Я отвечаю за все? (джен)

Я лежу в темноте. Ночь. Окно не зашторено, но в комнате все равно темно: фонарь уже год как перегорел, а ближайшие стоят на перекрестках. И даже окна в доме напротив, как ни странно, почти не светятся. Не то чтобы они как-то могли осветить и мою комнату, далековато все же, но обычно их в это время довольно много. А сегодня все то ли спят, то ли разъехались в гости, в отпуск, на дачу… Даже машины не носятся с грохотом и свистом. Тишина. Покой. И во мне покой. Боль отпустила, но отчего-то я не могу заснуть. Все вспоминаю, вспоминаю. Что, зачем? Да просто так. Пока у человека есть настоящее, о прошлом он не вспоминает. Еще недавно я была полна сил, здорова, активна, пусть и не молода, и мое настоящее было настоящим — полновесным, полноценным. Как говорится, ничто не предвещало. Дети, внуки, свой маленький бизнес, которым занялась после выхода на пенсию. Банальное распространение, на самом деле, но все же бизнес, и неплохо идущий, благо, репутация у меня хорошая, годами наработанная, а бизнес тоже по специальности. Какой? Я врач, педиатр, аллерголог и, по необходимости, иммунолог. Сорок лет трудового стажа, от медицинского училища до коммерческой клиники с системой «Семейный доктор».

Как я мечтала быть врачом! Как стремилась учиться! И как училась! С детства слушала рассказы отца, как спасали его доктора после ранений, как седой фронтовой хирург отказался ампутировать руку — спорил и с коллегами, и с начальством, сказал, что рука его не только ему, отцу моему, пригодится, но и народу советскому еще послужит, а потому стоит трехчасовой операции — и сотворил чудо. И отец, деревенский паренек, только-только школу закончивший, мечтал, как вот кончится война, выгонят они фашистов, и он выучится на доктора, и сам будет спасать людей — потому что без рук, без ног, какая же это жизнь. Не вышло, уже в самом конце войны контузило его, и хоть врачи в очередной раз спасли, вытянули, на ноги поставили, здоровье восстановили, да все же путь в хирурги был ему закрыт. И если б не война недавняя, не потери, не быть бы ему даже деревенским фельдшером. Хорошим он стал медиком, пусть и не настоящим врачом, как мечтал, но люди ему были благодарны: умел он выслушать, за эмоциями и стеснением увидеть проблему настоящую, направить, добиться лечения — и коллег городских убедить, и — главное — самих пациентов.

Уже сейчас понимаю, как много людей благодаря ему не стали инвалидами, не умерли раньше времени. Кто тогда обращал внимание на мелкие недомогания, когда страну надо было восстанавливать? Забывали о себе, привычно не замечали, а он внимательный был и мечте своей не изменял. И мне ее передал, вместе со своими рассказами, вместе с книгами. Как я ими зачитывалась! «Дело, которому ты служишь». Так оно со мной и осталось: врач должен служить — помогать, спасать, заботиться о людях, да и о теории врачебной не забывать, все примечать, все на пользу пускать.

Ни разу в жизни не пожалела я, что выбрала профессией медицину: ни когда совсем молоденькой сутками училась, чтобы после училища в институт поступать, а потом училась и работала, и тоже сутками — чтобы в ординатуру взяли. В педиатрию я попала случайно — и тоже ни разу не пожалела. И даже в те девяностые, на которые все сейчас так ругаются, тоже не жалела: я сама профессию выбирала, не родители-врачи по блату пристроили, понимала, что гор золотых не будет, а работы и забот полной мерой. И хоть немало романтики в книгах было, но от реальности я не отрывалась. Оттого и не было разочарования и претензий к миру, дескать, уважения мало, зарплаты не хватает, квартиру отдельную не дают… Было уважение немалое, потому что в помощи не отказывала никому, а помочь могла, потому что даже взрослой учиться не ленилась — росла над собой, как говаривала моя первая наставница. А раз квалификация высокая и помощь реальная, то и ценили меня и коллеги — направляя пациентов на платные консультации, и начальство — выписывая премии и переманивая потом в платные клиники на работу, и благодарные пациенты, рекомендующие знакомым и незнакомым. А когда советская система разваливаться начала, так уже и дети подросли, выучились на излете, когда еще образование было по-старому крепким, а поблажек уже стало больше, да и свой бизнес завели. Так что не сразу, но появились и квартиры побольше, и дома свои, и возможность детей выучить, на кого им захочется, и самим работать не для денег, а для души. А я вот всегда для души работала, и потому, может, проблем у меня было меньше, и претензий к миру не имеется по сей день.

Да, и сейчас тоже их нет. Жизнь я прожила хорошую, настоящую, жалеть мне не о чем. И даже страхов нет: как там дети-внуки без меня? Не знаю уж почему, но в какой-то момент щелкнуло будто — все будет в порядке с ними. Жаль, что правнуков не дождалась, но и с ними все будет хорошо. Не то что хочу этого или верю — словно знаю откуда-то.

Страх остался один — перед болью. Я знаю, что скоро, совсем скоро она станет сильнее. Я ведь врач, да и привычка все подробно узнавать и проверять никуда не делась. И я знаю, как это бывает: еще недавно был человек здоровехонек, что и полный медосмотр подтвердил, а через неделю какие-то боли странные, а через месяц — скорбящие родственники и коллеги провожают в последний путь. Рак желудка, рак печени — скоротечны и болезненны. Кому-то успеют сделать операцию, если состояние и возраст позволяют. Кто-то протянет — и не рад будет — пару месяцев до смерти. Пусть жестоко это звучит, но многие при этом думают: отмучился. Очень верно думают, потому что боли в это время просто невыносимые, чем дальше, тем хуже. Одна радость — скоротечная болезнь означает и скорое избавление от боли.

И вот сегодня ночью, когда вроде и боль отпустила — что странно, и спать я почему-то не хочу — что тоже странно, я думаю, что не отказалась бы от помощи. Да, эвтаназия чревата злоупотреблениями, но есть такие боли, что и сильными лекарствами не снимаются, лишь приглушаются немного. Да и слышу я чуть не каждый день, что раковым больным, как и многим другим, впрочем, отказывают в обезболивании. Человеческий фактор, как говорят чиновники, а ведь сами устроили такую ситуацию, что врачи боятся обвинений в продаже наркотиков на сторону и не выписывают их в нужном количестве. А эта боль анальгином не снимается, да и тем, что посильнее, тоже. Нужно сильно подавить все реакции организма, едва ли не заморозить нервы, чтобы облегчить состояние тяжелобольного, у которого организм разрушается на клеточном уровне.

Я боюсь. Ужасно боюсь протянуть еще два месяца, хотя вероятность этого мала, раз уж операция признана бессмысленной. Но даже еще две недели при усиливающейся боли заранее кажутся мне бесконечными и пугающими.

Говорят, перед смертью человек за несколько секунд вспоминает всю свою жизнь, а я вспоминаю ее вот уже несколько дней. И ночей, теперь можно сказать. В бога я не верю, но сейчас, этими воспоминаниями, словно благодарю какие-то высшие силы за свою жизнь — наполненную радостью любимой работы, заботами, тревогой и счастьем помогать людям, растить детей, беспокоиться о них — но и радоваться их успехам. Это была прекрасная жизнь. Я действительно благодарна за нее. Жаль немного, что она была такой короткой — мне кажется, что я еще не все успела, я могла бы еще кому-то помочь. Но я не ропщу. Единственное, чего бы я для себя сейчас пожелала, — это легкая смерть. Быстрая смерть.

Пока я вспоминала и пугалась, за окном посветлело. Небо слева кажется сиреневым, только что не пахнет, а справа уже голубеет. На душе как-то легко, словно и последний мой страх исчезает, и я улыбаюсь, наблюдая за все более светлеющим небом. Скоро восход. Новый день занимается. А сейчас, кажется, и сиренью запахло. Я снова улыбаюсь, закрываю глаза и проваливаюсь во тьму.

Проснулась я резко, сразу. Вдохнула аромат травы и чего-то цветочного. Вспомнилось вчерашнее сиреневое небо и запах сирени, но нет, пахнет не сиренью. Что-то незнакомое. А вот трава откуда? Лежу я почему-то на животе, хотя никогда так не сплю — неудобно, вот как сейчас: рука подвернута и затекла, нос щекочут волосы… Или трава? Открываю глаза и ничего не понимаю: видно плохо, но сами ощущения — не ткань, не светлое, жестко… Откуда-то издали слышен заполошный женский голос:

— Поппи! Поппи! Что случилось? Ты в порядке?

Не знаю, как Поппи, а я откровенно нет. Правда, и привычной уже боли нет.

Голос вдруг резко приближается и начинает щебетать громче, чьи-то руки пытаются меня тормошить, переворачивать.

— Нет, — сиплю. — Так нельзя.

Руки замирают.

— Надо кого-то позвать! — беспокоится голос сверху.

— Ммм… Нет. Я сама.

С трудом переворачиваюсь, не без помощи тех самых рук, сажусь. Зрение немного проясняется, но его хватает лишь для того, чтобы определить: яркий солнечный день, зелень и что-то цветущее вокруг, на его фоне выступает женский силуэт в чем-то светлом. И в шляпке. Это кино? Я иногда любила посмотреть что-нибудь такое, из девятнадцатого века или начала двадцатого, с длинными платьями и сюртуками, шляпками и зонтиками от солнца, музыкальными вечерами и чаепитиями в саду. Опускаю взгляд: судя по светлому пятну, я тоже в длинном платье. Отрываю руку от земли — от травы, трогаю голову: шляпки нет, только прическа. Незадача.

— Поппи, — тревожится женский голос, — тебе непременно нужно показаться в Мунго.

— Ага, — соглашаюсь я и замираю. Мунго? В больницу — это я понимаю. Вызвать врача — тоже. А вот Мунго? И все же, что-то в этом есть знакомое и логичное. — Мунго?

— Поппи, тебе нужен врач, — строго заявляет голос. — И не говори больше, что ты справишься сама! Ты опять потеряла сознание.

Угу. Вот только я не Поппи и ни разу в жизни не теряла сознание. Но Поппи — это тоже что-то знакомое. У меня амнезия? Нет, я очень хорошо помню свою жизнь: ФИО, биографию, имена и телефоны детей и внуков. И свою слабость, при которой в костюмированных сценках участвовать уже поздно. Поппи? Поппи? Да где же я это слышала? Это точно не я, но, пожалуй, говорить об этом заботливой даме я не стану. Сама не знаю, почему, но это кажется лишним.

Тем временем заботушка моя встает и машет рукой, от которой отлетает нечто серебристое, а дама почему-то говорит ему:

— Рози, зайди к Поппи, ей надо помочь. Мы в саду.

Ничего не понимаю. Особенно того, что через пару минут на ровном зеленом пятне появляется еще один светлый силуэт, судя по очертаниям фигуры и шляпке, тоже женский. Надо что-то делать со зрением. Может, эта Поппи носила очки? Шарю вокруг себя в траве.

— Сейчас поможем, — щебечут уже два голоса и помогают мне встать. Ведут под ручки к дому. Уф, только здесь понимаешь, что там, в саду солнце припекало довольно сильно. Меня тем временем проводят в комнату, усаживают на диван.

— А почему я плохо вижу? — вопрошаю я все так же сипло после неудачной попытки разглядеть обстановку.

— Пить хочешь? — невпопад отвечает один из голосов. — Рози!

Мне подносят чашку с водой, помогают напиться, влажной тряпочкой обтирают лицо, убирая волосы. Странно, но теперь все выглядит четче. Мы явно в гостиной, светлые шторы, светлые обои, пара диванов, невысокий столик, буфеты у стен. Полный реквизит исторического фильма. Что же это со мной приключилось?

Предположим, что эти две дамы — мои соседки. То есть не мои, а Поппи. Но Поппи — как бы я. Пока дамы суетятся и спорят, я узнаю, что вторую — то есть первую, потому что это она меня нашла, — зовут Миранда. Спорят они о том, нужно ли вызвать врача или сообщить директору. А еще о том, завтракала ли я. И, чуть понизив голос, видела ли я утреннего пророка.

— Не видела, — начинаю с конца. — Про завтрак не помню, — стопроцентно честное признание. — Директору сообщать не надо, — разрешаю я дилемму. И уточняю: — В Мунго ведь можно написать и договориться о приеме? Так и сделаю.

Дамы облегченно вздыхают и бормочут что-то о моем упрямстве, переговариваются, обсуждая мой завтрак, обед и почему-то ужин. И, кажется, хотят спрятать газету от меня. Из чего делаю неочевидный вывод, что «Пророк» — это газета. Убедительно прошу газету не прятать. Информации в моем положении много не бывает, а в газете она будет самой актуальной: место действия, дата, основные события и лица, раз уж именно в сегодняшней газете есть что-то связанное с некой Поппи. Со мной, одним словом.

Женщины опять ворчат, кладут газету на столик у дивана, кормят меня вкуснейшим пирогом с картофелем — будто в детство попала, наказывают съесть ужин, который оставлен на кухне под… охлаждающими и согревающими чарами. Вот так так! Глупо и далее отодвигать в самый темный угол кажущиеся невероятными предположения. Как только сердобольные соседки успокаиваются и уходят с обещанием вернуться и проверить, я глубоко вдыхаю, выдыхаю, и беру газету. Она еще сложена и обернута белой бумажной полоской-бандеролькой. И вот на этой самой бандерольке я нахожу твердое подтверждение своим подозрениям: «Миссис П. Помфри» написано на ней каллиграфическим почерком. Признаться, я знаю только одну Помфри, которую — вот так совпадение — зовут как раз Поппи. Раиса Петровна, да ты ведь в сказку попала. В страшноватенькую местами, конечно, так что работы у тебя будет предостаточно. Сердце колотится, как сумасшедшее, во рту пересохло. Я неплохо знакома с этими признаками.

Однако мне нужно последнее подтверждение. Оглядываю гостиную. Зрение стало чуть-чуть получше, но по сравнению с моим прежним все-таки кажется слабоватым. Неужели очки носить придется? Но это я просто оттягиваю момент встречи и знакомства. С кем? С собой, конечно же. С миссис Поппи Помфри, которая мне известна как медсестра школы волшебства и чародейства Хогвартс, лучшей в Англии и чуть ли не во всем мире. Непонятно, почему я попала сюда, я и книжку-то читала по диагонали, и кино смотрела урывками, только чтобы поддержать разговор с внуками. А они для меня специально выбирали эпизоды про медицину и зелья и вопросы по ним задавали, так что помню я сюжет в общих чертах и всякие несуразности, с точки зрения нашей медицины. Да и с моей собственной. Было там, чем возмутиться и что исправить. Буду думать, что именно для того я здесь и оказалась.

Вот там за буфетом, у двери что-то блестит высокой вертикальной полоской. Там меня ждет мое последнее доказательство.

* * *

Я смотрю в тускловатое зеркало и вижу женщину средних лет. Не очень-то она похожа на киношную медсестру, с которой у меня было отдаленное сходство. Моложе, ниже ростом, светлые волосы, простоватое лицо — или такое впечатление оттого, что взгляд растерянный? Вот это — я. Отражение так же поднимает руку и поправляет волосы. Я сползаю вдоль стенки.

Меня захлестнула давно копошащаяся и прорывающаяся наружу паника. Внутри вопит и мечется неразумный человечек, а снаружи я словно в оцепенении. В юности я бы проревелась и забегала, устраиваясь на новом месте. В зрелости страшно становилось чаще, но стремление действовать всегда помогало справиться. А сейчас я сижу на полу, подтянув ноги к груди и сжав кулаки. Нет, я не расстроена внешним видом или возрастом — эта персона моложе меня прежней и вполне здорова, судя по визуальным данным. Чего более желать? Может быть, знаний? Я хороший врач, действительно хороший. И я привыкла работать с детьми. Но все мои знания — из другой жизни, из другой медицины. Окажись я просто в Британии, я бы не пропала и справилась. А здесь лечат заклинаниями, которых я не знаю, и зельями, в которых я не разбираюсь.

Хорошо, это уже рациональный подход. Паника понемногу отступает, но не оставляет совсем. Дышим глубоко и ровно, рассуждаем дальше.

Я верю, что в этом доме есть библиотека, а в ней найдется несколько книг по медицинским заклинаниям и зельям. И я во всем разберусь. Я очень на это надеюсь, не хотелось бы пойти путем златокудрого писателя. Как его там, Локонс? Локхарт? И все же… И все же, я не отказалась бы иметь хоть какие-то кусочки памяти настоящей Поппи Помфри и еще больше — ее навыки. И неплохо было бы, чтобы зелья варила не школьная медсестра, а профессиональный зельевар. А еще неплохо бы, если бы мне не пришлось носить то темное платье с жутким передником, что я видела в фильме. Уф! Ну все, я начинаю оживать. Женщина, думающая о нарядах, — это абсолютно нормальная женщина, все страхи разбегаются по углам и вот-вот растворятся.

Жалела, что не всем помогла в той жизни? Вот тебе возможность помогать. Поле непаханое, можно сказать, вот и займись. И займусь! А пока придется заново учиться.

Нет, ну как, скажите, как можно так поступать! Первое правило — чтобы лечить других, врач должен быть и сам здоров. Вот у психоаналитиков все официально: если хочешь получить лицензию и принимать пациентов, придется регулярно наблюдаться у супервайзера-психоаналитика — чтобы сохранять объективность и не приписывать пациентам свои проблемы. У врачей телесных проблема не меньшая: если врач сам болеет, он склонен недооценивать проблемы пациентов и рискует упустить шанс вовремя распознать болезнь и начать лечение. А здесь и так немалые профессиональные риски — перед глазами-то и без того больные люди идут чередой, непросто выделить того, у кого заболевание может оказаться посерьезнее банальной простуды или легкой аллергии. Ведь прописная истина! Врач должен заботиться о своем здоровье, чтобы помочь другим.

И в других случаях то же правило работает. В самолетах перед вылетом специально поминают — если летите с ребенком, в случае аварии маску надеваете сначала на себя, потом уже на ребенка. Это правильно, что бы там ни шептало вам материнское сердце. Что толку от маски на ребенке, если он в полном сознании окажется рядом с бездыханным телом? А потом, если случится беда, спасателям придется уговаривать ребенка выйти и оставить маму, да еще самим ползти в узкую щель за непослушной мамочкой или расширять отверстие, тревожа и без того хлипкую конструкцию. А бывает, что сначала в щель лезет медик, чтобы оценить состояние и сказать, можно то самое тело бездыханное волоком вытащить или придется таки разбирать дыру пошире и использовать носилки и спецоборудование. А врачи и спасатели тоже чьи-то мамы и папы, которые рискуют из-за таких вот особо сердечных и заботливых, что ни разума, ни инструкций не слушают.

И эта… Поппи! Туда же, врач, или как ее тут, колдомедик… Врачу, излечися сам! Вот в самом, что ни на есть, буквальном смысле.

Первым делом, оставшись без присмотра и уяснив ситуацию, я решила вернуться на диван и изучить «Пророк». Тут-то мне крышу и снесло, как мои внуки выражаются. На первой же странице развернувшейся газеты с одного снимка таращился некто в черной мантии и остроконечной шляпе, а с соседнего, строго поджав губы и задрав подбородок, смотрело мое новое лицо. Броская надпись сверху вопрошала: «Защитят ли себя защитники?» Из многословного текста я извлекла столь актуальное для меня сейчас описание моей ситуации.

Очередной преподаватель ЗоТИ помогал некоему Рубеусу Хагриду справиться с опасным магическим животным. Сражаясь с неназванным зверем, он получил несколько серьезных повреждений и отправился в школьный лазарет (не в Мунго, заметьте, с ранениями, а к школьной медсестре). В процессе лечения с ним вдруг что-то случилось, и он набросился на мадам Помфри с палочкой, посылая разные проклятия в большом количестве и с невероятной скоростью. Были ли этому свидетели — непонятно, что с преподавателем случилось далее — не сказано, кроме того, что авроры разбираются. Школьная медсестра была обнаружена в бессознательном состоянии, а после не могла ответить на вопрос, что она делала, в смысле, как лечила раненого, и почему он напал на нее. От госпитализации в Мунго отказалась, но руководство школы настояло на том, чтобы она отдохнула в домашней обстановке и «оправилась от потрясения».

Первой полосы автору статьи не хватило, и продолжение ушло внутрь газеты. «Но наши дети не остались без присмотра профессионала!» — пафосно восклицал автор, из Мунго на замену прислали новую медсестру, «полную энтузиазма и желания помогать школьникам в их проблемах». Судя по «энтузиазму», прислали стажера, едва закончившего курсы или что у них здесь учебно-медицинского. Приложенное фото хорошенькой — и очень молоденькой — девушки, чье лицо выражает пламенную готовность спасать и помогать, только подтверждало мою догадку. И подозреваю, если бы не эта симпатичная мордашка, не было бы и статьи в газете. Вроде директор здешний не особо любил выносить сор из избы, то бишь замка, так что все проблемы оставались внутри.

* * *

Спустив пар и немного успокоившись, я отправилась на экскурсию по дому. Чердак и подвал я пропустила, по опыту знаю, что там или старье всякое хранится, или припасы, а лишние лестницы мне сейчас не на благо, при таком-то анамнезе. Первый этаж занимали кухня, столовая и гостиная, соединенные дверями. Кажется, это называют анфиладой. Но и в большой коридор из них тоже были двери. На втором оказались ванная комната, две спальни и кабинет-библиотека, в которой я рассчитывала найти самое необходимое мне сейчас — знания. Независимо от того, ждут ли Помфри на работу в школе, больше я ничем заниматься не смогу, да и не хочу, откровенно говоря. Колдовская или обычная — только медицина, а значит — учиться, учиться и еще раз учиться. Ну и о моей предшественнице узнать нужно побольше. При таком тесном общении с соседками это жизненно необходимо, чтобы не попасть впросак.

По крайней мере, эта статья отчасти объясняет замеченные мной желтые листочки, которыми уклеены вертикальные и горизонтальные поверхности в доме. Напоминания о самых обыденных действиях. Куда бы я ни шла, меня везде встречали эти напоминалки. Я и спальню Поппи вычислила по ним. На тумбочке у кровати стояла большая аптечная бутыль, каких я уже лет сорок не видывала, а при ней пергамент с инструкциями — что, когда и в каком количестве употреблять. Укрепляющее для памяти и для тела, восстанавливающее, успокоительное, режим дня, питание. Судя по почерку, писала не Поппи. Надеюсь, варила зелья тоже не она. С такими проблемами, как утрата памяти не только долговременной, но и сиюминутной, не лекарство готовить, а разве только эксперименты ставить. Не поддающиеся проверке и воспроизведению. Остальные зелья обнаружились в тумбочке. Пришлось внимательно изучить ярлычки, чтобы понять, что есть что. Добрый человек, писавший инструкцию, отметил и вид флаконов, и цвет этикеток, и ожидаемое действие лекарств, и даже объяснил, почему их употребляют так, а не в другом порядке и сочетании. Явно знал о проблемах пациентки и старался помочь — либо вспомнить, либо выучить все заново. Стоит ли говорить, как я была ему благодарна за все эти подробности? Изучив лечебные предписания, решила, что дневную порцию можно и принять, пора уже. Пергамент забрала с собой — надеюсь, потеря памяти не заразна и бумагу я не потеряю — и пошла исследовать кабинет.

Оглядела забитые книгами полки, вздохнула, села за массивный письменный стол и задумалась, в каком порядке дальше действовать.

Обязательно надо записать все, что я помню об этом мире из прочитанного, просмотренного и услышанного от внуков. Это не так уж и много, откровенно говоря, но стоит подстраховаться, учитывая проблемы моей предшественницы. Кто знает, что я вспомню завтра наутро. Решила даже на всякий случай записывать все по-русски, чтобы никто не подглядел и вопросов лишних не задавал, у меня их и так хватает, своих и насущных. Если получится, потому что только сейчас поняла я, что говорю-то, должно быть, по-английски, раз меня соседки понимали. А я этого даже не осознавала, как будто все так и надо. Вдруг я русским больше не владею? Ну, буквы вроде пишутся, уже хорошо. Маловато получилось, но и то хлеб. Потом дополню, если что-то всплывет в памяти.

Обязательно надо написать в Мунго, потому что здоровье — на первом месте, и это не обсуждается. Вопрос — что писать? В статье сказано только об отдыхе и успокоении нервов, а в инструкции к лечению умиротворяющий бальзам идет последним пунктом, «в случае необходимости» выпить на ночь один глоток. Странная доза, но с другой стороны, она обычно рассчитывается по весу пациента, а глоток более или менее соответствует физическим размерам и массе. Разве что маловата для отвара, я привыкла по полстакана пить. Разгладила перед собой лист пергамента, исписанный убористым почерком. Все инструкции написаны вполне профессионально. Но из разговора соседок я поняла, что в больницу Поппи не обращалась. Или просто не сообщила врачу о своих обмороках и проблемах с памятью? Тогда откуда пергамент? А стали бы из Мунго присылать стажерку на замену, если бы не знали о том, что Поппи не может больше лечить? Не очень понятно, сколько времени ей было дано, чтобы «оправиться от потрясения». Может, ее вообще уволили, а взяли новенькую? Иначе зачем такой пафос по поводу назначения стажерки? Сплошные вопросы и никаких ответов, кроме смутных предположений.

А еще надо подобрать нужные книги: от школьных учебников до справочников. И может быть, сохранились какие-то конспекты. Напишу-ка я списочек, как обычно. Подтянула к себе кучку бумаг от угла, а там — сокровища. И письма на пергаменте и обычной бумаге, и чистые листы, и листочки клейкие, и блокнот с карандашом. А на первой странице — список Помфри, п. 3: «Отказать Мунго (письмо С.)». Эм? Она крутой специалист, которого упрашивали уйти из школы, но не преуспели? Тут же разрыла кучу листов. Яркими синими чернилами написанное письмо за подписью Ричарда Сметвика, из Госпиталя св. Мунго: приглашение «дорогой Поппи» посетить курсы повышения квалификации, с укоризненным намеком, что это стоило бы сделать еще несколько лет назад. Весьма вероятно, что каждый год ей такое шлют. Дата стоит — 6 июня 1991 года. А сегодня, судя по газете, 20 июня. И до сих пор не ответила? Это уже даже неприлично. Нашла письмо только здесь, после травмы? Или согласилась, а теперь вынуждена отказаться?

Зато у меня сейчас появилось немало информации и поводов написать в Мунго. Вопросы по курсам — например, их стоимость: вдруг Помфри это не по карману, а директор денег пожалел, поэтому пришлось отказать. Вопросы о проблемах с памятью: как повышать квалификацию, если и старое позабыто, это ж все равно что на ноль умножать. Как устроены курсы, на какую тему, когда, наконец? «Летние» — это очень расплывчато. Ну и о моих свежеприобретенных проблемах посоветоваться. Извинилась за запоздалый ответ, исписала полный лист пергамента вопросами, уточнила, не помешает ли моя травма справиться с новой информацией и как улучшить положение. И споткнулась о новый вопрос: а отправить-то письмо как? Насколько помню, почту здесь разносят совы. Есть ли сова у Помфри? И где она, если есть? Если отправлять письмо сегодня, придется исследовать дом поподробнее, а то и выйти за забор, а я-то хотела заняться бумагами и книгами. Да и чувствую себя почему-то усталой, хочется хотя бы ненадолго прилечь.

Повздыхала и решила, что полежу немного, а потом уже буду осваиваться в новом мире. Полюбовалась на бутыль на тумбочке и решила сделать глоток, не дожидаясь утра. «Зелье ясной памяти» не помешает, быстрее все запомню. Как раз начнет действовать, когда я отдохну и со свежими силами возьмусь за дела. Полежала, поворочалась, решила, что и успокоительное мне тоже не помешает — снотворного эффекта у него не прописано, а у меня все ж таки мандраж не проходит, никак не начну действовать, все собираюсь. Глотнула и продолжила планировать — что за чем осматриваю, ищу, читаю, делаю. И денежно-продовольственным вопросом обеспокоилась — семьи нет, а привычка осталась.

И только когда мысленно уже тренировала диагностические заклинания, встряхнул меня самый логичный и естественный, но почему-то ранее не озаривший меня вопрос. А где моя волшебная палочка?

Все-таки я заснула. А проснулась ранним утром — свеженькая и бодренькая, как молодой огурчик. Подошла к окну, полюбовалась на восход над крышами, привычно нашла новый дом Рози. Стоп. Привычно? В памяти четкое знание: Рози, Розалинда — племянница Миранды, год назад вышла замуж за племянника местного бакалейщика. Вот тот самый дом под зеленой крышей — бакалейная лавка. Миранда — соседка слева. И да-да-да, у них в роду всех женщин называют так, что имена заканчиваются на «да». Угу, а центральная улица Хогсмида сейчас от меня справа.

Так уже лучше, жизнь налаживается. В ванной пришлось вспомнить деревенское детство с отсутствием водопровода и горячей воды. После закаливающих процедур сама собой получилась пробежка и интенсивная зарядка. В здоровом теле — здоровый дух, ух! Срочно, срочно искать волшебную палочку и учить бытовые заклинания. А то ведь и платья чистые скоро закончатся, и вообще. Спальню обшарила тщательно, но искомого не нашла. Даже сказала на всякий случай: «Акцио, волшебная палочка!». Строго так, как собаке: «Апорт!». Самой смешно. Но палочка не прилетела. Обыск кабинета отложила на после завтрака. Сбежала шустро по лестнице. А хорошо быть ведьмой — вроде Поппи и не юная уже, она же еще с Люпином нянчилась, а бегаю, словно мне не больше двадцати. В мои сорок я так вроде уже не бегала. Еда, еда! Отличный стимул.

Что такое соседки говорили про оставленный мне ужин? Думаю, на завтрак тоже сойдет. На кухонном столе обнаружились горшочек и бумажный пакет, тепленькие на ощупь. Из пакета пахнуло свежим печевом — мясной пирог, да горяченький, ароматный, будто с пылу с жару, умм… С завтрашнего дня буду вести правильную жизнь, а сегодня я голодна как волк и начну день с мяса. Вкуснятина! Память щедро подкинула информацию, что пироги каждый день печет Миранда, в той же бакалее и продаются с утра до полудня, а непроданное сами съедают на обед и ужин. Вот и мне летом перепадает частенько кусочек, как сейчас. Пока жевала, оглядела кухню. Большая, удобная, но пустая совсем. Нежилое пространство. И не живое. Плита довольно современная, похожа на газовую, но это вряд ли, раз горячая вода из крана не течет. Однако для дров места в печке нет. Видимо, все на волшебной тяге. В чайнике на плите оказалась вода, ноги сами привели к шкафу с кувшинами: в белом молоко, в рыжем — тыквенный сок, прохладненький. Жить можно, если память будет давать такие подсказки. Вспомнилось, что у волшебников домовики бывают, но здесь явно ничего подобного не водится. А жаль.

Пойду комнаты осматривать. Столовую оглядела только формально, обошла солидный обеденный стол — человек двадцать усадить можно, не меньше. То ли семья здесь жила прежде большая — только где? — то ли гостей принимать любили. Точно любили — в шкафах пара-тройка сервизов на двадцать четыре персоны, столовое серебро и столовое же белье в ассортименте. Антиквариат — просто дух захватывает. И что странно: нет ни пыли, ни запаха затхлости, а такое ощущение, как будто давно-давно никто всем этим не пользовался. Ну, не сотню лет, поменьше, может, пару десятилетий.

Гостиная ощущается как-то поуютнее. Возле окна полукруглый диванчик и пуфики — этакая дамская зона, для рукоделия. А тут смешанный вариант: диванчики и кресла мягкие, столик, за которым меня вчера обедом кормили. То, что я сослепу приняла за буфеты, оказалось подобием музейных витрин, а в них — экспонаты, понятное дело. Старинные медицинские приспособления: стетоскопы, перкуссионные молоточки, ножи, ланцеты и скальпели, пинцеты и зажимы разные, крючки и пилы. Шприцы в ассортименте. Металл, фарфор, дерево, кость, кажется. Тоже в основном антиквариат, но вряд ли старше XIX века. Я такое в музеях видела, но не все, кое-что опознать не могу. Вот Карлсбадские булавки узнаю, брр. Впрочем, бывает и хуже. Подозреваю, что какой-то волшебник просто собирал все магловское и примерно медицинское. Ну и зачем оно здесь? Ах, в память об Эбе и из благодарности его предкам! Похоже, несколько поколений увлекались коллекционированием. Династия колдомедиков? О!

И ведь нигде палочка не завалялась — ни в мягкой мебели, ни на камине. Камин огромный, чуть не в человеческий рост, пришлось на цыпочки привстать, чтобы осмотреть верхнюю плиту. Только миска с летучим порохом, ни безделушек, ни фотографий. Так что никакого результата от обхода, только что лишние желтые наклейки сняла.

Что палочка в кабинете, все же сомнительно: на столе там, конечно, гкм… беспорядок, но я бумаги переворошила, разложила, ничего твердого не выпало, не прощупалось. В ящиках тоже вряд ли лежит — глупо прятать глубоко и далеко волшебную палочку, если без нее ни свет зажечь, ни воды налить, и вообще почти не жизнь.

Остается еще один вариант — Поппи потеряла ее на улице. Что-то она ведь делала в саду в исторический момент моего появления здесь?

* * *

Далеко я не ушла. Дом стоял к улице как-то странно — боком, не фасадом. Ага, а соседка слева — это как раз напротив входа. Она-то меня сразу и заметила, и позвала, и тут же прибежала — с корзинкой.

Пока Миранда бежала, я осматривала дом, лужайку и сад поодаль — несколько грядок и клумб, кусты, десяток деревьев. Смотрела и поражалась тому, насколько ухоженным все выглядит, даже без учета того, что хозяйка почти весь год проводит в школе. Насколько дом был пустым и холодным, настолько участок при доме живым и цветущим. Сразу вспомнилось что-то из разговоров про многодетную семью из книги, с их садовыми гномами и старыми яблонями. Уизли, подсказывает память. Похоже, у Поппи на них зуб. Уходом и порядком там и не пахло, помнится, несмотря на большое количество рабочих рук. И кто же здесь заботится обо всем? Не Поппи ведь за пару дней вперемежку с обмороками все тут обиходила до идеального состояния? И уж точно без волшебной палочки этого не сделать. Память скромно умалчивала имя героя.

От второго завтрака отвертеться не удалось, и пока меня пичкали молочными продуктами, я озадачила соседку отправкой письма в Мунго и отсутствием волшебной палочки. Про письмо она сразу сказала, что отправит со своей совой, хотя вообще-то у меня должен быть порт-ключ туда, и лучше бы я сразу сама отправилась. По поводу палочки она зависла и после некоторых раздумий сказала, что ни разу не видела ее у меня этим летом. Переглянулись мы с Мирандой и задумались тяжко. Чтобы разрядить атмосферу, я сказала, что сегодня прямо с утра вспомнила о них с Рози и даже дом Рози, как обычно, рассматривала в окно. Миранда расцвела и полностью уверилась, что я начала выздоравливать. И меня начала горячо уверять, что теперь-то точно все будет хорошо и просто отлично. А потом пришла в ужас оттого, что я даже чаю горячего попить не могла, и ванну, ванну принять… Наконец, вручив послание Сметвику и договорившись, что ванну мне согреют вечером, а чай мы попьем после полудня, со свежими пирогами, я выпроводила мою хлопотливую соседку и отправилась в кабинет. Меня ждали бумаги и книги.

Есть палочка, нет палочки, а память Поппи начала работать, и самое время ее освежить. Тем более что работает она по принципу компьютера — выдает информацию по прямому запросу, но не всегда. Вот пожалуйте — Уизли вспомнила, а куда делась волшебная палочка — никаких намеков. Тайна за семью печатями, без пароля не подберешься.

___________________________

ПС. Извините, ч.2 не ранее среды.

«Желудок, верный наш брегет, уж прозвонил ему обед». Вот и мне тоже желудок напомнил, что времени прошло немало. Судя по солнцу, день перевалил за полдень. Пора размяться и подкрепиться.

Что ж, утро я провела не без пользы. Сначала решила заняться уборкой. Нет, я вовсе не помешана на чистоте и порядке. Хотя порядок я одобряю: найти что-то в правильно организованном пространстве намного легче, только обычно или другие дела оказываются на первом месте, или времени нет на разгребание завалов. Так что лучше просто до завалов не доводить. К тому же, и нагрузка на иммунную систему меньше, когда залежей пыли и мусора нет. У каждого врача со временем появляются некоторые предубеждения, как у всех людей, наверное. Вот и у меня после многолетних наблюдений за аллергиками тоже сложились свои привычки: новые продукты ем лишь в небольших количествах, чистоту стараюсь не наводить оптом, а поддерживать, шерстяные изделия надеваю только поверх хлопка.

Эх, где тот золотой век, когда аллергии были в основном на апельсины и шоколад, в крайнем случае — на клубнику с малиной или импортные красные яблоки! Да и то ягод надо было съесть много. А сейчас — на овсянку, на молочные продукты, на помидоры, на шерсть, на домашнюю пыль… И это не исключения, не экзотика. Экзотика — это пока аллергия на арахис и мучные изделия или аутоиммунная реакция — на собственный белок, например. И пусть как можно дольше остается экзотикой и редкостью, многие детки и так вырастают на макаронах и манной каше без молока. И много их, и становится все больше. Не знаю, экология виновата или жизнь бурная да нервная, но все мы теперь стараемся перестраховаться. Не до стерильности, конечно, от этого только хуже, но береженого бог бережет.

Так что прошлась я влажной тряпочкой по всем поверхностям в спальне и кабинете, попутно заглянула в шкафы и сундуки. В конце концов осела в кабинете, разобрала залежи на столе, разложила все по ранжиру. Попутно вывернула ящики и рассортировала немалые запасы магических и обычных пишущих принадлежностей, сваленных в кучу. Ну, или точнее — старинных и современных. Отдельно сложила переписку, на пергаменте и в обычных конвертах, даже с наклеенными почтовыми марками — это все надо внимательно рассмотреть и разобрать.

Думала, документов в волшебном мире не водится вообще никаких, но один все же нашла. Солидный такой свиток пергамента, с печатью Министерства магии: Свидетельство о заключении брака между Эбенизером Помфри, сыном Титуса Помфри и Эбигейл Помфри, урожденной Малпеппер, с одной стороны, и Помоной Помфри, дочерью Джозефа Сметвика Брауна и Юфимии Браун, урожденной Бёрк, с другой стороны. Прямо-таки выписка из семейного гобелена, только годы рождения не указаны. Из всех дат — 8 июня 1970 года, видимо, день бракосочетания и выдачи документа. Залюбовавшись виньетками и задумавшись над формулировкой «с одной стороны — с другой стороны», я даже не сразу осознала, что Помона Помфри и Поппи — это ведь одно лицо. Мое нынешнее лицо, между прочим. Вот мне, по русской привычке, «Поппи» кажется не очень привлекательным именем, как детское прозвище какое-то, а то и вовсе дразнилка. Но Помона? Ладно, буду Поппи.

Больше документов действительно не было: ни диплома об окончании Хогвартса того же, ни института или медицинских курсов. Ни-че-го. Зато я нашла часть того, что искала, — судя по почерку, конспекты Поппи: в обычных тетрадках, толстых и тонких, на разрозненных листах и расправленных пергаментах, все аккуратно перевязанное лентами, правда, не по темам, а по размеру. Вот только, боюсь, толку от этого будет мало: начинать с этого — все равно что читать институтский учебник органической химии, не изучив школьные с нуля. Я, конечно, пролистала все: лечебные зелья и диагностические чары, снятие проклятий типовых, наведенных и стихийных, инфекции и родовспоможение. Общих положений мало, но возможно, они в книгах есть. Много частностей в духе «если вот так, то это, а если вот так и так, то вот этак». Почему это и вот этак, не нашла. Надеюсь, справочники в волшебном мире все же существуют. Пока, оглядев книжные полки в кабинете, я в этом не уверена, но я ведь только начала поиски, отчаиваться рано.

* * *

Уже спускаясь на кухню, в самом конце лестницы, вдруг услышала что-то вроде «Дли-инь». Замерла. Звонок? Входная дверь уверенно открылась, в полутемный холл вошла фигура в черном плаще. Ой, мамочки!

— Мадам Помфри!

Я попятилась, ступенька под ногой скрипнула. Развернувшись ко мне, фигура попала в световое пятно и превратилась в молодого человека, одетого в классическую черную мантию.

— Мадам Помфри?

— Д-да, — несколько испуганно отозвалась я.

— Вы меня не узнали? Я профессор Снейп, Северус Снейп, из Хогвартса.

Вот это — Снейп? Это — Снейп?! Ну да, темноволосый. Да, длинноносый. А где харизма? Где рост, где дородность и представительность, в конце концов? Да, это вам не Алан Рикман. Больше всего пришедший напомнил мне Джеймса Поттера из фильма, только без очков и с прической каре. Вздохнула, поздоровалась и сошла с лестницы. Предложила пройти в гостиную.

Профессор отчего-то смутился и, едва не пятясь ко входу, начал рыться в карманах.

— Я свежие зелья принес…

Тут за его спиной распахнулась дверь. Только по корзинке я узнала во влетевшем вихре Миранду. Она резко затормозила, потом процокала каблучками ближе ко мне, корзинкой будто оттесняя мужчину подальше от меня, к двери. Я смотрела на эту картину круглыми глазами. Она что, защищает меня? Так ведь вроде это не он Поппи заклинаниями приложил? Он наоборот, зелья принес. Не отравит же? А соседка уже щебетала про пироги и обед. Снейп бестолково совал в воздух какие-то флакончики. Соседка щебетала и выставляла вперед корзинку, оттесняя его еще дальше. Бедный парень уже сложил мелкие флаконы поверх салфетки, чтобы достать из кармана какой-то свиток, когда я, наконец, отмерла.

— Стоп!

Светлая и темная фигуры застыли в странных позах, словно посреди танца.

— Пироги — это просто замечательно! Профессор, я приглашаю вас присоединиться к нам за обедом. Поверьте, пироги у Миранды просто потрясающие, вы не пожалеете.

Конечно, это немного неприлично, что я приглашаю кого-то на пироги, которыми меня подкармливает соседка, но очень уж всё происходящее стало напоминать комедию. То я себя ощущала в историческом фильме, то на театральной сцене. А щебетать я тоже умею, с детьми ведь работала.

— Предлагаю пообедать на кухне, там будет удобнее. Идемте, идемте. Самое время. А вы, профессор, наверное, не успели пообедать в школе, правда?

Теперь уже я оттесняла Миранду к кухне, а пятящегося от нас профессора вульгарно ухватила за рукав, не позволяя удрать. Судя по лицу, он вполне готов был сделать это, бросив все лекарства, куда придется. Соседка наконец сдалась и направилась на кухню, а я получила возможность подобраться поближе и приобняла стесняшку, подталкивая в спину в том же направлении. И сразу ощутила, как мужчина напрягся, замер, словно испуганный суслик. Он меня и вправду боится? Или?.. Тут мне разом припомнились все высказывания внуков об этом персонаже. Вот говорят: «вся кровь отхлынула» или «сердце кровью обливается», а у меня, кажется, то и другое разом случилось — он же просто не привык к прикосновениям. Похоже, к нему так давно никто не прикасался — или прикасался только грубо, бил, попросту, — что его обычное бытовое прикосновение действительно пугает. Ну, не то чтобы я такая страшная, а он пугливый, конечно, но само тело попросту не знает, что делать в таких случаях, как реагировать. Вот и замирает столбиком. Отмирай, отмирай, мой хороший. Это мы исправим, но попозже, а пока давай-ка на кухню, там пироги нас ждут, вон как пахнут аппетитно. И рагу под чарами стоит. И чаю наконец-то можно попить горячего, раз Миранда здесь.

Миранда и правда вовсю хозяйничала на кухне, раскладывая по тарелкам пироги, расставляя чашки, заваривая ароматный чай. У меня даже в животе заурчало, несмотря на двойной завтрак. Снейп тоже перестал сопротивляться, уселся за стол и старался выглядеть сытым и невозмутимым. Только по крыльям носа было видно, что все вкуснющие запахи он уловил и в полной мере наслаждается, а глаза голодные-голодные. Правильно, преподавание в школе — это немалый стресс, энергии тратится много, надо ее восполнять. И вообще, мужчин кормить надо, они почти все, когда голодные, злые. Этот вот экземпляр, кажется, полностью смирился со своей участью, аккуратно и неспешно ест, что положили, уже не отнекиваясь, наслаждается запахом и вкусом. Смотреть приятно.

А за чаем мы обменялись новостями. Миранда вручила мне ответ из госпиталя, принесенный ее совой: мистер Сметвик радовался письму, обещал ответить на все вопросы при личной встрече и прилагал портключ на три часа пополудни, который доставит меня непосредственно в его кабинет. Я сообщила, что обыскала весь дом, но своей волшебной палочки так и не нашла. Соседка поахала. Профессор задумался, даже жевать перестал, потом сказал, что палочки моей отдельно от меня не видел, но спросит в больничном крыле и у директора. Он понимает, что без палочки никак и никуда, поэтому сразу пришлет сову, как что-то узнает. И если найдет, то постарается сразу и принести, но не обещает, все же завтра в Хогвартсе выпускной. Миранда виновато посмотрела на меня и предупредила, что еду мне только утром принесет, потому что у ее дочери как раз выпускной и есть, так что днем она готовиться будет, а вернется домой уже поздно. Но сегодня вечером она придет, как договаривались. Я только отмахнулась — справлюсь как-нибудь.

После чего гости обменялись вежливостями и договорились, что профессор помоет посуду, а хозяйка, то есть я, сидела сытая, довольная, молчаливая — и бездельная. С другой стороны, что с меня, не имеющей палочки и ничего не помнящей, взять-то? Потом Миранда, с сомнением поглядывая на Снейпа, засобиралась обратно в лавку — тоже готовиться к выпускному. Похоже, в волшебном мире это тоже грандиозное событие, и не только для школьников.

Снейп наконец выставил рядком принесенные флаконы, разгладил помятый пергамент.

— Если вы к Сметвику идете, то это, наверное, не так уж и важно, — почти виновато проговорил он, — но я буду очень признателен, если вы потом расскажете мне, насколько мои выводы и рекомендации были верными. Конечно, лучше было бы сразу обратиться в госпиталь, но…

Не закончил фразу, но почему-то у меня сложилось впечатление, что это был не мой выбор, и уж точно не его. Синхронно вздохнули, переглянулись, помолчали. Потом он начал суетливо благодарить и прощаться, а я пошла его провожать. У дверей не выдержала — обняла его и от души поблагодарила за заботу. Вздрогнул, бедняга, и, кажется, едва удержался, чтобы не отпрянуть. Сбежал с крыльца, и вскоре я услышала тихий хлопок — аппарировал, похоже.

А я еще постояла на ступеньках, глядя на лужайку, мощеную дорожку, дома по соседству, облака в небе. Бывает ведь такое, что обменяешься с человеком парой слов, а то и одним лишь взглядом — и понимаешь, что это твой человек. Наверное, Поппи его лет на десять всего старше, но я его ощущаю кем-то вроде сына или младшего братишки, о котором в детстве мечтала. Мне показалось, что и он так ощущает — не знаю, прежнюю мадам Помфри или именно меня, нынешнюю. Но что отныне ходить нам по одной дорожке, сомнений нет. Лицо может быть другим, имя не мое, но внутри я все та же. Эта, новая, жизнь тоже будет моей, чужой жизнью я жить не смогу.