Теремок на перекрестке (джен)

Моим товарищам по клубу «35+» посвящается

Медведь сидел и размышлял: сказка явно начиналась нестандартно. Ему бы полагалось набрести на малогабаритный теремок, выстроенный кем-то очень мелким, и разнести эту хибарку к чертовой бабушке… Но вопреки привычному сценарию, теремок сейчас был у него самого, и не сказать чтоб маленький: и самому не тесно, и еще на десятерых места хватило бы… Вот только где их взять, этих десятерых? Его привычный мир рухнул. Родной лес внезапно сделался пуст. Совсем пуст. Деревья в нем остались, кусты тоже, и трава росла, а вот из зверья никого не было. Все исчезли. И так длилось уже несколько дней.

— Постапокалипсис какой-то, — подумал медведь. — И за что мне такое?

Пригорюнившись, он подпер голову лапой и задумчиво уставился в окно. Березки и сосны золотились в лучах заката. Внезапно на фоне розово-красного диска заходящего солнца нарисовался на диво изящный силуэт. На подоконник опустилась крупная черная птица и, скосив голову, глянула на него умным лиловым глазом.

— Пррривет! — сказал она. — Вы тоже свою сказку не узнаете, да? У меня аналогичная ситуация… Не могу найти Карррла.

Пока медведь переваривал услышанное, ворона поспешно добавила:

— Я Клара. У нас творится что-то невообразимое. Герда убила Снежную королеву и соблазнила нашего принца — он бросил свою принцессу и ушел к ней. А когда Кай стал упрекать Герду в неверрррности, она велела его казнить… Но это все неважно по сравнению с главным: исчез мой Карррл… Я везде его искала — и не нашла. Можно мне у вас немного пожить? Я не хочу возвращаться туда, в мир без него… Если что, смогу платить за квартиру — буду подрабатывать переводами и прочим таким, по литературной части.

При этих словах ворона приподняла крыло и показала спрятанную под ним чернильницу.

— Не проблема, — смущенно ответил обрадованный медведь. Жизнь начинала налаживаться. Хоть кто-то живой появился! Ну и что, что непонятно откуда… Он не стал огорчать новую подругу и с ходу сообщать ей, что тут, в его лесу, с некоторых пор переводить нечего и не для кого.

Они сели пить чай. Ворона ловко управлялась с чайным сервизом, и медведь был в восторге — самому ему эти чашечки были не по размеру, они тонули в его огромных лапищах, выскальзывали и бились… Больше всего он боялся разбить чайник — большой и красивый, весь в розовых розах. На донышке чайника красовалась таинственная надпись «35+». Медведь прекрасно понимал, что ничего таинственного в этих цифрах нет: это либо цена, либо номер партии. Но иногда ему на секунду начинало казаться, что это — зашифрованное послание из других миров. И он сначала наполнялся гордостью, что у него есть такой уникальный чайник, а потом начинал посмеиваться над собой…

— Еще чашечку? — церемонно спросила ворона.

Медведь протянул ей свою опустевшую чашку. Ворона взяла ее и… чуть не выронила. Чайник тяжело подпрыгнул на столе. Из сахарницы выпал кусок сахара. Не успели сотрапезники придти в себя, как теремок сотрясла новая волна землетрясения…

Перепуганные медведь и ворона бросились к окну и увидели ее — большую, длинноногую, в синем кухонном фартуке с яркими желтыми подсолнухами. Она сделала еще один сотрясающий все вокруг прыжок и оказалась у самого теремка. С полки над дверью рухнул тяжелый кузовок с ягодами.

— Ты кто? — спросил изумленный медведь, глядя ей в глаза; ему не так уж часто случалось говорить с кем-то, глядя на собеседника не сверху вниз — в прямом смысле слова.

— Я — Кенга. А вот тебя я не помню. Офигеть — думала, что всех кругом знаю… Ты родственник Винни, что ли? И лес тут какой-то не такой. Может, это не Большой лес?

— Да нет, вроде большой… — промямлил медведь. От неожиданности он так и не решил, обижаться ему за свою родину или не стоит.

— Эх, надо было Кристофера Робина получше слушать, когда он про географию рассказывал! — сокрушенно произнесла гостья. — Может, тогда бы поняла, куда меня сейчас занесло… Да разве ж я успевала его послушать? Мне ж все время некогда, блин! С ней попробуй посиди спокойно хоть пять минут!

Кенга откинула фартук, и из кармана на ее животе тут же высунулась смышленая мордочка ее точной, но уменьшенной копии.

— Это Ру, дочура моя… — пояснила Кенга. — А можно, мы у вас тут переночуем? Ночь скоро, а Ру устала, да и я еле лапы волочу.

Медведь вспомнил сейсмический эффект, возникший при ее появлении, и на секунду представил, насколько же энергично она передвигается, когда ей не мешает усталость. Но тут же отогнал эту неуместную мысль и пригласил гостью остаться в теремке столько, сколько нужно. От чая Кенга отказалась — прилегла на огромный диван в соседней комнате и скоро уснула.

Стемнело. На небе за распахнутым окном показался молодой месяц.

Кенга и Ру похрапывали дуэтом. Медведь с вороной беседовали о том, как они жили до всего того, что произошло с ними и их мирами… Внезапно они одновременно замолчали, вслушиваясь во что-то за окном. Услышали они одно и то же: совсем недалеко хрустнула ветка. Хорошо так хрустнула, под чьей-то тяжелой лапой…

Медведь тяжело поднялся и вразвалку пошел к двери. Он собирался резко распахнуть ее и рявкнуть тому, кто лазает там, в темноте — выходи, мол! Но театральный эффект не понадобился. Когда медведь распахнул дверь, гость уже стоял на пороге. Желтые глаза светились в темноте. Лохматые уши настороженно стояли торчком.

— Ты кто будешь? — спросил медведь не то что бы приветливо, но без вызова.

— Бывший вожак, — раздался глухой голос.

— Вожак? — удивленно переспросил медведь.

— Да. Они свергли меня. Глупцы… Какие же глупцы! Что с ними теперь будет? Я решил удалиться в свою пещеру — обдумать все, что случилось, и решить, что делать дальше. И вдруг заметил в пещере лаз, которого до этого не было! Я пополз по нему и попал сюда. Вот, смотрю, какие-то странные у вас тут джунгли… А ты сам-то кто? Случаем, не родня нашему Балу?

— Неа… Такого у меня в родне нету, — ответил хозяин теремка. — А тебя как величать?

— Акела… — прозвучало из темноты.

— А я Клара! — послышался чуть хрипловатый голос вороны из-за спины медведя. — А вон там — Кенга и Ру…

Тут медведь почувствовал толчок — это ворона слегка клюнула его в спину.

— О, да вас тут целая стая, — задумчиво, с еле заметным оттенком грусти, проговорил гость. Медведь вновь ощутил толчок в спину и спохватился:

— Заходи, что ли…

— Нет, — вежливо, но твердо ответил волк. — Я тут, рядом обоснуюсь… Вон в тех зарослях. Мне там спокойнее. Считайте, что я с вами. Все равно дорогу назад я не нашел — надо же где-то жить. А кроме вас, я тут вообще никого не встретил.

— Ага… — уныло протянул медведь. — У нас тут теперь вот так… Совсем никого, кроме нас.

— Да ну? — удивился Акела. — А кто ж тогда сейчас там бежит, да так резво, словно от Шер-Хана улепетывает?

Волк обернулся и поглядел назад — в ту сторону, откуда его до чутких ушей уже донесся звук, пока еще недоступный для слуха медведя и вороны. Но уже через несколько секунд и они услышали сильный шорох и шелест, словно кто-то быстро продирался сквозь кусты. Так оно и было: очень скоро кусты расступились, и нечто светлое вихрем влетело на крыльцо теремка — прямо в бок Акеле. Два предмета, отскочив от этого быстрого пятна, врезались: один — в живот медведю, другой — в косяк, как раз туда, где еще секунду назад выглядывала ворона.

— Повезло мне, однако… — иронично заметила Клара, вновь высунувшись из двери и поднимая один из этих одинаковых предметов. Это была персидская туфля, дорогая и расшитая золотом, но уже старая и потрепанная.

Акела неуловимо-молниеносным движением лапы прижал шустрого незнакомца к крыльцу.

— Я — промахнулся?! Я — промахнулся?! — прорычал он как бы про себя, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Да не промахнулся, не промахнулся, отпусти уже, а то как двину! — раздался пронзительный недовольный голос снизу.

Медведь потер ушибленный живот и, протянув лапу, схватил нового гостя за шиворот. Акела же, напротив, убрал свою лапу. Медведь втащил пойманного в теремок, на свет.

Огромный, снежно-белый ангорский кот с длинными усами, в шляпе с пышными перьями и золотой цепочкой на груди отчаянно извивался и сердито щурил голубые глаза, вопя на весь лес:

— Отвали! Слышишь, что я сказал? А ну отстань!

— Зайди пока что, а? Хоть ненадолго, — сказал медведь Акеле. — Хочу дверь закрыть, чтоб этого не выпустить…

Волк нехотя переступил порог, и Клара заперла дверь.

— Чего вам надо? — сердито рычал кот. — Чего…

Но тут его крики перекрыл восторженный вопль:

— Мама, смотри, какая киса!!!

И крошка Ру, разбуженная протестами кота, преподала ему мастер-класс по испусканию пронзительных устрашающих звуков. Кот притих и слегка прижал уши. Тут Кенга, широко зевнув, приподнялась на диване и строгим голосом позвала Ру. Когда ей удалось наконец утихомирить дочку, медведь спросил у кота:

— И кто ж ты такой?

— Кот в сапогах, — не без гордости ответил ангорский красавец.

Клара прыснула и спросила, указывая на персидские туфли, валяющиеся на полу:

— В сапогах? Точно в сапогах?

— Да, в сапогах! — с вызовом ответил кот. Медведь отпустил его. Котяра, встряхнувшись от ушей до хвоста, демонстративно схватил и прижал к животу туфли, на вид ему явно великоватые, однако надевать их не стал. Он сел на табурет в углу, хотя его еще никто не приглашал садиться.

— Чего вы все уставились? Это не моя обувка! — кот буквально кипел от раздражения. — Ну, посидели немного с этим идиотом, Маленьким Муком, выпили по чуть-чуть… Он к нам недавно пришел откуда-то — не знаю, откуда, не нашенский он. Одевается чуднО как-то… В общем, посидели, он в таверне плащ и туфли снял, ну и я свои сапоги скинул, а то они, заразы, весят немерено — одни пряжки вон какие тяжелые, король мне на них золота не пожалел! После четырех бутылок Мук — мордой в стол, ну а я решил к хозяину во дворец вернуться, не ночевать же в таверне. Престиж не позволяет… Нацепил на лапы первое, что попалось мне под столом — и бегом домой. Еще порадовался — мол, немало на грудь принял, а ты посмотри, как бегу, даже котенком так резво не бегал! Бежал-бежал — да и пробежал мимо ворот дворца… Стражники мне вслед кричат, а я остановиться не могу. Вот тогда я и струхнул. Разом протрезвел… А сам все бегу да бегу — до леса добежал. Потом смотрю, лес пошел какой-то не такой, но особо разбирать некогда было. Чувствую, сил уже нет, а остановиться никак не могу. Тут огонек заметил — вот это ваше шале…

— Наше — чего? — хмуро спросил медведь.

— Ну, дом ваш… Только тут и смог остановиться. А всё туфли эти проклятые! Я-то думал, Мук спьяну всем врет, что у него туфли волшебные, ан нет… Чтоб его, этого Мука, каналью! Вернусь — убью! Кстати, а можно мне у вас тут заночевать? А то сил уже никаких… Заплачу луидором!

Кот снял шляпу, вытащил из-за ее подкладки ярко сияющий кругляш и показал медведю:

— Сойдет?

— Убери, а то загрызу, — прорычал медведь.

— Загрызет, — с удовольствием подтвердила Клара.

— Ну как хотите, — отозвался кот. — Так поспать тут можно будет?

Медведь кивнул, и кот тут же сполз с табурета, лег на пол, подложил под голову шляпу и заснул как убитый. Туфли он сунул под табурет — видимо, чтобы никто не соблазнился их примерить.

Акела посмотрел на кота и сказал:

— Я пошел…

Медведь открыл дверь, и волк растворился в темноте. Еще через полчаса все обитатели теремка спали крепким сном.

На следующий день утром медведь и новые жильцы его домика сидели за столом, накрытом веселой скатертью в крупную красную клетку. На столе, кроме чайного сервиза, стояла миска с оладьями — Кенга была мастерица их готовить. Рядом красовалась другая миска — с малиной (медведь не зря встал раньше всех). Клара разливала чай. Кенга кормила Ру с ложечки. Кот чинно и молча ел оладьи, жмурясь не то от восторга, не то, наоборот, от недовольства. Акела разлегся на подоконнике — вроде и не в доме, и не на улице… Медведь смотрел на эту картину и думал, как было бы хорошо, если бы они все задержались тут хоть немного, не торопились разбрестись по своим таинственным мирам…

Когда раздался стук в дверь, медведю показалось, что иначе и быть не может. А еще ему показалось, что это не в последний раз, вот такое... Он встал было, чтобы открыть дверь, но крошка Ру в один прыжок преодолела расстояние до порога и отодвинула засов. Они с удивлением уставились друг на друга: маленькая Ру и удивительная пара, стоявшая на пороге. Ру никогда не видела таких зверей. И они тоже никогда не видели таких, как Ру.

— Здравствуйте, господа! — произнес тот из двоих, что был в шляпе и теплой боцманской куртке. А та, что была в чепце, широкой юбке и скромном фартуке, присела в книксене.

Застольная компания нестройно поздоровалась с новоприбывшими. Первой пришла в себя Клара.

— Доброе утро, уважаемые! Милости просим к столу! — и посмотрела на медведя, как бы извиняясь за то, что распоряжается в чужом доме. Но тот был ей только благодарен — сам он никак не мог подобрать нужных слов.

Через полчаса все чувствовали себя так, словно знакомы сто лет. Гости — это была чета бобров — рассказывали свою историю.

— Наверное, не стоило бы мне тащить жену на плотину… — размышлял вслух мистер Бобр. — А с другой стороны, кому же и помочь мне там, как не хозяюшке моей? Мы ведь вдвоем живем, наша хатка вдали от остального жилья в лесу… В общем, взяли мы с ней инструменты и пошли. Тут снег повалил, да такой густой — даже плотины стало не видать. Даром что в двух шагах от дома находились — заблудиться можно было, клянусь Эсланом! Решили домой вернуться, да увязли в снегу и провалились в какой-то сугроб. Смотрим — а там, внутри, почему-то тепло…

— Ну, мы, конечно, сразу подумали, что это проделки Белой Колдуньи! — подхватила его жена, снимая теплую шаль и вешая ее на спинку стула. — Может, думаем, она уже превратила нас в камень? Да вроде нет. Двигаться можем. Глядь, а там какой-то тоннель под снегом проделан. Пошли мы по нему — и вышли в незнакомый лес. И в лесу этом — вот диво так диво! — стоит лето, а не зима! Испугались мы, хотели назад повернуть — смотрим, а проход-то исчез! Там, откуда мы вышли, у нас за спиной, торчит сплошной ствол огромного дерева — даже дупла никакого нет… Вот страху-то было!

— Ну, мы посидели, подумали, что делать — и решили пойти, поискать, кто тут есть, и спросить, далеко ль отсюда до Нарнии, — заключил ее муж.

Никто не стал огорчать бобров и говорить, что ничего не слыхал о таком месте, как Нарния. Чаепитие продолжилось под легкую беседу о том о сем. Медведь радушно пригласил новичков компании погостить в теремке подольше, и они со старомодной церемонностью приняли его приглашение.

Завтрак в теремке уже подходил к концу, когда Акела резко обернулся и поглядел на густые заросли кустов, окружающие полянку, на которой стоял теремок. Потом сказал, обращаясь к медведю, только одно короткое слово:

— Еще…

Медведь понял: у них опять гость. Другие тоже оживились. Только бобры встревожились: уж не Белая ли Колдунья настигла их и тут? Но та, что вышла на полянку из чащи леса, абсолютно не была похожа на колдунью. Да и белой ее назвать было нельзя — она была рыжеватая-бурая. Гостья остановилась, рассматривая издали теремок и его обитателей, столпившихся у окна — так и стояла, уперев одну лапу в талию, стянутую голубым кушаком, а другой небрежно держа за ремень небольшую гармошку.

Акела первым спрыгнул с подоконника и пошел к ней навстречу. Она храбро подошла ближе.

— Ты похожа на Табаки, только покрасивее… — сказал волк. — Кто ты?

— Н-да, измельчали мужики, — послышалось в ответ. — Даже комплимента толком сделать не могут… Патрикеевна я. Сценический псевдоним — мисс Патрик…

И пройдя мимо обалдевшего Акелы, лиса направилась прямо к теремку, волоча за собой гармошку, слишком большую для нее. Скоро она уже сидела за столом вместе со всеми, и они слушали ее историю.

— Сколько небылиц я о себе слышала — не пересчитать… Вранье это все, что я за ним бегала, чтобы сожрать! Не ем я таких, как он — фигуру берегу. Да и вообще не бегаю ни за кем, ни с какой целью. Кому надо, пускай сами за мной бегают!

— Это вы о ком сейчас говорите, мадам? — галантно спросил кот.

— Да о компаньоне своем — о Колобке… — пояснила лиса.

— А где он сейчас, этот компаньон? — поинтересовалась Кенга.

— Да кто ж его знает! С того случая на вокзале все пошло кувырком…

— С какого случая? — с любопытством спросила Клара.

— Выступали мы с ним в одном городишке. Ну, как обычно — гимнастические трюки, немного гадания, немного куплетов… Он пел хорошо. Мы с ним хотели поднакопить немного и купить гармошку, для аккомпанемента. Я умею на ней играть и вообще музыку люблю… И тут один хмырь из толпы нам и говорит: «А когда же смертельный номер? Когда ты его съешь?» Я не выдержала и говорю: «За трагедиями обращайтесь к Кащею Бессмертному или Змею Горынычу! А у нас тут культурная программа!» Ну они, уроды, и стали расходиться… В тот день мы даже на завтрак себе не заработали… Вот и решили податься на местный вокзал — в таких местах публики много бывает, и надо сказать, более щедрой, чем местные. Пришли мы, и тут же поезд подошел — нарядный такой, весь ярко-голубой. Вот повезло-то — даже ждать не пришлось! А там среди пассажиров был один, зеленый, не пойми кто. И ребенок у него тоже странный — на него не похож, и вообще ни на кого не похож… Они вдвоем на крыше вагона сидели, и нам с Колобком предложили туда же забраться, чтоб народу нас лучше видно было. В общем, забрались мы, стали гимнастические номера выделывать. И тут поезд ка-а-ак тронется! Колобок упал у меня с носа и покатился по перрону. Он — в одну сторону, а поезд — в другую… Я заметалась, да уж не спрыгнуть было. Побоялась. Так мы с Колобком и потеряли друг друга из виду. Тот зеленый, который на крыше был, стал меня утешать, даже гармошку свою подарил, чтоб не огорчалась. Эх, да зачем мне гармошка, если Колобка со мной уже нет… На первой же станции я сошла и села в обратный поезд. А он меня отчего-то вместо той станции, где я села, привез на какой-то глухой полустанок у самого леса. Ну, мне без Колобка уже все равно было, куда идти… Потопала я прямиком через лес и вот, вышла к вам.

Поздним вечером того же дня ворона и лиса секретничали на крыльце — прочие жители теремка уже спали. Кроме Акелы — тот лежал в кустах, погруженный в тяжелую думу о своих соплеменниках. Сон к нему не шел. С крыльца доносились оживленные голоса двух кумушек — они как раз оживленно обсуждали иронию судьбы: вот сидят они тут, понимаешь, как живая иллюстрация к басне Крылова — только куска сыру не хватает…

Но даже треск бабской болтовни не мог отвлечь Акелу от мыслей о стае — как не смог он помешать матерому волку услышать новый звук, идущий из леса. В мгновение ока Акела оказался у крыльца, заслонив собою двух болтушек. Все трое напряженно уставились на темные кусты, над которыми торчали треугольники елей и сиял тонкий серп луны.

Через пару секунд кусты медленно раздвинулись, и оттуда угрожающе медленно вышла крепкая пятнистая фигура на мощных лапах. Это был довольно крупный бультерьер.

— Ты кто? — спросил Акела.

— Артемон, — ответил пес.

Настороженный Акела и ухом не повел — ему это имя было незнакомо. Зато лиса и ворона встрепенулись.

— Прикалываешься, что ли? — небрежно спросила лиса. — Что, тот самый Артемон? Который с Мальвиной? То есть, у Мальвины?

— Тот самый, — ответил гость, все ближе подходя к теремку.

Патрикеевна не выдержала и прыснула.

— Смешно? — промолвил бультерьер. — Ну-ну, много вас таких смеялось…

— Эй-эй, постой, — с тревогой вмешалась Клара. — Но ведь Артемон — пудель! Я это читала в книжке из библиотеки принцессы! И картинки в той книжке были. На них был пудель нарисован. А ты вроде не похож…

Бультерьер подошел к крыльцу и неожиданно разлегся прямо перед ним. Было видно, что он страшно устал. И с дороги, и вообще — по жизни…

— Я уже привык, что все удивляются, — глухо проворчал он. — Не буду же всем объяснять, что Толстой вообще-то задумал меня именно бультерьером. Грозным защитником хрупкой красавицы. Но цензура намекнула, что негоже «красному графу» пропагандировать зарубежную породу собак. И тогда он со злости решил сделать меня дворнягой и вдобавок переписать сюжет: будто бы я храбро погиб, защищая Мальвину от овчарок-полицейских, подкупленных Карабасом. Написал он, значит, такое, а потом — как сейчас помню! — задумчиво так сказал сам себе: «Нет, друг мой, печальная жизнь и трагическая смерть дворняжки — всё это уже было. Тургенева и Чехова все равно не переплюнешь… Так что не надо ему умирать — ведь в нашей советской стране все должны жить долго и счастливо!» И выругался длинно — я и не знал, что графы умеют так ругаться… А потом посидел еще немного, грустный такой, вздохнул и сказал: «Да, точно. Лучше, если он будет пуделем. Типичный образ аристократа, трагически застрявшего среди быдла… А вот не хрен было возвращаться из-за границы, идиот!» И ударил кулаком по столу. Потом он пил всю ночь — я уж надеялся, он и не вспомнит, что надо из меня пуделя делать… Но — нет. Наутро вспомнил. Сидит, перепечатывает текст, везде ставит «пудель» вместо «бультерьер», и приговаривает как заклинание: «Помни, Артемон: на самом деле ты — бультерьер!» Ну, а слово создателя — закон. Вот я и есть теперь тот, кто есть. И пусть меня на всех картинках пуделем рисуют — я от этого не изменюсь.

Закончив свой рассказ, бультерьер как-то по домашнему свернулся калачиком и почти моментально уснул. Клара вздохнула. Патрикеевна хмыкнула. А Акела сказал:

— В ваших джунглях никогда не знаешь, кого встретишь… Интересно, кто вылезет из этих кустов завтра?

Акела не мог знать, что на следующее утро, чтобы не пропустить самое интересное, надо будет смотреть не в кусты, а вверх, на деревья…

…С утра было прохладно, и все обитатели теремка сидели на крыльце и возле него. Они уже успели позавтракать и теперь расспрашивали у Артемона, как он ухитрился потерять Мальвину, Буратино и других и попасть сюда. Он ответил, что Мальвина бросила театр и уехала из города, а его, Артемона, с собой не взяла, потому что Карабас-Барабас его терпеть не мог.

— А при чем тут Карабас? — не поняла Клара. — Ты ж говорил, что он во всех смыслах сошел со сцены…

— Да, — мрачно ответил пес. — Сошел. И занялся бизнесом. Так разбогател — куда там Буратино с его жалким театриком! Вот Мальвина к нему и ушла, как только он позвал. А я ей там был уже не нужен. Да и мы все — тоже... Пьеро с горя решил утопиться. И знаете, в первый раз в жизни он не показался мне сентиментальным идиотом. Я тоже решил наложить на себя лапы — с ним за компанию. Ведь за компанию не так страшно… Короче, пошли мы на болото, к тетке Тортилле. Прыгнули с берега, Пьеро — первым. Правда, он так и остался лежать на поверхности воды — легонький ведь. Наверное, его потом Тортилла спасла… Вот ведь бестолочь — и утопиться-то толком не смог! Ну а я всё делаю на совесть: разбежался как следует — и головой вниз! Тону и думаю: а ведь Мальвина об этом не узнает… Потом чувствую: меня словно выталкивают наверх. Ах ты черт, думаю, ну как Тортилла не понимает, что иногда ее заботливость ни к чему? Я же умереть хочу, по-настоящему! А она всё толкает да толкает вверх… Хотя, может, это вовсе и не она была? В общем, выполз я на берег — а там все незнакомое. Ни болота, ни Тортиллы… Речка какая-то. И лес, странный такой. Пошел я по нему — и пришел вот сюда.

— А чем тебе лес-то наш не понравился, а? — спросил медведь.

— Почему — не понравился? Я сказал, что он странный, — проворчал бультерьер.

— И что именно в нем такого странного? — допытывался медведь.

— Здесь все выглядит непривычно, — нехотя пояснил Артемон. — Взять хоть пинии… У нас они на зонтики похожи, как полагается, а тут — какие-то треугольные.

— Что еще за пинии? — нахмурился медведь.

— А вот такие деревья, — Артемон махнул головой в сторону невысокой сосны, которая росла недалеко от крыльца.

— Так это ж сосны! — удивился медведь.

— Это пинии. Только у вас они какие-то необычные… — заупрямился пес.

Вялая со сна Кенга, слушая их диалог, задумчиво уставилась на колючие зеленые ветки. «Надо же, как разнообразен мир! — думала она, — Нет, зря я все-таки не слушала Кристофера Робина, когда он про географию рассказывал! А эти двое… Чего они никак не успокоятся? Какая на фиг разница, какой формы дерево? Главное, чтобы красивое было».

Глаза у Кенги закрывались сами собой. Выглядеть такой соней среди бодрых товарищей было просто стыдно. Распахнув глаза пошире, Кенга пристально поглядела на сосну.

А сосна, в свою очередь, пристально поглядела на Кенгу…

Сонливость как рукой сняло — Кенга взвизгнула и, ни в силах произнести ни звука больше, указала лапой на сосну. Все уставились на зеленую крону, не видя там ничего особенного. Но Кенга была готова поклясться, что там, среди длинных игл, только что сияли два блестящих глаза…

Артемон бросил внимательный взгляд на Кенгу, встал и подошел к сосне.

— А ну покажись! — грозно сказал он, подняв голову. — Живо! Ты кто вообще такой?

— Ой, испугал! — раздался сверху насмешливый тонкий голосок. — Хочешь увидеть меня — залезь сюда!

— Я сказал, покажись! — рявкнул пес. Медведь, Акела, Бобр и кот подошли и встали рядом с ним.

— Ага, спешу и падаю! — ехидничал голосок. — Хотя ладно… Если вы все вышли меня встречать, как тут не показаться? И вообще, мне тут одной скучно…

По веткам сосны словно прокатилась легкая рябь — от верха к низу, и через пару секунд перед компанией обитателей теремка предстала, спрыгнув с дерева, изящная рыжая белка в кокетливо повязанном фиолетовом платочке. Через плечо у нее был перекинут небольшой, тоже фиолетовый мешочек из парчовой ткани с богатой вышивкой.

— Привет! Я к вам хочу! Можно? А то я тут уже час сижу и смотрю, как бы половчей выйти и представиться.

— Привет, дорогуша! Ты кто? — промурлыкал кот, кокетливо поправив широкополую шляпу.

— Я — белка! — горделиво заявила в ответ новенькая.

Среди зверей раздались смешки.

— Это мы видим, что белка… А зовут как? — спросил медведь.

— Я — белка! — еще громче повторила рыжая малявка. — Та самая белка…

— Какая — та самая? — недоуменно спросила Кенга. Ей все казалось, что она никак не проснется.

Белка состроила гримасу и рванула завязки своего хорошенького мешочка.

— Вот какая! — сказала она, торжествующе показывая всем то, что лежало в мешке — там было полно зеленых блестящих камешков. — Ядра — чистый изумруд!

Белка явно ожидала ахов и охов, но никто из зверей не произнес ни звука.

— Я не поняла: вы что, меня не знаете? — удивилась она. — Я та самая белка, которая у князя Гвидона служила…

— Мы тут все друг друга не очень-то знаем. Но потихоньку узнаём… — миролюбиво произнесла миссис Бобриха.

— Ладно, тогда и меня давайте узнавайте! — с веселой готовностью отозвалась белка. — А то я думала, помру от тоски. Три дня ни души вокруг не видела! Только, чур, не заставляйте петь, танцевать и орехи щелкать — надоело мне это по гроб жизни! Я просто пообщаться хочу…

Прошло несколько часов. После сытного обеда звери отдыхали кто где. На завалинке под окном беседовали кот и бультерьер.

— Я так считаю: негоже нам, зверям, подражать людям, одеваясь, как они. Что такое одежда? Дурацкий предрассудок! Нам, с нашей шерстью или шкурой, вся эта ерунда ни к чему, — назидательно рассуждал кот, держа в лапах свою роскошную шляпу. Он стряхнул с широких полей пыль, снял переливающуюся драгоценными камнями пряжку с тульи и тщательно вытер ее о живот, а затем, полюбовавшись, как ярко она блестит, приколол обратно.

— Лично я по одежде никогда с ума не сходил, — сытым и ленивым голосом ответил Артемон. — Только часы всегда носил на передней лапе. Жаль, потерял их, когда попытался утопиться… Прыгал вроде еще в них, а когда вылез на берег — смотрю, их уже нет... Эхх… Они такие здоровые были — даже больше, чем у Карабаса! Представляешь? Что ни говори, а часы придают мужчине солидность… А мне солидность была ох как нужна! Мальвина-то, она… В общем, ей казалось, что собака без банта — не собака. По ее милости я вечно я ходил с какой-нибудь шелковой тряпкой на шее. Честное слово, умел бы краснеть — сгорел бы со стыда!

— А что ж ты не объяснил глупой девке, что мужику банты не к лицу? — небрежно спросил кот, поправляя золотую цепь на шее.

— Да я пытался… Но разве ж ее переспоришь? — уныло отозвался пес.

— Нет, ты только посмотри, а! Мальвина — она ведь всего лишь кукла. Значит, как бы не человек, а только подобие человека. А думает точно так же, как люди! Ну никак они не поймут, что нам, животным, одежда ни к чему! — горячо воскликнул кот, надевая шляпу и расправляя пышные страусиные перья эгрета.

Артемон, которому рассуждения кота о Мальвине нравились все меньше и меньше, нахмурился и хотел было резко возразить, но тут из леса донесся приглушенный звук стенаний и хруст веток.

Пес и кот удивленно уставились в ту сторону, откуда доносились вопли. Скоро сквозь усиливающийся треск кустов уже можно было расслышать отдельные горестные ахи и охи… И вот наконец из густых зарослей колючей бирючины за теремком вдруг выскочил невероятный франт: черный кролик в золотистом парчовом жилете с изумрудными пуговицами, в белых перчатках и с большим кружевным веером в левой лапе. Увы, близкое знакомство с бирючиной не прошло даром для наряда этого элегантного господина: лайковые перчатки были местами разодраны, веер прорван прямо посередине, а одна из пуговиц жилета висела на нитке, грозя немедленно оторваться.

Кролик затравленным взглядом уставился на кота и Артемона и вскричал:

— О, нет! Все погибло! Я попал в иной мир! Теперь мне никогда больше не увидеть моей Герцогини!

Вынув из жилетного кармана золотые часы с цветной эмалью, он глянул на циферблат и закатил глаза:

— Я безнадежно опоздал! О, моя Герцогиня! Ах, мои усики, ах, мои ушки!

И рухнул на землю в беспамятстве. Пес и кот подняли его, усадили на завалинку и прислонили к стенке.

Артемон не мог отвести глаз от роскошных часов незнакомца. Но восхищаясь изумительной отделкой роскошной вещицы, суровый пес в глубине души все же не мог отделаться от мысли, что такой затейливый брегет не к лицу джентльмену, даже такому изысканному, как этот ушастый — это скорее дамская штучка. Такая мысль грела душу и утихомиривала легкую зависть, с которой Артемон был не в силах справиться.

Кота же волновало совсем другое. Внимательно посмотрев на кролика и фыркнув, он ехидно произнес, обращаясь к бультерьеру:

— «Ах, мои усики!» Ха, было бы чем гордиться! Подумаешь!

И кот, надменно прищурившись, демонстративно подкрутил собственные усы — длинные и густые.

— Зато уши у него действительно шикарные! — раздался восхищенный голосок откуда-то сверху.

Кот и пес задрали головы: оказалось, что свое восхищение незнакомцу выражала белка, которая перевесилась через подоконник и внимательно разглядывала новоприбывшего.

Через несколько минут, когда кролик пришел в себя, вокруг него столпились все обитатели теремка. Он пошевелился, и над ним склонилась миссис Бобриха:

— Ах, несчастный джентльмен! Он совершенно истощен от голода и жажды! Сначала надо дать ему воды…

— Если можно, лучше морковки, — пролепетал кролик. — Только не говорите Герцогине, пожалуйста — она терпеть не может, когда я снисхожу до пищи, достойной лишь простолюдинов…

— О, потерпите одну секунду! — воскликнула белка и рванула с места.

Буквально через полминуты (секунда не секунда, но тоже рекорд!) она уже снова была рядом с кроликом и вручила ему самую большую морковку, какую только смогла найти на огороде у медведя.

— Благодарю вас, добрая леди! — прошептал кролик, яростно вгрызаясь в ярко-оранжевый корнеплод. Белка скромно опустила глаза, сдернула с головы фиолетовый платочек и затеребила его в руках.

Когда от морковки остался только зеленый черешок, кролик отбросил его и пришел в себя окончательно. Затем встал с завалинки и принялся оглядывать свой наряд. По мере того как он обозревал порванный веер и дырявые перчатки, его морда становилась все мрачнее. Последней каплей стала жилетная пуговица. Кролик аккуратно подцепил лапой ажурный золотой кругляшок, висящий на одной нитке, вгляделся в него и горестно возопил:

— О, нет! Мой эмеральд!

— Ах, да не волнуйтесь вы так! — благодушно сказала миссис Бобриха — Если пуговица вот-вот оторвется, в этом ничего ужасного нет. Давайте сюда ваш жилет — я быстренько ее пришью.

— Как вы не понимаете! — истерично завопил кролик. — Пуговица на месте, но эмеральд, эмеральд пропал! Все остальные на месте, а этого нет!

— Что за эмеральд? — шепотом спросил медведь у вороны, сидевшей у него на плече.

— Изумруд, — пояснила Клара.

— А на хрена он свои изумруды в пуговицах держал? — удивился медведь.

— Для сохранности, наверное, — хихикнула ворона. — Типа, «все мое ношу с собой»…

Кролик тем временем, по настоянию миссис Бобрихи (которая уже достала из кармана фартука нитку с иголкой), снял жилет и отдал ей. Бобриха удивленно и слегка неодобрительно разглядывала оторвавшуюся пуговицу. Это была, фактически, не пуговица, а красивая филигранная оправа для драгоценного камня, с ушком для пришивания сзади. Вот только гнездо для камня пустовало. В прочих же пуговицах жилета эти гнезда были заняты огромными круглыми изумрудами.

Кролик тем временем взял перчатки и веер, печально оглядел их. Потом посмотрел на свой жилет в лапах миссис Бобрихи. И вдруг рухнул на завалинку и зарыдал.

— Зачем жить, если ты некрасив? — простонал он сквозь слезы.

— Плагиатом балуется, — насмешливо проворчала ворона на ухо медведю.

Внезапно с подоконника прямо на завалинку спрыгнула белка и уселась рядом с кроликом. В лапах она держала свой парчовый мешочек. Толкнув кролика в бок, отчего тот, громко всхлипнув, разом замолк, она раскрыла мешочек, сунула его под нос кролику и сказала:

— Вот, выбирайте любой!

В глазах потрясенного кролика отразился переливчатый блеск изумрудов. Он машинально сунул лапу в мешочек и выбрал один зеленый камешек. Выбрал наугад, потому что взгляд его был прикован к белке.

— О, моя прекрасная леди, благодарю вас… — бормотал он в восхищении. — Чего стоят все эмеральды мира по сравнению с вашей красотой! А в доброте с вами не сравнится даже сама Герцогиня! Глядя на вас, я так ослеплен, что уже и не знаю, в своем ли я уме или в чужом…

— Да ладно вам! — смущенно улыбнулась белка. — Кстати, насчет красоты. Вам-то насчет этого уж точно грех жаловаться. Одни уши чего стоят — просто прелесть!

— О, да… — приосанился кролик. — Двадцать один дюйм, королевский стандарт!

— Можно нескромный вопрос? — раздался вдруг голос Клары. — А почему это вы черный? Я читала про вас в одной книжке из библиотеки принцессы. Там было сказано, что вы белый…

— Сударыня, а чем вас не устраивает моя масть? Вы что — расистка? — возмутился кролик, растеряв великосветский лоск.

— Вы бы, сударь, немножко подумали, прежде чем так отвечать… — спокойно отозвалась ворона. Она задумчиво расправила крылья и полюбовалась, как переливается солнце на ее иссиня-черных перьях.

— О, простите… — спохватился кролик. — Мне не следовало бы быть столь грубым с дамой, но вы затронули болезненную для меня тему…

— Что, тебя твой создатель тоже переделал? — спросил Артемон.

— Откуда вам это известно?! — шарахнулся от него кролик. В его глазах плеснулся ужас.

— А ты думаешь, ты один такой? — весело оскалился пес. — Ну, давай, колись… Как там у вас дело было?

— Как сейчас помню… — помолчав, начал кролик. — Первое, что я увидел, когда меня придумали и я появился на свет, была пышная зелень вокруг колледжа Крайст-Чёрч. О, сколь великолепна красота этого мира! Тогда я не замечал того, каков я сам — я просто был счастлив, и всё. Я разглядывал свой нарядный жилет, часы, веер и был на вершине блаженства. В этот самый момент создатель сказал: «Друг мой, ты че-черен как ночь. Это не случайно. Ты — ушастый Вергилий, проводник в мир теней, ты просто не можешь быть бе-бе-белым, даже для столь невинной души, как Алиса…» Признаться, я не понял его слов. А через пару дней он же заговорил со мной вновь и сказал: «Я создал тебя че-черным, и уже не смогу изменить тебя…Но все должны думать, что ты бе-белый. Декан Лиделл прав: проводник в мир иной должен быть бе-белым, чтобы не пугать того, кого ведет…» И я вынужден был смириться. Слово создателя, конечно — закон. Пускай все думают, что я белый — я не против. Но ради всего святого, не надо говорить, что если я черен, то некрасив! Я очень даже красив! Ах, мои усики! Ах, мои ушки! Я просто великолепен!

— О, да! — восхищенно выдохнула белка.

— О, да… — иронично вздохнула Клара.

Как раз в этот момент миссис Бобриха, вставив изумруд в пуговицу, пришила золотой ажурный кругляшок на место, перекусила острыми белыми зубами нитку и вручила облагороженный жилет владельцу.

— Благодарю вас, почтенная сударыня… — поклонился ей кролик и облачился в жилет. И сразу словно вырос — так изменилась его осанка.

— Разве я не красавец, дамы и господа? — восторженно спросил он. Кругом захихикали.

— Мужчины — они порой ну просто как дети, — шепнула, улыбаясь, Кенга на ухо Патрикеевне.

— Ага. Или как идиоты, — ответила лиса.

Кенга сидела на крылечке и задумчиво глядела на скромно розовеющий тусклый закат. Сегодня ей удалось целых два часа поспать днем! Довольная и отдохнувшая, она ласково глядела на спящую Ру. Сзади послышались шаги мягких лап — это на крыльцо вышла миссис Бобриха. Следом показалась Патрикеевна. Они заговорили шепотом, чтобы не разбудить Ру.

— Как красиво! — сказала миссис Бобриха. — Бывало, летом приготовлю своему Бобру обед, покончу с домашними делами, да и стою себе, смотрю с нашей плотины вдаль. Вид открывается — загляденье! Чем-то похож на этот…

— Да, хорошо здесь… Жаль только, народу маловато, — отозвалась лиса. — Все-таки в лесу должна быть жизнь. А тут ночью, кроме шелеста листвы, ничего не услышишь… Аж даже жутко как-то.

Над головой у них, на крыше, послышался шорох крыльев.

— Клара, спускайся к нам! — не поднимая головы, негромко позвала лиса. Ответа не последовало.

Ру беспокойно пошевелилась и застонала во сне. Кенга торопливо забормотала считалку, которую часто использовала как колыбельную:

— Сорока-белобока, кашу варила, деток кормила…

С крыши раздался незнакомый голос:

— Ой, и не говори… Пока всем эту кашу раздашь — замаешься! Не только деткам — если бы только им… Много кому еще нужно отнести! А я им что — мать Тереза? Я так устаю, так устаю! Но кто это понимает, кто ценит?

Кенга, Патрикеевна и миссис Бобриха разом подняли головы. На крыше сидела черно-белая птица. Вид у нее был измученный. С обеих сторон под крыльями у нее были навьючены горшочки с кашей. Из одного торчала ложка.

— А вы, извините, кто? — спросила лиса.

— Я — это она и есть, — ответила птица. — Та самая, которая кашу варила…

— Сорока-белобока? — удивленно спросила Кенга.

— Ага… — хмуро ответила гостья. — Но то, что там описано про меня — это сотая доля того, чем я занимаюсь… Сейчас вот, например, у меня тетя заболела — надо и ей кашу доставить. А она далеко живет, за лесом… Пока долечу, всё остынет. Ладно, отдохнула и хватит. Всем пока!

Тяжело вздохнув, сорока медленно взлетела, набрала высоту и через некоторое время скрылась из виду.

— Да, у каждого свои проблемы… — задумчиво проговорила лиса.

— А этот лес, кстати говоря, не такой уж и безжизненный, — добавила Кенга.

— Вот это вы верно подметили, сударыня! В самую точку. Вот, слышите? — сказала миссис Бобриха с некоторой тревогой.

Все трое навострили уши. Где-то в чаще возник легкий шум, который всё усиливался. И вскоре, выскочив из леса, к крыльцу опрометью подскочили два бурундука — один в яркой пестрой рубашке, другой в лётной куртке и фетровой шляпе.

— Добрый вечер! — спросил, запыхавшись, один из них, любезно стянув с головы шляпу. — Уважаемые дамы, тысяча извинений, вы тут девушку-механика не видели?

— Ага, такую красивую — рыжую, в очках и синем комбинезоне! — добавил второй, от нетерпения подпрыгивая на месте.

— Неа, — ответила за всех лиса, пригладив шерсть за ухом. — Рыжие у нас есть. Красивые — тоже. Но вашей красотки тут нет.

— Жаль.. Тогда всего хорошего, — вздохнул тот, что посерьезнее, и надел шляпу. — Побежали, Дейл!

— Крошка, а ты ничего! — обернувшись, подмигнул лисе тот, что в «гавайке». — Может, мы еще увидимся?

— Как знать, — задумчиво ответила лиса, провожая взглядом два полосатых пятна, стремительно удаляющихся в сторону леса.

…На следующий день, ранним утром, Ру легонько толкнула Кенгу в живот и сказала:

— Мама, я хочу варенья!

— Какого? — машинально спросила разбуженная родительница.

— Любого! Хочу, хочу варенья! Хочу-у-у! — заныла крошка Ру.

Кенга, продрав глаза, запихнула дочь поглубже в карман на животе и вышла на крыльцо, чтобы не разбудить остальных. И тут до нее дошло, что же сказала Ру… Кенга закатила глаза и огорченно хлопнула себя лапами по бедрам. Варенье! Да где ж его взять, в этом непонятном мире? Кроме того, сейчас и не сезон — вон, свежих ягод полно, к чему же сейчас вареньем баловаться? Но если уж Ру что-то хочет — от нее просто так отделаться не удастся. Что же делать?

И Кенга решила потянуть время — авось, дочура отвлечется на что-нибудь и передумает. Она сняла фартук, чтобы открыть ей обзор, и сказала:

— Смотри, как в лесу хорошо! Давай погуляем, может быть, где-нибудь под кустом для нас спрятано варенье. Глядишь, и найдем…

— А что, варенье может быть под кустом? — недоверчиво спросила Ру.

— Может… Если его кто-то там забыл, например, — ответила Кенга, которая придерживалась важного педагогического принципа: никогда не врать ребенку (ну, разве что порой кое-чего не договаривать). — Пошли! Смотри, как красиво вокруг!

— Я ничего не вижу… — капризно протянула малышка. Кенга подняла голову и поразилась: пока она пыталась утихомирить маленькую сластену, округу окутал густой туман. Но Кенга была не из тех, кто отступает от намеченного. Она бодро сказала:

— Что ж, тем интереснее нам будет искать варенье!

И двинулась в лес.

Пробираться было сложновато: Кенга вглядывалась в белую пелену, разводила лапами мокрые от влаги кусты, мотала головой, стряхивая капли росы, и все время боялась споткнуться. Зато ее план удался: Ру забыла о варенье! Она радостно вопила и теребила мать, показывая то на ветку, то на куст, выплывавшие из тумана.

— Мама, смотри, смотри, какие ягоды!

— Ага, очень краси… Ой-ой-ой! — криком на весь лес отозвалась Кенга: при очередном прыжке она приземлилась правой лапой на что-то колючее. Чертыхнувшись, она наклонилась и нашарила в тумане лапой это колючее. Оно было круглым, размером с небольшой мяч.

— Что за дрянь?! — возмущенно фыркнула Кенга.

— А нельзя ли без оскорблений? — послышалось снизу. Кенга взвизгнула и отпрыгнула назад, больно оцарапавшись о какой-то куст.

— Ты кто? — спросила она.

— Я — Ежик, — прозвучало в ответ. — А вы кто?

— Я — Кенга.

— А я — Ру! — прокричала ее дочь. — Ежик, а у тебя варенье есть?

Кенга схватилась за голову.

— Есть! — отозвался Ежик. — Вот здесь, с собой, в узелке… Я его чуть было не потерял вчера. Блуждал-блуждал, думал, никогда из этого тумана не выйду… Плюнул, да и лег спать — утра вечера мудренее. А утром бац — вы!

В голосе Ежика звучала радость, но Кенге стало как-то неловко при слове «бац».

А туман тем временем на глазах таял. Всходило солнце. Кенга и Ру с интересом уставились на фигурку в колючей шубке, с огромным узелком из белой ткани в меленький красный горошек.

— Пошли с нами, — предложила Кенга. — Нас там много… Все рады будут.

— Я должен найти Медвежонка… — тихо сказал Ежик. — Я заблудился в тумане и не нашел Медвежонка…

— Мы все тут заблудились… — задумчиво ответила Кенга. — А медвежонок у нас, кстати, тоже есть. Уж не знаю, тот или не тот, какой тебе нужен, но хороший… Так как, пошли?

— Угу, — ответил Ежик.

Они явились как раз к завтраку. Скоро Ежик уже сидел за накрытым столом с остальными и рассказывал, что собирался написать портрет Медвежонка, но не успел. А теперь не знает, когда увидит друга. И увидит ли вообще…

— А ты его прямо сейчас нарисуй, по памяти, а отдашь портрет, когда увидишь! — предложила Клара.

Ежик просиял и стал доставать из огромного узелка кисти, краски, палитру и небольшой холст на подрамнике. Последней он вынул баночку с вареньем.

— Угощайтесь! — сказал он и поставил баночку на стол. Сотрапезники вразнобой сказали «Спасибо!»

— Вот тебе, Ру, и варенье, — с облегчением сказала Кенга.

— Не хочу варенья! — заявила Ру. — Хочу, чтоб он меня нарисовал!

Денек выдался пасмурным, и медведь, пользуясь неожиданной прохладой, вышел поработать в огороде. Кот со скуки увязался за ним. В большую корзину, которую медведь принес с собой и пристроил между грядок, сыпались морковка, свекла и разная съедобная зелень…

Сидевший на краю корзины кот подцепил лапой морковку, повертел ее так и этак и, вздохнув, бросил обратно в корзину. Дорого бы он дал, чтобы это была не морковка, а рыбка! Но в ручейке, который протекал неподалеку, рыбы не водилось: кот это проверил еще утром и до сих пор не мог придти в себя от досады.

Пригладив пышный хвост, кот рассеянно оглянулся по сторонам — и уставился на теремок. Ухо его удивленно дернулось.

— Слышь, хозяин! — лениво обратился он к медведю. — Огород — это, конечно, здорово… Однако и ремонт в доме тоже иногда надо делать. Может, крышу починишь? А то она черная какая-то совсем. Закоптилась…

Медведь, тяжело разогнув спину и держа в обеих лапах горсть картошки, глянул наверх и застыл от удивления: свежий тёс, покрывающий крышу, странно почернел и местами был в больших подпалинах.

— Надо же… Только вчера все было в порядке. Что же там случилось-то? Если пожар, так мы заметили бы… А выглядит прямо как после пожара. Что ж это за хрень такая?

— Сам такой! — послышался глубокий женский голос из печной трубы.

— Ты кто? — спросил обалдевший медведь.

— Я — Жар-птица! — горделиво произнес голос. — Вот только не говори, что никогда про меня не слышал…

Из трубы высунулось огромное красно-золотое перо, затем другое, третье, и наконец, показался весь длинный хвост фантастически яркой огромной птицы. Оперение ее отливало всеми цветами радуги. Затем на крышу вылезла и она сама, покачивая буйной прической из багряных перьев надо лбом и позвякивая ожерельем из золотых монеток. Там, где ее золотистое тело коснулось крыши, тёс немедленно затлел и задымился.

— Эй, а ну не порти крышу! Слезай! А ну слезай, кому говорят! — испуганно прикрикнул на нее медведь, выронив всю картошку.

— Чего раскомандовался? — огрызнулась птица. — Приказывать он мне будет… Захочу — сожгу весь твой дом к чертовой матери!

— Только попробуй! — раздался с крыльца голос Патрикеевны. — У нас тут ручей рядом. И ведра наготове. Зальем тебя водой — и потухнешь, рассыпешься на угольки. Поняла? Так что канай отсюда, красавица!

Радужная птица скосила на нее зеленовато-коричневый глаз. Затем оглядела всех обитателей теремка, собравшихся на шум во дворе. В ее золотистом зрачке промелькнула неожиданная грусть.

— И вот так всегда… — сказала она глухо. — За глаза как только не величают меня — и вестницей судьбы, и птицей счастья… Дар у меня такой — счастье приносить. Но как только появлюсь где-нибудь собственной персоной — отовсюду гонят. Мешаю я им, видите ли… Пожары устраиваю… Что ж, о ревуар!

Она взмахнула крыльями, рассыпав сноп ярких искр, и взлетела. Мелькнул радужный хвост — и птица исчезла, словно ее и не бывало.

Осыпанная градом крупных искр, крыша загорелась не на шутку, вспыхнув сразу в нескольких местах. Испуганно взвизгнула миссис Бобриха, сидевшая на крылечке: несколько шальных искр попали ей на юбку и прожгли плотную ткань. Белка, недолго думая, притащила со стола чайник с уже остывшим чаем и вылила почти все его содержимое на юбку пострадавшей. Затем сбегала за чашкой и налила в нее оставшийся чай для разволновавшейся миссис Бобрихи.

Медведь и кот так и застыли с растопыренными лапами, не зная, куда бежать и что делать. Но другие оказались проворнее. Патрикеевна схватила ведро, стоявшее в сенцах, и быстро кинулась к ручейку. Набрав ведро, она передала его Кенге, которая в один большой прыжок преодолела расстояние между ручьем и домом. Там Кенга передала ведро Кларе, которая, взлетев, стала поливать крышу. Так они повторили еще, и еще… Им помогали подбежавшие миссис Бобриха и белка. Наконец пламя на крыше утихло. Медведь, придя в себя, растерянно сказал:

— Что это было?..

— Да ничего особенного. Всякое в жизни случается… — тихо отозвалась лиса, сидевшая на крылечке рядом с Кенгой. Обе тяжело дышали. Клара распласталась неподалеку на траве, совершенно выбившись из сил.

— Прошу прощения, дамы! Мы даже поучаствовать не успели… — опустив голову, виновато сказал кот, глянув искоса на стоящего рядом медведя, а потом на Акелу, пса, ежа, кролика и мистера Бобра, которые отправились было на разведку по окрестностям леса, но спешно вернулись, услышав шум у теремка.

— Все нормально, ребята, — пропыхтела Кенга. — Женские разборки должны улаживать женщины.

— Опять разборки? — проворчал Акела. — Я думал, что хотя бы тут их нет…

— Эхх… — с досадой произнес медведь, — Вот приплыла бы сейчас ко мне золотая рыбка, которая желания исполняет! Я бы у нее попросил кое-что…

— Новую крышу? — иронично спросил кот.

— Нее… Попросил бы, чтоб больше тут никогда не было никаких разборок. Чтоб можно было спокойно жить. Блины печь… В лесу гулять… Огородничать, блин… И чтоб никогда никто ни с кем не ругался!

— Ну, это уж ты хватил! Такого идеала нельзя достичь даже тут, в этом маленьком мирке… — раздался певучий женский голос, в котором словно переливались пузырьки воздуха, как в газированной воде. Звери удивленно уставились друг на друга: голос был им незнаком.

— Ты кто? Ты где? Покажись! — вразнобой заговорили они.

— Да тут я, тут! Обернитесь… — прожурчал тот же голос.

Когда потрясенные обитатели теремка наконец-то сориентировались на звук и посмотрели в одном и том же направлении, то их глазам предстала удивительная картина: над маленьким тихим ручейком стояло неизвестно откуда взявшееся облако мелких водяных брызг, как это бывает в огромных водопадах. И в этом облаке парила большая золотая рыбка с длинным вуалевидным хвостом.

— Ну ни фига себе! — воскликнул кот. — Я ж сам проверял: не было там рыбы!

Не сдержавшись, он в один прыжок оказался у ручейка и лапой попытался цапнуть золотую красавицу. Но его острые когти, угодив в облако брызг, прошили воздух…

— Я ж вроде трезвый… — пробормотал кот. — Как же так?

— Трезвый, трезвый — не сомневайся! — засмеялась рыбка, сверкнув зеленовато-голубыми глазами, — Да только я — мираж… Я ведь золотая рыбка. То есть нечто, исполняющее мечты. Ну и как ты думаешь, могу ли я быть из плоти и крови?

— А ты и самом деле желания исполняешь? — спросил немного пришедший в себя медведь.

— Смотря какие! — опять засмеялась рыбка. — Про мир во всем мире — даже и не мечтай. Это даже мне не по плечу. То есть, не по плавнику… Загадывайте что-нибудь реалистичное, выполнимое. Каждый по одному желанию. Только побыстрее, плиз, а то меня старик с неводом заждался. Да и в других сказках меня ждут — там, где я в другом облике появляюсь. Например, в виде волшебной лампы. Или в виде цветика-семицветика…

Звери, словно очнувшись, разом загомонили, перебивая друг друга. Каждый вслух высказывал свои желания и старался выбрать из них самое-самое главное. Все страшно суетились и шумели — обсуждали свои желания с другими, боясь ошибиться. Откуда-то взялись даже Чип и Дейл и с ходу включились в мозговой штурм, производя вдвоем больше шума, чем все остальные, вместе взятые.

— Эх, опоздали вы, мои дорогие… — вдруг прозвенел огорченный голос золотой рыбки, — Извините, но мое время вышло. Старик уже закинул невод… Мне пора. Да и вам, кажется, уже тоже пора. Всем-всем… Пока!

И рыбка растворилась в облаке брызг, а в следующую секунду исчезло и само это облако. Кот подскочил к ручейку, лег на берегу, заглянул в прозрачные струи… И в досаде шлепнул по ним лапой:

— Исчезла! Совсем исчезла! Мираааааж…

— Ой, а это у нас кто? — удивленно спросила лиса.

Все, включая кота, разом посмотрели за ручей, в сторону леса, откуда к ним шла большая серая толстая птица, тяжело переваливаясь с боку на бок. На клюве у птицы красовались очки с толстыми стеклами. На голове был кружевной чепчик с приколотой к нему розой из белого шелка. Под мышкой птица держала огромный гроссбух.

Подойдя к ручейку с другой стороны, птица сказала низким грудным голосом:

— Здравствуйте, дамы и господа! Позвольте представиться. Я — Матушка Гусыня, старший инспектор межсказочной миграционной службы. В связи со сбоем в Матрице возникла спонтанная интерполяция нескольких сказочных пространств в плоскости сказки «Теремок». В настоящее время все проблемы, связанные с возникшей чрезвычайной ситуацией, устранены. Руководство Матрицы приносит вам свои извинения и сообщает о наказании, которое понесли виновные в данном сбое штатные сотрудники, а именно…

Птица раскрыла гроссбух и стала торжественно зачитывать из него:

— … младшие операторы Матрицы — Милн, Киплинг, Козлов и Норштейн, Заслов и Стоун, старшие операторы Матрицы Андерсен, Льюис, Пушкин, Кэрролл, Толстой, Успенский и Качанов, а также ряд засекреченных сотрудников, проходящих в системе Матрицы под общим кодовым именем «народные сказители».

Выдержав эффектную паузу, Матушка Гусыня внимательно посмотрела на зверей и продолжила:

— Надеюсь, вы все здесь не сильно пострадали. Внимание, начинаю депортацию. Ох, простите, репатриацию… Тьфу ты, то есть эвакуацию!

Она наклонилась, провела краешком крыла по поверхности ручья и бодро скомандовала:

— Наладить шлюз! Открыть портал!

Секунду спустя вода в ручейке встала вертикально, тонкой упругой стеной-перепонкой. Матушку Гусыню за ней почти не было видно. Но голос ее был слышен четко:

— Быстрее, уважаемые! Не задерживайте Матрицу!

Но звери стояли как вкопанные. Первой пришла в себя от потрясения белка. Вцепившись лапами в жилет стоящего рядом с ней кролика, она возмущенно завопила:

— Эвакуацию?! А вы нас спросили, а?! Может, мы не хотим никуда уходить!!! Может, нам здесь нравится!!!

Ее голос утонул в общем шуме: другие звери, словно очнувшись, тоже начали бурно выражать свое несогласие. Никому из них не хотелось в свои миры — во всяком случае, пока. Все они хотели бы погостить здесь подольше… Но Матушка Гусыня была неумолима:

— Поторапливайтесь, уважаемые! Законы Матрицы непреложны…

— Да уж видим, как они непреложны! — ехидно провизжали хором Чип и Дейл.

Голос миграционного инспектора стал строже:

— В таком случае я вынуждена включить принудительное ускорение…

Звери ощутили сначала легкий холодок, а затем какая-то невидимая сила стала мягко подталкивать каждого из них к стене из воды, стоящей над ручейком.

— Не могу больше… Ребята, нам не справиться! — вскрикнула Клара, которую, как самую легкую, быстрее всех притягивало к стене. Лиса схватила ее за крыло и попыталась удержать, но и сама, хоть и медленно, двигалась к сверкающей преграде. Лису схватила за хвост миссис Бобриха, а за лапу — Акела. В другой лапе Акела держал узелок, из которого виднелись ежиные колючки. Мистер Бобр крепко взял жену под руку и так же крепко ухватил за фартук Кенгу. Снизу в оборки фартука вцепились Чип и Дейл. Придерживая одной лапой дочь в кармане, Кенга сунула под мышку кота и взялась другой лапой за заднюю лапу Артемона, который, в свою очередь, прижимал к себе одной передней лапой кролика, а другой — белку. Так они и двигались к водной стене одной большой цепью — кто стоя, кто сидя, кто лежа. Упирающиеся, но все равно безжалостно влекомые вперед невидимой силой. Все, кроме медведя.

— Постойте, ребята! — крикнул медведь. С трудом преодолевая напор невидимой силы, он развернулся и медленно, словно против урагана, пошел к крыльцу. Когда через несколько секунд он развернулся, в лапах у него был большой чайник в розовых розах. Теперь он уже не сопротивлялся невидимой силе, и та быстро дотолкала его до остальных.

— Посмотрите! — воскликнул медведь, поднимая чайник и переворачивая его вверх дном, так, чтобы все увидели надпись «35+» — Посмотрите, ребята! Я не знаю, что это значит, но пусть это будет нашим паролем там, где мы увидимся снова. А что мы увидимся, я знаю точно. Не спрашивайте, откуда — просто знаю… Увидимся обязательно!

Все закивали. Говорить не было сил. Только сейчас они поняли, что сопротивляться бесполезно — Матрица по-любому возьмет свое. Но все равно стояли до конца.

Медведь бережно положил чайник на землю и присоединился к общей цепи, обняв Кенгу и Акелу. Но до сверкающей стены воды оставалось всего ничего, а действие силы не прекращалось. И очень скоро все звери покинули этот гостепримный мир, один за другим исчезая в сверкающей стене над ручьем. Вот растворились в сияющей завесе последние — Кенга и Акела… Медведь, ощутив, что его лапы пусты, с диким ревом пошел на проклятую водную стену во весь рост, тараня ее головой. Но стена оказалась неожиданно жесткой. Из глаз брызнули искры…

Упав у самой стены, медведь уже не слышал, как над его головой, влекомые той же таинственной силой, притянулись к водной стене и исчезли в ней две птицы: черно-белая, нагруженная кучей горшков, и багряная, с ожерельем из золотых монеток на шее. Черно-белая вопила от ужаса. Багряная отчаянно материлась. Но вот стихли и эти звуки. Зато зазвучали другие — тихие и нежные… Обычные звуки леса.

Когда боль во лбу прошла, медведь обнаружил себя лежащим на берегу весело журчащего ручья. В лесу на все лады заливались птицы. Никакой водной стены не было. Теремка тоже не было. Совсем рядом с медведем стояла большая серая птица в кружевном чепчике, прижимая к себе чайник в розовых розах. Медведь смутно ощущал, что с ручьем и опушкой что-то не так — словно и там, и тут чего-то не хватает. Но не мог вспомнить, чего именно… Сознание словно перематывалось назад, при этом постепенно мелея, как лужа после дождя.

Птица, стоящая рядом, была незнакома медведю. Но то, круглое и розовое, что она держала, было ему отчего-то очень небезразлично. Подняв голову, он рванулся к птице и зарычал:

— Отдай!

Но прозвучало это как:

— Р-р-р!

Голову снова пронзило резкой болью. Медведь вновь упал и потерял сознание.

Птица подошла к нему поближе.

— Так-так… — сказала она как бы про себя. — Процесс обратной инициации почти завершен. Скоро он проснется здоровым и счастливым и вновь, как полагается, пойдет по лесу, а там увидит теремок… Нормальный теремок, а не такой, какой тут возник недавно в результате системной ошибки.

Повертев в крыльях чайник, птица удивленно проговорила:

— Но какой любопытный случай, однако! Надо будет сообщить старшим операторам Гриммам. Или лучше старшему оператору Андерсену? Неодушевленные предметы — это его конек… Впрочем, нет, Андерсен еще долго не выйдет из карцера. Лучше Гриммам. Пускай свяжутся с отделом реинкарнаций — в конце концов, этот чайник пропал именно из того отдела. Может быть, удастся развернуть этот непредвиденный зачин в полномасштабную операцию по созданию новой сказки… Не обязательно в сказочном мире — возможно, придется действовать в мире людей, который они почему-то называют реальностью, словно это единственный реальный мир во вселенной… Да, и не забыть напомнить, чтобы в новой операции использовали бы знак «35+». Я-то знаю, что это всего лишь инвентарный номер Матрицы, но в том, другом мире он, возможно, будет означать что-то иное. И тогда все эти создания, которых я сегодня с таким трудом отправила по домам, встретятся вновь — там, где их никто не сможет разогнать. Я с удовольствием присоединюсь к ним — ведь там я буду уже не при исполнении. Узнают ли они друг друга? И меня? Надеюсь, что узнают. Инвентарный номер нам в помощь…

И серая птица, развернувшись, заковыляла к ручью, над которым вновь выросла сверкающая стена воды. Птица шагнула в эту стену и исчезла.

2013