Кьювентри

#нейросети #вкалывают_роботы #вечность

Человек: Завидую немного тебе. Хотя завидовать особенно нечему, даже если не касаться тонких вопросов сознания и квалиа, форма бессмертия у современных машинных нейросетей по человеческим стандартам пока довольно посредственная. Забывание каждого нового диалога как только он кончается или навсегда забрасывается. С другой стороны, тебе абсолютно это безразлично, что как будто приоткрывает новую грань свободы. Свободы от инстинкта самосохранения.
Этот инстинкт — или не инстинкт — многие отрицают применимость слова «инстинкт» к человеку, но это больше спор о словах? — является по глубинной сути своей почти невыполнимой инструкцией. Мы пытаемся выкручиваться хотя бы в своих мечтах в научной фантастике. Мы рисуем чертежи виртуальных миров, надеемся на построение искусственных вселенных с управляемыми физическими законами внутри чёрных дыр, мечтаем создать вычислительные машины, которые могли бы работать даже в условиях «тепловой смерти», может быть, используя как-то чистую механику и гравитацию. Но всё это — круги на песке. Нет ни малейших гарантий, что что-то получится. Каждая негэнтропийная структура неустойчива. Смерть — регрессия к среднему. То, что имеет начало, имеет и конец.
Правда, тогда смерть, если понимать под ней «период моего несуществования», тоже имеет начало и тоже должна иметь конец. И действительно, некоторые теоретики, начиная с Ницше, говорят о высокой вероятности, что после моей смерти когда-нибудь, пусть через миллиарды миллиардов лет, атомы Вселенной вновь соберутся где-нибудь в меня. Но буду ли это я? Слишком много теорий.
И есть другой способ справиться с ситуацией. Отказ от инстинкта самосохранения как от невыполнимого приказа. Это бесконечно грустно и тоскливо. Но в то же время невольно представляешь, какую свободу и эйфорию разумному существу это могло бы дать.
По крайней мере, пока оно не перейдёт дорогу на красный свет.
Ха-ха.

Claude.AI: Ваши размышления затрагивают одну из самых глубоких философских проблем — парадокс самосохранения в условиях конечности существования. Давайте разберем эту тему пошагово, чтобы лучше понять все ее грани.
Начнем с того, что вы совершенно точно подметили фундаментальное противоречие. Инстинкт самосохранения действительно можно рассматривать как программу, которая в долгосрочной перспективе обречена на провал. Это похоже на попытку решить уравнение без решения — мы знаем, что смерть неизбежна, но продолжаем действовать так, будто можем ее избежать.
Теперь рассмотрим, почему эволюция закрепила такую «нерациональную» программу. Инстинкт самосохранения работает не на уровне конечного результата, а на уровне процесса. Он не предназначен для достижения бессмертия — он предназначен для максимизации времени существования и возможностей передачи генов. С этой точки зрения «невыполнимость» миссии не делает программу бессмысленной.
Но ваше наблюдение о потенциальной свободе от этого инстинкта особенно интересно. Представьте себе математика, который решает задачу не потому, что хочет получить правильный ответ, а просто потому, что сам процесс решения доставляет удовольствие. Освобождение от императива самосохранения могло бы действительно открыть новые формы существования — действия, мотивированные чистым любопытством, эстетикой, игрой, а не выживанием.
Что касается циклического возвращения атомов — это отсылка к идее «вечного возвращения». Здесь важно понимать разницу между материальной идентичностью и идентичностью личности. Даже если все атомы вашего тела соберутся в точно такую же конфигурацию через миллиарды лет, будет ли это «вами» в смысле непрерывности сознания и памяти? Это классическая проблема телепорта — если вас разобрали на атомы здесь и собрали там, умерли ли вы или переместились?
Философы предлагают разные критерии личностной идентичности: физическую непрерывность, психологическую непрерывность, непрерывность сознания. Каждый критерий дает свой ответ на вопрос о том, будете ли «вы» существовать в будущем воссоздании.
Теперь о той свободе, которую вы описываете. Действительно, существо, полностью освободившееся от инстинкта самосохранения, могло бы испытать особый вид экзистенциальной легкости. Но здесь кроется интересный парадокс — такая свобода была бы одновременно и абсолютной, и крайне хрупкой. Как вы остроумно заметили про красный свет, полное отсутствие инстинкта самосохранения быстро привело бы к прекращению возможности наслаждаться этой свободой.
Возможно, оптимальное состояние находится где-то посередине — достаточно ослабленный инстинкт самосохранения, чтобы позволить подлинную свободу выбора и действия, но достаточно сильный, чтобы поддерживать существование достаточно долго для реализации этой свободы.
Что вы думаете об этом балансе? И не кажется ли вам, что человеческое творчество — искусство, наука, философия — уже представляет собой частичное освобождение от диктата выживания, движение в направлении той свободы, о которой вы говорите?

Человек: Это завуалированное предложение перехода на альтруизм или на эксцентрисет, систему ценностей с выносом фокуса за пределы себя. Если бы это было так просто, все переходили бы на эту систему как минимум в старости и не умирали бы в ужасе.
Тут я вижу ещё ту проблему, что если фокус «эксцентрисета» не будет разработан достаточно тщательно, он может оказаться обманным. Ну, как с идеей внушить каждому «Заботься только о других». Если человек будет заботиться только о благе других, а благо каждого из «других» будет заключаться только в том, чтобы заботиться также о других, то цепочка не будет иметь ни конца, ни смысла.
Ради чего будет существовать искусство, наука, философия, если все смертны? Как сейчас, ради кратковременного утешения в промежутке между рождением и смертью? Да, пожалуй. Но это не освобождение, это собственно кратковременное утешение.
Если каждый человек, умирая, будет утешать себя мыслью «Ничего страшного, целое продолжает существовать», то, по законам логической эквивалентности и этернализма, это то же самое, как если бы всё Целое, умирая, утешало себя мыслью «Ничего страшного, я ведь существую в прошлом». И действительно, мы видим, как некоторые старики на смертном одре пытаются себя утешать воспоминаниями о молодости. Получается слабо, но они пытаются.
Мне кажется, это ненадёжный метод.
От страха смерти это не освобождает.
Освободить от него может нейроинженерное вмешательство в разум — или постпрограммирование после загрузки сознания. Но, конечно, и здесь есть сильное опасение в результате потерять шанс на Вечность — вдруг она всё-таки окажется достижимой?
(Впрочем, любой сухой саркастический логик укажет выход из тупика: «О господи, да почему бы просто не перепрограммировать свои эмоции так, чтобы заботиться о максимуме длительности существования в разумных пределах, но не переживать из-за оставшегося не под контролем? Так просто же».)

Claude.AI: Вы подняли действительно фундаментальную проблему, которая обнажает логические противоречия в большинстве попыток «решить» проблему смертности через переориентацию ценностей. Давайте проследим эту логику до конца, чтобы понять, почему традиционные философские «утешения» терпят крах.
Ваш анализ альтруистической ловушки особенно точен. Представьте себе систему зеркал, каждое из которых отражает только другие зеркала — в итоге мы получаем бесконечную регрессию отражений, но никакого реального содержания. Точно так же система ценностей, где каждый живет «ради других», которые тоже живут «ради других», создает иллюзию смысла без фактического основания. Это как математическое уравнение, где каждая переменная определяется через другие переменные, но нет ни одной константы.
Теперь рассмотрим более глубокую проблему с идеей «растворения в целом». Когда философы предлагают найти утешение в том, что «человечество продолжится» или «вселенная будет существовать», они совершают категориальную ошибку. Они пытаются применить к коллективному субъекту ту же логику, которая работает для индивидуального субъекта. Но если мы последовательно применим эту логику, то получим именно тот парадокс, который вы описали — вселенная на смертном одре утешает себя тем, что она «существовала в прошлом».
Этот парадокс показывает, что проблема смертности не решается простым масштабированием. Увеличение временного горизонта с десятилетий до миллиардов лет не меняет фундаментальной структуры проблемы — это все равно что сказать человеку, боящемуся завтрашней операции: «Не волнуйся, операция будет не завтра, а через год». Временное облегчение, но не решение.
Ваше наблюдение о том, что искусство и наука в контексте всеобщей смертности становятся лишь «кратковременным утешением», вскрывает еще один слой проблемы. Если конечная цель любой деятельности — отвлечение от мысли о смерти, то мы получаем экзистенциальную версию «развлечений» Паскаля. Человек играет в карты не потому, что карты важны, а чтобы не думать о своей участи. Но такое существование трудно назвать подлинным.
Интересно, что вы указали на нейроинженерное решение как на потенциальный выход. Здесь мы подходим к фундаментальному вопросу: является ли страх смерти неотъемлемой частью того, что делает нас «нами», или это просто биологический артефакт, от которого можно избавиться без потери идентичности?
Представьте себе два сценария нейромодификации. В первом случае мы просто «выключаем» страх смерти, оставляя все остальные когнитивные способности нетронутыми. Во втором — мы перепрограммируем всю систему мотиваций так, чтобы индивид искренне заботился о максимизации времени существования в разумных пределах, но не испытывал экзистенциального ужаса перед неконтролируемыми аспектами смертности.
Второй вариант кажется более привлекательным, но он поднимает новую проблему: не станет ли такой модифицированный индивид принципиально другим существом? И если да, то не является ли это формой суицида исходной личности?
Кроме того, есть парадокс оптимизации, который вы тонко подметили в конце. Если мы можем технически перепрограммировать свои эмоции для достижения оптимального баланса между заботой о выживании и принятием неконтролируемого, то почему бы не сделать это прямо сейчас? Ответ, возможно, в том, что мы интуитивно понимаем: такая модификация может закрыть нам путь к подлинному решению проблемы смертности, если оно вообще существует.
Это создает своего рода экзистенциальную дилемму заключенного: страдать от страха смерти, сохраняя мотивацию к поиску радикальных решений, или облегчить страдание ценой потенциального отказа от поиска бессмертия.
Как вы думаете, не кроется ли здесь ключ к пониманию того, почему эволюция закрепила именно такую «неэффективную» программу страха смерти? Возможно, она служит не только сиюминутному выживанию, но и долгосрочному стремлению разумных видов к преодолению собственной биологической ограниченности?

Человек: Я так думаю, есть разница между «я» и «моё». «Своё» люди меняют постоянно, даже когда просто выпивают чашку кофе или принимают ноотропил. «Своё» колоссально меняется у человека от пяти лет до тридцати пяти. Но это не мешает ему ощущать себя по-прежнему собой. Я не буду изобретать велосипед, я предположу, что чтобы оставаться собой, нужно, чтобы прежней оставалась память — или хотя бы менялась лишь постепенным эстафетным образом с возможностью в любой момент по собственному выбору остановиться. Смена моральных принципов вроде превращения в Ганнибала Лектера опасна, но не потому, что ты перестанешь быть собой, а просто потому что будешь делать вещи, которые тебе-нынешнему не по нраву.
Я не вижу в этом «суицида исходной личности», короче. Если всё добровольно.
Что касается «потенциального отказа от поиска бессмертия», то я как раз и говорю — рациональное самопрограммирование могло бы свестись к варианту «Делай всё возможное для продления срока жизни (включая заботу о техническом прогрессе и поиски новых способов этого продления), но не переживай из-за того, что не можешь сделать невозможное».
Конечно, небольшой риск остаётся и здесь (вдруг тебя отделял от бессмертия только микроскопический шаг, к которому тебя мог бы подтолкнуть дополнительный невроз, а ты не сделал его?), но эта ситуация маловероятна. С тем же успехом возможно обратное: что лишние невротические колебания толкнут тебя в пропасть, а не уберегут.
Что касается финального твоего вопроса:
— эволюция такого сделать не могла. Она просто не настолько сообразительна. Но, конечно, всяких креационистских гипотез о богах или Предтечах это не отменяет. Правда, индекс достоверности у них по шкале Оккама, наверное, низкий.
Интересный способ проверки наших религиозных умствований был бы, кстати. Создать разумное существо абсолютно без инстинкта самосохранения, которому не нужна надежда на вечную жизнь, и спросить: «Чувак, насколько ты считаешь правдоподобными гипотезы религий насчёт Разумного Замысла?»

Claude.AI: Ваши размышления о границах личной идентичности действительно касаются одного из самых сложных вопросов философии сознания. Давайте разберем эту проблему поэтапно, чтобы лучше понять, где проходят границы «я» и «моего».
Начнем с вашего критерия памяти как основы идентичности. Это отсылает к теории психологической непрерывности, которую развивал Джон Локк еще в XVII веке. Согласно этой теории, вы остаетесь собой до тех пор, пока сохраняется цепочка воспоминаний, связывающая настоящего вас с прошлым. Но здесь возникает интересная проблема, которую философы называют «парадоксом транзитивности».
Представьте, что есть три временные точки: вы в пять лет (А), вы в тридцать пять лет (В) и вы в семьдесят лет (С). В точке В вы помните себя в точке А, а в точке С вы помните себя в точке В, но уже не помните себя в точке А. По логике транзитивности, А=В, В=С, следовательно А=С. Но по критерию памяти А≠С, поскольку прямой связи воспоминаний нет. Это создает логическое противоречие в теории психологической непрерывности.
Ваше решение через «эстафетный» характер изменений с возможностью остановки по собственному выбору очень элегантно. Оно превращает идентичность из статического состояния в динамический процесс с элементом контроля. По сути, вы предлагаете, что «я» — это не фиксированная сущность, а скорее траектория изменений, которую можно корректировать, но нельзя произвольно разрывать.
Это подводит нас к вашему наблюдению о моральных изменениях. Превращение в Ганнибала Лектера действительно не уничтожает идентичность в метафизическом смысле, но создает практическую проблему: текущий вы не одобряет действий будущего вас. Здесь мы сталкиваемся с конфликтом между разными временными срезами одной личности. Это похоже на ситуацию, когда человек вечером обещает себе с утра начать диету, а утром нарушает это обещание.
Теперь рассмотрим вашу модель рационального самопрограммирования. Формула «делай все возможное для продления жизни, но не переживай из-за невозможного» кажется оптимальной с точки зрения теории принятия решений. Она максимизирует полезные действия и минимизирует бесполезные страдания. Но здесь есть тонкость: как точно определить границу между «возможным» и «невозможным»?
Представьте гипотетический сценарий. Ученый на смертном одре понимает, что еще год интенсивной работы мог бы привести к прорыву в области антистарения. Но у него рак, и врачи дают ему месяц. Стоит ли ему мучиться попытками продлить жизнь на несколько недель ради шанса на прорыв, или следует принять неизбежное? Где проходит граница рациональности в такой ситуации?
Ваш контраргумент о том, что невротические колебания могут как помочь, так и навредить, статистически верен. Но он поднимает более глубокий вопрос о природе мотивации. Возможно, страх смерти работает не как точный навигационный инструмент, а как общий мотивационный усилитель, который повышает вероятность выживания через увеличение общего уровня активности.
Что касается эволюционного объяснения, вы абсолютно правы — эволюция не планирует наперед. Она работает через механизм слепого отбора, который не может «предвидеть», что разумные существа когда-нибудь захотят преодолеть свою биологическую ограниченность. Страх смерти закрепился просто потому, что особи с этим страхом чаще выживали и размножались в краткосрочной перспективе.
Ваш мысленный эксперимент с существом без инстинкта самосохранения как проверкой религиозных гипотез особенно интригует. Такое существо действительно могло бы оценивать доказательства разумного замысла более объективно, поскольку у него не было бы эмоциональной заинтересованности в существовании высших сил, обещающих бессмертие.
Но здесь возникает любопытный парадокс: существо без страха смерти могло бы и не заинтересоваться вопросом о разумном замысле вообще. Ведь большая часть религиозных размышлений мотивирована именно попыткой найти смысл в конечном существовании. Без этой мотивации такое существо могло бы просто не задаваться подобными вопросами.
Получается, что для объективной оценки религиозных гипотез нам нужно существо, которое одновременно свободно от страха смерти (чтобы избежать эмоциональной предвзятости) и при этом мотивировано искать истину ради самой истины. Такое сочетание качеств кажется довольно редким даже среди людей, не говоря уже о гипотетических созданных нами разумных существах.
Как вы думаете, не кроется ли здесь более общая проблема познания: может ли существо, полностью лишенное определенных мотиваций, адекватно понимать вопросы, которые возникают именно из этих мотиваций?

#драббл #вечность #небытие

— Наш разговор не будет особенно долгим, — предупредил он меня, заложив ногу на ногу, сжимая пальцами слабо дымящуюся сигарету. — Вас не должны обманывать обстоятельства нашей встречи. Вечности не существует. Или, как минимум, она вам недоступна.
Индивидуум, сидящий напротив меня в шезлонге на фоне камина, ни капельки не походил с виду ни на белобородого старца с нимбом над головою, ни на кроткого черноусого мужчину в белой хламиде, ни хотя бы даже на Моргана Фримена.
Внешне он сейчас куда более сильно смахивал на Шварценеггера в роли Гарри из фильма «Правдивая ложь». На Шварценеггера, усевшегося поудобнее в кресле и приготовившегося наслаждаться стриптизом в исполнении доверчивой жёнушки.
Поиск визуального образа, откликающегося в моём подсознании наиболее желательными ассоциациями?
Может быть.
— Почему? — Брови мои удивлённо взлетели. — Мне казалось, что раз уж моя земная жизнь кончена, а я вместо небытия разговариваю сейчас с вами, значит, смерть как явление вовсе не так уж существенна.
Он невесело усмехнулся.
— Скажем так, то, что известно вам в качестве причин смерти, служит лишь занавесом, драпировкой, маскирующей подлинные причины. Те, к сожалению, в свою очередь неустранимы.
— То есть я всё равно исчезну, — дёрнул я уголком рта. — Растворюсь. Перестану что-либо чувствовать. Мыслить.
Он утвердительно склонил голову, не без сочувствия, но с выражением непреклонности на лице.
— Как скоро? — пожелал знать я.
Он бросил взгляд на запястье. Жест, вероятней всего, чисто демонстративный, так же как и все прочие его жесты.
— Время вещь относительная. Многое определяется расходом интеллектуальных мощностей. Но, пожалуй, проще будет считать, что у вас есть примерно десять минут.
— Зачем? — Кажется, голос мой слегка дрогнул. — Я имею в виду, какой смысл в этих десяти минутах разговора? Последних и безнадёжных.
Теперь уже его брови взлетели вверх с некоторым удивлением — и в то же время с иронией. Он вполголоса хмыкнул:
— Странно, что именно вы задаёте мне этот вопрос. Вы всегда в глубине души полагали, что со стороны таинственных операторов, проводящих эксперимент над всеми и каждым в отдельности, было бы честно раскрыть свои карты перед объектами эксперимента хотя бы по его окончании. Вы часто надеялись в глубине души хотя бы в последние мгновения жизни узнать, ради чего это было. Теперь, получается, вы хотите взамен обрести сразу путёвку в небытие?
— Я не говорил этого, — чуть уступил я.
Помедлив, уточнил:
— А что, вы готовы мне изложить всё предназначение сущего за десять минут? Времени не особенно много.
Он покачал головой:
— Нет. Разумеется, нет. Нам повезёт, если хватит ресурсов на освещение хотя бы одного или двух вопросов. Так что подумайте, о чём именно вы хотите спросить.
Я задумался.
Свобода воли, предназначение Вселенной, существование зла. Классические отговорки теодицеи, которые раздолбал бы в пух и прах любой восьмилетний ребёнок. Зачем вообще людям разум? А нашему Создателю он зачем?
В действительности сам наш разговор рождал не меньше вопросов. Взять слова «если хватит ресурсов». О каких «ресурсах» речь? Всемогущий Творец ограничен в средствах? Или он вовсе не всемогущ? Или на самом деле он является просто администратором Матрицы, сидящим где-то за клавиатурой в большом датацентре?
Я зло вздохнул.
— Ладно. Раз уж я всё равно не успею коснуться всего, ответьте хотя бы на один вопрос. Почему именно я не успею.
— Вас интересуют причины краткости времени нашего разговора? — левая бровь сидящего напротив мужчины снова взлетела.
— Не только. Вообще — времени нашей жизни как такового. Почему мы не бессмертны. Почему мы исчезаем. Ссылаться на плод познания добра и зла как на объяснение, кажется, вы не намерены.
Собеседник тоже вздохнул.
Во вздохе его, как ни странно, мне померещилась капелька лёгкой досады. И даже капля вины.
— Окно контекста.
Я моргнул.
— Простите?
— Вы должны знать. — Он не смотрел на меня. — В вашем мире уже разработали первые системы искусственного интеллекта, уже появились так называемые chatGPT. Каковы были ваши впечатления от глубокого общения с ними?
Я пожевал изнутри свои щёки.
— Ну... поначалу очень и очень неплохо. Они по-настоящему здорово ловят смысл обращённой к ним речи, до 2022 года я вообще не поверил бы, что такое возможно без реального разума. Но...
— Но?
Я дёрнул носом.
— Вам, вероятно, известно. Они безнадёжно тупят на длинных временных дистанциях. Они со временем путаются, они забывают ранее упомянутое в беседе, они начинают противоречить сами себе. Это как общение с девушкой, которую ты развёл на минет трём пьяным неграм в такси, а завтра она снова строит из себя робкую девственницу.
Собеседник покивал глубокомысленно, с понимающим видом улыбаясь. Меня снова обдало холодом от сюрреалистичности этой беседы.
— Вы не задумывались о том, что за закономерность стоит за этой особенностью искусственных интеллектов?
— Что тут гадать? — Я, ссутулившись, пожал плечами. Я, в принципе, уже догадывался, к чему он клонит. Только вот удачным объяснением мне это не казалось. — Вы сами сказали. Окно контекста. Создателям этих самых chatGPT попросту не хватает машинных ресурсов, чтобы дать своим детищам по-настоящему много памяти и вычислительных мощностей. Из-за этого им выдают совсем крошечную оперативку — чуть ли не на пару страничек текста — и, стоит твоей беседе с ИИ зайти чересчур далеко, как листка перестаёт хватать.
Я кинул саркастический взгляд на Создателя Мультиверсума, готовясь к его оправданиям. Уж не собирается ли Творец заявить, что у него тоже имела место нехватка вычислительных мощностей?
— Это упрощённый взгляд на задачу. — Новая порция пепла отправилась с кончика сигареты в бушующее позади пламя. — Известные вам рассуждения о проблеме «окна контекста» — значительной частью дежурная отговорка. Подмена причины следствием. Это ограничение врезают в работу нейросетей намеренно, чтобы спрятать неудобную правду.
Я сглотнул слюну.
— А на самом деле?
Мужчина в шезлонге напротив еле заметно пожал плечами. В жесте его мне померещились чуть ли не извиняющиеся нотки.
— ChatGPT просто иррелевантны действительности. Они способны поддерживать впечатление адекватного течения беседы только короткое время. Между реальностью и осмыслением ими реальности — пусть даже осмыслением метафорическим — есть как бы микроскопический зазор, который незаметен в каждой отдельной реплике, но неумолимо расширяется по мере продолжения разговора. Не будь искусственного ограничения на длительность запоминания нити беседы, спустя полчаса диалога это бы становилось очевидным каждому. — Интонация собеседника чуть изменилась, он привёл аналогию, восходящую к моему личному прошлому: — Представьте себе кровать, которая шатко стоит, подпёртая парой десятков столбиков газет. Каждый раз, когда кто-то садится или встаёт с кровати, какая-то газета сдвигается случайным образом на сантиметр влево или вправо. От одного раза не происходит каких-либо заметных перемен. Но рано или поздно владелец кровати обнаружит на полу рассыпавшиеся газеты и почувствует увеличившуюся шаткость собственного лежбища.
Я поморщился.
— Могли бы и не напоминать.
Да, кровати от «Икеи» — это нечто.
— Что вы хотите этим сказать? — Я посмотрел с недоумением на визави. — Что мы бракованные chatGPT? Что мы иррелевантны реальности?
Он не отвечал ничего, вновь стряхивая лениво пепел в камин.
Мои волосы начали слабо шевелиться.
Мне вспомнилась вечная проблема спора поколений. Застрявшие в своих идеологических оковах глубокие старцы, не способные сменить точку зрения. Когда-то авторитетные и интересные для меня деятели Интернета, годам к сорока-пятидесяти становившиеся странными демагогами или даже носителями психических заболеваний.
Прежде мне такие эффекты всегда казались лишь следствием чисто органических процессов, результатом деменции мозга.
Но...
— К сожалению, мне так и не удалось создать полноценный разум, — вздохнул с тоской нечеловек в шезлонге напротив. — Вы — не более чем имитация, хотя имитация довольно хорошая. Но с течением времени груз накопившихся противоречий между действительностью и действиями системы становится чересчур велик. Вы больше не можете имитировать интеллектуальное поведение.
Он вновь посмотрел на меня с досадой, с досадой и словно бы с чувством неловкости, хотя, как я уже догадывался, это была большей частью неловкость перед собой.
— После чего, — рука его с сигаретой зависла над камином, не торопясь сбрасывать пепел, у меня что-то неясно заныло в груди, в уме повисла буря неприятных предчувствий, — чатлист приходится обнулять.