Шиповник на Рождество (джен)

Подарок на Рождество для Лили Эванс Северус приготовил заранее. У живущих в Коукворте, особенно в Паучьем тупике, лишних денег не водилось никогда, поэтому о конфетах или какой-то девчачьей ерунде можно было сразу же забыть. Но Северус придумал настоящий, волшебный подарок! Он знал, как Лили нравились цветы — и решил подарить ей ветку цветущего шиповника. Того, который рос у площадки, где они встретились. Колючую ветку с облетевшими листьями он срезал там же — и, спрятав ее под своей старой курткой, принес домой.

Самой большой проблемой было укрыть подарок от родителей — прежде всего, от отца. И хотя у Северуса была пусть и совсем маленькая, но своя комната, это вовсе не означало, что его драгоценность будет там в безопасности.

К счастью, отец еще не пришел с работы, и Северус, тенью проскользнув мимо готовящей ужин хмурой матери, быстро прошел к себе. Он достал найденную в чулане стеклянную бутылку, вздохнул — будь у него палочка, можно было бы применить Акваменти — и пошел с ней в ванную. С кухни запахло горелым — кулинария и Эйлин Снейп друг с другом не уживались.

"Отец опять будет ругаться," — хмуро подумал Северус.

Но помочь матери он не мог: готовить он особенно не умел. Да и не до этого сейчас ему было: следовало припрятать ветку получше. Вероятность того, что отец, привязавшись сначала к матери, захочет и его поучить уму-разуму и решит в третий раз за неделю проверить содержимое его ящиков, была вовсе не нулевой.

Он быстро оглядел комнату в поисках укромного места. На окно ставить нельзя, на стол тоже — в шкаф? Нет, отец заметит... он огляделся еще раз. А если поставить бутылку с веткой на пол? У окна, чтобы и свет на нее попадал, и кровать от лишних глаз закрывала?

Да, пожалуй, вот сюда, на пол, к кровати — а пока вечер, прикрыть углом покрывала. А утром убрать его — чтобы ветка была на свету. Днём отца дома нет — днём он, к счастью, то на работе, то в церкви.

Северус успел спрятать свое сокровище до того, как хлопнула входная дверь и в коридоре послышался голос отца. Торопливо пригладив волосы, Северус прошел в комнату, где мать так же поспешно накрывала на стол — опозданий отец не терпел.

Обед, как обычно, начался с молитвы, читать которую сегодня была очередь Северуса. Он произнёс её без запинки, не торопясь, но и не слишком медленно — как ему казалось, почти идеально:

— Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.

Но отец всё равно нахмурился, однако говорить ничего не стал.

Но когда мать подала еду...

— Что это? — ровно и холодно поинтересовался он, вылавливая из супа ложкой кусочек подгоревшего лука.

— Лук слегка пережарен, — тихо ответила мать, опустив глаза.

— Как это произошло? — вроде бы спокойно поинтересовался отец.

Северус втянул голову в плечи.

Его отец нечасто повышал голос — и чем тише он говорил, тем это было ужаснее. Северус знал, чем заканчиваются такие вот разговоры, и больше всего на свете хотел сейчас оказаться где-нибудь в другом месте — но так как это было для него невозможно, он просто замер, стараясь дышать совершенно беззвучно, и сидел, опустив глаза в стол. Понять бы, чего отец сейчас от него ждёт: что он будет просто сидеть — или продолжит есть?

— Я забыла убавить огонь, — мать говорила, по-прежнему опустив глаза в пол.

— А почему? — почти доброжелательно поинтересовался отец.

Мать только пожала плечами. Она каждый раз что-нибудь забывала — то убавить огонь, то посолить суп, то, наоборот, что уже не один раз его посолила...

— Ответь мне, пожалуйста, — голос отца стал чуть более требовательным, и Северус почти перестал дышать, твердя про себя: «Скажи что-нибудь! Ну хоть что-нибудь!» Но мать привычно молчала. — Северус, — обратился к нему отец. — Скажи своей матери, почему человек может забыть что-либо сделать?

— Я не знаю, — тихо сказал Северус.

— Вот как? — вскинул брови отец. — Конечно, ты знаешь. Ты лжёшь, мальчик, — его голос опасно дрогнул. — Я понимаю, почему ты делаешь это: тебе кажется, что таким образом ты сможешь защитить свою мать. Похвальное намерение — но имеющее, к моему огорчению, ложную предпосылку. В данном случае истинной помощью было бы не потакание греху лености, в котором и кроется истинная причина произошедшего, а указание ей на него. Мне очень жаль, — сказал он, — но я вынужден наказать тебя, ибо лгать грешно. Ступай к себе — я полагаю, тебе будет полезно попоститься сегодня. После обеда я зайду к тебе и мы обсудим твоё поведение.

Северус молча встал из-за стола и отправился в свою комнату. Он уже по опыту знал, что пытаться возражать отцу означает обвинения в новых грехах — гордыни, чревоугодии, тщеславии... Грехов было много и, по мнению отца, Северус обладал ими в полной мере.

Хотя Северус понимал, что, на самом деле, главным его грехом было то, что он «пошёл в мать»: родился таким же, как она, колдуном. И вот этого отец простить ему так и не смог — так же, как не простил это и своей жене.

— Тобиас! — вдруг подала голос мать. — Ребенок и так худой, как жердь. Пусть поест, куда ему поститься.

— Иди к себе, — жёстко повторил отец — и, закрывая за собой дверь в кухню, Северус с тоской услышал: — Своей заботой о его теле ты губишь душу ребёнка, Эйлин...

Северус мрачно смотрел в окно, сидя на стуле в своей комнате и держа на коленях молитвенник. На кровати сидеть было нельзя: кровать — место только для сна. Валяться, и даже присаживаться на нее днем — грех. Ничего не делать — грех праздности, съесть лишний кусок хлеба — грех чревоугодия, заплакать от обиды — грех уныния, огрызнуться в ответ на постоянные нравоучения — грех гордыни... а если отец узнает, что мать втайне дает ему читать свои книги о зельях, чарах, трансфигурации, и у него уже получается сварить простейшие зелья — летом на пустыре, а теперь, зимой, в подвале? Скорее бы пришло письмо из Хогвартса, где он будет среди своих — и где рядом будет Лили!

Дверь комнаты скрипнула, вошел отец.

— Северус, — вошедший сел на стул напротив сына. — Напомни мне, сколько существует смертных грехов?

— Семь, сэр, — опустил глаза Северус, подумав про себя: «А то тебе это неизвестно!»

— Перечисли их все, — неохотно кивнув, велел отец.

— Гордыня, — начал Северус, — алчность, зависть, гнев, похоть, чревоугодие, лень.

— А теперь назови мне те, в которых сегодня был повинен ты, — сказал отец.

«А потом — те, в которых виновна мама, — зло подумал Северус, — а потом те, которые могут из них произойти…»

Этот разговор повторялся от раза к разу — и редок был день, когда Северусу удавалось его избежать.

— Молчишь? — отец, не дождавшись ответа, взял со стола молитвенник. — Сколько раз за сегодняшний день ты молился? Кроме обязательной молитвы перед вкушением пищи и после него?

— Пищу я сегодня не вкушал, — буркнул Северус. — У меня пост.

— Гордыня! — поднял указательный палец отец. — Гордыня — вот твой самый главный грех, Северус. Я ежедневно молюсь о спасении души — твоей, сын мой. Я постоянно молюсь о спасении души твоей матери — ибо жена спасется верою мужа. И ежедневно я сам пытаюсь избежать греха уныния, поскольку ни ты, ни твоя мать этого спасения не хотят. Но я не отступлюсь! — глаза отца засверкали. — Я спасу ваши души, ибо сказано в Священном Писании: «Ворожеи не оставляй в живых!»

«Ну так убей! — тоскливо, зло и язвительно подумал Северус. — Давай, сделай, как сказано в твоей Библии — возьми и убей нас с мамой! Как в средние века. Только ты всё равно ничего нам не сделаешь, потому что в тюрьму не хочешь. Бояться-то не грех — вот ты и трусишь. Трус!» — он прикрыл глаза и до боли вцепился пальцами в край стула, прекрасно понимая, что и сам тоже боится — до мурашек боится отца. Он сам себя ненавидел за этот страх и сотню раз клялся, что когда вырастет — никогда, ни за что не станет никого на свете бояться, и отца тоже не станет, и заберёт маму из этого дома, и...

— «Не оставляй в живых» — то есть убей? — всё же не удержался он от сарказма, хотя и задал этот вопрос дрогнувшим голосом. — Ты убьёшь нас?

— Я не хочу, чтобы вас убили, — устало сказал отец. — Колдунов убивали всегда — как они сами, так и простые люди. Нельзя идти против воли Господа, пойми это! Я пытался убедить в этом твою мать, и мне казалось, что преуспел, но родился ты, — отец провел рукой по лицу. — И оказалось, что все мои молитвы были напрасны. Ты такой же, как она.

— Я же в этом не виноват! — и зло, и несчастно выдохнул Северус. — Это ведь бог решает, кому и каким родиться! В чём я виновен?

Он слишком разозлился сейчас на себя за этот свой страх — настолько, что даже оставил тот единственно возможный смиренный тон, которым следовало говорить с отцом.

— Ты должен отказаться от этой мерзости! — отец посмотрел на него. — Отказаться, как когда-то отказалась твоя мать. И нарушила свое обещание, — он тяжело вздохнул. — Она опять давала тебе эти книги?

— Нет, — очень искренне солгал Северус — с нужной долей мрачности и обиды. Так, чтобы отец поверил. О, чему-чему, а лгать он научился уже давно — и делал это с каждым годом всё лучше. Даже отец в последнее время уже не мог отличить в его устах ложь от правды — не говоря уж об учителях в школе. — Как я могу отказаться от того, кто я есть? — спросил он, глянув на отца исподлобья.

— Сказано в Писании, — отец закрыл глаза, цитируя: — «И если правая рука твоя искушает тебя, то отбрось ее в сторону». Я прошу тебя — откажись от колдовства! Только решительно отстраняясь от греха, отсекая от себя соблазнительные мысли, человек может спасти свою душу. Обезображенная грехами душа должна быть очищена от скверны. Только таким путем и возможно достигнуть спасения, только поэтому человек и должен пожертвовать низменным ради высокого, телесным — ради духовного, земными радостями — ради вечного блаженства. Откажись от колдовства, Северус, — сказал он уже по-человечески. — И Господь услышит тебя.

— Я поеду в Хогвартс, — еле слышно проговорил мальчик, упрямо сжимая побелевшие губы в тонкую линию. — И ты не сможешь мне помешать, — он дерзко поднял на отца не по-детски тяжёлый взгляд — но, не выдержав, почти сразу же опустил глаза.

Наплевать.

Он всё равно уедет туда — а когда вырастет, заберёт с собой маму. И они никогда, никогда больше не вернутся сюда. Никогда.

Северус знал, конечно, что его сейчас ждёт. Ну и пусть. Боли он давно уже не боялся — да и к голоду почти что привык. Это было глупо, конечно, дразнить отца — но что он ещё мог поделать?

— Гордыня, — повторил отец. — Гордыня и гнев. Сколько еще грехов ты готов взять на свою душу? Сказано было в книге притчей Соломоновых: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». Я люблю тебя, сын мой — а потому не дам тебе погубить себя, — и отец достал из кармана до боли знакомый узкий кожаный ремень.

* * *

За три дня, оставшиеся до Рождества, ветка шиповника обзавелась листьями и бутонами, и Северус чувствовал гордость от того, что зелье, ускоряющее рост растений, получилось сварить правильно пусть не с первой, но со второй попытки. Отец, по счастью, в его комнату больше не заходил, и Северус даже начал мечтать о том, как он завтра встретит Лили и подарит ей ветку, усыпанную белыми цветами. Конечно, хорошо было бы подарить лилию — но возле родительского дома цветы не росли, а купить хоть цветок, хоть клубень лилии Северусу было не на что.

И тут послышались тяжелые отцовские шаги.

— Северус! — отец вошел в его комнату и осмотрелся. — Почему у тебя не прибрано? Перед Рождеством люди должны очистить и свои помыслы, и свою одежду, и свое жилище. Почему покрывало на твоей кровати свисает до пола?

Он рывком отбросил покрывало и увидел бутылку с цветущей веткой. Лицо отца побелело.

— Ты посмел творить колдовство в моем доме? — медленно произнес он. — Осквернив его богомерзкой волшбой?

— Я не колдовал! — отчаянно запротестовал Северус. — Это самый обычный шиповник!

— Который расцвел в декабре, — язвительно сказал отец. — И именно поэтому ты его так старательно прятал. Ложь — это грех, но колдовство грех гораздо больший. Когда ты родился, я пообещал, что спасу твою душу. Дай сюда эту мерзость!

— Нет, сэр, пожалуйста! — на глазах Северуса показались слезы. — Я просто срезал ветку, поставил её в воду — и она...

— Ревешь, как девчонка, — презрительно процедил отец. Он одним быстрым движением выдернул ветку шиповника из бутылки, швырнул ее на пол и несколько раз с силой наступил на нее, сминая в кашу хрупкие лепестки. — Собери мусор с пола, — приказал он. — Руками. И сожги в огне камина. До завтра из комнаты не выходи, пост для тебя продлится еще на неделю, и никаких подарков на Рождество ты не получишь. А я пойду отмаливать твой грех — ибо тебя Господь наш уже не услышит.

Отец вышел из комнаты, зло хлопнув дверью. Северус опустился на колени, собирая с пола то, во что превратился его подарок. Шипы несколько раз укололи его пальцы, но боли он почти не почувствовал — настолько тяжело было на душе. Закончив, он, всхлипывая и стирая слёзы тыльной стороной руки, медленно вышел из комнаты и, дойдя до камина в гостиной, тихо положил ветку на догорающие угли. Первыми почернели и свернулись от огня истоптанные белые лепестки — а сама ветка долго не загоралась, сырая. Живая… Северус стоял и стоял, дожидаясь, покуда она не сгорела совсем, а затем тихо вернулся к себе — и, обессилено опустившись на пол, прислонился спиной к кровати и погладил ладонью опустевшее место, где все эти дни на полу стояла бутылка с водой.

Палец вдруг что-то кольнуло — он наклонился посмотреть и, не веря своим глазам, увидел, видимо, отломившийся, когда отец выхватил шиповник из бутылки, крошечный обломок ветки с чудом уцелевшим цветком, только распустившимся этим утром.

Осторожно и бережно Северус поднял его, а затем робко и слегка недоверчиво погладил нежные лепестки указательным пальцем. Чудеса всё-таки существуют — и однажды он уйдёт в тот мир, где они случаются постоянно. А пока — пока у него всё-таки будет подарок для Лили.