и Коул набросится на него, как оголодавшая хищница. Он и так уже три месяца не давал ей повода, отчего наставница становилась нервнее с каждым днем, словно ожидала бури после долгого затишья.

Том ступал по скрипящему снегу, старательно обходя ярко освещенный фонарями периметр — света ему на сегодня хватило. Фонари приюта были похожи на головы диплодоков — Том видел картинку в одной из книжек. Неестественно длинные, словно нитка лапши, шеи, увенчанные маленькими, похожими на плошки, головами. Фонари в доме счастливых «хомяков» были куда ниже и грациознее. Они напоминали средневековые светильники, которые окружали дома графов и герцогов, и каждый из таких светильников был произведением искусства, стоившим, наверное, как целый приют.

Том взобрался по замерзшей, скользкой трубе, кое-как цепляясь за выступы в стене. Для всех приютских детей это было делом обыденным. Когда привыкаешь полагаться только на себя, перестаешь бояться высоты.

— Эй! — Том тихо постучал костяшками по стеклу. Его уже начинал бить озноб, и из носа вовсю текли сопли.

Маленькая Эми, будто бы только этого весь вечер и ждавшая (а скорее всего, так оно и было), бросилась к окну и торопливо подняла ставни.

— Господи, ты же весь дрожишь! — пугливо прошептала она, оглядев Тома с головы до ног, когда тот кое-как перелез через подоконник. — Где твое пальто? Почему ты без обуви?

Сколько бы не ругалась миссис Коул, выгнать Эми из ее бывшей спальни не было никакой возможности. Она жалась к Тому, как испуганный воробушек, считая его то ли своим старшим братом, то ли покровителем. Иногда, когда Том смотрел в ее большие доверчивые глаза, что-то внутри него вздрагивало, но тут же сменялось равнодушием.

Он был не против общества Бенсон, пока она не приносила ему проблем.

— Если бы я забрал пальто, старуха Коул поняла бы, что я ушел, — сварливо сказал Том.

— Но ботинки?..

Старые сапоги Том оставил в одном неприметном сугробе у ограды, проделав оставшийся путь в одних только шерстяных черных носках — в безразмерных сапогах было не взобраться по трубе. Порядком наследил, но к утру все равно все заметет.

Бенсон уже стягивала с кровати Денниса покрывало, чтобы укрыть Тома. С тех пор, как случилось то происшествие с Эриком, в комнату к Тому и Деннису подселили еще двух мальчишек. Якобы на всякий случай, чтобы было кому поднять тревогу. Одному из них было пять, второму десять, но они, как и все прочие, боялись Тома и проводили в комнате только время, отведенное для сна.

Пятилетка поначалу не мог заснуть. Том видел, как он иногда лежит, закутавшись в одеяло и аккуратно выглядывает из-под него, словно ожидая, когда Том набросится на него с ножом или начнет расчленять чье-нибудь тело прямо в спальне. Реддла это забавляло, но, к счастью, малец быстро обвыкся и прекратил свои ночные дозоры.

— Тебе что-нибудь принести, Том? — тихо спросила Эми, и Реддл воззрился на нее странным взглядом. Девочка вздрогнула и хрупко улыбнулась, чуть отодвигаясь и убирая руку с его плеча.

Это было довольно странное ощущение. Тому нужно было высказаться. Впервые в своей жизни он чувствовал внутри огромный ворочающийся ком знания и испытывал категорическую необходимость о нем кому-нибудь рассказать. И уж точно он не ожидал, что этим кем-то станет Эми Бенсон — человек, которого он даже не уважал.

Но он точно знал, что если и есть в этом мире кто-то, кто предан ему, кто никогда его не выдаст — так это она. Только если по глупости.

— Эми… — очень мягко начал он и уставился в пол. — Эми, ты когда-нибудь замечала что-то… необычное вокруг себя?

В этот раз Том был непривычно мягок, утратив всю свою жесткость и воинственность. То, что он собирался сказать, не укладывалось в рамки здравого смысла, и Эми Бенсон была не обязана его выслушивать.

— Необычное?

— Да, да, необычное. Какие-то явления, в которых нет здравого смысла? Или события, необъяснимые логикой?

— Я… Я не знаю. Ты про Рождество, Том? Про подарки, которые появляются в наших носках на камине? Но это же Марта, это все знают. Санты не существует и…

— Да нет же! — вспылил Том. Он вскочил, отбрасывая одеяло прочь, и прошелся по комнате, не замечая, как под его ногами мнутся тетрадки Колина, снова разбросанные по всему полу.

— Тогда о чем ты? — Эми удивленно следила за Томом, не отрывая глаз.

— О… О магии! — выпалил Том и сам поразился сказанному.

— М-магии? — неуверенно повторила Эми.

— Магии.

— Волшебстве, колдовстве и добрых феях?

— Черт, Эми, ты можешь прекратить уточнять?

— Но я ничего не знаю о магии, Том, кроме того, что ее не существует.

Том воззрился на Эми немигающим, ничего выражающим взглядом. Он понял свое отличие ото всех этих детей, и это даже немного рассмешило его.

Все они, маленькие и большие, глупые и умные — все они — не верили в магию по-настоящему. Они просто играли в нее, готовые в любую секунду отбросить игрушку в сторону. Они видели в магии лишь красивую сказку, цеплялись за нее, всегда, всегда зная, что все это — лишь иллюзия.

И не один из них не пытался действительно поверить в магию.

Не считали нужным, не задумывались об этом или же просто… боялись? Боялись, что их вера окажется фальшивкой, боялись, что не справятся с реальностью, если все обернется не так?

Как глупо.

— Все нормально, Эми, — Том криво улыбнулся. — Я передумал спрашивать. Пойдем к Коул?

Эмили сглотнула, пытаясь понять, удовлетворил ли Тома ее ответ и неуверенно пожала плечиками:

— Да, пойдем.

Том торопливо нацепил неуклюжие ботинки и вышел из комнаты, растирая холодные руки.

— Эй, Том, — тихо-тихо окликнула его Эми, когда тот уже прошел почти пол коридора. Она стояла в дверном проеме и смотрела в пол. — Если вдруг обнаружишь магию, если вдруг найдешь ее… возьми меня с собой, ладно?

«Ты же не веришь в нее!» — хотелось выкрикнуть Тому. Но он только фыркнул и коротко кивнул.

В конце концов, просто есть такие люди, у которых нет достаточно сил, чтобы верить по-настоящему. Слабые люди.

Но ведь для того и нужны сильные, чтобы вести слабых за собой. А Том — сильный. Он точно-преточно знал это. И он был готов повести Эми за собой.

* * *

На следующий день Том слег с пневмонией. Марта носилась вокруг него день и ночь, меняла компрессы, опаивала многочисленными травками и лекарствами, укутывала одеялами и то и дело запихивала тому за щеку градусник. Это было унизительно и мерзко.

С другой стороны, Тому хотя бы выделили отдельную комнату на первом этаже, чтобы не заражать прочих учеников, где он и гнил целую неделю, пока ему не полегчало.

Врача вызвали только на четвертый день, вместе с ним к Тому зашла и миссис Коул. У нее было такое лицо, будто всю ночь она пыталась сделать мучительный выбор: вызывать доктора или просто дать Тому подохнуть? В любом случае, с тех пор Коул больше ни разу не проведала мальчишку, чему он был безмерно рад.

— Интересно, — думал Том, — заболел ли я, будь я волшебником? Или то, что я болею, как раз и значит, что я не волшебник? Или волшебников вовсе нет, иначе почему мы все болеем этими дурацкими болезнями?

Прошелестела ставня, кем-то аккуратно поднимаемся с той стороны, и Том мысленно обругал Марту за то, что та не удосужилась нормально закрыть окно. Порыв холодного воздуха неприятно коснулся щеки Тома, и тот с трудом сдержал кашель.

— Здравствуй, Том, — раздался рядом знакомый голос. — Ты и правда болеешь?

Реддл скосил глаза, но внезапный гость сделал пару шагов и сам оказался в поле зрения Тома. Патрик, тот пацан, что посоветовал Реддлу странный дом с горгульями. Коротко стриженый, в рваной одежде, в темно-синей куртке не по размеру и без шапки, он стоял перед Томом, засунув руки глубоко в карманы.

Патрик Тома почти не знал, а потому не боялся, хоть и относился настороженно.

Том находил этот факт крайне неприятным.

— Чего ты хочешь? — прохрипел Реддл. Не то что бы ему было так плохо, но никогда не помешает ослабить бдительность противника.

— За тобой должок, Реддл. Насчет того дома. Я дал тебе наводку, пришло время делиться уловом. Мы не любим… пустословов, — Патрик ухмыльнулся.

От гостя не исходило никакой опасности, он был вполне разумным парнем и предпочитал договариваться, а не выбивать желаемое из своих жертв, как тот же Джеффри или Уолли.

Том смотрел на Патрика внимательным взглядом, изо всех сил стараясь почувствовать признаки лжи, как это умел только он, но ничего не выходило. Либо Патрик умел каким-то образом защищаться, либо же он не знал ничего о том, что Том обнаружил в особняке.

— Кому принадлежит этот дом? — хрипло проговорил он.

— Тебе какое дело? Тогда ты не интересовался, — поднял брови Патрик.

— Теперь интересуюсь.

— Семья Хорнби. Зажиточные чистоплюи из высшего общества. И мамаша, и папаша — полностью чокнутые. Никто не знает, где они работают, но некоторые видели их в… странном обличье. Ну знаешь, типа маскарадная одежда, какие-то колпаки, мантии… У них у дома-то горгульи стоят — во! Разве нормальные люди станут ставить возле дома горгулий?

— А девочка?

— Оливия Хорнби. Вся в родителей. Проблемный ребенок, прям, как ты, — Патрик усмехнулся. — Я о тебе наслышан, Том. Не пойму, почему тебя так боятся здешние, но говорят, что ты… со странностями. Про нее говорят то же самое. Вот я и подумал, что этот дом отлично тебе подойдет.

— Я не смог.

— Что, прости? — Патрик наклонился, толком ничего не разобрав.

— Я не смог, — чуть громче повторил Том, хриплость исчезла из его голоса. Он понял, что сегодня его бить не собираются.

— Не смог?

— Да. У них какая-то охрана, я не понял толком.

— То есть, ты предлагаешь мне в это поверить и просто уйти ни с чем?

— Нет. Я проберусь туда еще раз, — зло выплюнул Том и приподнялся на локтях. — Слышишь меня? Я все заберу у этих Хорнби, что смогу унести.

— Эй, эй! Я тебя понял, Том, — Патрик кивнул. — Ты не первый, кто так отзывается о Хорнби. И не первый, кто возвращается оттуда с пустыми руками и выпученными глазами, и рассказывает странности. Но первый, кто хочет вернуться. Меня это устраивает.

— Эй, Патрик, — Том хотел было схватить мальчишку за руку, но его внезапно всего передернуло. Он не хотел к нему прикасаться. Патрик был чужим.

— Что?

— Что тебе на самом деле нужно в этом доме, раз ты так отчаянно пытаешься туда пробраться?

— Не имеет значения, Том, — тихо сказал Патрик. — Просто проберись в чертом дом, а потом мы поговорим.

* * *

Соваться в дом Хорнби неподготовленным Том не хотел. Конечно, он мог бы поступить, как многие люди — просто придумать наиболее рациональное объяснение, вроде химических веществ, воздействующих на психику, и попытать счастья во второй раз. Но это было бы слишком просто, а, как известно, самое простое решение — отнюдь не всегда верное.

В старой библиотеке за последние пару лет ничего не изменилось. Все те же старые тусклые книги на пыльных полках, грязные стекла маленьких окон, надежно зашторенных темно-зелеными полотнами и одинокая лампа, разгоняющая сумрак, словно один неподвижный разожравшийся светляк.

Оберон листал одну из своих любимиц, судя по нездоровому блеску его глаз, водя жилистым пальцем над рукописным текстом. Буквы были подозрительного темно-багрового цвета, и Реддл совсем не хотел уточнять свою догадку.

— Том? — полуспросил-полуприветствовал библиотекарь Тома, не поднимая глаз от книги.

— Здравствуй, Оберон, — просто сказал Том.

— Совсем позабыл старика, — хмыкнул Оберон и поднял свои блеклые глаза на мальчика. — Все вы уходите рано или поздно.

Том только хмыкнул. Иногда он пытался представить себе, сколько таких вот сирот Оберон использовал за свою жизнь? И скольким из них удалось выйти из игры, прежде, чем все стало совсем плохо?

В любом случае дерзить Оберону Том не собирался. Старик был хитер и полезен, а его голова была одной огромной библиотекой, в которой хранились знания, не запечатленные ни в одной из книг.

— Я помню, Оберон… — Том сделал паузу, выжидая, когда старик обратит на него внимание. — Я помню, как около года тому назад я принес тебе одну книгу. Очень красивую, с названием на неизвестном языке.

— Это был индийский, — фыркнул Оберон.

— Да. И ты сказал мне, что я… что я обладаю неким особым талантом. Таким же, каким обладали и другие до меня. Ты сказал, что мой талант отличителен.

Оберон не любил, когда кто-то мешал его чтению, и Том прекрасно знал об этом, но ради него старик иногда изменял своим принципам.

— Я не сказал, что он отличителен, Том. Я сказал, что он больше, — сухо отрезал Оберон.

Реддл поджал губы. Ну конечно, когда Оберон упускал возможность вернуть Тома с небес на землю? Он всегда — каждую секунду — напоминал Тому, что тот самый обыкновенный мальчишка. Это было невыносимо. Но, надо признать, полезно.

— Я хочу понять, что ты имел в виду, — просто сказал Том.

Оберон поднял брови и вежливо улыбнулся.

— Ты хочешь?

— Да, я хочу.

Повисшая тишина была грубо прервана чихом какого-то простывшего грустного джентльмена, бродившего вдоль полок. Оберон взглянул в его сторону с ненавистью, удостоверился, что посетитель во время успел подставить платочек, и ни одна из капель зараженной влаги не попала на хрупкую бумагу, после чего вернулся к Тому.

— Я не люблю, когда мной командуют, Том, — мягко, чуть постукивая шершавым пальцем по столу, произнес он.

— Это была просьба, — не смутился Том.

— Мне кажется, ты перестал отличать просьбы от приказов, Том.

Том еще сильнее сжал губы и опустил глаза. Ни тогда, ни сейчас — он все еще не мог выносить пронзительный взгляд Оберона. Когда этот старый прохиндей того желал, его глаза становились двумя ясными омутами и беспощадно жалили Тома, словно наказывали за что-то.

И никуда убраться от этого взгляда было нельзя.

— Извини меня, Оберон, — глухо сказал Том, глядя в стол. — Не мог бы ты разъяснить мне, что ты имел в виду год назад?

— Я имел в виду, Том, — Оберон заговорил добродушно, почти ласково, — что в этом мире есть силы, неразгаданные человечеством. И если некоторые не способны разглядеть их даже перед самым своим носом, то другие способны с ними… взаимодействовать.

— Что это за силы?

— Мне известно не больше твоего, Том. Но однажды, — глаза старика затуманились, — однажды, когда я был простым библиотекарем в пригороде Лондона, ко мне зашел человек. Та книга, что он искал, была раритетной, и я решил, что никому не отдам ее даже для ознакомления. А он просто посмотрел на меня своими темными глазами, и я… жутко тогда испугался! Он не сказал больше ни слова, а ночью, когда я перепрятал любимицу и запер ее под многими замками, кто-то пробрался в библиотеку, шумел и шуршал, но я не вышел. Я лежал под одеялом и молился, чтобы ублюдок не нашел ее. Ее, — повторил Оберон, и Тома передернуло.

— Ему удалось?

— О нет! Старик Оберон знает свое дело. От старика Оберона ничего не убегает по собственному или чужому желанию, — Оберон хищно улыбнулся. — Но, я скажу тебе, тогда страшно перепугался. А еще кое-что осознал. Когда дела мои пошли в гору, и я переехал в Лондон, в эту самую дыру, ко мне часто наведывались ребятишки из приюта. Они думали, что раз вывеска моя покосилась, а внутри грязно и некому убраться, значит, здесь можно поживиться чем-нибудь недорогим. Легкая нажива. И некоторые из них, из этих хитрецов, обладали… талантами. Кто-то был проворен, словно тень. Кто-то заговаривал зубы, да так, что и старик Оберон поддавался. Кто-то словно под кожу залазил. И у всех них было что-то общее, что-то такое, что есть в тебе. Они больше не проведывали старика Оберона — после того, как взрослели. Но я точно знаю, если у тебя есть такой талант — он всегда пробьет себе дорогу. Всегда. Если он настоящий.

— Вот как, — констатировал Том. — И ты не можешь дать мне наводку на этих людей? Хоть на одного из них?

Оберон улыбнулся, перегнулся через стойку и, облокотившись о старое дерево, тихо с наслаждением сказал:

— Нет.

«Ищи сам».

Том усмехнулся уголками губ, коротко кивнул и спокойно пошел к выходу. Половицы под его ногами скрипели, джентльмен в глупой неуклюжей шляпе проводил Тома вялым взглядом и обреченно высморкался.

Положив руку на матовую прохладную поверхность металла, Том посмотрел себе под ноги, туда, где лежал до дыр затертый коврик. «Добро пожаловать», — когда-то гласил он, а теперь буквы было едва разобрать.

Том решительно нажал на ручку и распахнул дверь. Оборачиваться на прощание он не стал. Оберон был его наставником, он научил его тому, как выживать, открыл многие ценные знания, даже указал путь. Но теперь Том повзрослел. Он стал чуть старше, чуть умнее и чуть хитрее. Он почувствовал, что больше не в силах подчиняться, не в силах смотреть на Оберона снизу вверх, а Оберон не был согласен терпеть ученика, который больше не был готов выполнять указания своего учителя.

Его насмешливый взгляд все еще смотрел Тому в спину. Когда Реддл переступил порог, и дверь почти захлопнулась за ним, он был готов поклясться, что услышал тихое «Прощай». На миг стало невыносимо грустно, будто бы детство ненавязчиво толкнуло его в спину. Детство, которого у него никогда не было.

— Прощай, — сказал Том в пустоту и уверенно шагнул вперед.

Под ногами скрипел грязный снег, по небу уже разливалась фиолетовая дымка, и морозный воздух свежо холодил щеки. Одиночество затопило Тома с головой, но это было приятное ощущение.

Ощущение свободы.

* * *

— Двадцать шиллингов?

— Двадцать шиллингов.

Минута молчания.

— А почему сам не можешь?

— Наставница прижала. Если в ближайшую неделю покину территорию приюта, обещала, что сдаст полиции.

— Эт тебе не повезло…

Еще полминуты.

— Имей в виду, Джим, — мягко произнес Том, — если думаешь кинуть меня и пойти в дом в одиночку, перед Патриком и его бандой — теми, кто дал наводку — отчитываться будешь сам.

Джим сглотнул, деньги он любил, ответственность — нет.

— Что делать-то надо? — наконец спросил он.

Том мысленно вздохнул и даже позволил себе улыбнуться. Самому соваться в дом Хорнби было бы глупо. Он совершенно не представлял, что может сделать с огромными каменными чудищами, если те снова вздумают с ним побеседовать.

С другой стороны, он точно знал, что в таких домах обязательно есть один, а то и два запасных входа — для прислуги. Те самые, которыми он побрезговал воспользоваться в первый раз.

План был прост: пока маленький бездомный Джим будет отвлекать на себя основное внимание, не подозревая о присутствии Тома в доме, Реддл понаблюдает за происходящим в особняке и за… горгульями. Взгляд со стороны всегда лучше.

В то, что Джимми сможет попасть внутрь, Том не верил. Не просто так Патрик нашел Тома, не просто так подговорил именно его. У Реддла уже была своя репутация в городе, и пусть она и распространялась только в паре соседних районов, все знали, кто такой Том.

Том был призраком. Он заходил в дома, брал свое и уходил. Это даже нельзя было назвать воровством, скорее — хобби. Он почти не брал денег, только книги — много книг. Если бы не это, его бы давно принудили вступить в одну из обыденных для бедных районов «каст» и платить дань. Но ходили слухи, что Реддл со странностями, и с ним близко не связывались.

А Патрик рискнул. И уж точно прохиндей Джимми, семи лет от роду, способный только на то, чтобы стащить пару яблок с прилавка, да кусок колбасы, не мог составить Тому конкуренцию.

— Тебе нужно будет найти статуэтку, — выдумывал на ходу Том. — Два-три дюйма в высоту, девушка с кувшином. Из золота.

— Настоящего золота? — выдохнул Джимми.

— Именно, — со значимостью во взгляде покивал Том. — Из чистого золота.

— И где этот дом? Что с охраной? И замками?

— Особняк Хорнби. С замком справиться возможно, главное, подгадать время, когда никого не будет. Дом в Западном Хиллингдоне.

— В Западном Хиллингдоне?! Сдурел, Том?

Том был мысленно готов к этому моменту. Богатый благоустроенный Хиллингдон — неудачное место для бездомных оборванцев и мелких воришек. Если там кто и промышлял, то птицы высокого полета, мастера-воры. Ни Джим, ни Том к ним не относились.

— Слушай, — Том поморщился, словно был вынужден объяснять что-то до примитивного очевидное. — Об этой семейке, о Хорнби поговаривают разное. У них очень большой дом, но в нем совсем нет прислуги, вроде есть дворник, но он появляется очень редко. Хозяева крайне беспечны, порой даже оставляют ворота дома открытыми, словно плевать хотели на всех воров вместе взятых. Я думаю, они просто чудаки, Джим. Очень богатые чудаки.

— Все равно, Том… — Джим пожевал губу.

— Двадцать шиллингов, — с нажимом повторил Том.

Когда у тебя нет дома, и все твое пропитание — это кусок-другой урванного случайно черствого хлеба, двадцать шиллингов приобретают небывалую ценность. А если уж тебе выпадает шанс вот так просто их получить, то… какие могут быть сомнения?

— И можешь забрать с собой абсолютно все, что сможешь унести, — прозрачно намекнул Том, и в жадных глазах Джимми сверкнул голодный блеск. Парень был на крючке, нужно было просто чуть-чуть подтолкнуть его. Вниз.

— Пятнадцать шиллингов вперед, Том, — охрипшим от предвкушения голосом произнес Джим, и Том внутренне скривился от отвращения. — Сам понимаешь, если найду статуэтку, они мне ни к чему, но мне нужна гарантия на… на крайний случай.

— Десять, — твердо сказал Том.

— Тринадцать.

— Десять.

— Одиннадцать с половиной.

— Девять.

— Одинна… Постой, что? Ладно, десять, черт с тобой!

Том с тяжелым вздохом вытащил из кармана горсть монет и с сожалением отдал их Джиму. Заработать их было совсем не просто, и все придется отдать этому глупому воришке.

Но в дом нужно было попасть во что бы то ни стало. Что поделать, если для этого придется подставить Джима. В конце концов, Том же не виноват, что парень — идиот.

* * *

Том с замершим дыханием следил, как Джимми воровато пересек двор особняка, вбежал по ступенькам и присел перед замком, гремя отмычками, словно конь в рыцарских доспехах.

Хозяева покинули дом буквально пару минут назад, и Том в очередной раз наблюдал как мистер Хорнби покинул здание, не потрудившись пару раз провернуть ключ в дверном замке. Если раньше это казалось глупым, то теперь становилось уже странным.

Потому что Джим все еще не мог открыть дверь. И либо она захлопнулась — а Том не слышал щелчка. Либо творилось что-то неладное. В любом случае, Джим поддался на ту же уловку, что и Том ранее — он решил действовать напрямую, не ища черных ходов.

Но больше всего Тома поразило то, что каменные горгульи, все в тех же отвратительных нелепых гирляндах и праздничных лентах, не издали ни звука. Безмолвные изваяния не особенно искусной работы.

И все.

Ни шевеления, ни хриплых едких голосов, ни вращения глаз.

Выходит, Тому действительно привиделось? Он сошел с ума или немного тронулся от голода?

Что же, об этом он поразмыслит потом, сейчас настала пора действовать.

Прохиндей Джимми явно был не способен открыть злополучную дверь, но будучи упрямым ослом по своей натуре, он провозится с замком еще минут пять. За это время Том, незаметный и неуловимый, проберется через черный ход и заберет с собой все необходимое.

Без особого труда отыскав заднюю дверь, Том ловко извлек из заднего кармана связку отмычек. Через пару минут мучений, Реддл утер со лба пот, липкий и неприятный, какой бывает только от страха.

Дверь не поддавалась. То есть, вообще.

Внутри не было слышно скрежета замочного механизма, ни одного самого простейшего щелчка. Том пытался «прочесать» замок, но не смог нащупать ни одного штифта, который бы поддался ему хоть на толику секунды. Словно он снова стал глупым бесталанным новичком, а старик Оберон вот-вот появится за спиной и начнет, кряхтя и причитая о бестолковой молодежи, читать ему нотации.

Складывалось ощущение, что внутри замка полость безо всяких механизмов, а дверь просто заложена с той стороны кирпичом.

Том отчетливо слышал, как тихо матерясь себе под нос с той стороны особняка суетился Джим, даже не скрываясь — так зол и раздражен он был. Осознавать это было неприятно, но сегодня Том ничем не отличался от Джима. Он поднял глаза, туда, где в полумраке виднелся белый квадрат окна.

Обычное окно, ничем не отличающееся от соседних двух. По желтоватым кирпичным стенам возле него вился толстый плющ, будто бы приглашающий войти. В самом деле, взобраться по такому толстом «тросу» для бывалого мальчишки не составит труда.

Реддл, словно зачарованный, сделал шаг вбок, медленно положил руку на жесткий зеленеющий в свете луны плющ и сжал ладонь. Плющ неожиданно сильно впился в руку, казалось еще мгновение, и он намертво оплетется вокруг запястья Тома.

Том вздрогнул, резко отдернул ладонь, тупо пялясь на плющ и стену, а потом сделал один маленький шажок назад. Потом еще один. И еще.

А потом побежал.

Этот странный жуткий дом с гротескными горгульями, украшенными дурацкой новогодней мишурой, двери, которые незакрыты, но их все равно нельзя открыть, зловещий плющ…

К черту. Своя шкура дороже.

* * *

Они договорились встретиться в условленном месте, неподалеку от приюта, и теперь Том, зябко кутаясь в свое единственно пальто, шел к Патрику, уже ожидающего его под разбитым фонарем.

— Ну? — просто спросил Патрик.

— Я не... — тихо пробормотал Том, проглотив конец фразы.

— Что?

— Я не смог, — раздраженно произнес Том. — Не смог.

Уже дважды он произнес эту фразу за последнюю неделю, и что-то внутри Тома отчаянно сопротивлялось всякий раз, когда он думал о том, что действительно не смог.

Патрик молчал и просто смотрел на Тома.

— Ты не выглядишь удивленным, Патрик.

— Ты не первый, Реддл, кто не смог туда пробраться, я уже говорил это. Я не удивлен, быть может, только чуточку разочарован. Но это ничего.

— Это очень странный дом, — словно оправдываясь, пробормотал Том.

— Знаю. Говорят, ты работал в команде с каким-то другим парнишкой? — Патрик усмехнулся. Он понимал, что Реддл просто решил подставить своего «напарника».

— Мне это не помогло.

— Но ты все равно мне должен.

— Что? — удивился Том.

— Я дал тебе наводку, сказал взамен принести мне коробку с украшениями миссис Хондри. И где же она?

— Но я не смог! — рвано произнес Том, еще больше раздражаясь от того, что вынужден повторять это снова и снова.

— Меня это не волнует, Том. Я дал тебе наводку. Проник ты в дом или нет — меня не волнует.

Том молча смотрел на Патрика, тот с усмешкой смотрел в ответ. Без злорадства или садистского наслаждения — Патрику не нравилось давить на таких же сирот, как и он. Не нравилось забирать у них последнее. Но это был его основной способ пропитания, а жалость и милосердие приходится оставлять за пределами улиц.

— У меня их нет, — сказал Том. Это была правда. Он обещал дать Джиму двадцать шилингов, которых у него не было.

— Это называется последствия, Том, — пожал плечами Патрик. — Найди деньги, которые покроют сумму украшений, и мы в расчете.

Покроют сумму украшений?! Где он сможет найти такие деньги?

— Или ты можешь поработать на меня какое-то вре…

Теперь Том понял, в чем заключался план. Осознание проступило в нем так явно и неожиданно, что Реддл вздрогнул всем телом — от собственной глупости, обиды и злости.

Патрик действовал по старой схеме: отправлял талантливых и самоуверенных самоучек в дом, который на первый взгляд казался находкой любого вора, а после, когда те возвращались ни с чем, требовал с них деньги. Или же службу.

И ведь он не лгал, когда сказал Тому принести украшения хозяйки дома! Наверняка, таковые украшения существовали, и, если бы Том, смог их добыть, Патрик бы просто отстал от него.

Это была новая ложь, с коей Том еще не встречался — ложь, которую нельзя было отличить от правды, потому как она была способна повернуться любым боком, как того пожелает рассказчик.

— Том? — негромко окликнул его Патрик.

Но Том его уже не слышал. Он смотрел мимо своего нанимателя, задумчиво наблюдая за тройкой дворняг, что-то суетливо пытающихся отыскать в снегу. Одна из них была рыжая с подпалинами, вторая — черная, с висячими ушами и худыми лапами, на боках ее виднелись проплешины и старые шрамы после кровавых дворовых боев. Третья, совсем маленькая, семенила за товарищами, вертя несоразмерно большой ушастой головой. Эта была самой опасной — проворная, ожесточенная, со злыми нехорошими глазами.

Такие собаки кусают руку хозяина, что дает им еду, сколько бы лет не прошло. Они уже не могут понять, что в этом мире можно получить что-то даром. Они просто защищают себя.

Том смотрел на собак и чувствовал ленивую равнодушную отрешенность.

Он не хотел этого делать, но иного выхода не видел.

Патрик сам этого захотел. Сам настоял. Том не хотел причинять ему зла.

Дворняги подняли морды, словно что-то учуяв, и все как одна повернули голову к Тому. Патрик недоуменно оглянулся, увидел псов и поежился.

— От них добра не жди, лучше бы нам…

Но дворняги уже взяли разбег, они неслись вперед, скаля желтые острые клыки. Из-под лап разметался серый снег, шерсть на холке дыбилась и, что самое страшное, они не лаяли, не выли, они просто бежали вперед, почуяв добычу. Добычу, на которую им указал хозяин.

Патрик попятился, оглянулся на Тома и вздрогнул, когда тот перевел на него равнодушный взгляд.

— У меня нет денег, Патрик, — тихо, даже как-то беспомощно сказал он.

Патрик с секунду глядел на Тома диким испуганным взглядом. А потом побежал.

Вслед за ним неслись рассерженные псы, в головах которых билась лишь одна мысль: «Хозяин недоволен, хозяин зол, хозяину нужна помощь».

Том вдруг дернулся, оборачиваясь вслед убегающему Патрику и собакам, и истошно закричал:

— Стойте! Стойте же!

Крик упал в вязкий холодный воздух и тут же утонул в нем.

Собаки его не услышали. Единожды спущенные с поводка, они уже не могли остановиться. Том смотрел перед собой, тупо пялясь на мерцающие снежинки, оседающие на тротуар, испещренный следами одной пары человеческих подошв и тремя парами звериных лап. Он и сам не понял, откуда все это взялось в нем.

Он просто увидел дворняг и осознал, что единственный его шанс избавиться от Патрика — прямо перед ним. Мысль о том, что он сделал на самом деле, пришла позже. Поздно. Слишком поздно.

В голове пульсом бились единообразные мысли. Последние деньги он отдал Джимми. Все, что у него было, он отдал Джимми. А накопить ту сумму, что покрыла бы расходы на дурацкие драгоценности Хорнби — значило, быть у Патрика в неоплатном бесконечном долгу. Патрик сам все это спланировал. Он сам виноват. Сам!

— Это называется последствия, Патрик, — тихо прошептал Реддл в пустоту.

Том брел по тротуару, чуть не врезаясь в прохожих, брезгливо отскакивающих с его пути, и чувствовал странное опустошение. Будто он что-то потерял сегодня, потерял необратимо, навсегда, отбросил прочь нечто очень ценное, решив для себя, что это — глупая безделица.

Он поднял глаза к небу и посмотрел на большой светло-желтый глаз, торчащий нелепым пятном на черно-звездном полотне.

Он хотел бы сейчас спросить хоть у кого-нибудь, что происходит.

Добравшись до приюта, Том зашел в свою комнату, проводил безучастным взглядом мальчишек, чьи имена он даже не мог запомнить, и рухнул на кровать. Он никогда не позволял себе садиться на кровать в пальто и брюках, но сегодня ему было все равно.

На прикроватной тумбочке лежал сверток, самый обычный — пергаментный, перевязанный серой тесемкой, какой Марта обвязывала свертки со стиранной одеждой.

Том осторожно поднес руку к свертку и отдернул ее, едва коснувшись сухой бумаги пальцами.

«Хватит, — строго сказал он себе. — Хватит бояться всего на свете».

Решительно схватив сверток и аккуратно развернув шуршащий лист, он удивленно уставился на светло-голубой шарф, тщательно свернутый в небольшой рулон. Поверх шарфа лежал простенький лист бумаги, какую Коул выдавала маленьким детям для рисования. На нем была одна строчка старательно выведенных маленьких букв.

«С Днем Рождения, Том.

Эми».

Так вот зачем она сидела тогда в его комнате! Ждала, чтобы вручить подарок, но Том был слишком возбужден, чтобы заметить его.

Он медленно, едва касаясь шарфа, словно тот был сделан из хрупчайшего фарфора, который можно было раздавить одними лишь пальцами, положил подарок на кровать. Затем достал из шкафа непритязательную покосившуюся картонную коробку и снял с нее крышку.

На дне коробки лежали йо-йо, осколок разбитой кружки и заколка с бабочкой. Немного подумав, Том приподнял шарф и положил его в коробку рядом с остальным барахлом.

Что-то было не так, и Том точно знал что — шарф был инородным предметом. Он был единственным, что Том получил просто так. То, чего он не брал сам.

Шарф был подарком.

Том смотрел на светло-голубую ткань и думал о том, что это совершенно не его цвет, что он конечно же не будет носить эту явно подержанную вещь, и что, возможно, Эми сделала это с каким-нибудь особым умыслом.

А шарф преспокойно лежал в коробке и смотрел на Тома своими шерстяными боками.

Том решительно закрыл коробку и задвинул ее поглубже в шкаф.

Наверное, нужно было сказать «Спасибо». Или что там говорят в таких случаях.

Раздался робкий стук, и в комнату вошла Эми. Она посмотрела на развернутый пергамент в руках Тома, тонкую тесемку, змейкой извивающуюся по светло-серому покрывалу и улыбнулась. Секунду Том смотрел Эми в глаза, а затем она бесшумно прикрыла за собой дверь.

Он так и не сказал ей спасибо.

Да она и не ждала.

Ну и ладно. Это же всего лишь шарф?

— Разве тебе никогда не хотелось иметь семью, Том?

— Она бы сделала меня слабой. Я прожил всю свою жизнь без семьи, и только теперь понимаю, что не добился бы и сотой доли того, что имею, будь она у меня.

— Возможно ты бы добился чего-то меньшего, но гораздо более ценного.

— Не нужно. Я просто найду себе новую.

_________________________________________

…январь 1937…

Эми Бенсон, задумчиво подперев подбородок маленькой белой ручкой, сидела на кухонной тумбе и рассеянно болтала ногой. Перед ней лежала потрепанная старая газета, до дыр зачитанная и даже порванная. Марта давным-давно желала выбросить газету месячной давности на мусорку, но Эми заупрямилась и даже впервые в жизни почти подралась.

«Король без короны, или Отречение Эдуарда VIII от престола ради любви!» — гласила огромная, в пол страницы надпись.

Журналисты пытались «перекричать» один другого, и каждый считал своим долгим придумать собственное название нашумевшему событию. В результате оно становилось все вычурней, длинней и безвкусней.

— Сколько можно это читать? — проворчала Марта, агрессивно стряхивая крошки со стола в подставленное ведро и размахивая тряпкой, как британским флагом. — Как будто в мире больше не происходит ничего интересного.

Эми покосилась на Марту и обиженно поджала губы.

— Что ты на меня так смотришь? — Марта бесцеремонно заглянула Эми через плечо и ткнула пальцем в фотографию красивой грациозной женщины. — Тоже мне красавица. Американская шлюха!

Эми пораженно уставилась на Марту, даже прекратив болтать ногой. Она всякого наслышалась от сиротских мальчишек, но Марта была взрослой, а оттого просто не имела права ругаться. По крайней мере, Эми так всегда думала.

Марта искоса взглянула на девочку и передернула плечами, ее взгляд на мгновение стал виноватым.

— Что? — вздохнула она, устало опустив большие руки.

— Не говори так, — почти жалобно сказала Эми. — Это же… любовь!

— Любовь, а? — в кухню вошла Лиза и устало опустила ведро с водой на блестящий, почти сияющий пол. Гряло важное событие, и скромный штат уборщиц, возглавляемый Лизой, отмывал приют сверху до низу. — Наверняка, эта Симпсон просто раскатала губу, думала, что ее будут величать королевой Англии!

— Ну и что? — Эми закусила губу. — Зато король…

— Отрекся от престола ради сорокалетней разведенки, — веско припечатала Лиза, но, смилостивившись, потрепала Эми мокрой рукой по макушке. — Извини нас. Но мы повидали в жизни больше, чем ты.

— Любовь того не стоит, — уже мягче сказала Марта. — Нельзя так слепо верить людям и идти у них в поводу.

— Просто вы зате… закте… закостели!

— Закостенели, — с улыбкой поправила ее Лиза.

— Ну да, — Эми насупилась и тут же прижала газету к себе. — Но я все равно ее вам не отдам!

— Ей надо было реже читать про Золушку, — вздохнула Марта, недовольно глядя на маленькую Эми, похожую на шиншиллу, защищающую детенышей. — Столько сентиментальных бредней ни одну честную девушку ни до чего хорошего не довели.

— Все равно обожжется, — философски сказала Лиза. — Будто никто из нас не наступал на эти грабли.

Эми настороженно смотрела на двух женщин, словно видела их впервые. Они переговаривались в своей привычной, немного едкой манере, позабыв про девочку, а Эми слушала, затаив дыхание. Выходит, и у них тоже была своя история… любви?

Лиза заметила ее взгляд и усмехнулась.

— Толку от тебя сегодня никакого, Эми. Лучше бы привела себя в порядок. И надень мое платье.

— У тебя есть платье? — искренне удивилась Эми, и Марта довольно расхохоталась.

— Конечно, есть, негодница! — проворчала Лиза, ненароком кидая взгляд в зеркало. — Голубое, почти неношеное. Погляди на нижней полке.

Эми встрепенулась и соскочила с тумбы. Ее ноги в аккуратных коричневых башмачках тут же разъехались в стороны, но она совладала с собой и вприпрыжку ускакала с кухни. Темные косички, любовно заплетенные Мартой на ночь, хлестнули по воздуху и скрылись за поворотом вслед за девочкой.

— Почти неношеное? — саркастически спросила Марта. — Для кого тебе его одевать-то было?

Она стянула с рук перчатки и деловито отряхнула пожелтевший, в аляповатых цветах фартук, будто от этого он должен был превратиться в бальное платье.

— Надевать, — фыркнула Лиза и повернулась к зеркалу.

Она начала неуклюже, как умела, поправлять растрепавшиеся волосы. Наконец, разозлившись, молодая женщина стянула старую резинку и жидкая темно-русая масса волос распалась на отдельные пряди, сиротливо повисшие.

— Так еще страшнее, — фыркнула Марта, которая каждое утро с огромным трудом пыталась запихать собственную гриву под платок.

Лиза смерила ее нехорошим взглядом и только махнула рукой. Косметику она не любила, да и денег на нее не было. Брюки отличное заменяли ей платья и юбки, а уж что говорить о прическе?

— Страшная, да и ладно, — наконец сказала она. — Зато не боязно ночью по темным переулкам ходить.

Марта рассмеялась ей вслед хриплым вредным смехом и принялась воинственно месить тесто, уже почти готовое совершить побег из кастрюли.

* * *

— Здорово выглядишь! — восхищенно выдохнул Деннис и воззрился на Эми во все глаза.

Летнее голубое платьице с тонким бежевым пояском делало Эми воздушной, словно она была маленьким весенним облачком. Девочка, довольная новым нарядом, порхала по приюту, украдкой подмечая внимательные завистливые взгляды девчонок и заинтересованные мальчишек. Еще никогда она не была в центре внимания, и сегодня был ее маленький момент триумфа.

Том прошел мимо, сел за парту и вытянул длинные ноги в повисших брюках. Он был погружен в собственные раздумья, и такие глупости, как чье-то там платье, его уж точно не волновали. Том был умным.

Эми грустно вздохнула, проводив Тома взглядом, и сразу поникла. Всю эйфорию, будто рукой сняло. Хотела было окликнуть, но в класс внесся Уолли и тут же нахально присвистнул.

— Привет, Эм! — он подскочил к ней, весь пышущий жизнью и неуемной энергией. Опасливо покосился на Тома, но тот молчал. — Ты, я гляжу, принарядилась!

Эрик подмигнул Бенсон и рухнул за соседнюю парту, вольготно развалившись на стуле. Его вихрастая белобрысая макушка и полные щеки вызвали в Эми волну отторжения.

— Отстань, — недовольно сказала она, совсем тускнея и, одернув платье, отошла в другой конец класса. Взгляд Эрика неотрывно следовал за ней, и девочка, не выдержав, залилась полыхающим стыдливым румянцем.

Деннис неуверенно оглянулся на Эми, хотел было что-то возразить Эрику, но, встретившись с его взглядом, только мотнул головой и торопливо ретировался. Он был похож на большого встрепанного грызуна — в стае держался за спинами наиболее воинственных сородичей, а, будучи один, предпочитал отсиживаться в темном углу.

Команда Уолли привычно окружила своего предводителя: Тюфяк сел справа в том же ряду, остальные чуть позади, словно свита, следующая за королем.

— А если я взойду на престол, Бенсон, станешь моей королевой? — громко крикнул Эрик через весь класс, и девчонки рядом смущенно захихикали, словно он сказал что-то до жути неприличное.

Эми дернула плечом, но даже не повернулась. Она заняла свое привычное место у окна, рядом с флегматичным Билли Стаббсом, долговязым мальчишкой в темной клетчатой рубашке, старом пиджаке и широких бежевых штанах. Билли всегда был спокойным, даже умиротворенным, да и животные его любили. Так что Эми всегда чувствовала рядом со Стаббсом ничем необъяснимую защищенность.

Сейчас Билли сидел, согнувшись дугой из-за высокого роста и рисовал непонятные узоры в своей замызганной тетради. В его сумке что-то явственно шевелилось, оставалось только гадать, какую живность он притащил с собой в этот раз.

— А если, Бе…

— Тихо!

В класс вошла миссис Коул, и весь гомон мгновенно прекратился. Эрик с выражением неимоверной прилежности на лице сел, сложив руки перед собой и выпрямившись, как по линейке. Том со вздохом убрал ноги под парту, сетуя на колени, упирающиеся в слишком низкую столешницу. Стайка девчонок в правом углу класса затихла, торопливо сметая со стола какие-то тетрадки, фотографии, нарезки из газет и кучу дешевой косметики.

Все знали, что сегодня день открытых дверей — день, которого многие дети ждали, другие боялись, а третьи ненавидели.

Коул села за преподавательский стол и воззрилась на сирот мутноватым, равнодушным взглядом. Задержалась на Томе, вокруг которого, как обычно, образовалось пространство пустых стульев и незанятых парт, перевела глаза на Эми, с первого взгляда не узнав в ней привычную серую мышку и, облизнув сухие губы, начала говорить:

— Вы, должно быть, помните, что в этот день традиционно в наш дом приходят неравнодушные люди.

Она так и сказала «дом» и «неравнодушные люди», разом вызвав волну смешков и скептических переглядываний.

— Станут ли они будущими родителями, сделают пожертвование приюту или просто уйдут — это шанс для всех нас. Многие женщины, приходя сюда, трясут перед моим носом сомнительными бумажками, в которых описан их идеальный ребенок. Требования к нему, — Коул громко фыркнула. — Но стоит им взглянуть на настоящих живых детей, а не на черно-белые фотографии из досье, и их сердце вздрагивает. Я не лелею надежд. Я видела разных женщин и мужчин за многие годы. Видела разных детей, многие из которых сейчас сидят передо мной. Но я могу вспомнить и тех, кого забирали в семью.

Саркастически настроенные было дети заслушались наставницу, волей-неволей проникаясь ее сухой размеренной речью. Честность — этого у Коул было не отнять. Она всегда говорила с детьми на равных. Не сюсюкалась, как Марта, не язвила, как Лиза, она пыталась уважать их, и у нее это неплохо получалось.

— Маленькая Эрика, ей было всего пять месяцев, — веско сказала Коул, и глаза ее затянулись сентиментальной поволокой. — Она была очень крикливой, непослушной, но будущая мать, увидев девочку однажды, уже не смогла от нее отвернуться. Трехлетний Бен. Помнится, он поразил своих нынешних родителей небывалой деловитостью и самостоятельностью. Джорджиана, ей было пять. — Коул помолчала. — Я понимаю, что вы старше. Понимаю, что с каждым годом шансы уменьшаются, но нужно верить.

Том опустил глаза на сцепленные пальцы, с трудом подавив горькую улыбку. Верить? Вот уж увольте. Том предпочитал действовать.

— Поэтому, если вы желаете, наконец, убраться из этой дыры, — наставница резко усмехнулась, — соберите все то, что у вас есть: поделки, рисунки, стишки, приведите себя в порядок и будьте готовы очаровывать.

Когда Коул замолчала, повисшая было тишина мало-помалу начала рассеиваться. Дети зашевелились, подняли головы, что-то зашептали друг другу на уши. У кого-то в глазах мелькнула неуверенная надежда, кто-то остался совершенно равнодушен к речам наставницы, но плотный сгусток царившего в классе напряжения наконец распался.

Рука Эрика порывисто взлетела в воздух. Он широко улыбался и был сегодня просто пай-мальчиком.

— А можно самым отчаявшимся не ходить?

— Нет, — резко ответила Коул без тени улыбки. — Я хочу избавиться от вас не меньше, чем вы от меня. А не будешь слушаться, получишь розог.

Все знали, что наставница презирает телесные наказания и никогда не пойдет на подобные меры. Уж если Реддл так и не вывел ее из себя…

— Все равно у нас никаких шансов нет, — не отступал Эрик. — Мы уже старые!

— Говори за себя, — немедленно влезла тринадцатилетняя Алиса Талли. — А я…

— Да ты страшна, как обглоданная курица, — рассмеялся Эрик, и класс вторил ему. — Кому ты нужна?

— У меня, в отличие от тебя, есть манеры, — она так и сказала «манеры», будто была дамой из высшего общества, после чего жеманно накрутила на палец локон. Ее младшая подруга, полная кудрявая девочка, перемазавшая губы земляничным вареньем, с важностью кивнула.

Класс расхохотался пуще прежнего, и Алиса смолкла, продолжая оскорбленно поправлять неуклюжую высокую прическу, состоящую из ржавых шпилек и блеклой золотистой ленты.

— Хватит, — вяло, безо всякой угрозы сказала Коул, поднимаясь. — Не придете, останетесь без обеда, ужина, и только одному богу ведомо, когда в следующий раз я пущу вас за стол. Стол, который я оплачиваю из своего кармана.

Эта угроза была посущественней, а ходить голодным не хотелось никому. Том рассеянно подумал о припасенной половине буханки хлеба и заветренном куске колбасы под кроватью, но решил, что оно того не стоит.

* * *

Они всегда были разными — богатыми, бедными, красивыми, уродливыми, стройными и толстыми, словно обленившиеся мухи. В чьих-то глазах светились не остывшие еще ласка и нежность, кто-то оглядывал сирот, словно выбирал себе ездового осла, кто-то был придирчив, кто-то напротив сжимался под взглядами десятков пар глаз, но всех их объединяло одно простое чувство — отчаяние.

Ни одна женщина не согласится усыновить незнакомого ребенка из приюта, если только не потеряет всякую надежду родить его сама. И в своей последней попытке оставить после себя хоть что-то, передать ту кроху опыта, что она сумела собрать за свою длинную несчастливую жизнь, женщины шли в приюты, будто там скрывалось их неведомое чудесное спасение.

Марта не раз благодарила бога, что ей-то такой точно не стать — она детишек видела каждодневно, и не было никакого смысла усыновлять их. Те и так беспрестанно крутились у нее под ногами.

Женщина оглядела разношерстную толпу ребят, цепко выхватывая из общей массы каждое лицо, сверяясь с мысленным списком. В прошлый раз Коул устроила группе протестантов голодовку на три дня — сама мучалась, встречаясь с обиженными взглядами детей, но стояла на своем. В этот раз пришли все, а значит, никто не хотел повторения печального опыта.

Все до единого хотели вырваться из треклятого приюта, дешевой еды, сырых простыней и бледно-серых стен, но не каждый мог признаться себе в том, насколько он несчастен здесь. Тем более, когда доходило до дела, многие малыши устраивали страшную истерику — менять суровую, но родную наставницу на неизвестных людей…

Ведь не у каждого взрослого хватит мужества на такое.

— Я подойду позже, — бросила куда-то в сторону Коул, минуя Марту.

Та наблюдала, как наставница поднимается по длинной потрескавшейся лестнице, тяжело ссутулившись и с силой опираясь на перила. Прошедшие годы немало подкосили ее, но она все еще держалась — благодаря упрямству и в память о муже.

Каждые полгода вот уже несколько лет подряд Коул, сцепив руки и поджав сухие синеватые губы, заходила в зал с детьми, а неуверенные супружеские пары семенили за ней, словно за предводителем восстания.

Она всегда была краткой: указывала на самых способных мальчишек, на самых хорошеньких девочек и самых покладистых малышей. Не воспрещала общаться, а только становилась в углу зала, застывая там соляным столбом, и следила за посетителями, будто ястреб, выслеживающий добычу.

Нет-нет, ее взгляд рвался к худощавому мальчишке с короткими смоляными волосами и непроницаемыми спокойными глазами, что сидел в противоположном углу, исподлобья глядя на гостей. В его взгляде не было ни страха, ни надежды — ничего. Он просто смотрел и делал какие-то свои выводы, а Коул тихо молилась про себя. Без отчаяния, но с надеждой. Молитвы эти с каждым годом становились все бессвязнее и тише.

Все надеялась, что Тома заберут.

Но нет. Стоило кому-либо приблизиться к Реддлу и ласково окликнуть того, как он поднимал свои ужасные темные глаза на человека, и тот, испуганный и удивленный, отступал прочь.

С каждым годом эти глаза становились все больше похожи на те кошмарные дьявольские омуты, что Коул померещились на личике новорожденного младенца. Или не померещились?

— Все за мной! — громко сказала Марта, спеша отвлечь детей от болезненно худой фигуры наставницы, виднеющейся на лестничной площадке.

Она деловито поправила свой излюбленный платок, разгладила складки на парадной клетчатой юбке, делающей ее похожей на старого шотландца, и устремилась вперед. Дети гурьбой направились за женщиной, оживленно переговариваясь и даже на секунду позабыв про взаимные обиды и непрекращающееся соперничество.

— Эрик, не приставай к девочкам! — командовала Марта, мимоходом оглядываясь. — Билли, оставь в покое жабу, где ты вообще ее нашел? Том не отставай. Алиса, Джиневра, сколько можно прихорашиваться? Эрик, я сказала, оставь девочек в покое!

Шумящая довольная толпа еле как втиснулась в дверной проем вслед за Мартой.

— Малыши, оставайтесь ближе ко входу, — младшие сироты тут же заворчали, недовольные обращением. — Старшие, вглубь зала!

Том плавной прогулочной походкой направился к своему любимому углу, на который в этот раз даже никто не покушался. Эрик, погнавшийся за необычайно хорошенькой сегодня Эми, задел плечом Билли Стаббса, и тот, покачнувшись, начал заваливаться на Тома. Реддл машинально выставил руки, отстраняя от себя Билли, и они замерли друг напротив друга, словно два волка-одиночки, случайно встретившиеся в узком пролеске.

— Извини, — буркнул Билли.

— Ничего, — хмуро, но без злобы кивнул Том.

Дети приюта, затаив дыхание, наблюдали за этой необычной сценой. Марта внутренне напряглась, но решила пока не вмешиваться.

Том славился своей независимостью и неуживчивостью. А после того давнишнего случая, что произошел с Эриком Уолли и его «командой», и вовсе превратился в местную легенду. На утро, когда Уолли прохромал к своему столу с тарелкой каши и кружкой чая, по приюту уже шли шепотки, щедро наполняя умы соскучившихся по событиям сирот.

Постарался Деннис Бишоп, то ли восхищенный, то ли пораженный поступком Тома. К концу дня все только и обсуждали, как Том в одиночку избил Эрика и компанию. Через неделю каждая девчонка знала, что Том на самом деле чуть не убил Эрика за вторжение в свою спальню, угрожая тому целым набором коллекционных ножей, но все-таки смилостивился. Ну а к концу месяца только младенцы не слышали о том, как непобедимый Том Реддл одной левой повыкидывал всех обидчиков в окно, прямо в большую кучу подтаявшего грязного снега. Деннис и сам начал верить во все эти слухи, да так сильно, что вскоре совсем запутался, где правда, а где ложь.

Но результат все равно был одинаков: если раньше Том был «темной лошадкой», то теперь он, словно гусеница, ставшая бабочкой, приобрел совершенно новый статус. К нему больше не походили без особой причины, не трогали, не окликали и находились на как можно большем расстоянии. Он был похож на короля без королевства.

С тех пор прошло два года, но непонятная жуткая слава только еще больше укрепилась за Томом, а Реддл не делал ровным счетом ничего, чтобы опровергнуть слухи.

И вот теперь Билли Стаббс буквально налетает на Тома Реддла. Без предупреждения и безо всякой причины.

Марта точно знала, что в юных головах сирот сейчас проносятся мысли одна страшнее другой: что будет с Билли? отомстит ли ему Том сразу или выждет подходящий момент? как Стаббсу удается оставаться таким спокойным, после случившегося?..

Билли же просто поправил свой затертый пиджак, надетый в честь события, другой рукой проверил, не сбежала ли жаба Алевтина из кармана, и спокойно побрел к своему излюбленному месту под последним подоконником.

Том направился в противоположную сторону, засунув руки в карманы и не глядя на других сирот. Лишнее внимание раздражало его и, казалось, еще чуть-чуть, и он глухо заворчит, как рассерженный медведь.

Дети расступались с его пути, словно волны откатывались от бортов крепкого боевого фрегата. Марта быстро окинула взглядом зал, отметила, что Эрик приобрел какое-то странно-нехорошее выражение лица — будто почувствовал слабину в защите Тома, и поспешила взять дело в свои руки.

— Что за тишина? — весело воскликнула она. — Ну же! Доставайте свои рисунки, поделки и все, что вы принесли! И не забывайте улыбаться. Билли, да убери же ты эту жабу наконец!

Стаббс угрюмо посмотрел на Марту, но зеленую флегматичную, чем-то похожую на него, тушку из рук не выпустил. Жаба сидела подозрительно спокойно у него в руках, изредка выдавая размеренное «Ква-а-а…», но в общем гаме ее толком не было слышно.

— Эми! Эми, подойди сюда!

Робкая Бенсон осторожно приблизилась к Марте — боялась, что та все еще сердится из-за утреннего инцидента с газетой. Ей было невдомек, что светловолосая помощница всегда любила ее больше всех (если она вообще кого-то здесь любила), и искренне недоумевала, как такую прелестную девочку можно было бросить на промерзшем крыльце старого приюта Вула.

— Эми, ты сегодня просто очаровательна! — Эми покраснела уже, наверное, в пятый раз за день. — Это платье прекрасно тебе подходит, не то что Лизе, — Марта заговорщически понизила голос и ободряюще рассмеялась. — На ней оно наверняка выглядело, как на швабре!

— Но-но, — беззлобно отозвалась Лиза, стоящая поодаль, и Эми тут же втянула голову в плечи. — Это платье здорово мне шло, просто я жутко не люблю все эти девчачьи глупости.

Лиза весело подмигнула девочке, повыше закатала рукава необъятного пушистого свитера и легким шагом направилась к малышне. Среди маленьких сирот завязалась битва за оранжевую резиновую утку, грозящая перейти в самую настоящую войну.

— В общем, — Марта вздохнула, — ты подросла и стала очень красивой. Тебе нужно просто быть чуть-чуть сговорчивей, хорошо? Я помогу тебе.

Марта протянула руку Эми, и та благодарно ее приняла. В отличие от Тома, ей нравилось, когда за нее решали. Это здорово упрощало дело.

Снаружи холла послышался нарастающий шум. Он достиг дверей, перевалил через порог и замер, как испуганный зверек.

В зал один за другим стали входить взрослые.

Дети уставились на них, как на оживших призраков приюта, позабыв про разговоры. «Тронный», как любил величать его Эрик, зал приюта стал похож на картину с полем битвы — с одной стороны застыли высокие напряженные фигуры гостей, с другой — маленькие, ощетинившиеся фигурки детей.

Коул, привыкшая к подобному зрелищу, плавным взмахом жилистой руки обвела зал и что-то негромко сказала. Родители тут же понятливо закивали. Какая-то женщина робко, явно неуверенная в собственных действиях, улыбнулась и шагнула вперед. Она была похожа на маленького храброго парламентера с белым флагом.

И лед наконец-то треснул.

Дети, хорошенько рассмотрев гостью, заулыбались в ответ, расслабляясь и пожимая плечами. Мол, ну и чего вы все испугались?

— Я вам все покажу! — мигом сориентировавшаяся Марта подскочила к родителям, протащив за собой Эми добрых метра три. — Это чудные дети, они вам понравятся! Вот, посмотрите, это Эми.

Коул вздохнула, и Марта с неудовольствием отметила, что наставница выглядит несколько потерянной — то есть, пьяной. Последнее время она пила, не останавливаясь, позабыв про все грани допустимого.

Взрослые тут же обратили свой взгляд на Эми, а та окончательно раскраснелась, потупив глаза. Женщины, немолодые уже и с явными морщинками у глаз и губ, начали тихо шушукаться, расхваливая Эми и кивая друг другу. Их мужья смотрели на Эми неуверенно, но постепенно оттаивали, не чувствуя в девочке протеста.

— Возраст, я понимаю, — тараторила Марта, — но Эми очень хорошая. Умелая, складная и сообразительная. А…

— Так почему ее не забрали раньше? — властным голосом припечатала мадам с массивными завитками седых волос. Она сверкала дешевыми безвкусными украшениями, сжимая в морщинистых руках изрядно износившуюся сумочку из темной кожи. Ее дочь неодобрительно взглянула на мать, но голоса не подала.

— Эми — очень робкая, — Марта пожала плечами, и ее тон прозвучал так, будто это было неоспоримым достоинством. — Ей не удается себя правильно подать, но…

Марта говорила и говорила, сама не очень запоминая, что именно и кому она рассказывает. Это была ее работа в конце концов. Приют не мог прокормить всех: новые дети прибывали, их нужно было растить, а старых толком никто не забирал.

— Мистер Хорнби! — вдруг громко произнес массивный улыбчивый мужчина в дорогой одежде и протянул Марте руку.

Девушка ошеломленно смолкла, но тут же заулыбалась, мигом оценив состояние незнакомца, и протянула руку в ответ. Длинные красивые пальцы, никогда не знавшие тяжелой работы, мягко пожали ладонь Марты, и она неведомо от чего тут же прониклась к гостю симпатией.

— Могу я?.. — он неопределенно махнул в сторону детей. — У нас уже есть дочь, но почему бы не сделать доброе дело?

Марта только закивала, не переставая улыбаться, с легкой завистью скользнув взглядом по белой шубке жены мистера Хорнби. Приют Вула располагался в бедном районе и популярностью не пользовался, оттого и зажиточные господа были здесь редким, но ценным зверем.

Эми, что-то почувствовав, с грустью проводила Хорнби взглядом. В ее глазах не было зависти — только застыла неясная детская обида. Весь день вокруг нее порхала сначала Марта, потом приставал противный Эрик и другие мальчишки, но это было приятно! А такой добрый и улыбчивый дяденька не обратил на нее и капли внимания.

Хорнби тем временем пересек размашистым шагом уже половину зала, уверенно держа курс на вполне определенного паренька.

Том!

Эми обмякла и сразу заулыбалась. Значит, кто-то еще, кроме нее, смог углядеть в Томе хорошее. А ведь она говорила!

Марта чуть приподняла брови в удивлении, но поспешила вернуться к слушателям. Ощущение, что она расхваливает свинью на рынке, выращенную на убой, ее не покидало. Ей вдруг очень-очень захотелось обнять Эми и сбежать вместе с ней прочь, но она подавила глупый порыв и еще более лучезарно улыбнулась миловидной девушке. Той самой, чья седая мать недавно задала свой каверзный вопрос.

— Итак…

* * *

Если бы не Марта, Лиза и, конечно же, Коул, Тома бы здесь не было. Даже ноги его бы здесь не было!

Все ходили и пялились на них, как на музейные экспонаты, и Реддлу очень хотелось сделать с ними что-нибудь… особенное.

Он знал, что может.

— Здравствуй, — раздался простой дружелюбный голос над ухом Тома, и тот резко вскинулся. Обычно это действовало безотказно.

Но не в этот раз.

Узрев собеседника, Том не выдержал и порывисто отпрыгнул назад, к стене. Коул, стоявшая в противоположном конце зала, естественно заметила это и тут же вцепилась в него пытливым взглядом, не спеша действовать.

— Здравствуй…те.

— Алан, — улыбнулся гость и протянул руку Тому. Реддл покосился на раскрытую ладонь, потом снова на Алана и не пошевелился.

— Ну хорошо, — вздохнул Алан и присел перед мальчиком. Злости в его глазах не было. — Я просто заинтересовался тобой и все. Не бойся.

Заинтересовался, как же! Он как-то вышел на Тома, но как? По плащу, забытому во дворе Хорнби? Или глупый Джимми сдал его? А может быть, это Оберон? Или… горгульи?

Алан Хорнби с интересом следил за мальчишкой, улыбаясь так, словно совершенно точно знал, о чем тот думает.

— Вы хотите меня усыновить? — мертвым голосом спросил Том.

— Нет. То есть, да, — Алан мотнул головой. — Ты просто напомнил мне меня самого. Один, в углу зала, ни с кем не беседуешь, а только наблюдаешь. Ты отличаешься, — Том насторожился. Мужчина говорил правильные слова, словно знал, чего Том так жаждет услышать. — А моя жена после рождения дочки больше не способна подарить мне дитя. Я бы хотел сына, но… Выходит, приют — наш единственный выход. Тем более, что люди мы богатые.

Люди. Он как-то странно сказал это слово — так, будто произносить его ему было непривычно и неловко.

— Я не хочу, чтобы меня усыновляли, — твердо произнес Том и бросил встревоженный взгляд на Коул. Впервые он хотел обратиться за помощью и совершенно неосознанно выбрал суровую наставницу — ту, кого он избегал вот уже столько лет. Но Коул теперь неотрывно наблюдала за Хорнби, словно пытаясь передать ему свою мысль-мольбу, и ей не было никакого дела до переживаний Тома.

— Не хочешь — не буду, — просто сказал Алан и поднялся с корточек. — Я лишь хочу сказать, что в нашей семье тебе не будет худо, как здесь. И смотреть на тебя будут иначе.

— С чего вы взяли, что мне здесь худо? — еще сильнее ощетинился Том. Он точно знал, что присутствие Алана в этом приюте — никакое ни совпадение. Но также он знал и то, что в словах мужчины нет лжи.

— Мне просто так кажется, — Алан улыбнулся легко и открыто — так, как редко кто улыбался в этих стенах. — В любом случае, мое предложение ты слышал. Если вдруг надумаешь…

— Ал? — миссис Хорнби, сверкающая, лучащаяся молодостью и красотой подплыла к мужу. За ней неотступно следовал едва ощутимый цветочный аромат.

Она посмотрела на Тома с интересом и легкой настороженностью, как на диковинного зверя со спиленным зубами. Ее красивые тонкие пальчики легли на плечо Алану, и обручальное кольцо маняще сверкнуло гранями крупного бриллианта. Сироты начали оглядываться, в глазах некоторых явственно мелькнула зависть.

— Я просто беседовал со славным мальчуганом, — Алан подмигнул Тому и накрыл ладонь жены своей — не менее изящной, но куда более крупной кистью.

— Вот как? — тонко и певуче произнесла миссис Хорнби. Затем она улыбнулась, столь светло и доверчиво, что Реддл невольно залюбовался. — Я подумала, что тысяча шиллингов в качестве пожертвования будет…

Том вытаращился на Хорнби и сглотнул так громко, что его, наверное, было слышно даже во дворе. Тысяча шиллингов? Целая тысяча? Выходит, если бы он тогда пробрался к ним в дом, если бы только смог, то…

Алан резко и строго взглянул на Тома, и Реддл машинально отступил еще на шаг. Миссис Хорнби продолжала ворковать, не заметив странного переглядывания между сиротой и мужем. Складывалось ощущение, она знать не знает ни об истинной цели визита, ни о своих «проблемах» с рождением детей.

Взгляд Алана еще мгновение внимательно изучал Тома, потом разом потек, словно подтаявший шоколад, и окончательно подобрел. Мужчина мягко взял жену за руку и потянул за собой. Напоследок он благожелательно кивнул:

— Доброго дня, Том.

Он не прощался. И знал его имя.

Том во все глаза смотрел в спину уходящим Хорнби. Женщина остановилась возле небольшой девчушки и промурлыкала что-то ласковое, но та неожиданно разревелась, оставив миссис Хорнби недоуменно и виновато озираться.

Подоспевшая Марта вручила девочке конфету, и ребенок затих. Женщина бегала по залу, словно ошалевшая. Расхваливала, рассказывала, пыталась разговорить как детей, так и их потенциальных родителей. Уже немолодая, она все еще выглядела, словно семнадцатилетняя девчонка — те же пшеничные волосы, цветастый платок, повязанный наспех, угловатые подвижные руки и ноги и добродушные глаза.

Старело ее тело, но не разум, и Том искренне считал, что все дело в не очень развитом интеллекте.

Том цепко оглядывал людей вокруг себя, избегая смотреть на Коул. Когда Алан ушел, он почти физически почувствовал, как рухнули ее последние надежды. Он понимал наставницу: если этот человек — а он был особенным, Том точно это знал — не смог очаровать Реддла и забрать с собой, значит, не сможет никто. А терпеть еще целых восемь лет Коул не хотела. Или не верила, что выдержит.

Большой грузный мужчина с тонкими блестящими очками, съехавшими на нос, удивительно проворно следовал за своей женой — маленькой, похожей на птичку, стареющей женщиной. Наверное, они очень старались, да не вышло.

Женщина металась между детьми. Ей хотелось обнять и пригреть каждого, поделиться тем огромным нерастраченным запасом тепла, что разъедал ее изнутри, но дети сторонились ее, чувствуя отчаяние, передававшееся им словно по эстафете. Женщина сунулась было к Тому, но тут же отступила на шаг и сразу поникла, будто внутри нее не выдержал и щелкнул какой-то тумблер.

— Ну же, Клара, не волнуйся, — голос немолодого джентльмена был низким и бархатистым. Клара торопливо закивала и уткнулась в плечо мужа, а тот осторожно обнял ее одной рукой, успокаивая.

По другой стороне зала прохаживалась та самая седовласая мэм. Она ступала, как гордая гусыня, глядя на сирот свысока, и те недобро глядели в ответ — им не нравилось, что их оценивают, словно селекционных псов на выставке. За женщиной семенил маленький мужичок, похожий на суетливого енота, и смиренно выслушивал все ее причитания об «ужасном вкусе и виде молодого поколения».

Какая-то худая и изможденная женщина, прибавившая от усталости лет двадцать, присела на корточки рядом с Билли, пытаясь разговорить мальчугана. Все ее руки были в кошачьих царапинах, и Том заподозрил в ней ветеринара.

Он отмечал все это мимоходом, переводя взгляд с одной пары на другую. Его мысли были полностью заняты анализом произошедшего.

Казалось, неудачи преследовали его одна за другой: сначала дурацкие горгульи, потом… Патрик. А теперь еще и Хорнби! Не хватало только, чтобы миссис Коул устроила ему разнос или, того хуже, выкинула из приюта. Черт знает, что ей взбредет в голову после очередной пьяной бессонной ночи.

— Эми! — громкий радостный голос Марты вырвал его из размышлений. — Ну же, соглашайся, моя хорошая.

Та самая девушка, что пришла вместе со своей грозной матерью, смотрела на Эми своими теплыми красивыми глазами и что-то ласково говорила ей. Эми явно было не по себе — она все была красная, дрожала и улыбалась робко-робко — из последних сил.

Выходит, Марте все-таки удалось уговорить семью взять немаленькую уже девочку в приемные дочки.

Том ничуть не удивился — Эми была золотой находкой. Добрая, вежливая, покладистая и трудолюбивая. Она напоминала маленького беззащитного кролика, выглядывающего из своего укрытия, и чье-угодно сердце было способно дрогнуть лишь после одного взгляда в эти глаза.

— Ну что, Эми? — Марта наклонилась к девочке, но та и слова не смогла выдавить. — Я думаю, можно оформлять доку…

В этот момент Эми что-то почувствовала и обернулась. В ее глазах плескалась мольба. Она отчаянно хотела, чтобы все это наконец закончилось. Глупая, глупая Эми…

Том равнодушно посмотрел в ответ.

В памяти всплыл светло-голубой шарф, свернувшийся теплым клубком в неприметной коробке в глубине шкафа.

«Если вдруг обнаружишь магию, если вдруг найдешь ее… возьми меня с собой, ладно?»

— Нет! — вдруг громко отчаянно воскликнула Эми и замотала головой. — Нет, я не хочу!

Она отступила на шаг и еще на шаг, а потом побежала — то ли спиной, то ли лицом вперед, странно раскачиваясь и конечно же упала. Марта подоспела ей на помощь, подняла и начала успокаивать, а Эми только плакала, и ничто не было способно ее утешить.

Взрослые и дети начали на них оглядываться. Та самая Алиса и ее подруга злорадно переглянулись, не испытывая ни капли сострадания. Марта изредка поднимала виноватый взгляд на посетителей, а Эми не могла остановиться.

Через пару минут Бенсон что-то прошептала — тихо-тихо, так, что Марте пришлось наклониться. Когда она вновь подняла голову, ее злые глаза уставились прямо в темный неприметный уголок, в котором сидел Реддл. Том вздохнул.

Не его вина, что Эми так привязана к нему, что не способна оставить приют. Не его вина, что ей не хватает мозгов понять, где ей будет лучше. Но если он не попробует уговорить ее прямо сейчас… Марта разорвет его на куски, это точно.

Только вот уговорить Эми не выйдет. Это Том тоже знал. Но все равно, медленно, нехотя, он побрел к девочке, а та смотрела на него свои заплаканными красивыми глазами и чего-то ждала.

Он присел с ней рядом, сглотнул, не зная, с чего начать и открыл было рот, но Эми резко мотнула головой. «Нет, — говорил ее взгляд. — Не уговоришь».

Том беспомощно взглянул на Марту, словно говоря: «Ну и причем здесь я?». Марта ответила упрямым обвиняющим взглядом.

Как же ему надоели все эти женщины.

* * *

— Ты должна согласиться, — монотонно, в тысячный, наверное, раз повторил Том.

Они переместились в заднюю захламленную комнатку, чтобы не привлекать лишнего внимания.

— Нет.

— Эми, это действительно шанс.

— Нет.

— Эми, — Том ближе наклонился к девочке. — Пойми, иначе ты будешь болтаться по свету без друзей и крова. Ты не сможешь выжить в одиночку, ты не умеешь.

Эми посмотрела на Тома широко распахнутыми, разом высохшими глазами.

— А вот и смогу, — наконец сказала она. В ее голосе прорезалось небывалое упрямство.

Марта обреченно выдохнула и потерла рукой лоб. Из ее глаз исчезла былая злость, но смотрела она все равно неодобрительно. Ей всегда казалось, что Эми привязана к Тому больше, чем было разумным в случае такого мальчика, но не могла взять в толк, откуда взялась эта странная, почти навязчивая симпатия.

Том тоже не мог.

— Я их не знаю, — дрожащим голосом сказала Эми, и Том отметил, как непривычно громко звучит ее голос. — Это совсем чужие люди. А ты видел старуху?

— Эми!

— Марта, но вы же и сами слышали ее! Она такая… вредная!

В комнату, гулко цокая каблуками, вошла миссис Коул. Она выглядела вполне обычно, если не считать непривычной трезвой строгости, застывшей в темных глазах. От нее даже уже почти не пахло джином.

— Эми, я не могу кормить тебя вечно, — просто сказала она.

Эми беспомощно посмотрела на Марту, затем перевела молящий взгляд на Тома. Она снова стала маленькой, хрупкой и очень испуганной. Против такого аргумента ей было нечего противопоставить — она знала, что, чем взрослее становится, тем большей обузой является для приюта. А отстаивать собственные интересы в ущерб чужих Эми не умела и не могла.

— Марту и Лизу вы оставили, — спокойно сказал Том и посмотрел Коул прямо в глаза. Против обыкновения она выдержала его взгляд стойко, не дернувшись и не пошевелившись.

— Марта и Лиза остались здесь еще со времен покойной Абигейл, а я чту ее волю. Тем более, они полезны приюту.

— Как и Эми. Она тоже может быть полезна приюту. Она штопает одежду для малышей, помогает Марте на кухне, носит покупки с Лизой, — Том говорил быстро-быстро, сам не понимая, откуда в нем взялось там много знаний о блеклой незаметной Эми.

Коул смотрела на Тома ничего не выражающим взглядом, тем самым признавая весомость его аргументов. Она чуть откинула голову назад и взглянула на мальчика оценивающе, будто бы свысока. Ее непонятный страх перед ним раньше не позволял ей делать подобного. Но сейчас он стал меньше.

Неожиданно Коул улыбнулась.

Том замер, у Марты против воли брови поползли вверх, Эми застыла, вжав голову в плечи, пытаясь понять, что бы это значило.

— Хорошо. Пусть пока остается, — вдруг сказала Коул мягким, почти ласковым голосом и, медленно развернувшись, покинула комнату.

Том так и не понял, что в этот момент Алиса Коул, разглядев в одном из самых проблемных своих подопечных первый за все годы признак человечности, посмеела надеяться.

Марта качнула головой, стряхивая удивление, коротко взглянула на Эми и грустно улыбнулась. Она понимала, почему девочка хочет остаться. А еще понимала, что объяснить это Тому никогда не получится.

— Зря, — наконец вздохнула она, поднимаясь. — Пойду сообщу той милой женщине.

— Спасибо, — проникновенно и тихо сказала Эми и робко улыбнулась Тому, когда дверь за Мартой закрылась.

Реддл коротко кивнул и подумал, что если бы не тот разнесчастный голубой шарф, он был бы куда менее… сентиментальным.

Но Том Реддл не любил быть у кого-то в долгу.

— Что ты знаешь о фашизме, Том?

— Он проповедует мировое господство одной расы над другой.

— И что ты думаешь об этом?

— Человек не может господствовать над человеком. Маг — другое дело.

_________________________________________

…март 1937…

Весна уверенно вступила в свои права и, засучив рукава, принялась наводить порядок. С крыш во всю стучала капель, легкий обманчивый ветерок умело уговаривал горожан поскорее избавиться от шарфов и шапок, и довериться ярким, но еще по-зимнему прохладным лучам.

Том шагал по длинной, как глотка дракона, Кейбл-стрит и живым цепким взглядом смотрел по сторонам. Его видавшее виды пальто было расстегнуто, из-под полы выглядывал темно-синий свитер. За последний год он вытянулся еще больше, и теперь черные тонкие брюки нелепо болтались на нем, почти открывая лодыжки и большие неуклюжие башмаки. Он рос ввысь словно молодая осинка, оставаясь при этом таким же неестественно тощим.

Кейбл-стрит была привычно лондонской улицей, и почти ничего уже не напоминало о произошедшей здесь полгода назад грандиозной стычке между чернорубашечниками и простым народом. Том в то время на другом конце города «осматривал» очередной дом и, вернувшись в приют, был встречен поистине тигриной яростью миссис Коул. Страшно перепуганная женщина во все горло орала на Тома, грозила ему кулаками и беспрестанно повторяла, что если б только Том случайно оказался не в том месте и не в то время, он был бы уже растерзан озлобленным народом. Это, наверное, был единственный раз, когда Том действительно поверил, что его выпорят.

Позже Том узнал подробности и с удивлением обнаружил, что движение, взявшее начало еще до его рождения, крепло и набирало силы прямо у него под носом. Тогда он не обратил на это особого внимания, поглощенный поиском разгадки своего рождения и собственных талантов. Желающий лишь только, как и многие люди, пережить очередной кризис, обрушившийся на Британию. Но после того, как правительство возглавил Невилл Чемберлен, голос новой войны стал звонче и настойчивей.

Дети приюта редко обсуждали политические новости — среди них не было тех, кто повидал Великую войну [1]. Гораздо больше — особенно у девчонок — интерес вызывало что-нибудь вроде отречения от престола Эдуарда VIII «ради любви», чем странный знак из двух пересекающихся загнутых линий в белом кругу.

Реддл только фыркал, слыша это. Неожиданно для самого себя он окунулся в политические новости и теперь, словно впервые познавшая вкус воды рыба, учился плавать.

А на улицах Лондона тем временем неуклонно нарастала паника. Люди суетились и шептались, но шепот неизбежно перерастал в громкий голос, угрожающий вскоре стать настоящим криком, если не ревом.

Том повернул на Ист-энд, и серые обветшалые дома, больше похожие на зловещие тени прошлого, чем на человеческое обиталище, обступили Реддла со всех сторон. На углу одного из зданий темнела перечеркнутая крестом свастика и старательно выведенная надпись «Нет фашизму!».

Тихонько и трусливо звякнули колокольчики на входной двери, в темную лавку на мгновение пролилось хохочущее весеннее солнце, и пыльная темнота тут же жадно поглотила его.

— Добрый день, — спокойным уверенным голосом поприветствовал Реддл продавца.

Молодой мужчина с бегающими глазками торопливо утер нос грязной рукой и быстрым движением что-то задвинул под прилавок. Том прищурился, продавец в ответ улыбнулся кротко и мелко, словно извиняясь.

Наркотики и алкоголь — верные спутники бедности, разрухи и войны. Попытка оттолкнуть страх, отчего тот делался только больше и страшнее.

— Ты все за тем же? — хрипло спросил Фред — для друзей просто Фредди.

Том кивнул.

Фредди нырнул под прилавок, и его тонкие умелые пальцы деловито зашуршали многочисленными пакетами. Он был Аптекарем [2] и необычайно интеллигентным человеком для того дела, коим занимался. Но, говорят, Фред закончил какой-то внушительный университет и теперь подрабатывал в местной больнице, тем самым обеспечивая товаром и себя, и покупателей. Нелегальный бизнес, как водится, было доходнее.

— Говорят, — донесся из-под прилавка его немного плывущий голос. — Ты стал меркантильней. — Фред разогнулся и подмигнул Тому. — Стал брать не только книги, но и кое-что позвонче.

— Пока нет своих правил игры, приходится играть по правилам мира, — ровно ответил Том.

Взрослая фраза, сказанная хмурым детским голосом, вышла до жути напыщенной и чересчур "громкой". Том смутился, но решил не обращать внимания на скользнувшую по губам Фредди снисходительную улыбку.

— Парень, тебе едва исполнится одиннадцать, — хмыкнул он и вывалил перед Томом разноцветные пакетики с порошками. — А говоришь, словно проживший жизнь дед.

Том только неопределенно пожал плечами и начал перебирать товар. Он делал это механически быстро и проворно, касаясь мешочков длинными белыми пальцами, иногда поднося их к носу и принюхиваясь. Фредди искренне считал, что парнишка, как и многие взрослеющие обитатели приютов, подсел на «удовольствие», чтобы мириться с жестокой реальностью было проще, а оттого и строил из себя невесть что. То, что Том «был со странностями», Фредди не пугало — парень платил деньги, а это, очевидно, являлось самой важной чертой в клиенте.

Том же занимался вполне определенными химическими экспериментами, для чего часто пользовался услугами Фредди и его личной подпольной лабораторией. Стоило это занятие немерено, но Реддл никогда не ставил деньги выше знаний.

— Что-то еще? — участливо спросил Фред, заметив, что Том хмурится, разглядывая порошки. — Вроде этого? — Аптекарь постучал по темным бутылькам, образующим плотный строй из стекла и многочисленных этикеток.

Том скользнул глазами по веренице надписей, снова прищурился и почувствовал, как изнутри медленно и вальяжно поднимается сила. Зрение становилось четче, темнота не казалась такой уж непроглядной, а Фредди приобретал необыкновенную детальность — Том почти мог различить бьющиеся жилки у него под кожей. Очень тонкие и неприметные для обычного глаза.

— Вон тот, — он уверенно ткнул пальцем, и Фред удивленно приподнял брови.

— Парень, этикетки фальшивые — ты же понимаешь, — он усмехнулся. — Только я знаю, что…

Но из-под плотно закрученных крышек просачивался едва ощутимый тонкий запах. Много запахов. Сейчас Реддл мог различить их все.

— Вон тот, — хмуро повторил он и, хлопнув рукой, положил на стол один фунт. — Это за все.

— Э-э-й! — тут же завыл Фредди как укушенный. — Грабить меня вздумал?!

Его мягкие черты лица неожиданно проступили на лице каменными срезами, глаза вцепились в Тома, но мальчик лишь плотно сжал губы и ответил обозленным упрямым взглядом.

После того, что случилось с Патриком, Том начал относиться к жизни… иначе.

— Два фунта, — припечатал Фред.

— Реактив разбавлен, — холодно произнес Том. — Раза в три. Как и порошки. Я, по-твоему, идиот?

— Черта с два! Ты еще будешь обвинять меня в некачественном товаре?!

Фредди мгновенно сменил тактику и, словно заправский актер, выкатил глаза, в которых отражалась «искренняя» боль и всемирное разочарование в людях. Угрозы в его поведении было, лишь пустая истерика. Фред считал глупым откровенно грубить клиенту, пусть даже и такому маленькому, а Том понимал, что его «особая» репутация, так выгодно скрашивающая ему положение в приюте, на весь прочий город не распространяется.

Фредди в ответ его мыслям только ухмыльнулся.

А если…

Том прикрыл глаза и попытался сосредоточиться — его способности не стояли на месте. Осознав, что он способен здорово управлять собаками, Реддл начал тренироваться на животных, а чуть позже дело дошло и до однокашников. Самые маленькие жители приюта казались Реддлу легкой добычей, но если в глазах животных он читал обожание, то в глазах людей оставался лишь страх.

Но страх — это тоже сила.

— Так и будешь стоять, словно сонная пиявка? — скептически спросил Фредди. Его расслабленное кружащееся сознание никак не поддавалось Тому — он был взрослым, хитрым, уверенным в себе и немало обдолбанным.

— Два, так два, — совсем расстроенно отозвался Том и положил еще одну монету поверх первой. Спорить с жилистым беспринципным наркоманом ему окончательно расхотелось.

— Так-то лучше.

---

[1] Название Первой мировой войны в межвоенный (между Первой и Второй войнами) период.

[2] Имеется в виду как медицинский работник, продающий наркотики, так и наркоман, самолично их изготовляющий.

* * *

Привычно оглядевшись по сторонам, Том шмыгнул через черный ход, выглянул из-за угла — на кухне было тихо и пусто. Столы сияли чистотой, из распахнутого окна щедро проливался весенний воздух, напитанный ароматом талого снега, солнечными лучами и запахом первого дождя.

Пахло стерильностью и крепкой хлоркой. Выходит, обед прошел не меньше пары часов назад, и Марта успела все прибрать. Она всегда говорила, что лучше пару лишних раз махнуть тряпкой, чем потом лечить половину приюта от брюшного тифа. Впрочем, сразу же после этого она философски прибавляла, что, если тиф урежет количество голодных ртов, то и готовить придется меньше, а значит и убирать.

Том оглядел обшарпанные светлые шкафчики, поднырнул под близстоящий стол и проворно развязал плотную тесемку на сером мешке — после "воздействия", как он украдкой называл свои необычные способности, немало хотелось есть. Набив карманы пальто сушеными яблоками, Том выглянул из-под столешницы, осмотрелся, словно голодный опасливый енот, и двинулся дальше. В соседней тумбе нашлись консервы, булки хлеба, обернутые плотными застиранными полотенцами, и жестяные банки с крупами. Благо, Лиза смазывала дверцы шкафов, и те не скрипели.

Том разочарованно вздохнул. Каждая банка консерв у Марты была на пересчет, а кашу силой мысли в комнате не сваришь, не говоря уже о хлебе, которого у Реддла и так было в достатке. Вот если бы немного конфет…

Реддл уже собрался двинуться через столовую, но так вовремя раздавшийся знакомый голос остановил его. Том шустро юркнул обратно и прилип к стене.

— Что же творится, милая Алиса, что же творится… — донеслось из столовой.

Интонация у говорившего была такая, как если бы он оплакивал кончину целого мира. В ответ раздалось нечто среднее между «Да» и «Угу».

Голос принадлежал большому пухлому мужчине — Ричарду Бирку.

Ричард был журналистом среднего звена и немало любил потрещать о несправедливом притеснении народа. Одно мгновение он мог утирать с лица скупые слезы, а через секунду уже добродушно гоготать, рассказывая дурацкий старый анекдот. Ричард получал свой хлеб, издаваясь в безвкусной желтой прессе какого-то богом забытого издательства, но на еду ему хватало. Однажды он пришел в приют взять интервью у парочки-другой старших детей для своей статьи — надеялся отыскать подробности повкуснее, чтобы неизменно холодили кровь. И был немало удивлен увиденным. Походив по приюту и задав кислотным шепотом несколько каверзных вопросов недружелюбным детям, он закончил обход в кабинете миссис Коул, да так там и остался.

В приюте ходили шепотки, что Ричард и наставница вместе не только разговаривают, но поверить в это все равно было сложно.

Чопорная британка Алиса Коул, преданная своему умершему мужу до последней клеточки тела, не допустила бы в себя ни одно инородное тело за исключением алкоголя. Первое в отличие от последнего Том уважал.

А вот Ричард бежал на бесплатный джин, как на собственную свадьбу. Обычно эти двое заседали в кабинете наставницы, но однажды Реддл лично видел, как Марта безо всякого стеснения влетела в кабинет Коул и захлопнула перед ее носом дверь, прокричав изнутри, что собирается здесь убраться и подождать это никак не может. На самом деле Марта рассчитывала на то, что Коул и Ричард — оба не дураки выпить — оставшись на виду у детей, постесняются пить в их присутствии, и оказалась отчасти права.

Перед наставницей на столе, устеленном полосатой серо-желтой клеенкой, стояла потрескавшаяся серая кружка, над которой поднимался слабый пар, тут же рассеивающийся в плохо протопленной столовой. Запах, исходивший от чая, отдавал лимоном, имбирем, медом и неизбежно — джином. Впрочем, почувствовать это все равно мог лишь Том.

— У тебя хороший приют, Алиса, — Ричард привычно начал разговор с восхваления пыльной коробки Вула. Его большое, гладковыбритое лицо беспечно улыбалось. — Ты бы видела, что творится в иных…

Коул смерила Ричарда взглядом, молча ожидая продолжения.

— Детская проституция, — жарким громким шепотом произнес журналист, чуть наклоняясь. Коул поморщилась от его неприятного дыхания, какое бывает только у давно болеющих язвой желудка. — Побои. Преподаватели и наставники бьют детей — страшно подумать — розгами!

— Будто нас не били, — меланхолично отозвалась Коул, рассеяно водя кончиками пальцев по краю кружки.

— Били конечно же, — Ричард махнул рукой, разом становясь деловитым и важным. — Помню, как меня однажды заставили полностью снять штаны и…

— Без подробностей.

— Да-да, конечно. Но ты все же… в это тяжелое время… — Ричард причмокнул, тем самым выражая свое восхищение. — Держишься отлично — вот, что я хочу сказать!

— Я не бью детей, — спокойно ответила Коул. — Нельзя искоренять насилие насилием.

— А надо бы… — вздохнул Ричард, но, наткнувшись, на ироничный взгляд старой подруги, стушевался. — Не то я имел в виду, конечно же. Бить не нужно. Только если чуть-чуть. Чтобы в меру.

Ричард глотнул свой джин, несколько разбавленный чаем, и покатал терпкий горький вкус на языке.

— Что в стране? В городе? — спросила Коул будто бы невзначай, но расслабившийся было Ричард тут же взорвался градом обвинений, так что Том едва не подпрыгнул.

— Что творят боши [3], Алиса! Ты видела?! — он со стуком отставил кружку и яростно замотал большой лохматой головой. — Нарушение Версальского договора, морское соглашение [4], чертов проповедник Мосли [5], а теперь еще и это!

Алиса подняла безучастные глаза на Ричарда и приподняла брови в слабом вопросе.

— Рейнская зона! Как же? Неужто ты не слышала?! «Times» только и гремит об этом! Боши с попустительства Чемберлена и Черчилля занимают Рейнскую область! Поговаривают, что такими темпами мы и не заметим, как все окажемся под вездесущей фашисткой задницей Гитлера!

Ричард испуганно замер на месте, осознав собственные слова, огляделся вокруг и затараторил тише:

— Они пожирают чужие территории, как голодная саранча! Но у саранчи есть сезон, а у бошей его нет. Я-то думал, что на место Болдуина придет кто-нибудь… кто-нибудь… — Ричард сглотнул, решая, стоит ли высказывать свою крамольную мысль вслух.

— Я поняла, — с важностью кивнула Алиса. К чаю она так и не притронулась, только блуждала взглядом по лицу Ричарда и скупо улыбалась темными глазами. Бирк коротко и благодарно кивнул.

— Их политика понятна. Конечно же, понятна, — Ричард промокнул взмокший лоб белоснежным платочком и удивительно проворно спрятал его в передний карман желтой, как яичница, рубашки. — Они хотят стравить Гитлера с Союзом. Одним ударом уничтожить две главных угрозы, но Алиса!..

Возмущению Ричарда не было предела. Он шумно втянул носом воздух, в очередной раз покосился на проем между столовой и кухней и ни с того ни с сего громогласно расхохотался.

— Том! Мой мальчик! То-то мне показалось, что за мной следят!

В числе многочисленных недостатков Ричарда была и паранойя, но в этот раз она хотя бы имела под собой основания.

Реддл нехотя вышел из укрытия, стараясь не смотреть на Коул, взгляд которой приобрел режущую остроту и не сулил ничего хорошего.

— Как ты? — Бирк попытался было приподняться на табуретке, но уперся коленями в хрупкий стол и чуть не свалил с него чашки.

Том остановился чуть поодаль, не желая, чтобы его панибратски хлопали по плечу, обнимали, тяжело дыша в ухо, и пытались потрепать по макушке. Ричард Бирк был настолько беспечным и легким во всех смыслах, кроме своего веса, человеком, что совсем не опасался Реддла. При случае он всегда подмигивал мальчишке и пытался развеселить его, раз от раза повторяя, что у Тома очень смышленый взгляд и он далеко пойдет. Том, а не взгляд, конечно.

Все прочие после таких заявлений крутили пальцем у виска, включая самого Тома.

— Видел это? — Ричард вытащил мятую, пропитанную потом газету из-за пояса и хлопнул ею о стол. На передовой странице отчетливо виднелся флаг Третьего рейха.

— Да, — просто ответил Том, не зная, что еще можно сказать.

— И знаешь, что это? — с придыханием спросил Ричард. У него было такое лицо, будто он собирался вступить с Томом в заговор против Германии.

— Вроде того, — Том покосился на Коул.

Спина женщины была неестественно прямой. После того, как один из детей приюта в прошлом месяце вырезал на груди свастику, торжественно провозгласив себя арийцем, она очень остро реагировала на любые разговоры об этом символе.

— И что ты думаешь об этом? — Ричард изогнул шею, словно пытался дотянуться до Тома одной только головой, как змея.

— Он… э… олицетворяет символ фашизма?

— Мировое господство, Том, — Ричард явно был недоволен столь поверхностным ответом, Алиса же, напротив, расслабилась и теперь агрессивно смотрела на Бирка. — Превосходство одной расы над другой!

— Это возможно?

— Что? — не понял Бирк.

— Мировое господство, — охотно пояснил Том. — Мы все люди. Мы ничем друг от друга не отличаемся.

Алиса уставилась на Тома, как на Лохнесское чудовище — благоговейно и пораженно. Бирк же выглядел немало разочарованным.

— Неужели твое происхождение, то, кем ты был рожден, имеет первостепенное влияние? — продолжал Том.

— Но, Том… — Бирк снисходительно и удивленно улыбнулся. — Монархи становились монархами по праву рождения. Об этом ты не подумал?

— Этого недостаточно.

— Недостаточно?

— Да. Это не делало их особенными. Они так же жили, так же ели и пили, и так же умирали. И даже та власть, что была в их руках, легко могла быть отобрана.

Бирк смотрел на Тома, приоткрыв рот и щуря глаза. Казалось, он видит Тома впервые и отчаянно не понимает его.

— Верно, — наконец тупо кивнул он, судорожно соображая. И тут же приободрился: — Но именно потому, что так думали многие, новое учение очень понравилось людям. Оно влило в человеческое существование некий иной смысл. Возможно, мы все же отличаемся друг от…

— Ричард! — резко воскликнула Алиса, поднимаясь из-за стола. Она окончательно рассвирепела. — Хватит!

Бирк тут же сжался, исподлобья глядя на подругу и из большого важного кабана разом превратился в испуганную морскую свинку. Том никак не отреагировал на этот всплеск — просто продолжая стоять, уставившись в стол.

— Том, — коротко бросила Коул, не повернув головы, — немедленно иди в свою комнату.

Она даже не стала спрашивать его, что он делал на кухне в верхней одежде и чем так явно набиты его карманы. Том лишь кивнул и, все так же не глядя на наставницу, быстро зашагал прочь. За его спиной торопливо и жалко извинялся Бирк.

Том не стал уточнять, что когда он говорил про невозможность превосходства одной человеческой расы над другой, он не исключал возможности существования расы… нечеловеческой.

Впрочем, это миссис Коул уже не касалось.

---

[3] Оскорбительное название немцев, пришедшее из Франции и прижившееся еще во времена Первой Мировой войны.

[4] Англо-германское морское соглашение 1935 г.

[5] Освальд Мосли, основатель и лидер Британского Союза фашистов.

* * *

…март 1938…

Times, Daily Telegraph, Daily Mail и, наконец, американская Daily Worker пестрили заголовками и сообщениями о германском захвате Австрии.

Том жадно листал газеты, вгрызаясь в политические перипетия, словно пытался отыскать в них смысл жизни.

«Министр финансов Д. О. Саймон заявил о том, что Англия никогда не давала специальных гарантий независимости Австрии».

Times, 22/02/1938

«Невилл Чемберлен в своих заявлениях на очередном заседании парламента ясно дал понять, что Австрия не может рассчитывать на помощь со стороны других держав в случае германской агрессии против нее».

Times, 23/02/1938

Том прищелкнул языком и тут же положил перед собой более поздний выпуск газеты:

«На своем выступлении в палате общин от 14 марта премьер-министр Невилл Чемберлен сообщил, что действия Германии «заслуживают серьезного осуждения»».

Times, 15/03/1938

Взрослые лгали. И делали это столь искусно и при этом совершенно открыто, будто говорили: «Да, мы лжем. Но как же вы накажете нас, если мы даже не скрываем этого?».

Стремясь удержать власть, они словно бы создавали весы-качели, на одной чаше которых лежала правда, на другой — ложь. Правда весила больше, а потому ее требовалось совсем чуть-чуть. Ложь же была чересчур легка и занимала изрядную часть своей чаши. Беспрестанно меняя пропорции, мешая ложь и правду, они создавали шаткое, постоянно меняющееся равновесие и называли это коротким веским словом: "Политика".

Сначала Том не понимал. Не понимал, к чему вести словесные игры, выстраивать очевидные интриги, способные создать лишь формальные оправдания своих действий.

А потом понял.

Все ради игры.

Так же, как и в детстве, когда сильный забирает у слабого игрушки и конфеты, теперь они отбирали друг у друга земли, имущество и жизнь.

А чем выше ставки, тем интереснее игра.

«Компартия обращается к рабочему классу Англии! Ее сообщение таково: «Национальное правительство может пасть. Его можно заставить уйти в отставку. Надо, чтобы вера в собственные силы была внедрена в сознание народа. Важнейшим оружием является единство — единство рабочего класса, демократии и сил, борющихся за мир»» [6].

Daily Worker, 19/03/1938

Реддл со вздохом отложил газету и отрешенно уставился сквозь бесконечную череду букв. Мир уверенно двигался к новой войне, но Том был вынужден признать, что иногда проще отвернуться и закрыть глаза, чем встретиться с правдой и начать действовать.

Мальчик оглядел комнатку. Просторная, бесцветная, как и мир за окном, обклеенная скучными серо-желтыми обоями, похожими на полосатую спинку жука. Несколько скрипящих железных кроватей, общий платяной шкаф и кривое зеркало у входа. На полу прямоугольный вытертый ковер с едва заметными следами извилистых узоров, сейчас почти слившихся с общим фоном.

И здесь ему придется прожить еще семь лет. Семь!

Адольф Гитлер только что занял очередные земли, простирающиеся далеко за воображение Тома, а ему, Реддлу, придется еще семь лет торчать в этой клоаке.

— Том! — в комнату вкатился Деннис.

Он стал совсем рыжим, как один большой рыхлый апельсин. Постоял на пороге, отдышался, глядя на Тома неуверенными подвижными глазами и все-таки сдался собственным уговорам.

— Чего тебе, Деннис?

— Это… Говорят, что… — Бишоп замялся. — Говорят, у тебя есть кое-что, ну… вкусное! — выпалил наконец Деннис.

Том нахмурился.

— Вкусное?

Казалось, попрошайка Бишоп, как и в старые добрые времена, намекал на конфеты — простые прилипчивые ириски, цветом напоминающие хозяйственное мыло. Но те дни безвозвратно прошли, потерявшись где-то в воспоминаниях Марты и миссис Коул, оставив после себя лишь выросших, но так и не повзрослевших детей. Детей, которые находили себе новые, взрослые игрушки.

«Он говорит про наркотики! Но как?..»

Том на секунду опешил, пытаясь в своем сознании соединить пухлощекого Бишопа и длинные ровные дорожки кокаина. Решил попробовать или уже?..

— Решил попробовать?

— Вроде того, — облегченно кивнул Деннис, обрадованный, что Том так быстро его понял. В его глазах проснулось нехорошее предвкушение, и Реддл догадался, что этот раз для Денниса отнюдь не первый. Он никогда не знал меры.

Реддл окинул мальчишку взглядом. Барыжничество в его планы не входило, да и какой дурак согласится взять себе в клиенты кого-нибудь вроде Денниса?

— Не бойся! — воскликнул тот, и Том еле удержался от смешка. — Я никому не скажу!

Том не мог взять в толк, отчего люди так наивно и слепо стремятся к саморазрушению без какой-либо причины. Однажды он почти согласился попробовать, но что-то внутри него запротестовало. А после того, как он понемногу научился ощущать чужое сознание и понял, что с ним происходит под воздействием опиатов, напрочь отказался от убийственной затеи.

Деннис тем временем нетерпеливо переминался с ноги на ногу, глядя на Тома, и от переизбытка эмоций пережевывал нижнюю губу.

— Ну так… — неуверенно начал Бишоп, вконец раскрасневшись от волнения.

— Не пойму, чего ты от меня в итоге хочешь, — отрезал Том.

Деннис застыл, смешно тараща глаза.

— И что ты можешь мне предложить.

Деннис сглотнул, в его глазах зародилось понимание, и он затараторил явно заранее заготовленную речь:

— Я могу тебе помогать! Типа убираться за тебя в твою смену, могу таскать твою одежду в стирку и приносить ее обратно, и… — Бишоп разом скис, не найдя в глазах Тома и капли интереса. — Могу… ты только скажи, Том, и мы что-нибудь придумаем!

Реддл решил, что это бездарное представление пора заканчивать и уже готов был махнуть и послать Бишопа куда подальше… но замер с наполовину поднятой рукой.

Он не мог экспериментировать на людях в своих попытках подчинить их сознание открыто. Но если глупый Деннис даст свое согласие… Открывающиеся перспективы казались гораздо более блестящими, чем захват какой-то там Австрии.

---

[6] Все газетные сообщения, как и даты, не являются придуманными, однако они приведены не дословно.

* * *

...май, 1938...

— Ш-ш-ш…

Том приподнял голову над подушкой и, глянув на пол, приложил палец к губам. Откинув тонкое покрывало, он быстрыми шагами достиг двери и, прихватив носки, скрылся в коридоре. Маленькая коричневатая змейка скользнула за ним, едва успев просочиться мимо закрывающейся двери.

После того случая с Патриком, стоило лишь прийти первому теплу, к Тому начали стекаться змеи. Он чувствовал себя тем самым крысоводом из сказки, вот только змеи приходили к нему безо всякого приглашения.

Впервые это случилось во время традиционной летней поездки за город.

Эми, цепко ухватив Тома за растянутый рукав свитера, потащила его глазеть на какую-то дивную то ли бабочку, то ли лягушку. Поляна, укрытая сочной зеленой травой, переполненная неутомимым стрекотом кузнечиков, окутанная душным пряным запахом цветков, казалась проступившим со страниц книги дивным рисунком.

Вот только в середине поляны внутри трухлявого, ничем непримечательного пня лежала змея. Подставив лоснящиеся бока теплому солнцу, прикрыв глаза и не шевелясь, она, как и многие обитатели леса, отдыхала в этот беспечный летний день.

Эми, совершенно точно уверенная, что на том самом пне она видела — О боже! Самого настоящего махаона! — рванула вперед и склонилась над пнем.

Далее последовал немыслимой громкости визг, силуэт девочки, словно боевой флагман, рассек травяное море, на мгновение переполошив обитателей поляны, и, наконец, Том остался один.

Змея тем временем не спеша подняла голову, выглянула из пня, щурясь недовольно и сонно — как самый настоящий человек. А потом зашипела.

Целую томительную секунду Том был уверен, что за этим угрожающим звуком последует стремительная атака, но змея бездействовала, а ее шипение начало приобретать смысл. Так же, как и тогда, в дурацком человеческом зоопарке.

— Что? — машинально переспросил Том, вслушиваясь изо всех сил.

Но поток образов, хлынувших в его сознание, отнюдь не был человеческим. Том почувствовал, как неожиданно тепло скользнуло солнце по его руке, каким подвижным и быстрым стало тело и как досадно оказалось неожиданное пробуждение.

Змея вполне ясно и отчетливо передавала ему свои ощущения, и Реддл и сам на толику мгновения стал ею.

Потом из-за деревьев раздались перепуганные вопли Марты и хриплый прокуренный голос Лизы, треск ломающихся веток, голоса детей... а когда Том оглянулся, змеи уже не было. Почувствовав опасность, она ушла.

— Ш-ш-ш… — напомнила о себе ночная посетительница, когда они вместе зашли в темный пустой класс на втором этаже.

Парты и стулья чернели во тьме, рассеиваемой от окна к окну слабым светом луны. Громоздкие шкафы у противоположной стены казались неуклюжими великанами и чья-то забытая тетрадь, сиротливо лежащая на подоконнике, была чем-то слишком обыденным для этого преображенного ночью места.

Реддл привычно устроился в ближнем углу, подогнув под себя ноги. Змейка скользнула вперед и прошлась раздвоенным язычком по бледной руке Тома в своем обычном приветствии. Даже это маленькое, еще очень молодое создание казалось Тому невероятно прекрасным.

Он любил заворожено наблюдать, как ночные гостьи с элегантной важностью наклоняют голову, глядя узкими мудрыми глазами перед собой. Как медленно оплетают его руки, поднимаясь все выше, скользя своим проворным тонким телом у шеи, холодя кожу. Как шепчут свои секреты ему на ухо, опасно касаясь его своим язычком, порой почти царапая клыками. Том любил гладить их, невесомо проводя по змеиному брюху бледной ладонью, а змеи всегда отвечали ему согласием и ласковым шипением.

Неподалеку скрипнула половица, и Том, уже было растворившийся в знакомой расслабленной неге, разом пришел в себя. Он чуть приподнял руку, и гостья замолчала, уютно и недвижно свернувшись у его левого бедра.

— Кто здесь? — раздался хриплый тихий голос. В нем сквозило тщательно скрываемое волнение.

— Это я, — спокойно ответил Том.

Полная, словно обведенная циркулем луна, ненароком заглянула в комнату и высветила белым ступившего вперед человека. Мальчишку.

— Здравствуй, Билли.

— Здравствуй, Том.

Они помолчали, без спешки обдумывая ситуацию.

Билли не любил Тома, чувствуя в нем какое-то неживое опасное очарование. Том недолюбливал Билли за его спокойную манеру общаться и за подозрительно непробиваемый иммунитет ко всякого рода «воздействиям».

Проще говоря, люди, которых Том не мог контролировать, немало раздражали его.

— Ты тоже любишь гулять по ночам? — вполне миролюбиво спросил Билли, глядя куда-то перед собой. Его взгляд пытался выцепить Тома из чернильной темноты, но силуэт Реддла неуловимо расплывался как заколдованный.

— Вроде того. — И без перехода: — Раньше тебя здесь не бывало.

Билли сжал губы, в его глазах скользнуло недовольство — Том ясно ограничил свою территорию, пусть Стаббс и пытался быть дружелюбным.

— Я волен гулять, где хочу, — без тени былого дружелюбия ответил Билли.

Они были похожи. Выросшие без родителей, имеющие не совсем привычные людям увлечения, пытающиеся найти себя в знаниях и посвящавшие весь свой досуг размышлениям.

— Я не против, — теперь на попятную пошел Том.

— Я видел змею рядом с тобой. Слышал ее шипение, — в глазах Билли возникла заинтересованность. — Это же уж?

Как это в духе Билли. Он заметил змею, но не узнал человека.

— Вроде того.

— А у меня жаба. Не уверен, что они поладят, — Билли улыбнулся, поглаживая карман.

«Он, наверное, даже спит с ней».

В отличие от Стаббса Том никогда не забывал, что в пищевой цепочке стоит выше любого другого существа, а потому заведомо не допускал и мысли, что опустится на один уровень со своими подопечными и будет утирать им носы или целовать их в морду.

— Я не очень люблю собеседников, Билли, — вздохнул Том. Ему правда не хотелось этого говорить, но делить эту тихую теплую ночь с кем-то еще... решительно нет.

— Да?.. Да, конечно, — Стаббс сразу скис и поник плечами. Он постоял еще немного в полосе белого света, словно облитый молоком, и медленно кивнул: — Тогда я пойду.

Его сутулая высокая фигура прошлепала босыми ступнями мимо Тома, окунувшись в темноту. С едва слышным звуком приоткрылась и закрылась деревянная дверь, и все снова стихло.

— Ш-ш-ш…

— Он неплохой малый, — рассеянно отозвался Том.

— Ш-ш-ш?

— Нет. Мне не нужны друзья.

Том посмотрел во внимательные умные глаза ужа.

— Я здорово продвинулся, кстати. С Деннисом. Сказал, что просто изучаю одну тему из учебника по биологии — он согласился. Но человеческое сознание все же слишком сложно. — Том откинулся назад, и его голова оказалась почти на грани между душной темнотой и ровной, будто вычерченной полосой лунного света. — Мне кажется, что я пытаюсь изучить сознание петуха, но выходит, что это — целый слон. Понимаешь? — Том скосил глаза на змейку. — Я имею в виду, что у людей, есть огромный потенциал, но они сознательно используют его едва ли на процент.

За дверью кто-то тяжело протопал, шумно шмыгая носом. Тишина недовольно задрожала, готовая оглушительно лопнуть, но нарушитель прошел мимо, и звук чужих шагов постепенно затих вдали. Наверняка это Деннис снова направился опустошать кухню.

— Даже те, кто по-настоящему пытаются развиваться, сдерживают себя ненужными путами, — Том говорил странными шипящими звуками, но, как и всегда, не вполне осознавал это. — К примеру, Билли. Он очень умен, но в последнее время все больше косится на Эми... Что? Нет! Конечно же она мне не нравится! Она слишком глупа…

Уж замер, неодобрительно глядя на замолкшего Тома.

— Мне кажется, я могу намного больше, — тихо прошептал Реддл в темноту. — Но мне нужен учитель. Жаль, что ты не можешь дать мне больше, чем уже дал.

Уж посмотрел на Тома немного виноватым взглядом и в утешающем жесте опустил свою крохотную головку на руку мальчику. Том слабо вздохнул, прикрыл глаза и плавно, словно падал куда-то сквозь толщи теплой волнующейся воды, начал погружаться в сон.

Миссис Коул, заметив при утреннем обходе приоткрытую дверь, заглянула внутрь. На полу сидел худой полуголый мальчишка, такой безмятежный и хрупкий в продрогшем свете наступающего утра. Под его рукой свернулась маленькая коричневая змейка в черных пятнышках, расположенных на теле с завидной точностью — будто кто-то сидел и специально вырисовывал их тонкой мягкой кистью. Безо всякого сомнения змея спала, удобно положив голову на собственное, свернутое кольцами тело и, казалось, улыбалась, ощущая тепло человеческой ладони.

Было в этой невинной сцене что-то омерзительное, пробирающее до самых костей. Миссис Коул постояла с минуту, безо всякого выражения глядя на пугающую картину и тихо вышла, притворив за собой дверь дрожащей от непонятного ужаса рукой.

Нормальные мальчики не засыпают рядом со змеями.

Нормальные змеи не улыбаются во сне, как самые настоящие люди.

— Терпи, Алиса. Осталось потерпеть всего семь лет. Еще чуть-чуть...

Но она и сама уже не верила в это.

...июнь, 1938…

— Скажите, пожалуйста! — голос Марты был вибрирующим и раздраженным. — Я, что ли, обязана вас на руках до автобуса нести? Или вы прекратите дурачиться и пойдете сами, а?!

Огромный визжащий разноцветный ком из детей распался, и с десяток пар глаз недовольно воззрились на Марту. Мальчишки снова что-то не поделили — то ли конфеты, то ли девчонок — и поездка на природу в который раз могла сорваться. Неделю назад Эрик, раздосадованный очередным отказом Эми, сшибся в схватке с собственным соратником Доном и разбил тому нос, оттого выезд за город пришлось отложить. А Эрик и Дон еще несколько дней прятались по всему приюту от разгневанной наставницы, выложившей немалую сумму за простой автобуса.

— Все в порядке, мисс Марта! — провозгласил Кристофер, улыбаясь немного заискивающей улыбкой.

Он остался все таким же щуплым и невысоким, больше, чем прочие, похожий на малого ребенка, но в характере его прибавилось уверенности. Марта прямо видела, что при удачном стечении обстоятельств из ушлого хитреца Кристофа получится отличный альфонс. Невзрачный и бестолковый, но с харизмой — сильные женщины таких любят.

— Так какого черта вы все еще здесь? — Лиза, похожая на ковбоя в своей коричневой грубой рубашке и штанах, подошла к детям. — Водитель говорит, если снова будет, как тогда, в следующий раз он повысит цены.

Волшебная фраза про деньги подействовала на Марту словно свежий красный перец чили, ненароком отправленный в рот: она вызверилась на детей и грубо замахала руками.

— Ах вы, скоты неблагодарные! А-ну марш в автобус! СЕЙЧАС ЖЕ!

Лиза фыркнула, довольно наблюдая, как длинная вереница детей, как огромная многоножка, устремилась через пустой двор. Не добежав до ворот, вереница развалилась на части, и завязалась очередная драка — теперь уже за хорошие места в автобусе.

Старшие дети, желая «держать лицо», неспешно следовали позади, глядя на малышню с явным презрением. Они знали, что как ни крути, а лучшие места достанутся младшим — таков уж закон природы. Самым последним шел Том, чуть впереди — Билли и Эми. Парочка оживленно переговаривалась, и Стаббс даже позволил Эми погладить свою жабу. Том сопроводил сие действо равнодушным взглядом и отвернулся. Если бы Лиза не знала Тома, она бы предположила, что парень совсем по-детски ревнует, как дите, лишенное внимания единственного близкого человека. Но ожидать такого от Тома не приходилось — он слишком себя любил.

Деннис Бишоп ковылял где-то сбоку совсем один. За последние месяцы он сильно сдал, будто что-то подтачивало его изнутри день за днем. Марта забеспокоилась и вызвала доктора, но тот не сказал ничего путного. Только промямлил что-то про наркотики, так что над Бишопом установили жесткое наблюдение, но и это не дало никаких плодов. Каждый новый день парень выходил из комнаты как будто еще более дерганным и грустным. Он стал меньше есть, порой потерянно бродил по приюту, забывая, что шел на урок, а теперь и вовсе похудел. Но у Марты и без Бишопа хватало забот — присматривать еще и за ним времени не было.

Детей привычно разделили на два автобуса, чередуя старших и младших, и наконец-то Том остался один — без назойливых замечаний Уолли, хмурых взглядов Стаббса и необыкновенно синих пронзительных глаз Эми Бенсон.

— В порядке, Реддл? — с легкой усмешкой спросила Лиза, опершись рукой на спинку соседнего сидения.

Том устроился у окна в самом конце автобуса, изредка кидая раздраженные взгляды на шумящих детей. В ответ на вопрос Лизы он лишь коротко кивнул и демонстративно отвернулся.

— Куда он денется-то! — недовольно сказала Алиса Талли, с крайне важным видом вышивающая какой-то отвратительный коричневый узор на собственной наволочке. Ее серебряный наперсток, единственное, что осталось от матери, мелькал туда-сюда, повинуясь движению пальцев.

— Уколешься, Алиса, — заметила Лиза. — Автобус сильно трясет на сельских дорогах.

— А вдруг она заснет, как спящая красавица? — вдохновилась ее подруга. — И тогда придет принц и…

— …изнасилует ее, — машинально закончил Том, припоминая оригинальную версию сказки.

У Лизы взлетели брови, Талли замерла, не донеся иглу до наволочки, а дети на ближайших сидениях начала удивленно оглядываться. В их взглядах читалось: «Он сказал «изнасилует»? Он правда это сказал? Вслух?».

Сама фраза никого не смущала, но произносить ее при помощнице приюта, пусть и младшей…

— Ах ты, гаденыш! — закричала Талли и бросилась на Реддла. Автобус подскочил на очередном ухабе, и тонкая грязная игла вошла в Тома как нож в масло, да так и застряла в его руке, словно Том был человеческой подушкой для иголок.

— Ты!.. — Том выдернул непослушную скользкую иглу и отбросил ее в сторону. Маленький кусочек металла блеснул в воздухе и бесследно пропал.

Реддл вцепился в наволочку Алисы и потащил ее на себя, Талли изо всех сил сжимала свое приданное, вышиваемое специально для будущего жениха, и, как могла, пиналась ногами.

Лиза в качающемся автобусе, набитом гурьбой неспокойных детей, громко скандирующих имя Алисы, пыталась разнять остолопов, но выходило не очень. Под конец она, потеряв равновесие, упала на пол, в круг разом примолкших и расступившихся сирот. Тишина рухнула на Тома с Алисой, будто молот. Реддл резко выпустил из рук наволочку, и Алиса завалилась на руки подруги.

— Все, — поднявшаяся Лиза выглядел свирепо. — Мне это надоело. Том, ты помнишь дорогу до побережья?

Реддл коротко взглянул в окно, приметив знакомые деревья, размытой полосой скользящие мимо, и неуверенно кивнул.

— Прекрасно. — Лиза обернулась в сторону водителя. — Остановите, пожалуйста, автобус и откройте заднюю дверь! Один из детей хочет прогуляться! — Ее спокойный беззлобный голос, казалось, предлагал одиннадцатилетнему мальчику выпить чашечку кофе, а не проделать весь этот длинный путь пешком.

Автобус остановился под едкие смешки детей, и Том, безо всяких возражений, спокойно поднялся, прошел мимо язвительно ухмыляющейся Алисы и вышел вон. Когда за Томом закрылись двери автобуса, отрезая его от злобных шепотков и виноватого взгляда Лизы, Том наконец обернулся вслед уезжающей красной коробке.

Его трясло от ярости.

* * *

— А где второй автобус? — удивленно спросила Эми Бенсон, оглядываясь. — Он же ехал за нами.

Билли тоже повернулся и, не найдя ответа, пожал плечами.

— Может быть, что-то сломалось.

Впереди уже виднелось знакомое побережье и плещущиеся волны под высоким дымчато-голубым небосводом. Никого не волновали отставшие сироты, всем хотелось побыстрее оказаться в непрогретой еще, холодной воде, пробежаться по острым камешкам, похожим на странные песьи мордочки и поваляться на песке под гневные крики миссис Коул, грозящейся выпороть всех за лишнее пятно на одежде.

Эми сбежала по ступенькам автобуса вместе с прочими сиротами и остановилась на маленьком травяном пятачке прямо перед необъятным песчаным пляжем, раскинувшимся в обе стороны. Она прикрыла глаза, вдыхая чистый морской воздух и радостно улыбнулась. Долгожданная свобода от серых стен и однообразных будней наконец наступила!

— Пойдем, Билли! Пособираем камушки! В прошлом году я видела там очень красивые, но мне не хватило карманов, — все в том же, полюбившемся ей голубом платьице, она рванула вперед, на ходу сбрасывая старые башмаки. Босоногая, со смешными куцыми косичками Эми бежала по берегу, разметая ногами песок, легко раскинув руки и звонко смеясь.

— Далеко не отходим! По побережью не разбредаемся!

— Конечно, миссис Коул!

— Мы все знаем, миссис Коул!

— Да-да, вы каждый раз это говорите, мы помним, миссис Коул!

Через пару минут пространство вокруг автобуса совершенно опустело. Наставница тяжело утерла взмокший лоб сухой рукой и вздохнула. Нелегкое это дело — приглядывать за такой толпой детей каждый-каждый день.

— Здесь здорово, правда, Билли?

Жаба в кармане мальчика уверенно квакнула. Стаббс был как немой пират, за которого разговаривал его личный попугай.

Издалека сверкнула золоченная солнцем макушка Уолли, раздались невнятные визги, и малышня, возглавляемая главным разгильдяем приюта, влетела в ледяную воду под непрекращающиеся крики наставницы.

— Держи, — Эми сунула в подставленные руки Стаббса молочно-желтый камень ровной круглой формы. Вода плескалась у самых ее ступней, изредка облизывая пальцы пенистыми волнами. — И вот еще.

Прошла пара минут, а на в ладонях у Билли образовалась целая каменоломня. Подхватив платье, Эми шла по берегу, постепенно привыкая к температуре и все дальше заходя в воду. Стаббс в размокших по низу штанах безропотно следовал за ней, коротко улыбаясь, когда море холодом стегало Эми по коленям, и девочка забавно взвизгивала.

— Надо вернуться, — сказал Стаббс, оглядываясь. Вдалеке виднелись маленькие точки однокашников, которых наставница, стоя по колено в воде и грубо подвернув юбку, пыталась вытащить на берег.

— Да-да, — Эми жадно оглядела берег. — Еще немножко.

Ее отвлек рев мотора, издалека оповестивший всех о прибытии второго автобуса. Бенсон резко вскинула голову и поджала маленькие губы.

После того, как ее чуть не удочерили, Эми Бенсон перестала бегать за Томом Реддлом. Она решила доказать ему, что способна справиться и без его помощи.

Но он, кажется, совершенно не замечал ее стараний.

Новая группа учеников повалила на берег, но с такого расстояния разглядеть кто есть кто, возможности не было.

— Пойдем, — понимающе протянул Стаббс, подавая Эми руку. — Спросим, почему они припоздали.

— Нет, — Эми упрямо мотнула головой. — Мне это неинтересно.

Она сказала это гордо и холодно, пытаясь подражать взрослым, но в глазах все равно виднелось беспокойство. Стаббс только вздохнул, но не стал настаивать.

* * *

— Хоть бы он сломался, — мрачно бормотал про себя Том, бредя по пыльной жаркой дороге. Солнце совсем не по-июньски начинало припекать, и мальчик старался идти по тенистой стороне, под редкими кронами зеленеющих деревьев. — Хоть бы он сломался. Хоть бы он сломался. Хоть бы он сломался!

Он так сильно ненавидел всех в этот момент, так злился, что просто не мог бездействовать. Том шел вперед, намеренно не торопясь, ссутулив плечи, что всегда жутко раздражало Марту, и шептал всяческие проклятья вслед уехавшему автобусу.

Когда желаешь чего-то очень сильно, твое желание неизменно исполняется. Просто нужно верить и очень-очень хотеть.

Поэтому, когда Том, изморенный жаждой и собственной ненавистью, почуял впереди морской ветер, а вместе с ним приметил и подъезжающий к побережью второй автобус, его охватила сладкая эйфория. Несмотря на то, что они высадили Тома прямо посреди дороги без воды и карты, ему удалось добраться до побережья едва ли не быстрее.

Значит, ему удалось! Чертов автобус все-таки сломался!

Эта мысль не вызвала в нем ни капли удивления — лишь злорадное удовлетворение. Он знал, что так случится и ни секунды не сомневался в своих силах.

Том резко ускорился и успел перехватить Бишопа, как раз, когда тот выходил через заднюю дверь.

— Что случилось? — жадно спросил Том.

Деннис рассеянно глянул на него и пожал плечами:

— Что-то случилось с двигателем. Он забарахлил, начал плеваться, а потом смолк, и мы остановились. Алиса Талли считает, что это ты виноват, а Лиза ходит грустная и говорит, чтобы мы не городили глупостей. Как бы ты смог сломать автобус на расстоянии, верно? — Деннис глупо улыбнулся, а Том сдержанно кивнул.

Они стояли друг перед другом, не зная, что еще сказать. Деннис смотрел куда-то вниз и вбок, вяло кусая пухлые губы, а Реддл впивался глазами в его лицо, пытаясь придумать, что бы еще такого спросить. А если…

Том вскинулся.

— Слушай, Деннис… Не составишь мне компанию? К океану ты всегда успеешь, а то, что я тебе хочу показать, может быть интересным, — Реддл мялся с одной ноги на другую, и это было на него совсем не похоже, но Деннис только снова пожал плечами. Казалось, он почти утратил все свои желания.

Том, пока их не заметили, схватил Бишопа за плотную мокрую руку и увел его в чащу. Нужно было пройти по берегу совсем чуть-чуть вперед, потом свернуть направо до рощицы, потом снова направо и… и тогда они окажутся на той самой поляне, на которой в прошлой раз Том впервые встретил змею. Ему хотелось проверить свою теорию — сможет ли Деннис понять, что говорит змея? Сможет ли понять Тома, когда тот начнет… шипеть? Вот только ни Марта, ни Лиза, ни Коул не должны были заметить их с Бишопом, иначе никакой прогулки не получится.

Змеи вполне могло не оказаться на месте. В конце концов, она не обязана была торчать там целый год, но Реддл знал, что если он только позовет, если только произнесет своим и одновременно чужим шипящим голосом слова приглашения, как они стекутся к нему со всей округи.

Том спешно шел вперед, не выпуская руку Денниса и изредка оглядываясь — Деннис выглядел странно. Том заметил, что Бишоп начал меняться, но никогда особо не интересовался причиной происходящего. Сейчас же, когда голова Денниса моталась туда-сюда, как болванчик, а сам мальчик не проявлял ни малейшего интереса к цели экскурсии, Реддл забеспокоился. Не сделал ли он чего-то непоправимого с Бишопом?

Сквозь неплотные ветви кустарника виднелось синее расслабленное море. Сверкая в солнечных лучах, оно покачивалось из стороны в сторону, расстилаясь далеко за пределы человеческого взгляда. По всему побережью рассыпались небольшие черные точки сирот, которым не было никакого дела до того, что происходило в голове Реддла и до его способностей.

Под ногами в траве мелькнул волнистый след, и Реддл мгновенно среагировал.

— Стой, — зашипел он, уже привычно переходя на шипящий язык. — Стой же!

Но змея не послушалась — она, словно дразня и играя, лишь пуще рванула вперед по влажной густой траве, затем нырнула в самую гущу кустарника, в одно мгновение преодолевая границу между рощей и бело-песчаным пляжем. Она была так быстра, что Том успевал лишь улавливать неглубокий волнистый след, толстой нитью разрезавший песок.

Реддл бросился по следу, как ищейка, напавший на след после месяцев бесплодных поисков. Деннис грузно топал за его спиной будто небольшой слон, но не делал попыток вырваться. Он был похож на стареющего мопса на поводке у юного порывистого хозяина.

Эми и Стаббс обернулись к бегущим, удивленно переглянулись и неуверенно побрели на встречу Реддлу, который в упор их не замечал.

Змея тем временем направлялась к морю. Едва достигнув острых камней, она свернула вбок, и Реддл понял — пещера!

— Пойдем! — вдохновленно прошептал он, даже не оборачиваясь к Деннису. Но наткнулся на небывалое сопротивление: впервые за множество дней в глазах Бищопа появилась осознанность. Он резво рванул руку из ладони Тома и замотал большой головой:

— Ни за что! Я боюсь замкнутых пространств!

— Деннис, перестань! — Том начал раздражаться, оглядываясь то на бесформенный провал пещеры, то на раскрасневшееся лицо Бишопа. — Мы всего лишь исследуем окрестности, ничего больше. Тем более, нас двое.

Он был как в лихорадке от захватившей его идеи и не мог — просто не мог! — остановиться на пол пути.

— Том? — тихий недоуменный голос Эми раздался совсем рядом, и Реддл дернулся от неожиданности. Он повернул голову и с крайним неудовольствием заметил новых участников представления.

Все это — и пляж, и море, и сияющее белым золотом солнце — проступило вокруг, и мир опять стал до скрипа в зубах обычным.

— Эми, — констатировал Том, морщась. — Мы с Деннисом собирались в ту пещеру, нам стало интересно…

— Нет! — резко воскликнул Деннис, отступая на шаг и чуть не падая на горячий белый песок. — Я не собирался ни в какую пещеру!

Эми перевела взгляд на Тома, потом на Денниса, ничего не понимая.

— Хорошо, — недовольно буркнул Том. Вся затея рушилась на глазах. — Я собирался, а Деннис оказался рядом, вот я и предложил ему составить мне компанию.

— А я отказался! — Бишоп отступил еще на шаг, глядя на Тома бледными обиженными глазами.

— Что за пещера? — неохотно спросил Билли, исследуя Тома мрачным взглядом.

— Просто пещера, — Том передернул плечами.

— Он погнался за змеей! Точно! Он увидел эту гадость, — Бишоп облизнул пересохшие губы и продолжил обличать Тома: — И помчался за ней! Он — больной!

Том пораженно уставился на Денниса Бишопа, коего знал с самого рождения. Того самого Бишопа, который в детстве глупо размазывал по лицу кашу и никак не мог освоить правописание и чтение, который, в конце концов, ни разу в жизни никому не сказал «Нет»!

Сейчас перед Реддлом стоял изрядно схуднувший мальчишка с потемневшими волосами и взглядом загнанной дворняжки. Дворняжки, у которой наконец-то показались зубы.

— Деннис… — протянула Эми и криво улыбнулась. — Ты чего?

Они стояли на плотном жарком песке, образуя неровный четырехугольник. Колючий, как у ежа, взгляд Тома был направлен на Денниса. Деннис же смотрел в огромные глаза Эми, и лицо его с каждой секундой жалобно вытягивалось. Стаббс хмурился, кривой кочергой воздвигаясь за спиной девочки, отчего Том впервые почувствовал в нем неясную опасность.

— Если эта дурацкая пещера так важна, давай, я схожу с тобой, Том? — Бенсон кротко улыбнулась, бросив на Реддла быстрый взгляд.

Том удивленно уставился на нее.

Она что… решила, что он боится идти туда в одиночку?!

Глаза Тома полыхнули, губы слились в жесткую ровную полоску, но Эми как будто бы не заметила этого.

— Это глупо, — медленно покачал головой Билли, с тревогой наблюдая за преобразившимся Реддлом. — Свод может обвалиться, да и если Том видел там змею…

— Я никуда не пойду, — угрюмо повторил Деннис, скрещивая руки на груди. Сдвинуть его с места Том не смог бы и при всем желании. Какими бы талантами он не обладал, Деннис был много тяжелее.

— Мы это уже поняли, — успокаивающе произнесла Эми, почти ласково дотрагиваясь до рыхлой руки Бишопа. — Том погорячился, ты тоже…

Деннис дернулся.

— Тоже, — с нажимом повторила она, цепко смыкая худые пальчики на запястье однокашника. Впервые ей удалось почти целиком обхватить его, но удивляться времени не было.

— Мы можем позвать мисс Марту или же мисс Лизу, — нехотя сказал Билли, все взгляды обратились к нему. Билли был одним из немногих, кто обращался к Лизе, прибавляя «мисс». — Я думаю, они согласятся. Если это, конечно, так важно, — он почти выплюнул последнюю фразу, всем видом показывая, что не видит толка в затее.

— Я вполне могу сходить туда в одиночку, — отрезал Том.

— Ну уж нет! — настал черед Эми возмущаться. — Одного мы тебя не отпустим!

Судя по глазам Стаббса и Денниса, они отправили бы Реддла хоть в самый ад, лишь бы избавиться от его присутствия, но… женщины.

— Хорошо, Эми, — медленно кивнул Стаббс. — Деннис сходит за…

— С чего это я за ней пойду? Мне эта пещера ни к чему не сдалась!

— Тогда, ты, Эми, если…

— Если я уйду, вы тут все передеретесь, — Эми надула розовые губки. Она еще не понимала всей своей исконно женской силы, заложенной самой природой в ее крови, но вполне неплохо ею пользовалась.

— И конечно же Том не пойдет, потому что он может сходить в одиночку, а мы лишь тяготим его, — иронично произнес Билли. Том безмолвно кивнул. — Хорошо, я схожу.

Стаббс в последний раз неуверенно окинул взглядом троих сирот. Он чувствовал себя чужим рядом с ними. Все трое родились в один год, все трое взрослели в одной общей комнате, все трое имели маленькую, но историю, а он… он был лишним.

Когда Билли отвернулся от Эми и сделал первый шаг от нее, но к Лизе, беззаботно вытянувшей длинные небритые ноги к самой воде, что-то в нем дрогнуло. Он всей душой почувствовал, что поступает неправильно.

«Остановись».

«Нет. Это глупо».

«Остановись».

«Мы уже все решили».

«Остановись».

Том молча смотрел вслед уходящему Билли и чувствовал, как его переполняет неестественное злорадство. Он перевел взгляд на Денниса и почти добродушно произнес:

— Прости меня, Деннис.

Том Реддл никогда никому не говорил этих слов, никто и представить не мог, что он умеет извиняться.

И Деннис ему поверил.

Всего на одно маленькое мгновение он позволил себе поверить, что Том действительно, действительно признал свою неправоту. Он неуверенно и глуповато приподнял уголки губ в улыбке, приоткрыл было рот…

А потом Том ударил.

Не кулаком — мыслью.

Он молча смотрел на Денниса, и в глазах его растекалась самая настоящая тьма — ненависть, ярость, злоба. Он был оскорблен. Деннис молча смотрел на Тома в ответ, так и застыв с этой глупой гримаской на широком лице, и Реддл видел, как желания и страхи медленно гаснут внутри мальчика. Как он, всегда лучащийся своей беспечной сытой улыбкой, сверкающий по сторонам глупыми глазами, тускнеет.

Том понимал, что делает и одновременно не понимал. Чувствовал, как сознательно ломает чужую волю и не мог остановиться. Деннис сам был виноват! Сам!

Так же, как и Патрик тогда.

Эми сосредоточенно наблюдала за Бишопом, завороженная и ошеломленная одновременно. Она не могла понять, что происходит. Не могла понять, почему секунду назад вполне живой мальчишка поник плечами и обмяк, покачиваясь на ногах, будто марионетка на приспущенных ниточках.

Ведь Том просто смотрел на него… Или нет?

— Деннис, — просто и громко сказал Том, — может, передумаешь? С Лизой ведь не так страшно? Да и со своими слабостями надо бороться.

— Да, Том.

Рот Эми приоткрылся. Она посмотрела на Денниса, в глазах которого не осталось ничего, кроме удушающего немого безразличия, потом на затылок Тома. И она до ужаса, до дрожи в сжатых пальцах не хотела, чтобы Том оборачивался.

Реддл тряхнул головой и повернул голову к Эми. Он улыбался.

Эми едва сдержалась, чтобы не отступить на шаг, но в одно мгновение поняла — если она допустит сейчас эту крохотную слабость, ей конец.

— Пойдем, Эм? Не будем ждать Лизу.

Он никогда не называл ее «Эм». В его голосе не было угрозы, как не было и настойчивости — он просто улыбался и смотрел на нее.

Есть люди, на которых улыбка смотрится столь же неестественно, как у всех прочих третья рука или глаз. И когда они улыбаются, по-змеиному глядя на тебя своими пронзительными глазами, лучше замереть не месте и ни в коем случае не шевелиться.

Ведь лишь одна попытка в бегству спровоцирует змею на молниеносный бросок.

— Пойдем, — Эми выдавила из себя слабое согласие.

Том кивнул и, развернувшись, зашагал по глубокому песку. Тот, казалось, отлетал от его ступней, как живой. Эми, увязая в густой песочной каше, шла, накрепко сжав руку Денниса в своей ладошке. Головы она не поворачивала, чтобы случайно не увидеть его пустое лицо, разом утратившее краски.

Так у нее была хотя бы иллюзии защищенности.

Ей очень хотелось повернуться и со всех сил закричать: «Билли-и-и!..», но она знала — лишь один неверный ход, и Денниса уже ничто не спасет. Том отыграется на нем, как на самом слабом, а потом возьмется и за нее.

Очень хотелось упасть в песок и расплакаться, размазывая слезы по щекам, отмахиваясь от вездесущей Марты, которой так не хватало в этот момент. Хотелось схватить Тома за руки, как в глубоком детстве, и попросить его о помощи. Хотелось…

— Пришли, — выдохнул Том.

Вход в пещеру, похожий на выщербленную глотку мертвого динозавра, возвышался над Эми и Деннисом, дыша затхлостью и сырой темнотой. Деннис рядом даже не дернулся, когда Эми сжала его руку еще сильнее, одновременно чувствуя, как до крови царапает ногтями его кожу. Раз Деннис бояться не мог, ей приходилось бояться за двоих.

Том двинулся вперед, хлюпая рваными ботинками по холодной воде. И не было никакой возможности не следовать за ним.

— Тебе здесь нравится, Деннис? — раздался его довольный голос из мглы.

— Да, Том, — ровно ответил Деннис, и Эми икнула. У нее начиналась истерика, и кажется, что слезы уже потекли из глаз без всяких усилий с ее стороны.

— Здесь прохладно, — Том провел пальцами по скользкому шершавому камню. — Так хорошо.

Они шли и шли, и слабый свет, белыми пальцами тянувшийся к Эми, пытавшийся удержать ее изо всех сил, стал совсем тусклым.

— Осторожнее, Деннис. Здесь провалы, — тихо прошептала она, прекрасно зная, что Бишоп не услышит ее голоса.

Во тьме пещеры слышалось непонятное зловещее шуршание, трепет крыльев и… шипение?

Эми облизнула сухие губы и сморгнула слезы, пытаясь оглядеться в кромешной тьме и не наткнуться на коварный сталагмит. Тепло человеческого тела рядом не спасало от ужаса, но хотя бы немного успокаивало.

Шипение раздавалось отовсюду, будто сами стены состояли из толстых переплетающихся змей, а Том стоял где-то там, чуть поодаль, и был центром представления. Центром всей Британии.

Всего мира.

— Не бойся, Эми, — сказал он чужим голосом, и Бенсон узнала его лишь потому, что кроме них с Деннисом здесь больше никого не было. — Не бойся. Ты же хотела увидеть… магию?..

А потом его голос плавно перетек в шипение, и ужас накрыл Эми с головой.

Она провалилась в обморок.

* * *

— …Эми! Эми!

Скользкие движущиеся пестрые тела повсюду…

— …очнись же!

…томительно медленные, даже элегантные…

— Господи, что ты с ней сделал?!

…такие прекрасные и удивительные в своей грации…

— Эми!

Кто-то хлестко и больно ударил ее по лицу — еще раз и еще. Она заворочалась, пытаясь увернуться, набрала в рот песка и начала слабо отплевываться.

— Слава богу! — безо всякого сомнения это была Марта. Ее визгливый дрожащий голос вибрировал у Эми над ухом, и девочка была готова расплакаться от облегчения. Что она и сделала.

— Что ты? Что ты?.. — Марта заслонила собой белый круглый блин солнца и осторожно приобняла Эми за плечи. От ее платка, теперь повязанного на шею, пахло хлоркой.

С огромным трудом открыв глаза, Эми обожглась о полуденные слепящие лучи и тут же уткнулась в ладони. На берегу было тепло, свежо и густо пахло тиной. Дуновение сырого сквозняка из пещеры холодило обожженные плечи, но Эми знала, что больше она туда никогда вернется. Ни-ког-да.

— Со мной все в порядке, — слабым голосом произнесла Эми, не отнимая рук от лица, будто ослепшая. — Все в порядке. — И это была чистая правда, она никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас.

— Что произошло? — знакомый ровный голос Билли раздался рядом, и Эми слабо улыбнулась. Отчего-то голос именно этого мальчишки успокоил ее лучше всех прочих.

— Ничего.

Она знала, что Билли недовольно поджимает губы, искоса смотрит на Тома, но не желает противоречить. Он мог наблюдать прямо сейчас, что происходит с теми, кто противоречит Тому.

— Зачем вы потащились в эту жуткую пещеру?! Одни! — Марта вновь набросилась на Тома. Тот же стоял, понурив голову, завесившись отросшей челкой ото всего мира.

— Нам стало интересно, — буркнул он совершенно нормальным, привычным голосом.

Эми, не удержавшись, бросила в его сторону короткий взгляд, но Том никак не отреагировал. Рядом стоял надутый Деннис, рыхлый и белый от холода и страха. Но в его глазах снова появилось нечто осмысленное.

Большой испуганный хомяк. Ничего необычного.

Что же? Неужели все это ей просто привиделось?

Эми переводила взгляд с Денниса, виновато сопящего носом, на Тома, так и не поднявшего головы. Жаркое солнце неуклонно выжигало все ее страхи, обращая их в пепел, в пыль, в белый густой песок…

Конечно же ей привиделось!

Наверняка Том просто уговорил Денниса пойти в злополучную пещеру, а тот, не желая показаться распоследним слабаком, сунулся туда вместе с ним. А она, не желая оставлять их одних, пошла следом. Потом, конечно же оттого, что там было так темно и холодно, она себе напридумывала всякого…

Она наткнулась на внимательный серьезный взгляд Билли и осеклась.

Не напридумывала, не привиделось.

Ничего не понимающая Марта вздохнула, но отметив, что Эми больше не плачет, решила, что первая волна схлынула.

— Пойдемте к автобусу, — сказала она. И с непередаваемым выражением добавила: — Дети.

* * *

— Держи, — просто сказал Билли, аккуратно кладя в ладони Эми тот самый белый камешек.

Закутанная в двадцать пять одеял, Эми восседала на кровати, глядя по сторонам зоркими большими глазами. Словно маленький зверек, защищающий свою территорию, она усердно следила за малейшими изменениями обстановки.

— Коул тебя еще не мучила?

Эми помотала головой. Говорить не хотелось — собственный тонкий голосок начал раздражать ее саму.

— Марта говорит, «допрос» будет завтра. Когда ты придешь в себя.

Эми покивала.

— Ты что-нибудь помнишь?

Эми пожала плечами. Это могло означать, как то, что она не помнит ничего, так и то, что вспоминать ей не особо хочется.

Билли кивнул, поднялся с корточек и примостился с ней рядом, сгибая длинные ноги и утыкаясь подбородком в колени.

— Я пошел за Лизой, рассказать ей про пещеру, — начал он, — но Уолли опять что-то натворил или снова к кому-то приставал… в общем, Лиза отправила меня к Марте. Я сначала думал подойти к ней, но увидел рядом Коул и решил, что Тому сильно влетит, даже если он ни в чем и не виноват. В общем, я подождал, пока они…

Билли глубоко вздохнул и прикрыл глаза.

— Ты точно ничего не помнишь, что было в пещере?

Эми повернула к нему голову, глядя немигающим взглядом и коротко сказала:

— Нет.

Билли покивал в ответ, будто бы поверил и с новым вздохом поднялся с кровати. Когда он разогнулся в полный рост, он стал словно еще выше, чем раньше. Билли ссутулился, глубоко засунув руки в карманы своих широких штанов, смяв края выпущенной рубашки, и посмотрел на Эми долгим обиженным взглядом.

— Ты можешь мне рассказать, если что. Ты… ты мой друг, — буркнул он, удивился сам себе и скоропостижно сбежал из комнаты.

Он шел к Тому, и в этот раз у Эми отчего-то не было ни капли желания его останавливать.

* * *

— Том! — Билли резко окликнул Реддла, мрачно болтыхающего ложкой во вчерашнем супе. Дети в столовой начали оглядываться. Некоторые, никогда не обращавшие внимания на молчаливого паренька, морщили лбы, пытаясь припомнить, кто же перед ними.

— Что? — мрачно спросил Том.

— Надо поговорить.

Лиза, застывшая в дверях с грязной поварешкой и полотенцем в другой руке, раздумывала над тем, стоит ли ей влезать в очередную потасовку с участием Тома, которые в последнее время стали случаться все чаще и чаще.

— Я не хочу говорить. Я устал, — Том низко склонился над своим супом.

— Нет, ты будешь говорить! — сорвался Билли и за воротник вытащил Реддла из-за стола.

Том, куда меньшего роста и веса, засучил ногами по полу, пытаясь извернуться и ударить Билли зажатой в кулаке ложкой.

— Так его! Так его! — закричала раскрасневшаяся Алиса и затрясла кулаками.

— Бей Реддла! — закричал Уолли, запрыгивая на стол и сбивая ногами тарелки с супом и хлебом. Невнятного цвета жижа вязкими каплями заляпала пол.

— Молодец, Билли! — Кристофер захлопал в ладоши, как трехлетка на детском утреннике. Что-то противное проступило в чертах его лица. Что-то такое, чего нельзя увидеть на лицах детей.

Плотина ненависти, так долго сдерживаемая лишь мелеющим день ото дня страхом, наконец прорвалась. А после утреннего происшествия и публичного «изгнания» Тома из автобуса, его репутация заметно пошатнулась.

Стаббс бросил Тома на пол и, навалившись сверху, начал бить его своими тяжелыми угловатыми кулаками. Он тяжело и споро опускал их на его лицо, будто сам не понимал, что делает и действовал лишь по инерции. Реддл вцепился в волосы Стаббсу, пытаясь добраться до глаз и достать его коленом со спины. Он весь вертелся, как белка, и то и дело клацал зубами. Одним метким ударом он наконец угодил Билли по позвоночнику, и мальчишка согнулся, на миг теряя контроль над телом. Он никогда и не был бойцом.

Том со всей силы ударил Билли правой рукой наотмашь, так что рука мгновенно загорелась от удара, одновременно пытаясь выбраться из-под него. Обескураженная происходящим жаба Алевтина вывалилась из кармана Стаббса и ее тут же подхватила какая-то маленькая бледная девочка с черными косичками.

Алиса, закусив губу, понимая, что невероятно живучий Реддл каким-то чудом снова берет верх, заорала и прыгнула на него со спины. Ее грубые кулаки, которых она всегда стеснялась, замолотили Тома по груди и лицу, и тот, не выдержав двойного веса, грохнулся на пол. С тяжелым звоном по полу заскакал серебряный наперсток и закатился под один из столов.

Они мутузили друг друга под нарастающий гвалт и возбужденные крики однокашников. Высокая уродливая прическа Алисы растрепалась, делая ее похожей на медузу-горгону, Том уже начал заплывать лиловыми, как сливы, синяками. Опомнившийся Билли попытался оттащить Алису от Реддла, считая, что такие драки девчонкам ни к чему, но она саданула кулаком и его. Теперь все скандировали: «Алиса! Алиса!», как тогда в автобусе, но помогать никто не спешил.

Нежданно наступившая тишина рассекла столовую на две равные части — с одной стороны стояла толпа замолкших сирот, с другой — сквозь зубы пыхтели Алиса и Том. В дверях столовой замерла миссис Коул с ледяными глазами и сложенными на груди руками. Она излучала холод всем своим естеством и, казалось, вся комната должна неизбежно покрыться инеем.

Лиза, смекнувшая в чем дело, бросилась вперед.

— Алиса! Том! Немедленно…

Лиза стремительно отскочила, едва не получив от разошедшейся Талли.

Бам-м-м-с!

Тяжелая чугунная сковородка, как ракетка, настигла Тома и Алису, и они отвалились друг от друга, упав по разные стороны.

Над детьми возвышалась Марта, пышущая яростью и свирепой жаркой злобой. В обоих руках она сжимала сковороду, и ее пальцы побелели от напряжения.

— Прекрасно, — молвила миссис Коул. — Конфликт исчерпан.

Алиса в разодранной одежде, готовая драться еще и еще, мутным взглядом посмотрела на наставницу. Том лежал мертвым грузом, пустыми глазами пялясь в потолок.

— Алиса, Билли, я не желаю видеть вас ближайшие… пока не сочту нужным. И поможете Марте отдраить весь приют сверху донизу. Том… — Коул глянула на раздосадованную Алису, на Билли с ненавидящим взглядом, на обезображенные злорадством лица сирот. — Том, с этого момента ты будешь жить в отдельной комнате. В той, где сломалось отопление прошлым месяцем. Сейчас там должно быть тепло.

Возразить Тому было нечего.

...июль, 1938...

Том задумчиво вертел в руках серебряный наперсток. Вещица подставляла тусклому, затянутому ватными облаками солнцу то один бок, то второй и матово блестела. Наследие еще одной драки. Еще одна маленькая, но месть.

Синяки не сходили с лица Тома, а льда ему в тот злополучный вечер никто не предложил. Ему было тяжело говорить, открывать и закрывать глаза, есть и… плакать.

Это было очень больно.

Все это было очень и очень больно.

Его лицо все время болело, словно мятый испинанный футбольный мяч. Его презирала Коул, боялась Лиза, Марта не смотрела ему в глаза. Эми больше не задавала дурацких вопросов, Стаббс… О, Стаббс возненавидел его!

Том попытался усмехнуться и тут же тихо заскулил от боли. Он все никак не мог привыкнуть к тому, что его тело, в отличие от духа, ничтожно слабо.

Ничего, зато оно того стоило.

Он не задумывал этого специально, просто так вышло, что жадное желание одиночества повлекло его на чердак. Откуда Тому было знать, что ненормальный Стаббс держит там кролика?

Первым его порывом было взять пушистое тельце и бросить его прямо в лицо Марте. То-то бы она обрадовалась! Марта не раз говорила Билли, что если он желает коротать время с жабой — решение за ним, но чтобы никаких прочих животных, которые могут быть переносчиками бешенства. А тут целый живой и вполне упитанный кролик!

Том ринулся на кролика, и трусливый питомец тут же рванул прочь из своей большой картонной коробки, на ходу расшвыривая еду и солому задними лапами. Том засмеялся.

Он ловко перемахнул через наставленные коробки и поскользнулся на морковной шкурке, разворошив носом всю солому при падении. Его избитое тело мигом вспыхнуло болезненным жаром, словно по нервной системе пустили ток. Смех закончился.

— Ах ты тварь! — закричал Том. На чердаке было темно, правый глаз изрядно заплыл, а этот… этот… кролик! Впервые за несколько лет животное не подчинялось ему! Наверное, оттого, что Реддл был слишком зол.

Том носился за кроликом по всему чердаку, не заботясь о том, сколько шума они, наверное, сейчас издают. А потом…

Том вытянул руку в неосознанном резком движении, пытаясь дотянуться до этого мерзкого неуловимого животного, и… кролик взлетел в воздух! Буквально воспарил над полом, опустив вниз лапы и глядя на Реддла черными глупыми глазами.

Том ошеломленно уставился на кролика с замершей в воздухе рукой. Он боялся пошевелиться, боялся, что от этого рассеется сладкая иллюзия, боялся, что все происходящее ему на самом деле кажется, а он, сходя с ума от одиночества, все также сидит в своем новом «карцере».

Но кролик висел в воздухе и медленно хлопал глазами. Его лапы легонько покачивались, уши обвисли, и глупая удивленная мордочка смотрела на Тома без уже былого страха. Он был очень милым, этот кролик, но Реддл не чувствовал ничего, кроме колкой, прогорклой обиды.

Том быстро облизнул губы языком, сглотнул и по чуть-чуть, едва двигая рукой, повел ею в сторону. Кролик дернулся в воздухе, встрепенулся, завертел головой и… поплыл. Вправо, прямо к косой балке. Том ускорился, и белая тушка задвигалась быстрее. Чувствуя страх и приближающуюся опасность, кролик задергался, попытался было вырваться из невидимых оков, но Том «держал» крепко.

— Ничего себе! — шептал Том. — Невероятно!

Он был похож на фанатика, к которому явилось его обожаемое божество. Он махал рукой туда-сюда, вниз и вверх, с наслаждением отмечая, как тельце животного сиюминутно повинуется его движениям. Том попробовал пройтись по чердаку, но ничего не изменилось — кролик все так же следовал за его рукой, будто он и не кроликом был вовсе, а большой пушистой мухой.

— Ай! — Том запнулся о пыльный ящик, начал падать и замахал руками, пытаясь удержаться за воздух так же, как это выходило у кролика. Но у Тома этот номер не прошел.

Реддл грохнулся на пол в очередной раз, кролик шлепнулся в пыль вслед за ним, и то, что ранее вызывало в Томе злость, теперь бушевало в нем, да так, что весь чердак начал ходить ходуном. Стены трещали, на полу своими боками, словно крыльями, захлопали коробки.

Том оглянулся.

Кролик сидел на полу, смотрел на своего палача жалобно, но больше не пытался бежать.

А рядом с ним лежала бельевая веревка…

Том представил перед собой худое лицо Стаббса с его огромными ушами, торчащими по бокам, словно слоновьи лопухи. Представил, как Стаббс гладит своего питомца длинными худыми руками, как носит ему еду, почесывает за ухом, как улыбается несмело и робко. Как же он, наверное, привязан к нему!..

Потом Том подумал, чтобы он почувствовал, если бы на его глазах кто-нибудь прикончил одну из его змеиных гостий.

…Веревка скользнула по полу, змеей рванулась к кролику, почти ласково обвила его за шею и вздернула высоко вверх, обмотавшись об балку длинным истрепанным хвостом. Да так и повисла. Одинокий хруст, раздавшийся в тишине, был таким непримечательным и робким, что никто его не услышал…

Том представил себе эту картинку очень отчетливо.

На чердаке было темно, лунный свет холодил стены и серебрил пол бледными кляксами, но Том видел только кролика, обвитого веревкой. Кролика, повешенного на стропилах. Кролика, убитого его змеей. Побежденного Стаббса.

Когда Том поднял глаза наверх, туда, где на фоне круглого маленького окошка покачивался чернильный силуэт, осознание пришло к нему не сразу.

Том постоял на чердаке, опустив вниз руки, глядя широко распахнутыми глазами на свою новую жертву, а затем отвернулся.

И вышел.

— Том? — в комнату просунулась голова Лизы. — Я принесла еду.

Лиза поставила поднос аккурат на ближний к двери столик и вышла, напоследок окинув Тома неуверенным взглядом. Он снова почувствовал себя опасным заключенным.

— Эй, Лиза! — он сорвался с места, утянув за собой тонкое покрывало и распахнул дверь.

Лиза удивленно оглянулась на Тома, но подходить не спешила.

— Том… — она замялась, словно была не уверена в том, что стоит это говорить. — В приюте ветрянка. Я ей переболела еще, когда ты родился, но, наверное, могу быть переносчиком. Не знаю, не сильна в этом.

Том непонимающе глядел на нее. Сказанное Лизой выглядело логично и разумно, но что-то было не так. То ли недоверчивый тон, то ли опаска, сквозившая во взгляде — интриги никогда не были близки Лизе, и она совершенно не умела их плести.

— Я не понимаю, — сдался Том наконец. — Мне кажется, ты недоговариваешь.

— Кролик Билли повесился на стропилах на чердаке, Том, — очень мягко и аккуратно сказала Лиза. — И потом все знают, что вы не поделили Эми, и те слухи, что гуляют по приюту…

— Ты думаешь, я сделал что-то со Стаббсом? Что я сделал так, чтобы он заболел ветрянкой? — Том ужаснулся.

Он сделал много плохих, очень плохих вещей, но никогда это не было осмысленным, кроме того дурацкого инцидента с автобусом. Патрик и Деннис — он не хотел причинять им вреда, но они разозлили его, кролик был вообще почти несчастным случаем и…

Но Лиза не поверит ему все равно.

Никто ему не поверит.

— Это не я, — только и сказал Том. Он смотрел на Лизу беспомощно, опустив руки, чувствуя, как болезненно заныло лицо, наливаясь взволнованным румянцем.

— Хорошо, если так, — кивнула Лиза и, поминутно оглядываясь, будто боялась, что Том ударит ей в спину, пошла прочь по коридору.

Том шагнул обратно в комнату, аккуратно притворил за собой дверь и со всей дури ударил ее кулаком. И тут же сдавленно заскулил от боли — рука никак не проходила.

Ему казалось странным, что Стаббс не пришел мстить. Может быть, и вправду испугался?

 

Дни тянулись вяло и вязко, изредка к нему заглядывала Марта, чаще — Лиза. Кратко докладывали основные новости, иногда даже шутили, что было хорошим признаком, но ветрянка сразила уже половину приюта, и болтать женщинам было некогда.

Очередной поднос с гороховым супом, начавшим черстветь куском отрубного хлеба и тыквенная каша с тонкой овощной котлетой. Том уныло поглядел на «яство», тоскливо вздохнул и снова отвернулся к окну.

Есть не хотелось, читать и размышлять — тоже. Хотелось сидеть у окна, глупо пялиться через стекло на пустынный во время завтрака двор и думать, как он всех ненавидит. Том обхватил себя руками, поудобнее устраиваясь рядом с подоконником, и приник лицом к холодному стеклу. Стало гораздо легче.

Какой-то странный человек в лиловом балахоне торопливо перебежал улицу, чуть не врезавшись в лошадь, запряженную в телегу с молоком. Даже отсюда, со второго этажа Тому была отлична видна непозволительно длинная борода и причудливый костюм незнакомца. Том загляделся на невиданный наряд, гадая про себя, кто это — клоун или какой-то циркач, и не заметил, как мужчина, не теряя времени, ступил прямо через распахнутые ворота приюта и зашагал твердой походкой к дверям Вула.

Прежде чем постучать, всего на мгновение гость поднял взгляд, словно почувствовав, что за ним наблюдают, и посмотрел на Тома пронзительно-голубыми глазами. Реддл точно знал, что различить его через запыленное темное окно в такой серый и несолнечный день не было никакой возможности.

Но эти глаза… Таких он еще не видел. Таких сильных глаз. Реддл помотал головой, отгоняя наваждение и, глухо ворча, вернулся на кровать. Он забрался с ногами на скрипящую корягу, взял в руки затертую старенькую книжицу про Шерлока Холмса и тупо уставился в плывущие строчки.

В конце концов, какое ему дело до каких-то там бородатых чудиков в фиолетовых балахонах?

Том все глубже забирался в мир великого сыщика, искал между слов зацепки, чтобы опередить Холмса в разгадке, но каждый раз отставал на шаг. Это подзадоривало и злило его, но Том полагал, что все дело — в самой книге. Всякий автор должен уметь заинтриговать читателя, а уж если не вышло, и книга получилась слишком простой, значит такой талант не стоит и пенса.

Потом Том услышал громкие выкрики.

Они колыхались, как это часто бывало, на краю его сознания, подкатывались близко-близко, но никак не могли отвлечь Тома. Когда он увлекался, не существовало ничего, что могло бы вернуть его в реальность.

Потом дверь в его комнату распахнулась, словно это помещение принадлежало кому-то другому, а Том оказался непрошенным гостем, и реальность деловито и неотвратимо вторглась в мир Тома.

Том, как это бывало в такие моменты, разом подобрался, и вместо удивления на его лице проступил вежливый холод. Он даже не потрудился подняться, отчасти и оттого, что был слишком ошеломлен и напуган.

В следующий миг его сознание будто превратилось в полыхающий вспышками петард небосвод.

Неизвестный человек. Здесь, в его комнате. Его привела Коул, но он не отсюда. К тому же одет он странно, а получасом ранее его едва не переехал молочник. Да. Потом он поднял голову и посмотрел на Тома. Потом…

Реддл прищурился, всеми силами стремясь скрыть свою неуверенность и непонимание за презрительным молчанием, но этот взрослый смотрел на него странно. Он смотрел со знанием дела, будто все, на что был способен Том, ему было нипочем.

Коул что-то бормотала про профессора, про Дамблдора, про школу, пахла джином и страшно раздражала Тома сейчас. Она будто бы опьяненная была, но не алкоголем, а чем-то другим. Как Деннис после тех воздействий, что над ним проводил Том.

Дверь захлопнулась, а вместе с тем закончился и шум, щедро льющийся из коридоров приюта.

— Здравствуй, Том, — мужчина шагнул вперед и протянул руку. Сухую с едва заметной сетью морщин и начавшей дряблеть кожей. Том помедлил. Страшно не хотелось прикасаться к этому человеку, будто лишь через одно касание этот… Дамблдор?.. мог бы узнать о нем все. Но Том приказал себе не глупить и не быть таким трусливым.

Дамблдор по-хозяйски ухватил старый стул, на котором Том любил сидеть, поджав колени под подбородок душными ночами, и сел напротив. Взгляд у него был… странный.

— Я — профессор Дамблдор.

Внутри Тома взорвался ужас. Всего мгновение страх вертелся в нем волчком, а через секунду плавно перетек в спасительную злость.

— Профессор? — настороженно переспросил Реддл. — В смысле — доктор? Зачем вы пришли? Это она вас пригласила посмотреть меня?

Он кивнул на дверь, одновременно пытаясь оценить расстояние. Успеет ли он вырваться? Или лучше через окно?..

— Нет-нет, — улыбнулся Дамблдор, и от этого Тома пробрало еще сильней.

— Я вам не верю, — сказал он так уверенно, будто искал защиту в собственном голосе. — Она хочет, чтобы вы меня осмотрели, да? Говорите правду!

Многие часы Том изучал Денниса и то, как он воздействует на его сознание. Многие часы он привыкал к мысли, что отличен от других, что в нем есть сила, на которую можно рассчитывать и которую так просто не обуздать. И теперь, когда он оказался заперт в ловушке, устроенной ему проклятой Коул, он обязан был выложиться на полную. Его глаза расширились от страха, напряжения, жадного неистового желания спастись. Он вперился в этого Дамблдора, и, казалось, что кровь в жилах начала густеть, будто из нее вместе с силой вытекала жизнь, но проклятый гость продолжал улыбаться, только непонятная голубая муть покачивалась в его глазах, и ее становилось все больше и больше.

Вот только с Томом это было никак не связано.

Он мысленно отпрянул от этого странного человека, чье сознание казалось совершенно обычным, но обладало непонятным Тому иммунитетом, и попытался сгладить ситуацию.

— Кто вы такой?

— Я уже сказал. Меня зовут профессор Дамблдор, я работаю в школе, которая называется Хогвартс. Я пришёл предложить тебе учиться в моей школе — твоей новой школе, если ты захочешь туда поступить.

То, что Том испытал при этих словах, было несравнимо ни с чем другим. Он был в ужасе, и этот ужас пришел в нем незванно, так что и сам Том от себя этого не ожидал.

Глупости! Этот незнакомец его не обманет!

Все эти подозрительные взгляды, шепотки и смешки из-за углов, ловушки вокруг комнаты Тома, попытки проникнуть внутрь, еда со странным вкусом, пришибленные взгляды Лизы и Марты, злые черные глаза нянечек, снующих туда-сюда…

— Не обманете! Вы из сумасшедшего дома, да? «Профессор», ага, ну ещё бы! Так вот, я никуда не поеду, понятно? Эту старую мымру саму надо отправить в психушку! Я ничего не сделал маленькой Эми Бенсон и Деннису Бишопу, спросите их, они вам то же самое скажут!

Он вскочил слишком резко, выдал свой страх с головой, но задумываться об этом было некогда.

Из приюта он всегда сумеет сбежать, но не из психушки.

— Я не из сумасшедшего дома, — терпеливо сказал Дамблдор. — Я учитель. Если ты сядешь и успокоишься, я тебе расскажу о Хогвартсе. Конечно, никто тебя не заставит там учиться, если ты не захочешь…

— Пусть только попробуют! — скривил губы Реддл.

— Хогвартс, — продолжил Дамблдор, — это школа для детей с особыми способностями…

— Я не сумасшедший!

— Я знаю, что ты не сумасшедший. Хогвартс — не школа для сумасшедших. Это школа волшебства.

Стало очень тихо. Том застыл на месте. Лицо его ничего не выражало, но взгляд метался, перебегая с одного глаза Дамблдора на другой, как будто пытаясь поймать один из них на вранье. Вот только лжи Том не чувствовал, и это дезориентировало еще сильнее.

— Волшебства? — повторил он шепотом.

— Совершенно верно, — сказал Дамблдор.

Том ощущал себя жутко. Он не мог позволить себе верить этому странному человеку, но не мог противиться своим мыслям, которые подталкивали его и говорили: «Ну давай же! Это шанс! Не дай ему уйти!»

— Так это… это волшебство — то, что я умею делать? — спросил Том, и голос его охрип. Он будто змея, взвившаяся в воздух, но передумавшая нападать, замер перед Дамблдором, и его глаза лихорадочно сверкали.

— Что именно ты умеешь делать?

Реддл сглотнул, окинул Дамблдора взглядом и понял, что сейчас нужно идти до конца.

— Разное, — выдохнул он. Щеки горели. — Могу передвигать вещи, не прикасаясь к ним. Могу заставить животных делать то, что я хочу, без всякой дрессировки. Если меня кто-нибудь разозлит, я могу сделать так, что с ним случится что-нибудь плохое. Могу сделать человеку больно, если захочу.

У него подгибались ноги. Спотыкаясь, он вернулся к кровати и снова сел, уставившись на свои руки, склонив голову, как будто в молитве. Это был первый раз в его жизни, когда он признал себя виновным в том, что сделал со многими своими «приятелями».

«…я могу сделать так, что с ним случится что-нибудь плохое…»

«…могу сделать человеку больно, если захочу…»

Это было правдой. Собственный голос гремел в голове, теперь осиротевшей без мыслей, и перед глазами проступали пятна воспоминаний. Патрик, Деннис, Стаббс…

— Я знал, что я не такой, как все, — прошептал Том, стремясь унять дрожащие пальцы. — Я знал, что я особенный. Я всегда знал, что что-то такое есть.

— Что ж, ты был абсолютно прав, — сказал Дамблдор. Он больше не улыбался и внимательно смотрел на Реддла. — Ты волшебник.

Когда Том услышал это, ему показалось, что его ударило молнией. Но вместо того, чтобы умереть, он будто бы воспарил надо всем миром. Столько лет терзаний и поисков, слепой веры, исступленной надежды, попыток разобраться в себе. Столько лет мучений, но не напрасных, нет! Вся его осознанная недолгая жизнь свелась к одному моменту.

К одной фразе, произнесенной чужим незнакомым человеком, сидящим перед ним на старом стуле в ободранной комнатке сиротского приюта.

Ты волшебник.

Том был счастлив.

Он поднял голову. Лицо его преобразилось. Теперь на нём отражалась исступлённая радость, смешанная с обидой и горечью, с болью пережитого, с сомнениями и переживаниями. Но все это было неважно.

Ведь он был прав.

— Вы тоже волшебник? — выпалил Том. Внутри проснулось чисто человеческое желание поделиться с кем-то, кто может понять.

— Да.

— Докажите! — потребовал Реддл.

Дамблдор поднял брови.

— Если, как я полагаю, ты согласен поступить в Хогвартс…

— Конечно, согласен!

— …то ты должен, обращаясь ко мне, называть меня «профессор» или «сэр».

Это было неприятно. Даже Оберон не мог так обращаться с Томом теперь, а это чудак мог. Тома словно вздернули за загривок и макнули головой прямо в колодец. Но это была несравнимо малая цена за открывающиеся перед ним возможности.

— Простите, сэр. Я хотел сказать — пожалуйста, профессор, не могли бы вы показать мне…

Реддл жаждал увидеть, как на самом деле это происходит.

Как же проявляет себя магия?..

За ту секунду, что Дамблдор поднимался со стула, Реддл успел увидеть десятки вариантов, и был несказанно удивлен тем, что произошло затем.

Из кармана сюртука Дамблдор вытащил… палочку?!

Это было так смешно и глупо, и похоже на фарс, что Том чудом заставил себя сдержаться. От горечи свело горло. Конечно же, все глупости, это просто циркач или фокусник и…

Шкаф загорелся.

Реддл вскочил на ноги. За последние несколько минут он успел пережить несколько приступов отчаяния, чувство счастья, чувство разочарования и готов был уже горько смеяться над Дамблдором, но шкаф и правда горел. А вместе с ним — и все его вещи. Которые он таким трудом добывал!

Том не знал, почему вместо того чтобы кинуться к шкафу, он бросился на Дамблдора, но огонь тотчас же исчез. Совсем. Даже дыма не осталось.

И в этот момент Том поверил окончательно.

— Когда я получу такую? — мигом соориентировался он.

— Всё в своё время, — сказал Дамблдор. — По-моему, из твоего шкафа что-то рвётся наружу.

В самом деле, из шкафа доносилось какое-то дребезжание.

— Открой дверцу, — сказал Дамблдор.

Реддл, поколебавшись, пересёк комнату и распахнул дверцу шкафа. Над отделением, где висело несколько поношенных костюмчиков, стояла на полке маленькая картонная коробка. Коробка гремела и подрагивала, как будто в ней колотились обезумевшие мыши.

— Достань её, — сказал Дамблдор.

Том с явной опаской снял трясущуюся коробку с полки. Он чуял сердцем, что последует после, но не мог отказать Дамблдору. Человеку, в котором сейчас было заключено все его будущее.

— В ней есть что-нибудь такое, чему не положено быть у тебя? — спросил Дамблдор.

Том посмотрел на Дамблдора долгим расчётливым взглядом.

— Да, наверное, есть, сэр, — сказал он наконец ничего не выражающим голосом.

— Открой, — сказал Дамблдор.

Том снял крышку и, не глядя, вытряхнул содержимое коробки на кровать. Он и так прекрасно знал, что там находится: игрушка йо-йо, серебряный напёрсток, губная гармоника, заколка, осколок кружки и… шарф. Он единственный не подпрыгивал внутри коробки. Очутившись на кровати, трофеи мигом прекратили подскакивать и теперь неподвижно лежали на тонком одеяле.

— Ты вернёшь их владельцам и извинишься, — спокойно сказал Дамблдор, убирая волшебную палочку за пазуху. — Я узнаю, если ты этого не сделаешь. И имей в виду: в Хогвартсе воровства не терпят.

Том только вздохнул — совсем неслышно и кротко. Он не привык к тому, чтобы ему приказывали, и тон Дамблдора сейчас вибрировал в его барабанных перепонках, словно неустранимый зуд. Том ответил кратко и ровно:

— Да, сэр.

— У нас в Хогвартсе, — продолжил Дамблдор, — учат не только пользоваться магией, но и держать её под контролем. До сих пор ты — несомненно, по незнанию — применял свои способности такими методами, которым не обучают и которых не допускают в нашей школе. Ты не первый, кому случилось не в меру увлечься колдовством. Однако, к твоему сведению, из Хогвартса могут и исключить, а Министерство магии — да-да, есть такое Министерство — ещё более сурово наказывает нарушителей. Каждый начинающий волшебник должен понять, что, вступая в наш мир, он обязуется соблюдать наши законы.

— Да, сэр, — повторил Реддл. Он медленно сложил все свои пожитки обратно в коробку. Челка свесилась на лицо, и Реддл спрятал под нею глаза. Закончив, он повернулся к Дамблдору и сказал ему напрямик:

— У меня нет денег.

Если бы Дамблдор только знал, каких немыслимых усилий Тому стоило признаться в этом постыдном факте.

— Это легко исправить, — сказал Дамблдор и вынул из кармана кожаный мешочек с деньгами. — В Хогвартсе существует специальный фонд для учеников, которые не могут самостоятельно купить себе учебники и форменные мантии. Возможно, тебе придётся покупать подержанные книги заклинаний, но…

— Где продаются книги заклинаний? — не дослушав, перебил его Том. В висках застучала кровь. Он сможет купить книги! Да еще и с заклинаниями!

Он взял тяжёлый мешочек с деньгами, позабыл поблагодарить Дамблдора, охваченный вожделенной мыслью, и теперь рассматривал толстый золотой галеон. Монета была очень тяжелой, красивой и несомненно старинной. Британская валюта по сравнению с ней напоминала шлифованные камешки.

— В Косом переулке, — сказал Дамблдор. — Я помогу тебе найти всё, что нужно…

— Вы пойдёте со мной? — спросил Том, подняв глаза от монеты.

— Безусловно, если ты…

— Не нужно, — сказал он. Ни к чему, чтобы этот человек следовал за ним по пятам. — Я привык всё делать сам, я постоянно хожу один по Лондону. Как попасть в этот ваш Косой переулок… сэр? — прибавил он, наткнувшись на взгляд Дамблдора.

Дамблдор будто только того и ждал — он протянул Тому конверт.

— Это список вещей, необходимых к покупке и для обучения на первом курсе Хогвартса. Будь осторожен и не растрать деньги на глупости.

Том только фыркнул.

— Ты, верно, знаешь, где находится "Charing Cross Road"? — Том кивнул. — Чудно. На этой улице есть книжный магазин "Charing Cross Books". Он довольно большой и старый, пропустить его будет сложно. Рядом увидишь вывеску Дырявого Котла. Это и есть то место, которое тебе нужно. Ты сможешь увидеть этот кабачок, хотя окружающие тебя маглы — то есть неволшебники — его видеть не могут. Спроси бармена Тома — легко запомнить, его зовут так же, как тебя…

Реддл дёрнулся. Ему не нравились сравнения. Не нравилось, когда его обобщают с кем-то.

— Тебе не нравится имя Том?

— Томов вокруг пруд пруди, — пробормотал Реддл. И вдруг, словно не смог удержаться, как будто вопрос вырвался у него помимо воли, спросил: — Мой отец был волшебником? Мне сказали, что его тоже звали Том Реддл.

— К сожалению, этого я не знаю, — мягко сказал Дамблдор.

— Моя мать никак не могла быть волшебницей, иначе она бы не умерла, — сказал Том в пустоту комнаты, окрыленный новыми знаниями. — Значит, это он. А после того, как я куплю всё, что нужно, когда я должен явиться в этот Хогвартс?

— Все подробности изложены на втором листе пергамента в конверте, — сказал Дамблдор. — Ты должен выехать с вокзала Кингс-Кросс первого сентября. Там же вложен и билет на поезд.

Реддл кивнул. Дамблдор встал и снова протянул руку. Пожимая её, Реддл сказал:

— Я умею говорить со змеями. Я это заметил, когда мы ездили за город. Они сами приползают ко мне и шепчутся со мной. Это обычная вещь для волшебника?

Том замер. Его глодало желание рассказать об этом довольно продолжительное время. Хотелось одновременно похвастаться, намекнуть Дамблдору, что он не обычный сирота, но в то же время хотелось и понять — что же это значит?

— Нет, необычная, — сказал Дамблдор после секундной заминки, и Том воспрял духом, — но это встречается.

Последние слова привели Реддла в бешенство. Он точно знал, что Дамблдор сказал это специально, он даже и не скрывал этого.

Они стояли, глядя друг на друга в своем безмолвном поединке. Затем рукопожатие распалось. Дамблдор подошёл к двери.

— До свидания, Том, до встречи в Хогвартсе.

— До свидания, сэр.

Дверь за Дамблдором захлопнулась, и Том рухнул на кровать. Его мелко трясло, на глазах проступили слезы. Он не злился и не страдал.

Впервые он был по-настоящему счастлив.

…август, 1938…

Тома неделями не выпускали из приюта, даже по коридорам ходить не давали, только с сопровождением.

А тут, после визита Дамблдора перед ним распахнулись все двери разом.

Первым делом Том кинулся в свою старую комнату, залез под кровать, пока все были на обеде, убрал иссохшую деревяшку и горько заскулил — его тайник был ограблен.

Когда Коул велела Тому перебираться в новую комнату отдельно ото всех, она стояла за его спиной безмолвным истуканом, пока он собирал вещи. О том, чтобы вычистить тайник и забрать его содержимое, не могло быть и речи. Том надеялся, что вернется позже ночью, но Коул приставила к дверям его старой комнаты дремлющую нянечку, и Том вернулся ни с чем. Когда началась ветрянка, Тома запирали на ключ, но он точно знал, что эпидемия — просто повод. Никто не пекся о его здоровье, все были бы рады, если бы он умер.

Кто ограбил его тайник, Том не представлял, но сейчас такая мелочь его не заботила. Там почти не было денег, он все растратил еще раньше, когда пытался пробраться в страшный неправильный дом Хорнби. Но эта мелочь бы здорово помогла ему, чтобы рассчитаться за проезд — пешим ходом до Чаринг-Кросс-Роуд было неблизко.

Том сглотнул, прикрыл глаза и вынужден был согласиться, что Лиза — его единственный шанс сейчас.

Он не любил просить, а за последние сутки ему пришлось делать это больше, чем за всю жизнь.

Лиза всунула ему в руку пару холодных монет быстро и споро. Сказала, что рада за него и желает ему удачи. Прозвучало это, как проклятие человеку, от которого хотят избавиться.

Через десять минут Том уже ловил молочника, припустив за ним по улице и размахивая рукой. Тощий усатый дядька с обвисшими щеками и жабьими глазами посмотрел на него блеклым взглядом, слегка оживился от блеска монеты и пустил его на свою телегу. Места почти не было, но Том был маленький и худой, как крыска, так что он вцепился в деревяшку сиденья и мужественно терпел, пока косая телега подпрыгивала на мостовой.

Незадолго до нужного перекрестка Том, не прощаясь, спрыгнул. Страшно не хотелось ехать на автобусе, но иного пути не было. Было, конечно, еще и метро, но подземку Том не любил. Так что Том залез в эту дьявольскую душную повозку, кишащую уставшими воняющими людьми, спешащими на ненавистную работу, и трясся там добрых полчаса.

У "Charing Cross Books" Том застыл надолго. Волшебные деньги оттягивали внутренний карман куртки, и Том только порадовался, что в мире неволшебников они бесполезны, иначе удержаться было бы куда сложнее. Заспанный продавец в стареньком, но очень чопорном костюме посмотрел на Тома сквозь стекло с опасливым презрением, и Реддл шмыгнул с глаз долой.

Неподалеку, стоило только пройти пару минут вверх по улице, Том заприметил кабак. Грязное суетливое заведение, в котором сейчас народу было едва-едва. Том юрко заскочил внутрь.

Ощущение было такое, словно он со всего размаху плашмя ушел под воду и тут же вынырнул. Голова закружилась, в ушах шумело, и утренний холодок Чаринг-Кросс-Роуд показался Тому далеким, глупым воспоминанием, словно из странного пьяного сна. Он сообразил, что это какое-то заклинание, которое, наверное, защищает Дырявый Котел от вторжения неволшебников. Том оглянулся на дверь, не удержался, вышел из паба, зашел снова, но кроме дребезжащего звука дверного колокольчика на этот раз ничего не почувствовал.

Мебель внутри этого крайне сомнительного заведения была обшарпанная, темная, с плесенью и паутиной, столики покосились, колченогие стулья держались стоймя лишь чудом, и ворохи одежды, в которых смутно угадывались живые люди, были нагромождены то тут, то там. Перед ними стояли полупустые тарелки с остывшей едой, вероятно, вчерашней, и кружки с остатком пены на мутном стекле.

Под потолком висела кованая люстра, неживая и холодная, невнятные блеклые картины были как попало развешены по стенам, о грязных занавесках и речь не шла — Том со своего места даже в утреннем полумраке мог разглядеть прожженные дыры на них. Реддла окружила атмосфера средневековья — не того сказочного и интригующего, как в книжках про Мерлина и драконов, а до дрожи настоящего. Грязного, запустелого, животного.

Том любил порядок и чистоту, и очередная его фантазия о сказочном волшебном мире потонула под толщей смрадного пьяного воздуха.

Когда в камине, холодном и черном от сажи, вспыхнул огонь словно по щелчку, Том оторвался от созерцания и со скоростью испуганной белки развернулся вправо. Как и тогда с Дамблдором, он почувствовал источник магии и безошибочно определил его местонахождение.

Из-за стойки, длинной, коричневой и в пятнах, на него смотрел сгорбленный лысый мужчина. Не молодой и не старый, с выщербленной на лице вежливой хитрой улыбкой и глазами человека, знающего все и про всех. Он был похож на Оберона, но в его взгляде было больше меда и лести. Несмотря на то, что он казался забулдыгой, столь же близким к высокому обществу, сколь и Марта, держался человек деловито.

— Мне нужно в Косой Переулок, — сказал Том, нехотя приблизившись к стойке. Спящие пьяницы пошевелились, выглядывая из-под кипы одежд.

— Вот как? — прошелестел бармен. Он улыбался, и во рту темнели прогалины отсутствующих зубов.

— Да.

— Готовитесь к школе, молодой человек?

— Да.

Мысль о том, что его тоже зовут Том, раздраженно зазвенела в голове Реддла.

Бармен все с той же улыбкой пожал плечами и ткнул пальцем в сторону стены, в которой Том с трудом отличил дверь. Маленькую, неказистую, со стертой ручкой.

— Три кирпича вверх над урной и один в сторону. Коснешься их палочкой три раза, и ты на месте.

Том развернулся, сделал пару шагов и прикрыл глаза.

Весь волшебный мир целиком и полностью издевался над ним.

— У меня нет волшебной палочки, — сказал Том таким тоном, словно обвинял в этом бармена.

Бармен хмыкнул и почесал лысый череп. Ящики из-под стойки начали выпрыгивать, как заколдованные. Том не понимал, что происходит, не понимал, почему этот странный сгорбленный человек не пользуется волшебной палочкой сам, как это делал Дамблдор, но вещи все равно по каким-то невероятным законам подчинялись ему.

Том знал, что может так тоже, но понятия не имел, как этим управлять.

— Вам не нужна волшебная палочка, чтобы колдовать? — спросил он наконец.

— Не особенно, — хихикнул бармен. — Но чтобы открыть дверь в Косой Переулок — нужна.

Тома глодало любопытство, но он не хотел выставлять себя еще большим идиотом, поэтому когда бармен, кряхтя, засеменил к двери и вывел Тома во двор, он решил больше ничего не спрашивать.

Во дворике было очень мерзко и пахло мочой, что, впрочем, не удивляло.

Над урной, заваленной окурками, подозрительным мусором, бутылками и странными тряпками, едва угадывались чернеющие в бледном рассветном солнце кирпичи, но бармен ловко коснулся палочкой одного из них три раза, и на глазах Тома стена «продырявилась», да так, что в ней проступила арка почти в человеческий рост.

В голове Тома все время крутилось «как по волшебству», «будто колдовство» и «магическим образом». Дурацкие словечки и выражения, свойственные Марте, постоянно подводили его теперь, когда он-то прекрасно знал, каким на самом деле смыслом они обладают.

Том внимательно посмотрел на бармена, не дождался никаких напутствий и смело шагнул в арку.

На него дохнуло суетливой теплотой, чужим дыханием и разговорами.

Людской поток подхватил его в одно мгновение, волшебники даже не заметили, что арка открылась. Когда Том обернулся, ни проема, ни бармена больше не было. Он едва-едва прижался к каменистой стене какого-то магазинчика, выхватил из кармана конверт Дамблдора, уже не раз им перечитанный и изученный, и выбрал первую цель, боясь поднять голову и наконец оглядеться.

А потом вскинул глаза.

Мутное грязное ощущение от Дырявого Котла позабылось и стерлось. Улица, на которой оказался Том, было той самой. Волшебной, восхитительной, настоящей, невероятной!

Прилавки и витрины пестрили обложками ярких книг, глупыми игрушками, диковинными растениями, вспышками заклинаний, движущимися лицами на плакатах и фотографиях. В Косом Переулке не были ни единой частицы, которая бы ни пела, ни звенела или хотя бы просто ни двигалась. Отовсюду исходил звонкий шум, позвякивали колокольчики на дверях и монеты в карманах прохожих. Пищали, вопили, каркали, квакали и мяукали питомцы, откуда-то доносились певучие мелодии, и Том почти что оглох и ослеп от всего этого великолепия, в котором он оказался, как ему теперь казалось, по счастливой чудесной случайности.

Люди здесь тоже были диковинными.

В глупых сюртуках, мантиях и нелепых костюмах, которые больше не казались Тому глупыми и нелепыми, они спешили все одновременно в разные стороны, отчего мальчику казалось, что в воздухе взорвали одну огромную хлопушку с большими конфетти.

Том глубоко вздохнул и нырнул в этот невероятный фейерверк. Рука с конвертом дрожала, но он бы предпочел потерять ее полностью, чем разжать сейчас пальцы.

Его путь лежал к лавке Олливандеров, прямиком за волшебной палочкой, от мыслей о которой у Тома слабели пальцы и колени, и он напоминал сам себе Эми Бенсон перед раздачей всяких девчачьих вещей, пожалованных приюту от добрых господ.

Он метался по Косому Переулку, уже не силясь делать важный и степенный вид, внимательно читал надписи на вывесках, пожирал глазами витрины, по привычке прижимал к себе карман с деньгами, неустанно озирался по сторонам и в результате чуть было не пропустил вожделенную лавку.

Все было таким невероятным, захватывающим, невыносимо заманчивым, но первым делом — палочка. Все остальное может подождать.

Том влетел вверх по ступенькам, грохоча рваными башмаками, резво распахнул ее и чуть не завалился на пол, когда дверь, закрываясь, подтолкнула его в спину.

Когда глаза привыкли к полутьме, а сердце перестало так неистово биться, он наконец поднял глаза, чтобы встретиться взглядом с мудрым старцем, которого ожидал увидеть и наткнулся на… мальчишку.

Том пораженно замер.

Тщедушный, молодой, с каштановыми до плеч волосами. Несомненно подросток и, наверное, еще школьник стоял за прилавком, а за его спиной высились ряды красиво изукрашенных деревянных шкатулок.

— Чем могу помочь? — спросил парень с хитринкой во взгляде.

Том прокашлялся.

— Мне нужна палочка, — хрипло сказал он, смурнея от того, что в который раз за день не сумел сдержать своего глупого, недостойного настоящего волшебника удивления.

— О, все в порядке, — протянул мальчишка. — Меня зовут Гаррик Олливандер, это лавка моего отца, но летом я помогаю ему с торговлей. Все удивляются, когда видят меня здесь.

Том кивнул, сглотнул и сделал порывистый шаг вперед.

— Ты из Хогвартса? — спросил он, ужасно радуясь тому, что хоть что-то знает.

— Ага. Перехожу на шестой курс, будем знакомы.

Гарри протянул руку через прилавок, Том пожал ее, с ужасом осознавая, что его ладони потные от волнения.

— Том, — выдавил из себя мальчик.

— Значит, ты за палочкой, — констатировал очевидный факт Олливандер. — Я помогу тебе.

Том плохо представлял себе, как этот подросток может ему помочь, потом вспомнил, что и сам, будучи не таким уж и взрослым, достиг определенных высот в своих… увлечениях, и рискнул довериться.

Гаррик действовал, как настоящий профессионал.

Сначала он размахивал своей собственной палочкой над Томом.

— Мне нужно снять мерки, — скупо, но с улыбкой пояснил он.

Он не мялся и не мямлил, действовал уверенно, с явным опытом, после чего быстро записал результаты измерений и что-то прикинул в уме. Затем зорко оглядел полки, потянулся и ловким движением вытянул первую шкатулку. Не похоже было, что он действует наугад.

— Попробуй эту.

Том желал ухватиться за палочку как можно скорее, но всеми силами заставлял себя держать лицо. Гаррик, кажется, по-доброму посмеивался над ним, но Тому было наплевать.

Он бережно и нежно открыл шкатулку, и его дух захватило от одной только мысли о том, что эта палочка будет принадлежать ему…

Еще не донеся до нее руки, Тому пришлось отпрыгнуть назад, потому что красавица взбунтовалась, и Гаррику пришлось добрых минут десять унимать расшалившуюся деревяшку. Кто-то заглянул внутрь, но Олливандер покачал головой, перевернул табличку на двери надписью «Вход запрещен! Происходит подбор палочки!» и вернулся к полкам.

— Знаешь, как подбирают палочку? — спросил Олливандер у ошалевшего Тома. Тот лишь потряс головой. — Порой очень долго. Это почти ювелирная работа. Мы не изготавливаем палочки специально под человека, вдохновение так не работает. А ведь все это — результат именно вдохновения... Мы создаем палочки, и тогда ей и магу придется однажды найти и узнать друг друга. Некоторые палочки лежат годами в ожидании своего хозяина, некоторые улетают с прилавка в одно мгновение.

Олливандер скользил длинными пальцами по тыльным стенкам шкатулок и щурился.

— Возможно, придется перебрать не одну сотню, чтобы найти ту самую. Иначе не выйдет.

— Как ты понимаешь, какую предложить?

— О… я просто чувствую.

Это был пространный ответ, но Том был вынужден с ним смириться.

— Я ведь создаю их сам, еще лет с двенадцати. Меня научил отец. А его — мой дед, и так далее. Попробуем эту.

Том перепробовал палочек двадцать, результатом чего оказались подожженные шторы, покосившаяся лестница, проломленный пол, огромная куча шкатулок, свалившихся со своих полок и множество прочих мелких повреждений вроде разбитой люстры. Сначала Реддл вздрагивал и напряженно размышлял, придется ли ему оплачивать ремонт, но Гаррик оставался все так же весел и непринужденно подсовывал ему одну палочку за одной.

Пятьдесят третья по счету палочка вызвала в Томе смутные ощущения усталости.

Он уже понял, что магический мир совсем не такой, как он ему представлялся. Что он такой же сложный и порой жестокий, но это было несравнимо с едким страхом, разъедавшим его всякий раз, как у него что-то не получалось. А вдруг Дамблдор ошибся? И сколько еще нужно времени, чтобы поверить… в сказку?

Поэтому когда Том взял очередную палочку в руки, и вокруг него совершенно ничего не произошло, не упало, не разбилось и не взорвалось, он просто опешил на несколько секунд.

Гаррик радостно захлопал в ладоши и только сейчас стало заметно, как он устал и напряжен.

— Слава Мерлину! — воскликнул он. — Необычный же ты паренек!

Том улыбнулся криво и скупо, все от того, что у него страшно дрожала губа от перенапряжения, и он пытался удержать ее недвижимой. На глазах проступила влага, но он предпочел бы умереть, чем признаться в таком.

— Это… моя? Я могу ее… забрать?

Олливандер кивнул, сверкая шальными глазами цвета расплавленного серебра.

— За плату, конечно же.

— Сколько? — Том вскинул глаза. Он бы и душу сейчас отдал за нее. Ведь это не палочка была. Это было доказательство.

Олливандер оглядел его с ног до головы, и было видно, что он раздумывает над чем-то.

— Я могу заплатить, — мгновенно ощерился Том.

— Я и не думал сбрасывать цену, — пожал плечами Гаррик. — Цена за волшебную палочку — не предмет для торговли. Она неизменна. Восемь галеонов.

Том без слов отсчитал деньги и положил на лавку. Мешочек ощутимо полегчал, но впервые в жизни Том не почувствовал сожаления о потраченных деньгах.

В ответ он получил свою драгоценность в красивом деревянном футляре с мягкой подстилкой внутри и вложенным паспортом, как сказал Гаррик, на котором указывались все характеристики палочки, подтвержденные гербовой печатью Олливандеров.

«Тис с сердцевиной из пера феникса, длина 13½ дюймов, малогибкая и очень хлесткая. Мастер: Гаррик Олливандер».

— А если бы у меня не хватило? — спросил он, с сожалением убирая мешочек.

Гаррик снова пожал плечами.

— Мы подобрали бы другую, слабее. Это возможно, хоть и не желательно.

— Значит, мне может подойти несколько палочек?

— Безусловно. Но, как я уже сказал, палочка не предмет торговли. Нужно быть благодарным, что одна из них выбрала тебя. Если же ты пожелаешь заняться перебором, чтобы найти подешевле, ни одна не отзовется такому владельцу.

— Я и не думал так делать, — пробурчал Том, и прижав шкатулку к груди, отступил назад. Он попытался было что-то сказать весело улыбающемуся Гаррику, но совсем запутался в новых ощущениях и, развернувшись, вырвался наружу. В спину ему прокричали пожелания успехов и удачи в будущем году.

На улице перед дверью Олливандера уже столпилась целая очередь, так что Том мельком смог разглядеть своих будущих одноклассников. Здесь были очень разные семьи. Были изысканно одетые господа с печатью раздражения на лице от того, что их заставили ждать. Были и очень бедно одетые дети, пританцовывающие в нетерпении. Все они были чем-то неуловимо похожи на Тома, кроме одного. Они все пришли с кем-то.

Том не запомнил никого и бросился вперед в Косой Переулок, чтобы успеть купить все остальное.

Перед «Флориш и Блоттс» он застыл. Остановился как дурак прямо на ступеньках, прижав к себе шкатулку с палочкой, и с упоением рассматривал то золоченную вывеску с раскрытой книгой, то искрящиеся за стеклом обложки фолиантов — самые красивые и дорогие, конечно же, были выставлены на витрину, так что глаз не оторвать.

Том вошел в книжный храм с трепетом, обнял глазами длинные полки и бросился к ним, чтобы рассмотреть все-все-все.

Обходя очередную высоченную полку, Реддл наконец понял, что понятия не имеет, как все это он сможет утащить с собой и, более того, куда все это положить и прятать в приюте?

Спросить было не у кого.

— Вы можете заказать книги по совиной почте, молодой человек, — приятным вежливым голоском проговорила стоявшая поодаль старушка. — Прямо в Хогвартс.

Том посмотрел на нее, затем на книги и поразмыслил о том, что в таком случае у него не будет свободной минутки просмотреть их и подготовиться к школе. А оттого он будет выглядеть еще глупее. Заказать их в приют казалось совсем уж бредовой идеей, учитывая, что он понятия не имел, что такое «совиная почта», и как к ней отнесется Коул.

— Или вы можете купить сумку-палатку.

— Сумку-палатку?

— Довольно дорогая вещь, если подумать, — протянула старушка. — Она облегчает вес и вмещает в себя большое количество предметов, но остается компактной. Ничего особенного, если говорить о заклинаниях, но она пользуется спросом у тех, кто не может наколдовать ее себе сам, и знаете, поэтому на нее очень поднимают цены. Если вы сэкономите и купите подержанные книги, то…

Старушка говорила и говорила, и ее приятный голосок погрузил Тома в какой-то транс. С ним впервые заговорила волшебница, и на ее лице не было того самого выражения, с которым на него смотрели все встреченные до этого колдуны. Она приняла его за обыкновенного первоклашку-волшебника.

К ней подошел статный брюнет со стопкой книг в крепких руках. Он выглядел благородно и дорого, как человек из семьи с хорошим достатком и репутацией. Старушка тут же запричитала что-то, норовя выхватить книги из рук внука, и ее голос превратился в звонкий щебет:

— Чарлус, это же тяжело, отдай мне часть… Чарлус, а ты уже видел Дорею? Она искала тебя…

Так что Тому пришлось в одиночку додумывать, что значила фраза про подержанные книги.

Через несколько минут после блужданий по захватывающему духу магазину он обнаружил секцию с явно уже использованными и уцененными книгами и решил, что лучше приобретет книги подешевле, зато заберет их вместе с собой.

Сумка-палатка нашлась рядом с «Флориш и Блоттс» в аляповатом киоске с бессмысленными амулетами и прочими безделушками, и стоила Тому трагические три галеона. Реддл был страшно расстроен, потому что понял, что торговец бесстыдно содрал с него втридорога, воспользовавшись возможностью. После этого речи о покупке питомца даже не шло.

То, что испытал Том, зайдя в лавку зелий, было не описать словами.

Здесь было абсолютно все, что угодно душе. Немыслимой красоты котлы, стеклянные цилиндры, лабораторное оборудование, травы, коренья, порошки, сиропы, непонятные части непонятных животных, пособия... Это был рай, и Том, едва не плача, отсчитывал оставшиеся деньги на жалкую кучку пакетиков с травами и довольно дешевый котел, потому что на большее ему просто не хватало.

Волшебник ты или нет, бедность всегда ощущается одинаково.

Последним в списке был магазин мантий, которым заведовала мадам Малкин, как было недвусмысленно указано на вывеске. Не то чтобы Том испытывал трепет перед покупкой одежды, но приобретение костюма для настоящего волшебника будоражило.

Том вошел внутрь, неуверенно вдохнул запах выглаженных тканей, теплый и чистый, оглянулся и замер.

— Господи, Дру… — молвил женский голос с почти томным придыханием, в котором искусно сплелось пренебрежение и самодовольство.

— Не называй меня «Дру»!

— В таком случае, будь так добра послушаться меня и не смей даже мерять эту тряпку. Пойдем лучше в «Твилфитт и Таттинг»…

Том понятия не имел, о чем идет речь, но звучало это достаточно напыщенно.

— Я не хочу в «Твилфитт и Таттинг»! Там продавцы противные!

— А здесь что же? Желаешь купить обноски, чтобы все тыкали в тебя пальцем до конца твоих дней? Ты разве не знаешь, что Малкин полукровка? Ты же один раз поступаешь, Дру! Один неверный шаг, и каждый в Хогвартсе скажет, что ты якшаешься с бедными и грязнокровными!

— Не называй меня «Дру»!!

Их было двое.

Одна полноватая, с большими ясными глазами и кудряшками, насильно заточенными в плен двух жестких черных заколок, словно в кандалы. Вторая взрослее, изящнее и тоньше, с болезненно-тонкими чертами лица, черными глазами и зачесанным, словно бы лакированным пучком волос на затылке.

Обе в роскошных платьях, делавших их на пару лет взрослее, и явно сшитых по особому заказу. Та, что постарше, вся была колкой и презрительной, будто могла скупить весь Косой Переулок вместе взятый одним щелчком пальцев. Младшая же, несмотря на печать благородства на спокойном лице, выглядела живей и дружелюбней, и даже платье ее отливало не матово-черным, как у второй девчонки, а насыщенно-зеленоватым.

Они не кричали, но говорили звонко и отчетливо, так что их слышали все посетители без исключения. Будто по привычке принимали их за своих слуг и не видели смысла снижать голос.

— Либо мы идем в «Твилфитт и Таттинг», либо я не желаю сидеть с тобой за одним столом, Друэлла! — провозгласила девушка в черном, почти вороньем платьем и повелительно взглянула на подружку.

Том от такого взгляда провалился бы под землю. Ни в ком прежде он не встречал такой сокрушительной силы духа.

— Ах, Вальбурга, — с чуть томным вздохом ответила Друэлла и красиво махнула ручкой: — Иди-ка ты к черту!

И танцующим шагом вышла из магазина прочь.

Та, которую назвали Вальбургой, окаменела.

Ее полудетские, не повзрослевшие еще до конца черты, задрожали от негодования. Казалось, столько злости не может удержаться в таком маленьком худеньком теле. Она стояла посреди магазина, в центре круглой деревянной площадки, залитой розовым утренним солнцем, и нехорошо сжимала кулачки. Она все еще была ребенком, но отчего-то ни Тому, ни другим заглянувшим к Малкин клиентам не хотелось сейчас ни шевелиться, ни злить… королеву.

Когда та, кого назвали диковинным именем Вальбурга, наконец повернулась к Тому, его чуть не снесло прочь разбушевавшейся стихией. Она вся полыхала, и ее стремительно темнеющая радужка излучала неудовольствие.

Сжав в руке поясной чехол с волшебной палочкой, Вальбурга устремилась прямо на Тома, одним движением худой руки отшвырнула его в сторону, как мятую газету, случайно брошенную в лицо ветром, и унеслась прочь, окутав Реддла шлейфом каких-то невероятно изысканных духов, запах которых он, как ни силился, разгадать не смог.

Том конечно, выпади ему случай, предпочел бы общаться с полненькой дружелюбной Друэллой, но очарование Вальбурги, зловещее и непримиримое, притягивало к себе. Он еще долго смотрел через прозрачное стекло входной двери на резкий стремительный шаг Вальбурги и на ее сжатую в черном корсете спину.

Мадам Малкин, стоявшая поодаль, хранила строгое и невозмутимое выражение лица, ожидая окончания разыгравшейся драмы. Она сама выглядела очень юной, словно недавно выпустилась из школы. Когда обе девушки покинули ее магазин, мадам Малкин с небывалой приветливостью вернулась к клиентам, не обойдя вниманием и Тома.

— Кто это? — спросил он, когда она начала снимать с него мерки и жестом велела развести руки в стороны.

— Вальбурга Блэк и Друэлла Розье, — отрезала мадам Малкин разом заледеневшим голосом.

Так Том узнал имя женщины, что однажды будет безоглядно подчиняться ему и имя женщины, чья дочь будет его боготворить.

 

На обратном пути, с сумкой-палаткой наперевес, Том на секунду замешкался перед самым шумным и неординарным магазином Косого Переулка — «Волшебном Зверинцем», но не выдержал и ступил внутрь.

Его тут же окутало недовольное мяуканье, подозрительное уханье и квохтанье, кваканье и прочие забавные звуки.

Он неуверенно обошел высоченные разнообразной формы клетки, приблизился к прилавку и осторожно спросил:

— А змей у вас нет?

Продавец, плотный мужчина с плоским прямоугольным лицом и такой странной формой глаз, что они все время казались удивленными, смерил Тома взглядом поверх очков в тонкой оправе.

— Конечно же. Они отдыхают в террариуме, что в подсобке. Для них здесь слишком много света.

Взгляд Тома дернулся на дверь за спиной продавца, но он немедленно себя одернул. Не хватало еще демонстрировать свои способности средь бела дня непонятно перед кем.

Он коротко кивнул и отвернулся к двери. Колокольчик звякнул, уличный шум ворвался внутрь, причудливо смешавшись с голосами животных.

В тусклом свете ламп сверкнули дорогие запонки на черном сюртуке, дохнуло одеколоном, Том разглядел ослепительно белый платок на шее и небольшую, почти детскую трость.

— Натан, шевелись! — воскликнул гость, оглядываясь назад. Совсем мальчишка, не старше Тома.

— Мерлин, да куда ты так торопишься?

— Я просто терпеть не могу этот затхлый зверинец, не говоря уже о том, что ты собираешь купить ящерицу. Ящерицу! Кому в здравом уме может понадобиться ящерица?

— Не прикидывайся, ты просто желаешь побыстрее увидеть мою сестренку.

— Сдалась мне твоя Друэлла!..

Том зацепился за знакомое имя, с интересом прислушался и совсем позабыл, что стоит у них на пути. Через мгновение тот, кого обвинили в привязанности к Друэлле, врезался в Тома на полном ходу. Реддл только и успел, что в последний момент отшагнуть сторону, но неуклюже, так что упал на пол и жутко перепугал двух жаб, которые расквакались на всю комнату.

Продавец бросился к жабам, отпихивая Тома ногой. Натан запрыгал вокруг своего друга, помогая ему подняться.

— Ты слепой что ли? — рявкнул на Тома второй.

Он был высоковат для своего возраста, с уложенными каштановыми до плеч волосами и довольно плотным телосложением. И пах так же сладко, как женщины в салоне мадам Малкин. Мальчишка замахнулся на Тома тростью, Реддл увернулся ловко и по привычке, перекатился на другой бок и вскочил, подхватывая с пола сумку.

— Реджи, не надо, — прошипел Натан, вцепившись в локоть своего друга. — Оставь эту чернь, пусть убирается прочь.

Маленький, тонкий и черный, он был похож на ужа своим шелестящим голосом и повадками.

Колокольчик звякнул снова. На этот раз важно и деловито.

— Реджинальд, что здесь происходит?

Том оглянулся, увидел большую женщину в мехах, от чего она выглядела еще пышнее и толще, и решил, что сейчас действительно пора линять.

Когда дверь магазина за ним захлопнулась вместе с воплями, причитаниями и угрожающими выкриками, Том быстро и споро рванул вниз по Косому Переулку. Он надеялся, что с этими двумя будет жить хотя бы не в одной комнате.

 

Когда Том вернулся в свою затхлую комнатушку с сумкой-палаткой через плечо, перед дверью он обнаружил Эми.

Выглядела она отвратительно.

Они не общались довольно давно, с той самой драки со Стаббсом, и за это время она каким-то образом умудрилась превратиться во что-то, очень напоминающее Реддлу полудохлую мышь.

Эми увидела Тома с сумкой и округлила глаза. Ее симпатичное личико оживилось и стало больше напоминать человеческое.

— Где ты был? — любопытно, как белка, спросила она.

— Не твое дело, — просто сказал Том, и Эми мигом сникла. — Могу я пройти?

Она посторонилась, так что он открыл дверь в комнату и уже перешагнул порог.

Наверное, ей стоило немалых усилий заставить себя прийти сюда после того, что случилось.

— Том!..

— Да? — Реддл обернулся. Раздраженный оттого, что его отвлекают.

…Ты вернёшь их владельцам и извинишься…

…В Хогвартсе воровства не терпят…

Том вздохнул.

Господи, что за назойливый старик. Он как будто поселился внутри его головы и теперь наблюдал за всем через его глаза.

— Эми, я хотел бы извиниться, — просто сказал он, так и стоя на пороге.

Как же оказывается проще произносить эти слова, когда это нужно для дела, а не для совести!..

— Я был не прав, что завел вас с Деннисом в ту пещеру. Я не желал вам никакого зла, это получилось по глупости.

Эми замерла, хлопая глазами, потом сделала к Тому крохотный шажок, и вот она уже рыдает, повиснув у него на плечах всем телом. Том никогда не был особенно сильным мальчиком, так что едва не повалился на пол.

Он мог бы погладить ее по плечу или утешить, но он не хотел.

Он просто желал, чтобы его оставили наконец в покое.

Так что он молчаливо подождал, пока стихия успокоится, улыбнулся открыто, но холодно и неловко передернул плечами, выпутываясь из теплых объятий.

— Все в порядке, Том, — всхлипнула Эми с непонятным Тому облегчением в дрожащем голосе. — Я знаю, что ты не со зла.

Она хотела что-то сказать, но дернулась, когда с лестницы послушался шум дерущейся из-за очередной глупости ребятни и пугливо оглянулась. Том перехватил ее взгляд и вспыхнул от злости. Ну конечно же она пришла сюда тайком, так, чтобы никто не заподозрил ее в общении с опасным заключенным!..

Ну и к черту.

Эми всхлипнула еще раз и бросилась прочь по коридору.

Том пожал плечами и закрыл за собой дверь.

Ботинки полетели в сторону, словно снаряды, сумку же Том очень бережно водрузил на выцветшее покрывало.

Наконец-то он один.

Он оглянулся. Вот бы дверь закрывалась на засов. Но нет. Так что лучше будет дождаться сумерек и зажечь припасенную свечу.

Том ходил вокруг сумки кругами, раздумывая над тем, как же так выходит, что она кажется совершенно обычной и весит немного, но таит в себе столько интересного. Палочку Том конечно же не стал в нее класть. Вытащил из шкатулки и заткнул себе за пояс. Было немного страшно, что она сломается, но еще страшнее была мысль потерять ее, так что он даже притрагиваться к ней не рисковал. Если зайдет миссис Коул, увидит ее у него в руках, расспросов не избежать и тогда…

Но за весь остаток дня к нему больше никто не пришел.

Ни один человек.

Ночью Том залез с ногами на кровать, обернулся в тонкое покрывало и при тусклом свете лампады раскрыл самую толстую из приобретенных книг. «Курсическая книга заговоров и заклинаний», семнадцатое переиздание. Часть, очень малая часть книги была на английском, все остальное занимали схемы заклинаний, непонятные Тому уравнения из рун и просто немыслимое количество ровных мелких строчек на латыни.

Ощущение было такое, как когда-то давно, когда он впервые открыл свой первый учебник по химии.

Вот бы Оберон сейчас видел, какое сокровище в руках Тома!..

Первым, вторым и тысячным по счету желанием было немедленно опробовать хоть что-нибудь из этого. Но Дамблдор говорил, что вне школы колдовать запрещено. Было бы глупо повести себя, как ребенок, и в итоге лишиться единственного шанса попасть в мир, к которому он принадлежит на самом деле.

Том вылез из-под одеяла. С удивлением и радостью обнаружил за окном серый мучительно-тусклый рассвет и улыбнулся. Он стал еще на один день ближе к Хогвартсу.

Тридцать первого августа за час до завтрака мальчик по имени Том Реддл вышел из своей комнаты, тщательно упрятав сумку-палатку под кроватью, чтобы выполнить первое поручение своего будущего профессора.

Еще через час весь приют бурлил разговорами о том, что нелюдимый, злобный, мстительный и мерзкий мальчишка Том извинился перед каждым, кого когда-либо обидел и вернул украденное.

А утром следующего дня паренек в тонком плаще и с двумя худыми сумками наперевес в полном одиночестве переступил порог приюта Вула и, не оглядываясь, пошел прочь к воротам. Миссис Коул смотрела ему вслед из своего окна. В руке ее был стакан с джином, в другой — подписанная неким профессором Дамблдором подозрительная бумага. А на душе было так спокойно, как не было уже многие и многие годы. А именно одиннадцать лет и восемь месяцев.

Старые ворота прощально скрипнули, и двор приюта вновь стал безлюдным.

Миссис Коул тихонько засмеялась и отступила от окна.

…1 сентября, 1938…

Платформа 9 и ¾, как ясно было указано в бумаге.

Девять и три четверти.

Три четверти.

Том вздохнул, посмотрел в одну сторону туда, где виднелась ехидная цифра девять, потом в другую, где вальяжно заняла свое место десятка, и снова вздохнул.

У волшебников все не как у людей.

Он мысленно произнес эту фразу еще раз, фыркнул от того, какой каламбур у него получился и приказал себе сосредоточиться.

В бумаге также было сказано, что две платформы вокзала Кингс-Кросс разделяет стена, которая на деле является магическим барьером, и что, пройдя через него, обязательно попадешь на желанную платформу со странным исчислением. Но Том совершенно не представлял, что это за стена, через которую он должен пройти. Должен ли он выбрать определенное место, держать в руках волшебную палочку ради этого или и вовсе использовать чары?

Не то чтобы ему очень хотелось сломя голову нестись в рыже-кирпичную стену на глазах у всех этих людей, снующих туда-сюда в клубах дыма по перрону.

Если же он будет ходить мимо этой стены и разглядывать ее как сумасшедший, работники вокзала немедленно заинтересуются маленьким оборванцем и не видать ему ни Хогвартса, ни волшебства.

Том нашел более-менее неприметную колонну с краю перрона, где было меньше всего людей и принялся перечитывать бумагу. Никаких новых зацепок. Время близилось к девяти, впереди у Тома было еще целых два часа, но волнение не отступало.

— Так и знал, что увижу тебя здесь.

Том вскинулся и громко вздохнул.

— Гаррик!..

В совершенно обычных штанах, легкой куртке и с двумя чемоданами над ним возвышался Гаррик Олливандер из той самой лавки.

— Ищешь путь на платформу?

— Да, — кивнул Том.

— Это несложно. Просто идешь через эту стену и все, — Гаррик махнул худой исцарапанной рукой в сторону рыжих кирпичей, которые Том парализовал взглядом с полчаса назад.

— И все?

— Точно так. Но я открою тебе один секрет, — Гаррик по-мальчишечьи ухмыльнулся. — Так сложилось, что всем первоклашкам говорят бежать в эту стену с разгону.

— Зачем?

— Вроде бы так веселее. Не успеешь передумать, не будешь сомневаться и насмешишь массу людей своей удивленной физиономией. Но это глупости, Том. Все, что тебе нужно, просто пройти сквозь нее. Мне кажется, ты относишься к той категории людей, которая не очень-то жалует розыгрыши.

— А люди... неволшебники не удивляются, когда видят, как кто-то исчезает в стене?

— Они не видят этого. Им кажется, что ты просто стоишь у стены, затем их внимание рассеивается и вот — тебя уже нигде нет. Обычные Отвлекающие чары.

Том только кивнул и с благодарностью взглянул на Гаррика.

При свете солнца он выглядел еще моложе. Обычный прыщавый подросток в растянутой кофте и штанах с простецкими потрепанными чемоданами. Ничего особенного. За исключением того, что этот самый подросток, возможно, не первый год снабжает учеников Хогвартса их главным сокровищем.

— Ты идешь? — спросил Том.

— Я жду сестру. Она поступает в этом году, как и ты. Мы все живем в Хогсмиде, но отец сказал, что каждый ребенок в своей жизни должен хоть раз пройти на платформу через эту стену, так что я жду, когда отец привезет ее сюда из Косого Переулка.

Том не понял ничего ни про Хогсмид, ни про то, почему Гаррику не нужно, как всем, проходить через платформу, так что просто кивнул.

— Можешь пойти один или подождать со мной.

Том оглянулся на стену. За плотным внушительным строем рыжих, алых, ржаво-красных кирпичей уже пыхтит в нетерпении волшебный поезд, туда-сюда снуют взволнованные ученики, занимают места, чтобы побыстрее отправиться в самое важное в жизни путешествие, а он, как дурак, стоит на грязном вокзале среди потных уставших людей, которые не представляют, что творится у них под носом.

Ну уж нет.

— Нужно просто пройти через стену, так?

— Да. А потом заходишь в поезд, выбираешь купе поприятнее и трясешься в поезде следующие несколько часов в ожидании чуда. Правда, я сомневаюсь, что поезд уже приехал.

Том не дослушал его до конца и ринулся вперед к стене.

Гаррик пробормотал ему вслед, что-то про «увидимся в школе», но Реддл шел так быстро, что почти бежал. Все глупости. Эта традиция пробегать через стену взяла начало не из глупой шутки. Просто каждый, кто впервые собирался переступить порог Хогвартса, не мог удержаться на месте. Невозможно идти чинно, когда впереди тебя ждет твоя мечта.

Том проскочил через стену так быстро, что приближающиеся кирпичи мелькнули на одно мгновение перед глазами и размазались красными полосами. Ощущение было таким же, как и когда он впервые открыл дверь Дырявого Котла.

Том прошел еще пару метров по инерции и остановился.

Гаррик ошибся. Огромный тяжеловесный черно-алый экспресс в клубах золотистого дыма уже воздвигался над перроном, куда ни посмотри. Он был свежевыкрашенным, лакированным, красивым, как марципановое пирожное на витрине дорогущего кондитерского магазина. И люди в алых костюмах рабочих вились вокруг него, как лилипуты вокруг связанного Гулливера.

— Эй, мальчуган, брысь-ка в сторону! Ты заграждаешь путь!

Том замешкался, и большая лапа смотрителя вокзала быстро оттащила его в сторону. Реддл оглянулся — позади него была все та же стена. Неприступная с виду и настолько же ненастоящая.

На часах было четверть десятого, и людей было немного.

Целые семьи с родителями, детьми, бабушками и дедушками. Одиночки, вроде Тома, — все, в основном, старшекурсники. Старые друзья, которые обнимались после долгой разлуки.

Здесь все были очень разными. Были такие, как Вальбурга и Друэлла, изысканные и богатые. Их отличали сморщенные лица и печать неудовольствия, проступавшая в аристократически-бледных чертах. Им претило находиться рядом с простым людом, но отчего-то они это терпели. Были совсем простые люди, которые выглядели едва ли не беднее Тома. Но что поражало больше всего, так это иностранцы. Том был уверен, что Хогвартс предназначен исключительно для англичан, но кого здесь только не было — и говор на самых разных языках обволакивал Тома со всех сторон.

— Я тоже удивляюсь, парень, — поделился с ним смотритель, который до сих пор не убрал руку с его плеча. — Но, поговаривают, скоро война, так что к нам повально переводятся ученики изо всех окрестных школ.

— Война?..

— Ну да, а то как же! Все началось после Рейнской зоны: к нам повалила толпа бельгийцев. Французы, итальянцы. Не школа, а базар. В этом году я ожидал увидеть наплыв немцев, и вот, посмотри.

— Я знаю, я читал про Австрию.

Смотритель даже от удивления отлепил от плеча Тома свою потную руку.

— Чита-а-ал?.. — протянул он, глядя на него сверху вниз.

— Конечно. Есть же газеты.

Мужчина крякнул, и Том поспешил ретироваться вглубь перрона.

Значит, есть еще школы кроме Хогвартса. И если столько людей решили перебраться сюда из-за страха войны, значит, Хогвартс надежнее прочих. С другой стороны, это означало и то, что война в мире людей пугала и волшебников.

Тому прощаться было не с кем, так что он забрался по высоким ступенькам в тамбур поезда, перебросив сумки на спину. Поезд стоял полупустой, и найти одно свободное купе не было проблемой.

Здесь были алые диваны, деревянные столики и длинные полки для багажа — все такое красивое и богатое, как дом Хорнби, который Том все никак не мог забыть. Может быть, война коснулась мира волшебников, но уж точно не произошедший кризис. Здесь все казалось новехоньким, качественным и дорогим.

Том засел сычом в углу дивана, прилепив к стеклу нос и наблюдая за людьми на перроне. Он наблюдал и изучал. Ровно до того момента, как его везение лопнуло мыльным пузырем и превратилось в пенные ошметки.

А именно за пятнадцать минут до отправления поезда.

— Ты?!.

Том оглянулся и чудом увернулся от трости. Очень хорошо ему знакомой.

— Реджинальд, пожалуйста!..

Плотный женоподобный мальчишка с запахом конфет и лицом буйвола воздвигся над Томом, и тот понял, что в этот раз так просто не отделается.

— Реджинальд, я прошу тебя! — из-за его спины выступила Друэлла, затянутая в длинное платье коньячного цвета. Нитка жемчуга на шее и океан обаяния.

Она смотрела на своего спутника с искренней мольбой, и Тому стало остро неприятно, что его защищает какая-то высокородная девчонка.

— Он помял мой костюм, Друэлла. В тот раз, в Косом Переулке.

В глазах Друэллы промелькнуло легкое изумление, словно она так же, как и Том, не могла понять, что такого страшного в мятом костюме, но через мгновение она, страшно зардевшись, чмокнула мальчишку в щеку, и тот из буйвола разом превратился в обыкновенного мальчугана.

— Пожалуйста, не надо, — произнесла она тихонько, затем испуганно вздрогнула, мельком взглянула на Тома, будто тот был свидетелем постыдного и выбежала из купе.

Реджинальд обернулся на Реддла.

— Никак не пойму, почему мы должны терпеть присутствие челяди в одном вагоне, — брезгливым высоким голосом сказал он. — Выметайся в общий.

— Не хочу в общий вагон, — сказал Том, прежде, чем подумал над ответом, и отворачивающийся было Реджи так и замер.

— Что?.. — тихо и страшно спросил он.

— Я сказал, что не хочу в общий вагон.

Том поднялся, похожий на покачивающуюся тростинку, и исподлобья уставился на своего мучителя. Рослый Реджи глядел на него сверху вниз, отупевший от наглости Тома. Даже набалдашник его маленькой глупой трости удивленно поблек.

Реджи аккуратно опустил трость на мягкий диван. Пригладил белый платок на шее и поправил лацканы сюртука. Затем достал палочку.

Том не представлял, сколько ему, но выглядел парень лет на тринадцать, а значит, разбирался в колдовстве побольше Тома.

— Вне школы колдовать нельзя, — ляпнул Том.

— Мы в поезде, недоросль, и здесь колдовать можно. Ты что… не знаешь?

Реддл сглотнул.

Он прокололся.

У этого переростка палочка, а Том не представляет, что с ней делать. С другой стороны, когда она была ему нужна?

Реджи взмахнул палочкой неуклюже и грубо, так что из экспресса повылетали стекла. Осколки посыпались на людей на перроне, какая-то девчонка заверещала, в принесенной Реджинальдом клетке воинственно заухала сова. Реджи взмахнул еще раз, на этот раз посыпались искры, одна из них попала на штору, и та вспыхнула, как флаг побежденного врага.

Том изумленно воззрился на противника.

Большой и страшный, теперь он выглядел на порядок испуганней и неуверенней в себе.

Такой же первокурсник, как и он сам!

Том вздохнул, заставил угомониться свое стучащее сердце и облизнул губы. Важно сосредоточиться, пока Реджи совсем не разбуянился и на них не упал потолок.

Том не совсем понимал, что делает. Он просто расслабился, полуприкрыл глаза, и магия потекла из него, словно он был волшебным колодцем. Что-то произошло совсем рядом, Реддл почувствовал дуновение ветра, чей-то страшный вопль и клекот птицы. Когда он открыл глаза, Реджи катался по полу, закрыв руками голову и поджав ноги к животу, а его собственная разбушевавшаяся сова нападала на него, выставив вперед короткие когтистые лапы, терзала клювом его воротник и рубашку. Вокруг летал пух, клочья рваной одежды, недовольно скрипели осколки разбитого окна, которые Реджи мял своей спиной, штора полыхала, а за окном визжала сирена, и в коридоре слышался топот многочисленных ног, торопливый и испуганный.

Том, дрожа от нервного перенапряжения, медленно опустился на пол, обнимая руками свою несчастную сумку.

Откуда-то издалека раздавался знакомый визг большой женщины в мехах — Том точно его узнал.

— Миссис Лестрейндж, я прошу вас!.. — вторил ему умоляющий бас, но миссис Лестрейндж и не думала умолкать.

Том, путаясь в ногах, кое-как выбрел из купе. Его тут же перехватил под руку человек в мантии, представившийся лекарем. Еще двое мужчин вбежали в купе. Послышались непонятные слова, и шум внутри стих.

— Успокойтесь, мой мальчик, — лестным ласковым голосом говорил лекарь, проверяя руки Тома и смачивая царапины неясным раствором, от чего кожа стягивалась друг к другу, будто ее зашивали невидимой иглой. — Успокойтесь. Скажите, что же произошло?

Том, глотая ртом воздух, невнятно махнул руками в разные стороны, что-то промямлил. Его застали на месте преступления без палочки в руках, так что никому и в голову не пришло подозревать испуганного первокурсника.

— О-о-о… — понимающе кивнул лекарь.

Затем он отвлекся на визги матери Реджи, и Том ускользнул прочь.

Чтобы тут же попасть в кольцо новых рук.

— Не знаю, что ты там сделал с Реджинальдом, — сказал тонкий Натан, который при каждом движении словно бы извивался, — но лучше бы тебе больше не показываться нам на глаза.

Том мгновенно узнал и его голос, и его лицо и посерел от негодования.

— Иначе мы тебя сгноим заживо, — устрашающе произнесла красивая девочка с пухлыми нарумяненными щеками, чем-то напомнившая Тому Алису Талли.

Том посмотрел на Натана, потом на нее, затем перевел глаза на проход — к ним бежали еще мальчишки и девчонки, неловко протискиваясь по узкому проходу.

— Свяжетесь со мной, — зло и безрассудно сказал Том, — и будет так же, как с ним.

В этот момент из купе, оборудованного под палатку медицинской помощи, раздался особенно высокий и страшный вопль Реджинальда, и Натан от страха разжал пальцы.

Реддл вырвался и понесся вперед, осоловевший от происходящего и от своего собственного бесстрашия.

Когда он добрел до конца вагона, он увидел значок ванной комнаты и ввалился туда в надежде перевести дух и хотя бы умыться. Он до сих пор пах гарью и страхом, и отчего-то до жути захотелось есть, да так, что желудок сворачивался.

Дверь скрипнула, пуская его внутрь. Он сбросил сумки на пол, включил воду и наклонился над раковиной. Его до сих пор нехорошо трясло, голова кружилась, но Том медленно успокаивался.

Рядом кто-то жутко застонал, и Реддл с ужасом подпрыгнул, ударившись затылком о настенную полочку. Стекло треснуло вместе с висевшим над ним зеркалом, на Тома посыпались клетчатые вафельные полотенца, слева раздался короткий удивленный визг, и Том наконец повернул голову на источник шума. Страх взметнулся в нем с новой силой.

На подоконнике восседала девица с роскошными светлыми локонами цвета слоновой кости. Растрепанная, с приоткрытыми розовыми, будто перламутровыми губами и пунцовыми щеками.

Том видел ее круглые хрупкие плечи, робко выпирающие ключицы, цепочку на шее и сверкающий камешек между двух худых грудей с острыми сосками.

Блузка опоясывала ее как раз под ними.

Девушка изящно дернула ножкой, словно подзывала Тома к себе и рукой потянула за голову парня, который стоял меж ее ног на коленях. Парень поднялся, качнул головой из стороны в сторону, разминая шею и обернулся.

Том почувствовал себя драным бродячим котом, которого застали на краже сметаны.

Девица соизволила сдвинуть ноги, соскочила с подоконника и оправила школьную юбку, потом выглянула из-за плеча парня.

— Ты кто такой, зайчонок?

Том поперхнулся и следующее, что он сделал, судорожно склонился над раковиной, после чего его вырвало. Девушка удивленно охнула.

— Через пару лет голые женщины будут вызывать у тебя иную реакцию, — хмыкнул парень. — Я надеюсь.

У него было подвижное красивое лицо, благородное и насмешливое, как и у всех людей, привыкших, что нет ничего в этом мире, что бы они не могли купить. В выглаженном костюме, шелковой рубашке и лакированных до блеска туфлях он возвышался над Томом, загораживая собой девушку, которая как раз заканчивала натягивать на себя прозрачную блузку.

Прежде, чем жемчужное кружево обхватило ее грудь, парень ловко повернулся и ухватил ее губами за сосок, прикусив зубами. Девушка засмеялась, но Том, слава богу, этого не видел. Он вытирал губы одним из валяющихся на полу полотенец и страшно боялся поворачиваться.

— Эй, малыш, меня зовут Чарлус Поттер.

Реддл посмотрел вниз и влево, на протянутую руку, неуверенно пожал ее пальцами и наконец поднял глаза.

— Мелисса Кэрроу, — шелково сказала его спутница. У нее было кукольная внешность и такой же голосок.

После чего она достала из своей сумочки, висевшей тут же на крючке, тонкие сигареты и отдала одну Чарлусу. Том знал, что они страшно модные. Они закурили, наблюдая за Томом, как за забавной зверушкой.

— Выглядишь не очень, — доброжелательно сказал Чарлус, стряхивая пепел в унитаз. — Первокурсник? Уже подрался с кем-то?

Том замотал головой.

— Так… — прохрипел он. — Немного повздорил с Реджинальдом.

Чарлус поджал губы, белесые брови Мелиссы взлетели вверх двумя правильными дугами. Она была страшно хорошенькой.

— С Реджинальдом Лестрейнджом? — нежно переспросила она.

Том кивнул.

— Это его вопли разносились по всему тамбуру? — глаза Чарлуса изрядно повеселели, он зажал тонкую, словно игрушечную сигарету меж зубов и осклабился.

Том кивнул снова.

Чарлус и Мелисса переглянулись и посмотрели на Тома со смесью сочувствия и восхищения.

— Не могу сказать, что ты поступил мудро, парень, — хмыкнул Чарлус, потом хохотнул: — Но на твоем месте я поступил бы так же.

Чарлус потянулся — вальяжно и обстоятельно. Том только что видел его голову между ног этой девушки, сейчас он держал в руках тонкую сигарету, которая совершенно точно не могла добавить ему мужественности, но все в этом человеке — от носок его лакированных туфлей и до вороного загривка, — излучало власть и уверенность.

Чарлус переплел пальцы с Мелиссой и потянул ее за собой.

— Мы пойдем, — хмыкнул он, обдав Тома горьким дымом. — Развлекайся тут.

После чего потрепал Реддла по макушке и увел хихикающую Меллису прочь из туалета.

Дверь за ними со скрипом захлопнулась, и Том наконец смог сделать то, чего не сделали эти двое — закрыл ее изнутри.

 

Остаток времени Том провел в общем вагоне в самом его углу.

Черная слава разлетелась по всему экспрессу в считанные полчаса. К тому моменту, когда Том вышел из туалета, все знали, как его зовут, как он выглядит и что он сделал.

Огромный писклявый куль по имени Реджинальд в одном из дальних купе был тому красочным подтверждением.

Совершенно неожиданным образом Том обрел известность, и здесь, в общем вагоне, на него смотрели, если не с обожанием, то с одобрением. Старое, как мир, классовое неравенство богатых и бедных сыграло Тому на руку. Поначалу ему пытались задавать вопросы, но после очередного невнятного бурчания в ответ, отстали.

Они прибыли на конечную станцию несколькими часами позже. Все начали переодеваться в мантии, и Том, чувствуя себя идиотом, решил не отставать. Потом пришлось буквально заставить себя оставить вещи в вагоне, так как по словам машиниста, все они будут обязательно перенесены в их спальни. От ужаса того, что палочка и все книги остались лежать бесформенной кучей на полке, Том не сразу заметил Дамблдора, встречавшего первокурсников на перроне.

Их взгляды перекрестились всего раз, но Том понял — старик все знает.

Дальше было темно и по-сентябрьски холодно.

Их усадили в лодки, и кто-то почти сразу конечно же ухнул в воду, его принялись вылавливать, потом упал кто-то еще. Вдали чернел исполинский силуэт каменного чудища, воздвигнутого в незапамятные времена, испещренный точками пылающих огоньков. Вода под лодками, черная, будто густая, отражала эти огни, и вокруг царило зловеще-волшебное очарование.

Наверное, если бы Том не продрог так сильно, он бы больше вертел головой по сторонам, но сейчас его голову занимали тяжелые мысли о его палочке, оставшейся в вагоне, о том, что он повздорил с кем-то очень важным и о том, что над озером гулял зябкий ветерок, а под лодками что-то гудело… что-то живое.

По прибытии Дамблдор выстроил их в шеренгу и начал читать напутственную речь.

Том устал, замерз, ничего не ел уже больше суток, а теперь оказался безо всех своих вещей. Ему плевать было на эту речь.

— …Когда я назову ваше имя, вы пройдете, сядете на стул, и тогда Распределяющая Шляпа определит ваш факультет.

Да, точно. Том читал об этом.

Все тут же загомонили.

— …лин, я так хочу наконец встретиться с Альфардом! Он поступил в прошлом году, знаешь?..

— …только бы попасть не на Пуффендуй, там так ску-у-учно…

— …вайся, дорогая, ты тоже попадешь на Слизерин. Вся наша семья на Слизерине…

Дамблдор дал знак, и их повели длинной шеренгой через мрачный холл, со всех сторон которого на Тома смотрели диковинные живые люди в золоченных рамах. Он задрал голову, и уходящие вверх перепутья лестниц закружили голову, так что его снова начало тошнить.

Массивные рельефные створки распахнулись по мановению руки, и взгляды сотен глаз, словно теннисные шарики, врезались в толпу детей. Какая-то девочка в начале очереди ослабела и чуть не потеряла сознание. Подруга подхватила ее под руку, а по залу разнесся одобрительный смех. Не злой и не добрый, но он был Тому неприятен.

Длинные столы и скамьи, усеянные студентами, помост с преподавателями далеко впереди, невероятно высокие каменные стены, парящие свечи… Том сознание терял от усталости, голода и собственного жадного интереса.

Их подвели к помосту, на котором стоял табурет с драной шляпой. Примерно также себя ощущал сейчас Том посреди всего этого великолепия — чуждо и недостойно.

Его так колотило, что он снова все прослушал, и когда Дамблдор назвал первую фамилию, с изумлением понял, что гордое имя Распределяющей Шляпы принадлежит… этому коричневому рванью, забытому кем-то на старом табурете.

— Эппл, Лиза!

Первая жертва, девочка с каштановыми волосами, приблизилась к табурету на дрожащих ногах. Затем Шляпа была воздвигнута на ее голову, а когда на Шляпе зашевелился рот, Тома едва не стошнило опять. Бурчание Шляпы было недолгим, а приговор — необсуждаемым.

— Гриффиндор!

Правый средний стол взорвался аплодисментами, Тому стало тяжело дышать. Он оглянулся: тот черноволосый парень по имени Чарлус Поттер возвышался над всеми, словно король над челядью, и хлопал громче всех. На его груди блестело что-то металлическое, красно-золотое, и Том понял, что главный на факультете — он.

— Эйвери, Эгберт!

Тоненький, худой с бледным высокомерным лицом, он скривился, когда Шляпа коснулась его головы, но всего на секунду, потому что через мгновение раздалось…

— …Слизерин!

Слизеринский стол аплодировал иначе. Громко, отчетливо и чинно. Все улыбались, кто-то даже привстал, но не было той легкой атмосферы беззаботного счастья, которое окутало Лизу Эппл за ее столом.

Различие было поразительным, и взгляды, которые гриффиндорский стол отправлял в сторону учеников с изумрудными нашивками, значило кровную вражду.

Еще несколько учеников были отправлены на яростно-алый Гриффиндор, включая порывистую Натали Холкхэм, парочка на дружелюбный Пуффендуй с нашивками канареечного цвета и Винки Крокетт на Слизерин. Среди прочих были и иностранцы, лица которых были еще испуганней, чем у первокурсников. Они до последнего жались друг к другу и тоскливо оглядывались на товарищей, когда их раскидывало по разным факультетам. Наверное, беженцы из других школ.

Том с легкой паникой шарил глазами по факультетским столам. С его точки зрения, он не подходил ни на один.

Слишком корыстен для Гриффиндора.

Слишком умен для Пуффендуя.

Слишком амбициозен для Когтеврана.

А для Слизерина слишком… беден.

— Лестрейндж, Реджинальд!

Том поперхнулся.

Трясущийся, будто испуганный бобер, Реджинальд выступил вперед. Он все еще был со своей глупой тростью, но от былой статности и элегантности не осталось ничего — все съел страх и маленькие пластыри, облепившие его лицо, словно он впервые и неудачно побрился.

Плотный, в изысканном фраке Реджинальд кое-как доковылял до Шляпы, и зал вновь окутала тишина. Том приготовился услышать знакомое «Слизерин» и машинально повернулся в сторону стола, в центре которого сидела прекрасная Вальбурга с вороными волосами и узкими прищуренными глазами, в которых покачивалось пренебрежение.

Прошла минута.

Одна.

Другая.

Реджинальд на табурете затрясся сильнее, так что носок его туфли начал непроизвольно постукивать по полу. С каждый новым глухим ударом лица студентов за слизеринским столом каменели, намертво схватываясь в гримасе унизительного удивления. Они и поверить не могли, что Реджинальд Лестрейндж не будет избран на Слизерин!..

Том оглянулся на гриффиндорский стол, воткнулся взглядом во взгляд Чарлуса и отступил назад. Тот лишь подмигнул ему одним глазом и вновь вперился в Реджинальда, которого уже колотила нешуточная дрожь.

— …Вы знаете, что его в поезде уделал первоклашка? Даже палочку не доставал…

— …Кстати говоря, магглорожденный…

— …А может Лестрейндж незаконорожденный? Или сквиб?..

— …Тшшш! Ты что такое говоришь…

— …Если его выберут не на Слизерин, то…

Со всех сторон поползли едкие шепотки, словно червяки после дождя. Некоторые таили в себе мелочное злорадство, другие — сварливый интерес и охоту до сплетен. Девочка с кудрями, в чьей спине Том отдаленно узнал Друэллу, стояла одеревеневшая, со сжатым белым кулачком.

Распределяющая Шляпа шевелила губами, тихонько что-то обсуждая с Лестрейнджем, а тот жмурился и мотал головой. Из закушенной губы почти текла кровь. Судя по всему, быть избранным не на Слизерин для него было очень страшно.

— Слизерин! — наконец прозвучало в почти мертвом зале, но вместе аплодисментов раздался дружный облегченный вздох с крайнего стола и вялые хлопки. Да и кривой рваный рот Шляпы выглядел скептически.

Реджинальд бросился к своим, почти упал где-то рядом с Вальбургой, которая сквозь сжатые зубы начала его успокаивать.

— Олливандер, Эмилия!

Зал буквально взорвался еще на подступах девочки к помосту. Том сообразил, что эта щуплая темноволосая девочка, лохматая и наступающая на полы своей слишком длинной мантии, никто иная, как сестра Гаррика. Она была похожа на дрожащую шиншиллу, и Дамблдор пару раз порывался выбежать вперед, чтобы помочь ей подняться, потому что взбиралась она долго и один раз все-таки упала.

Кто-то крикнул что-то ободряющее, Эмилия в ответ только зарделась и, попав на табурет со Шляпой, просто-напросто зажмурилась. Было видно, что Шляпа задает ей вопросы, но толку — малышка дрожала, обернувшись в мантию, как в простыню, и из-под полы свисали ее маленькие ножки в черных ботинках и белых носочках. Картина была довольно милой, и чем-то напомнила Тому Эми, от чего он мигом скривился. Он представил, что сейчас Эмилию распределят на Слизерин и истерично хихикнул.

— Пуффендуй!

Зал вновь взорвался аплодисментами, а тощий Гаррик с небрежно забранными в хвост волосами, подпрыгивал со своего стола и кричал, как он гордится сестрой.

Том подобрался. Его фамилия могла стать следующей в любую секунду.

— Розье, Друэлла!

Розье?..

Том взглянул на Дамблдора, но тот и глазом не моргнул, словно ничего не случилось. Словно никто не позабыл Тома и не вызвал вместо него Друэллу Розье, которая по всем правилам британского алфавита должна была быть после Тома, но никак не до него.

Друэлла ступала мягонько, словно маленькая лукавая кошка. Поднялась по ступенькам на помост, обернулась и села на табурет чинно и прямо, аккуратно сложив белые ладошки перед собой. От страха она прикрыла глаза, но Шляпа долго мучать ее не стала. Громко и с непонятным удовольствием в скрипящем голосе она провозгласила факультет, чье название уже прочно ассоциировалось у Тома с цветом малахита, и Друэлла, чуть не подскакивая на ходу, рванула прочь. Ее кудряшки бойко подпрыгивали, а Вальбурга Блэк приподнялась со скамьи и даже раскрыла объятья.

— Розье, Натан!

Мальчик-уж с глазами змеи опустился на табурет властно, словно на трон. Когда на его голову нахлобучили (возложили) Шляпу, он не дрогнул, но на его лице презрения было больше, чем кожи, так что оно как будто стекало по нему кляксами. Он был так поразительно похож на Друэллу чертами лица и так же поразительно отличался от нее мимикой и выражением.

Том хмуро посмотрел ему вслед. Если Дамблдор решил проучить Тома, он выбрал неудачный момент.

— Реддл, Том!

В голове Тома что-то щелкнуло и его застопорило. Он тупо глядел на Дамблдора и никак не мог понять, почему на него все пялятся. Дамблдор приподнял брови и элегантным приглашающим жестом указал Тому на табурет.

Стыд алой краской залил лицо, дышать стало трудно. Он сделал первый порывистый шаг вперед на негнущихся ногах, едва не упал, оттого что подвернулась ступня и в бешенстве сжал зубы. Пальцы кололо, голова кружилась, и лицо стареющего волшебника покачивалась туда-сюда, хотя эта была всего лишь иллюзия.

— Прости, но после произошедшего в экспрессе, я не мог пустить тебя вперед чистокровных. Они и так едва стерпели твое присутствие, — немного ворчливо, но вполне дружелюбно пробормотал Дамблдор, надевая на Тома Шляпу.

Том ничего не понял, возвел глаза вверх, приготовившись услышать внутри своей головы этот странный ворчливый всезнающий голос.

— Слизерин! — громыхнула Шляпа через мгновение пронзительной тишины.

Дамблдор даже ногу на пол поставить не успел.

Тома оглушило.

Он был абсолютно и внезапно счастлив от того, что так просто и явно оказался распределен на волшебный факультет, да и какая разница — на какой. Он ничего не понимал и даже не заметил, что хлопки со Слизеринского стола были не просто вялыми, а скорее показательно вежливыми. И конечно же он не увидел изумления, сокрывшегося в глазах Дамблдора под маской одобрения.

Не увидел он и того удивления, которое сквозило на лице Чарлуса Поттера и Мелиссы Кэрроу. Недоумения, исказившего женственные черты Друэллы и острый взгляд Вальбурги. Яростного тихого негодования Реджи, непонимания Натана и взлетевшие вверх брови Эйвери.

Всего этого Том не видел.

Он едва поднял себя, едва донес до стола и едва опустил на скамью. Все машинально.

Он еще не вполне осознал куда же он попал. Но то, что он вообще куда-то попал…

Остаток церемонии Том приходил в себя. Кого-то куда-то приглашали, выбирали и кому-то хлопали. Том слышал только отголоски чужих голосов и периодические аплодисменты, включающиеся и выключающиеся словно бы по щелчку.

Сухой скомканный голос незнакомого волшебника в фиолетовой мантии с золотистыми лацканами плавно сменил раскатистый голос Дамблдора, который скромно отступил с помоста и сел в свое кресло за столом. Это директор начал говорить приветственную речь. Очень старый седой мужчина с блеклыми глазами и морщинами, которые превращали его лицо в сморщенный сухофрукт. Он все еще выглядел довольно дородно и значимо, но Том видел, смени его наряд на что-то попроще, и будет не отличить от умирающего старика.

— Сколько ему лет? — тихим приятным шепотом молвила Друэлла откуда-то справа.

— В октябре профессору Диппету будет триста один год, — заговорщически шепнула в ответ Мелисса. — Он о-о-очень старый, а в прошлом году отмечал свое трехсотлетие с таким размахом, что мы думали, это и станет днем его смерти.

Она белозубо улыбнулась, чуть приподнимая нежно-розовые губы, и взгляды взрослых мальчишек потянулись к ней, будто кусочки металла к магниту.

Том ошеломленно оглянулся на директора. Триста лет! Невероятно.

Друэлла хотела спросить что-то еще, но Вальбурга, не выдержав, нервно цыкнула на нее. Директора здесь уважали и слушали его речь в неподвижном молчании. Как фарфоровые статуэтки, расставленные на полке, и не смевшие сдвинуться с места без разрешения хозяина.

Директор Диппет распинался еще с минут пять, под конец отпустил какую-то вялую шутку, а затем махнул рукой.

И тут-то произошло невиданное: столы враз заполнились едой!

Том дернулся к прожаренному куриному бедру, поддавшись всеобщему оживлению, но тут же одернул себя. В то время, как все набросились на ужин, за столом Слизерина царила атмосфера легкой трапезы, словно присутствием здесь те были обязаны этикету, а не чувству голода. Если они вообще знали, что это такое.

Тому такое отношение к еде было в новинку.

Интересно, знали ли они хоть что-то о тяжелом кризисе после войны? О нормировании продовольствия, карточках и унциях, в которых долгое время измерялась жизнь людей?

Том этого не застал, но Марта так тонко нарезала хлебные куски [1] и так зорко наблюдала за сахарными запасами, что сомнений не оставалось — времена были тяжелыми. А еще Том знал, что всего два года назад в Англии сформировали Департамент продовольствия, а это значило, что вторая война не за горами.

Как бы ни хотелось Тому есть, он старался держаться. Желудок закручивало от голода, но первое впечатление важнее, так что он так же, как и все, начал медленно накладывать еду себе в тарелку, пытаясь делать вид, что он в ней совершенно не заинтересован.

Украдкой поймав мягкий, почти теплый взгляд Мелиссы Кэрроу, Том успокоился. Внутри него разлилось бархатное тепло, и даже заледеневшие пальцы будто бы начали согреваться. Она была удивительной. После сцены в поезде Том думал, что не сможет да и не захочет смотреть ей в глаза, а оказалось, что вся неприязнь внутри него растаяла, как сахар в чае.

Кто-то из младших слизеринцев перехватил взгляд Мелиссы, и пренебрежительное отвращение к Тому сменилось подозрительным интересом. Но все еще недостаточным, чтобы унизиться до вопросов.

Ели в тишине, деловито позвякивая приборами.

Никто не знал о чем говорить после того, что случилось в экспрессе, да еще и в присутствии чужого. Положение спасла Вальбурга.

— Я думаю, — понизив голос, сказала она, — что такое событие, как поступление моей милой Друэллы, нужно отпраздновать.

Друэлла запунцовела и затрясла головой:

— Ни к чему, Вальбурга. Никто же не удивился?

Раздались скромные смешки, отчего-то немного неодобрительные, но Вальбурга стояла на своем:

— Празднику быть. Сегодня в гостиной после ужина.

Старшекурсники, которым, наверное, полагалось пресечь происходящее, смотрели на все сквозь пальцы. Те двое, на чьих мантиях сверкали серебристо-зеленые змеиные значки, даже бровью не повели.

— Завтра с утра первые занятия, Вальбурга, — пространно произнесла девушка с величавыми жестами и высокой прической.

— Никто не опоздает, Дорея.

Они взглянули друг на друга — старшая и младшая, — и о чем-то безмолвно договорились.

— А что же с теми учениками, которые переводятся из других школ? — Друэлла оглянулась и невежливо уставилась на группу испуганных иностранцев, усаженных за желтым столом.

Казалось, каждый ее вопрос вызывает в Вальбурге острую зубную боль.

— Их распределение будет завтра, Друэлла, — ответила Дорея.

— Да, и их распихают на разные факультеты, так что они совсем сойдут с ума от страха в наших холодных английских подземельях, — фыркнул мальчишка с каштановыми кудрями и хитрыми, будто беличьими глазами.

— Альфард, ну что за выражения!

Друэлла рассмеялась тихо и красиво, у Вальбурги свело лицо, а Альфард хрюкнул и уставился в тарелку, в которой была мешанина из бекона, мясного пирога и тыквенного джема.

Разговор постепенно набирал силу, и Том все больше проникался ощущением, будто по ошибке он попал в огромную сплоченную семью, в которой он сам был подкидышем.

Вальбурга, несмотря на свой малый возраст, держалась очень важно, даже почти величественно, и пыталась воспитывать всех, словно строгая мать непутевых детей. За ней в свою очередь приглядывала Дорея, но так негласно и незаметно, словно всеми силами пыталась не оскорбить Вальбургу излишней заботой. Девочка, немного помладше Вальбурги, одна из тех, что угрожала Тому в поезде, носила изящное имя Лукреция и рассказывала всем о своей помолвке с Игнатиусом, который сидел совсем рядом. Сначала Тому казалось, что она так шутит, но постепенно он понял, что Лукреция говорит вполне серьезно и, более того, это никого не смущает. Друэлла и Альфард были самыми младшими и самыми непослушными, но все глупости им пока что прощались.

Том бы, наверное, очень удивился, если бы узнал, что каждый из этих учеников, кроме Игнатиуса и Друэллы, носит фамилию Блэк.

— Винки, — неожиданно подал голос Эйвери Эгберт. — Я в поезде видел у тебя метлу. Это комета 180?

Метлу?..

Винки надулся от гордости.

— Все верно, — кивнул он. — Комета 180. Последняя, самая быстрая модель, другой такой не найдешь. Отец достал ее через свои личные каналы. Это эксклюзивная версия, самая первая, ее даже не выпускали в магазины. И к тому же именная.

За столом раздались вздохи и ахи, и маленькие слизеринцы, секунду назад похожие на кичливых наследных принцев, превратились в завидующих детей.

— Мальчишки, — отмахнулась от них Вальбурга.

Разговор потек о деньгах, связях и наследстве, о том, что у Вальбурги и Альфарда скоро родится брат, который будет приходиться Дорее племянником. О том, что Друэлла скоро будет помолвлена с с одним из Блэков, только пока не решено, с каким, и что Вальбурга очень гордится этим и видит в Друэлле почти родную сестру. О том, что помолвка Игнатиуса и Лукреции уже близко, а список гостей еще составлен не до конца…

Тому казалось, что он попал в мафию.

В холле отзвонили часы, студенты с сытой ленцой отложили приборы, и Дорея Блэк поднялась из-за скамьи.

— Первокурсники, — красивым грудным голосом произнесла она, и тот волной прокатился вокруг. — Останьтесь, пожалуйста.

Вальбурга наспех похлопала Друэллу по плечу и убежала вперед, одергивая рубашку Альфарда, которая все была измята и чем-то измазана. За ними, словно стая за волчицей, потянулись остальные.

— Я, — продолжила Дорея, цепко выхватывая из кучки первокурсников каждое новое лицо, — ваша староста, Дорея Блэк. Это Герберт Кэрроу — также ваш староста. Мы сопроводим вас до гостиных и поможем обустроиться.

Их вели темными холлами и коридорами куда-то вниз. Перепутья движущихся лестниц, которые вызывали в Томе некоторый ужас, остались где-то наверху. На стенах шевелились волшебники в портретах, в углах клацали доспехи, под потолком завывал полтергейст, а Том все боялся проснуться.

— Наши спальни находятся в комфортабельных подземельях, — рассказывал Герберт, идущий в конце очереди, когда как Дорея шла впереди. Для Тома это явно подчеркивало иерархичность в отношениях фамилий Кэрроу и Блэк. — Подземелья расположены как раз рядом с Черным Озером, через которое профессор Дамблдор вас перевез на лодках, так что вы сможете изучить его глубины через окна. Они как раз выходят в озеро из подземелья.

— Ради общего блага, — тихонько молвила Дорея, и стена в тупичке отодвинулась вправо.

Гуськом, переступая низкий порожек, все по очереди вошли в комнату.

Том крутанулся вокруг, озираясь.

Он знал выражение сочная зелень, и это было то, что к гостиной факультета Слизерин не имело ни малейшего отношения.

Это было богатое, продрогшее во многовековом холоде, малахитовое подземелье. Здесь можно было проводить колдовские ритуалы, жертвоприношения, устроить склеп, но как здесь можно было жить — Том не понимал.

Он глянулся на лица первокурсников.

Бледно-зеленые и тусклые в прохладном свете сизых стеклянных светильников. Привидения, восставшие, чтобы мстить живым.

Дорея усмехнулась, и все посмотрели на нее с надеждой, будто искали в ней источник жизни.

— Наши гостиные многих шокируют. Здесь больше холода, нежели тепла, поэтому наши излюбленным заклинанием является Согревающее. Одно из немногих светлых, что мы знаем.

Она усмехнулась снова, и многие поддержали ее понимающими улыбками.

— Тем не менее, у нас есть и свои преимущества. — Дорея указала на темно-зеленый провал коридора, который уходил еще дальше вниз, и изумрудный свет холодил его изнутри. — Там вы обнаружите свои спальни. Свои собственные именные спальни. Ведь мы все понимаем, что наследники Слизерина не могут ютиться, как муравьи, в одной тесной комнатке, как на остальных факультетах.

Том сглотнул. Собственная спальня! Самая настоящая личная, только ему принадлежащая комната!

— Ваши имена выведены серебром, двери открываются только вам, и все ваши вещи, конечно же, давным-давно находятся внутри. На прикроватной тумбочке вы найдете список предметов и ваше расписание. Завтра утром мы вновь соберемся здесь, и я сопровожу вас на завтрак, а потом на ваше первое занятие. Опоздавших я не жду.

Герберт Кэрроу все это время молчал.

Том осторожно пошел вперед, смешавшись с другими первокрусниками. Справа — они все чуть не заорали от ужаса, — шевельнулось огромное щупальце. Герберт не соврал — окна подземелья и правда выходили на зловещее Черное Озеро, в котором, как теперь стало понятно, жил огромный кальмар. Или осьминог. Или что там могло жить?..

Том нашел свою дверь быстро — третья от входа, неподалеку от учеников, чьих фамилий он еще не знал. Все остальные двинулись дальше вглубь. Том осторожно приблизился к двери, мимоходом приметил грациозное имя на соседней справа — Эйлин Лили Принц, — и зашел внутрь.

Дверь захлопнулась, и внутри тут же засияли стеклянные купола светильников, плавно набирая яркость. Они тоже были сизыми, словно выточенными изо льда.

Степенная двуспальная кровать с атласным покрывалом и белоснежными подушками под балдахином воздвиглась у правой стены. Прикроватная тумбочка на изогнутых ножках, с ручками, выполненными в змеиной форме притаилась рядом. Длинный комод из очень дорогого дерева — напротив. Стены были голыми, и хоть и покрытыми шершавыми зелеными обоями, Том знал, что под ними — серый сырой камень. Как и под травянистого цвета ковром, устилавшим все пространство комнатки.

Было очень неуютно и немного жутко. Казалось, что дверь за спиной Тома больше уже не откроется, что он здесь узник.

Том подошел к комоду, заприметил рядом с ним небольшую дверцу и с удивлением ее толкнул.

Большой каменный чан на ножках с серебряными кранами, умывальня и туалет.

У него есть своя личная ванная?!

После такого события все мысли из головы Тома немедля улетучились, и он, по незнанию выворачивая все краны разом, залез в чан, наспех стягивая одежду.

Как бы не начинался этот день и как бы он ни продолжится, сегодня он закончился хорошо.

---

[1] С 1917г. в Великобритании на несколько лет было введено нормирование продовольствия, по которому потребление некоторых продуктов было ограничено и выдавалось строго по карточкам, включая хлеб и сладости.

Первая мысль, скользнувшая в голове Тома после пробуждения, была: «Где я?»

Он внимательно, даже досконально оглядел комнату, обратил внимание на каменный потолок, балдахин, две своих неряшливо брошенных в углу сумки, сморгнул, а потом вспомнил вчерашний день и широко искренне улыбнулся.

Счастливое ощущение облаком окутало его. Счастливое ощущение человека, спасенного от бесконечного заточения.

Он вырвался.

В следующие сорок минут Том делал то, что делал всегда: умылся, сделал зарядку, разложил вещи и собрал школьную сумку, сверяясь с коротким списком предметов. Нельзя нарушать порядок только потому, что ты попал в волшебный мир.

Список предметов поразил Тома отсутствием таких важных дисциплин, как английский язык, арифметика, геометрия… Либо волшебный мир был безграмотным и отставшим на многие десятки лет от человеческого, либо был какой-то секрет. Через десять минут Том уже был на завтраке. Дорею он ждать не стал и легко обнаружил дорогу по памяти, тем более ему нужно было лишь подняться на основной этаж без перепрыгиваний между движущимися лестницами.

Утро было до хруста свежим и дрожащим в дымке, что белесым туманом тянулась над желтеющей травой. Замок стоял полупустой, залитый бледным сонным рассветом, словно стены вымазали тусклым розовым и белым. Портреты сонно сопели, и шаги Тома оглушительно и звонко разносились по длинным каменным коридорам.

Когда он вошел в Большой зал, тот показался ему еще более громадным, чем вчера. Пустой и холодный, высветленный широкими жирными полосами света через высокие оконные проемы. Слизеринцы в черных мантиях нависали над тарелками, как голодные вороны.

В этот раз Том расслабился и позволил себе отъесться до отвала. На него обращали очень мало внимания, не разговаривали с ним и не трогали — Тома это полностью устраивало. Еще сегодня была пятница, а в субботу — Том знал, — он сможет вдоволь насладиться чтением в библиотеке и разобраться во всех волнующих его вопросах.

Дорея с первокурсниками пришла на полчаса позднее. Ее горделивая голова поворачивалась туда-сюда, как у важной птицы, что зорко следит за малышней. Рассадив всех за стол, она заняла свое королевское место по центру и лишь тогда взглянула на Тома. Ее краткий пристальный взгляд ощупал его с головы до ног, словно мог проникать даже сквозь стол. После чего Дорея хмыкнула и переключила все свое внимание на тыквенный пирог.

Наконец, весь Слизерин чинно расселся, заткнул платки за ворот мантии и взялся за приборы. Это благородное учтивое позвякивание ножа о вилку казалось Тому неотъемлемой частью факультетского духа. Гриффиндор шумел, хохотал, горланил, Когтевранцы были похожи на шорох перелистываемых страниц, а Пуффендуй — на тихое трудолюбивое пчелиное жужжание, и только слизеринцы издавали чинный металлический звон, равномерный и бездушный.

— Вы знаете, что снова хотят ввести нормирование продовольствия? — воскликнула Лиза Эппл с соседнего стола. Воскликнула очень громко, так что несколько слизеринцев удивленно обернулись.

— Что такое нормирование продовольствия? — тут же спросила любопытная Друэлла.

— Его вводили во время войны. Некоторые продукты выдавались только по карточкам, — брякнул Том, не подумав.

Вальбурга повернула голову влево, смотря куда-то впереди Тома, словно она услышала невнятный шум, но не могла различить его источник. Остальные отнеслись к его изречению вполне благодушно.

— И после войны они тоже были, — встрял Альфард.

— Волшебники о таком знают? — удивился Том.

Повисла тишина.

Реддл съежился, но понять, что же такое он ляпнул — не смог.

— Волшебники?.. — с тихой угрозой спросила Вальбурга. — Ты сказал «волшебники»?..

Том ни в ком прежде не встречал такой откровенно воинственной, непримиримой силы духа.

— Ты хочешь сказать, что… — хорошенькое личико Вальбурги, обильно припудренное, словно она пыталась стать восковой куклой, раскраснелось, — …что ты не волшебник?

Том сглотнул.

— Вальбурга, — мягко приструнила ее Дорея. — Не стоит, не разобравшись, обвинять людей в магглорожденности. Это очень невоспитанно. — Дорея повернула длинную гибкую шею к Тому. — Ты, Том, как я знаю, сирота?

Том кивнул.

Оглянулся вокруг на сосредоточенные, подозрительные лица, и тут его кто-то словно дернул за язык, да так, что Том просто не смог себя остановить.

— Я помню немногое, — с угрюмой печалью в голосе сказал он, уголки его губ дрогнули. — Мы жили с родителями в Лондоне, и они что-то рассказывали мне про Хогвартс, про магию, говорили, что я волшебник и что обязательно поступлю на Слизерин, когда вырасту. Но они умерли. Погибли. А потом меня забрали в приют, и я почти…

Слизеринцы молчали. Ни сочувствия, ни жалости, лишь легкий, очень смутный, быстро угасающий интерес. Одна лишь Дорея казалась тронутой, и Друэлла, подставив под подбородок маленькие белые ручки, слушала с интересом, посматривая на Тома грустными глазами.

— Что же, это многое объясняет, — отозвалась Дорея и тут же сменила тему, отвлекая от Тома всеобщее внимание: — Конечно же мы знаем историю своей страны. Тем более столь недавнюю. Хотя хочу сказать, что волшебников больше волнует растущее влияние Грин-де-Вальда, — она указала на лежащую рядом газету, в которой двигался портрет молодого красивого юноши с очень высокомерным взглядом.

— Грин-де-Вальд, — тут же подала голос Вальбурга, обращаясь к Дорее и полностью игнорируя Тома, — пытается освободить наш мир от влияния грязнокровных волшебников, уничтожающих саму волшебную культуру. Чем больше их становится, тем большую опасность для магии они представляют.

Том с интересом уставился на Вальбургу. Растущее влияние Грин-де-Вальда совпадало с растущим влиянием Гитлера. Что это? Совпадение или же Грин-де-Вальд использует переполохи в неволшебном мире для своих целей?

Вальбурга и Дорея в этот момент кольнули друг друга взглядами, и казалось, что лед сковал весь слизеринский стол. После этих слов те, кто в сторону Дорею опасался дышать, взглянули на нее со враждебным непониманием. Похоже, здесь она была одной из немногих, кто не разделял восхищения травлей магглов.

На этом разговор был закончен, и хотя Дорея сделала все возможное, чтобы смягчить последствия и взяла удар на себя, взгляды, бросаемые в сторону Тома, оставались подозрительными.

 

У входа в класс на первое занятие она придержала Тома за локоть.

— Том, я понимаю, что ты еще не разобрался в ситуации, но ты не можешь кричать повсюду, что ты, — она почти шептала, — из неволшебной семьи.

— Почему?

— Потому что ты зачислен на Слизерин, а на Слизерине магглорожденных нет.

Том нахмурился.

— Совсем?

— Совсем. Я не в праве рассказывать тебе это, но твое положение здесь немного необычно. Довольно давно чистокровные семьи заключили договор еще с директором Финеасом Найджелусом Блэком. Договор о том, что ни один магглорожденный не попадет на Слизерин. Он согласился и в свою очередь договорился со Шляпой. Поэтому любого ребенка из неволшебной семьи, подходящей нам, Шляпа отправляет на Когтевран. Это не прихоть и не каприз, уж поверь мне. Было несколько не очень… приятных инцидентов много лет тому назад. Наш факультет жестоко относится к нечистокровным.

— Поэтому все подумали, что я из волшебной семьи? Раз Шляпа зачислила меня на Слизерин? Поэтому они смолчали?

— Да, Том. Ты почти выдал себя. Будь осмотрительнее.

Том хотел сказать, что ничего он не выдал и что он действительно не знает ничего о своей семье. Даже собирался напомнить Дорее про свежевыдуманную историю гибели своих родителей, но тут прозвенел звонок. Дорея мягко подтолкнула Тома внутрь класса и исчезла.

— Садитесь, садитесь, молодой человек, — протянул профессор в зеленом камзоле.

Том юркнул на последнюю свободную парту. Он был раздражен и встревожен.

Профессор заложил руки за спину и, когда все расселись, начал расхаживать по классу, словно важный шмель. Он был дряблым, лысоватым и похожим на половинку груши со своим мягким выпуклым животом.

— Меня зовут профессор Слизнорт и традиционно ваш первый урок проводится деканом факультета Слизерин. То есть, вашего факультета. Без сомнения, величайшего и наиболее продвинутого в определенных областях магии, некоторые из которых и по сей день вызывают в волшебниках трепет…

Том слушал внимательно. Этот большой грузный человек в очках с очень дорогой оправой был словно бы сделан из глины. Мягкий, податливый, лестный — он претил Тому. Реддл не любил в людях лакейство, а этот взрослый мужчина лебезил перед детьми, словно перед своими хозяевами.

— …многих из вас я, конечно, знаю с детства…

Том коротко оглянулся: Натан с Эгбертом безо всякого стеснения листали толстую книжицу с диковинным названием «Справочник чистокровных волшебников». Друэлла зарисовывала в тетради схему генеалогического древа, что-то втолковывая Реджинальду. Винки всем по третьему разу расхваливал свою невероятную метлу и сыпал терминами, значение которых сам не очень-то понимал.

Слизнорта слушал только Том, да понурый мальчик по имени Хельмут Фальк, сидевший в углу. Ему не повезло поступать в тот же год, что случился аншлюс Австрии, так что родители отправили его в Хогвартс в защищенную Великобританию. Ну а здесь ему не повезло поступить на Слизерин.

Том вздохнул.

Реджинальд поднял глаза, пересекся взглядом с Томом и нехорошо сощурился.

Том вздохнул еще раз. Ему было страшно. Не так страшно, чтобы тряслись коленки и со лба тек холодный пот, а так страшно, когда в груди зудит и ноет тягомотное ощущение неопределенности; когда знаешь, что подставился не самым лучшим образом, но не знаешь, какие это вызовет последствия и, хуже того, пока не понимаешь, как действовать дальше.

А Том не понимал. Ему нужно было время спокойно разобраться во всем, но он чувствовал, что времени у него нет.

— Итак, так как вы, наверное, уже знакомы с большинством простейших зелий…

Том поперхнулся, к счастью, не очень громко. Хельмут тоже выглядел не особенно вдохновленно.

— …мы сразу перейдем к чему-нибудь посложнее. Например, к Смутительному настою. Как вы знаете, он вызывает непреодолимое чувство замешательства и не позволяет принявшему его мыслить в полном объеме…

Тома Слизнорт как будто бы не замечал. Он плавал между столами, выпятив вперед большой глупый живот, хвалил девчонок и мальчишек, вспоминал забавные случаи из их детства и то и дело напоминал о том, как он близко знаком с их родителями. Время от времени он прерывал потоки своего бахвальства и начинал вспоминать про всех знаменитостей, что он когда-либо учил. Лицо его в такие моменты становилось фанатичным. Очки Слизнорта лукаво поблескивали, намекая на то, сколько золота ежемесячно перетекало из слизеринских карманов в карманы своего декана.

— Одна унция молотой ложечницы, три унции перетертой чихотной травы, две унции любистока… — бормотал Том, разглядывая этикетки на ингредиентах.

Странные названия и бесконечные строки инструкций. Никакого намека на хотя бы подобие научного подхода.

— Признаком качественно сваренного зелья, — доброжелательно рассказывал Слизнорт, улыбаясь особенно счастливо, когда замечал Натана, — окажется замешательство вашего собственного ума! Вот такой вот парадокс. Поэтому прошу вас всех прежде выпить настойку-антидот…

Слизнорт раздал ученикам маленькие пробирки со стеклянистой жидкостью.

— …первоначальная закваска для зелья должна быть непременно горчично-желтого цвета… — продолжал бормотать Том.

Он уже понял, что на Слизерине никто с ним нянчиться не будет и его это полностью устраивало. Меньше заботы — больше свободы.

— Профессор Слизнорт, как выглядит любисток? — с легкой робкостью спросил Хельмут, и Слизнорт воззрился на него ястребом.

— Молодой человек, — сварливым голосом, приправленным притворным медком, проговорил он. — Мерлин дал вам учебник, руки и голову с глазами. Так почему бы вам не прочитать название?

Натан фыркнул так громко, что Том ненароком просыпал свою унцию злосчастного любистока мимо котла.

К концу занятия Слизнорт научил их пользоваться палочками, чтобы правильно разжигать огонь под котлом; во второй раз рассказал о своей весьма безалаберной, но талантливой ученице Селестине Уорлок с ангельским голосом, которая выпустилась совсем недавно; и зачитал сводку новостей из магического мира о том, что Гектор Фоули очень непрочно держится на своем посту Министра Магии, а Грин-де-Вальд намеревается устроить магическую революцию под шумок, пока в мире магглов начинается новая война.

Все это было смутно похоже на невнятное жужжание. Оно вместе с парами от зелий обволакивало кабинет и никоим образом не помогало успешному приготовлению зелья. Том просто помахивал палочкой, нарезал, шинковал, растирал, помешивал и чувствовал себя кухаркой.

— Итак, — Слизнорт приподнял очки, — давайте же посмотрим, у кого и что получилось. Как вы помните, нам нужен кристально чистый настой с голубоватым оттенком и паром цвета свежей лазури.

Комната была насыщена парами немыслимой раскраски.

Зелье Эйвери шипело и плевалось фиолетовыми искрами. Слизнорт поджал губы, проходя мимо.

Зелье Друэллы перемигивалось цветами радуги, словно пыталось мимикрировать под окружающую среду. Щека Слизнорта дернулась.

У Реджинальда в котле плавало что-то дурно-пахнущее, отчего Слизнорт сдержанно скривился и прикрыл нос.

Он поднял голову, медленно обозревая класс. Посмотрел в дальний угол, куда угодил Реддл, и замер.

Восхитительный лазурный пар кружился над маленьким котлом Тома, струясь вверх и собираясь у потолка туманным облачком.

Слизнорт медленно приблизился к Тому, заглянул сквозь очки в котел, цокнул языком и очень деловито произнес:

— Очень хорошо, мистер Реддл.

У Тома потеплело в груди. Профессор Слизнорт оказался с потайным дном. Он ворковал и лебезил перед своими учениками, но по-настоящему уважал лишь хорошую работу.

— Вы знаете, мистер Реддл, я организовал в Хогвартсе небольшой клуб по интересам. Он именуется Клуб Слизней, как вы видите, есть связь с моей своеобразной фамилией, — он меленько хихикнул. — И я, конечно же, был бы рад увидеть там нового одаренного молодого человека. Полагаю, что если вы проявите определенную целеустремленность и упорство, вы обязательно получите мое приглашение…

Слизнорт говорил куда-то в пустоту, и его глаза под очками хитро сверкали. Под конец речи, ровно со звонком, он развернулся и ушел к преподавательскому столу.

— Домашнего задания на этот раз не будет для всех тех, кому удался настой… — Слизнорт с елейной улыбкой оглядел класс. — Всем, кому он не удался, прошу подготовить подробный разбор собственных ошибок с описанием всех симптомов воздействия данного зелья. Эванеско! — воскликнул Слизнорт, и зелья исчезли из котлов, как будто их и не бывало.

 

За дверями кабинета что-то налетело на Тома и прижало его лицом к стене.

— Я тебя достану, Реддл, — Лестрейндж навалился на него, уперев трость между лопаток, прямо в позвоночник Тома. — Сначала Экспресс, потом наш факультет, а теперь ты еще и самый умный?..

Вокруг них было еще несколько ребят, Реддл слышал их дыхание. Они не побоялись устроить это все под носом у своего декана. Понимали, что просто могут его купить.

— Будешь высовываться — вылетишь из Хогвартса обратно в свой неволшебный мир!

Реджи отскочил от него, так что Том наконец смог со стоном повернуться. Позвоночник пульсировал от боли.

Его окружили Натан и Эгберт. Неподалеку стояла Друэлла, прижавшая к губам ладошки, и Хельмут, который только зыркал из-под челки, но молчал. Никто не достал палочку — все равно понятия не имели, как ими пользоваться. Это почему-то показалось Тому ужасно смешным. Такие важные, храбрые, всезнающие слизеринцы, а как доходит до дела — лезут в драку ровно так же, как приютские мальчишки.

— Я волшебник, — упрямо сказал Том, прикусывая губу, чтобы не ухмыльнуться.

— Что?.. — Натан шагнул вперед. — Мамочка Дорея, которой ты чем-то приглянулся, тебя защитила с утра, но мы то знаем… — его и так вечно перекошенное лицо скривилось еще больше, — …что здесь дело нечисто. Никто не поверил твоей слезливой сказке про бедненьких умерших родителей.

Эгберт поднял руку. Маленький, щуплый, с дипломатичным приятным лицом он выступил вперед вслед за Натаном.

— Чем докажешь?

Том огляделся. Здесь не хватало только Винки до полного комплекта, но он умчался на обед.

— Я волшебник, — упрямо повторил он. — Иначе бы меня не выбрали на Слизерин, будто ты не знаешь. К тому же, будь я магглорожденным, — Том боялся, что произнес слово неправильно, но никто не шелохнулся, — я бы не смог сварить настоящее зелье. У меня бы просто не получилось.

Натан с Эгбертом переглянулись. Реджи нахмурился.

— Тогда почему у тебя такая фамилия? Реддл? Мы все читали справочник, и тебя там нет.

— Но Крокетта там нет тоже, — тихо промолвила Друэлла, и все оглянулись на нее. — Там даже Крэббов нет! Хочешь сказать, что мама Вальбурги — не чистокровная?

Это было очень серьезное обвинение, и Реджи стушевался.

— Хорошо. Согласен, справочник может быть неполным. Но Реддл — фамилия все равно неизвестная. Все знают Крэббов, но никто не знает никаких Реддлов. Да и назвать ребенка Том…

Они засмеялись грубо и глупо, как злые дети, которые очень пытаются притворяться сильными и взрослыми. Том проглотил комок злости и ответил со спокойной мрачной уверенностью:

— Я сирота. У меня родителей нет и я их почти не знал. Так что мне пришлось изучать волшебство в одиночку и у меня неплохо получилось. Как тогда, в поезде.

Реджи рванулся вперед, раскрасневшийся, Том вжался в стену, а Натан с Эгбертом ухватили друга за плечи, пытаясь удержать.

— Сирота ты или нет — никого не волнует, — сказал Эгберт из-за плеча Реджи, — но ты прав, грязнокровки не могут сварить нормальное зелье и на Слизерин их не берут. Но мы все равно тебе не верим, Реддл, так что смотри по сторонам.

Они ушли все вместе, и Друэлла упорхнула за ними, похожая на маленькую черную птичку в своей мантии. Лицо у нее было очень-очень виноватое.

Реддл вздохнул.

Огромный нарастающий ком страха распался, но Том понял, что просто получил отсрочку. Если он действительно грязнокровка, то непременно чем-то себя выдаст. Отыскав пергамент со списком занятий, Том обнаружил следующим уроком Трансфигурацию и бросился вслед за одноклассниками.

 

— Хочу отметить, — Дамблдор степенно ходил по кабинету, как длинная цапля, — что большую часть предметов вы будете изучать на сдвоенных уроках. Большинство уроков факультета Слизерин проходит вместе с факультетом Когтевран.

Том глянул в сторону ребят в мантиях с синими нашивками и вспомнил слова Дореи.

— Итак, искусство Трансфигурации позволяет видоизменять не только неодушевленные предметы, но и себя самих…

Дамблдор вытянул вперед кисть, взмахнул палочкой, и его пальцы окостенели, удлиняясь и обрастая когтями.

Рука Том взлетела в воздух, прежде чем он сам это понял.

— Да, мистер Реддл?

— А можно изменить свое тело полностью?

— Да, это называется анимагия. Способность превращаться в животных. Сложное и опасное умение.

— Обратиться можно в кого угодно?

— У анимагов есть своя вторая ипостась, мистер Реддл.

— Она может быть любой?

Натан на соседней парте показательно застонал. Ему будто ложку Смутительного настоя в рот засунули — такое у Розье было на лице недоумение от вопросов Тома. Дамблдор взглянул на Натана строго, но промолчал.

— Да, она может быть любой.

Том угомонился на секунду, но его рука взлетела вверх с новым вопросом.

Дамблдор вернул своей кисти прежний вид и с любопытством взглянул в его сторону. Вопросы ему не претили.

— Стареет ли человеческое тело мага, пока тот в своей второй ипос… ипостаси?

Недоумение на лице Натана сменилось подвижным интересом. Он скосил глаза на Дамблдора и толкнул Реджи, чтобы тот прекратил бубнить. Когтевранцы навострили уши, и теперь весь класс глядел на преподавателя из-за спины Тома с робким интересом, который в этот раз успел занять самую первую и самую центральную парту.

— Это очень интересный вопрос, мистер Реддл… — Дамблдор опустился за стол, сложил руки перед собой и оперся на них подбородком. — Тело мага безусловно стареет, но темп старения замедляется или ускоряется в зависимости от его ипостаси. Иными словами, маг может прожить в образе черепахи жизнь более длинную, чем в образе человека, но более короткую, если его ипостасью окажется собака.

Том нахмурился и тут же потерял интерес. Анимагия ему не подходила.

— А что насчет способностей? — заинтересовался Эгберт. — Они передаются вместе с ипостасью?

— О каких способностях вы ведете речь, мистер Эйвери?

— Например, о способностях перерождения, как у феникса.

Класс загомонил, да так будто плотину пробило, и нахлынула вода. Все переговаривались и кидали на Дамблдора любопытные испуганные взгляды, а он все сидел неподвижно, и в его глазах Том видел добрую насмешку.

— Я знаю, о чем вы думаете, — добродушно отозвался профессор, откинулся на спинку стула и смерил Эгберта очень внимательным взглядом. — Вы, верно, гадаете, не является ли моя анимагическая форма — фениксом?

Том уставился на Дамблдора во все глаза.

Вот это да!

Дамблдор — феникс? Это тебе не обычная крыса, собака или какой-нибудь медведь.

— Боюсь, этого мы не узнаем, пока не начнем урок и не изучим хотя бы базовые понятия Трансфигурации.

Класс дружно застонал. Всем хотелось из первых рук узнать, кто же такой на самом деле этот Дамблдор.

— Да, Том? — Дамблдор благодушно улыбнулся вновь вздернутой руке Реддла.

— Последний вопрос, сэр. А в дракона обратиться можно?

Гомон стих вновь и на этот раз до какой-то настолько невероятной тишины, что казалось любой звук разорвет ее на части.

Дамблдор смотрел на Тома довольно долго, легонько постукивал по столу пальцами и все так же беспечно улыбался, хотя глаза его были внимательными.

— Это очень сложно, мистер Реддл, — наконец, молвил он. — Подобное не удавалось никому, хотя многие пытались… Драконы — существа магические, поэтому и запас магии волшебника должен быть как минимум не меньше. Добиться этого не просто.

— Но возможно?

— Вы обещали, что вопрос будет последним.

Том замолк, а Дамблдор улыбнулся еще раз и взмахнув палочкой в сторону доски, начертал на ней название темы, показывая всем видом, что разговор завершен.

После урока, когда все они наконец-то попробовали впервые по-настоящему воспользоваться палочкой, Тома шатало от слабости. Дамблдор сказал, что сознательное использование магии без привычки отнимает множество сил, и нет ничего удивительного в резко возросшем чувстве голода.

— Я тебе точно говорю, — прошипел Натан, собирая сумку, — старик — феникс. Мне рассказывала мать, а ей рассказывала мать Вальбурги, а та зналась с Финеасом, который был директором.

— Сколько раз фениксы могут перерождаться? — спросил у его спины Том.

— Что? — он раздраженно обернулся.

— Фениксы могут перерождаться. Как часто?

— Я не знаю… — Натан переглянулся с Эгбертом. — Часто. Больше раза. Тебе какое дело, Реддл?

— Неплохая возможность, — Том пожал плечами. — Иметь второй шанс.

— Я тебе говорю, — продолжил бурчать Натан за спиной Тома, пока они все вместе шли на обед, — он точно феникс.

 

Проходили недели и глупые вопросы Тома постепенно начали превращаться в вопросы, которые «почти никому не приходили в голову». Так сказал Флитвик, когда Реддл спросил его про очки.

Был октябрь, и по замку уже начали ползти тихие шепотки о приближающемся Хэллоуине, о костюмах, празднованиях и походах в Хосмид, которые первым двум курсам были запрещены. Девочки во всю обсуждали идеи для нарядов, в которых они собирались блистать Хэллоуинской ночью, мальчики намеревались изображать всяческих страшных чудищ и спорили, кто из них будет выглядеть круче. Школа с каждым днем становилась все наряднее, словно далекий и пугающий Запретный Лес распустил свои корни и ветви, и теперь они просачивались в замок через окна и двери, оплетая зеленью высокие колонны, подоконники и створки окон. Под сводами замерцала светящаяся пыльца, и ночью потолок становился звездным небом, так что первокурсники ходили с раскрытыми ртами, задрав головы. А у Сильвануса Кеттлберна в огороде уже зрели пузатые исполинские тыквы.

Том наблюдал за всем этим с первых рядов, потому что на Слизерине к любому торжеству готовились загодя и с размахом, а Вальбурга совсем недавно закатила скандал, оттого что ее портной не успел подготовить платье к первой примерке в указанный срок.

Учеба на Слизерине в эти дни отдалилась на третий план и то, что Тому казалось билетом в новую жизнь, его одноклассники воспринимали, как дополнительный аксессуар, который им так или иначе достанется.

Профессор Флитвик стоял на своем стуле в большущих башмаках и рассказывал про заклинание Репаро.

Когда он сделал паузу, Том склонился к когтевранцу по имени Шелдон и шепотом спросил:

— А зачем волшебникам нужны очки?

Шелдон открыл рот, да так и замер — сказать ему было нечего.

— У волшебников тоже бывает плохое зрение, мистер Реддл, — заскрипел Флитвик.

Всякий раз, когда он начинал говорить, Тому казалось, будто кто-то расписывается пером прямо на его черепе.

— И почему волшебники не могут его вылечить?

— Мы можем вырастить новый глаз, — вздохнул Флитвик. — В некоторых случаях. Но изменить врожденный дефект не способны.

После чего Флитвик торжественно стянул с носа очки и взмахнув рукой, словно в ней был смычок, бросил их на пол. Класс охнул, очки разбились.

— А теперь… Репаро!

Несмотря на то, что очки мгновенно вернули свой былой вид и стали целехонькими, сверкнув чистыми стеклами, никто не шелохнулся. Друэлла лишь зевнула, аккуратно прикрыв губы ручкой.

— Заклинание возвращает очки назад во времени? — выдохнул Реддл.

Слизеринцы одарили его фирменным скептическим взглядом, словно иголки в подушечку воткнули.

— Не совсем так, мистер Реддл, — Флитвик смотрел на Тома почти нежно, осчастливленный сообразительным и любопытным учеником. — Заклинание возвращает предмету его прошлый вид, пока мир еще помнит, каким он был. Именно поэтому Репаро не годится для того, что было сломано давным-давно.

По традиции фирменный скептический слизеринский взгляд сменился подозрительно-заинтересованным. Тому это начинало нравиться.

Не было предмета, на котором Том бы попал впросак. Он задавал множество глупых и умных вопросов, но преподаватели смотрели на сироту снисходительно. Им нравилось его почти алчное желание знаний, его покорность, его внимательность и та легкая тень благолепия, что сквозила во взгляде Тома всякий раз, когда случалось волшебство. Посреди целой толпы пресыщенных избалованных потомков древних семей Том казался обыкновенным ребенком, и многие, даже Дамблдор, начали забывать, что он такой же, как и его одноклассники.

Он — слизеринец.

Его уже не пугали полтергейсты, домовые эльфы, фестралы, единороги, огромные пауки и даже вампиры. Он перестал бояться передвигающихся лестниц и с легкостью перепрыгивал с одной на другую, когда шел в знакомый кабинет. Весьма неплохо, а порой даже и с блеском он осваивал новые заклинания, вызывая восхищенные завистливые взгляды. Шаг за шагом Том протаптывал себе путь в волшебное сообщество.

Палочка оказалась удивительным, невероятным изобретением магического мира, но как Том не стремился, он все равно был «маггловским волшебником». Вместо того, чтобы просто сказать «Эванеско», если опрокинул на одежду стакан с соком, он начинал судорожно искать какую-нибудь тряпку, а если нужно было достать закатившуюся чернильницу из-под кресла, ему требовалось несколько минут, чтобы вспомнить про «Акцио», пока он пытался достать злосчастный предмет руками.

В школе таких учеников было полно, но на Слизерине такой он был один.

Даже иностранцы разбирались в колдовстве на порядок лучше. К слову, в Хогвартсе их было очень много. Отовсюду доносилась испуганная непонятная речь, десятки детей из разных стран каждодневно озирались, ежились и вздрагивали при виде лестниц, клацающих доспехов и неугомонного Пивза. Старосты носились с иностранцами, как с королевскими детьми, по пять раз на дню показывали им, как добраться до школьного туалета или где находится класс Трансфигурации. И если немцы довольно неплохо справлялись со сменой обстановки и выдавали себя лишь грубой речью или жутким акцентом, то редкие группки французов и итальянцев, бывшие в Хогвартсе уже второй год, до сих пор жутко возмущались холодными каменными стенами, грубыми украшениями и недостатком привычных блюд. Тому от такого хотелось смеяться, что он и делал, украдкой скрывая свои смешки за кашлем или вовремя прижатым к губам кулаком, но француженки все равно смотрели на него неприязненно.

Особенно их присутствие задевало старшекурсников, которым претило, что с выскочками из других школ, которым оказали честь присутствовать в Хогвартсе, обращаются, словно с будущим достоянием Великобритании. Как однажды сказала Дорея, все эти ученики прибыли в школу согласно новой политики Великобритании, которая оказывала всяческую помощь беженцам из стран, где развернул свое влияние фашизм и Грин-де-Вальд.

Для Тома последние два слова давно стали синонимами. Если честно, он вообще подозревал Грин-де-Вальда в разжигании войны и в идее фашизма, как таковой.

Некоторые вещи, впрочем, удивляли Тома своей поразительной нелогичностью.

Хогвартс был диковинным симбиозом старомодности и чопорности и при этом обладал очень прогрессивными взглядами в некоторых областях. Например, никого ни капли не удивляло огромное количество девочек в школе. В магическом сообществе никогда не стояло острого вопроса о невозможности получения высшего образования женщинами, и Том читал множество историй о великих волшебницах, не говоря уже о тех двух, что основали сам Хогвартс.

В то же время дресс-код был настолько строгим, словно в Хогвартсе ничегошеньки не знали ни про эмансипацию, начавшуюся после двадцатых годов, ни про изменившиеся стандарты моды. А еще все здесь было средневековым: никаких тебе электрических ламп, светильников и батарей, зато во всю процветало волшебное радио, которое было основным средством массовой информации и хоть и работало не от электричества, все равно очень напоминало маггловское.

Маггловское.

Том изо всех сил приучал себя употреблять это слово, чтобы не выглядеть белой вороной, которой он, впрочем, выглядел почти всегда.

Помимо прочего Том с жадностью вгрызался в родословную всего Слизерина.

Невозможно вести войну на чужой территории, не зная правил.

Родословная представляла собой паучью сеть, соединенную разноцветными линиями, словно в комнату с клубками шерсти запустили котенка, и он перепутал их все.

Уже сейчас было ясно, что балом правят Блэки, однако были и другие семьи, которых нельзя было сбрасывать со счетов. В одночасье одна никому не интересная магическая семья могла стать всеобщей любимицей. Так, например, было с Розье, после того, как нынешний Розье-старший продвинул в Министерстве Магии закон о том, чтобы ограничить расселение всех полукровных рас на территории Великобритании, таких как гоблины, полувеликаны и прочие, и ограничить список должностей, на которых они могут работать. Проще говоря, из полукровок сделали прислугу. После этого Блэки мгновенно разорвали свое предыдущее соглашение с МакМиллан и заключили договор о заключение брака между молодыми представителями семей Блэк и Розье.

Но был еще один дракон, которого Том все никак не мог победить.

Квиддич.

Их первый урок проходил отдельно ото всех факультетов. Они переоделись, взяли метлы, прибыли на поле и наткнулись прямо на тренировку гриффиндорской команды.

Том с легким ужасом и благоговением смотрел, как семеро учеников самых разных возрастов тренируются в воздухе.

Их красно-золотая форма сверкала на солнце яростными вспышками, раздавались грубые выкрики, кто-то матерился, и по всему полю носились два крепких мяча, которые два парня с битами отправляли прямо в спины своих одноклассников. Каждый раз, когда мячи попадали в цель, раздавался страшный хруст, после чего поднимались крики и вопли, «жертвы» вставали с земли, снова седлали метлы и гонялись за атакующими, как умалишенные.

Игроки сшибались в воздухе, закладывали виражи, уходили в пике, спрыгивали с метел, повисая на них на одних руках, летали задом-наперед и как будто не знали ни чувства боли, ни чувства сострадания друг к другу.

— Эй, сопляки! Пришли на тренировку? — капитан гриффиндорской команды Зоуи Гаррет заметила слизеринцев, заложила крутой вираж и зависла у самой земли, обдав учеников порывом воздуха.

Она была смуглой, со всклоченной коротко стриженной головой и широким носом, неровным и, судя по всему, однажды перебитым. В ушах болтались серьги разной формы, — бритвенное лезвие и перекушенная в пасти льва змея, — и вся она была грубой и громкой, словно бита загонщика. Том на тот момент еще не знал, кто такие загонщики, но суровые парни, похожие на вышибал, ему не пришлись по вкусу.

А еще его страшно поразило, что капитан команды — женщина.

— Убирайся, Зоуи, — фыркнул Эгберт Эйвери. — Мы пришли на урок. Нам нет дела до вашей бездарной игры.

— Слыхали? — она расхохоталась, оборачиваясь. — Им нет дела до нашей бездарной игры.

Гриффиндорцы дружно рассмеялись и тут же, как ястребы, спикировали вниз, заложив пару широких кругов вокруг стайки сбившихся слизеринцев. Никого не трогали, но громко потешались над ними и перебрасывали мяч в опасной близости от детских лиц. Дэвид Моррисон, ловец, щурил светлые глаза и то ловил снитч одной рукой, то выпускал его прямо перед носом Винки, с весельем наблюдая, как загораются глаза мальчика при виде золотистых крылышек. У девочки-охотницы из носа бежала кровь, но она только утирала ее рукой в толстой перчатке и весело смеялась.

— Эй, Зоуи, — крикнул один из парней с битой, — мне кажется, у меня вывихнута рука. Ставлю сотню против одного, что даже так я сыграю лучше, чем слизеринцы?

Все захохотали снова.

Эгберт сжал губы и отступил. Он очень бы хотел что-нибудь сделать, но переть против семерых гриффиндорцев, взъяренных и раззадоренных после тренировки, не посмел.

— Эй! — Преподаватель, высокий крепкий мужчина, почти седой, но в остальном выглядевший настоящим здоровяком, шел с дальней стороны поля: — Зоуи! А-ну полетела прочь, чертовка! Тренируйтесь, тренируйтесь, тренируйтесь! Ну, живо!

— Это Роберт Роули, — быстро зашептал Винки, когда гриффиндорцы рванули обратно ввысь, все еще пересмеиваясь. — Он слизеринец и он чертовски круто играл в квиддич, пока на одном из чемпионатов его не сбил бладжер, да так, что он больше не может долго сидеть на метле. Позвоночник, — со знанием дела пояснил он. — А еще он очень суровый и крутой.

Том сморщился, потом вздохнул. Да, он видел каких-то Роули в родословной, и они тоже были чистокровными. Конечно же.

— Стр-р-ройся!

Когда Роули добрался до первокурсников, те уже стояли по стойке смирно подле своих метел и глядели перед собой.

— Так-так-так… Крокетт, хорошая метла. Папочка постарался? А у тебя от такой скорости сопли не польются?

Никто не шелохнулся, ни одно лицо не дернулось, все продолжали невидяще глядеть перед собой, а Роули расхаживал между ними и свирепствовал.

— Розье, да? А на тебе папаша, я гляжу, экономит? Ну значит, будешь летать в хвосте. Что тут у нас еще… Лестрейндж! Ну и толстяк же ты! Как тебя такого метла то поднимет? Не жалко бедняжку? Эйвери-и-и… я не пойму, ты мальчик или девочка? Ага, еще и немец. Бежал от других страшных немцев? Что магглы друг с другом делают, ты посмотри…

Напротив Тома Роули остановился, уставился на него своими странными, словно бы чуть светящимися глазами — настолько светлыми они были, — и недоверчиво спросил:

— Ты кто?

— Том Реддл.

— Реддл?

— Да, сэр.

Роули смотрел на Тома долго, изогнул одну бровь, потом сплюнул и сказал:

— Кого только не берут на Слизерин.

Это ожидаемо вызвало волну смеха в нестройных рядах первого курса, на что Роули среагировал мгновенно:

— А ну заткнулись, мать вашу! Благородные слизеринские сосунки! Думаете, что вам можно смеяться в моем присутствии?! Да я даже дышать вам не разрешал, малолетние ублюдки!

Том такое отношение к слизеринцам видел впервые. Еще удивительнее было то, что все они это смиренно терпели. Теперь поведение гриффиндорской команды перестало казаться грубым — скорее, логичным.

— Значит так. Меня зовут Роберт Роули, ваши жалкие лизоблюды-папаши уже отлетали у меня свое, и я помню каждую бездарную их игру, от вас ничего лучше и не жду. Называть меня надо «сэр», и никак иначе. Никаких Робертов, Роули и мистеров Роули. Я вам не министерская шавка. Если увижу, что кто-то играет подло, трусит или пытается избежать уроков, получите пиз…

Роули нашел глазами Друэллу и уставился на нее с благоговейным ужасом, сразу же заткнувшись. Подошел, посмотрел неуверенно, наклонился и заглянул ей в глаза. Друэлла смотрела в ответ бесстрашно и прямо в глаза Роули.

— Ты что, девчонка? — оторопело спросил он.

— Да, сэр!

— Ты знаешь про мое правило? Про то, что девчонки не обязаны учиться квиддичу, потому что они — девчонки?

— Да, сэр!

— И что я лично сказал Диппету, что если услышу хоть одну жалобу от девчонки на мое грубое поведение, засуну эту жалобу ее родителям прямо в… ну ты поняла?

— Да, сэр!

Роули хмыкнул, оглядел Друэллу с ног до головы. У нее была своя собственная новехонькая метла, но не такая навороченная, как у Винки. Форма Друэлле была великовата, и сама она смотрелась в ней как гном-переросток.

— Как тебя зовут, девчонка?

— Друэлла Розье, сэр!

Роули смерил взглядом Натана, потом снова посмотрел на Друэллу.

— Вам с братцем стоило поменяться полом. Ну да ладно. Что ты здесь делаешь, Друэлла?

— Я хочу научиться квиддичу. Хочу играть в команде, сэр!

— Квиддич — грубая игра. Здесь ломаются кости, иногда мы вытыкаем друг другу глаза метлой, а еще запрещено ныть о растекшейся косметике, сломанных ногтях, прическе и месячных. Мне плевать, откуда из вас льется кровь. Пока я сказал вам играть — вы играете.

Друэллу последнее замечание слегка смутило, но она осталась верна себе.

— Я хочу быть охотницей, сэр!

— Ясно. Ты такая же больная, как эта Миранда Яксли. Это хорошо. Ей осталось учиться два года, за это время покажешь мне, что ты умеешь. Может быть, мне не придется думать о том, где брать замену.

На этом вводная часть закончилась и начался ад.

Метла Тома не слушалась совершенно.

Он говорил ей вверх, а она делала все, что угодно, кроме последнего: кидалась в разные стороны, набрасывалась на людей, пыталась уронить Тома на землю, но не подчинялась. Он говорил ей лежать, а она взбрыкивала, норовя ударить его древком по лбу и выписывала вокруг пируэты. Это было похоже на чужую шутку, будто кто-то заколдовал ее, чтобы она издевалась над Реддлом, но он со скрипом в зубах признавал, что просто не может подчинить себе одну ветхую убогую деревяшку.

— Никаких палочек! — заорал Роули, когда Лестрейндж вытащил свою, пытаясь совладать с метлой — Если в вас нет достаточной силы духа, палочка вам не поможет, ничтожества!

Первой в воздух взвилась Друэлла. Она откинула со лба длинную челку и совершила залихватский маневр. Натан смотрел на сестру с огромным, искренним недоумением, как будто она только что превратилась в гигантского слизня, но Друэлла в потоках воздуха растворялась, становясь единой с ветром и кроме природного неискоренимого таланта здесь не было никаких подвохов.

— Как часто ты летала на метле, девчонка? — гаркнул Роули, задрав подбородок.

— Ни разу, сэр! — совершенно счастливо крикнула она.

— Чертовски хороша, — проворчал Роули и почесал светлую щетину на подбородке. — А ты, Лестрейндж, умеешь что-нибудь помимо того, чтоб постоянно жрать?!

Итак, на земле их осталось двое. Первокурсники, как мухи, носились вокруг, Винки Крокетт выделывал вензеля, Друэлла ему вторила и, кажется, они нашли общий язык. Хельмут летал сносно, как человек, который просто выполняет то, что ему говорят, а Эгберт с Натаном парили невысоко над землей, неуверенные, но вполне освоившиеся.

— Вверх, — произнес Том снова. Он страшно злился, но это не помогало.

Метла подпрыгнула на земле и улеглась обратно. У Лестрейнджа ситуация была та же, только метла по новее.

Роули подошел к Тому, посмотрел на него, затем на метлу.

— Тебе не хватает свободы в душе, Реддл. Ты пытаешься подчинить ветер и злишься, что он тебя не слушается. Так ничего не выйдет.

Потом Роули ушел и больше внимания на Тома не обращал, продолжая беспрестанно орать на Реджи. Это было даже хуже. Роули показал, что на Тома он плевал и все, что мог — сделал. Так что через полтора часа, когда занятие окончилось, и перемазанные в земле, листьях, но абсолютно счастливые слизеринцы потопали в раздевалку, Реддл до сих пор дрожал от гнева и ужаса.

Через полчаса мучений Лестрейндж все-таки смог подняться в воздух, кое-как усадив себя на тонкую деревяшку.

А Том нет.

Метла ему так и не подчинилась.

 

Во вторник на уроке ЗОТИ, куда сытые и разморенные обедом ученики стеклись, словно раскромленные креветки, профессор Мэррифоут зачем-то решила вспомнить о старых традициях магических дуэлей.

Профессор Мэррифоут была вдовой вот уже с десяток лет. Она была настоящей дамой старого общества. Чопорная, в длинных узких платьях и на невысоких каблуках она вальяжно расхаживала по классу, держа в руках длинную черную указку. Галатея всегда говорила очень тихо, размеренно и игнорировала любые поднятые руки или попытки ее перебить. Ее седые длинные волосы всегда были уложены в прически невероятных размеров и форм, и она часто напоминала всем, что не раз блистала при дворе во времена своей молодости.

В ней жил истинный британский дух настоящей леди, и все девчонки слушали ее с открытыми ртами, ловя каждое слово, так как она нередко давала советы, никак не относящиеся к мастерству ЗОТИ. Например, рассказывала, как следует вести себя в браке, чтобы не утратить интерес мужа или как отвадить от него «охотниц за любовью». Порой в ее речи проскакивали смешные старомодные выражения, но никто не смел выдавить из себя даже крохотный смешок, так как профессор Мэррифоут безо всякого стеснения приходовала таких шутников своей устрашающей указкой. Девочек — по рукам, а мальчишек — прямо по хребту.

Говорят, она была лично знакома с большинством семей из высшего общества, не говоря уже о том, что обучала их родителей, родителей их родителей и так далее. Но она всегда относилась ко всем одинаково ровно и глядела на учеников, как старые, повидавшие жизнь нянечки смотрят на капризных малышей.

Кроме того, ей принадлежал шикарный кабинет на восьмом этаже, откуда открывался захватывающий вид на Черное Озеро и куда все ученики мечтали попасть, потому что про него ходили самые разнообразные и невероятные слухи, будто преподаватель держит там коллекцию темных существ и старинные реликвии.

И вот теперь сухой голос профессор Мэррифоут ломким и тихим звуком наполнял присмиревший класс, затопленный пыльным золотистым светом. Она поведала ученикам о магических дуэлях, на которых джентльмены сражались за честь дамы, и неожиданно для всех ткнула указкой прямо в сторону Лестрейнджа.

— Прошу вас, молодой человек, — сказала она. — Пройдите в центр залы.

Да, класс она называла залой.

Реджинальд, немало перепуганный, поднялся из-за парты, позабыл свою трость, но Галатея немедленно напомнила ему о ней:

— И захватите трость, молодой человек. Настоящие джентльмены всегда ходят с тростью.

Похоже, она импонировала маленькому Реджинальду, так что он самодовольно зарделся и уже с куда большим энтузиазмом потопал к центру класса.

Галатея обежала блеклыми маленькими глазками класс поверх своих очков с узкими линзами, посмотрела в сторону когтевранцев, затем снова на слизеринцев и обратила глаза прямо на Тома:

— Мистер Реддл, я верно понимаю? Преподаватели отзываются о вас очень и очень доброжелательно. Прошу вас.

Том поднялся, окинул взглядом Натана, чье лицо при словах Галатеи приобрело зеленоватый оттенок, и он весь чуть не начал извиваться от негодования за своей партой. Потом вышел вперед и встал рядом с Реджи. Лестрейндж тут же показательно от него отодвинулся, стоило только Галатее отвлечься.

— Мистер Розье, внутрь вас попал чернильный слизень? — совершенно серьезно спросила она. Класс тут же всколыхнулся смехом. — Я надеюсь, вы не станете прочищать свою желудок прямо над моей партой?

Розье позеленел еще пуще, смерил Тома взглядом и когда профессор Мэррифоут отвернулась, одними губами произнес что-то. Том его не понял, но наверное Натан обещал ему мучительную смерть или что-то вроде.

— Итак, господа. Я хотела бы объяснить вам основные правила и на вашем примере продемонстрировать…

В коридоре раздался ужасающий визг, и что-то со стеклянным звоном рухнуло на каменный пол.

— Пивз, — констатировала профессор Мэррифоут и степенным шагом вышла из класса.

— Ты труп, Реддл, — тихо сказал Реджинальд.

Том только хмыкнул. Страх Реджи был написан у него на лице, так что Том сильно сомневался в его способности удержать сейчас палочку.

— Если колдовать ты будешь так же, как на метле летаешь, Реддл, мы можем просто подождать, — вторил ему Эйвери с первой парты. — Сам себя прикончишь.

Том вспыхнул, зло глянул на него и прищурился. Хорошо бы наколдовать что-нибудь с побочным эффектом, что-нибудь такое, что может отскочить от Реджи и врезаться в…

Сухие чопорные шаги, как камешки, застучали по полу. Профессор Мэррифоут вернулась, прежде чем конфликт успел разгореться. Встала между Томом и Реджи и спокойно продолжила:

— Всякий уважающий себя волшебник передает своему потомку искусство проведения дуэли. Воспитание мальчиков немыслимо без знания этих основ. Кроме того, девочки также должны быть подробно осведомлены в этой области, хотя их участие в дуэли конечно же считается дурным тоном. — Она строго окинула класс взглядом, словно ждала, что кто-то немедленно сознается. — Тем не менее, я уверена, что многие из вас не имеют ни малейшего представления о настоящей дуэли не только потому, что ваши отцы не нашли на это времени, но и потому что здесь присутствуют представители, вышедшие из не совсем традиционных волшебных семей.

Она говорила про магглорожденных, но в ее тоне не возникло и толики презрения. Оттого Тому очень понравилась профессор Мэррифоут с самого первого урока. Она была совершенно, до скрипа в зубах нейтральна и, в отличие от Слизнорта, не делала поблажек никому из своих учеников и никого из них не выделяла — ни по происхождению, ни по способностям.

— Во-первых, я прошу отметить, что дуэль происходит исключительно посредством волшебных палочек. Применение физической силы недопустимо и недостойно настоящего волшебника. Во-вторых, каждому из вас должен быть назначен секундант… — рука Натана мгновенно взлетела в воздух и была полностью проигнорирована. — …несмотря на то, что сейчас речь идет о тренировочной дуэли. На конкурсах и в дуэльных клубах наличие секунданта совершенно необязательно, но мы с вами изучаем древние обычаи и в первый раз я прошу соблюдать их неукоснительно до последней запятой.

Галатея внимательно посмотрела сначала на Реджи, потом на Тома.

— Мистер Розье, если вы справились с чернильным слизнем в вашем желудке, я прошу вас быть секундантом мистеру Лестрейнджу.

Натан счастливо подскочил и выскочил в центр класса, вставая рядом с Реджи.

— Что касается мистера Реддла… Мистер Фальк, прошу вас.

Суровый немец, на чьем лице не отразилось ничего, кроме усталой покорности, вышел вперед и встал рядом с Томом.

— А теперь я попрошу секундантов отойти на почтительное расстояние. Дуэлянты встаньте напротив друг друга на расстоянии десяти шагов. Вот так. Десяти, а не девяти, мистер Лестрейндж! Повернитесь друг к другу спинами, приготовьте палочки и на счет три разворачивайтесь обратно. Раз, два…

Том сжал палочку в руке, тихо вздохнул и собрался. Не может быть, чтобы у него что-то не получилось.

— Три!

Они резко развернулись, словно каждый боялся, что другой ударит ему в спину.

— Теперь поклонитесь друг к другу.

Том с Реджи ошеломленно уставились на преподавателя.

«Поклониться? Этому?!», — красноречиво указывали их взгляды.

— Именно так, господа. Дуэль невозможна без взаимного уважения участников. Иначе она превратится в трактирную драку.

Том согнул спину с таким усилием, словно ему вбили внутрь позвоночника металлическую трубу. Реджи сгибался еще медленнее, и его лицо горело алым. Разогнулись они столь стремительно, что закружилась голова.

— А теперь палочки на изготовку. Сегодня мы изучим восхитительное в своей простоте и действии заклинание «Экспеллиармус». Оно практически безопасно и обладает обезоруживающим эффектом, но может и оттолкнуть человека, если попадет прямо в него. Его придумала умничка когтевранка Элизабет Стяжень и, несмотря на то, что я не одобряю участие женщин в дуэлях, она с блеском победила в одной из них и была признана лучшим дуэлянтом. А теперь…

Натан что-то тихо шептал себе под нос, едва шевеля губами — не заметишь, если не будешь всматриваться. Палочка его была в руке, но не подавала никаких признаков жизни, только рот Натана шевелился. Том от этого ничего хорошего не ждал.

Профессор Мэррифоут объяснила, как осуществить заклинание, и они с Реджи принялись махать друг на друга палочками. То и дело появлялись алые вспышки, но ни у того, ни у другого пока что ничего не выходило, а Натан все бормотал и бормотал что-то, заняв очень выгодную позицию, так что Галатея не смогла бы разглядеть, чем он там занимается из-за заслонившего его Реджи.

Первый раз, когда Том сотворил настоящее заклинание еще на уроке Трансфигурации, он почувствовал совершенно невероятное ощущение. По его телу разлилось волшебное тепло, оно исходило отовсюду и из рук особенно. А затем, когда он попытался заклинание повторить, тепло сконцентрировалось в один поток и потекло в палочку.

Дамблдор сказал, что палочка самый простой и верный способ сосредоточить часть своей магической энергии и превратить ее в заклинание. Невербальная магия, как сказал он, сложна, требует много сил и к тому же гораздо слабее без палочки, которая усиливает чары с помощью своей специальной сердцевины. Но все, что на самом деле усвоил для себя Том, так это то, что палочка — лишь костыль для волшебника. Она делает его заклинания сильнее, но сам он становится беспомощным без нее.

И после этого палочка мгновенно перестала казаться Тому чем-то невероятным.

— Экспеллиармус! — в какой-то там по счету раз выкрикнул взмокший Том, крутанул свою палочку, и палочка Реджи уязвленно взвилась в воздух.

Всего-то на пару сантиметров, так что он едва касался ее пальцами, но у него получилось!

Примерно в тот же момент огромная хрустальная люстра, похожая на многоэтажный торт, рухнула, когда в нее угодило заклинание Реджи. Люстра полетела вниз, ученики с визгами и писками — в стороны, а профессор Мэррифоут прямо к ней. Едва шевельнув кистью, она вернула люстру на место, еще раз уверив Тома в его мыслях по поводу невербальных заклинаний. Он только позавидовал ее невероятной реакции и совершенно невозмутимому выражению лица. Как будто люстры в этом классе падали каждые пятнадцать минут.

Пока люстра возвращалась на место, а испуганный Реджи махал рукой во все стороны, Натан закончил бормотать. Том не понял, что произошло, потому что на первый взгляд не произошло ровным счетом ничего, но Натан выглядел настолько самодовольным, что у Тома зубы сводило.

— Прекрасно, мистер Реддл. Пробуем снова. Мистер Лестрейндж, соберитесь!

Очередной Экспеллиармус Тома пробил защиту Реджи, и его палочка теперь взвилась вверх, закручиваясь по спирали, и улетела куда-то в потолок. В общем и целом все было в порядке ровно секунд пять, а потом Том задохнулся.

Он просто стоял, ловил ртом воздух и не мог понять, что происходит. На мгновение ему полегчало, а потом внутри словно что-то разорвалось под давлением. Том опустил голову и увидел у себя на животе алое пятно, которое проступало сквозь мантию темно-бурой прогалиной и, судя по всему, делало это уже довольно давно. Отголоски магии, бушевавшие внутри Реддла, были темными, а лицо Натана сияющим. Том почувствовал, как начинает падать, вытянул вперед руку, пытаясь зацепиться за воздух, и наконец рухнул под дружный вопль всего класса. Его мелко трясло и, кажется, из него хлестала кровь.

Последнее, что он успел увидеть, как лицо Розье погасло и стало пепельно-бледным.

Он испугался до ужаса.

Профессор Мэррифоут в тот момент как раз возвращала Лестрейнджу его потерянную палочку. Оглянувшись на Тома, она охнула, подбежала, а затем пробормотала над ним какое-то заклинание, от чего в животе разлился вязкий холод, и все стало казаться таким расплывчатым, словно пластилиновым…

Над головой Тома сверкнула серебристая кобылица и сиганула прямо сквозь окно, а затем профессор Мэррифоут отвернулась от него и, кажется, что-то начало происходить, чего Том видеть не мог, но чувствовал всей кожей.

В классе стояла мертвецкая тишина. Казалось, даже воздух заиндевел.

— Кто. Это. Сделал? — произнес ледяной, убийственно спокойный голос профессор Мэррифоут.

Ее звучные шаги раскололи тишину.

— Мистер Лестрейндж, вашу палочку, пожалуйста. Никто не выйдет из этого класса, пока я не проверю всех! Приори Инкантатем!

Раздался легкий свист, вспышка и снова тишина.

— Мистер Розье, ваша очередь.

— Профессор, о чем вы? Вы же видели, я все это время стоял тут!

— Ваша очередь, мистер Розье! — послышалась возня, а затем снова: — Приори Инкантатем!

Еще один свист и вспышка, молчание, еще более гнетущее, а затем дрожащий страшный голос Мэррифоут:

— Вот как, мистер Розье... Значит, говорите, это весьма неряшливо выполненное атакующее заклинание, извращенное темной магией, не ваших рук дело? Отвратительная, мерзейшая модификация прекрасных и красивых чар! Ваш отец придумал ее на четвертом курсе. Я помню его «дебют» так же хорошо, как то, что я — Галатея Мэррифоут. Но с тех пор, он явно подправил его, не так ли? Раньше оно не вызывало таких повреждений… Как низко.

Она прервалась на мгновение, и Том услышал, как тяжело, будто после страшного потрясения, она дышит. Мэррифоут что-то сделала, а затем продолжила снова:

— Смею заметить, что ваши таланты безусловно заслуживают внимания, мистер Розье, но ваше отношение к моему уроку и человеческой жизни вызывают самое омерзительное впечатление. Учтите в своем расписании, что я назначаю вам наказание сроком в неделю и я уверена, что мистер Гэри Грей, наш уважаемый заведующий, найдет вашим талантам верное применение.

— Профессор, но мой отец, ведь вы знаете его!.. Я бы…

— Меня не волнует, кто ваш отец, мистер Розье! — ее голос взлетел и молотом обрушился на класс. — Вы нарушили правила дуэли, унизили меня, как преподавателя и своего друга, не дав ему самостоятельно выполнить заклинание! Вы очень несносный и невоспитанный молодой человек, мистер Розье! И вы понесете наказание немедленно!

В голове Тома в это время мысли ползли все медленней и медленней. Он думал о том, что он вообще-то здесь умирает, пока они там выясняют отношения; о том, что Натан весьма талантлив, но совсем не верит в Лестрейнджа; а также о том, что у него получился Экспеллиармус, и что это просто отлично…

Еще через пару томительных минут в класс ворвалась медсестра, с нею завхоз Грей и профессор травологии Герберт Бири. Они захлопотали над Томом, запихивая ему в рот какие-то травы и колбы с настоями, а затем принялись левитировать его прочь из класса под испуганные шепотки учеников и жалкие попытки Натана отбиться от нападок профессора Мэррифоут.

А затем какая-то мысль скользнула в голове Тома, скользнула, почти не оформившись. Он подумал, что в тот момент, когда заклинание Натана только начало действовать, его слегка затошнило, что ему было нехорошо, но крови не было. А затем она хлынула неостановимым потоком.

Как раз в тот момент, когда из-за спины Тома, где стоял Хельмут Фальк, раздались приглушенные слова и взмах палочкой…

Натана жгло ощущение страшной, суровой несправедливости.

Да, он наслал дурацкое заклинание на Тома. Он точно знал, что Реджи не справится и что пока он будет махать палочкой, как умалишенный, можно будет достать Реддла. Этот выскочка Том обходил их на всех уроках, да с такой легкостью, словно это они были магглорожденными, а он — самим чертовым Блэком или каким-нибудь Поттером.

Заклинание сработало, как надо, — Натан видел. Оно должно было вызвать поначалу легкую тошноту, через несколько часов рвоту, а уже позже сильное отравление, которое можно было бы списать на целый список причин. Медленно. Постепенно. Так, чтобы никто не заподозрил Натана и даже эта дурацкая Мэррифоут!

Но оно сработало совсем-совсем не так! Реддла будто рубанули топором по животу, а Мэррифоут, не разобравшись, что к чему, увидела отголоски знакомого заклинания и набросилась на Натана. Но отец не мог ошибиться, черт побери! Он же столько-столько раз показывал и объяснял ему это заклинание…

В кабинет зашел завхоз Грей, высокий суровый англичанин с зачесанными в короткий хвост волосами. У него были непроницаемые глаза, в которых милосердия было ровно столько же, сколько в палачах инквизиции.

Он посмотрел сверху вниз на Натана, стоявшего на коленях на проклятом горохе, не увидел должного раскаяния и снова вышел.

Он мог уходить и заходить так бесчисленное количество раз, пока в глазах ученика не появлялось мучительное страдание, проливающееся слезами. Слез Грей не терпел, так что следующим шагом было собраться и перестать плакать, что не так-то просто, когда хочется кричать. Потом начинались розги. Все это рассказывал Натану отец, пока порол его за что-нибудь вроде разбитого на официальном приеме бокала, неуместной шутки или несделанного домашнего задания. Рассказывал и всегда приговаривал, что уж Гэри Грей то с него шкуру сдерет похлеще того!

Он оказался прав хотя бы потому, что когда Грей покидал кабинет, у Натана и мысли не возникало встать и размять колени. Он чувствовал, что если сделает так, то Грей все равно все узнает, и тогда сделает еще что-то такое, гораздо более страшное… От этих мыслей Натану становилось жутко.

Прошла вечность. Боль становилась все невыносимей, но Натан предпочел бы сейчас поклониться Тому Реддлу и проиграть ему дуэль, чем сдаться. Он всегда терпел. Столько раз его наказывали! Так что и сейчас он все вытерпит. Несомненно.

Грей вернулся снова.

Обошел Натана, посмотрел на него сверху вниз, ушел снова.

Ублюдок!

Мысли в голове едва ворочались. Натан пытался отвлечься, но ничего не выходило, так что он сжимал зубы, ногти впивались в ладони, а колени пульсировали так невыносимо, что хотелось отдать все-все-все, только бы это прекратилось. И только горячая пьяная ненависть, обволакивающая нутро раскаленным медом, давала силы.

Скрипнула дверь.

Грей в черном камзоле снова остановился перед Натаном, сложил на груди руки и пронзительно взглянул на мальчишку. В его взгляде не было и капли того садистического наслаждения, что иногда сквозило в глазах отца, и оттого было непонятно, когда Грею все это надоест.

— В былые времена мальчик, — сказал Грей размеренно и совершенно бесстрастно, — в Хогвартсе провинившимся запрещали давать еду. Некоторые голодали по нескольку дней, пытались урвать краденые куски мяса, сахар, хлеб, затем их находили и пороли, а потом снова морили голодом. Вот тогда была дисциплина. Тогда все-е-е были послушными. А сейчас вас только тронь розгой, так вы кричите и извиваетесь, словно вас изнутри режут. Никудышное поколение. Одно за одним. И твой отец был такой же.

Грей говорил, и его слова падали холодными одинокими горошинами и скатывались прямо под колени Натана, впиваясь в них еще сильнее.

— Что ж… достаточно на сегодня.

Грей отвернулся, подхватил в руки излюбленную ротанговую трость и велел:

— Снимай штаны.

Это было унизительно. Отец так не делал никогда, он всегда приходовал его плетью, но только по спине, потому что считал, что от наказаний должны оставаться следы. У Натана на спине была целая коллекция.

Грэй размахнулся, как бывалый палач, и ударил. Раз, другой, третий.

Натан терпел каждый удар молча. Унизительные слезы катились по лицу, но он молчал и тихо желал Реддлу сдохнуть в Больничным крыле, потому что если он того не сделает — Натан сам его прикончит.

 

Том лежал в Крыле, и мисс Шерман хлопотала над ним. Она была молоденькой, и форма медсестры смотрелась на ней довольно потешно.

— Не беспокойтесь, Том, — приговаривала она, — к вечеру я поставлю вас на ноги. Полежите в Крыле ночью, пока восстановится кровь, а потом я вас отпущу. Ко мне и не с такими ранами привозили.

Она была очень суетливой и, кажется, успокаивала больше себя, чем Тома. А еще обращалась к нему на вы, словно он был какой-то важной шишкой.

Колдомедицина в Хогвартсе поразила Реддла. Ему дали какие-то зелья, затем зашили его заклинанием, почти безболезненно, а после того влили в него Кроветворящее зелье, и теперь Том чувствовал слабость, но и только.

— Очаровательно, не правда ли? Раз, и все раны заживают, — она улыбнулась очень мило, так что у Тома зубы свело. — Это хорошо, что вы не из волшебной семьи.

Том удивленно глянул на нее.

— Да-да, мистер Реддл, — медсестра вздохнула. — Магия заставляет нас поверить в собственную неуязвимость. В то, что все можно исправить. И тогда мы начинаем делать самые страшные ошибки.

На этом ее поучительные фразы закончились и она вышла из палаты, напоследок добавив, что профессор Мэррифоут удалила всю темную магию из организма Тома, так что волноваться не о чем.

На самом деле волноваться было о чем.

У Тома оказалось довольно много времени, чтобы поразмыслить над ситуацией.

Прежде всего Натан.

Он безусловно что-то сделал, но не такой уж Натан и дурак, чтобы подставляться прямо на глазах у Мэррифоут. Так что если он что и наколдовал, он ждал совершенно другого эффекта. Еще Том точно помнил, что Хельмут за его спиной тоже что-то сказал. Сказал как раз в тот момент, когда огромная люстра со звоном вернулась на место, когда все глаза были обращены к потолку, когда никому и мысли бы не пришло посмотреть на Хельмута и в чем-то его заподозрить.

Хельмут подставил Натана. Подставил так, что того вполне могли исключить. Суровые меры.

Наверняка это была чистая импровизация. Ведь не мог же Хельмут предположить, что на уроке затеют дуэль, в которой будет участвовать Лестрейндж, а Натан будет его секундантом. А значит, Хельмут действовал спонтанно и неизвестно, что он предпримет сейчас.

Медлить нельзя.

К вечеру того же дня Том покинул Крыло. Он пропустил кучу уроков и ужин, что совершенно не добавило ему доброжелательности, так что, несколько взъяренный, он направился прямо к комнате Фалька и гулко постучал в дверь.

Сизые слизеринские лампы мигнули, и свет в них будто бы съежился.

Фальк появился в проеме и было видно, что эти часы он провел, терзаясь мучительными мыслями. Он был бледен, неряшливо одет и даже не расчесан. При виде Реддла Хельмут вздрогнул всем своим немаленьким телом и попытался закрыть дверь.

— Хочу поговорить, — буркнул Том, прежде чем дверь захлопнулась перед его носом. Он уперся в нее рукой. — Могу сначала поговорить с Натаном, а могу с тобой. Что выбираешь?

Они зашли внутрь.

Комната была совершенно аналогичной, вплоть до расположения предметов, и Тому на миг показалось, что он попал в монастырь с одинаковыми монашескими кельями. Он прошел вперед и по-хозяйски уселся на невысокий комод, пока Хельмут исподлобья смотрел на него, и все в его фигуре ежилось и дрожало.

Немец был не очень-то чистоплотен. Повсюду валялась еда, стащенная со слизеринского стола, словно он боялся, что его лишат пропитания, мятые обертки, учебники, изорванный пергамент и под конец разворошенная сумка. Выглядело все так, будто Фальк собирался бежать из школы, но все никак не мог решиться.

Том посмотрел на него очень внимательно и очень спокойно, как смотрит преподаватель на ученика, вновь не сделавшего домашнее задание. Фалька от этого взгляда сотрясло дрожью в очередной раз и он наконец выпалил:

— Это Реджи.

Тут же его лицо стало жалким, так что он совершенно скис, опустился на кровать и уронил косматую голову на руки, намертво сомкнув рот.

— Реджи? — переспросил Том, сморгнув.

Причем здесь Реджи?

— Ну да, — Фальк поднял виноватые глаза. — Он узнал, что я из Дурмстранга. Я сболтнул об этом, когда они спрашивали, кто мои родители. Не мог не сказать! Иначе они бы решили, что я полукровка или вообще безродный и тогда все! Я проучился там всего полгода, потом начались волнения и в школе стало очень много сторонников Грин-де-Вальда, а я… ну в общем, мои родители этого не одобряют, так что они сразу меня забрали. А затем отправили в Хогвартс и решили, что будет лучше поступать на первый курс, чем на второй, потому что на втором сложнее, а я совсем немногое знаю. Ну и… потерять год сейчас не так уж и страшно.

Его сумбурная речь наконец закончилась.

Дурмстранг. Том читал о нем. Сокрытая в северных землях школа, о которой ходит множество легенд, одна чернее другой. Доподлинно известно лишь то, что там учился сам Грин-де-Вальд и там же темную магию преподают наравне с остальными дисциплинами.

— Значит, совсем немногое знаешь… Кроме темной магии, да?

Фальк неловко улыбнулся.

— Ну да… Ты не знаешь, что такое Дурмстранг, Том. У вас тут… каникулы. Самое большее, вас могут выпороть за непослушание, ну или заставить полы мыть, а нам не давали есть, натравливали на нас своих же. Если у тебя не получалось какое-нибудь заклинание, учитель давал классу приказ тренировать его на тебе. Так что знаешь, я хочу остаться тут.

Тома эти слова никоим образом не впечатлили. Полгода проучился в сложной школе со злыми детьми. Ха, вот так беда!

— И что, ты многое знаешь из темной магии?

— Достаточно.

— И ты собирался меня убить?

— Я… Я…

С Хельмутом что-то случилось. Он снова затряс головой, спрятал лицо в руки и чуть ли не заскулил. Странно видеть, когда кто-то, с виду похожий на медведя, начинает скулить, словно детеныш гиены.

— Я не хотел, Том! Понимаешь… просто представился случай, я решил, что… в общем, увидел, что Натан что-то наколдовал против тебя и решил воспользоваться моментом. А потом… потом ошибся, что-то напутал и все вышло слишком ужасно.

Под конец его голос сошел на нет. Тома эти бесконечные паузы в словах и драматический шепот начинали порядком утомлять.

Может быть, Хельмут и не хотел убивать намеренно. Но на то, что станет с Томом, ему тоже было наплевать.

Все нутро Реддла свернулось от отвращения. Хельмут не подходил Слизерину. Он был жалким, слабым, подлым, и пытался оправдаться, выдавливая из себя сейчас потоки слез. Как бы Тому ни был противен Натан или Реджи, он знал, что эти двое все сделают сами и, застигнутые врасплох, не убегут, поджав хвост.

— Рассказывай все по порядку.

— Что?

— Рассказывай, зачем напал на меня.

— Говорю же! Натан наслал на тебя наговор! Полкласса это видело! Так что я просто немного добавил, чтобы его… ну…

— Исключили.

— Да.

— Зачем?

Тут Фальк скис снова. Он пугливо взглянул на Тома, шмыгнул носом, вздохнул.

— Он кое-что придумал. Натан.

— Кое-что придумал?

— Да… Ты же не думал, что Хогвартс-Экспресс просто так забудется, правда? Ты перешел им дорогу. Тут дело простое, Том. Если ты заявил о себе, то держи удар. Докажешь, что справился, тебя примут. А если нет, то всем плевать.

Том смотрел на Фалька и думал.

Он оказался прав.

Слизеринцы не собирались оставлять его в покое. Они забили пробный шар, прижали его к стенке в первый школьный день, проверили реакцию, а потом затаились. Ждали, пока он потеряет бдительность.

И дождались.

— О чем вы сговорились с Натаном? — резко спросил Том.

— Я не скажу, Том, — неожиданно твердо отказал Хельмут, и его страх вспыхнул.

— Ты уже сказал. Сначала сказал, что это Реджи. Потом, что Натан.

— Нет! Я сказал, что… что… в общем, что Реджи и Натан точат на тебя зуб, но все рассказывать я не буду. Достаточно и того, что ты предупрежден. Извини, Том, но ты — никто, а отец Лестрейнджа… в общем, у него большое влияние в министерстве и в школьном совете.

Том смотрел на Фалька и видел только один способ добыть правду. Фальк должен бояться его сильнее, чем Лестрейнджа, сильнее, чем Розье. Сильнее, чем всего Слизерина вместе взятого.

— Давай так. Ты мне все расскажешь, а я тебя не убью.

Глаза Фалька смешно расширились. Он даже нервно хохотнул, подумал, что Реддл шутит. Том смотрел перед собой все так же бесстрастно. Поначалу ему казалось, что Фальк на Слизерине — что-то вроде Стаббса в приюте, а оказалось, что он — всего лишь Деннис. А таких не жалко.

Фальк все улыбался, а Том вдруг начал говорить. Он знал, что его речь звучит для него так же обыденно и просто, как странно и ужасающе звучит она сейчас для Фалька.

Из-под мантии Тома показалась змеиная головка. Небольшая, с узкими щелями глаз и гладкой чешуей. Головка повертелась туда-сюда, а затем за нею показалось и все тело. Змея медленно, ласково стекла с руки Тома, повинуясь его тихому приказу, скользнула по полу и угрожающе зашипела на Фалька.

Фальк смотрел то на извивающееся тело, то на невозмутимого Реддла, и до него что-то медленно начало доходить.

— Ты… ты змееуст?! Потомок Са… Салазара?!

Его лицо словно закостенело. Он глядел на Тома, как ребенок смотрит на Санта-Клауса в рождественскую ночь. Фальк облизнул губы, раболепно улыбнулся и чуть сам не начал извиваться перед ним на полу. Такого поклонения Том не ожидал.

Змея тем совершила молниеносный бросок, впилась в запястье Фалька и отпрыгнула прочь. Хельмут коротко вскрикнул, отшатываясь с искренней обидой во взгляде, но было поздно.

— Это гадюка, — просто сказал Том. — И всего один укус, Фальк. Ты от него не умрешь, это точно, уж поверь мне. И даже не смей ходить к медсестре. Но я могу сделать так, что их будет больше, намного больше. Десять, двадцать… и вот тогда-то я не поставлю на то, что ты выживешь. Я буду держать тебя здесь, пока ты не умрешь или не начнешь говорить. Сначала укусы будут жечься, потом тебя начнет тошнить, рвать, закружится голова, может быть, ты потеряешь сознание, но никто не свяжет это со мной, понимаешь? Никто не подумает на сироту-первоклашку, у которого ничего и никого нет.

Том блефовал. Дамблдор знал, что он — змееуст, и сейчас Реддл чувствовал жгучее сожаление, что расхвастался тогда перед стариком. Немец же стоял перед ним, не замечая, как его знобит, и неловко зажимал укушенное запястье правой рукой. Из страха в его глазах можно было вить веревки, настолько он был осязаем.

— Они захотели тебе отомстить, — наконец заговорил Фальк, и голос его все время срывался. — Реджи хотел затащить тебя в угол, а потом избить. Он не очень силен в колдовстве, а вот с тростью обращается получше. А Натан сказал, что это слишком топорно. Что они могут привлечь внимание, вызвать подозрение. Он с Реджи не согласился, а потом вспомнил про меня. Про то, что я знаю темную магию и немного умею ее применять. Про то, что я из Дурмстранга. Они пришли ко мне и сказали, что если я хочу быть своим, если хочу быть их другом, то должен им помочь. А не то стану врагом.

— Хотели сделать работу твоими руками.

— Да… да! — Хельмут вскочил и начал, ссутулившись, ходить по комнате туда-сюда. — У них был этот безумный план!.. Они собирались затащить тебя в Запретный Лес с моей помощью, подстроить все так, чтобы я тебя привел, а дальше… ну знаешь, Запретный Лес, говорят, страшное место. Ты бы оттуда не вышел. И нас бы никто не заподозрил.

— О, я понимаю… Ты был бы последним, с кем я куда-то ушел и первым бы попал под подозрение. И если бы началось расследование, они просто бы свалили всю вину на никому неинтересного мальчика из чужой школы. Сказали бы что-нибудь про твое прошлое, про Дурмстранг, про Грин-де-Вальда…

Глаза Хельмута округлялись и, как полноводная река, полнились радостными слезами. Он смотрел на Тома, сглатывая соленую влагу и время от времени кивал.

— Да! Вот видишь, ты все понимаешь, Том!

— Понимаю, — коротко сказал Том, а потом сказал, как ударил: — Но тут подвернулся случай получше.

— Нет, — Хельмут вздрогнул и отступил. Вздрогнул ровно так же, как один мальчик, несколько лет назад стоявший на заметенной лондонской улице и глядящий вслед стае обозленных дворняг. — Не получше. Просто…

— Просто у тебя появился шанс крупно подставить Натана и ты за него схватился. За такое ведь могут и исключить, да? В одиночку Реджи ничего придумать не сможет, а ты остаешься не при чем. А если даже и не исключат, все равно они будут сидеть тише воды, ниже травы после такого происшествия. Складно.

Хельмут выглядел жалко.

А еще, невзирая на все свои таланты и сообразительность, он был крысой. И он боялся.

— Том… — тихо сказал Хельмут наконец. — Я не хотел, правда. Но ты же видишь, какие они? Либо я, либо ты. Ты бы поступил так же.

«Нет, Хельмут. Если бы я был крысой, я был бы самой главной».

Том спрыгнул с комода, поманил гадюку пальцем, и та быстро забралась к нему в рукав. Хельмут проводил ее одухотворенным взглядом, но наткнувшись на черные глаза Тома, тут же сник.

— Ты не расскажешь Реджи об этом разговоре, ясно? И Натану не расскажешь, а то он узнает, кто его подставил, и тогда с тобой случится все то же самое, что должно было случиться со мной. А если тебе и этого недостаточно, то знай, я схожу к директору и под сывороткой правды все им про тебя расскажу, — Хельмут тоскливо взвыл, так что Том подождал пока он в полной мере осознает свою безвыходность и только затем сказал: — Ты сделаешь вот что. Ты скажешь Реджи, что лучшая ночь, чтобы выманить меня — это Хэллоуин. Все будут заняты на празднике, никто не заметит и все такое. Понятно?

Хельмут озадаченно кивнул.

— А я сделаю так, чтобы с тобой ничего не случилось.

 

Гостиную Слизерина окутало хэллоуинское волшебство. Стеклянные широкие окна заиндевели и черные рыбы в Черном озере казались замедленными во времени. Младшекурсники прижимали свои храбрые носы к стеклу, покрытому тончайшим слоем волшебного льда, и глядели во все глаза на чудищ, которыми их время от времени стращал Кэрроу. Сквозь лед чудища выглядели больше загадочными, чем страшными, словно подводные твари, заточенные в замерзшем водоеме — интересные, но неопасные.

Вальбурга танцевала по гостиной, поправляя тонкими, еще детскими руками сложные композиции из украшений, заколдованные фонтаны с розовым шампанским, пенящимся словно гейзер и парящие подносы с коктейлями. Слизерин, конечно же, устраивал свою собственную вечеринку по такому случаю и делал это со всевозможным размахом.

Пока что здесь были только первые курсы, так что вечеринка была больше похожа на детский утренник, только наряды деток сверкали крупными драгоценностями, а в стеклянных высоких бокалах покачивался настоящий алкоголь.

Кровавый Барон, чья кровь на камзоле сегодня выглядела особенно синей, грохочущим голосом рассказывал, как поверг своего очередного врага в незапамятные времена.

Том притаился в углу и украдкой наблюдал за Друэллой Розье. Она традиционно была окружена целым мальчишечьим эскортом, благоухала какой-то особой, чистой девичьей красотой и мальчишки стекались к ней, как феи-светляки к огоньку.

Особенно бурно все обсуждали недавнюю тренировку по квиддичу, на которой Друэлла забила три мяча в кольцо, охраняемое Эгбертом. Это произвело настоящий фурор, а большая часть слизеринских девушек глядела теперь на Друэллу со сморщенными носиками и тихо шушукалась о том, как это недостойно настоящей леди — играть в грубую мужскую игру. Но вслух никто и слова сказать не посмел, потому что маленькая Друэлла была под неусыпным патронажем Вальбурги Блэк.

Для Тома, выросшего без семьи, все это было в диковинку. Он никак не мог понять, как можно уважать кого-то просто за фамилию.

Том тоже искоса наблюдал за Друэллой, и ему казалось, что она ему нравится.

С ним такое было впервые.

Он чувствовал странную, необъяснимую симпатию к этой доброжелательной красивой девочке. Ему нравилось наблюдать за ней и иногда, — очень редко, — у него даже появлялось желание поделиться с ней своими мыслями. Том потряс головой. Друэла и Эми были чем-то похожи, чем-то совсем неуловимо, но Эми всегда глядела на Тома со щенячьей преданностью, а Друэлла, казалось, не умела кротко опускать взгляд, краснеть и смущаться.

Слизерин вообще был неуловимым отражением сиротского, уже почти прошлого Тома.

Хельмут — Деннис.

Друэлла — Эми.

Эрик — Реджи.

Эгберт — Билли.

— Эй, Том, — справа от Тома сел Реджинальд, выдвинув вперед ноги в больших черных туфлях и укладывая рядом свою детскую трость. Слева — Натан.

— Тебе нравится моя сестра? — спросил Натан буднично.

Том замялся.

— Она… хорошая.

— Это верно, — кивнул Натан. — Она удивительная. И мне не нравится, что ты смотришь в ее сторону, Том.

Реддл почувствовал себя зажатым между двух жерновов. Оставалось лишь дождаться, когда кто-то щелкнет невидимым тумблером, и жернова начнут вращаться.

— Потому что ты не нашего круга, — добавил Реджи.

— И более того, никогда не станешь.

На их маленьких тошнотворно самодовольных лицах застыло предвкушение.

Они бросали Тому подачку.

Игра началась.

— У нас есть традиция, Том, — без перехода начал Реджинальд. — Посвящение для первокурсников.

Самым сложным для Тома в Хогвартсе было то, что он перестал чувствовать чужую ложь. Так же было и с Дамблдором тогда, когда он пришел к нему в приют. Вероятно, волшебники так или иначе обладали какой-то врожденной защитой. Том знал, что ее можно обойти, но пока что не представлял, как.

— Да… И понимаешь, в чем дело, Том, пока ты не пройдешь посвящение, Слизерин тебя не примет, — ухмыльнулся Реджи.

— Что это значит?

— Это значит, что тебе все труднее и труднее будут даваться заклинания.

— Пока не перестанут получаться совсем, — вторил ему Натан.

— Да, а потом, когда все перейдут на второй курс, ты просто будешь, как жалкий глупый грязнокровка — смотреть и не понимать.

— Совершенно ни-че-го не понимать.

— Ты станешь сквибо-о-ом.

Реджи и Натан говорили друг за другом, словно внутри них был какой-то разделенный на двоих механизм, который срабатывал ровно в тот момент, когда вторая его часть замолкала.

— Вам-то что? — хмуро спросил Том. — Вы же только этого и ждете.

Они переглянулись, заулыбались и надели на лица эти конфетно-милые, склизкие выражения.

— Все верно, — протянул Реджинальд. — Мы рассказываем тебе это не для того, чтобы тебя пригласить, конечно же. У тебя посвящения не будет. Мы просто хотели, чтобы ты знал… и мучился.

С этими словами они поднялись и направились прочь.

Том подскочил к ним, окликнул Реджи:

— Ты врешь!

— Ты не понял, Реддл? — Реджинальд обернулся, и оттого что они втроем теперь стояли в самом центре, на них начала оглядываться вся гостиная. — Нам плевать, что с тобой будет. Пройдешь ты посвящение или нет. Станешь ты сквибом, привидением, фестралом — неважно. На Слизерине есть древняя традиция, о ней знают лишь истинные чистокровные семьи. То, что ты невесть как угодил сюда, никого не волнует. Тебя к посвящению не допустят.

Том остался стоять, тупо глядя им в спины.

Затем подхватился, суетливо оглядел всех, и тут его взгляд выцепил Хельмута. Этого угрюмого немца, похожего на серый камень неправильной формы. Он, как глыба, торчал в углу в одиночестве, глазел на одноклассников и ничего не делал.

Том быстро подошел к нему.

— Началось, — тихо сказал он, стряхивая с лица страх и удивление, как шелуху.

Хельмут только зыркнул на него.

— У тебя здорово получилось изобразить… все это.

— Конечно. Я же не ты, Хельмут. В любом случае, просто говори со мной, они должны думать, будто я выпытываю из тебя секрет.

— Зачем тебе это, Том? Я правда не понимаю. Ну попадешь ты в Запретный Лес, а что дальше? Их будет гораздо больше, и ты не справишься.

— Я кое-что придумал, но тебе об этом знать необязательно. Скажу только вот что: ты выполнишь свою часть сделки и заведешь меня в Запретный Лес, а там я расправлюсь с ними. Ты будешь не виноват, а я не пострадаю.

— Я понятия не имею, как ты это провернешь, — неверяще протянул Фальк.

— Если бы ты мог такое придумать, ты бы не оказался в такой ситуации.

Хельмут сжал челюсти до желваков и с ненавистью посмотрел на Тома. Хотя какое ему дело до его хитростей? Он просто выполнит обещанное, приведет Реддла, а там его пусть хоть на части растерзают.

За спиной Тома с грохотом взорвалась хлопушка, посыпались конфетти, шампанское заискрилось разноцветными всполохами, кто-то громко рассмеялся, кто-то охнул, Вальбурга начала зачитывать речь и все громко хлопали ей, поднимая бокалы.

— Ладно, Хельмут. Мы договорились?

— Да, — буркнул он. — Я выхожу через пару минут, ты ждешь, а потом выходишь за мной. Только сильно не торопись, а то все получится фальшиво. И помни — если скажешь им, что это я все тебе рассказал — я труп.

Том кивнул.

Конечно же, он помнил об этом.

Помнил очень хорошо.

 

Через полчаса Том уже бежал прочь из Хогвартса прямо в Запретный Лес.

Было очень страшно. Ночная школа пугала своими глухими звуками, эхом, шебуршанием и шорохом. Тыквы с горящими глазами раскачивались за каждым углом, некоторые еще и пели, а доспехи устраивали самые настоящие дуэли в пустующих холлах, гремя мечами и клацая забралами. Каждый камень этого замка сегодня был живым, и Тому казалось, что за ним неусыпно следят. Следят, потому что знают что-то, чего не знает Том.

Ворота главного холла со скрежетом распахнулись, и что-то насмешливое и жуткое было в этом ночном звуке, так что Том почти отбросил идею прочь.

Но ставки слишком высоки, чтобы проявлять малодушие в такой-то момент.

Над Хогвартсом взошла луна. Молочно белая, ровно очерченная и жуткая, то и дело пропадающая за вереницей рваных лоскутных облаков.

Черные следы Хельмута на свежем снегу Том разглядел быстро и рванул по ним, как гончая.

Следы вели прямо к опушке Запретного Леса, которая с такого расстояния проглядывалась плохо, но, кажется, там кто-то был, и Реддл даже точно знал, кто именно. Том припустил быстрее. Он бежал в чем был, становилось холодно, но ему к такому было не привыкать.

На опушку он взобрался с некоторым трудом, переступая через толстые тяжелые корни исполинских деревьев, распростершиеся на десятки метров прочь от кромки Леса. Поднялся наверх, оглядел присутствующих и глубоко вздохнул.

Его уже ждали.

Реджинальд, Натан, Эгберт, Хельмут, Игнатиус с третьего курса и еще трое взрослых мальчишек, которых Том знал плохо.

Честно говоря, он не рассчитывал на такое количество народа, но это уже было неважно.

— Итак, Том, ты пришел, — с удовольствием сказал Реджи и упер трость в выступающий перед ним толстый корень. — Мы тебя разыграли, как последнего грязнокровку, а ты пришел.

— Мы подумали, — елейно пропел Натан, — что если бы пригласили тебя на посвящение, ты бы что-то заподозрил. Так что мы решили тебя немножко раззадорить и разыграли. Получилось неплохо, а?

Том с шумом втянул воздух, перебегая глазами с одного на другого. Все, как один, — улыбаются. У всех волшебные палочки торчат из карманов.

Вот они.

Последствия, которых он столько ждал.

Хельмут стоял поодаль и был белее снежного полотна. Он во все глаза глядел на Тома и часто сглатывал.

Странное оцепенение напало на Реддла.

То, что сейчас начнется… будет нелегким испытанием. Но он был готов.

Он достал палочку, приготовился, оглядывая противников, и сжал ее до боли в пальцах. Облака, следуя невидимым воздушным потокам, поплыли прочь, и свет луны пролился на опушку, словно молоко из лопнувшего сосуда.

— Круцио! — зло выкрикнул Реджи, ошарашив своим поступком абсолютно всех, и махнул палочкой, как топором.

Заклинание взорвалось прямо перед носом Реджи, ослепило его и пропало. Том улыбнулся машинально, потерял концентрацию, и Натан мигом выщерился на него:

— Ах, теперь тебе весело?!

И тут началось.

Словно кто-то бросил зажженную спичку в лужу бензина.

Первые пару минут Реддл держался, выполнял какие-то заклинания, недавно вычитанные из книг, часть из которых были довольно… темными. Отбивался от противников со сноровкой мальчишки-вора, которому не раз приходилось убегать от погони. Изредка он отмечал Хельмута, замершего у дальнего дерева. Его кулаки были сжаты, из закушенной губы текла кровь, а в глазах чернел ужас.

Трое против одного. Том успел их потрепать, но спектакль пора было переводить во вторую часть.

Натан подло подсек Тома заклинанием, так что тот упал и страшно ударился подбородком о корни, затем они начали отрабатывать на нем какие-то простые непонятные ему заклятья, отчего по телу разливалось жжение от свежих ожогов, порезов и ссадин. Старшекурсники стояли поодаль, молчали и даже не улыбались. Том пару раз поймал их равнодушный сонный взгляд и понял, что им совершенно плевать на то, что здесь происходит. Они просто следят за тем, чтобы он не сдох.

Заклятья продолжались недолго. Реджи все-таки не выдержал, убрал палочку прочь, которая в его случае было почти бесполезной, и ринулся вперед с тростью наперевес. С нею он обращался в разы лучше, наверное, очень часто избивал своих слуг-домовиков.

Он приходовал Тома по ребрам, пинал в живот, кричал что-то страшное, потом смеялся и снова кричал. Натан ужом крутился подле друга, цеплял его за одежду и пытался оттащить прочь. Эгберт, которому тоже совершенно не хотелось отвечать за сломанный позвоночник Тома, следил за Реджи очень напряженно, но все еще медлил.

Смех постепенно сменился тишиной, наполненной сосредоточенными глухими ударами, которые становились все более вялыми. Остался лишь Реджи с пылающими маленькими глазками, раздутый от злости и счастливый от своего всевластья. Наконец он перебросил трость Эгберту и с натугой поднял Тома перед собой, а потом обернулся назад.

— Эй, Хельмут, — крикнул он в темноту. — Ты почему не участвуешь?

Голова Тома качнулась, кровь стекала с разбитого носа по подбородку и в груди немилосердно болело. Болело до хрипа и хруста.

Хельмут и правда стоял поодаль, не шевелился и глядел на Тома, не мигая, следя неотрывно за покачиванием его головы, словно кошка за мышью. Том чувствовал, исходящий от него страх, растекающийся во все стороны, и внутренне злорадствовал.

Он знал, что случится дальше, а Хельмут — нет.

— Я не…

— Да брось, Хельмут! Присоединяйся! Или ты не с нами?.. — голос Натана поддержал друга и стал угрожающим.

Эгберт хлестко рассек палочкой воздух, ровно улыбнулся и вкрадчиво сказал:

— Не отказывай нам, Хельмут.

Он был спокоен и доброжелателен, но от его тона пробрало даже Реддла.

Хельмут сделал вперед робкие шаги и поднял палочку.

Выглядело все так, будто он специально целился как можно более неточно, но его заклинание все равно задело Тома, и он упал вниз из рук Реджи, прямо в черную окровавленную землю. Разворошенный снег грязными комьями опустился вокруг.

Затем третьекурсники склонились над ним, проверяя, в каком он состоянии. Кто-то использовал непонятные чары, боль стала меньше, но все равно хотелось скулить.

После этого они ушли. Том хорошо слышал, как Игнатиус сказал Реджи: «Тебе нужно больше тренироваться. Если не освоишь самое просто сейчас, то как потом будешь учить Круцио?»

И только Хельмут задержался на несколько секунд.

Том знал, что он задержится. Знал, что его гнилая, исхудавшая совесть не выдержит такого испытания. Чернильно-синий, дрожащий стыд покачивался вокруг Хельмута, как вязкое желе. И этот стыд был самым противным ощущением, что Том когда-либо чувствовал внутри других людей.

— Том… — тихо позвал Фальк. — Ты жив? Том... Прости, но… я же предупреждал тебя… Я говорил, что ничего не выйдет…

Он разогнулся, сделал пару шажков прочь от Тома, все еще глядя на него широко распахнутыми сочувственными глазами.

«Глупый-глупый, маленький Хельмут. Какой же ты все-таки идиот».

 

Тома нашли через полчаса. Занялся рассвет, заклекотали птицы, и бегущий от школы завхоз обнаружил Реддла, скрюченного в снежной каше, с прижатыми к животу коленями и ободранными до мяса руками, которыми он закрывал голову.

А где-то в миле от того места, где Грей нашел избитого Тома, лежал мальчик.

Мальчик казался умиротворенным и спящим. Он лежал, раскинув руки, и только его остекленевшие глаза были распахнуты и выпучены, словно он долгое время пытался вытолкнуть что-то из горла, но так и не смог. Рядом валялась его бесполезная уже волшебная палочка, а земля была так измята, будто мальчишка катался по ней несколько минут в предсмертной агонии.

Этого мальчик звали Хельмут Фальк. И он перешел дорогу самому Тому Реддлу.

Теперь он был мертв.

 

Вальбурга не спала почти всю ночь, правила балом.

Ей нравилось быть хозяйкой вечера. Нравилось расставлять цветы в угодном ей порядке. Нравилось раздавать указы мальчишкам, которые готовы были на все что угодно ради юной принцессы Блэк.

Вальбурга знала, что как только Дорея покинет школу, она станет следующей негласной королевой Слизерина, пусть ей и будет всего четырнадцать лет. В чистокровных семьях взрослеют рано.

Но что ей не нравилось, так это беспорядок.

Вот, например, в этот раз.

Сначала вечеринка была почти мирной и тихой, никто ничего не разбил, не уничтожил. Немного повздорили мальчишки, но это было обычным делом. Вальбурга говорила речь, хвалила Друэллу, рассказывала про то, что скоро у нее появится брат. Все пили коктейли, восхищались цветами и ее платьем, веселились, шутили, кружились в танцах…

Потом малышня начала расходиться, но зато подтянулись старшекурсники.

Откуда ни возьмись появились длинные белые кокаиновые дорожки. Из перстней, кулонов, диадем и нагрудных мешочков посыпались порошки и новомодные, недавно изобретенные разноцветные синтетические таблетки, привезенные из Германии. В бокалах вместо шампанского заискрился рыжий огневиски, и веселье начало расширяться во все стороны, как нагретый газ. О сигаретах, папиросах и трубках даже не шла речь. Их курили абсолютно все.

Вальбурга не любила наркотики и алкоголь, она любила пышные изысканные торжества, коктейльные платья и светские беседы, а Мелисса Кэрроу постоянно все портила. И самое ужасное, многим это нравилось!

Так что Вальбурге пришлось уйти подальше в свою комнату и недовольно запереться там, пока в гостиной творилось настоящее мракобесие. Когда она уходила, кто-то из старшекурсников в шутку приставал к страшненькой Эйлин Принц, чья семья разорилась лет десять назад. Так что теперь Принц не признавали ни в одном благородном доме, а ее последний отпрыск — страшная нелюдимая девочка, — и вовсе была очень странной. Она возглавляла клуб по игре в плюй-камни и в свои двенадцать лет еще ни с кем не была помолвлена.

Кошмар.

Теперь же Вальбурга сидела у трюмо перед высоким овальным зеркалом в оправе из черного матового камня и наводила марафет. Ее черты лица с каждым годом все больше истончались, словно угасая. Мать всегда говорила, что женщина должна быть настолько худой, насколько ей это позволяет ее тело.

«Только беднячки бывают толстушками, потому что едят всякую гадость и не успевают смотреть за собой из-за черной работы», — говорила Ирма Блэк.

Сама она была очень высокой и настолько тонкой, будто ее вырезали из кости.

Неудивительно, что отец изменял ей.

Вальбурга добела напудрила щеки и едва заметно подвела глаза. Макияж в Хогвартсе был запрещен. Маленькая, пропитанная лосьоном, мягкая ткань нежно растирала по ее коже кокосовое масло, а заколки с расческой и вовсе устроили целый танец, разбирая ее жесткие волосы и затягивая из в тугой пучок.

Обыкновенное утро в маленьком «поместье» Вальбурги Ирмы Блэк.

— Кикимер! — властно позвала она.

За спиной девочки раздался глухой хлопок. Очень молодой и очень маленький вислоухий эльф появился в комнате.

— Да, моя госпожа?

Вальбурга, не оборачиваясь, указала пальчиком на кровать.

— Мне нужно одеться.

Кикимер со всех ног ринулся к ее школьной форме, подхватывая юбку и подбегая к Вальбурге.

Ему было тринадцать и он души ни чаял в своей хозяйке. Они родились в один год, только Вальбурга — в семье Блэков, а Кикимер — в семье их рабов. Уже с семи лет он нянчил Вальбургу, пока ее мать была занята на балах и вечеринках. Все свое детство она провела вместе с Кикимером, играла с ним и даже, кажется, подружилась… Но Ирма пресекла их дружбу в самом зародыше. Она очень вкрадчиво и обстоятельно объяснила дочери, что Кикимер — прислуга, и дружбы с ним водить не нужно.

Вальбурга надела чулки с подвязками, затем не без помощи Кикимера облачилась в длинную узкую черную юбку и белую блузу под горло.

— Вы прекрасны, моя госпожа.

Она с самого детства слышала это надоедливую, пресную фразу, и только Кикимер всегда говорил ее искренне, от всего сердца. Ее маленький любимый питомец.

Требования к форме были очень строгими. Никаких открытых коленей, все пространство груди ниже ключиц должно быть закрыто, все пуговицы застегнуты, а волосы тщательно убраны. Конечно же оголять руки выше локтей было тем более непозволительно.

И никаких каблуков.

Слава Мерлину, на Слизерине хотя бы дозволено иметь личного эльфа. По крайней мере, Блэкам.

Вальбурга брезгливо пересекла гостиную, в которой кто-то все еще громко храпел, перевалившись через быльце дивана, и вышла прочь.

За столом Слизерина собрались самые ранние пташки, среди которых была и Дорея. Она взглянула на Вальбургу сурово и очень тихо молвила:

— Ты видела, во что превратилась гостиная?

— Это не моя…

— Ты устроила праздник, — ледяным тоном пресекла ее Дорея. — Тебе и отвечать.

Лицо Вальбурги, выбеленное до нездоровой белизны, пошло пятнами. Ее тетя была не в духе, но Вальбурга не могла понять причины. Вечеринки были всегда, но именно сегодня Дорея решила поиграть в строгую тетушку.

— Что-то случилось? — как можно более надменно спросила она, присаживаясь за длинный стол и разглаживая юбку на коленях.

— Этой ночью кто-то избил Тома до полусмерти.

— Какого Тома?

Дорея взглянула на Вальбургу острым обвинительным взглядом, и девочка стушевалась.

— Тома Реддла, — отрезала Дорея. — И я узнаю, чьи это проделки.

— Я не имею к этому отношения.

— В том-то и дело, — неожиданно устало и отрешенно пробормотала Дорея. — В том-то и дело, Бурга, что ты к ни к чему не имеешь отношения…

Она поднялась и медленно вышла из зала, шурша длинной расклешенной юбкой под мантией. Вальбурга осталась в одиночестве, медленно, кусочек за кусочком, шинкуя свой омлет. Есть расхотелось, и было ужасно обидно от того, что Дорея обвинила ее — ее! — в том, что сделала мерзкая Кэрроу.

Эта… эта пошлая разнузданная девка совсем не держала себя в руках!

В одиннадцать лет, когда она только поступила в школу, она умудрилась прийти на первый урок в брюках! Какая леди может себе позволить подобное? В тринадцать на Рождественском балу Мелисса посмела чмокнуть Диппета прямо в щеку за то, что он назвал ее «танцующей, словно фея». Будь на месте Мелиссы Вальбурга, Блэки бы сгорели со стыда, но эти чертовы Кэрроу были такими странными, что пропускали мимо глаз все проделки своей младшей дочери. Хуже них были только Яксли, про которых ходили слухи, будто они самые настоящие каннибалы.

Зал наполнялся учениками, и слизеринский стол теперь выглядел, словно лагерь разгромленного противника. Сонные, вялые старшекурсники, со следами засосов на шеях, во вчерашней незаправленной одежде и рваных мантиях растеклись по лавкам, как лопнувшие медузы.

У Герберта Кэрроу виднелась засохшая капелька крови под носом и следы порошка на вороте. Миранда Яксли, шестикурсница, одна из этих шлюшек, что всегда ходили с Мелиссой, выглядела, как портовая девка с выбившимися из прически локонами и расстегнутой на две пуговицы блузкой под распахнутой мантией. Третьекурсница Дороти Флинт сидела слишком близко к Николасу Гринграссу с четвертого курса и кажется, их руки под столом делали что-то… что-то…

Вальбурга резко отвела глаза.

Не было лишь Хельмута, Натана, Реджи и этого… как там его?.. Тома. Странно.

Восхитительная темно-бурая сова Регина аккуратно приземлилась на край стола и важно протянула вперед лапу с именным кольцом. Вальбурга медленно отвязала от нее длинную свернутую записку. Писал отец, и его почерк как всегда был безупречно ровным и отчетливым, без единой помарки или чернильного пятнышка.

«Милая Бурга,

Хочу с радостью сообщить тебе, что сегодня у тебя родился брат. Его имя, как ты уже знаешь, мы выбрали загодя, так что уже скоро ты сможешь лично познакомиться с самим Сигнусом Блэком III. Он тебе обязательно понравится. К тому же, я буду не против, если ты пригласишь с собой милую Друэллу и ее брата Натана погостить к нам на рождественских каникулах.

Также с огромной печалью должен сообщить тебе, что Ирма не пережила свои третьи роды и скончалась этой ночью. Похороны состоятся послезавтра ранним утром, когда вы с Альфардом вернетесь домой. Я уже переговорил с директором и выслал карету.

С любовью,

Твой отец Поллукс Блэк».

Вальбурга держала письмо в руках и чувствовала, как кровь отливает от пальцев, делая их еще холоднее и белее, будто они были слеплены из снега и льда. Руки окоченели.

Ирма… мама…

Лицо Вальбурги замерло. Ее губы едва заметно поджались, веки скорбно опустились, и сердце застучало медленно и рвано.

Слизеринцы за столом продолжали завтракать, тихонько переговариваясь обо всем и ни о чем, никто ничего не заметил.

Вальбурга медленно свернула свиток, отложила его по левую сторону от тарелки и чинно взялась за нож. Нужно расправиться с омлетом. Завтрак должен быть полноценным, без перерывов, как велел доктор, но никаких перееданий, иначе ее снова начнет рвать.

Неожиданно громко на пол упала вилка, печально звякнула и стихла.

Вальбурга подняла голову, нагоняя презрительную тень на лицо.

Альфард сидел чуть поодаль, держал в руках такой же пергаментный лист с хорошо известной гербовой печатью Блэков и беззвучно трясся. На глазах его блестели самые настоящие слезы, так что Вальбурга слегка запунцовела от стыда за его несдержанность.

Кто-то вырвал у мальчишки письмо, затем оно мигом разошлось по столу, как новая свеженькая сплетня, гомон достиг своего пика, а затем внезапно замер и спал до абсолютной, сокрушительной тишины.

Никто не смотрел на всхлипывающего Альфарда.

Все почему-то повернулись прямо к Вальбурге. И чего-то ждали.

Когда гул в голове превратился в раскалывающий череп колокольный звон, а губы начали дрожать, за спиной девочки раздалось знакомое шуршание, теплая рука невесомо легла на ее плечо, и Дорея Блэк бархатно, почти нежно сказала:

— Бурга, Альфард, я хотела бы переговорить с вами.

Колокольный звон стих, и наступило облегчение, от которого тут же стало тошно. До безумия захотелось сбросить с себя эту руку, обернуться, накричать на проклятую Дорею, изображающую из себя чертову святую монахиню, всепрощающую и всепонимающую.

Но нельзя. Никак нельзя.

Вальбурга положила в рот последний кусочек омлета, благородно вскинула подбородок и чуть дернула плечиком, сбрасывая руку Дореи. Затем отложила приборы и медленно поднялась. Кивком головы указала Альфарду следовать за ними, а затем жесткой походкой направилась к выходу из зала, и Дорея с Альфардом покорно пошли за нею следом.

 

Том лежал в Крыле и молча смотрел в потолок. На его лице была улыбка, и она словно приклеилась к коже да так, что проще было бы содрать кожу вовсе, чем убрать эту улыбку прочь.

Внутри не осталось ни страха, ни злости, лишь тупая ноющая боль, еще час назад разрывающая его изнутри в самом прямо смысле слова. Мисс Шерман, медсестра, велела выпить Тому Костерост. Она сказала, что у него множественные внутренние переломы и часть из них залечить она, к сожалению, не в силах. Она сказала, что проще вырастить кости заново и сначала дала Тому какое-то оранжевое зелье, от которого часть его тела начисто лишилась костей и превратилась в желе, а затем дала ему первую дозу Костероста.

Это было три с половиной часа назад и в течение часа Том орал от боли, когда внутри его груди двигалось что-то твердое и острое, изгибаясь и меняя форму. Том охрип и совершенно обессилел, не мог дышать, растущие ребра нещадно болели. Так что ему, ко всему прочему, дали еще и Жабросли, от чего его шея превратилась в отвратительную помесь рыбы и человека, а вокруг головы наколдовали пузырь, заполненный водой, чтобы он мог дышать, как какая-нибудь селедка.

Через час, когда ребра выросли, укрепились и зафиксировали свою форму, мисс Шерман пришла вновь. К ужасу Тома, с новой дозой.

Том шептал, что больше он не хочет, что он не выдержит, что лучше бы оставить его, как есть, без костей, но мисс Шерман была непреклонна. И еще где-то с полчаса он тихонько скулил, когда у него заново отрастали кости плеча.

Честно говоря, он и представить не мог, что будет так больно.

Том вздохнул.

Нужно всего лишь немного потерпеть и тогда он сможет продолжить то, что начал.

…Натан возвращался со своего вечернего наказания, и было видно с какой болью ему дается каждый новый шаг по лестнице. Том ждал его в самом низу спуска в подземелья. Его лицо было спокойно и даже немного радостно.

Натан уставился на него с яростью, и прежде чем его глаза налились черной злобой, Том вскинул руки.

— Я знаю, кто тебя подставил. Это был Хельмут Фальк. И я знаю, что с этим делать.

Натан так удивился, что разом сдулся и уставился на Тома недоверчиво, но любопытно.

В конце концов, ничего же не случится, если он пару минут поговорит с этим бездарным выскочкой. Тут Натан кривил душой — кем-кем, а бездарным он Тома не считал.

— Говори.

Они спрятались в нише между двумя колоннами у какого-то портрета, чтобы никто не мог их увидеть.

— Откуда знаешь, что это был Фальк? — жадно спросил Натан.

— Знаю. Я почувствовал его заклинание почти сразу после твоего. Сразу не разобрал, но сообразил потом.

— Мы должны сказать…

— Подожди, — Том скривился. — Это слишком просто. Дело в том, что я навел справки и кое-что узнал.

Они сидели и беседовали, как добрые друзья. Это казалось невероятным, но Том все понял верно. Натан не умеет злиться по-настоящему. Он просто играет в игры, в которых причиняет другим боль, но дело не в жертве. Все дело в самой игре. Просто Натану скучно.

— Министерство Магии и Диппет заключили договора с другими странами и школами. Поэтому в Хогвартс за последние пару лет приняли много беженцев и все это — часть политики Великобритании.

— Хочешь сказать, что эти ребята на особом счету?

— Вроде того. Они как золотые и серебряные значки старост, которые выставляют напоказ. Символ того, что мы помогаем другим странам во время войны.

Натан кивнул.

— Я понял, к чему ты клонишь, Реддл. Я могу попросить отца отчислить этого… Хельмута, но скорее всего так просто это не выйдет.

— Все так. Своих учеников Диппет может исключать сколько угодно, но чужих — только за особую провинность.

— Какую, например?

Том пожал плечами.

— Темная магия? Нападение на ученика? Насилие? Я не знаю, считается ли здесь такое.

— Темная магия всегда считается, Реддл, — усмехнулся Розье.

— Но тебя-то не исключили.

На лицо Натана тут же набежала тень и он мигом стал похож на озлобленную змею.

— Не все так просто. Проклятая Мэррифоут настучала Слизнорту и моему отцу. Так что отец отругал меня за неосторожность и за плохо сделанное заклинание. К тому же, он отдал Слизнорту о-о-очень много денег за то, чтобы все закрыли на это глаза.

— Сочувствую.

— Сомневаюсь. Конечно, отец похвалил меня за идею, — Натан смерил Тома взглядом. — В общем, Реддл, если бы ты все-таки помер или если б я был каким-нибудь, — его губы вдруг изогнулись, — Реддлом, то меня бы мигом исключили. Но я, слава Мерлину, Розье, и есть, кому за меня постоять.

Том прервал его:

— Еще Хельмут рассказал, что вы задумали затащить меня в Запретный Лес.

— Вот крыса! Да я…

— Подожди! Я же говорю, чтобы его исключить, нужен серьезный повод!

— Ну и какой?

— Вам придется меня избить.

Повисла тишина. Натан недоверчиво улыбался и смотрел на Тома, как на умалишенного, а Том думал, что он похоже действительно сошел с ума, раз предложил такое своему врагу.

— Что? — наконец выдавил Натан. — Ты не подумай, Реддл, я хоть сейчас готов, но… Это заклятье точно не сделало с твоей головой ничего такого?

— Слушай, Натан. Вы заманите меня в Запретный Лес, а я сделаю вид, что поддался. Хельмут ведь пойдет вместе с вами, так?

— Вроде того.

— Отлично. Там мы разыграем сценку. Я буду защищаться, вы нападать.

— Ты же понимаешь, Реддл, что мы из тебя душу вытрясем? Что мы не будем тебя жалеть?

— Я догадываюсь.

— И ты собираешься пожертвовать собой ради исключения этого Фалька?

Том замолчал. Дело было не только в Фальке или в мести. Он хотел, чтобы все помнили, кто он. Чтобы помнили его имя, имя Тома Марволо Реддла. А репутацию на пустом месте не построишь.

— Не только ради исключения, — наконец сказал Том и вновь повторил безотказную фразу: — Я его убью.

Натан засмеялся. Высоко, тонко, по-змеиному кривя рот и щуря узкие глаза. Его прилизанные черные волосы блестели в свете факелов, как скользкая чешуя, а худое тело мелко сотрясалось. Затем он заглянул Тому в глаза, и его смех оборвался.

— Ты серьезно, — констатировал он с некоторым благоговением.

— Да.

— И ты сможешь?.. Ты сможешь его?..

— Я уже делал это раньше, — важно сказал Том, всем видом делая вид, что он не хвастается.

— Не верю, — выдохнул Натан.

— Ничего, скоро поверишь.

— Хорошо, Реддл. Ты сумасшедший, но ты кое-что смыслишь в том, как здесь делаются дела... А теперь подробнее, потому что, кажется, я уже ничего не понимаю.

— Смотри. Вы якобы заманите меня в ловушку, потом устроите драку…

— Настоящую.

— Я не сомневаюсь. Затем вы уйдете, а я сделаю так, что Хельмут побежит в Запретный Лес и там его убьют. Я не скажу, как, и не спрашивай. Все узнаешь только после того, как все выйдет. А потом, когда ко мне придет декан, директор или кто-нибудь еще, я скажу, что все это со мной сделал Фальк. Что он избил меня и вытащил в Лес, пользуясь своей дурмстранговской магией.

— И директор должен поверить, что один глупый первоклашка справился с тобой? Извини, Реддл, я тебя терпеть не могу, но в чарах ты неплох.

Реддл задумался.

— На этот счет у меня были мысли сказать, что Хельмут заставил вас ему помогать.

— Каким образом?!

Они снова помолчали, а потом лицо Натана вспыхнуло.

— Я знаю кое-какое заклинание, Реддл… Да. То есть, я сам еще не умею его применять, но кое-кто с четвертого курс умеет. Это надежный человек. Друг семьи.

— Что за заклинание?

— Империо. Если мы все будем якобы под Империо, с нас взятки гладки.

У Тома полезли глаза на лоб. Кто-то из четверокурсников умеет применять Империо? Ничего себе!

— Не удивляйся так. Оно не такое уж и сложное, просто нужно иметь определенный… склад ума.

— Но Хельмут же только на первом курсе.

— Ну не совсем. Ему уже двенадцать. К тому же, он и Дурмстранга, а у Диппета о-о-очень предвзятое к ним отношение. А если бедный изуродованный сирота укажет ему на Фалька… Короче, тебе поверят. Кроме того, мы действительно наколдуем Империо с помощью его палочки, бросим ее рядом, а когда приедет Министерство с проверкой, все сойдется. Вот так-то, Реддл. Полезно иногда знать что-то о волшебном мире и иметь связи, не правда ли?

Том с интересом взглянул на Натана. Сейчас было не самое подходящее время для него, чтобы вновь подставляться, но он был не просто заинтересован. Он был вдохновлен.

— Какая гарантия, что ты не подставишь нас всех, Реддл? — озвучил его мысли Натан.

Том поморщился. Когда приходилось доказывать кому-то правду, у Тома зубы скрипели от раздражения.

— Если я вас подставлю, вы можете вылететь из школы. И потащите меня вслед за собой. Только вас переведут куда-нибудь в Шармбатон, а я закончу свои дни калекой в Дырявом Котле. Я понял, что вы можете, я не стану глупо рисковать.

Натан смотрел очень внимательно. У них обоих были черные глубокие глаза, вежливые обходительные улыбки и змеиность движений в повадках и поведении. Они были похожи и пользовались одинаковыми приемами. Довольно зыбкая почва для доверия, но это уже что-то.

— Тогда последний вопрос, Реддл, — Натан улыбнулся, облизнулся и наклонил голову: — А ты выдержишь такую боль? Я прослежу, чтобы тебя сильно не били, а то вдруг ты там откинешься. Но я не смогу удержать Реджи. Я не смогу рассказать ему весь план сразу, потому что тогда он обязательно проколется.

Том пожал плечами.

— Это просто тело. Я знаю, что вы меня достанете. Я просто хочу, чтобы это происходило на моих условиях.

Натан хмыкнул, поднялся и отступил на шаг.

— На самом деле нет, Реддл. Я был против всей этой затеи с Лесом. Слишком глупо, скучно и рискованно. Я собирался наслать на тебя темное заклинание, а потом сказать Реджи, чтобы он от тебя отстал. Но раз ты сам лезешь…

Он ушел чрезвычайно довольный собой, оставив Тома в чернейшем из его настроений.

Но отступать было поздно.

После того, как они разошлись, портрет, что висел в той нише, еще долго хватался рукой за сердце и причитал, что не перевелись еще настоящие слизеринцы и на них, слава Салазару, вся надежда!

 

Дорея пришла к Тому в начале девятого, и лицо ее светилось ужасом и материнским беспокойством. Она расположилась на стуле подле Тома и, боясь дотронуться до его изможденного тела, только улыбнулась ему. Ее улыбка была радостной, но в глазах Том прочитал весь ужас своего положения.

— Скоро придет директор Диппет, наш декан, а также профессор Дамблдор, — сказала она. — Все хотят знать, кто это с тобой сделал.

Ее лицо говорило: «Я знаю, что это были Реджи и Натан! Я знаю!»

Том промолчал.

— Что же… Я очень рада, что ты жив. И очень виновата, что не проследила за тобой, как было должно.

Она помолчала, рассеянно перебирая пальцами свое темно-фиолетовое платье. Потом опустила голову и тихо заговорила:

— Я все же кое-что скажу тебе, Том. Я, признаться, несколько симпатизирую тебе и тому есть причина. Ты напоминаешь мне моего брата Мариуса. Он родился сквибом… чистокровным волшебником, в котором нет дара к магии. Семья отреклась от него, как только узнала об этом. До пяти лет он был всеми обожаемым ребенком, вторым после Поллукса, наследником, а затем лекари Мунго сказали, что в нем нет и частички волшебства, и мать с отцом отвернулись от него. Ему было пять лет, когда самые близкие ему люди забрали у него детство. Его выжгли с семейного гобелена и… — Дорея сглотнула. — Вышвырнули вон. В одиннадцать лет. Они до последнего лелеяли надежду, что это ошибка, что ему придет письмо из Хогвартса, но этого не случилось. Его сплавили нашим бездетным дальним родственникам вместе со скромным мешочком золотых монет. Мне тогда было шесть и я надолго запомнила, как он кричал, плакал и звал мать, а она отвернулась и пошла вверх по лестнице, словно не слышала, как ее зовет собственный сын. Они предпочли предать его, чем выглядеть опозоренными в глазах чистокровной аристократии. И ты мне напомнил его. Одинокий ребенок, у которого никого нет.

Дорея прервалась, взглянула на Тома. Тот молчал, но слушал ее с жадным интересом, и его глаза были широко распахнуты, хоть он и еле-еле дышал, вздымая слабую грудь с проступающими ребрами. Откровение Дореи Блэк было еще одной крохотной частичкой знания, которую Том встроил в свою пока еще хрупкую систему волшебного мира.

— Да, так все и было, — тихонько сказала она. — Я знаю, каково наше общество и какими тебе кажутся твои собственные одноклассники. Наверное, и в приюте было нелегко? Но я хочу сказать, что среди слизеринцев есть и те, кто понимает, как стары и дики наши обычаи. Я тому примером. Не думаю, что ты знаешь, но…

Том глядел на Дорею и думал о том, что на Слизерин она, должно быть, попала случайно. А может быть, как тогда с Реджи, Шляпа предлагала ей иные варианты, но она, следуя указам семьи, пошла проторенной тропой.

— …я лелею эту мысль, — закончила она фразу. Кажется, он что-то прослушал. — Многие относятся к этому отрицательно, но Чарлус чистокровный и несмотря на то, что он гриффиндорец, влияние их семьи крайне велико. Он исходит из очень древнего рода Певереллов, и они очень богаты. Поэтому мои родители были вынуждены признать наш союз, хоть Чарлус до сих пор не сделал мне предложения, — она улыбнулась. — Но он любит меня, я знаю.

Чарлус?.. Чарлус Поттер?

В голове Тома жарко вспыхнули омерзительные картинки из туалета Хогвартс-Экспресса.

Мелисса Кэрроу стонет. Изгибается. Ее обнаженная ступня дрожит.

Чарлус Поттер поднимает голову от ее…

Слава богу, Том сейчас был слишком слаб, чтобы изумляться. И тем более, он не хотел во все это лезть.

— В общем, Том, — она снова улыбнулась прямо ему в глаза, — ты можешь обратиться ко мне за поддержкой в любую секунду.

Том зашелся внутри дряблым жалким смехом.

Через полгода Дорея Блэк покинет Хогвартс, его одноклассники повзрослеют, обзаведутся невестами, состоянием и связями, и прикончат его, Тома, как полудохлую рыбешку, запутавшуюся в сетях.

Вернее, они бы сделали так, если бы Том вовремя ни начал действовать и ни взял все в свои руки, пока добродетельная Дорея прибывала в своих розовых мечтах о принце Поттере.

Минут через десять к Тому заявилась целая делегация.

Дамблдор, Диппет, Слизнорт.

Втроем они окружили его больничную койку под крайне неодобрительные взгляды мисс Шерман, а Дорея учтиво уступила хлипкий стульчик директору. Он уселся на него с видимым усилием, посмотрел на Тома взглядом, в котором было столько жалости, что Реддла затошнило.

— Мы понимаем, что ты не в лучшем состоянии, Том, — льстивым голосом заговорил Слизнорт, недоверчиво оглядывая перебинтованного Тома, словно поверить не мог, что все это произошло у него под носом. — Но мы хотели бы узнать, что произошло.

Том посмотрел на Диппета, затем на Слизнорта и наконец на Дамблдора, который возвышался над ним, заслоняя собой окно, как большая курносая птица. Том открыл рот, облизнул губы и очень хрипло, — ему даже не пришлось притворяться, — сказал:

— Это сделал Хельмут Фальк.

Ух, и какой переполох сразу начался!

Слизнорт крякнул и выпучил глаза, Диппет схватился за сердце, и Дорея тут же начала обмахивать его своим платочком, лицо у нее при этом было перекошенное от ужаса и изумления. Мисс Шерман уже неслась к директору с настойкой наперевес, и только Дамблдор сумел сохранить невозмутимое выражение, но брови его хмурились и глаза ощупывали Тома, будто пытались забраться ему в мозги.

— Хельмут? — наконец не менее хрипло, чем сам Том, переспросил Диппет. — Ты уверен?

— Да, Хельмут.

— В одиночку? — уточнил Дамблдор, приподнимая бровь.

Проклятый старик!

— Он… — Реддл сделал вид, что замялся. — Он что-то сделал со… со всеми, что они… я не знаю, как это сказать…

Все ждали, затаив дыхание.

— Он как-то их заставил…

У Дореи от сказанного округлились глаза, она резко распрямилась и даже позабыла про директора. Брови Дамблдора поползли вверх, а Диппет со Слизнортом осоловело смотрели на Тома и отказывались верить происходящему.

— Все ясно, как день, — забормотал Слизнорт, соображая быстрее всех. — Дурное влияние Дурмстранга. Не удивлюсь, если они с самого первого дня учат пытать людей. О Мерлин, а ведь мы приютили этого мальчика, дали ему кров и крышу над головой!

Слизнорт причитал, как бабка, у которой отобрали кошелку с хлебом.

Завхоз ворвался в больничную палату, склонился над Диппетом и начал горячо шептать ему что-то на ухо, от чего директор побледнел еще сильнее.

— Мы нашли еще одного мальчика в Лесу, — шептал Грей, но от волнения выходило слишком громко, так что все слышала даже Дорея, приложившая ко рту руки. — Это Хельмут Фальк. Он мертв. Задохнулся.

— Как задохнулся? — скрежетнул Диппет.

— Мы не знаем. На шее следов нет. Хотя он выглядит так, словно его горло распухло изнутри и он умер, задохнувшись.

— А что же чары?

— Совершенно чист. В последние несколько суток к нему ничего не применялось.

— Пусть Галатея проверит еще раз, — раздался баритон Дамблдора.

— Конечно, профессор.

— А… — Диппет покачнулся на стульчике. — Что-нибудь еще нашли?

— Да, — лицо Грея стало возбужденным, будто он только и ждал этого вопроса. — Его палочку. Мы проверили последние заклинания.

— И что там?

Наступившая тишина для Тома была мучительной.

Вот он — последний штрих, который завершит созданную им картину.

— Империо.

 

В директорском кабинете было очень тихо.

Тишина выстилала стены невидимым ковром, тишина струилась в воздухе, тишина сковывала лица собравшихся. Каждый из них говорил красноречивыми взглядами, но боялся нарушить безмолвие первым.

В Хогвартсе погиб один студент, второй был избит, а еще двое — подвержены Непростительному заклинанию, и все это произошло под носом у десятка преподавателей.

— Итак, — устало начал Армандо Диппет. — Случай, как вы понимаете, экстраординарный.

Подле его стола сидел Дамблдор, напротив — Слизнорт, а Шерман, Мэррифоут и Гэри Грей заняли места у дальней стены.

— Родители мальчика прибудут сегодня же, и я должен буду объяснить им произошедшее. Объяснить им его ровно так же, как буду объяснять школьному совету, министерству магии, родителям пострадавших учеников, а также представительству Дурмстранга и, возможно, Визенгамота. Не знаю, проклятие ли это обрушилось на наши головы, или это веяния маггловской войны так дурно влияют на нас. Клянусь, Мерлином, в этой школе случались разные вещи, но такого я не ожидал… Впрочем, довольно демагогии, к делу. Я прошу вас, Гораций, начать первым, как декану факультета, на котором все и произошло.

— Я… я в ужасе, мистер Диппет. Я в ужасе!

— Прошу вас, Гораций, — директор измученно качнул рукой. — Оставим эмоции. Изложите факты.

— Вчера, то есть, простите, сегодня ночью, а точнее уже на рассвете я получил известие о том, что мистер Грей во время ночного обхода школы поймал двух моих учеников. Это были Розье и Лестрейндж. Вдвоем они бежали ко мне в кабинет, чтобы сообщить об ужасном. Я поговорил с ними, и они сообщили ровно ту же информацию, что мистеру Грею несколько минутами ранее — кто-то напал на них и Тома Реддла, и последний так и остался в Запретном Лесу. Они были в ужасе, только бедняжка Натан еще более-менее соображал.

— Это так, мистер Грей? — перебил его Диппет. Он сидел с плотно закрытыми глазами и был похож на мертвеца.

— Да, директор, — Грей почтительно склонил голову. — Все было именно так.

— Хорошо… Ученики что-то сообщили?

— Они сказали, что чувствовали себя очень странно и почти ничего не запомнили. Сказали, что они как будто бы лишились воли, но не полностью и что их заставляли делать разные вещи, но потом они пришли в себя, когда ситуация стала совсем ужасной.

— Империо развалилось, — сухо прокомментировала Мэррифоут из глубины кабинета. — Это обычный случай, если тот, кто его накладывает, мало смыслит в том, что делает.

— Да, я полагаю, это самое верное объяснение… Бедняжки не помнили, кто сделал с ними это. Они сказали, что покинули гостиную, а затем все их воспоминания обрываются.

— Вероятно, на них напали из-за угла, — вздохнул Диппет и мгновением позже широко распахнул глаза, чем изрядно напугал Слизнорта. — Ваши ученики, Гораций, не соизволили ли уточнить, что они делали за пределами гостиной в такой поздний час?

— Я… я… — Слизнорт замялся, улыбнулся, вздохнул. — У них была вечеринка по случаю Хэллоуина, они выпили немного шампанского и им стало душно…

— Вечеринка? — перебил его Дамблдор, с искренним изумлением глядя на ежащегося Слизнорта. — Шампанское? Им же одиннадцать, Гораций!

— Позвольте, Альбус, — тут же ощетинился Слизнорт, — вы не понимаете, с какими детьми мне приходится иметь дело! Это вам не гриффиндорцы! Они избалованы, непослушны, очень богаты, им нельзя просто запретить! Существуют определенные послабления, которые и являются гарантией их послушного поведения!

— Прекрасно, Гораций, — проскрипел Диппет. — Мы прекрасно осведомлены о том, что ты вынужден «терпеть» этих золотых детей и их богатых родителей. О том, как ты их «терпишь», можно с легкостью судить по твоим хоромам, в которых не побрезговала бы жить и королева Англии.

Послышались легкие смешки, Альбус улыбнулся одними глазами, едва поджав губы, а Слизнорт оскорбленно зарделся. Он сложил руки, насупился и недовольно уставился на директора.

— Тем не менее, я понимаю, что к этим детям действительно необходим особый подход, но, судя по всему, ты немного перестарался с этим, Гораций. Едва ли произошедшее хоть у кого-либо здесь ассоциируется с «послушным поведением».

— Виноваты были не мои дети, — резко отозвался Гораций. — Виноват был Хельмут Фальк.

— Он был вверен тебе, как и все остальные. Если ты не мог найти с ним общий язык, нужно было сообщить мне об этом. Итак, что дальше… Мистер Грей?

— Да, директор! — Грей даже немного привстал с кресла, а затем опустился обратно под скептическим взглядом Мэррифоут. — Я последовал в Запретный Лес и действительно обнаружил там Тома Реддла в ужаснейшем состоянии. После чего немедленно левитировал его к мисс Шерман.

— Мисс Шерман?

— Все так и было, директор, — тонким звонким голоском, словно птичка, прозвенела медсестра. — Мистер Реддл был в ужасном состоянии, ужасном! Столько переломов, ссадин, он едва держался и ничего не соображал. Здесь ошибки нет, бедняжка был буквально искалечен.

— Мистер Грей, что дальше? Как вы обнаружили мистера Фалька?

— Довольно просто, директор. Мы исследовали пространство вокруг Тома, к сожалению там была просто жуткая мешанина снега, грязи… но одни отчетливые следы вели прямо вглубь Леса. Мы с миссис Мэррифоут обратили на них внимание и решили посмотреть, куда они приведут. Следы очень петляли, будто мальчик отчего-то бежал, а затем мы нашли его там… там, где нашли.

— И он уже тогда был мертв?

— Да, задохнулся.

— Как это вообще возможно? Просто взять и задохнуться?

— Я… — мисс Шерман робко звякнула своим голосом-колокольчиком, и лицо Диппета подобрело. — Возможно, тут речь идет о сложном аллергическом приступе.

— Аллергическом?

— Да. В Запретном Лесу очень много ядовитых растений, испарений… если бедняжка надышался паров, и его горло начало разбухать, то он мог просто задохнуться. Он ведь находился там не меньше часа.

Директор Диппет молчал довольно долго.

— Мисс Шерман, — очень, даже слишком мягко наконец сказал он. — Речь идет о… о смерти двенадцатилетнего мальчика в Запретном Лесу после того, как он, согласно теории, использовал двух своих одноклассников против их воли, чтобы убить еще одного своего одноклассника. А вы говорите мне об аллергии?..

— Но это правда!

— О Мерлин… — тоскливо протянул Диппет и закрыл руками лицо. Затем он с надеждой взглянул на Дамблдора. — Альбус. Ты здесь не только, как мой друг и советник, но и как тот, кто обнаружил Тома Реддла и привел его в Хогвартс. Что ты думаешь обо всем этом?

Дамблдор обвел коллег взглядом, чуть поджал губы. Его мнение не будет решающим, но из всех здесь присутствующих Диппет никому не доверял так же сильно, как ему и Галатее.

— Это очень странная ситуация.

— Это мы знаем.

— Мне непонятен мотив.

— Мотив?

— Да. Мотив. Я знаю об одном инциденте с участием мистера Реддла и мистера Лестрейнджа, и я мог бы ожидать стычки между ними двумя. Но я ничего не слышал о противоречиях между мистером Фальком и остальными.

— Ты не их декан, Альбус, — недовольно отозвался Гораций.

— Допустим, я что-то упускаю, но для такого преступления, тем не менее, нужен мотив. Нельзя просто наброситься на своего одноклассника с желанием убийства, не имея причины, либо же психического отклонения.

Повисла тишина. Альбус оглядел задумчивые усталые лица, которые сейчас ждали от него чего-то и понял, что никто из них не хочет копаться в этой грязи.

Диппет слишком устал и каждое новое школьное происшествие, коих последние несколько лет становилось все больше, выбивали у него почву из-под ног.

Гораций предпочтет обвинить кого угодно, хоть самого Альбуса, только бы не объяснять родителям своих подопечных, в чем их обвиняют.

Мисс Шерман настолько испугана и взбудоражена видом Тома, что мыслить здраво просто не способна.

Гэри Грей совершенно не заинтересован в поисках истины, потому что для него все ученики на одно лицо — проходимцы и будущие преступники.

Оставалась надежда только на Галатею.

— Я хочу отметить, Альбус, — подала голос Мэррифоут и деловито поправила рукава своего шерстяного жакета, — что у меня есть причина подозревать Хельмута в применение темной магии. Конечно, это не объясняет его мотивы, но ты упомянул о психическом отклонении, а темная магия, как известно, туманит разум. К тому же, мальчик учился в Дурмстранге в один из самых сложных его годов.

— Вот как?

— Именно так. На моем уроке, когда мы изучали искусство дуэлей, мистер Розье воспользовался отвратительным заклинанием, которое однажды использовал его отец. Я была поражена его вопиющей наглостью и не сразу отметила, что это заклинание не должно было оказать такого эффекта. В ту минуту я не придала этому большого смысла, но затем задумалась о том, кто в тот момент был ближе всего к Тому и знал темную магию, кроме мистера Розье. Оставался лишь мистер Фальк. Он стоял за спиной Тома и мог воспользоваться моментом. Но к сожалению, это лишь догадки и доказательств у меня нет, потому что проверять его палочку сейчас уже слишком поздно.

— И тем не менее, — высоко произнес Слизнорт, — вы назначили наказание моему мальчику?

— Ваш мальчик — несносный и избалованный молодой человек, Гораций! Наказание он заслужил.

— А что же Реджинальд Лестрейндж? Он мог быть к этому причастен? — резко спросил Дамблдор, и Слизнорт бросил в него раздраженный взгляд, как копье.

— Совершенно исключено, Альбус, — покачала головой Мэррифоут. — Мистер Лестрейндж едва способен удержать в руках палочку. Поразительная бездарность для представителя его семьи, но было бы глупо ему льстить.

Дамблдор благодарно кивнул в ответ на исчерпывающий ответ.

— Я думаю, директор, мотив здесь абсолютно ясен, — раздался медовый голос Слизнорта. Он сверкал глазами так, будто обнаружил алмаз в каминной золе.

— Вот как?

— Да. Мистер Фальк проучился полгода в Дурмстранге и попал под дурное влияние пропаганды Грин-де-Вальда, которая набрала небывалую силу. Он посчитал Тома нечистокровным и решил чужими руками…

— Гораций, это звучит чересчур даже для выходца из Дурмстранга, — прервал его Дамблдор. — К тому же, мне непонятна еще одна вещь. Почему мальчик бежал? Сначала он едва не убил Тома, а затем просто сбежал?

— Это как раз вполне ясно, — качнул головой Диппет. — Когда ситуация стала критической, сознание мистера Розье и мистера Лестрейнджа все же сумело взять контроль над ситуацией. Они начали понимать, что происходит, Империо развалилось, и тогда они повернулись к Хельмуту. Тот осознал, что его раскрыли, испугался и рванул прочь, они же побежали в другую сторону. А дальше… а дальше его находим мы.

— И тем не менее, Армандо, я думаю, что эта ситуация гораздо более сложная. При ближайшем рассмотрении у каждого есть мотив. Виноват может быть любой и мы обязаны допросить…

— Любой? — удивился Диппет и пронзительно взглянул на Дамблдора. — Альбус, прости меня, но мне кажется, ты предлагаешь допросить двух несчастных одиннадцатилетних мальчишек, на которых не далее, как этой ночью, было применено Империо. Может быть, мы еще заставим их пить Веритасерум? Или ты полагаешь, что это они использовали темную магию, применили Империо, а потом хладнокровно убили Хельмута и теперь лгут нам?

— Нет, конечно нет, — вздохнул Дамблдор.

— Или же ты подозреваешь бедного Тома? Что он, по-твоему, специально позволил избить себя практически до смерти, только чтобы обеспечить себе алиби?!

— Нет.

— Вот именно, Альбус. Нет. Такое даже у меня в голове не укладывается, а я повидал многое за время правления этой школой. Да и что уж тут говорить — я немало наслышан и о твоих подвигах во время обучения. Но мы все совершаем ошибки, это понятно.

Дамблдор, несмотря на легкую усмешку Слизнорта и сухой кивок Галатеи, никак не отреагировал на эти слова.

— К тому же, Альбус, в момент смерти мистера Фалька, если я правильно понимаю, ни Том, ни мистер Розье, ни мистер Лестрейндж не находились с ним рядом. Мистер Реддл в принципе был не в состоянии передвигаться, а мистер Лестрейндж и мистер Розье бежали в школу к своему декану.

— Они могли прежде что-то сделать с Хельмутом, потом с Томом, а потом уже…

— Альбус, ты сошел с ума, — пораженно прошептал Гораций. — Я понимаю, твою неприязнь к слизеринцам, учитывая твое гриффиндорское происхождение, но прошу тебя, удержись от необоснованных обвинений хотя бы в адрес детей! Может быть, тогда и я выдвину теорию о том, что это кто-то из маггорожденных гриффиндорцев решил избавиться от чистокровных детей и подставить их?!

— Я прошу прощения, — коротко и холодно ответил Дамблдор и замолк наедине со своими мыслями, сложив на груди руки.

Все замолчали вслед за ним, и никто не хотел принимать решения. Дамблдор чувствовал подвох, но не понимал, в чем он заключается и не мог прицепиться ни к одной детали. Все действительно выглядело настолько складно, что…

Слишком складно.

— Итак, решено, — Диппет хлопнул рукой по столу и тут же закашлялся. — У нас есть три жертвы, один убийца, мотив и некоторые доказательства. Причина смерти… что там? Аллергический приступ? Будем работать с этим, мисс Шерман, но мне нужны от вас подробные исследования по этому вопросу. Проконсультируйтесь, пожалуйста, с Гербертом Бири. Миссис Мэррифоут, я прошу вас очень тщательно проверить всю школу на предмет темной магии вместе с мистером Греем. Возможно, дело глубже, чем нам кажется, и в этом действительно замешан Грин-де-Вальд. Альбус, помоги им, я прошу тебя, ведь ты единственный здесь, кто очень близко был с ним знаком и знает его методы. Мисс Шерман, следите за мальчиком в оба, я не хочу, чтобы это бедное дитя пострадало из-за нашей неосмотрительности в очередной раз. Гораций… я верю, вы сможете все объяснить родителям потерпевших?

Слизнорт при мыслях об этом побледнел, но кивнул уверенно.

— Ну и… Ну и я возьму на себя Министерство, Дурмстранг и школьный совет. Также я прошу пригласить ко мне остальных деканов. Я хочу поговорить с каждым, чтобы они обратили все свое внимание на учеников из других школ и из Дурмстранга в особенности.

Преподаватели покинули кабинет, оставив Диппета в сумрачном раздраженном расположении духа.

Дамблдор, уходивший последним, обернулся. Они скрестили взгляды с Диппетом на одно краткое мгновение, и Альбус, склонив голову, вышел.

Он знал, что думает Диппет. Он думает, что в происходящей сейчас революции, устроенной Грин-де-Вальдом, виноват еще один человек.

Альбус Дамблдор.

В гостиной Слизерина царил траур.

Наверное, чтобы понять всю слизеринскую сущность, нужно посмотреть на их повадки, когда один из них умирает.

Почтить память Ирмы Блэк намеревалась половина факультета. На плотной красивой бумаге с гербовой печатью Блэков были высланы приглашения на похороны. Кто-то мельком пробегался глазами по тексту, кивал и убирал письмо в сумку. Кто-то, прикрыв рукой рот, аккуратно присаживался на близстоящее кресло, пытаясь справится с кошмарной вестью. Кто-то сдержанно плакал, незаметно промакивая слезы шелковым платком, а кто-то показательно рыдал навзрыд, демонстрируя по истине омерзительное качество актерской игры.

Если ранее гостиная Слизерина была похожа на ритуальный зал для жертвоприношений, то теперь она просто превратилась в склеп.

Вокруг витали темно-зеленые ленточки, завиваясь вокруг колон, статуй и кресел. Над камином было растянуто огромное плотное полотно с портретом Ирмы и надписью «R.I.P.» и под ним, на каминной полке, возлежали кроваво-алые розы. Все ходили тише воды, ниже травы, переговаривались шепотом и так, чтобы этого не видел ни один член семьи с фамилией Блэк.

Когда у Королей траур, ты должен скорбеть вместе с ними.

Том бежал из Больничного крыла к вечеру того же дня. Его грызло ощущение незавершенности, потому что ни Натана, ни Реджи он не видел вот уже почти с сутки. Это было очень и очень плохо. Работа Тома еще не была закончена, и он не мог позволить себе выпустить все из-под контроля.

Перебинтованный, бледный, еще больше похудевший, он ввалился в гостиную Слизерина и на миг ему показалось, что он попал в совершенно другой мир.

Ученики, что обычно вальяжно восседали на креслах, диванах, порой курили сигары и трубки, сейчас рассредоточились маленькими группками по всей комнате и говорили столь тихо, что гостиная стала похожа на сонный мирно жужжащий улей, в центре которого сидела Вальбурга.

Она с абсолютно умиротворенным лицом расположилась ровно по центру софы перед камином и читала учебник по чарам. Ее лицо выражало абсолютное ничего, и в каждой черточке виднелось царственное спокойствие. Разве что она была еще больше напомажена и одета с иголочки, — столь безупречно и блистательно, что прочие слизеринки рядом с ней казались разряженными курицами.

Портрет немыслимо худой женщины с очень прямым и тонким носом, степенно улыбаясь, взирал на Вальбургу сверху вниз, но она не поднимала головы и сидела, как приклеенная, скрестив две худые ножки между собой.

Кто-то тронул Тома за локоть, он дернулся слишком резко и взмахнул руками, защищаясь.

— Том, это я! — прошептала Друэлла, прячась за ближайшей мраморной статуей от чужих глаз.

Она глянула на Тома с состраданием, окинула взглядом его страшную худобу, виднеющиеся кое-где бинты и последствия приема самых разнообразных зелий. В ее красивых глазах скользнуло понимание, и она сурово нахмурилась. Это выглядело очень мило.

— Том, мама Вальбурги умерла при родах вчера ночью, похороны состоятся завтра ранним утром в родовом поместье Блэков. Все, кто приглашен, уезжают завтра на рассвете. А ты, пожалуйста, уйди в свою комнату и не выходи, пока все не утихнет.

Она ускользнула очень быстро, оставив Тома наедине со сказанным.

Он ошеломленно посмотрел на Вальбургу. Ее мать умерла?..

Если это так, то все, что он мог сейчас испытывать к этой черноволосой девочке, заточенной в свой непроглядный траурный наряд — восхищение. Том не видал в своей жизни человека, который столь искусно мог бы скрывать свои эмоции. А Том знал, что они есть. Он кожей их чувствовал.

Взгляды некоторых слизеринцев обратились на него, пока он бесстыже пялился на Вальбургу, жужжание в гостиной стало громче и раздраженней, и Том поспешил ретироваться.

У дверей его спальни стояла невысокая фигурка с зачесанным в грустный хвостик волосами. Том приблизился ближе и прищурился.

— Эйлин?

Она повернулась к нему. Как всегда одетая в бедняцкую мешковатую одежду, как будто специально подобранную так, чтобы сделать Эйлин еще страшнее. Ее черные, слишком густые брови расслабленно покоились на угловатом личике, руки опущены, взгляд отрешен. Она всегда была немного странной, как будто блуждала по пустошам своего сознания, безо всякого желания интересоваться реальным миром.

Эйлин снова взглянула на его дверь.

— Все умирают, — тягуче произнесла она, словно бредила. — Так грустно.

Затем наклонила голову, коротко, как птичка, вздохнула и сказала:

— Том Марволо Реддл, да?..

Том замер. Что-то такое было в ее голосе, что Том сердцем почуял — ее нельзя сейчас трогать. Нужно просто чуть-чуть подождать.

— Я слышала такое имя однажды.

— Слышала? — выдохнул Том.

Сколько часов он потратил в поисках фамилии Реддл! Нигде, ни в одном справочнике не было даже крохотного упоминания, словно Том был единственным и первым представителем своей семьи, словно его просто придумали.

Он сделал по направлению к Эйлин крохотный шажок и вновь замер, глядя на девочку черными затаенными глазами.

— Ну да, — Эйлин наконец повернулась к нему и улыбнулась, хотя никому сейчас на Слизерине улыбаться не разрешалось. — Слышала. Марволо — редкое имя, довольно старинное. Так звали одного из Мраксов.

Тома будто ледяной водой окатили, даже усталость куда-то делась.

— Мраксы? Одна из тех фамилий из Справочника Чистокровных?

— Да, — со знанием дела кивнула Эйлин. — Марволо Мракс. Мама говорила, что они были очень влиятельными. Правда потом окончательно сошли с ума и даже перестали отправлять своих детей в Хогвартс, потому что здесь учатся грязнокровки. Кажется, они даже потомки самих Певереллов…

Певереллов?.. Что-то такое говорила и Дорея про Чарлуса Поттера.

Том ожидал продолжения, но Эйлин лишь блаженно улыбнулась и, следуя своим непонятным мотивам, без слов ушла в общую гостиную. Том оглянулся на проем, в котором виднелась зеленая зала, отделяющая его от драгоценного портрета, что вел в Хогвартс, а значит, и в библиотеку, вздохнул и приказал себе ждать.

 

Быть Блэк очень сложно.

У тебя нет ни выходных, ни каникул, ни отпусков. Ты несешь величие своей семьи на собственных плечах и сотни твоих предков внимательно наблюдают за тобой с портретов, книжных страниц и золотых орденов, пожалованных Министерством. Любая ошибка — непростительна, ведь ты отвечаешь не только за себя, а за все, что создавалось веками.

Мама всегда говорила, что первые двенадцать-тринадцать лет ты живешь в долг. Купаешься в золоте, учишься у лучших учителей, танцуешь на балах, улыбаешься глупым старым тетушкам… а потом наступает день твоей помолвки, и ты перестаешь быть собой. Ты становишься будущим достоянием семьи, и нет ничего плохого в том, чтобы перестать быть Вальбургой, но стать наследной Блэк.

Еще мама говорила, что родиться Блэк — это великий дар. Иногда Вальбурге казалось, что Ирма Крэбб была большей Блэк, чем она сама.

Сейчас Вальбурга шла в туалет девочек на первом этаже. Тонкие ножки в черных чулках быстро-быстро передвигались, раз-два, раз-два. На лице спокойное величественное выражение, а голова гордо поднята, словно сегодня не день перед похоронами, а день коронации.

Находиться в гостиной становилось все невыносимей, все косились на нее, пялились, думая, что она не видит, перемывали кости ей и ее семье, но никто — ни один из них! — не подошел к ней и не попытался утешить. Сухие слова соболезнования, произносимые приторно-светским голосом — вот, что доставалось Вальбурге. Зато Альфард, конечно, в заботе почти купался!

Единственное, что раздражало Вальбургу еще больше, так это шепотки о случившемся с каким-то там немцем. Все это казалось ей настолько глупым, настолько бессмысленным… Какая разница, кто умер в одну ночь с Ирмой Блэк? Никто, кроме нее, не имеет значения. Никто!

Вальбурга почти всхлипнула, но когтистая лапа словно сомкнулась на горле, и слезы на время отступили. Она держалась из последних сил, хоть ей и очень хотелось поступить, как обычной глупой маггловке. Не рисовать себе новое лицо пудрами и тушью, не подбирать глупую одежду, ведь все вокруг пялятся, и нужно соответствовать. А просто зайти в туалет, закрыться в кабинке и, взобравшись с ногами на унитаз и поджав колени к подбородку, горько расплакаться, пока все торчат на каком-нибудь особо важном уроке. Так ведь поступают обычные девчонки?

Но нельзя.

Никак нельзя.

Однажды она уже сделала это. Ей было одиннадцать и перед своим первым отъездом в школу она узнала об измене отца. Как она поняла позже, какой-то там по счету. Тогда она стойко вытерпела поездку на Хогвартс-экспрессе, кошмарные лодки, распределение, на котором она не почувствовала и толики волнения, так как знала все наперед.

А на следующий день просто не выдержала.

Сбежала с третьего урока, коим были Заклинания, заперлась в туалете и разрыдалась навзрыд. Слизнорт, конечно, было невероятно обеспокоен, но Вальбурга клятвенно пообещала, что подобного более не повторится и что в этот раз она просто чувствовала себя дурно. Сказала, что готова принести Обет, лишь бы только он ничего не сообщал ее родителям о проступке, и Слизнорт тут же смилостивился, поблескивая милосердными глазами.

Тогда Вальбурга позволила себе оступиться, но поклялась, что больше никогда не предаст своих принципов и не будет слабой.

Вальбурга толкнула дверь туалета и задохнулась дымом.

Первый этаж был ближе всего к подземельям и дальше всего от преподавательских комнат, так что все кому не лень курили в этом туалете все, что могло гореть.

Вальбурга изящно помахала перед собой ручкой туда-сюда и сжала челюсти до желваков.

Кэрроу, Яксли, Селвин.

Они уставились на нее, как хищные ястребицы. У всех троих в пальцах зажаты мундштуки с сигаретами, на лицах застыли пошлые улыбки, какие бывают при обсуждении горяченьких сплетен, вокруг разбросаны косметички с помадами, карандашами и кисточками вперемешку с остатками белого порошка. Зайди сюда Грей, и их бы вышвырнули из Хогвартса в течение пары секунд.

«Какого черта вы улыбаетесь, глупые курицы?! Моя мать умерла!» — хотелось выкрикнуть Вальбурге, но она промолчала.

Не дело метать бисер перед свиньями.

Тем же шагом, не сгибая спины, она проследовала к свободной кабинке, зашла внутрь и повесила на крючок сумку. А затем замерла, глупо уставившись на унитазное сиденье.

В туалете стало очень тихо и никто не знал, что делать дальше.

Миранда Яксли была с шестого курса, Селвин и Кэрроу — с пятого. У них было преимущество перед Вальбургой в возрасте, но не в происхождении. А еще сейчас на Слизерине был траур, и его нельзя было нарушать. Формально.

Вальбурга слышала, как они, почти не стараясь подавить запоздалые смешки, быстро собирают свои вещи, распихивая их по карманам и сумкам, оправляют одежду и, смеясь уже почти в голос, выходят.

Только вот…

— Эй, девочки! — Моника МакМиллан, наконец сделав свои дела, вылетела из крайней кабинки. О том, что здесь Вальбурга, она и понятия не имела. — Девочки, давайте после похорон ко мне? Выпьем, пригласим мальчишек? Матери все равно не будет до вечера… И так придется пялиться на то, как хоронят эту воблу. Не удивлюсь, если ее муж сам же ее и потравил. Она такая худосочная, на что там встать может? И Вальбурга вся в нее, неудивительно, что она еще не помолвлена.

Пока она тараторила, Вальбурга мстительно представляла себе, какие страшные сейчас лица делают ее подруги, а эту глупая, глупая дура не обращает на них никакого внимания.

Но последнее…

Еще не помолвлена.

Это было больнее всего. Удар под дых.

Судя по образовавшейся тишине, МакМиллан о чем-то догадалась.

Вальбурга развернулась, медленно потянула на себя дверь, чуть посторонилась и уставилась снизу вверх прямо в глаза Монике. Та была очень красивой, с длинными смоляными тугими локонами, выразительным телом, которое не нуждалось ни в диетах, ни в коррекции, но при этом немного… туповатой.

Моника во все глаза смотрела на Вальбургу, Вальбурга смотрела в ответ.

Страх в ланьих глазах Моники рос, и был прекрасно понятен. Конечно, у нее было некоторое прикрытие в виде тетушки Мелании Блэк, в девичестве МакМиллан, но этого было недостаточно.

Вальбурга глубоко вздохнула, закинула одеревеневшими руками сумку на плечо и прошествовала мимо четырех старшекурсниц, которые как по волшебству спали лицом. Мелисса попыталась ее окликнуть, даже протянула вперед свою наманикюренную ручку, но Вальбурга лишь хлопнула дверью и вышла.

А ведь этих куриц еще называют крутой четверкой или «Четыре М».

Моника, Мелисса, Миранда и Мелина.

Сучки.

Они ей еще ответят.

 

Остаток дня Вальбурга, официально освобожденная от уроков, просидела у себя в спальне, глядя на свое отражение в зеркале пустыми уставшими глазами. Кикимер бродил вокруг нее, подставлял кружку с чаем и тарелку с салатами, забирал грязную посуду, расчесывал волосы, а она все сидела и не могла выдавить из себя ни слезинки.

Страшно хотела плакать, но просто не могла. Кажется, она так долго запрещала себе это делать, что все слезы высохли.

Утром, когда над замком еще висела черная гнетущая мгла, в дверь комнаты постучались. За Вальбургой приехали и она, подхватив сумку, предусмотрительно собранную Кикимером вышла. Замок спал, в гостиной не было ни единой души, за исключением портрета Ирмы, которая все также улыбалась, словно сама еще не знала о своей смерти, но Вальбурга все равно шла с высоко поднятой головой. Будто несправедливо обвиненный преступник на эшафот.

В дом на Площади Гриммо она прибыла через три часа.

Карета приземлилась точнехонько у лестницы, ведущий к главному входу, рессоры скрипнули, и Кикимер, спрыгнувший с козел, немедленно распахнул дверцу, подавая своей хозяйке руку. Вальбурга изящно спустилась по ступенькам, поправила шляпку с черной сеткой и с тоской взглянула на высившийся над нею особняк.

Она любила это мрачное благородное место, но именно сегодня, в чернеющих перед Вальбургой проемах окон, замерла такая невыносимая тоска, что хотелось бежать без оглядки прочь, сквозь дремлющий Лондон прямиком через мост над серой Темзой.

Через пять минут она уже была наверху, в кабинете своего отца. Задержалась лишь в коридоре, пока портреты выражали ей соболезнования и восхищались ее выдержкой, а она благосклонно кивала им с сухой улыбкой. Скоро, очень-очень скоро здесь появится еще один портрет, и это, может быть, хоть немного примирит Вальбургу с действительностью.

«Неужели во мне есть столько сил?» — думала она, поднимаясь по крученой, обитой ковром лестнице.

Выходит, есть.

Дверь в кабинет отца была приоткрыта, и тонкая золоченая полоска света косо падала в коридор. Вальбурга стоял во тьме и не могла заставить себя коснуться двери, потому что эта дурацкая полоска света казалась ей раскаленной стеной пламени.

Томительно медленно, затаив дыхание, Вальбурга подняла руку, чтобы постучаться.

Нельзя входить к отцу без стука, тем более сейчас, когда в этом гнетущем, скованном холодом поместье они с ним остались вдвоем. Больше не будет слышно ни шуршания пышных юбок, ни колкого цокота каблучков, ни скрипящего едкого голоса матери, воспитывающего домовиков…

— Вальбурга! — отец распахнул дверь, прежде чем она донесла до нее руку, и свет золотом пролился на ее антрацитовое платье и ослепил ее.

Поллукс заключил дочь в короткие сухие объятия, затем кивнул на софу у стены, и девочка бесшумно опустилась на нее, уложив сумку рядом.

В кабинете повсюду горели свечи и лампады, вереница шкафов крепостной стеной окружала комнату, и стройные ряды книг глядели на Вальбургу сквозь матовое стекло. Ковры, ковры, ковры… Все старинное, мягкое, темно-зеленое, окраплённое оранжевым теплым светом. Самое живое и светлое место во всем особняке.

Вальбурга полагала, что отец будет говорить о матери, об устройстве похорон и о том, какую речь она должна будет зачитать над могилой Ирмы, но отец все рылся в своих бумагах и искал что-то.

Он был невероятно молод, моложе всех учителей в Хогвартсе. Каштановые кудри до плеч, мягкие благородные черты лица и тонкие губы, которыми он улыбался домовиками, перед тем как выпороть их за неуслужливость. У него был очень капризный и эгоистичный нрав, но Поллукс был человеком дела и уже сейчас, в свои двадцать семь неполных лет за глотку держал Министерство Магии. Он был одним из тех, благодаря кому этот дурак Фоули до сих пор держался на посту Министра, несмотря на свое бездарное правление. Но Блэкам были выгодны все, кто не был против Грин-де-Вальда.

Тонкие холеные пальцы Поллукса споро и уверенно перебирали пергаментные листы на рабочем столе, волосы свесились, так что не было видно лица, и из-под расстегнутых рукавов белоснежной рубашки виднелась светлая благородная кожа.

Наконец Поллукс что-то обнаружил. С невероятным энтузиазмом он выудил из аккуратной стопки одинокий, сложенный вдвое лист и протянул его Вальбурге. Та взяла его кончиками пальцев, чтобы не помять, и, развернув, внимательно прочитала.

Пальцы одеревенели.

В груди разлился жар, где-то в горле скрутился тугой комок и начал разбухать, да так, что Вальбурга и слова сказать не могла. Она просто молча смотрела перед собой, и буквы подергивались поволокой. Так же, как и вчера за завтраком в Большом Зале.

— Что это, papá? — наконец выдавила она, и поняла, что голос все-таки подвел ее. — П-помолвка?

Поллукс кивнул. Его глаза излучали веселье, будто он только что заключил очень-очень важную сделку.

— С Орионом Блэком? Моя помолвка? Но ему же девять! — она не повышала голоса, но в конце концов он сам завибрировал, и слова бритвой разрезали холодный воздух.

— Я ожидал этого вопроса, — кивнул Поллукс без тени раздражения.

Так непривычно для него…

А затем он сделал то, чего Вальбурга и ждать не могла.

Он подошел, сел перед ней на корточки и обхватил ее руки своими повыше локтей. Вопреки всему Вальбурге стало страшно. Если отец пошел на такой жест, то какова же его цена?

— Вальбурга, милая, — проникновенно сказал Поллукс, и ее потрясло то, как ласково зазвучал его голос. — Я очень-очень тебя люблю. Я не говорил тебе этого ранее, но поверь, это так. Ты удивительная. Ты истинная Блэк. Ты носишь свою фамилию по праву, как никто. Ты воплощаешь в себе все идеалы нашей семьи, все наши порядки и принципы, все, ради чего Блэки веками проливали кровь. И ни Лестрейнджи, ни Кэрроу, ни какие-то там, — его губы брезгливо поджались, — Малфои не достойны тебя. Я не хочу отпускать тебя из семьи и не могу этого сделать. Я хочу, чтобы ты осталась с нами, осталась собой, осталась Блэк.

Вальбурга сидела, чуть дыша, чувствуя, как на шее затягивается невидимая петля.

С отцом она общалась очень редко. Он никогда не говорил ей таких слов. Мог изредка улыбнуться, если случайно замечал за завтраком ее взгляд, пока тянулся к сахарнице из-за газеты. Или мог обронить скупую похвалу за ее безупречные оценки, натыкаясь на нее в коридоре во время каникул. Но так он с ней не говорил никогда.

А сейчас…

— Но, papá, свадьба будет устроена только после совершеннолетия. К тому моменту мне будет двадцать один! Это… это…

— Вальбурга, — бархатно протянул он. — Поверь, я понимаю твое смятение как никто другой. Я и сам вступил в брак с женщиной, что была старше меня. Но я хочу кое-что рассказать тебе об Орионе, — Поллукс поднялся, отошел к своему креслу и сел, закинув одну ногу за другую. На его холеной руке сверкнул черный бриллиант. — На днях я навещал Арктуруса. Мы обговорили с ним все условия помолвки и пришли к выводу, что его сын — отличный вариант. Орион — очень приятный и милый юноша. Умен, образован, вежлив, но, к сожалению, совершенно… совершенно… — он потер пальцы, подбирая слово, — бесхребетен. — Слово щелкнуло, как хлыст.

— И что в этом хорошего?

— Дослушай, Вальбурга. Итак, рассчитывать на то, что Орион сможет быть достойной заменой своему отцу, не приходится. К сожалению, все самые лучшие качества Арктуруса вероятнее всего умрут вместе с ним. Мелания так и не смогла подарить ему достойного наследника, тем более странно, что они остановились на двух детях. Если выдать за Ориона какую-нибудь Дороти Флинт, она просто раздавит его. Подчинит. А вместе с тем, другие семьи тоже не дремлют. Каждый, Вальбурга, — каждый! — Поллукс поднял вверх палец, — спит и видит, как кто-нибудь из нас оступится. Поэтому таким образом мы убиваем сразу двух боггартов. Ты остаешься в семье и сохраняешь свою власть, власть Блэков, а Орион будет достойно пристроен.

Вальбурга молча смотрела на отца, на то, как ярко блестели его глаза, будто он сорвал куш, и хотела удушиться.

— И еще… — Поллукс улыбнулся. — Если Орион поведет себя неправильно, если чем-то обидит тебя… только скажи мне. Мы отравим его или… В общем, что-нибудь придумаем!

— Но… — Вальбурга попробовала применить последний аргумент. — Как же я буду рожать? В двадцать один год!

— Ну что за глупости! Великобритания давно переросла все эти глупые старомодные обычаи. Нет ничего страшного в припозднившихся родах. Американцы, например, считают этот возраст не таким уж и поздним даже для замужества.

— Как ты можешь сравнивать обычаи нашей страны с американскими! — пораженно воскликнула Вальбурга.

Лицо Поллукса дернулось и вмиг переменилось. Улыбка выветрилась из его взгляда, словно ее сдуло порывом воздуха. Он поднялся, и жгучее раздражение наполнило его до самых глаз.

— Все. Хватит, — его голос хлестнул. — Так было всегда. Брак по расчету — разумная и верная идея. Родители гораздо мудрее своих детей и вправе выбрать им будущего партнера. Ты всегда была так уважительна, так безупречно послушна и умна, что я просто не понимаю, что сейчас с тобой происходит. Я женился, как велели мои родители, и уже в тринадцать лет у меня появилась ты, но я не роптал!

— И поэтому ты изменял матери всю свою жизнь?!

Она не хотела кричать. Правда, не хотела. Но ком в горле внезапно сжался, а затем лопнул во все стороны, и крик вырвался из нее, не способный уже поместиться внутри.

Поллукс застыл.

Он смотрел на Вальбургу, на маленькую худую девочку со сжатыми кулачками, что стояла сейчас перед ним, чуть ссутулившись. Она вся напрягалась, будто хищная птица перед атакой, злость выкрасила ее лицо красными пятнами и что-то воинственное проступало в высоких скулах и сжатых губах.

Тем более неожиданным стало то, что отец, вместо того чтобы разозлиться еще сильнее, наоборот воссиял и даже, кажется, посмотрел на дочь с гордостью.

— Вальбурга, — очень тихо и медленно начал он, аккуратно приближаясь к ней, как к взбесившемуся зверю, не переставая вдохновленно улыбаться. — Мы женились с твоей матерью по договору. Она прекрасно понимала, что выйти за Блэка, будучи представительницей семьи Крэбб, невероятная удача для нее. Впрочем, ни о какой удаче речи не шло. Мы, честно говоря, тогда были не в лучшем своем положении и нуждались в деньгах. Отец Ирмы же предлагал просто невероятную, сказочную сумму приданного за дочь. Переговоров фактически не было, все решилось в считанный час, и бумага была подписана. Но твоя мать, тем не менее, была очень умной женщиной. Она прекрасно понимала, что она может себе позволить, а что нет, и относилась к моим… э-м-м… хобби… разумно. Все-таки оказаться в браке в тринадцать лет не так уж и легко, Бурга. А ведь я мужчина, и мне нужно время от времени…

Он замялся, пытаясь подобрать слова, достойные ушей своей тринадцатилетней дочери. Вальбурга смотрела холодно и безучастно.

— Она любила тебя? — вдруг тихо спросила она.

Поллукс удивленно пожал плечами, поразмыслил о чем-то и честно ответил:

— Она так говорила.

В этот момент он выглядел ребенком, который пытался вспомнить, как выглядела его самая старая игрушка.

На этом конфликт был исчерпан.

Вальбурга сдержанно поблагодарила отца за устроенную помолвку, извинилась за свое отвратительное поведение и неподобающие вопросы, а он, в свою очередь, добродушно покачал головой, но было видно, что его разум уже занят иными вопросами. Возможно, он подсчитывал деньги, которые только что сэкономил. Ведь, если Вальбурга выйдет замуж за троюродного брата, ее приданное будет номинальным — оно все равно останется в семье.

Уже стоя на пороге отцовского кабинета, Вальбурга услышала, как он окликнул ее.

— Милая, похороны состоятся послезавтра в восемь утра, я полагаю тебе хватит одного дня, чтобы уладить вопрос с портным и выучить речь. Ее я приказал оставить в твоей комнате, Кикимер позаботится об этом. И… ты не привезла с собой Друэллу?

— Нет. Рождество ведь только через два месяца.

— Хм, и правда. Ну что же, это неважно, она узнает позже.

— Узнает что?

— Мы окончательно утвердились в своем решении, за кого из семьи выдать Друэллу. Это будет Альфард, — рассеянно пояснил Поллукс, задумчиво листая толстый переплетенный документ.

Вальбурга лишь вскинула брови и вышла, бесшумно притворив за собой дверь. Беспорядка и шума отец не терпел.

Значит, юной Друэлле достанется молодой богатый наследник основной ветви рода Блэк, а Вальбурге — сомнительное счастье быть нянькой собственному малолетнему братцу.

Вот уж чудеса.

 

Вальбурга прошла в свои спальни, Кикимер тащил ее сумку следом.

Ее спальни на Гриммо и на Слизерине были идентичны. Вальбурга очень привязывалась к вещам, так что несколько мешочков с золотом для Слизнорта, и команда волшебников сотворила в подземельях Хогвартса самую настоящую копию ее лондонских покоев. Директор Диппет смотрел на это, конечно же, сквозь пальцы. Он слишком уважал семью Блэков и Поллукса в особенности, ведь тот, как глава Департамента международного магического сотрудничества, не раз помогал Хогвартсу в межшкольных соревнованиях, конференциях и прочем поддержании международного статуса. Наверняка и сейчас, ему придется улаживать шумиху из-за мертвого немца.

Вальбурга рухнула на кровать прямо в одежде и уставилась в потолок, на котором была расписана фреска с изображением битвы Годрика Гриффиндора и Салазара Слизерина. Томительно медленно и как-то очень по-родному тикали настенные часы. Еще чуть-чуть, и они начнут бить девять утра — время завтрака.

Вальбурга обвела глазами комнату, с ненавистью посмотрела в зеркало на свое уставшее лицо в обрамлении растрепавшихся волос, закрыла глаза и тихонько выдохнула.

Как же это утомительно — быть Блэк.

Все-все-все лгут тебе. Что ни слово — новая ложь или оговорка. Даже семья, даже отец.

Все, что он рассказал — просто очередная фальшивая правда. Такая, когда рассказывают слушающему все детали, а про самое важное будто случайно умалчивают. Но Вальбурга знала правду настоящую. Ту самую неприглядную, дурную правду, из которой состоит весь чистокровный мир. Каждый на Слизерине не преминул поведать ей историю ее собственного рождения. Шепотки о столь раннем ребенке крутились вокруг нее, как пчелы около меда, и все считали своим долгом уколоть ее побольнее.

Вальбурга знала, что ее отец, несдержанный в своих желаниях и рано повзрослевший просто… просто… в общем, ее мать забеременела еще в школе, когда ей было четырнадцать. Этого, конечно, никто не ожидал, ведь возраст был ранний даже по старым меркам, и учителя были ошарашены вестью.

Такого позора семья Крэбб вынести бы не смогла. Кто бы взял в жены порченную дочь? Аборт был совершенно невозможен, так как Ирма до последнего скрывала содеянное. То ли боялась, то ли любила Поллукса. Ну а когда все стало известно, слишком многие прознали о том, кто отец ребенка, и отступать было некуда.

В любом случае, отец Ирмы, узнав о внуке, среагировал мгновенно и предложил Блэкам просто баснословную сумму за скоропостижный брак, которая тогда действительно была кстати. Говорят, Поллукс сопротивлялся изо всех сил, но Сигнус был суров и велел сыну отвечать за свои поступки. Так и сыграли свадьбу.

А затем родилась Вальбурга. Случайный, никому не нужный, нежеланный ребенок, чья жизнь целиком и полностью была построена на той горе золота, что Крэббы предложили за сохранение чести своей дочери.

Вальбурга перевернулась лицом вниз, уткнулась в подушку и замотала головой.

Что бы сейчас ей сказала мама? Что бы она посоветовала?

Любила ли она отца хоть когда-нибудь? Была ли верна ему?

Но Ирма безмолвно хранила все свои секреты и научила тому же дочь. Теперь уже никто и никогда не узнает, о чем она думала и что чувствовала, рожая третьего ребенка от человека, который никогда ее не любил и более не желал.

За это Вальбурга иногда ненавидела Альфарда, как только старшая сестра может ненавидеть младшего брата.

Альфард был рожден по согласию. Семье Блэк нужен был наследник, и как только Поллукс узнал от колдомедиков, что у него родится сын, он почти воспарил от счастья. Даже начал замечать свою жену и интересоваться ее жизнью, но этого все равно не хватило надолго.

Как только Альфард был рожден, Ирма с Вальбургой были немедленно позабыты. Именно поэтому, как считала Вальбурга, ее брат рос таким наглым, изнеженным и беспечным. Он во многом был похож на своего отце, в том числе и внешностью, и каждый раз когда она видела его в Хогвартсе за общим столом, ее передергивало.

Она столько трудилась, чтобы ее начали уважать, а этому непослушному мальчишке стоило лишь широко улыбнуться, и он получал все.

Рядом раздалось сухое покашливание, очень-очень тихое, почти испуганное. Вальбурга выпутала голову из простыней, посмотрела вбок и уставилась на встревоженного Кикимера. Он стоял прямо у ее кровати с двумя подносами в руках, его уши обеспокоенно обвисли, и узкие грустные глаза внимательно смотрели на хозяйку, да так, словно в душу заглядывали.

На одном подносе — чайная пара и блюдце с джемом, на втором — тонкий желтоватый конверт.

— Что это?

— Чай, моя госпожа. Все, как вы любите, с чабрецом и ложкой молока.

— Я спрашиваю, что это такое, — Вальбурга повелительно указала на конверт.

— Письмо от вашей матери, — тоненько проговорил Кикимер и испуганно склонился.

Воцарились тишина. Вальбурга смотрела на поднос с конвертом, как на привидение, и внутри нее гулко и дико билось сердце. Мать нашла способ передать ей весточку даже с того света, и оттого было одновременно страшно и любопытно до дрожи.

Вальбурга отмахнулась от чая, аккуратно, будто прикасаясь к миражу, подцепила пальчиками конверт за верхние уголки и прочитала:

«Вальбурге».

Такой красивый летящий почерк.

Ирма почти никогда так не писала раньше, потому что отец не терпел огрехов в письме. Он считал, что буквы должны идти ряд за рядом и никаких тебе выбивающихся хвостиков и прыжков. У Вальбурги был даже отдельный учитель по каллиграфии.

Облизнув губы, Вальбурга начала медленно распечатывать конверт, ломая сургутную заколдованную печать.

— Не уходи, — коротко и тихо бросила она Кикимеру, что собирался покинуть комнату.

Домовик замер, пораженный оказанным ему доверием, да так и застыл у двери с поднятой рукой, боясь дышать и шевелиться.

«Вальбурга,

Я чувствую, как твой второй брат ворочается внутри меня. Его рождение уже близко, и я уверена, что не переживу третьих родов. Лекари говорили об этом отцу, но он посчитал, что у нас должен быть еще один наследник, если с Альфардом что-то случится. Я люблю этого малыша, но я знаю, что он станет причиной моей смерти.

Но я прошу — не вини отца. Ты знаешь, он все равно не станет слушать, но он понадобится тебе, особенно сейчас.

Долгие годы я взращивала в Поллуксе мысль о том, чтобы выдать тебя за члена нашей семьи. Это было нелегко, но я думаю, что я справилась. Ты была удивительным образцом прилежности и безупречного поведения, так что это было несложно.

Мысль о том, что ты достанешься какому-то мужчине лишь в качестве роженицы для его будущих наследников, была мне невыносима. Я родилась в семье Крэбб и не могла бы желать лучшей участи, что была у меня, но ты — чистокровная Блэк. А потому у тебя есть шанс прожить эту жизнь не в тени мужа, а по своему усмотрению.

Я люблю тебя, Вальбурга, я отдала бы за тебя все.

Я прошу тебя зачитать речь над моей могилой, как того хочет отец и впредь слушаться его во всем. А также прошу тебя присмотреть за Альфардом, чтобы он не стал таким, каким стал Поллукс.

Удачи тебе, моя принцесса, и знай, что я никогда не жалела о твоем рождении, чтобы ни говорили тебе злые языки, а тебе, как Блэк, придется еще не раз услышать их речи.

С любовью, твоя mamá».

Письмо закончилось.

Кикимер смотрел на Вальбургу во все глаза, готовый в любую минуту сорваться, чтобы исполнить любое ее поручение, даже если придется отрубить себе обе руки. От важности момента его даже пробивала дрожь, от чего чайничек с подносом на его трясущейся руке тихонько позвякивали.

А Вальбурга все сидела на кровати, опустив ноги в черных туфельках на пушистый ковер и смотрела перед собой. Письмо мялось в ее пальцах, но от него исходило такое невероятное тепло, что Вальбурга просто не могла его отпустить, ей хотелось гладить его, перечитывать, вдыхать запах духов, что впитался в бумагу.

Мама желала ее рождения.

Она любила ее.

И это была ее воля не выдавать Вальбургу за пределы семьи. Ее воля, а не воля отца.

— Разожги камин, Кикимер. Немедленно, — велела Вальбурга, и ее лицо вновь обрело выражение, будто в восковую фигуру вдохнули жизнь. Не осталось лишь на нем радости и надежды, будто кто-то опустил задвижку и тепло перестало проникать от сердца к глазам.

Через полминуты в камине плескался огонь, и большая темная комната окрасилась задорными всполохами. Часы начали бить девять, и под этот почти торжественный и суровый бой Вальбурга подошла к камину, медленно поднесла к губам бумагу и поцеловала ее. А потом швырнула в огонь, и пергамент утонул в пламени, как в плещущихся волнах.

Она долго смотрела на то, как пламенеет и сгорает письмо матери, как оно обращается черным пеплом, смешивается с золой и исчезает, похороненное в своей огненной гробнице.

Никто не должен был увидеть его, особенно отец.

Ну а материнские слова… материнские слова она сохранит внутри.

Под самым сердцем.

 

Мелко моросило, и небо полнилось тучами. Тучи нависали черными глыбами с самого неба и казались такими тяжелыми, будто вот-вот упадут вниз на землю. Повсюду виднелся размокший, подтаявший снег, пожухлая трава и грязь.

Грязь, грязь, грязь.

Везде эта проклятая грязь.

Ирму хоронили в закрытом роскошном гробу, и какой-то дурацкий министерский работник в черной мантии опускал его сейчас в яму. У него было дряблое седое лицо, шикарная шерстяная мантия с блестящими нашивками и переливающийся значок какого-то там отдела. Вальбурге все это было совершенно неинтересно, все утро она чувствовала подступающую тошноту и представляла, как же они все оскорбятся, если ее вырвет прямо сейчас, на лакированные ботинки отца.

Сотни одинаково безразличных лживых лиц обступили яму со всех сторон и смотрели на то, как медленно и плавно мать Вальбурги Блэк опускается в землю. Поллукс в черном пальто под магическом зонтом стоял прямо перед ямой, глядел перед собой цепким внимательным взглядом, будто отсчитывал миллиметры между деревянными боками и земляными краями, и не шевелился, заложив руки в карманы. Он ждал, когда придет время бросить горсть земли на лакированную именованную крышку и это был, наверное, единственный момент в его жизни, когда он готов был запачкаться.

Свою речь, вызубренную до онемения в губах, Вальбурга зачитала с полчаса назад красивым звучным голосом, не проронив ни слезинки и ни разу не сбившись. Торжественный довольный взгляд Поллукса стал ей наградой, но на него Вальбурге стало наплевать. Она никогда не знала отца, не понимала его и чувствовала к нему чуть больше тепла, чем к Мелиссе Кэрроу. После смерти матери она оказалась по одну сторону баррикад, а он — по другую, и сейчас между ними словно повисла прозрачная стена, через которую все видно, но которую нельзя разбить.

Время от времени глаза Вальбурги возвращались к Альфарду, что стоял у могилы матери в окружении родни и все время плакал. Крупные слезы катились по его лицу из распухших глаз, воротник рубашки неправильно торчал из-под пальто, но никто ему и слова не говорил, ведь у мальчика горе.

Тряпка.

Мать просила приглядеть за братом, и Вальбурга намерена была исполнить ее последнюю волю, пусть и придется переступать через себя снова и снова.

Гроб, увитый алыми розами, с глухим ударом толкнулся о дно. Поллукс наклонился, бросил комья сырой, слипшейся земли вниз, а затем принялся аккуратно вытирать пальцы салфеткой. Все ждали команды, и как только Поллукс развернулся и зашагал прочь, тут же начали расходиться следом, разбегаясь вокруг, словно муравьи.

Пространство пустело, а Вальбурга все стояла у могилы матери, пока кроме нее больше никого не осталось. Она глядела вниз, на то, как яму забрасывают землей и не думала совершенно ни о чем. Прохладный мелкий дождь умел плакать, а сама она все никак не могла выразить то, что крутилось внутри сокрушительным ураганом.

Рядом раздались шаги, и Дорея Блэк, — конечно же, это была она! — встала по правую сторону от племянницы. Она безмолвствовала, просто смотрела вместе с Вальбургой перед собой и делила ее горе на двоих. Ирма Блэк, по сути, была ей никем, но ее сочувствие тем не менее казалось искренним. Ее полные красивые руки в черных перчатках соединились у груди в прочный замок, и кажется, Дорея даже что-то тихо шептала темными губами, высказывая за Вальбургу ту боль, что ей было не дано объяснить.

Вальбурга так не умела.

Всегда завидовала невероятной, огромной и милосердной душе Дореи, но никогда не признавалась себе в этом.

Она была глубоко и безотчетно влюблена в Дорею, как только может быть влюблена в кого-то детская отчаявшаяся душа. В детстве она любовалась ею издалека. Ее плавными танцующими движениями, грациозными наклонами головы, улыбкой, такой глубокой и чувственной, словно Дорее и вовсе не нужны были никакие слова, чтобы говорить. Вальбурга следила за тетушкой, вслушивалась в ее слова, в ее волшебный умиротворенный голос, смотрела, как дивно она танцует на балах с кавалерами, как смеется им, как берет их за руки, как она умна, образованна и удивительно понятлива… и в какой-то момент это дикая невысказанная любовь переросла внутри Вальбурги в ненависть.

За то, что Дорея, всегда уделявшая Альфарду столько внимания, порой забывала Вальбурге хотя бы улыбнуться. За то, что она никогда не пыталась завести с нею беседу. За то, что она не любила Вальбургу так же сильно, как та любила ее.

Ненависть всколыхнулась в Вальбурге вновь, но она лишь прикрыла глаза и наклонила вниз голову, чтобы не видеть этих ненавистных рук в черных перчатках и эту круглую шляпку с сеткой, прикрывающей ресницы и взгляд, полный беспокойства.

Дорея что-то почувствовала, но не посмела дотронуться до племянницы, а потом и вовсе ушла.

В Вальбурге никогда не было ничего по-настоящему страшного, но отчего-то люди избегали ее. Никто не видел в ней того пугливого пушистого зверька, что иногда показывался в ее глазах, а затем прятался прочь. Лишь мать и Кикимер были с ними знакомы.

Вальбурга положила на свежую землю алую розу, прошептала короткое, задушенное «люблю» и ушла.

Теперь здесь не осталось никого.

Мокрый противный снег падал вниз на одинокую, оставленную всеми могилу, ветер свистел, взметая с земли позабытые упавшие цветы и трепыхал огромный тяжелый венок на постаменте. Еще через секунду из земли начали вырастать тяжелые, угловатые камни, образуя сначала каменную арку, затем тоннель, а под конец овальный склеп с резными статуями по краям и длинными витиеватыми символами. Камни соединились, образую монолитную стену, и заперли Ирму внутри фамильного склепа, чтобы и после смерти она не смогла сбежать.

Такова участь каждого, кто носит фамилию Блэк.

Чтобы понять всю слизеринскую сущность, нужно посмотреть на их повадки, когда один из них умирает.

Проходят краткие мгновения после своей смерти, и ты остаешься один.

И больше никого нет рядом.

 

Десятки людей, привыкших одной рукой ломать хребты неугодным, а другой промакивать губы салфеткой после изысканного ужина, разбрелись сейчас по огромному поместью Блэков, что оставалось заброшенным довольно долгое время.

Когда-то Блэки имели привычку жить здесь, но потом их стало слишком много, а как известно, в одном прайде не может быть двух львов. Все расселились кто куда, поместье опустело, и лишь отряды домовиков временами штурмовали его, наводя порядок и причиняя чистоту.

Вальбурга бывала здесь лишь однажды, когда отец устраивал им с Альфардом экскурсию. Он говорил, что Блэкшир отойдет его наследнику в тот момент, когда наследник будет этого достоин. О том, что наследник обязан быть старшим, Поллукс не уточнял.

В тот раз шаги Вальбурги разносились во все стороны по мраморному полу, и было что-то тоскливое и мучительное в том, чтобы наблюдать великий богатый дом без хозяев. Он глазел на Вальбургу пустыми портретами и незаполненными шкафами, как пес смотрит на дверь, через которую ушел хозяин. Вальбурга однажды хрупко спросила отца, почему они больше не живут здесь, но тот лишь фыркнул и ответил, что не станет прозябать все свое время в лесах, как какой-то кентавр, когда может с довольством и удобством жить в центре Лондона.

После похорон матери приглашенные гости переступили впервые за многие годы порог массивного Блэкшира. Вытянутые и строгие, похожие на черных галок в своих траурных одеждах, они переговаривались, наполняя ошалевший от такого события дом грубым клекотом и редкими вспышками сдержанного смеха.

Вальбурга бродила среди гостей, кивала и принимала соболезнования. Время от времени ее втягивали в бессмысленные беседы, похожие одна на одну, которые она стойко выдерживала, не запоминая в общем и целом ни одну из них.

Сюда явились в буквальном смысле все, и вечер больше походил на званый костюмированный ужин, в котором гости соревновались, кто моднее оденется. «Четыре М» полным составом заняли дальний диван у разожженного камина и с совершенно серьезными лицами обсуждали, у кого из слизеринцев-сокурсников «какой размер». Вальбурга не слышала их беседы, но Кикимер неустанно докладывал ей все подробности происходящего из каждого уголка этого дома, иногда позволяя себе даже высказать собственное мнение, с которым Вальбурга очень часто была согласна.

Здесь не было только самых маленьких, тех, кому еще не исполнилось хотя бы пятнадцати, зато, как редкие всполохи в задымленном небе, проскакивали гриффиндорцы. На них опасливо и неприязненно глазели, но в первую очередь они оставались чистокровными и только потом — обладателями красно-золотых нашивок.

Вальбурга наблюдала, как Чарлус Поттер танцует от одной женской компании к другой, неуклонно приближаясь к Мелиссе Кэрроу самым обходным из возможных путей. Происходящее было для него не более, чем развлечением, и Вальбурга была бы уверена, что он успел зажать какую-нибудь очарованную девушку в туалете, если бы ни Кикимер, который зорко за всеми следил.

Чарлус бросил короткий, едва заметный взгляд вбок, Вальбурга тут же последовала за ним, и приметила Дорею. Даже сейчас ей удавалось улыбаться так, что это выглядело не оскорбительно или вульгарно, а печально и нежно. Ее глаза блуждали по зале, и Вальбурга знала, что раз за разом они возвращаются к Чарлусу.

А потом он сделал это.

Подошел к Мелиссе, склонился к ней на грани дозволенного и что-то проговорил, отчего ее безмозглые подружки пришли в щенячий восторг и вылупились на него, как простушки на короля, млея и вздыхая. Это не могло укрыться от взгляда Дореи, и та боль, что полыхнула в ее глазах всего на миг, окрасила и без того черный мир Вальбурги в кромешную тьму. Ее всю перевернуло изнутри оттого, как этот гриффиндорский нахал смеет обходиться с ее тетушкой, и пусть это было совсем не ее дело, бездействовать она больше не могла.

Она пошла вперед, как баркас сквозь волны, тихо цокая маленькими каблучками, и группы людей расступались перед ней, почтительно склоняя головы. В этот момент что-то шевельнулось в душе Вальбурги, что-то черное и злорадное. Они могли ненавидеть ее, презирать или клеветать, говорить гадости за ее спиной о ее собственной матери на ее собственных похоронах, но они все равно подчинялись ей. Так что последние несколько футов она прошла, представляя гостей домовиками.

Она подошла к Чарлусу, требовательно посмотрела на него своими черными глазами, и «четверка» тут же схлынула прочь, утекая от Вальбурги, как вода во время отлива. Чарлус приподнял брови, усмехнулся и наклонил голову, и Вальбургу от макушки до пальчиков ног затопило глупое девчоночье восхищение. Внутри всколыхнулось что-то взволнованное и обожательное, а в следующую секунду Вальбурга безжалостно придушила это чувство.

— Зачем ты делаешь это? — спросила она требовательно и прямо, как ребенок, не желающий отдавать конфеты другим.

— Делаю что? — невозмутимо уточнил Поттер, и его лицо подернулось бахвальством.

— Издеваешься над моей тетушкой. Ты ненавидишь всех Блэк?

Чарлус шутливо надул губы, потом наклонился вниз и просто сказал:

— Нет. Ты, например, мне нравишься.

Это было совершенно неожиданно, нелепо и слишком откровенно. Так типично по-гриффиндорски.

— Что?..

Чарлус отклонился назад, приподнялся на носочках и потянулся. Затем засунул руки в карманы сюртука и со скучающим видом уставился на гигантскую люстру, от которой во все стороны расходились лучи света.

— Это правда, — наконец сказал он, обращаясь к люстре. — На самом деле. Ты мне нравишься.

Он снова совершил этот свой подлый прием, уронив на Вальбургу неожиданный и сокрушительный взгляд и заговорил:

— Ты нравишься мне потому, что мы с тобой похожи. Мы придерживаемся своих убеждений, просто мы по разные стороны баррикад. Я осуждаю и презираю чистокровные обычаи, поэтому я на Гриффиндоре и открыто выказываю свою позицию. Ты обожаешь и лелеешь чистокровные обычаи, поэтому ты на Слизерине и порицаешь каждого за малейшее нарушение традиций. А Дорея… где-то по середине. Сидит на двух стульях, и думает, что так будет всегда. Она поддерживает мои взгляды, но использует твое поведение. Разве это не лицемерно?

У Чарлуса был мучительно вкрадчивый голос, кошачьи повадки и совершенно нечеловеческая гибкость движений, будто воздух был для него какой-то иной субстанцией, в которой он плавал туда-сюда. Слушать его было тяжело тем более потому, что серьезные вещи он говорил с такой интонацией, что хотелось отчаянно краснеть, но Вальбурга не могла позволить себе быть маггловкой, вздыхающей по красивым богатым мальчикам. Не говоря уже о том, что у нее был жених.

Пока она раздумывала над ответом, Чарлус ушел.

Просто закончил свою речь, обезоруживающе улыбнулся, пожал плечами и ушел.

Это было настолько нагло и неожиданно, что ей понадобилось время, прежде чем она вновь вернулась в реальный мир и смогла собрать в кулак всю свою презрительную ненависть. Только вот нападать было уже не на кого.

Она оглянулась, наткнулась на внимательный задумчивый взгляд Мелиссы и выпустила всю свою ненависть прямо в нее. Мелисса отвернулась с едва заметной усмешкой, будто ничего и не было, и Вальбурга осталась в одиночестве стоять у камина. Вокруг нее образовалась почтительная пустота, мужчины ушли наверх обсуждать вместе с Поллуксом политику, женщины остались внизу ворковать о мужьях, дочерях и их помолвках, а старшекурсники таинственным образом рассосались из зала куда-то в смежные комнаты, предпочитая не попадаться Вальбурге на глаза. Наверное, опять устроят что-нибудь омерзительное прямо в ее доме.

Альфард ютился о юбки Дореи, оглядывал гостей мрачным непримиримым взглядом и кажется забыл о том, что у него есть сестра. Это Вальбургу добило, и она сделала то, что всегда использовала для успокоения с самых малых лет и за что ее частенько ругала мать. Спустилась в кухню.

Здесь было дымно и до того жарко, что всегда коченеющие руки согрелись за считанные минуты. Домовики хлопотали у печей и столов и, ими, как водится, руководил глава домовых эльфов Блэковского семейства — Ронки. Он был очень стар, со внушительными узкими ушами и весьма характерным брезгливо-надменным взглядом. Он был чем-то вроде надсмотрщика рабов, только и сам приходился рабом своим хозяевам. Ронки, кажется, был братом дедушки Кикимера и исправно следил за тем, чтобы любимые господа всегда были хорошо обслужены и присмотрены.

Сейчас он раздавал хлесткие указания и орудовал целым штатом кастрюль и сковородок, что мельтешили повсюду, чудом не врезаясь друг в дружку. Столы, заставленные шедеврами кулинарии, манили к себе ароматами и запахами, но ни один домовик и подумать не смел, чтобы притронуться к такому.

Заприметив Вальбургу, Ронки вспыхнул узкими глазами, поплыл немного мерзкой подобострастной улыбкой и замахал тонкими ручками:

— Госпожа Вальбурга! Прочь, прочь, прочь, Рикель! Курди, немедленно освободи стол и протри лавку! Госпожа желает чего-нибудь?

Вальбурга покорно опустилась на убранное место, прямо у одной из печей, и теплый воздух уютно обнял ее за плечи. Домовики всегда были ей преданны, искренни, честны. Они не предавали, не лгали в своей рабской любви, от них не жди удара в спину. Поэтому Вальбурга обожала спускаться сюда, когда становилось совсем худо, и глядеть на то, как вислоухие существа снуют туда-сюда. На то, как расторопно и споро у них выходит обращаться с домашней утварью и пищей.

— Чашку чая, Ронки, — тихо сказала Вальбурга, на старый эльф расслышал ее в этой переполошенной кухне, и маленькая молодая эльфийка через считанные секунды поставила перед девочкой чайную пару из костяного фарфора.

Она пыталась заглянуть Вальбурге в глаза, но Ронки мигом отогнал ее прочь и всех эльфов в придачу, и юная Блэк с облегчением погрузилась в спокойствие, грея ладони о нагретые бока миниатюрной чашки и смотря, как плещется и искрит огонь, облизывая чугунные стенки котелка.

Слава Мерлину, что есть хоть одно место в доме, где ее будут искать в самую последнюю очередь, и она надеялась, что пока кому-то придет в голову прийти сюда, ее боль хотя бы чуточку стихнет.

 

Проводы Ирмы Блэк закончились после ланча, гости успешно были рассажены по каретам, и сейчас начиналось самое пикантное и ненавистное — время пятичасового чая.

Время, когда под тонкий фарфоровый звон чашек о блюдца вершатся судьбы и заключаются сделки с дьяволом.

В библиотеке домовики разожгли камин, начистили серебро и уже расставили сервиз. Мужчины удалились в кабинет вести деловые беседы в дыму сигар, а дамы семейства Блэк, вдоволь наговорившись с подружками, заняли удобные диванчики, подняли носики и приготовили зубки. Потрепать своих собственных кузин и сестер за холку — дело святое.

Дорея сидела на софе подле матери и механически поднимала руку с чайной чашечкой вверх-вниз. Справа в кресле нежилась Кассиопея, беспечно наматывая светлый локон на холеный палец. Урсула Блэк умостила свое старческое тело в блестящих черных одеждах напротив и уставилась на Дорею с самой загадочной из своих улыбок.

Ужасно старая, морщинистая и согбенная, она хранила на лице степенное выражение, и ее впавшие глаза глядели то туда, то сюда, подмечая самое сокровенное. Лукреция с матерью пытались ухаживать за Урсулой, но та отмахивалась от них, как от мух, поглаживая высохшими пальцами набалдашник своей трости. Одной Вальбурги не было здесь, но Урсула прекратила всяческое обсуждение ее отсутствия, сказав, что невозможно от девочки, потерявшей мать, требовать послушания так скоро.

— Итак, Дорея, милая, — Урсула причмокнула бесцветными губами, когда первая кружка была кончена, — я уверена, что ты уже готова назвать дату своей свадьбы с чудесным Чарльзом?

Дорея кротко вздохнула. Бабушка, когда нужно, могла быть елейно-обходительной, но чаще всего она брала гиппогрифа за клюв обеими руками. Не изменила себе и сейчас.

— Бабушка, говорить о свадьбе рано. Даже помолвка не анонсирована.

— Конечно, это не укрылось от моего внимания, милая, — появившийся из ниоткуда домовик долил чай в кружку Урсулы, и она отвлеклась, — но я полагаю, нынешние порядки допускают подобное… Только скажи, и мы дадим объявление газетчикам. Они будут счастливы опубликовать это.

— Бабушка, мне ведь еще нет и двадцати, в наше время нет нужды так торопиться с браком.

Лицо Урсулы сжалось, и чайная чашечка звякнула о блюдце чуть громче, чем следовало.

Если бы все зависело только от нее, в этом мире никогда бы и ничего бы не менялось.

Никто не смел шевелиться, и только Виолетта Блэк нервно постукивала пальцами по подлокотнику, искоса глядя на дочь.

— Ты что же, и вовсе не намереваешься вступать в брак, Дорея? — мягонько и почти беспечно поинтересовалась Урсула.

Эта фраза вызвала определенное оживление, и сдавленные охи посыпались со всех сторон. Дорея распрямила плечи и строго взглянула на бабушку.

— Я говорила не об этом, бабушка. Я всего лишь хотела сказать, что время еще есть.

— Время или надежда? — елейно поинтересовалась Урсула.

— Я всего лишь не желаю давить на Чарлуса, — сдалась Дорея.

— Мужчинам нельзя давать время на размышления, дорогая! — Урсула воинственно отставила чашку прочь и наклонилась вперед, так что ее тяжелый сверкающий кулон качнулся, ловя в себе отблески света. — Посмотри на своих сестер, Дорея. Кассиопея была помолвлена с мужем уже на четвертом курсе, Лукреция оказала честь Игнатиусу и того раньше! Женщины нашего круга и рода не могут позволить себе роскошь одиночества… Сколько мужчин слали письма твоему отцу? И ты отказала всем!

— Я также не считаю, бабушка, что женщины нашего рода могут позволить себе роскошь выбрать неверно, — парировала Дорея.

Урсула взглянула на нее благодушно.

— Мне нравится слышать это от тебя, Дорея, но ты не можешь не понимать, что еще пара сезонов, и на тебя перестанут обращать внимание. Скоро свет увидит юную прекрасную Вальбургу, а затем и Друэллу. Медлить нельзя.

Взгляды стали сочувственными, и язвительная жалость ядовитым облаком окутала Дорею со всех сторон. Особенно старалась Лукреция, у которой на лице была написана непредвзятая гордость за свои «достижения».

— Мне не нужно новое внимание, мне достаточно внимания уже мне оказанного.

— Тогда не бойся поделиться со мной, Дорея. Скажи, к чему такая отсрочка?

— Чарлус, как ты знаешь, принадлежит Гриффиндору. Он нуждается в особом подходе и я не говорю о деньгах.

— И мы смирились с его гриффиндорским настоящим, дорогая. Смирились ради тебя, — «ну да, как же, с таким-то состоянием!» — Но может быть, ты говоришь нам о том, что Чарлус и вовсе не намерен заключать с тобой союза, и все это — лишь мучительные мечты юного разбитого сердца?

— Бабушка! — воскликнула Дорея, чувствуя, как неумолимо начинает пунцоветь. — Когда это ты стала таким романтиком?

— Глупости, Дорея. Я все еще помню, как сложна и противоречива молодость. Я вижу твои опасения и понимаю, что мне пора помочь тебе, как я помогла твоим сестрам и теткам. Я направлю сову Эдварду Поттеру сегодня же после чая, и мы обговорим…

— Что?!

Дорея вскочила.

Урсула раздраженно и остро взглянула на нее. Виолетта быстро положила руку поверх руки дочери и едва шевеля губами прошептала ей немедленно сесть. Позвякивание фарфора смолкло, и сухой треск поленьев был похож на звук ломающегося терпения Урсулы. Никто и никогда не смел перечить строгой старомодной вдове покойного Финеаса Найджелуса, а Дорея посмела.

Дорея посмотрела на мать, затем на бабушку, после чего встала, расправляя плечи и поднимая голову, словно расцветающая на рассвете лилия, и строго взглянула на родных.

— Я не позволю тебе, бабушка, выставить меня посмешищем ни в глазах Чарлуса Поттера, ни в глазах его семьи. Наша помолвка — не достояние общественности. Если мы пожелаем умолчать о ней или же отложить ее на неопределенный срок, это будет наше решение и даже не думай о том, чтобы просто так вторгаться в мою жизнь и писать его отцу!

— Дорея! — полузадушенно воскликнула Виолетта, пытаясь удержать дочь за локоть.

— Ах, оставь, mamá!

Она стремительно вышла из библиотеки, оставив семью в глубоко потрясенном состоянии. Как же она сейчас завидовала безупречной Вальбурге, которой никакого труда не составляло следовать этим идиотским традициями хотя бы потому, что она действительно верила в них.

 

Дорея летела вперед по огромному жуткому поместью Блэков и чувствовала его стены со всех сторон. Куда не поверни, на тебя смотрит какой-то портрет, какая-то древняя ваза, подаренная Блэкам самим Мерлином или фреска в полстены, на которой волшебники убивают магглов с одухотворенными лицами. Это было невыносимо. Словно каждый чертов камень наблюдает за тобой и куда бы ты ни пошел, это будет доложено, рассказано и донесено.

Дорея вылетела в крайний коридор третьего этажа, левая стенка которого была буквально исполосована высокими окнами, так что свет лился отовсюду, и замерла.

Они стояли у самых подоконников, улыбались и, кажется, нежничали, делая это настолько напоказ, что Дорея от ярости задохнулась. Поттер поднял голову, улыбнулся ей и отвернулся прочь. Мелисса даже головы не повернула.

Невероятно!

Дорея рванулась к ним, пронеслась несколько метров, а затем остановилась так резко, что мир качнулся перед глазами.

— Тебе не идет черный, Мелисса, — выпалила она первое, что пришло в голову, как бы глупо это ни прозвучало.

— Да, — кивнула она и вкусно улыбнулась. — Ведь это твоя привилегия. Впрочем, мне кажется, вам надо поговорить.

После чего она поднялась и ушла, оставив Дорею в полном замешательстве от своего столь скорого ухода.

— Не вини ее, — вздохнул Чарлус. — Мелиссе не просто мириться с решением семьи. Она просто находит поддержку в определенных вещах.

Он глянул на нее этим своим намекающим прищуренным взглядом, будто и не было бесконечно долгих месяцев, когда они не разговаривали, когда Чарлус Поттер делал вид, что Дорея Блэк — не более, чем мошка, раздавленная о его туфлю.

— С решением семьи? — переспросила Дорея, ошарашенная звуком его голоса и тем, что ее вообще так взволновал факт их беседы.

— Ну да. Отец велел ей продолжать род и хранить чистоту крови. Ты же знаешь этих Кэрроу… Они будут похуже вас. Так что она выйдет за Герберта, как только получит диплом. А то и раньше, — безмятежно проговорил Поттер, глядя прямо Дорее в глаза. Забираясь ей в самую душу.

— За родного брата?!

Чарлус продолжал улыбаться, обнимая глазами лицо Дореи, и, кажется, его здорово забавляло ее удивление.

— Да, — кивнул он. — За родного брата.

Дорея вздрогнула, отступила на шаг, затем почти рухнула на тафту, оперевшись на руку Чарлуса. Они не касались друг друга так давно, что прикосновение это, пусть и через черную перчатку, показалось ей жутко интимным, и она совсем разволновалась, не смея смотреть ему в глаза.

— Но это безумие.

— Отчего же? — иронично спросил Чарлус. — Это наши традиции.

Дорея вскинула на него глаза, чтобы вновь наткнуться на невыносимую насмешку на лице человека, которые столькое время был ей самым близким другом.

— Не понимаю, чему ты удивляешься, Дорея. Ты согласилась с ними еще два года назад, разве не помнишь?

Она сжала зубы.

Она никогда и не забывала.

Им было по пятнадцать, они вместе взрослели с самых детских лет, вместе сплетничали о родителях и одноклассниках, вместе начали впервые влюбляться. Все казалось решенным, родители тихо шушукались из-за угла, несколько недовольно, но вполне благосклонно. А потом Чарлус приехал к ним домой на рождественских каникулах, и домовиха оставила их одних в спальне Дореи. Она просто отошла за чаем по велению хозяйки, а Чарлус взял и поцеловал Дорею прямо в губы. Поцеловал с этой своей смешливой улыбкой на лице, с подвижным, почти детским любопытством. Наверное, на этом нужно было остановиться, но они не смогли.

Стало так волнительно жарко и ласково, руки Чарлуса оказались совершенно невероятными, и Дорея задохнулась от страсти. Она не могла бы сказать точно, первая ли она стянула с него рубашку, или же Чарлус обнажил ее плечи, расправляясь с платьем. И надо же было такому случиться — именно в этот момент Виолетта Блэк вошла в комнату дочери.

Разразился жуткий скандал.

Отец устроил выволочку им обоим, выпорол домовиху за то, что оставила госпожу наедине с мужчиной, а потом задал тот самый страшный вопрос. Он поставил перед собой дрожащую от страха, плачущую дочь, указал на Чарлуса и спросил, сделал ли это Поттер по обоюдному согласию или же он принудил Дорею.

Она знала, что должна была ответить.

Но она не смогла.

Только не отцу, только не в присутствии матери с ее наполненными ужасом глазами.

— Разве это не теплое воспоминание? — прошептал Поттер, наклоняясь к ней так низко, как минуту назад к Мелиссе. — Воспоминание о сожженных мостах?

Дорея отпрянула от него.

— Зачем тогда нужно был подтверждать помолвку?

— Я не подтверждал, — фыркнул он. — Мать подтвердила. Я сказал ей, что не собираюсь прожить всю свою жизнь с трусливой лживой предательницей, а она решила, что сможет нас помирить. Но ты ведь поняла это, Дорея? Иначе бы уже давно объявила обо всем официально... Твоя бабушка это любит. Писать обо всем официально, — язвительно добавил он.

Дорея сглотнула.

Тогда, два года назад, Урсула предлагала потопить Поттеров, дав интервью во все газеты о несносном поведении Чарлуса. Сейчас все это позабылось и перестало казаться таким существенным, но в то время Чарлус оказался в опале у собственной семьи. Они не желали дурной славы, ведь она бы повредила работе Эдварда Поттера. Так что он, весьма либеральный волшебник, устроил Чарлусу настоящее рабство на несколько месяцев. Поттер жил под строжайшим наблюдением семьи и профессоров, почти без денег и возможности покинуть Хогвартс без слежки. Гэри Грей стегал его за малейшую провинность и низкие оценки.

Все это должно быть было невыносимо для пятнадцатилетнего подростка.

— Ты никогда не простишь меня? — спросила Дорея с простой человеческой искренностью.

Чарлус сморгнул, отклонился, и его лицо впервые за долгие месяцы наконец стало серьезным.

— Мы были друзьями, Чарлус. Но я — женщина, ты должен понимать, что это многое меняет. Такое пятно на репутации могло бы разрушить всю мою жизнь. Моя семья…

Чарлус вздохнул, присел перед ней на корточки, пронзительно глядя снизу вверх, и улыбка вновь вернулась на его лицо.

— Даже сейчас, Дорея, ты не можешь просто извиниться. Ты ищешь оправдания и ты находишь их, только бы не признавать то, что ты — другая. Я не свяжу свою жизнь с лицемерной женщиной. Это я могу сказать наверняка. Даже если мне придется порвать все связи со своей семьей. Поэтому нет — я не могу простить того, кто о прощении даже не просит. Пойми же это.

Дорея смотрела на него жалко, но не могла заставить себя говорить. Так же, как и два года назад.

— Выходит, ничего не изменилось, — сказал Поттер, не переставая улыбаться. — Удачи тебе, Дорея.

Он ушел, а Дорею до сих пор мелко трясло, словно внутри нее боролись две совершенно разные по характеру женщины, и она никак не могла понять, которая же из них права.

— Браки бывают основаны на разных вещах, Дорея, — голос Урсулы раздался от дальней колонны и разнесся волной по всему коридору. Дорея вздрогнула и затравленно повернула голову на звук. Бабушка шла к ней медленной степенной походкой и улыбалась. — Бывает, они основаны деньгах и статусе, бывает, и на любви. Но без честности ни одному из них не выжить.

Дорея поднялась, чтобы помочь бабушке опуститься на тафту и села рядом.

— Ты всегда была честна с дедушкой? — тихо спросила Дорея.

— Конечно, дорогая. Я, конечно, могла отсрочить какую-то новость и преподать ее в немного ином свете, но…

Дорея улыбнулась, взглянула на хитрые морщины Урсулы и почувствовала странную необъяснимую любовь к этой противоречивой удивительной женщине, бывшей ее настоящей преданной семьей. Любовь затопила ее с головой, да так, что захотелось немедленно поведать бабушке все-все-все свои секреты и сомнения.

— Но я всегда была на его стороне, Дорея, — уже совершенно серьезно сказала Урсула. — Каждую минуту. А он был на моей. Я могла умолчать о тратах на платья или о том, что я иронизировала по поводу его матери на приеме, могла обвинить его собаку в том, что она разбила ненавистную мне вазу… столько глупых обыденных мелочей, о которых он, конечно же, прекрасно знал, — она улыбнулась. — Но я никогда не действовала за его спиной и никогда не отказывалась от содеянного в порыве трусости. Если бы Финеас застал меня с окровавленным ножом над телом человека, которого я не убивала и я сказала бы ему, что я невиновна, он поверил бы мне без единого сомнения.

Дорея улыбнулась, с сомнением качнув головой. Урсула взглянула на нее, хмыкнула:

— Не веришь мне?

— Не очень бабушка. Вернее, не верю, что ты была бы невиновна.

— Как грубо, — притворно возмутилась Урсула. — Впрочем, у тебя не должно быть совершенно никаких сомнений. Ведь если бы я действительна была виновна в убийстве, мне бы не пришлось самой обмакивать руки в кровь. Финеас бы позаботился об этом.

Игриво улыбнувшись напоследок, она вальяжно удалилась, легонько постукивая тростью по мягкому ковру. Что бы Урсула не сказала ей сегодня, в одном Дорея могла быть уверена точно. Про убийство вдова Финеаса Блэка не шутила.

…Ноябрь 1938…

После того, как Блэк покинули Хогвартс, школу просто разорвало новостями.

Похороны Ирмы Блэк немедленно отошли на задний план. В конце концов, смерть от родов среди чистокровных была делом обыденным. Зато вовсю обсуждалось происшествие с Хельмутом Фальком, которого почти никто не знал, но слухи появлялись самые невероятные.

Кто-то говорил, что Хельмут отравился ядовитыми парами, кто-то грешил на то, что его задушили дьявольские силки, прочие рассказывали друг другу, что это был сам Грин-де-Вальд, выпивший Оборотное Зелье, и что он серьезно взялся за грязнокровок и начал со Слизерина. А кто-то говорил, что это так называемый Ужас Слизерина выбрался из Тайной Комнаты. Домыслов было так много, что Том затруднялся выбрать те, которые ему нравятся больше.

Он наблюдал за происходящим из-под своей личины пострадавшего и мужественно ходил на уроки, где над ним вздыхали преподаватели, а за спинами шушукались ученики. И лишь один единственный Альбус Дамблдор хранил нейтралитет. Его взгляды опутывали Тома, как ловчие сети, где бы он ни находился — в коридоре по дороге на завтрак, в Большом зале за ужином, у класса Трансфигурации, в библиотеке…

Было в Дамблдоре что-то темное… что-то скрытое.

Он так никому и не рассказал о том, что Том — змееуст. Не заикнулся он об этом и на всех допросах, которые нахлынувшие авроры устроили Реддлу. Реджи и Натана не трогали, и как бы обидно это ни было, Том на самом деле был рад. Натан не был дураком, но от Реджи можно было ожидать всего, что угодно. Дамблдор продолжал улыбаться Тому на уроках холодными глазами и обходительно с ним здороваться при встрече в коридорах школы. Он наблюдал за Томом, как за змеей в аквариуме, и, казалось, ему было наплевать, сколько пауков сожрет эта змея, пока она удовлетворяет его научный интерес.

А потом произошел целый ряд событий, и всем преподавателям стало резко не до того.

Во-первых, как писал Пророк, на первой странице которого двигалось обезображенное ужасом лицо Грегоровича, кто-то вломился в лавку мастера и ограбил его. Что именно было украдено, не сообщалось, но судя по лицу Грегоровича, он был до глубины души поражен происходящим и не мог представить, как будет дальше жить. Дамблдор, прочитав эту новость, и вовсе весь побледнел и загадочно бежал с завтрака.

Во-вторых, в школе, в одном из мужских туалетов на стене появился вырезанный знак — треугольник со вписанной в него окружностью, перечерченной линией напополам и подпись «Ради общего блага». Знак Грин-де-Вальда и его девиз.

В-третьих, — и это было самой ужасной вестью для многих учеников, — по всей Германии в ночь с девятого на десятое ноября произошли зверские погромы, в результате которых тысячи еврейских домов, школ, магазинов, синагог были уничтожены, сожжены и разграблены. Маггловские, а вслед за ними и волшебные газеты тут же именовали эту ночь «Хрустальной» из-за количества разбитых витрин, а в Ежедневном Пророке уже была статья о том, что на некоторых стенах уничтоженных жилищ свастика превращалась в знак Грин-де-Вальда, если воздействовать на нее магией. О том, что имена Гитлер и Геллерт ну очень уж похожи, не говорили теперь только немые, несмотря на то, что первое было вообще-то фамилией. Всю Европу охватил ужас, и лишь нынешний министр магии Гектор Фоули продолжал блеять о том, что Грин-де-Вальд никоим образом не связан с происходящим в мире магглов и что «если они друг друга перебьют на войне, всем станет легче».

За последнюю фразу на Фоули обрушилось массовое общественное порицание, его забросали гнилыми овощами прямо во время интервью и он ретировался в здание Министерства под защитой авроров. Его испуганное трусливое лицо было в Пророке как раз на следующей странице после новости о Грегоровиче.

В результате ученики притащили волшебные радио прямо на завтрак, таскали их за собой по всей школе на уроки, крутили ручки радиостанций и завороженно слушали последние новости из Германии. Некоторые учителя присоединялись к ним прямо на уроках, как например, Флитвик, и вместо изучения новых чар, все изучали политику.

Хогвартс наводнился немыслимым количеством авроров, и все они рыскали по школе и ее предместьям, пытаясь найти следы Грин-де-Вальда, вцепившись в мысль о том, что произошедшее с Хельмутом Фальком — это непременно темный знак, и Грин-де-Вальд наверняка прячется где-нибудь вот прямо тут. Старшекурсникам даже запретили Хогсмид, что, конечно, никому не добавило радости.

Конфликт подогревался еще и тем, что в Хогвартсе уже сейчас присутствовали беженцы из Германии, а большая часть Слизерина в открытую сравнивала евреев и грязнокровок, и с этим совершенно ничего нельзя было поделать. Под конец, когда невесть откуда взялась новость о том, что тех волшебников, кто сумел избежать своей участи в Хрустальную ночь, приютят в Хогвартсе, почти началась война факультетов. Но, слава Мерлину, новость быстро опровергли.

— Общественность находится в полнейшем смятении, на данный момент насчитывается не менее сотни пострадавших волшебников, которых Министерство Магии Великобритании обещало в кратчайшие сроки расселить по территории Англии и Шотландии. Мы опасаемся дальнейшего наплыва беженцев и развития беспорядков, вызываемых Геллертом Грин-де-Вальдом…

Радио затрещало, зафыркало, и Флитвик тут же принялся крутить ручки, настраивая волну.

— …алению, его настоящее местоположение совершенно неизвестно. Министерство Магии разводит руками, Магический Конгресс США, из-под заточения которого Геллерт Грин-де-Вальд бежал несколько лет назад, также не имеет никаких сведений. Совет Колдунов СССР опасается давать любые комментарии, но уверяет, что на территории СССР введен строжайший контроль за всеми приезжими волшебниками и полностью отключена вся трансгрессионная сеть…

— Ничего себе! — выдохнула Друэлла. — Они отключили сеть во всей стране?!

— Это глупо, — прошептал когтевранец Доминик Аббот. — Они же сами не смогут попасть в нужное место, если что-то случится!

— Но ведь есть порталы, — сказал Натан.

— Порталы очень сложно создавать.

— Меньшее из зол, — вздохнул Флитвик.

Он стоял на стуле в центре аудитории, рядом на парте было воздвигнуто радио, как на пьедестал, а ученики сгрудились вокруг него, с ногами залезая на стулья. Натан и Реджи изредка косились на Тома, чье лицо было совершенно невозмутимо, и тут же отворачивались. После известия о Хельмуте, они смотрели на Реддла удивленно, но трогать не смели. Может быть, боялись его, а может быть того, что их раскроют. В любом случае, все трое затаились, в том числе и друг от друга.

— …Мы призываем всех, кто располагает любой информацией о Грин-де-Вальде, отправить нам сову, либо же патронуса, если вы желаете дать устное интервью. Мы гарантируем вашу безопасность и обеспечим вам полное прикрытие согласно программы защиты свидетелей. С вами были «Единое радио» и наша срочная программа новостей. Мы обновляем информацию каждый час, не переклю…

Флитвик щелкнул тумблером, и радио смолкло.

В классе было светло и тихо, пахло нагретым деревом, свежим пергаментом, и где-то под потолком счастливо свиристела залетевшая птичка. День выдался особенно солнечный, небо отливало ярким голубым цветом, от которого слепло в глазах и хотелось просто выбежать на улицу, чтобы с наслаждением вдохнуть полную грудь животворящего воздуха. Мир погружался в новую мировую войну, как тонущий корабль, но здесь, за стенами Хогвартса, в его высоких башнях, старых кабинетах и за партами, истертыми десятками предыдущих поколений, этого не чувствовалось совсем.

— Не бойтесь, — проскрипел Флитвик, оглядывая всполошенных студентов. — Весь мир занят проблемой Грин-де-Вальда, и Хогвартс — самое защищенная школа из всех возможных. Вам ничего не грозит.

Послышались скептические фырканья шармбатонских девушек, угодивших на Когтевран при распределении. Они всегда держались обособленной стайкой, смотрели косо и использовали любую возможность, чтобы недовольно фыркнуть. Их так и прозвали «фыркалками».

— А как Грин-де-Вальд сбежал из тюрьмы? — спросила какая-то когтевранка, и все глаза мигом обернулись к Флитвику.

— Боюсь, этого мы знать не можем.

— Но ведь все это — начало новой войны? Так, сэр? — Доминик настороженно уставился на Флитвика.

— Этого мы также не можем сказать, — замялся гоблин.

— Мои родители помнят, какой была война, — вздохнул Доминик, и все с интересом уставились на него. — Не было ни еды, ни денег, магглы умирали, но им никто не помогал.

— Здесь я не могу с вами согласиться, — покачал вихрастой головой Флитвик. — Тогдашний Министр Магии действительно запрещал любую помощь маггловскому сообществу, но, хочу сказать, немногие послушались его. Маги помогали, чем могли. Предоставляли дома для раненных, деньги, некоторые представлялись докторами и сиделками, чтобы помогать раненным в госпиталях. Конечно, они не могли творить настоящие чудеса, чтобы не выдать себя, но это все же была помощь…

Все притихли. Флитвик горестно оглядел своих учеников, в чьих глазах было много детского любопытства, но совершенно не было понимания того, что их может ждать на самом деле. Так и должно было быть, но Флитвик знал, как изменятся эти взгляды через пару месяцев или лет, и ему становилось от этого больно.

— Как война в мире магглов влияет на наш мир, профессор? — задал вопрос Том, и Флитвик невольно поежился от серьезности голоса этого молодого юноши.

— Эм-м-м… Сложно сказать, мистер Реддл. Магическому сообществу всегда есть чем заняться, благодаря многочисленным молодым магам с огромными амбициями и любовью к темной магии. Однако, могу сказать, что в неспокойные времена магам сложнее скрывать свое присутствие. Некоторые деревни и маленькие города, в которых проживают только волшебники, конечно, остаются вне подозрений, но те кварталы, что расположены в Лондоне, вызывают у магглов множество вопросов, так что департаменты, отвечающие за Статут Секретности, получают очень много работы.

— А что думает Министерство сейчас? Про Грин-де-Вальда? — спросила Друэлла.

— Министерство склоняется к мысли о том, что он опасен, — саркастично молвил Флитвик.

— Но мы снова ничего не будем делать? — Друэлла искренне ужаснулась, а вслед за ней ужаснулись и слизеринцы, не ожидавшие, что Друэлла Розье окажется не на той стороне. Они мигом облепили ее взволнованными взглядами, а Натан что-то тихо зашептал ей на ухо, но она от него только отмахнулась.

— Я надеюсь, что будем, мисс Розье, но боюсь, что я не могу говорить за все Министерство.

Флитвик глянул на Натана безо всяких эмоций, но Том видел неприязнь, мелькнувшую в глазах гоблина. Каждый знал, что сделал отец Натана, чтобы максимально усложнить жизнь всем полукровным расам, об этом ведь трещали все газеты. Но Флитвик, конечно, был слишком благороден, чтобы срывать свою обиду на ребенке и своем ученике.

Прозвенел звонок, все похватали свои сумки и бегом рванули прочь из класса. До теплиц было далеко, а перемены от этого длиннее не становились. Ученические потоки в главном холле смешались и перепутались, но каким-то причудливым образом все разобрались, куда им нужно, и через пару минут холл почти опустел.

Большие ворота отворились прежде, чем слизеринцы к ним подоспели. В огромном прямоугольном проеме стояли двое девушек и мальчик, которого одна из них держала за руку.

— Вальбурга! — через секунду промедления воскликнула Друэлла и побежала навстречу подруге.

Том ждал, что младшая Блэк возмутится, но ее безжизненное лицо даже не дрогнуло, когда Друэлла налетела на нее и по-детски крепко заключила в объятия. Вальбурга механически приобняла ее в ответ. Все они были в черных одеждах, на левой руке Альфарда — траурная повязка. Впрочем, это нисколько не цепляло взгляд, потому что половина Слизерина вынуждена была сейчас носить траур из-за дальнего, но имеющегося родства с Блэками или Крэббами. Даже бедняга Натан ходил с черной лентой, потому что его сестра была обещана Блэкам.

Тома эти истинно английские, но истинно маггловские традиции в чистокровных семьях поражали. Они кичились своим волшебным происхождением, но вели себя, как самая обыкновенная маггловская аристократия, может быть, даже чуть более старомодная.

Дорея потянула Альфарда за собой, благосклонно улыбнулась Друэлле и кивнула Вальбурге. Втроем они прошагали к коридору, ведущему в подземелья, и Том с интересом наблюдал за тремя совершенно разными спинами людей, выросших в одной семье.

Прямая и уверенная в себе — Дореи. Сжатая и напряженная — Вальбурги. Поникшая и ссутулившаяся — Альфарда.

— Пойдем, Том, — шепнула Друэлла. — Пялиться неприлично.

Эгберт только хмыкнул, расслышав это, но после произошедшего в Запретном Лесу к Тому никто не лез. Во-первых, все выпустили пар как следует. Во-вторых, Том теперь был окружен ореолом зловещей тайны, и все, кто участвовал в драке, желали ее разгадать первыми.

В теплицах было как всегда душно и жарко, все мигом покрылись потом под тяжелыми запахнутыми мантиями, а кое-кто раздраженно чихал, ухватив носом пыльцу. Герберт Бири, добродушный пончик с шутливым взглядом и подвижными маленькими глазками, стоял у одной из кадок, заложив руки в необъятные карманы своего одеяния. Он всегда выглядел очень карикатурно и все время улыбался, как будто надышался какими-то испарениями от собственных цветков. Нельзя сказать, что его не любили, но над ним очень часто подшучивали, а Том гадал, чем руководствовался тот, кто брал его на работу.

— Сегодня, — радостно воскликнул Бири и оглядел учеников с неизменной улыбкой королевского шута, — мы изучим растения, из-за которых нам нельзя ходить в Запретный Лес!

Натан рядом с Томом показательно закатил глаза.

После происшествия с немцем каждый урок начинался с какой-нибудь «отвлеченной» темы, которая неизменно сводилась к бесконечной опасности Запретного Леса. Это было особенно забавно, учитывая, что Гэри Грэй частенько водил туда провинившихся старшекурсников в качестве наказания.

— Итак, под этими стеклянными колпаками, — от ткнул в разноцветные растения, действительно огражденные прозрачными куполами, — вы можете увидеть самых опасных представителей Запретного Леса. Они способны вызвать аллергию, шок, потерю сознания и даже… — он выдержал драматическую паузу, а затем радостно воскликнул: — Смерть!

Эмилия Олливандер с зачесанными в куцый хвостик волосами подняла руку. Она выглядела жутко серьезной и совершенно очаровательной.

— Да, мисс Олливандер?

— Профессор, какое из этих растений убило Хельмута Фалька?

Натан склонил голову, давя смешок. Реджинальд дернулся, но взглянув на друга, расслабился и заулыбался, как идиот. Друэлла с неприязнью посмотрела на них, но ничего не сказала. Том только хмыкнул, — похоже его новым «друзьям» нравилось быть причастным к чему-то зловещему и чувствовать себя единственными избранными, кто знает. Это тем больше веселило оттого, что они не знали и половины.

— Мисс Олливандер! — воскликнул Бири. — Я… Я… Мы совсем не об этом говорим! Я хотел лишь предупредить вас об опасности Леса по… по поручению директора!

Когда Бири волновался, он начинал заикаться. И чем страшнее ему было, тем непонятнее становилась его речь.

— То есть, его убило какое-то другое растение? Которого здесь нет? — продолжила допытываться Эмилия.

Ученики всколыхнулись смехом, Бири, кажется, проклял свою работу по меньшей мере дважды. Если бы вопрос задал кто угодно, кроме Эмилии, Том бы заподозрил, что девочка издевается, но она была вполне искренна и невинна в своем любопытстве.

— Мы… мы думаем, что вот это, — он ткнул пальцем наугад в один из колпаков, под которым спиралью заворачивался темно-синий стебель с маленькими пушистыми почками золотистого цвета. Одна из этих почек в ответ на обвинение Бири немедленно лопнула, и золотая пыльца осела на стекле. А затем начала взрываться.

Все тут же завизжали от неожиданности, отпрыгнули прочь от растения, а Бири присел перед ним и начал, поглаживая стекло, разговаривать с обиженной беднягой.

Со стороны стеклянных входных дверей послышался шум, и в теплицу ворвался отряд авроров с перекошенными лицами. Бири взглянул на них удивленно, как на идиотов, и даже не стал ни о чем спрашивать.

— Все ли в порядке, профессор?!

— Более чем, Патрик. Я смотрю, что тогда, что сейчас ты так и не научился справляться со своим страхом перед Травологией?

Авроры стушевались, посмотрели на главу отряда недовольно и ретировались из теплиц под насмешливым взглядом Герберта Бири.

— Дело в том, что они реагируют на резкие движения, — он коротко кивнул на своих разноцветных питомцев. — Поэтому по Запретному Лесу нельзя передвигаться быстро, бежать или прыгать, это лишь провоцирует его обитателей на защитную реакцию.

— Интересно, а как еще можно передвигаться по Запретному Лесу, — пробубнил себе под нос Натан.

— Вы можете знать про дьявольские силки, — продолжил Бири. — Чем больше им сопротивляешься, тем сильнее они сжимают захват. Поэтому лучшей политикой будет просто расслабиться.

Это ожидаемо вызвало волну смеха, и Бири, вопреки всему, заулыбался вместе с учениками.

— Там змея, — вдруг удивленно сказал Реджи и ткнул пальцем в темный плесневелый угол, где росла высокая мшистая трава.

— Что? — удивился Бири.

— Я видел змею. Кто-нибудь еще видел?

Все насторожились, девчонки попятились, а Бири с палочкой наперевес отправился осматривать провинившийся угол.

— Здесь ничего нет, мистер Лестрейндж, — озадаченно сказал он.

— Но я видел…

— Реджи, прекрати, — тут же зашептал Натан. — Не выставляй нас идиотами-слизеринцами, которые боятся змей!

Том хмыкнул и, скрываясь за кашлем, еле слышно шепнул в ладонь команду уходить.

Игра продолжалась.

 

Вальбурга сидела перед трюмо в своей спальне и вялой рукой наносила пудру на скулы. У нее совершенно не осталось сил бороться с этим миром после всего произошедшего и, наверное, если бы не преданный Кикимер, она бы уже давно сошла с ума и ее бы увезли в Мунго в истерическом припадке или похуже того.

— Вы читали газеты, госпожа? — с наигранной радостью молвил Кикимер, который стоял на стульчике за спиной Вальбурги и укладывал ей волосы.

— Конечно, Кикимер.

— Как вы думаете, что было украдено у мастера Грегоровича, госпожа?

— Бузинная палочка, я полагаю.

Кикимер очень искренне изобразил изумление, чем вызвал у Вальбурги подобие улыбки. Блэки первыми посетили Грегоровича после того, как он заявил об обладании Бузинной палочкой, но мастер оказался хитер. Он подсунул им подделку под нос, после чего был высмеян. Сейчас же, как понимала Вальбурга, он просто обхитрил их, не желая делиться.

— А что же с этими маггловскими погромами, госпожа?

— Приятно видеть, как магглы упрощают нам работу.

Кикимер закончил с волосами хозяйки, убрал стульчик и склонился в поклоне. Он, конечно, был не одним из обыкновенных жалких домовиков, а потому ходил не в тряпках, а во вполне приличной и даже почти новой атласной простыни, что придавало ему веса в глазах своей семьи.

— Может быть, чаю, госпожа?

Вальбурга посмотрела на его согбенную спину, отставила пудреницу и совершенно внезапно спросила:

— Ты знаешь, что mamá написала в своем письме?

Кикимер от удивления даже поднял ушастую голову и испуганно притих.

— Конечно же, нет, госпожа.

— Она написала, что любила меня, — сжатым, спружиненным голосом сказала Вальбурга.

Кикимер позабыл про манеры, разогнулся и с искренним удивлением сказал:

— Конечно же, госпожа Ирма любила госпожу Вальбургу.

Блэк уставилась на него во все глаза.

— Откуда ты знаешь? Тринадцать лет она молчала и только в своей предсмертной записке сказала мне это! — упрек в голосе Вальбурги раздулся от подступающих слез.

— Когда госпожа Ирма была на сносях, — тихо, будто по секрету зашептал Кикимер, чуть-чуть наклоняясь к хозяйке, — она каждую ночь читала госпоже Вальбурге книгу сказок. Господин Поллукс не должен был этого видеть. Он считал, что это разбалует будущего наследника, если это будет мальчик, поэтому госпожа Ирма дожидалась, когда он отойдет ко сну.

— Но как ты можешь знать об этом?..

— Кикимеру рассказывала его мать, а матушка Кикимера приглядывала за госпожой Ирмой с тех самых пор, как она стала называться госпожой Блэк. Кикимер не лжет! Кикимер клянется, что говорит правду! — он, кажется, почти оскорбился ее недоверием.

Вальбурга посмотрела на него, затем также шепотом спросила:

— Но почему она никогда не говорила мне об этом? Почему никогда не читала сказок, когда я родилась?

Кикимер поежился, проникновенно посмотрел на хозяйку, а когда заговорил, его голос зазвучал ласково:

— Госпожа Ирма хотела вырастить сильную и храбрую дочь. Госпожа Ирма боялась, что госпожа Вальбурга вырастет изнеженной и слабой, как… — в этот момент он в ужасе закрыл маленькими ручками рот и отступил, начиная трястись в истерике.

— Все в порядке, Кикимер.

Но он лишь затрясся сильнее и был близок к тому, чтобы разбить голову о стену. Ну или наоборот.

— Кикимер, успокойся! Я приказываю тебе сказать!

— Как… — Кикимер выталкивал слова из горла с таким трудом, словно задыхался. — Как… Как господин Альфард!.. — под конец его шепот превратился в едва слышный писк, и он коротко взвыл от ужаса.

Вальбурга медленно подняла голову и кивнула с гордостью:

— Я не сказала бы лучше, Кикимер.

Истерика была закончена в одно мгновение. Обезумевший от счастья домовик весь расцвел и прослезился, вытирая глаза простынью.

— А теперь я хочу чаю, Кикимер.

Кикимер со хлопком тут же ринулся исполнять поручение.

Вальбурга осталась сидеть перед трюмо в одиночестве, и ее лицо множилось в трех зеркалах, глядя на нее со всех сторон. Тихо тикали часы у кровати, за дубовыми дверьми едва слышалась возня пришедших с занятий однокурсников, и мир вращался вокруг, как шестеренка в исправном часовом механизме. А может быть, это Вальбурга была той самой шестеренкой. Только, кажется, один зубец в ней сломался, а она и не заметила этого.

Она все смотрела на свое лицо, чувствуя странное дикое отвращение к этой выбеленной коже, к этим пестуемым из поколения в поколения чертам лица, а потом… что-то случилось. Она не поняла, что именно, лишь почувствовала, как незнакомой судорогой свело горло. Вальбурга обхватила шею холодной рукой и задрожала, впервые не в силах справиться с собственным телом.

Кикимер нашел ее через несколько минут на полу. Маленького рыдающего человечка, чьи больные стоны были похожи на крик раненного животного. Она свернулась на ковре, сжимая его руками, словно в попытке разорвать, и поджав к животу колени, а вокруг белым прахом рассыпалась пудра.

Кикимер страшился наказания за свою фамильярность, но не смог стоять поодаль и просто смотреть на то, как страдает та, кого он любил больше всех в этом мире. Он пытался поднять Вальбургу с пола, обнимал ее за локти своими желтоватыми ручками, тянул на себя, умолял подняться и наконец смог кое-как уложить ее в кровать. Пришлось потрудиться, чтобы стянуть мятое платье и переодеть ее ко сну, но и с этим Кикимер справился. Он был хорошим домовиком.

Но ее рыдания, такие жуткие и режуще громкие, которые он слышал первый раз в своей жизни, становились только хуже. Он боялся, что она погибнет, ведь Кикимер слышал, что иногда волшебники умирают от разбитого сердца! А он точно знал, что это оно. Нежное, уставшее сердце Вальбурги Блэк, и пусть все вокруг смеются и говорят, что у нее его нет. Кикимер знает, что есть! Только он это знает!

Он собрался с духом, приказал себе не трусить и сделал то, чего жутко боялся. Кикимер достал из чемодана припрятанную там детскую книгу сказок, которую Ирма Блэк вручила домовику без объяснений вместе с запиской перед отъездом Вальбурги в Хогвартс. Теперь-то Кикимер понял, зачем.

Он встал у кровати хозяйки и начал читать какие-то глупости, написанные в книжке, писклявым срывающимся голосом.

Вальбурга затихла.

Она не шевелилась долгое время, пряча заплаканное красное лицо в подушке, а потом ее руки и ноги расслабились, и она обмякла, больше став похожей на мертвеца, чем на живого человека. Она всегда выглядела так, когда спала. Это Кикимер тоже знал. Он продолжал читать, пока сказка не закончилась, а затем тихонько сел в уголке хозяйской спальни, обняв книгу руками и принялся ждать того страшного и одновременно прекрасного момента, когда она проснется. Быть может, за ту наглость, что он позволил себе сегодня, она выпорет и выгонит его прочь из дома, но он знал, что сделал то, что должен. И сделал бы это еще раз.

Он отдал бы все, только чтобы не видеть больше слез на лице хозяйки.

Он бы убил за нее.

 

Удивительно теплым ноябрьским утром Том привычно рано пришел в залитый светом Большой Зал. Как всегда одет аккуратно, мантия выглажена, все учебники и конспекты уложены в сумку так, чтобы ничего не помялось, корешок к корешку.

Он сел с краю стола, положил себе немного овсянки, налил чай, уже привычно взмахивая волшебной палочкой, и принялся ждать.

За столом с ним сидели старшекурсники и одинокая Вальбурга, чье лицо последние дни было сложно отличить от серых простыней, которыми укрывали кровати в приюте. Она была все так же выхолена, ухожена и сидела удивительно горделиво, но что-то в ней с каждым днем чахло все быстрее, и глаза девочки тухли. Том никогда не отличался особым альтруизмом, но Вальбурга очаровывала его, и иногда — очень редко, — ему хотелось приободрить ее.

К половине девятого подтянулись остальные.

Весело переговариваясь, устроились за скамьями, нахватали еды и принялись за дело.

Реджинальд, от которого сегодня просто невыносимо несло духами, смотрел на Друэллу через весь стол и покрывался румянцем. Что он там себе надумал, было неясно, но выглядело все так, будто сам Салазар Слизерин лично явился к нему во сне и поведал, что они с Друэллой обручатся через сутки и будут жить долго и счастливо до конца своих дней. Друэлла от этих взглядов мило розовела, отворачивалась, закрываясь рукой и пыталась что-то обсуждать с новыми подружками со второго курса.

Наконец Реджинальд вспомнил про еду и еще минута ему понадобилась, чтобы понять, что в Хогвартсе домовиков нет и потому все придется делать самому. Так происходило ровно каждое утро, и Том этому совсем не удивлялся. Ему рассказывали, что волшебная аристократия до сих пор не избавилась от привычки одеваться с помощью слуг, накладывать еду с помощью слуг и мыться с помощью слуг. Только вместо камердинеров, горничных, камеристок и дворецких были эльфы.

Реджи потянулся к своей любимой белой фасоли в томате, взял чашку одной рукой, поднес ее к себе…

Том, делая вид, что промакивает губы салфеткой, тихо прошептал что-то в свою собственную ладонь.

Далее произошли две вещи.

Фасоль взметнулась в воздух, словно подброшенная вверх картечь и разлетелась во все стороны, оседая на одеждах слизеринцев кровавыми кляксами.

А потом Реджинальд завизжал, как укушенная за хвост собачонка, и бросил миску с фасолью прочь от себя, потому что из нее на него, извиваясь и покачиваясь, шипела самая настоящая змея.

Миска со змеей прилетела аккурат в лоб Николасу Гринграссу. Он рефлекторно отшатнулся, но это его не спасло, так что змея приземлилась ему на лицо и грудь, и теперь заорал уже он, вскакивая из-за стола и бешено отряхиваясь. По пути он сшиб кучу тарелок, так что все вокруг было в ошметках бекона, растекшемся желтке, давленных помидорах и подтеках сока.

Сидевшая рядом с ним Дороти, немедленно заверещала, как только змея искривленной буквой S упала прямо в ее тарелку. Следом из-за стола, как пробки из шампанского, повылетали все остальные, перемазанные и с перепуганными глазами, и было непонятно, что слизеринцам претит больше всего — склизкая рептилия на утренней трапезе или их испачканная одежда.

Реддл не отставал и пытался не путать смех с ужасом.

Наконец, до кого-то из старшекурсников дошло, что это самый обыкновенный уж и что они-то здесь все вообще-то волшебники, так что без проблем справятся с одной несчастной рептилией, которая к тому же выглядела перепуганной поболее всех прочих. Мелина Селвин что-то тихонько произнесла, взмахивая дрожащей рукой, и змея оказалась закрыта в круглой стеклянной чаше с крышечкой.

К ним уже подбежали преподаватели, среди которых были Гораций Слизнорт и Галатея Меррифоут, затем авроры. Поднялся жуткий переполох, посреди которого стоял взволнованный Слизнорт и осматривал каждого ученика на предмет укусов и ран. Галатея размахивала палочкой, как мечом, проверяя еду на наличие темной магии, но ее здесь не было и быть не могло.

Том ничего не наколдовал.

Он просто попросил.

На секунду он поднял взгляд и мимолетно посмотрел на преподавательский стол, где растревоженный Армандо Диппет привстал с кресла и, прищурившись, глядел на действия Галатеи. Альбус Дамблдор сидел левее и внимательно смотрел на Тома.

Сначала Том просто хотел разыграть Реджи, и совершенно не собирался устраивать целое представление перед всей школой. Но потом понял, что есть кое-что поинтереснее. Реакция Альбуса Дамблдора.

Реакция, которой не было.

Все, как Том и ожидал.

Когда ученики приблизились к жуткому «чудовищу», чтобы разглядеть его поближе, Эгберт Эйвери наконец-то распознал в нем своего питомца, невесть как оказавшегося на завтраке.

— Это мой уж! — праведно возмутился он и тут же пожалел об этом.

— Значит, это ты подстроил! — завопил Реджи и уже выхватил свою трость и палочку.

Эгберт не отставал, и только присутствие всего преподавательского штата как-то сдерживало двоих драчунов.

— Это точно ваш питомец, мистер Эйвери? — вымученно уточнил Слизнорт.

— Да, сэр! Но я понятия не имею, что он здесь делает!

— Вы уверены, что закрыли аквариум, когда уходили из комнаты?

Эйвери полоснул Слизнорта взглядом и коротко кивнул.

— Уверен, сэр.

— Но ведь ни у кого другого нет доступа в ваши спальни, поэтому каким именно образом ваш уж…

— Бенджамин, сэр!

— Ваш уж… Бенджамин… — Слизнорт сморщился, — оказался здесь?

— Я не знаю, сэр, но я уверен, что не открывал аквариума.

Смысл был в том, что Эгберт никогда не закрывал аквариум, и об этом знал весь Слизерин. Эгберт держал змею под контролем с помощи магии и хвастался об этом на каждом углу, но он понятия не имел, что никакая магия не может быть сильнее прямого призыва змееуста.

Допрос мог бы длиться еще дольше, но тут, — Том ждал этого уже минуты три, — Моника МакМиллан наконец решила вспомнить, как Эйвери любит выгуливать змею на магическом поводке по гостиной, рассказывая всем о бесконечно дальнем родстве с Салазаром Слизерином.

В результате Бенджамин был конфискован за ненадлежащее обращение, а Эгберт отправлен на отработку. Кроме того, Слизнорт освободил добрую треть факультета от первого урока и отправил их на осмотр в Больничное крыло.

Гриффиндор, конечно, мигом сообразил, что к чему и теперь оттуда раздавались довольные выкрики:

— Слизеринцы испугались змееныша! Слизеринцы боятся сами себя!

В общем-то, Том был в чем-то с ними солидарен.

Его от занятий никто не освобождал, так что он поплелся на невероятно унылую Историю Магии, которую преподавал о-о-очень старый профессор Бинс, и все в буквальном смысле ожидали, что через год-другой он все-таки испустит дух.

Да, привидением он бы был еще более унылым, чем есть сейчас, подумал Том.

За ужином Лестрейндж тыкал вилкой в каждую миску, суп открывать вообще не стал и в итоге больше промучался, чем поел. Успокоившись и поверив было, что все в порядке, он ушел вместе с друзьями в гостиную, а там уже в спальню.

Два дня стояла тишина. Все забыли про потешный инцидент с ужом, за исключением, пожалуй, гриффиндорцев.

Утром четвертого дня истошно голосящий Лестрейндж выбежал из своей спальни в пижаме и с чепцом на голове. Он орал что-то громкое про страшную змею в его комнате, невероятно ядовитую и немыслимо опасную. Когда целый отряд слизеринцев во главе с Гербертом Кэрроу ворвался на место происшествия, змеи уже не было.

Естественно, никто не сказал этого вслух, но каждый подумал, что Реджи немного двинулся на почве страха. На уроке Травологии тот же злосчастный уж, с коим Лестрейндж проснулся в одной кровати этим утром, то и дело мелькал то там, то сям, искусно прячась за высокими растениями, как только Реджи начинал орать, что «снова увидел его!» и тыкать в ужа пальцем. Иногда он видел его даже тогда, когда ужа не было.

В результате его повторно отправили к мисс Шерман, где по мнению Тома ему можно было поставить только один диагноз — дебилизм.

Мисс Шерман проверила Реджи еще раз, очень убедительно объяснила ему, что все в порядке, на нем нет никаких укусов и ему вероятно просто мерещится, так как первая встреча со змеей оказала на него сильное впечатление. Реджи ушел к себе, побоявшись упомянуть, что змеи начали мерещиться ему повсюду еще до того, как он обнаружил их в своем завтраке.

После этого Том взял отгул на неделю.

От сломанного страхом Реджи никакого толку не было. Он бы просто вызвал родителей, и его бы увезли в Мунго. А еще, Том хотел понять, нащупать грань терпения Дамблдора, но с каждым разом она все отдалялась и отдалялась. Том понимал, что играет с огнем, но он должен был понять, как далеко он может зайти.

От остальных преподавателей не было смысла ждать подвоха. После того инцидента все носились с ним, Натаном и Реджи, как с фарфоровым сервизом, лебезили и чуть ли не гладили по головке просто за то, что они правильно записали свое имя на листе с контрольной работой.

Через неделю Реджи, сидя в библиотеке, открыл книгу по Трансфигурации и с уже знакомым воплем отбросил ее в сторону. Мисс Белл назначила ему отработку длиной в неделю.

 

Жизнь Реджи стала кошмаром.

Ему было страшно. Абсолютно все время.

Он боялся, что змея вылезет из унитаза или из ванной. Боялся, что она прячется под кроватью и только и ждет, как он ляжет спать. Он представлял, как она ползает по нему во сне и проводил бесконечные ночи в кошмарах или же вовсе без сна. Нигде не было спасения, и никто ему не верил. Его репутация была серьезно подточена инцидентом в Хогвартс-Экспрессе, затем заминкой Распределяющий Шляпы, а после и тем, что большая часть заклинаний у него просто не получалась. Не говоря уже о Круцио, о котором его отец столько ему рассказывал.

Всякий раз, когда Реджи видел змею, он оказывался один, и вот это вот было подозрительно. Ко всему прочему у него начинала развиваться паранойя и галлюцинации, потому что порой он осознавал, что видит лишь мираж собственного страха.

Реджи долго думал о том, кто может такое подстроить и тут его озарило.

Вальбурга!

Именно в тот день, когда она вернулась в Хогвартс, Реджи увидел первую змею в теплицах. Конечно же, это она. Наверняка Вальбурга как-то прознала о недавних успехах отца Реджи в Министерстве и подумала, что Розье пересмотрят брак дочери в пользу Лестрейнджа. А Вальбурга слишком любит Друэллу, чтобы отдать ее такому растяпе, как Реджинальд.

Но открыто идти против Блэков он не может! Не такой уж он и дурак.

Реджи закусил костяшки своего большого кулака, исподлобья глядя на слизеринских девчонок, собравшихся у стены, словно стая голубей, налетевших на хлебные крошки. Друэлла была среди них, и ее искренняя, настоящая красота влекла Реджи, да так сильно, что он даже попытался написать стих!

От большой перемены оставался изрядный кусок, и весь этот кусок Реджи собирался просидеть здесь, пялясь на Друэллу, как на единственный луч света в своей жизни.

Неподалеку раздались шаги и рядом на парапет опустился Натан.

Они вдвоем сидели во внутреннем дворе Хогвартса, в галерее, где Лестрейндж последнее время любил прятаться от змей и сокурсников.

— Я подумал о том, что с тобой происходит, — вздохнул Натан. — И я думаю, что знаю, кто за этим стоит.

— Я тоже! — пылко выдал Лестрейндж, забрался на каменную скамью с ногами и уставился на друга лихорадочным взглядом. — Я знаю, что это…

А потом они одновременно молвили:

— Вальбурга!

— Реддл!

И уставились друг на друга, как на идиотов.

— Причем здесь Реддл? — удивленно спросил Реджи. — Этот маггл?

— Причем здесь Вальбурга? Ты в своем уме?

— Подожди! Я все просчитал! — Реджи был страшно, страшно доволен собой. Впервые, он нашел разгадку быстрее Натана. — Как только Друэлла начала на меня смотреть, начали происходить все эти…

— То есть, ты все-таки влюблен в мою сестру? — хитро заулыбался Натан.

— Нет!

— Нет?

— Немножко…

Натан вздохнул.

Никто не мог понять, почему смышленый хитроумный тощий паренек из четы Розье водится с откровенной «ошибкой природы — Реджинальдом», как часто его называла матушка Натана. На самом деле причина была, просто Натан предпочитал не вспоминать о ней и уж тем более никому не говорить.

— Реджи, поверь мне, у тебя нет с ней никаких шансов, — сказал Натан. — Я знаю от отца, что помолвка будет объявлена в Рождество. Это дело решенное.

— Он сказал тебе это?

— Да. И просил приглядеть, чтобы Друэлла вела себя достойно и ничем не скомпро… скормо… Ничем не запятнала себя!

— Запятнала?! — обиженно воскликнул Реджи. — Я, что, по-твоему, пятно?

Натан закатил глаза, вцепился своей тонкой рукой в бульдогоподобного Реджи, но того было уже не удержать.

— Реджи, никто в здравом уме не откажется от брака с Блэками! — громко зашептал он.

— Но Блэки могут отказаться от нее!

— Ты сошел с ума?! — теперь уже Натан завелся и вскочил со скамьи. — Хочешь как-то опозорить ее?!

— Я всего лишь предложу ей руку и сердце! — напыщенно воскликнул Реджи.

— Руку и сердце?! Ты видел себя в зеркале? Не смей подходить к моей сестре, слышишь! Даже не думай об этом! Я не позволю тебе разрушить ее жизнь! Отец столько работал ради этого брака!

— Значит, я — просто отброс?! Значит, я недостоин великой Друэллы Розье?! Может, я и тебя недостоин?

Теперь они уже кричали на весь двор, и весь двор смотрел на них с живейшим интересом. Зоуи Гаррет показательно жевала кукурузные чипсы, усевшись на скамью по-ковбойски и расставив по обе ее стороны ноги в тяжелых ботинках. Чарлус у дальней стены придерживал Мелиссу за талию одной рукой, курил и показательно наслаждался представлением. Слизеринцы шушукались, но никому и в голову не приходило прекратить спор, просто потому, что было до жути интересно, что произойдет дальше.

— Причем здесь это?! Я просто не хочу, чтобы ты стал посмешищем!

— Посмешищем?!

Реджи побагровел и раздулся, словно жаба. На глазах его проступили слезы обиды.

— Ну и черт с тобой! — выкрикнул он наконец. — Чертов франт!

Реджи подхватил сумку и помчался к выходу из дворика, бухая ногами, как тролль.

— Сам иди к черту! — надрывался Натан ему вслед. — И не подходи к моей сестре! И с Томом разбирайся сам, — уже тихо добавил он себе под нос.

 

— Вот это да, — констатировала Натали Холкхэм с Гриффиндора.

— Самое настоящее, — фыркнула Зоуи. — Никогда не знаешь, чего ждать от наших аристократов. — Она сплюнула на каменный пол и положила в рот еще одну чипсу, громко ею захрустев.

Когда после войны маггловский мир аристократии начал рушиться, простые люди стали видеть гораздо больше возможностей в своей жизни. А учитывая, что половина Гриффиндора происходила из маггловских или полукровных семей, противостояние между ними и слизеринцами, не желавшими отпускать былые времена, становилось все более кровавым.

— Кто бы мог подумать, что они способны так орать, — вздохнул Дэвид и покровительственно посмотрел на маленькую Натали: — Ты не испугалась?

Та смерила его таким взглядом, что Зоуи зашлась грубым смехом.

— Конечно, нет, Дэвид. Малышка Натали не боится даже нашего блядского Роули, а он-то будет пострашнее двух слизеринских ужей.

— Но о чем они спорили? — спросила Натали.

— Ну… Подожди, надо спросить эксперта, — Зоуи повернулась назад. — Эй, Чарли-я-типа-не-с-Гриффиндора, поднеси сюда свою задницу и расскажи Натали, как все устроено в вашем мире!

Поттер изволил оторваться от стены и, схватив за руку Мелиссу, потащил ее прямо в львиный кружок. Зоуи смерила Кэрроу взглядом, потом вздохнула, протянула руку и похлопала ее где-то по талии.

— Соболезную, что твои родители такие уроды.

Мелисса приподняла брови и повернулась к Поттеру:

— Серьезно? Кому ты еще не рассказал про то, что я выхожу за Герберта?

Чарлус довольно улыбнулся и начал загибать пальцы:

— Я рассказал Зоуи…

— Всему Гриффиндору!

— …Гаррику…

— ...и всем тем, кто когда-либо купит у него палочку? Просто повесил бы объявление в Косом переулке!

— …случайно проговорился Лилии, когда мы с ней… делали домашнее задание в классе Трансфигурации…

— Это еще кто?

— Она с Пуффендуя.

— На Пуффендуе нет никаких Лилий, — протянула Зоуи, вытаскивая из зубов застрявший кусочек.

Чарлус пронзительно и едко глянул на Зоуи, та довольно осклабилась.

— Лилия Лакруа из Шармбатона. Перевелась в этом году.

— Ах, эта Лилия!..

— Очаровательно, Чарлус, — отчеканила Мелисса. — Просто очаровательно. Теперь половина Хогвартса будет бегать от меня, как от огня.

— Глупости. Хогвартс любит тебя, — он довольно засверкал глазами и по-хозяйски приобнял Мелиссу за шею правой рукой. — Потому что Хогвартс любит меня.

Мелисса лишь показательно вывернулась и мстительно произнесла:

— А еще он рассказал Дорее.

Это, конечно, произвело разгромный эффект.

— Стоило отпустить тебя в этот террариум на пару выходных, и ты уже воркуешь со своей давней пассией? — изумилась Зоуи.

— Я что, не могу разговаривать, с кем хочу?

— Конечно, можешь! С людьми, совами, фестралами, да хоть с нюхлерами! Но не с Блэками.

— Я просто хотела узнать, что произошло, — невозмутимо напомнила всем Натали. — Вы можете трахаться с кем угодно, я привыкла к этому в приюте.

Ее серьезная размеренная речь произвела нужный эффект.

— Ну разве наша Натали не очаровательна?.. — тут же переключился Чарлус.

— Ей одиннадцать, Поттер, — беззлобно сказала Зоуи.

— За кого ты меня принимаешь?.. На самом деле, все дело именно в том, кто и с кем спит. Видишь ли, милая, Блэки заключили альянс с Розье, потому что Розье провели закон об унижении всех полукровных рас, а Блэкам это, как валериана для котов. Но Реджи Лестрейндж влюблен в маленькую Розье и хочет все испортить. Хотя сам себе он кажется очень благородным. Но Натан, надо отдать ему честь, тоже любит свою сестру, но разумеется, только, как сестру, по крайней мере, я надеюсь на это после последних событий, а то вдруг они, как и Кэрроу… Кстати, Мелисса, а ты уже со своим братом...

— Чарлус!

— Да-да. В общем, Натан не хочет, чтобы Лестрейндж мешал ее счастливому светлому будущему. Но Лестрейндж его лучший друг, и вот у нас на руках самая настоящая драма.

— Сложно, — вздохнула Натали.

Чарлус пожал плечами.

— Обычные пережитки прошлого. Маггловская аристократия вынуждена менять устои, чтобы выжить, но магической это необязательно. Поэтому пройдет еще немало лет, прежде представители старых семейств вымрут окончательно, но, боюсь, это мало что поменяет.

Издалека раздалось испуганное, едва слышное покашливание, и лицо Зоуи немедленно приобрело хищное выражение.

— Там твоя свита, — пояснила она Мелиссе. — Боятся подойти к нашему зверинцу и дрожат вдалеке. Или текут вдалеке. Или одновременно.

Мелисса обернулась, махнула им рукой и собралась уходить. Напоследок она фамильярно потрепала Поттера по щеке и сказала:

— Спасибо за поддержку, Чарлус. Ах да, после тебя спать даже с родным братом — это просто благословение.

Гриффиндор всколыхнулся смехом, кто-то засвистел, а Дэвид проводил взглядом удаляющуюся спину Мелиссы, чья походка была словно у лесной кошки.

— Я не понимаю, Чарлус, — наконец сказала Зоуи, когда Кэрроу ушла. — Мелисса вроде бы нормальная девчонка. Почему она водится с этими курицами?

Чарлус натурально поперхнулся, ошарашенно глянул на Зоуи и тряхнул головой:

— Ты назвала слизеринку нормальной девчонкой? О Мерлин, Зоуи, у тебя же хвост метлы отвалится, — он затянулся и отбросил окурок в сторону. — А если серьезно… Пожалуйста, никогда не называй Кэрроу нормальной девчонкой. Ни в моем присутствии. Потому что вы, мать вашу, даже не представляете, о ком говорите.

 

Ночью в Хогвартсе появилась вторая метка Грин-де-Вальда, и теперь весь штат преподавателей носился по замку, размахивая палочками в окружении авроров. У Слизерина появилась жесткая оппозиция в лице не только Гриффиндора, но и Пуффендуя, которые вбили себе в голову, что какой-нибудь Розье уж точно знает, кто все это сделал только потому, что он Розье.

Диппет назначал патрули среди старшекурсников, распределял сектора школы между преподавателями и сохранял совершенно каменное спокойствие. Однажды он уже провел фрегат под названием Хогвартс через бурю войны.

Кабинет Трансфигурации, светлый, пахнущий нагретым деревом, заливало солнце. Дверь была открыта, и пустые исцарапанные парты дружелюбно глядели в коридор из проема. Здесь было очень тихо, так тихо, как бывает после сытного полудня в летний субботний день.

Дамблдор был здесь же, в отдельной комнате, в которой он жил с момента вступления в свою должность. Его шаги и невнятный голос раздавались из-за стены, будто он беседовал с кем-то, и его голос звучал напряженно. Сонная солнечная тишина подслушивала Дамблдора, прикрыв подслеповатые глаза и тихонько вздыхая, когда голос Альбуса становился слишком громким.

Тишина обычно любила подслушивать скупой на эмоции, размеренный голос Дамблдора, когда он зачитывал лекции, готовясь к урокам или скрипел пером, выставляя оценки, но сегодня его спокойствие раскололось и треснуло, и за зеркальной гладью показалось что-то, тщательно скрываемое от мира.

— …Я умоляю тебя, Аберфорт, прекрати это, — сухо и устало говорил Дамблдор, расхаживая по комнате, как заколдованный. — Столько лет прошло. Они не могут найти его, почему ты считаешь…

— Ты должен, черт тебя подери! Должен! Ты читал новости о Грегоровиче? Это не могла не быть Бузинная палочка!

— Я устал преследовать его. Столько потраченных впустую лет. Геллерт неуловим.

— Если бы ты вызвал его на дуэль открыто, он бы пришел! Я бы вызвал его сам, но мне он не откликнется, а вот тебе…

Стало тихо. Дамблдор продолжал мерить шагами свою непримечательную маленькую комнату, похожую на келью, в которую он заточил себя почти сразу после смерти сестры.

— Пожалуйста, Альбус. Хотя бы ради нее, — голос Аберфорта треснул.

Эта фраза значила что-то ужасное, потому что вслед за ней послышался удар и звон разбитого стекла. Тишина поежилась и отползла от двери подальше.

— Все всегда было ради нее, — заговорил Альбус срывающимся тяжелым голосом. — Погибшая мать, отец, сгнивший в Азкабане, моя молодость. Все! — и снова что-то разбилось.

— Она была твоей сестрой! Я предлагал заменить тебя, но ты не захотел! Ты же герой, ты всем показывал, что можешь со всем справиться, а что в итоге?! — хриплый голос Аберфорта взлетел вверх и оборвался. — Делай, что хочешь Альбус. Но ты должен вызвать Геллерта на дуэль! И пока ты этого не сделаешь, я буду записывать всю пролитую им кровь на твой счет. Если мое мнение тебе неважно, пусть так. Пусть так тому и быть, но знай, пока он жив, я тебя не прощу.

Снова стало тихо, только на этот раз залитый солнцем кабинет начал казаться иллюзией, таящей в себе ночные кошмары.

Дамблдор опустился на свою узкую кровать. Сонное солнце за пыльным окном было блеклым и ненастоящим. Он любил сестру, но однажды она стала тем, чем он никогда не осмелился бы ее назвать. А Геллерт смог.

Обуза. Препятствие.

Он так и сказал. Удерживая Альбуса за плечо, вцепившись в него своими длинными белыми пальцами, он говорил и говорил, сверкая глазами, как любой фанатик, и в его голосе было столько энергии, что не подчиниться ему было невозможно. Он был близко, и его горячечное дыхание, как ядовитый пар, проникало в мозг Альбуса, и он не мог, никак не мог с ним справиться. Дамблдор протестовал, но он знал, черт побери, знал всегда, что Геллерт был прав.

Она не была ни человеком, ни волшебником. Просто отражением того, скольким Дамблдоры пожертвовали ради идеи семьи, почти до основания разрушив ее саму.

Ариана прекратила быть чьей-то дочерью и сестрой, когда превратилась в обскури. Никто не знает, когда это точно произошло, но, наверное, около семи, может быть, восьми лет.

Геллерт был жесток в своих словах, но он был прав.

Обскури, не Ариана, убило Кендру. Разрушило жизнь Аберфорта и Альбуса, их дружбу с Геллертом. И каждый раз, когда Альбус ощущал внутри это давящую энергию, что люди обычно называют нереализованным потенциалом, он чувствовал ненависть.

Тошнотворную ненависть, какой пропитывается человек, когда чувствует то, что считает для себя неприемлемым, отвратительным, жалким. Он ненавидел Ариану за то, что она стала обскури и себя за то, что ненавидел сестру, которую он так любил. А потом мир разорвало новостями о проделках Грин-де-Вальда в Америке, когда для своей цели он воспользовался мальчиком-обскури, и Аберфорт, казалось, и вовсе сошел с ума. Он везде и во всем видел Ариану.

Их редкие разговоры с Альбусом были короткими и злыми. Аберфорт обвинял Дамблдора в том, что он не остановил Геллерта, когда мог сделать это, а Дамблдор все чаще запирался в своей комнатушке за классом Трансфигурации и вместо блестящих исследований сочинял план занятий для первокурсников о том, как превратить ложку в вилку, и это было настолько отвратительно скучно и никчемно, что Дамблдор наслаждался каждой секундой своего самовольного наказания. Он мучал и выкупал прощение у самого себя, но ничего не выходило. Ненависть к себе только росла.

Еще и этот мальчик из Дурмстранга.

Однажды Геллерт Грин-де-Вальд поставил опыт над одноклассником и был выгнан из школы. Исключен из единственного места, где профессора могли бы контролировать его, приглядывать за ним. Но они выбросили его на улицу, пожелали отвернуться и не иметь дела с угрозой. Они думали, что наказали его, но они лишь развязали Геллерту руки.

Если кто-то из Хогвартса повинен в произошедшем с Хельмутом, то ему лучше остаться здесь. Кто знает, во что превратиться этот ребенок, лишенный обучения и присмотра? В обскури? В еще одного темного волшебника? Дамблдор предпочитал игнорировать имя, всплывающее в его голове при мыслях об этом. Он не хотел быть предвзятым. Он вообще не хотел иметь дела ни с чем подобным, и его проклятие заключалось в том, что он слишком многое замечал из того, что другие не видели в упор.

В дверь постучали сухо и учтиво.

— Альбус, — на пороге стоял Диппет, и это было совершенно ему несвойственно — спускаться к своим подчиненным, пусть и друзьям.

— Армандо?

Дамблдор посторонился, и Диппет зашел внутрь, ступая аккуратно и тихо. Он помялся мгновение, окидывая взглядом скромное обиталище одного из лучших своих преподавателей, и наконец осторожно опустился на краешек кровати, словно сова на обветшалый насест.

— Ты знаешь… — просто и сразу начал он. — Мне пришлось улаживать эту неприятную ситуацию с Хельмутом, и Поллукс Блэк, конечно же, вновь весьма радушно оказал мне помощь, — Диппет поморщился. — Он сказал кое-что.

Диппет поднял пустые блеклые глаза на Альбуса. В моменты неприятных откровений он всегда чувствовал себя неловко, а потому глядел собеседнику прямо в душу, пытаясь почуять ту грань, которую нельзя переступать.

— Как ты знаешь, он занимает довольно высокую должность в Министерстве, через него проходит крайне конфиденциальная информация… Геллерт намеревается развернуть кампанию по пропаганде своих взглядов, и его основным посылом, конечно же, является принижение магглов. Их угроза магическому сообществу. Старые, как мир, идеи...

— Я не понимаю, к чему ты клонишь.

— Как ты думаешь, зачем ему нужен был тот мальчик-обскури? — Дамблдор передернул плечами, и Диппет покачал головой. — Не притворяйся, Альбус. Ты можешь не хотеть думать об этом, но не понять этого ты не мог. Он хочет показать волшебникам, во что превращаются порой их дети по вине магглов. Чем становятся юные маги, лишенные по вине магглов, возможности колдовать, презираемые за свой дар. Он хочет представить миру "истинных виновников".

— Он хочет использовать обскури, как свой флаг, — просто констатировал Дамблдор. — Странно, что он до сих пор не сделал этого.

— Чтобы использовать кого-то в качестве флага, было бы неплохо сначала найти такового. Его эксперимент с последним закончился длительным заключением, но теперь он, кажется, набрал целую армию.

— Включая обскури?

— Да, согласно сведениям. Я не удивлюсь, если он создает их самолично. Времени у него было предостаточно.

Еще один упрек.

— И?..

— Как ты сказал, он хочет использовать обскури, как свой флаг, — Диппет немного помолчал. — Всех известных ему обскури.

Альбус вскинулся. Его прозрачные, голубые до боли глаза смотрели на Диппета и пронизывали его ужасом. Он боялся.

— Он этого не сделает, — тихо и раздельно молвил Дамблдор, когда до него дошла вся суть сказанного.

— Я просто хочу, чтобы ты был готов, — ответил Диппет, поднимаясь. — Геллерт знает, кто его главный соперник, кто способен его одолеть, и он ударит по самому больному. Ты должен быть готов, Альбус.

— Это ложь! С чего Блэку, верному почитателю Грин-де-Вальда, говорить тебе об этом?

— С того, что пятью часами позже я получил письмо совершенно того же содержания от Эдварда Поттера. Ты ведь знаешь этих Блэков, они всегда хотят быть на шаг впереди. Они показали, что контролируют ситуацию, только и всего. Обычный кичливый жест.

Дамблдор закрыл глаза.

— Ты не знаешь Геллерта. Он не пойдет на такое, — Мерлин, как фальшиво и глупо это прозвучало...

— Возможно, он отступится ради тебя, Альбус, но, боюсь, ему стоит для начала вспомнить о твоем существовании.

Даже не упрек. Прямое обвинение.

— Ты тоже хочешь, чтобы я вызвал его на дуэль? — фыркнул Альбус. — Прекрати следить за моими разговорами.

Диппет склонил голову:

— Я старею, Альбус. Мое влияние в магическом сообществе огромно, но мое здоровье едва ли позволит мне пережить эту войну. И когда это произойдет, кто-то должен будет взять ответственность на себя.

— Я не подхожу. — Дамблдор отвернулся.

Как человек, что ненавидит себя и свою жизнь, и настолько жалкий, что ничего не может с этим сделать, может взять на себя правление целой школой?

— Может быть так, Альбус, но нам нужен символ, и я хочу, чтобы это был ты.

— Символ? Я?

— В любой войне нужен лидер, тебе ли не знать. Волшебник, бросающий вызов старому другу, с которым он когда-то пытался построить новый мир, звучит достаточно трагично и вдохновляюще. О вас с Геллертом ходят легенды, одна другой краше. Многие хотят понять, что случилось… Когда столь экстраординарное дарование, лауреат Премии Варнавы Финкли, международный медалист алхимической конференции, блестящий волшебник, получивший десятки предложений от лучших магических ВУЗов мира, отказывается от всего ради ничем непримечательного существования в качестве обычного преподавателя… Мне стоило огромных усилий, Альбус, убивать те бесчисленные статьи о твоей жизни, которые журналисты пытались периодически напечатать. Это безусловно стоило того, чтобы иметь тебя в качестве одного из профессоров школы, но ведь это можно использовать иначе.

Альбус продолжал молчать. Еще одно болезненное напоминание о том, сколькое он утратил и сколького мог бы достичь, не вызывало ни малейшей гордости.

— Ты сказал сам. Обо мне уже никто не помнит. Прошло более тридцати лет с того момента, как я "подавал надежды".

— Люди забывают столь же быстро, сколь и вспоминают. Если ты не захочешь использовать свою историю, ее использует Геллерт, и тогда мы останемся с пустыми руками.

— Есть десятки достойных.

— Но среди них нет ни одного, кто понимал бы мышление Грин-де-Вальда. Кто знал бы его лично. Кто начинал вмести с ним этот путь.

— Не стоит, — резко отозвался Дамблдор. — Не стоит напоминать мне о том, как мы были похожи однажды.

Диппет вздохнул.

— Дело за тобой. Но мы больше не можем отрицать этого, Альбус. Война будет. Геллерт не упустит шанс прикрыться маггловским бедами и фашистским движением, он использует это самым худшим из способов и тогда на его руках будет не только кровь твоей сестры, Альбус.

Диппет ушел, оставив Альбуса один на один с собой в его добровольной келье.

Тишина подкралась к запертой двери, просунула под нее нос и отпрянула.

Внутри маленькой комнатки со стоящим посреди опустошенным и серым человеком царил страх. И если бы только Геллерт Грин-де-Вальд знал о том, сколько его здесь, он бы не задумываясь выступил на Хогвартс прямо сейчас.