Проект «Манхэттен» (гет)

До возвращения обратно в колледж я часто ловила на себе шутливо-снисходительные взгляды Кальвина, вызванные его нежелательной осведомленностью о моем гормональном взрыве, повлёкшем за собой полную капитуляцию перед Макалистером. Но в то же время я не могла не быть благодарной ему за молчание и отсутствие двусмысленных намёков в присутствии остальных.

Общества Сьюзен, как и общества Мартина, я старалась избегать. С первой мне не давали свободно себя чувствовать стыд и раскаяние, а в непосредственной близости от Макалистера я испытывала стеснённость движений и желание сбежать, только бы больше никогда не попасть под подчиняющее влияние его близкого присутствия.

Для справедливости необходимо заметить, что и сам Макалистер не искал со мной встреч. Мне казалась, что недавнее происшествие не возымело на него никакого эффекта и не оставило ни единого следа — таким непринуждённым и, кажется, даже более, чем обычно, весёлым было поведение Мартина. Только изредка бросаемые на меня долгие взгляды или пристальное внимание во время общего приёма пищи иногда заставляли сомневаться в его полной безучастности.

Мысли о Мартине Макалистере ненадолго задушили въедливые размышления о еде — за это хотелось сказать ему спасибо.

И я бы непременно сказала, если бы у меня было меньше страха и задетой недавним разговором гордости.

И да — все ранее приведённые доводы несомненно перевешивала боязнь снова окончить нашу беседу подобным образом, вызванная воспоминаниями того вечера, ежечасно материализующимися в голове с необъяснимой логикой, чёткостью и живостью.

В те дни в Милане я пыталась сопротивляться им, не желая поддаваться обаянию Мартина, боясь стать одной из тех девушек, одинокими ночами вздыхающих о нём в тёмных комнатах, какой не посчастливилось стать Сьюзен.

Достаточно одного мозгового паразита. Нет нужды в безнадёжной влюблённости.

Спасением стали скорое окончание каникул и неминуемый отъезд, избавившие от близкого общения с Макалистером, его взглядов и не отступающих тактильных воспоминаний, словно в моей коже был пресловутый эффект памяти, запрограммированный сохранять его касания.

Я не могла не радоваться скорому возвращению домой к родителям, невзирая на последовавшие расспросы и подозрения в несоблюдении оговоренной перед поездкой диеты. Квартира в Милане была для меня сродни паноптикуму, переполненному нежелательными образами.

К сожалению, картины того вечера перекочевали и в мою комнату, попрятались по тёмным углам и всякий раз всплывали в отражении, стоило бросить мимолетный взгляд в зеркало — следы его бессовестного вторжения в мысли отпечатались малиновыми следами на шее.

Оставалось лишь ждать начала школьных будней, чей монотонный шум заглушит подсознание, и повседневные дела вытеснят часть бесполезного эмоционального мусора.

* * *

Шум, гомон, отдельные громкие выкрики — класс постепенно заполняется людьми.

Я зашла в кабинет одной из первых, не желая толкаться в дверях и искать последнее оставшееся место, также я устала от безудержных восторгов Эдит по поводу каникул и «незабываемых событий».

Не могу не отдать должное умению Бордо заполнять паузу пустой болтовней. Мой язык не выдержал бы подобной бесчеловечной эксплуатации.

Её восхищало всё: от изысканно обставленной комнаты до чудесно спланированного досуга — так она легко называет бесцельное времяпровождение в клубах.

Сьюзен не была столь возбуждена и очарована. Во время обеда она больше отмалчивалась и лениво пожимала плечами на вопросы Эдит и других подруг, стараясь изредка непринуждённо улыбаться. Но долгие взгляды, бросаемые на стол Макалистера, подрывали её слабую игру.

Или только мне, случайно узнавшей тайну Коул, это наигранная весёлость казалась неубедительной, а на самом деле всё было вполне обыденным и знакомым?

Как я могла быть настолько слепа к проблемам Сьюзен?

Возможно, если я стану больше думать о переживаниях и трудностях близких, не останется времени на мысли о калориях, упражнениях и Макалистере.

В последнее время я всё больше думаю о нём. Мысли о Мартине почти полностью вытесняют мысли о похудении и съеденной еде. С момента возвращения обратно в колледж я постоянно выискиваю его в толпе студентов, мы чаще сталкиваемся в коридорах, стоя от него поблизости, я скрупулезно вглядываюсь в его лицо, выискивая в правильных чертах причину моего нездорового интереса.

Я искренне пытаюсь контролировать эти порывы: не задерживать взгляд, проходя мимо, демонстрировать даже некоторое показное равнодушие, если наши взгляды всё-таки пересекаются.

Но это становится невозможным, стоит Мартину проявить ко мне хоть немного больше внимания, чем обычно — я мгновенно растворяюсь в ощущении избранности и легкой эйфории.

Но после необдуманных поощрений моего странного чувства со стороны Мартина погружение в действительность становится всё более болезненным.

Чертов эгоцентричный Макалистер.

— Итак, класс, — раздаётся весёлый бас мистера Глостера, вечно неопрятного мужчины лет пятидесяти с пушистыми усами и бакенбардами. Он преподаёт в колледже общую физику и исключительно для инженеров, программистов и прочих аналитически подкованных студентов математический анализ. Как истинному последователю Ньютона, Лейбница и Гаусса ему прощаются некоторые чудачества: небрежный вид, рассеянность и экстравагантный подход к преподаванию — он верит, что только благодаря здоровому соперничеству клетки нашего мозга работают интенсивнее. Поэтому, следуя своим убеждениям, почти на каждом занятии разделяет нас на небольшие команды и раздаёт сложные физические задачи. Но, невзирая на свою природную одарённость, профессор Глостер до сих пор не смог догадаться о схеме, по которой все ученики выполняют подобные задания — перекладывают почётные обязанности на относительно неглупого коллегу. — Сегодня я решил не устраивать традиционного состязания. Из уважения к моим годам могли бы сделать лица погрустнее, — прыскает в усы учитель. — После каникул не буду вас мучить — проведу классическую и нудную вводную лекцию в новую тему: ядерная физика.

Уважаемый мистер Глостер, хочу вас уверить: нудная лекция по ядерной физике гораздо спокойнее и уместнее бесконечных соревнований и нетерпеливых окриков, подгоняющих учеников.

— Попытаюсь заинтересовать вас легким экскурсом в историю, — профессор начинает чинно выхаживать между партами, покручивая между большим и указательным мальцами кончик левого уса. — Надеюсь, все из вас знакомы с так называемым проектом «Манхэттен»? — он окидывает студентов пытливым взглядом, легко улыбаясь.

Любой хоть немного интересующийся историей или физикой человек должен быть наслышан о создании атомной бомбы.

Большинство утвердительно кивает и продолжает внимательно слушать профессора. К моему удивлению, неподалёку сидящая Эдит непонимающе хмурится и оглядывается на меня, выжидающе подняв брови и расширив глаза.

Как, по мнению Бордо, можно объяснить жестами великое и одновременно ужасное человеческое изобретение?

Качаю головой и пытаюсь вежливо отмахнуться, произнося лишь губами «потом». Мои неуклюжие жесты и неумелые попытки отложить рассказ до перерыва привлекают внимания преподавателя:

— Данная тема вызывает у вас смятение, мисс Коболье? — строгий голос учителя привлекает к происходящему внимание всех учеников.

От такого количества любопытных взглядов щёки и скулы покрываются ярким румянцем. Но отчетливее всего я чувствую затылком пару его глаз.

Проклятая неуместная любознательность Эдит Бордо!

— Нет, простите, всё в порядке, — слегка запинаюсь и заправляю прядь волос за ухо.

— Если вы прекрасно владеете материалом, мисс, назовите хотя бы пять имён участников вышеупомянутого проекта, — мистер Глостер ни за что не отстанет, пока я не дам верный ответ — он не терпит только две вещи: «мещанскую склонность к порядку» и неуважительное отношение к его предметам. В подобных ситуациях никогда не срабатывает даже природное обаяние Бордо.

— Энрико Ферми, Роберт Оппенгеймер... — моей эрудиции хватает лишь на два имени, я виновато закусываю губу и устремляю глаза на учителя, надеясь на снисхождение и незамедлительное продолжение урока. Но он не стремится продолжить рассказ. Мистер Глостер терпеливо ждёт продолжения, буравя меня стеклянным взглядом.

В классе тихо, лишь жалюзи, поддеваемые ветром, легонько бьются о подоконник, да кто-то быстро дописывает последнее слово в тетради.

— Ричард Фейнман, Рудольф Пайерлс, Отто Фриш, — спокойно заканчивает вместо меня голос из конца кабинета.

— Мистер Макалистер, вам не кажется, что вопрос был адресован отнюдь не вам? — в неверии поворачиваю голову назад и вижу расслабленно откинувшегося на спинку стула Мартина Макалистера, бесстрастно смотрящего в ответ на учителя физики.

— Я думал: вам нужно было услышать пять имён, — немного высокомерно хмыкает Мартин.

Весь вид Макалистера показывал плохо скрываемое превосходство: приподнятые брови, ожидающие ответного хода профессора, озорной блеск в глазах, скрещённые на груди руки, приподнятый острый подбородок.

— Разница лишь в том, что я желал их услышать от мисс Коболье, — глаза учителя недовольно сужены, а короткие пальцы отбивают мерную дробь по учительскому столу.

Мартин снова фыркает и передергивает плечами:

— Не всё ли равно? — и озорно улыбнувшись, добавляет: — Время урока бесценно. Мы проходим увлекательную тему, а неинтересный допрос грозил затянуться.

Макалистер изящным движением руки убирает волосы со лба и бросает долгий непонятный взгляд в мою сторону, отчего в животе становится тепло, и по всему телу распространяется волнующее покалывание.

Благодарно улыбаюсь и прерываю затянувшийся зрительный контакт. Кажется, сегодня его глаза приковывают к себе сильнее обычного и порождают во мне в два раза больше эндорфинов, заставляя опасно забываться в пугающих и желательных образах.

* * *

Уже пятый день идут нескончаемые разговоры о незаурядном происшествии в кабинете физики. Скорость распространения сплетен воистину впечатляющая: к концу того же дня ко мне подбежали несколько однокурсниц, прося рассказать подробности и желая выведать истинную причину поведения Макалистера.

Мне бы самой очень хотелось узнать мотивы его поступка. Мартин Макалистер не похож на человека, способного руководствоваться исключительно благими побуждениями, не скрывая за ними личных мотивов.

Возможно, страх оказаться основной причиной развода родителей настолько силён, что вызывает бессознательное желание оправдаться в собственных глазах, выволочь из души наружу все положительные качества.

Теперь его взгляды чаще выводят меня из равновесия, а подозрительное внимание во время еды смущает и заставляет быстрее покидать обеденный зал.

Поведение Мартина мне непонятно, оно сбивает с толку, пробуждая самые смешные и вздорные мысли.

Незнание — самая худшая пытка.

Сьюзен с того дня сторонится меня. Её поведение холодно и сдержанно, словно она считает меня двуличной, ищущей выгоду стервой, намеренно отговаривавшей её от глупой влюблённости и за её спиной пытающейся обворожить Макалистера.

Хочешь сказать, она ошибается? Вспомни Милан, разговор, гормональный взрыв. Подумай о своих мыслях, глупых, но приятных воспоминаниях, ежечасно щекочущих воображение, подкидывающих ему картины допустимого развития событий.

Ты же его хотела. Ты хотела его сильнее, чем спрятаться от еды.

Каждой клеточкой тела, каждым оголённым от его прикосновений нервным окончанием ты хотела этого самодовольного засранца. И до сих пор хочешь ощутить на своей коже его уверенные, слегка грубоватые касания, почувствовать запах тела Мартина, услышать его учащённое дыхание.

Ты безнадежно влипла, как и большинство высмеиваемых тобою пустоголовых дурочек. Твоя самооценка настолько низка и так сильно зависит от внешнего мира, что поднять её сможет лишь внимание первого парня школы.

Как смешно и нелепо.

Чувство временно. Оно отлично помогает бороться с вздорным организмом и контролировать питание. Обдумывая поступки Макалитсера, вспоминая о нём, я перестаю думать о потенциально возможных срывах.

С момента возвращения в школу часто вижу Мартина неподалёку, чувствую — не могу не чувствовать — его пристальные взгляды, и недавний урок физики...

Нет! Нет! Нет!

Неважно, всё это не имеет значения. Взгляды и поступки могут значить многое, опрометчиво толковать их на удобный лад, стремясь подогнать под желаемое видение мира.

Главное — не поддаться заманчивому искушению поверить.

* * *

— Кто же виноват, что мне неинтересна физика, что в ней вообще хорошего? — Бордо недовольно ворчит, ворочая в руках толстый том, рассказывающий историю Манхэттенского проекта.

Я в чем-то согласна с ней, но желание немного подшутить оказывается сильнее моих убеждений.

— За исключением того, что она объясняет все происходящие в мире процессы — ничего, — Эдит недовольно фыркает и морщит нос. — Между прочим, ты почти отличница! Есть факты, которые ты просто обязана знать, — соскакиваю с последней ступеньки и останавливаюсь у подножия лестницы.

— Человек не может и не должен знать абсолютно всё, — раздражённо отвечает вместо подруги Коул.

На протяжении всего ужина и совместного пути до библиотеки Сьюзен избегает меня: старается не говорить и не замечать, придерживаясь общества Эдит. Удивлена её упорством и стойкостью — необходимы неограниченные запасы непреклонности и уверенности в своей правоте для искусного игнорирования человека, проводящего с тобой всё свободное время.

Я не могу не понимать и не видеть очевидной причины подобного поведения. Интерес (никогда не назову данное чувство «влюблённостью») к Макалистеру после обличительной критики и осуждения Мартина, попыток уговорить Эдит вытравить из себя симпатию к нему выглядит двулично, а я кажусь поверхностной.

Но ведь единственное зримое нарушение негласного обещания было в Милане, мысли и фантазии не преступление, они никому не известны. Не выказывая инициативы, я не могла намеренно подтолкнуть Мартина к совершённому поступку.

Тебе не противны собственные жалкие оправдания?

Если ты дорожишь чувствами Сьюзен, то никакие обстоятельства не подвигнут тебя на мечты о человеке, в которого она влюблена.

Собственные вина и ничтожность заставляют промолчать и оставить выпад Коул без ответа.

Необходимо отвлечься, переключить внимание на свежий предмет, заставляя мысли течь в новом направлении.

Неторопливо подхожу к окну, открывающему вид на внутренний двор школы. Уже стемнело. Удаётся с трудом разглядеть ухоженные клумбы и небольшой фонтан, смачивающий весёлыми брызгами подстриженный газон. Благодаря стеклянному куполу и неизменному теплу в этом месте удаётся сохранить кусочек вечного лета, способного, кажется, каждого отогреть изнутри.

Я слишком долго всматриваюсь в темноту и не замечаю приближения подруг.

— Не думала, что ты одна из этих романтичных душ, тоскливо мечтающих под одинокой луной, — с наигранным пафосом замечает Эдит.

— Значит, ты не так хорошо меня знаешь, — весёлый тон получается на редкость неправдоподобным, но Бордо всё равно выдавливает смешок и, придвинувшись ближе к окну, прислоняется лбом к пыльной стене.

— Кажется, за фонтаном какая-то пара, — она тыкает пальцем в стекло, указывая направление.

Внутри всё скручивается и сжимается, разом обрывается и рассыпается. Самой большой ошибкой было послушаться и посмотреть, разглядеть спрятавшихся за обманчиво-белым фонтаном.

Как глупо было строить грёбаные иллюзии, придавать значение будничным взглядам, верить в собственную значимость и возможность быть интересной.

Макалистер придавливает брюнетку к стене, увитой зелёным плющом — она запускает пальцы в его волосы, увлекая за собой. Он мгновенно подаётся вперёд и опирается рукой на стену рядом с её головой, а второй притягивает за талию ближе. Девушка откидывает голову назад и, кажется, стонет.

Резко отворачиваюсь и закрываю глаза, медленно выдыхаю.

Нет ни одной объективной причины злиться на Мартина, но чувство обиды и несправедливости разъедает съёжившиеся внутренности.

Словно он предал мои умирающие мечты, до которых — я знаю — Мартину Макалистеру нет никакого дела.

Имеет значение лишь количество девушек, однодневной любовью заполняющих его пустоту, изничтожающих неуверенность. Точно он желает показать себе и всем остальным, что Мартина есть за что любить.

Выходка на уроке физики и вынужденная нежность в залитой утренним солнцем комнате лишь способ доказать свою правоту и азарт охотничьей собаки, травящей измождённого зайца.

Вынуждена согласиться: твоё присутствие является отличным катализатором для протекания реакции «влюблённость», и умирающие от истощения не являются счастливым исключением.

Но если это всего лишь химическая реакция, гормоны и самообман, почему же мне больно?

Открыв глаза, ловлю на себе насмешливо-понимающий взгляд Сьюзен. Коул похожа на бывалого солдата, с плохо скрываемой иронией приветствующего новобранцев.

Но в отличие от неё мне есть, куда отступать. Симпатия к Макалистеру лишь один из возможных вариантов выработки эндорфинов, есть куда более доступный и знакомый.

Ты точно хочешь именно этого? Разве ты худеешь ради него? Почему отсутсвие внимания Мартина позволяет подобным слабовольным мыслям закрадываться в твою голову? Вес только начал подкрадываться к нужной отметке на весах, достижение должно радовать тебя, нет оправданий для постыдной бесхарактерности.

Влюблённость в Мартина не самоцель, она лишь временный помощник, умело отвлекающий, доставляющий волнующее удовольствие, замещающий запретное.

— Боже, не даром о Макалистере ходят исключительно лестные слухи, — Эдит приятно удивлена, пухлая губа её закушена, а глаза не в силах оторваться от открывшейся сцены. — Но кто эта девушка?

«Эдит, ещё совсем недавно ты расточала излишне пафосные восхваления Джерому, больше может и не представиться возможности вспомнить, за что ты его так любишь».

Тяжело дышать, руки потеют и леденеют. Облизываю пересохшие губы.

Макалистер — не цель.

Макалистер — средство.

Макалистер — сахарозаменитель.

Но что делать, если выгодный и привычный альтернативный товар кончается, если родник пересыхает, а конвейер ломается?

Мы возвращаемся к более вредному оригинальному продукту.

Мартин Макалистер, эстетическое наслаждение, являющееся результатом голода — всего лишь разновидности долгих путей к эмоциональному и чувственному удовлетворению. После потрясения или перенапряжения нужно более быстрое решение — еда.

Последующее чувство вины легче перенести, своей вездесущностью оно потушит отблески увиденного. Мартин забудется, вызываемые им переживания померкнут и отойдут на второй план, растворятся в голоде, угрызениях совести, самоанализе.

В ящике прикроватной тумбочки припрятаны чипсы, печенье, шоколадные батончики — мне казалось: радость от обладания ими пересилит желание уподобиться всеядным и отвратительным девушкам.

Наивно. Следовало догадаться, что за первым срывом последует второй и третий...

Два месяца. С момента встречи с Мартином в туалете прошло два месяца.

Я продержалась два месяца.

Наконец стали явственнее проступать тазобедренные косточки, заострились скулы. Раз в несколько месяцев можно, ничего... Главное — снова собраться и избавиться от килограммов. Вес станет ещё меньше, чем до сегодняшнего дня. Нужно стараться.

Желая укрепиться в правильности принятого решения, вспоминаю лицо улыбающейся матери, с облегчением вздохнувшего отца.

— Знаете, я, наверное, пойду к себе, — на меня оборачивается только Сьюзен — Эдит по-прежнему увлечена неприличным подглядыванием. В глазах Коул мелькает подозрение, схожее с блеском глаз Мартина, секунду назад разгадавшим мой тщательно маскируемый секрет.

— М-м-м, ладно. Знаешь, я всё-таки дождусь Эдит. Должно же её любопытство быть удовлетворено, — уголки губ Сьюзен нервически дергаются, и она снова поворачивается к окну.

Изощрённое самоистязание.

* * *

После возвращения в спальню всё происходит слишком стремительно. Я боюсь передумать, отступить. Состояние напоминает противоречивые внутренние терзания человека, заведомо знающего о неизбежности смерти в случае трусливого отступничества, но продолжающего ехать в машине опасного преступника, стараясь мысленно отгонять от себя лишь единственную возможность спасения — выпрыгнуть.

Ящик пустеет неожиданно быстро. Это не приносит ожидаемого облегчения — хорошо лишь в процессе. Сидя на смятой кровати, протягиваю руку к свету, сквозь щель между шторами прорезающему темноту. Внимательно разглядываю костяшки пальцев, опасаясь увидеть изменения. Нет, они выступают ровно так же, как и пятнадцать минут назад. Или нет? Может, всё-таки чуть меньше.

Бред. Какая же я двинутая.

С небывалым усердием и остервенением комкаю опустевшую упаковку чипсов. В такие моменты всегда хочется переиграть, вернуть всё к отправной точке.

Я уже пыталась, ничего не вышло. Всему виной избыток трусости и брезгливости.

К ним примешивается отвращение к себе: я отчётливо представляю, как съеденное переполняет меня, обволакивает каждую изящно проступающую кость.

Нужно перебороть малодушие, страх, чувство неправильности и иррациональности. Нет нужды в чувстве вины, в тщательной проверке и соотношении по памяти вчерашнего отражения с сегодняшним, если первопричина будет устранена.

* * *

Впоследствии куплю препараты, облегчающие процесс. Не будет нужды стоять на коленях, нависая над зловонным унитазом в общественном туалете для девочек (в уборной, прилегающей к нашим спальням, это делать слишком опасно, могут возникнуть неприятные вопросы).

Чёртов слабый рвотный рефлекс. Возможно, сказывается отсутствие опыта.

Пальцы настойчиво отыскивают в гортани ту самую заветную точку. Только бы не повредить слизистую. Противно.

Опять ничего.

— Чёрт! — бью руками по скользкому, вымощенному грязной плиткой полу. Подступают слёзы бессилия и злости. Плечи трясутся, ногти скребут по кафелю.

Неудивительно, что ты никому не нужна. Подобная бесхребетная ненормальная дрянь не будет интересна ни одному уравновешенному человеку. Твой удел — обжорство, на большее ты не способна. Утонувшая в съеденном одинокая сука.

Стискиваю зубы до шума в ушах, пальцами сжимаю край шерстяного свитера. Вырывается всхлип, втягиваю носом воздух. Твёрдо уверена — знаю — я способна выдержать любую диету.

Тогда почему с недавних пор придерживаться привычного питания становится всё сложнее?

Бах — дверца кабинки ударяется о стену.

Нужно. Научиться. Закрывать. Грёбаные. Двери.

Тонкие пальцы хватают запястье и грубо дёргают вверх, заставляя подняться. Шею обдаёт яростным выдохом. Разворот. Суженные злые серые глаза.

— Что ты устроила? — слова Макалистера острыми иглами впиваются в моё бледное лицо.

Продолжаю молча смотреть: слова застревают в расцарапанной гортани, толпятся у языка, но ни одно, даже самое маленькое словечко, не спешит покидать надежную крепость рта.

Хочу насмешливо сказать: «борюсь за красоту» или «ложусь грудью на амбразуру ради вашего эстетического оргазма». Но оцепенение и страх, порождённые внезапным появлением Мартина, не позволяют связкам произвести ни звука.

Болезненней всего именно его присутствие: уличение в подобном позорно по своей природе, но ещё более мерзко, если вы когда-то хотели быть небезразличны этому человеку.

Именно из-за Мартина установленный порядок даёт сбои. Умиротворения и спокойствия, некогда щедро расточаемых голодом, начинает не хватать. Его близость дарит вихрь неизвестных ощущений, над которыми невластны старые методы.

Тело медленно обволакивают раздражение и гнев: Мартин Макалистер всему причина.

В данное мгновение он мешает, прерывает мое спасение.

— Откуда ты здесь? — пытаюсь стряхнуть его руку — пальцы ещё сильнее сжимают тонкую кисть.

— Какая же ты ебнутая, — мужская рука проводит проводит по предплечью, гладит плечо.

Мои губы приоткрываются, хочу возразить, оскорбить в ответ, но получается слабо усмехнуться.

Сухие губы Мартина неуверенно улыбаются в ответ. Большим пальцем подрагивающей правой руки он обводит мою нижнюю губу, слегка оттягивая. Моё тело дрожит, внутренний жар высушивает всю влагу во рту.

Я должна его оттолкнуть. Около часа назад эти пальцы ласкали чужие щёки, дыхание грело не мою кожу.

Натали, способна ли ты следовать своим гордым убеждениям и недостижимым идеалам, если готова беззвучно сдаться парню, главной целью которого является подпитка эго? Ты всегда будешь одной из...

Я уже сдалась еде, почему не выжать удовольствие из прикосновений Макалистера?

Подаюсь вперёд, обхватываю руками заострённое лицо и целую тёплые мягкие губы, стараясь как можно теснее прижаться к худому телу. Меня ещё никогда так нежно не целовали. Почему он не брезгует? Возможно ли не вызывать отвращения, если противен сам себе?

— Ты не имеешь права так с нами поступать, — шепчет он на ухо тихий, но чёткий приказ.