Напиши мне (гет)

В ее шесть лет это случается впервые, в этот момент она играет в куклы в своей комнате. На руке проявляется слово «привет», написанное слегка корявым, детским почерком, так похожим на ее собственный. Но Маринетт-то знает — у нее в руках нет маркера, только куклы. Зеленые буквы ехидно дразнятся, пуская сердце вскачь. Она на секунду закрывает глаза, зажмуриваясь так крепко, что на обратной стороне ее век темные точки начинают водить хороводы.

Осторожно выдохнув, медленно приоткрывает один глаз (голубой, словно небо) и видит, что слов стало больше: «привет. привет? ты видишь, что я пишу?»

С диким криком она ссыпается с лестницы, громко стучит пяточками, пытаясь сбежать, по лицу текут слезы. Заходясь в громких рыданиях, всхлипывая и икая, подлетает к плите, за которой ее мама готовит ужин, и вцепляется той в белую рубашку.

— Мама! Призрак написал что-то у меня на руке!

Сабина озабоченно смотрит на нее и, к удивлению Маринетт, расплывается в понимающей улыбке, от которой в уголках ее рта появляются ямочки.

Опустившись на колени, женщина проводит пальцем по едва заметным словам на руке дочери и целует ее в лоб.

— Это не призрак, милая, — начинает она. — А твоя половинка.

Тогда Маринетт и узнает о родственных душах, о сообщениях и рисунках, что они могут оставлять на коже друг друга. Потому что в этом мире одна душа может в доли секунды связаться с другой благодаря чернилам, нанесенным с любовью и приязнью.

Вновь взглянув на руку, девочка замечает, как появляются новые зеленые слова, в этот раз — в компании расстроенной рожицы: «пррсти еси пнапугал:(»

Так что она, хихикнув, утирает рукой слезы, смешанные с соплями. И, взбежав по лестнице, отвечает: «ничего. я уже большая!»

Когда ей девять, она обнаруживает, что обменяться именами со своей половинкой нельзя. И сколько бы попыток не предпринималось, в итоге всегда получается одно и то же: «Привет, меня зовут ________!»

Сказать, что это раздражает Маринетт — все равно, что промолчать, потому что все, чего она желает — сообщить свое имя и узнать, в свою очередь, как зовут ее родственную душу.

Пытаясь это как-то восполнить, она тщательно описывает свою внешность, упоминает, что у нее черные волосы и голубые глаза. В ответ узнает, что у него зеленые глаза и светлые волосы, совсем как у его мамы.

Порой, глубокой ночью, она чувствует, как слова проявляются на ее руке, и, проснувшись, видит, что он оставил записку: «Мама опять сильно заболела, и отец очень сердится». В такие ночи она рассказывает ему о своей мечте (она хочет стать известным модельером) и пытается нарисовать все наряды, которые бы хотела пошить для него.

На ее тоненькой руке все это не слишком умещается, но она уверена, что их разговоры его поддерживают.

Ей одиннадцать, когда они перестают общаться. Маринетт пишет ему каждый день.

«Эй, друг мой, ты как?»

Но он никогда не отвечает, не говорит, все ли у него в порядке, или возникли какие-то проблемы.

Иногда, гадая, не умер ли он, она пугается до истерики, порой она просит, чтобы он подтвердил, что все еще жив.

Но ответа по-прежнему нет… В итоге она перестает ему писать. Совсем.

На свой тринадцатый день рождения, когда она задувает свечи, полузабытое ощущение слабо щекочет ее руку. В спешке она задирает рукав и прямо там, в комнате, забитой родственниками, оседает на пол и плачет.

«С днем рожденья… мне тебя не хватало».

Эта надпись для нее — самый лучший подарок в этом году.

Ей четырнадцать, когда кругом начинают твориться странные вещи. Все от того, что теперь она — супергерой. И нельзя поделиться ни с кем, даже ему нельзя сказать. Как бы ей ни хотелось — она не может.

Его безопасность важнее.

К тому же, когда тебе четырнадцать, есть вещи поважнее Парижа, который опять нужно от кого-то спасать. К примеру — новая фраза, что проявляется на ее руке, когда она пытается переделать домашнюю работу, не устроившую ее преподавателя.

«Ты когда-нибудь влюблялась?»

Он, должно быть, тоже занят домашней работой — слова написаны черной пастой, но боль от этого не ослабевает. Что-то внутри вскидывается в бешенстве, потому что его, кажется, вовсе не волнуют чернила, связывающие их воедино.

Закусив губу, она старается проглотить комок в горле, проглотить ощущение, словно ее предали, что изливается из сердца.

Рука снова чешется, она молча сжимает карандаш, практически чувствуя, как он трещит.

«Потому что мне кажется, что я нашел тебя, и если это правда ты, то я в тебя влюблен».

Воздух застревает в груди, замораживая гнев на полпути.

«Так что я хочу сделать кое-что, надеюсь, что это действительно будешь ты, ладно?»

В их совместный еженедельный патруль она наконец-то затаскивает себя на Эйфелеву Башню.

В расстроенных чувствах, продолжает поправлять челку, когда слышит его голос.

— Неужели в этот вечер вы не уверены в своей мяутразимости, моя Леди?

Голубые глаза встречают зеленые, и героиня в красном, рассмеявшись, перестает прихорашиваться.

— Ладно, не смейся надо мной, — начинает она, — но моя родственная душа — идиот.

Кот шагает ближе, кажется, что его губы сейчас изогнутся в улыбке, но этого не происходит.

— О?

Фыркнув, Ледибаг скрещивает руки на груди.

— Да! Прошлой ночью он… О, мне кажется, что я нашел тебя — бла-бла-бла — давай я нарисую громаднейшую надпись у нас на лбу, чтобы мы могли найти друг друга!

Кот смеется, сощурив глаза.

— И?

Ледибаг уже не остановить.

— Да знаю! Это так тупо, и он просто… Он написал… Это, — она запинается и приподнимает челку, чтобы он мог посмотреть.

А за челкой скрыт самый тупой подкат во вселенной: разве тебе не было больно, когда ты упала с небес?

Кот Нуар не смеется, только приоткрывает рот и пристально смотрит на нее. Ледибаг неловко переминается с ноги на ногу, не понимая, что случилось.

Секунда идет за секундой, и молчание перестает быть дружелюбным.

— Кот?

Моргнув, Нуар расплывается в широчайшей ухмылке.

— Ну? — напирает он. — Что скажешь?

Ледибаг хмурится.

— Ты о чем?

Он убирает челку, чтобы она могла увидеть его лоб, и машет кистью, словно пишет что-то на своей коже.

«Разве тебе не было больно, когда ты упала с небес?»