Можно умереть, пытаясь (джен)

Уединение

Это не энергоновый тайник, но тоже неплохо.

По пустынному этажу гуляет сухой ветер. С потолка свисают, позвякивая, длинные цепи. В них, подключённый к портативному оборудованию, рефлекторно подёргивается деформированный мёртвый корпус. В нём нет Искры, нет пульсации жизни, нет свободного энергона. Из сочленений торчат инструменты и провода. По проржавевшим за многие годы магистралям изнутри скользят жёсткие пруты зондов. Шоквейв сосредоточенно следит за показаниями высокоточных датчиков. Это уже не первый эксперимент, задействовавший полуистлевшие корпуса механоидов, настолько хрупкие, что тащить их обратно в лабораторию было бы равносильно уничтожению — и, вероятно, далеко не последний.

Шоквейва не пугает одиночество: для него это всего лишь теоретическая концепция, пустой набор символов, не несущий глубинного смысла. После того, как беглыми автоботами был взорван последний космический мост, а десептиконский учёный с сильно повреждённой оптикой и устройствами связи остался заваленным обломками конструкции, с тех пор, как он вернулся в стабильный онлайн, весь Кибертрон стал его личной лабораторией. Весь мёртвый, пустынный Кибертрон, каким он стал за долгие, долгие годы, минувшие с завершения Великой Войны.

Шоквейв мог бы сказать, что это и есть предел мечтаний любого исследователя — если бы признавал концепцию мечты. Да, порой ему досаждают назойливые одичавшие инсектиконы и скраплеты, эти паразиты, разъедающие ржавеющее нутро планеты, но даже их обезвреженные корпуса — всего лишь полезный в работе материал, как и каждая древняя окаменелость, след энергона или вскрытый довоенный тайник.

Шоквейв знает погибший Кибертрон как свои собственные когти. Здесь он творец.

Провисший на цепях подопытный корпус внезапно издаёт шумный скрип, выгибается, как будто в предсмертной агонии, и сыплет рыжую пыль на раздвижной стол. Дыра в груди зияет чернотой, но единственная уцелевшая оптика мерцает слабым бесцветным сиянием. Все приборы натужно пищат, сигнализируя о присутствии жизни, но это ложь. Это то, что другие бы даже не посчитали наукой, окрестили надругательством над героически отданной жизнью. Однако Шоквейва не волнует пустая мораль: результат неплохой, учитывая состояние изъеденного ржавчиной мертвеца, настолько неплохой, что можно запустить процесс самовосстановления систем и порыться в запароленных библиотеках трупа.

Разумеется, здесь, сейчас это исследование не имеет значения. Некому оценить эффект, рассмотреть перспективу. Но разве это столь важно?

Настоящему учёному чуждо тщеславие. Он работает не потому, что ждёт, когда за ним вернутся и похвалят за проделанные труды: вероятность обнаружения стремится к нулю. Что, впрочем, ничуть Шоквейва не огорчает. Процесс созидания, подлинные научные изыскания не терпят суеты и спешки. Потому одиночество — это просто наиболее благоприятное условие для эффективного функционирования. Впрочем, формально Шоквейв не так уж одинок. Он не единственная Искра, затерявшаяся в безжизненных руинах Кибертрона.

С ним его Соловей.

Ржавый манипулятор образца судорожно дёргается, будто пытается выхватить что-то ускользающее из воздуха. Раз за разом — одинаковое неэффективное движение, короткий звук лязгнувших когтей. То, что в распоряжении Шоквейва только трупы, иногда разочаровывает. Живой корпус порой куда проще заставить повиноваться.

Десептиконский учёный методично отсоединяет ценные датчики от оголенных кабелей запястья — и отсекает раздражающе подвижную кисть, позволяя ей закатиться под стол — увы, тут нет его помощницы, чтобы позаботиться о комфортных условиях работы. Приходится отвлекаться самому. Это снижает продуктивность: иногда иметь всего одну рабочую конечность не слишком удобно. Именно поэтому у его ассистентки их четыре.

Пальцы отрубленной кисти в последний раз скребут по металлическому полу — и замирают. Можно возвратиться к работе.

Найтингейл полезна. Она старательна, послушна и преданна, так что Шоквейв периодически исключает её существование из списка параметров, влияющих на очередной эксперимент. Нет, не забывает, но таким образом положительно оценивает способность не мешать.

Найтингейл доказала свою полезность ещё в битве при Иаконе, заслужив право на жизнь и на собственное имя. Шоквейв рассчитывал на успех, полагал его вероятным, и поэтому настоял на использовании в настоящем бою своего, по всеобщему мнению, исключительно ресурсоёмкого и практически бесполезного изобретения.

Нет, Найтингейл не смогла самолично покончить с Метроплексом, но зато ослепила, дезориентировала, повредила опоры, вынудив этого монстра рухнуть, а автоботов — поспешно организовывать бегство к космическому мосту.

Гигант пожертвовал собой, восполняя энергетические запасы «Арка», потому что ни на что больше эти всё ещё живые развалины не были годны. Он обеспечил автоботам отступление, но так и не смог гарантировать победу.

Шоквейв не отрицал, что успех стал результатом множества факторов. С Найтингейл был Тандеркрекер — один из лучших сикеров, кто направлял Соловья, поддерживал и подставлял под удар своих авиаторов. Её функционал разрабатывался по лучшим моделям. Оружие — по личным наработкам того самого Тандеркрекера. Её навыки и особенности строения были позаимствованы у одного из самых совершенных десептиконов — Саундвейва. Но всё же окончательное поражение Метроплекса стало заслугой именно Найтингейл — его изобретения, того самого экземпляра, в котором даже изъяны были продуманы заранее.

После боя Шоквейв отыскал её в состоянии стазиса, с едва теплящейся Искрой и всё ещё активным процессором.

Он не мог позволить Лорду Мегатрону распоряжаться тем, в чём, при всём уважении, их лидер смыслил мало. Существовали вопросы, которые были вне его компетенции. И Шоквейв полагал всеобщее раболепное подчинение любым, самым непродуктивными распоряжениям — преступной слабостью, халатностью, небрежностью в работе, но никак не образцом субординации. Что может быть хуже, чем отдавать приказы, которые не основаны на предварительной оценке последствий? Что может быть хуже, чем беспрекословно их исполнять?

Уничтожить этого Соловья? Вернуться к истокам проекта? Создать функционирующий, послушный, разумный экземпляр заново?

Это непомерные затраты и без того бесценных ресурсов.

Да, дизайн идеального корпуса был разработан. Материалы подобраны. Схемы просчитаны. Чертежи заархивированы. Боевые программы написаны. Казалось бы, воссоздать новый образец с нуля проще, чем возиться с оплавленной, полумёртвой кучкой металла… Да что говорить, одно техобслуживание такой модели после каждого боевого вылета было почти равноценно по ресурсам и трудозатратам созданию нового экземпляра.

Но Найтингейл оказалась единственной из многих десятков образцов, успешно прошедшей полное преобразование. Она не только пережила трудоёмкие и длительные манипуляции по замене внешней брони и внутренних систем на более прочные, устойчивые против собственных звуковых вибраций. Она была разобрана и собрана вновь — каждая деталь, каждая микросхема, каждая плата прошла через когти Шоквейва. Более того, Найтингейл единственная отвечала требованию, которое любой разработчик обязан в первую очередь предъявлять к создаваемому оружию — требованию безопасности.

Повреждённый процессор не был, как полагали несведущие, результатом ошибки в работе учёного. Шоквейв не мог выпустить в свет машину масштабного разрушения, пусть даже потенциально одноразовую, не озаботившись её безграничной преданностью создателю.

Цепи жалобно звякнули. Зонды, прошивавшие основные магистрали образца насквозь, приняли на себя крупную дрожь. Пока удалось скачать всего несколько мегабайт информации, выцедить в подставленную емкость несколько капель сияющего энергона. Но двигатели уже заработали вхолостую — обычный результат подачи электрической энергии к мёртвому корпусу, лишённому топлива. Через десяток пустых циклов раздался неприятный сухой звук. Ослабленный металл треснул. Забитые песком вокодеры издали очень правдоподобный хрип, приборы в последний раз показали вспышку активности процессора — и стрелки вернулись к началу отсчёта. Вот и ещё один испорченный экземпляр.

Зато в случае мертвецов не стоило беспокоиться о безопасности.

Увы, ни одна программа, ни одно физическое вмешательство в процессор не могло с достоверностью включить режим абсолютного подчинения будущего Соловья. Шоквейв не любил случайностей, но здесь столкнулся с обстоятельствами, над которыми не был властен: единственным способом продвинуться в работе и преодолеть хаос субатомных процессов и квантовой запутанности было повредить нейронный блок таким образом, чтобы сама концепция размышлений над проблемой верности стала недоступной.

Прошедшие подобную обработку образцы проявляли то агрессию, то безынициативность, тупость, трусость, апатию, вспышки беспричинной ярости, упрямство, или внезапно пробудившиеся, или полностью утраченные моральные качества… Одни и те же действия приводили к разнообразно неприемлемым результатам. И только этот Соловей оказался именно тем, чего Шоквейв ждал от своих творений, — преданным, верным, надёжным и безотказным оружием массового истребления.

Ни до, ни после, ни с одним другим объектом не удавалось повторить подобный успех. Так что достигнутое было преимущественно результатом… особо грязной, долгой и неблагодарной предварительной работы с данным экземпляром, копирование которой не представлялось возможным.

Шоквейв не мог оставить Найтингейл в дымящихся развалинах подкошенного ею колосса. И не собирался позволять кому бы то ни было, даже Лорду Мегатрону, указывать, каким путём достигать требуемого результата. Поставить цель — это задача политика, но способ — уже личный выбор учёного. И точка.

Неназванный серый образец заслужил имя. Найтингейл оправдывала своё право жить.

Когда Шоквейв оказался на грани дезактива, погребённый под космическим мостом, поспешно занесённый Старскримом в списки погибших, именно она отыскала и чинила его — и не в первый раз. Заменяла развороченную оптику, восстанавливала покорёженные, раздавленные манипуляторы, пока учёный не оказался в состоянии самостоятельно завершить ремонт.

И после. Оставшись с ним вдвоём на опустевшем Кибертроне, она помогала документировать результаты экспериментов, занималась кропотливой, но простой работой, которую позволяли выполнять её вычислительные мощности, несмотря на завышенную, на вкус Шоквейва, эмоциональность, не показывая себя ни излишне назойливой, ни скучающей.

Шоквейв аккуратно собирает инструменты, упаковывает добытый энергон. Некоторое время изучает провисший, дважды отработавший своё корпус — и необычно аккуратным движением крупных когтей выдавливает из сокета исцарапанного фейсплейта уцелевшую оптику. Тоже пригодится. Пора возвращаться домой.

Инциденты с Найтингейл, разумеется, случались, но учёный полагал, что его методы воспитания, в которых превалировали негативные подкрепления, достаточно эффективны, чтобы пресекать досадные случайности в дальнейшем.

Сейчас, оставив за собой висящее под потолком тело и оглядывая с высоты крошащегося небоскрёба бескрайние стальные развалины старого Каона, куда учёный выбрался в поисках энергоновых тайников, он был спокоен. Пока Шоквейв занимается добычей ресурсов, его основной проект, один из многих текущих, но наиболее перспективный, занимавший нижние ярусы лаборатории, остался под присмотром Найтингейл.

Ей было запрещено издавать любые звуки возле капсулы с медленно развивающейся протоформой предакона, но Соловей и без голоса обладал достаточной боевой силой, чтобы отпугнуть случайно забредшего инсектикона или…

В левом углу поля зрения выскакивает окошко чата, настойчиво моргает, мешая закончить размышления о том, насколько же Найтингейл за всё это время стала привычной и полезной:

«Создатель я разрушила капсулу с предаконом оно живое что делать».

…Ну ладно. Почти всегда полезной.

Если бы кто-нибудь спросил её, как вообще такая неловкая ситуация могла произойти, Найтингейл честно призналась бы, что подобное вершится лишь по велению Великой Вселенной. Проще говоря, это была случайность — маленькая, невинная случайность, столь неуместная в условиях научной лаборатории, в помещении которой очень некстати находился инкубатор с экспериментальным образцом. Такое незначительное происшествие при более удачном стечении обстоятельств могло остаться незамеченным и не возыметь последствий, ведь Найтингейл полностью разделяла точку зрения Создателя: на рабочем месте не должно быть и шанса на возникновение несчастного случая, будь у его истоков неполадка оборудования или невнимательность научного работника.

К сожалению, глубокая солидарность с Создателем Шоквейвом в вопросах охраны труда при работе с Очень Опасными Объектами, как их про себя называла сама Найтингейл, не мешала ей периодически оказываться причиной Очень Неприятных Ситуаций. Так уж складывались обстоятельства. Даже отличный и исправно функционирующий эхолокатор, позволяющий видеть и ощущать окружающий мир во всех его объёмных деталях, не спасал, например, от возможности поскользнуться на не вовремя выпущенной покрышке, или стукнуться о край одной из медицинских платформ, или не заметить протянутый накануне кабель и споткнуться об него.

Но сейчас высокоточный эхолот не уберег её от всего вышеперечисленного разом. Чтобы превзойти все прежние антидостижения, Найтингейл хватило нескольких кликов. Зачитавшись посланной на обработку информацией, она, не выпуская из цепких остреньких когтей датапад, задела стопой один из подведённых к инкубатору питающих кабелей, споткнулась, выпустила сперепугу колёса, поскользнулась на них и изо всех сил, какие только могла предоставить ей совокупность инерции и гравитации, рухнула на стол с препаратами. А получить инъекционным шприцом, пусть даже пустым, в незащищённое локтевое сочленение — это очень и очень болезненно.

Последней каплей стал выход этого самого страдания наружу в виде пронзительного крика, который Найтингейл просто не успела заблокировать. И так уж вышло, что даже самое прочное бронированное стекло не могло противостоять пронзительности голоса маленького Соловья.

И вот капсула треснула с острым, характерно ломким звуком. На полупрозрачной гладкой «скорлупе» забелела трещина, похожая на резной узор. На секунду она замерла, будто раздумывая, стоит ли продолжаться, — и медленно, прямо перед оптиками Найтингейл, застывшей с агонизирующим выражением фейсплейта, начала расползаться по вертикали.

Давление на повреждённый участок достигло критической отметки — и стекло взорвалось, исторгая десятки галлонов кибернуклеиновой кислоты и сплёвывая наружу недоразвитого предакона.

«Ох ты ж ржавый…» — Найтингейл выругалась одними только губами, не находя более приличных слов для точного описания случившегося.

Их, впрочем, и не было.

Найтингейл осмотрела воцарившуюся в лаборатории разруху, представила реакцию Создателя на весь этот хаос и сильно погрустнела. Липкие лужи КНК, разлетевшиеся осколки капсулы инкубатора, разбросанные инструменты, опрокинутый медицинский столик и в качестве гвоздя программы — свернувшийся в позе зародыша маленький дохлый предакон. Нет, хуже: маленький дохлый результат большого и важного эксперимента! Разочаровывать Шоквейва всегда было очень больно, и, увы, не всегда лишь морально. Но едва Найтингейл вознамерилась пригорюниться над своей неминуемой участью быть отжаренной на Юникроновых рогах по возвращении Создателя, как личинка предакона открыла жёлтые окуляры, чихнула, потрясла головой и неловко встала на лапы прямо перед виновницей своего не самого приятного рождения.

Виновница же подняла голову, сравнила габариты новорождённого зверя со своими, осознала и переварила тот малозначительный факт, что даже недоразвитый предакон был как минимум в четыре раза шире и в полтора раза выше неё, прижала антеннки к шлему и тихонечко сглотнула.

Бывают в жизни моменты, для описания которых простого «Ох, шлак!» решительно не хватает.

Тишина. Бесконечная, баюкающая, мягкая тишина.

Покой, который ещё не ограничивается временными рамками.

И вдруг — скрежет. Опасность. Тревога. Треск!

Привычный мир, ограниченный темнотой, безмолвием и обволакивающей вязкой жидкостью, его колыбель, его дом, его всё — рушится, исторгая наружу заключённую в себе жизнь. На какой-то клик — время, сама его концепция, появляется лишь с разрывом проводящей магистрали между едва сформированным процессором и лабораторным компьютером — молодую Искру наполняет паника. Кажется, вот он, конец… смерть, боль, беспомощность.

Но это лишь начало.

Окружающее серое, тихое, скучное пространство лаборатории после герметичного безмолвия капсулы обрушивается на него непривычными цветами, светом и шумом. Пустые архивы готовы воспринимать и накапливать, свежий, не разогнанный ещё процессор — работать, а тяжи и шарниры — функционировать.

Предакон выпрямляется, пока не слишком отделяя себя от окружающего пространства, лишь нащупывая границы, учась понимать, что именно он видит и осязает.

Кроме него здесь шевелится что-то ещё. Что-то маленькое. Приятное, но не совсем безобидное на вид.

Тревожно. Нужно изучить. Обнюхать. Ощупать. Рассмотреть.

…Сцапать?

А ещё — как некстати! — прямо сейчас у маленького несмышлёного предакона очень, очень чешутся денты.

Найтингейл столкнулась с противоречивым, а оттого душераздирающим положением вещей. С одной стороны, она испытывала огромное облегчение от того, что не развившийся до взрослого состояния клон оказался живым и самостоятельно функционирующим. Ведь это означало, что не напрасно Шоквейв так долго и усердно работал!

С другой, предаконский детёныш ухватил её своими далеко не маленькими когтями и вцепился острыми игольчатыми дентами в локоть, который она едва успела подставить зверю вместо своего плеча! И хватка его была настолько сильной, что Найтингейл ощутила, как перекрываются в руке топливные магистрали.

«Отпусти! — она не рисковала говорить громко, а у предакона не было чата, чтобы это написать, так что приходилось ограничиться одним только шевелением губ. — А ну пусти!»

Она потянула локоть и попыталась выдрать его из клыков зверя, но предакон не пожелал отступать. Он клацал дентами, грызя её руку, сжимал когтями корпус почти до скрежета, оставляя на тёмно-синем металле глубокие вмятины и царапины, доводя Соловья почти до отчаяния. Найтингейл хорошо понимала, что не имеет права навредить экспериментальному образцу, но сама её система защиты предназначалась для ликвидации враждебных объектов, а не для их аккуратного обезвреживания. К тому же клонированный предакон был лишь неразумным младенцем, слишком рано извлечённым из инкубатора, вредить которому, несмотря на его агрессию, было, по её мнению, низостью.

Найтингейл изогнулась, заставляя предакона выпустить её спину, и торопливо раскрыла магнитные замки дополнительных плоских манипуляторов, которые в альтформе трансформировались в крылья.

Предакон удивлённо, как-то по-детски обиженно вскрикнул, когда две плоские руки просунулись под его локтевые шарниры и широко развели их в стороны, отчего пришлось, оступившись, выпустить столь удобную для снятия зуда игрушку. Он выплюнул чужой манипулятор, чтобы тотчас же начать кусать одну из этих нагло подставленных плоскостей, которая оказалась даже более приятной, чем слишком широкая поверхность руки. Ею можно было поточить самые далёкие зубы в пасти!

«Да ты издеваешься!» — Найтингейл мысленно взвыла и, упершись всеми свободными конечностями в грудь стоящего на задних лапах предакона, с силой оттолкнулась, резким движением выдёргивая из его пасти исстрадавшийся манипулятор.

Зверь рухнул, громко стукнувшись мордой об пол, и возмущённо заревел от боли. Ярость разгоралась в его Искре! Как смело какое-то маленькое, немощное существо сопротивляться ему и причинять боль?! Это было ново, как и всё происходящее вокруг. И если всего клик назад реальность начала казаться приятным, не хуже глухого безмолвия капсулы, местом, где можно мирно наслаждаться ощущением жёсткого металла, сжатого в зудящих дентах, то теперь… Оскорблённый в лучших ожиданиях предакон поднялся, его жёлтые оптики полыхали злостью и желанием разрушать. Механический ящер ощерился, угрожающе распахнул крылья и взревел, широко раскрывая мандибулы, демонстрируя всю свою силу и мощь, которые он вот-вот обрушит на эту мелкую досадную оплошность!..

И тут терпение Найтингейл лопнуло! Обида, жгучая и горькая, заполнила её Искорку. Она ведь действительно переживала за этого зверя! Следила долгими сутками за его развитием, волновалась, участвовала в тяжелейших для её мощностей вычислениях, и всё — лишь бы это вот неразумное животное жило и чувствовало себя хорошо! Найтингейл злобно клацнула дополнительными манипуляторами, вскидывая их в боевую позицию, приподняла острые детали брони, становясь похожей на угловатый комок оголённых нервов, громко, предупреждающе зашипела, а потом, когда ошеломлённый неожиданным отпором ящер опустил занесённую для удара лапу, крикнула.

Новорождённый предакон был ошарашен, он был в ужасе! Только что маленький тёмный робот послушно сносил все его действия, ограничиваясь неубедительным отталкиванием, как вдруг взял и превратился в настоящего кошмарного монстра! Он вырос, стал больше, светлый фейсплейт исказился, нижняя челюсть разошлась пополам и отпала назад, демонстрируя острые крепления и детали топливоприемника. Но хуже всего оказался Звук! Он проникал до самой Искры, холодными когтями стремился вырвать его душу! Морду обожгло болью, и зверь, взвизгнув, рванулся прочь. Скорее, скорее! Нужно спрятаться подальше от этого ужасного, неправильного, злого существа!

И вот когда новорождённый спарклинг, скуля и поджимая крылья, по пути сшибая хвостом инструменты, рванулся под самый дальний лабораторный стол, Найтингейл ощутила острый приступ вины. Конечно, она не пела в полную мощь своих систем — просто один раз коротко и сравнительно негромко крикнула, но всё равно! Зверь действительно был значительно крепче многих кибертронцев, раз не потерял сознание, но разве это являлось оправданием? Даже краткий крик не мог не оказаться болезненным для неопытного, не понимающего, что происходит, предакона.

В конце концов, он же был просто маленьким! Глупым, неразумным спарком! Найтингейл вспомнила себя в его возрасте — когда ей было от силы три минуты — и совесть заскреблась ещё более ощутимо.

«Эй… — она опустила дополнительные манипуляторы и закрыла рот, старательно пытаясь придумать, как бы вымолить прощение у испуганного создания, от дрожи которого теперь сотрясался тяжёлый лабораторный стол. — Извини, я не хотела тебя обидеть, я просто…»

Скулёж из-под стола не прекращался.

«Дорогой Создатель Шоквейв, сегодня я дважды поняла, что не стоит кричать в условиях лаборатории, — убито провентилировала Найтингейл и осторожно опустилась на колени, чтобы встретиться взглядом с огромными жёлтыми окулярами детёныша. — Ну что ты, мелочь, ну не бойся, всё закончилось!»

Предакон заскулил ещё громче, поджал хвост и припал головой к передним лапам, становясь совсем-совсем маленьким и компактным, напоминая ей покойного киберягуара Саундвейва — Раведжа.

Найтингейл медленно и очень осторожно подползла на полметра к убежищу испуганного создания, издавая сочленениями негромкое скрипение, стараясь выразить этим сочувствие и жалость.

«Ну прости, ну пожалуйста, я не хотела!» — механический ящер сжался ещё сильнее, и Найтингейл попробовала издать короткий звук настолько тихо, как только позволяли аудиосистемы. Поняв, что в нынешней ситуации голос вряд ли поспособствует утешению маленьких детей, она замерла в раздумьях — и тут обратила внимание на свой покалеченный дополнительный манипулятор.

Ей в любом случае предстояло скорое обновление корпуса, так что потеря не казалась такой уж значимой. Примирение важнее. Найтингейл вновь посмотрела на дрожащего спарка, выразительно взглянула на свою конечность, вновь перевела оптики на предакона и демонстративно укусила собственное крыло, сжимая денты там же, где оставили след клыки доисторического механоящера.

Предакон удивлённо затих. Есть контакт! Обрадованная, Найтингейл заставила себя успокоиться и очень медленно отсоединила испорченную часть руки-крыла, так же медленно положила деталь перед собой, предлагая спарклингу её взять. Так как клонированный доисторический ящер отреагировал на этот жест лишь удивлённым морганием, она протянула оставшийся допманипулятор и самыми кончиками сегментированных пальцев пододвинула подарок почти к самым когтям замершего детёныша.

И, что показалось ей немаловажным, предакон не попытался сбежать!

Более того, только что испуганный и скулящий, сейчас он уже любопытно приподнял морду и попытался медленно, на брюшке подползти ближе, не отрывая от земли колючего живота. И не важно, что задняя часть корпуса торчала высоко над полом и в итоге сшибла лабораторный стол. Пока всего лишь спарклинг, маленький предакон не мог долго таить обиду или бояться. Базовые инстинкты не предусматривали долгосрочных стратегий. Этот монстр только что кричал на него? Да. Было больно. Но ведь сейчас оно молчит и даже делится приятной, такой аппетитной на вид штукой! Механический ящер осторожно потянулся к подарку, не сводя прищуренных оптик со своей обидчицы, но когда опасность так и не проявила себя, быстро сцапал плоскую, изрядно пожёванную полосу металла дентами.

Зарычал.

Зажмурился.

Клацнул мандибулами и принялся увлечённо грызть подарок.

Можно ли было считать это знаком примирения, Найтингейл оставалось лишь догадываться. Она замерла в своей нелепой позе, наблюдая за клоном, жующим отделённую от корпуса руку. Сейчас до её процессора начало доходить, что агрессия зверя вовсе не являлась таковой на самом деле: судя по всему, ему просто хотелось что-нибудь погрызть! А ведь Создатель упоминал, что предаконы по природе своей стремились к разрушению окружающего пространства. Если бы она вспомнила об этом с самого начала, вряд ли стала бы так реагировать…

Пока спарклинг с упоением грыз бывшую конечность, Найтингейл рискнула чуть-чуть пододвинуться. Предакон тут же замер, настороженно уставился, но она каким-то внутренним чутьём поняла, что лучше опуститься до уровня восприятия мира предаконом, чем действовать, как разумное существо. Она просела ещё ниже, почти стелясь по залитому кибернуклеиновой кислотой полу лаборатории, и издала протяжный, негромко рокочущий звук, задействовав свой двигатель, — само воплощение дружелюбия и безобидности. У неё не было хвоста, чтобы повилять им, но зато были выдвижные антенны, которыми Найтингейл тут же принялась шевелить, продолжая урчать, а заодно сканируя местность вокруг себя при помощи эхолокации: быть застигнутой в подобной позе внезапно вернувшимся Создателем ей ну очень не хотелось.

Поначалу меленький предакон явно опасался, что у него пытаются отобрать удобную точилку для дент, но громкое существо по-прежнему вело себя вполне дружелюбно. Его урчание, которое ящер попытался воспроизвести, но с первого раза не сумел, выдав лишь натужное пыхтение, убаюкивало, замедляло процессорную деятельность и настраивало на спокойный лад. Так что он миролюбиво поскрёб пол когтями, желая оставить позади возникшие при первом знакомстве трудности, вильнул хвостом, неуклюже впечатав его в металл стены, и снова попытался повторить этот приятный живой звук, тёплый и выбрирующий.

Получилось не лучше. Вентилирование сбилось. Предакон, уронив из ощеренной пасти допманипулятор Найтингейл, замер — и громко чихнул.

И этот момент наконец-то распахнулся входной шлюз, ведущий на поверхность, и на пол лаборатории упала внушительная тень.

Воцарилось неловкое молчание.

Найтинейл закрыла окуляры и тяжело провентилировала. Пожалуй, даже выражения «Да чтоб меня Юникрон!..» будет недостаточно, чтобы выразить глубину той выхлопной трубы, в которую она угодила.

«Создатель, я всё могу объяснить!»

— Найтингейл.

О-оу. Он говорит вслух. Создатель очень-очень редко говорил с ней вслух. Найтингейл шумно сглотнула и немного нервно улыбнулась, бочком прячась за новорождённого предакона.

Ей квинтец.

Разумеется, Шоквейв опоздал. Выбраться из самой гущи развалин Каона было делом непростым. Но и на возвращение оттуда в лабораторию времени требовалось ничуть не меньше.

Найтингейл была онлайн, но не отвечала на сообщения, что само по себе казалось тревожным: его ассистентка, стоило лишь позволить, становилась даже излишне разговорчивой… возможно, сказывалось длительное вынужденное молчание. Так что, анализируя эмпирические данные, учёный спешил: сейчас целых два его эксперимента стояли на кону.

Воображение не рисовало запредельных ужасов: этот десептикон не обладал ничем, хотя бы отдалённо напоминавшим фантазию. Он сопоставлял наблюдения и просчитывал, а потому не был удивлён, обнаружив в лаборатории, наконец, туда добравшись, полурастерзанного, но вполне себе живого Соловья — и мирно похрапывающего рядом в спарклингских попытках постигнуть собственную систему вентиляции предакона.

— Всё ясно, — одного беглого взгляда хватило, чтобы оценить ущерб. Оборудование лишилось стерильности, но почти не пострадало. Капсула оказалась безвозвратно повреждённой. Важнейший эксперимент прерван, но не погублен. Предакон и вовсе казался невредимым и свежим, будто только что из мойки. В наихудшем состоянии пребывала сама Найтингейл, которая выглядела так, словно об её корпус пытались заточить денты. Откушенная, изжёванная лопасть под передним манипулятором ящера лишь подтверждала подозрения. Цепкий взгляд Шоквейва обнаружил на зазубренных вмятинах от укусов последствия разрушающего действия звука.

Кричала.

Учёный медленно провентилировал (предакон с любопытством наблюдал и сразу сымитировал его действие). Навсегда заблокировать вокодер Найтингейл не представлялось возможным. Длительное неиспользование вредило оружию, и временами, на отдалённых подступах к их убежищу, Шоквейв позволял ей петь. Это было ещё и предостерегающим сигналом: к сожалению, умирающий Кибертрон оставался опасным местом. Скраплеты. Одичавшие и отбившиеся от роя инсектиконы. Редкие рейдерские набеги позабытых на планете алозначных или отказавшихся от фракционной принадлежности мародёров. Всё это требовало защиты для его уютной, тщательно обустроенной лаборатории. Соловей обычно легко справлялся с этим.

Но не сейчас.

— Ты разочаровала меня, Найтингейл. Пойдём, — объяснять, что значит это приглашение, не приходилось.

Предакона следовало вывести из рабочей зоны и временно предоставить себе, в отличие от его ассистентки.

Найтингейл понуро опустила шлем и поднялась, не смея возразить своему хозяину. Осознание неизбежности наказания с самого начала не делало его желанным, но избежать… Она, как никто другой, знала, что от Шоквейва не удастся ни спрятаться, ни скрыться.

По крайне мере, может быть, он сможет простить её за содеянное?

«Создатель, я исправлюсь, клянусь! Я всё-всё уберу и починю! И инкубатор новый сделаю! И за предакончиком прослежу, чтобы он вырос! Он ведь ещё должен вырасти, да? Мы же оставим его? Он такой хорошенький! Я всё сделаю, только, пожалуйста, не злитесь на меня, пожалуйста!»

Увы, она не понимала, что так — нужно.

Развороченный корпус Найтингейл требовал глубокого ремонта, так что с соответствующим проступку наказанием можно было не церемониться: ей нужно запомнить, что опрометчивые действия приводят к плачевным последствиям. И даже если ущерб для её Создателя оказался минимальным, это вовсе не значит, что можно отделаться жалобными взглядами или длительным умоляющим лепетанием в чат. На Шоквейва таковые не действуют.

— Предакон вырастет предположительно в два или три раза крупнее. Конечно, он останется. И конечно, ты будешь ликвидировать ущерб и ухаживать за экспериментальным объектом, — учёный ответил на все поставленные вопросы. Кратко. Вслух. Чтобы Найтингейл не питала надежд, что сможет разговорами отвлечь его от запланированного действия. — А сейчас не заставляй меня больше ждать.

Он не получает особого удовольствия, выполняя необходимые манипуляции. Но приглушённые эмоции не позволяют ощутить скуку или пренебречь обязанностями. Наказание столь же важно, как техобслуживание. Без регулярной трудоёмкой замены изношенных деталей (звук уничтожает всё, даже самого Соловья: броню, нейросети, микросхемы, камеру Искры) Найтингейл однажды рассыплется металлической пылью и просто погибнет. Но без должного научения и наказания она погибнет гораздо раньше, причинив вред себе, а, возможно, и своему Создателю.

Шоквейв предусмотрителен. Он логичен. Он всё делает правильно.

И Найтингейл, возможно, когда-нибудь прекратит попытки сопротивляться неизбежной необходимости. Когда-нибудь поймёт, что так лучше, что иначе — нельзя.