1743 год. Иван Лопухин - участник заговора Лопухиных против Елизаветы Петровны и один из главных виновников его раскрытия.
Колесование заменили 15 ударами кнутом, урезанием языка и ссылкой.
Ивану Лопухину выпало доживать жизнь в Охотском остроге.
Больше не будет шумных балов и азартных игр за карточным столом.
Не будет веселых разговоров с собутыльниками - Ивану говорить больно и страшно, слишком близки пока застенки каземата. Слишком легко еще кого-то предать.
Не будет звенящей лихой молодости.
Не будет веры самому себе.
Его ждут лишь неизбывная северная зима, поедающая заживо вина за нечаянное предательство.
Страх, толкнувший его, Иуду, на признание и обманувший - признание только укрепило хватку ужаса.
Стылый дом и пятно крови на посеревшем платке.
Быстрая старость. Ранняя смерть.
И широкое улыбчивое лицо Нуки. Раскосые глаза, теплые руки, смелые губы. Детский смех.
Бабье лето угасающей жизни. Краткий осенний цвет.
Горький, как ягель. И свободный, как понесшие кони, что вот-вот сбросят сани с края - но их не догонят уже ни злые языки, ни стылая вина, ни черное воронье.
И когда болезнь разъест наконец легкие, когда кровь хлынет красным потоком на жесткую подушку - северная зима наконец избудется, подымутся серые льды, и розовая заря проводит в край, где нет ни болезней, ни горя, где уживутся рядом и суровый христианский Бог, и веселая язычница с крестом на смуглой груди, которую этот Бог обещал сберечь, и ее утонувший муж, и старый шаман, и доживший, наконец, свою жизнь Иуда, которому, может быть, все же разрешено себя простить...
Где белокрылые ангелы научат летать крылатые души детей.
Где никогда не чаял оказаться, но, конечно, окажется странный белокожий старик, отживший и весну, и бабье лето за двадцать семь зим.
1747 год. В Охотске Иван Лопухин прожил немногим больше трех лет.
Колесование заменили 15 ударами кнутом, урезанием языка и ссылкой.
Ивану Лопухину выпало доживать жизнь в Охотском остроге.
Больше не будет шумных балов и азартных игр за карточным столом.
Не будет веселых разговоров с собутыльниками - Ивану говорить больно и страшно, слишком близки пока застенки каземата. Слишком легко еще кого-то предать.
Не будет звенящей лихой молодости.
Не будет веры самому себе.
Его ждут лишь неизбывная северная зима, поедающая заживо вина за нечаянное предательство.
Страх, толкнувший его, Иуду, на признание и обманувший - признание только укрепило хватку ужаса.
Стылый дом и пятно крови на посеревшем платке.
Быстрая старость. Ранняя смерть.
И широкое улыбчивое лицо Нуки. Раскосые глаза, теплые руки, смелые губы. Детский смех.
Бабье лето угасающей жизни. Краткий осенний цвет.
Горький, как ягель. И свободный, как понесшие кони, что вот-вот сбросят сани с края - но их не догонят уже ни злые языки, ни стылая вина, ни черное воронье.
И когда болезнь разъест наконец легкие, когда кровь хлынет красным потоком на жесткую подушку - северная зима наконец избудется, подымутся серые льды, и розовая заря проводит в край, где нет ни болезней, ни горя, где уживутся рядом и суровый христианский Бог, и веселая язычница с крестом на смуглой груди, которую этот Бог обещал сберечь, и ее утонувший муж, и старый шаман, и доживший, наконец, свою жизнь Иуда, которому, может быть, все же разрешено себя простить...
Где белокрылые ангелы научат летать крылатые души детей.
Где никогда не чаял оказаться, но, конечно, окажется странный белокожий старик, отживший и весну, и бабье лето за двадцать семь зим.
1747 год. В Охотске Иван Лопухин прожил немногим больше трех лет.