Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Иногда он просто застывал, устроившись на окне и растворяясь в испятнанной непогодой зелени сада, живущего своей неспешной и загадочной тайной жизнью. У растений было больше здравого смысла, чем у всех вместе взятых вокруг него, и Гектор пытался постичь эту грань философии, таящуюся в шелесте листьев и медленном, незаметном движении пронизывающих землю корней, пока отгоняющие бессмысленные тревоги зелья бродят в его крови. Наверное, самое большее из того, чего бы он смел желать — чтобы его просто оставили вновь в покое, но на горло своим желаниям наступать он научился уже давно. Тот, кто становится пресмыкающимся червём, должен ли сокрушаться, что его хотят раздавить? Глупо жаловаться на то, чего нельзя избежать.

Вчерашний ужин не стал для него исключением, но заставить себя поесть Гектор опять не смог. К тому же, близость мадам Малфой не делала это проще: она таким странным и долгим взглядом наблюдала за тем, как он вымучивал грейпфрут. В какой-то момент Гектор даже начал всерьёз опасаться, что она потребует причитающуюся ей, как хозяйке, долю, и ему придётся кормить её прямиком с ножа, чтобы она не вцепилась ему своими ровненькими зубами случайно в пальцы. Неужели никто этого в ней не видит? И что там по этому поводу говорит этикет: уместно ли будет потом предложить ей салфетку, чтобы утереть с губ горьковатую сладость сока и кровь?

Крёстный сложно на него посмотрел поверх причёски Нарциссы, и Гектор, вздохнув, принялся отсчитывать про себя время, оставшееся до конца этой жутковатой и тошнотворной трапезы. А потом, когда Лорд изволил от них удалиться, влил в себя чашку кофе и просто сбежал. Упав на кровать, он попробовал отключиться, но стоявшая вокруг духота заставила его снова встать. Странно — окно в его комнате всегда оставалось открытым, но воздух словно перестал сквозь него проходить, и Гектор почувствовал, что почти задыхается. Мерлин, он снова что-то не то намудрил с дозировкой. Три капли? Пять?

Гектор сморгнул цветные пятна, танцующие в глазах, и сполз у стены просто на пол. Он не знал, сколько так просидел, но всё же ему стало легче, как бывало всегда, когда очередная растворявшая маслянистую, чёрную, словно дёготь, апатию, дрянь его отпускала. Так, кажется, говорят? Он стёр со лба выступившую испарину: неплохо бы в душ…

Освежившись, он просто сидел со справочником по гербологии у камина, досушивал волосы и уже начинал дремать, когда что-то вокруг него изменилось. Он никак не мог понять, что именно, и воспоминания в его голове странно путались, перемешиваясь друг с другом. Он и сейчас не мог точно себе ответить, подчиняясь каким порывам решил отправиться в сад — будто его направляла чужая воля. Нет, конечно, он помнил цель: Asphodelus ramosus в дальней и не слишком посещаемой части сада как раз цвели, словно в загробном мире.

Не то чтобы его интересовали сами цветы, но на их корнях обитал один особый грибок — или не грибок, скорее, пожалуй, плесень… невероятно чувствительная к магии, и очень нужная ему в одном важном зелье. Что бы о нём ни думали, но Снейп был не единственным, кто знал, с какой стороны подходить к котлу. Пусть Гектор и не замахивался на лавры великого зельевара, но пару противоядий в полевых условиях мог сварить — как и любой, кто хорошо успевал на уроках Слагги. Те же области, в которых он был хорош, носили уже, скорей прикладной характер. Весьма и весьма прикладной.

Эйфория, свобода от самого себя и наступающее за ними забвение — эта тонкая тропка в Элизиум могла понадобиться отнюдь не ему, и нужно было всё хорошо проверить на единственном испытуемом, которому Гектор мог безоговорочно доверять. Увидев впервые за много лет самого себя в зеркале, Гектор удивился вовсе не седине, а тому, насколько ему не шла борода по сравнению с дедом, и он поспешил избавиться от неё, неосторожно изрезав лицо, и лечил потом ранки бадьяном. В этот раз придётся быть куда аккуратней, ведь работать придётся лопатой почти в темноте…

Почему? Зачем? Блажь на грани абсурда, и Гектор не знал, с чего вдруг решил, что это отличный план. Но уже тогда ощутил, что что-то незримо играет с ним, однако просто отмахнулся от собственного предчувствия — его влекла разлитая за очерченными границами окон тьма. Над поместьем нависла ночь, а с нею наступил час духов, призраков и грабителей старых могил.

Второй этаж… в общем, невысоко и вполне удобно. Можно не брести через спящий дом, рискуя кого-нибудь встретить, а сразу оказаться внизу — достаточно аппарировать, стараясь не угодить в заросли под окном. Гектор выбирался так уже не впервые, и даже не понял, как очутился уже внизу и отправился за лопатой — садовый инвентарь у мадам Малфой был просто на высоте.

В саду одуряюще пахло цветами, и едва ощутимо дымом, словно где-то вдали жгли костры — этот запах буквально вгрызался в него, мешая ему мыслить здраво. Гектор смутно помнил, как добрёл до зарослей асфоделей, тяжесть лопаты в своих руках и запах разрытой, пробудившей почвы. Кажется, уже тогда начал сгущаться туман, и Гектора придавило чужим, запредельным взглядом, словно что-то смотрело в упор, оценивало его, взвешивало на незримых весах и признало лёгким.

То, что было с ним дальше, Гектор уже вспоминал с трудом — но такое вполне обычно для жертвы, замороченной древним мстительным полтергейстом: чем сильней становился запах, тем меньше его волновало всё, что творилось вокруг. Аромат роз накатывал, приносимый ветром, полностью завладевая им — и вновь отступал. Гектор брёл, ведомый потусторонней волей, словно в бреду, пока не упёрся в стену. Аппарировать он не мог, и, будучи в каком-то полузабытьи, не рассуждая, схватился за прочные плети ползущего по стене плюща и просто полез наверх.

Подъём по старой изъеденной временем и погодой кладке казался Гектору бесконечным, словно он пытался забраться не к себе на второй этаж, а покорял неприступную азкабанскую стену, и свинцовые волны бились об острые скалы внизу. Но он всё же смог подтянуться в конце на руках, и устало перевалился через собственный подоконник. Света он зажигать не стал. Всё, на что хватило остатков сил — разве что только раздеться, и, отправив ботинки, почему-то висящие у него на шее, в подкроватное небытие, затаиться от всего мира под одеялом, даже не понимая, спит уже или нет.

Где-то надрывно кричала женщина, и сперва он решил, что её с особой жестокостью убивают, однако вскоре к рисунку криков добавились и сладостные мольбы, и Гектора передёрнуло — фантасмагория становилась каким-то пошлым ночным кошмаром, и он был не властен над ней. Крики то затихали, то становились громче, утягивая его в бездонную лунатическую черноту, путая и без того спутанное сознание, и он куда-то проваливался и падал, пока не достиг илистого мягкого дна, скрытого под тихой толщею океана.

То, что было потом, он не мог и не готов был заново пережить, даже вспоминая об этом. Пожалуй, сейчас, днём, стоя под ярким весенним солнцем, Гектор мог бы цинично попробовать рассуждать, как же ему повезло, что это была покойная Алкиона. Даже думать страшно, что бы было, столкнись он с каким-нибудь жутким жаждущим крови обидчика стариком — Гектор, кажется, даже помнил портрет, о котором рассказывал Роули… и светлые локоны, мерцавшие призрачным серебром.

Он мог бы упорно твердить, что не меньшим везением было, что древнейший из способов сработал, как работал не одну сотню лет, и эту безумную ночь он всё-таки пережил, отделавшись магическим истощением, и глубокими царапинами на бёдрах, плечах, спине — всего лишь немного боли. Не значащий ничего ущерб. Он мог смело врать посторонним, но не сможет соврать себе.

Гектору было страшно, страшно, как когда-то в далёком детстве, когда он умел бояться и чувствовал себя брошенным в темноте. Мучительно страшно. Так, как не было в Азкабане, ибо свои кошмары ты носишь внутри себя, и он вполне успел притерпеться задолго до того дня, как за ним захлопнулась с лязгом решётка. Но сегодняшний долбящий клювом отверстие в его грудной клетке страх вызван был ощущением, что он вновь и вновь обречён терять то, о чём Гектору бы и в голову ни пришло молиться.

Нет и не будет ужаснее ничего, чем прикоснуться к подобным силам, ибо когда они покидают тебя, в итоге не останется уже ничего, кроме ощущения бесконечной потери, смириться с которой выше человеческих смертных сил. Знал ли он, что достижение вышей точки, сам момент экзальтации, станет для него откровением, как становился для всех, кто шёл до него по этому же пути…

Каждое обжигающее его призрачным холодом прикосновение мёртвых губ с привкусом соли, цветов и пепла, каждый вздох, разделённый с той, кому не нужно дыхание, каждое их движение, мучительно медленное или ошеломляюще резкое будто вскрывало его, как мог бы вскрывать его труп прозектор, вынув и взвесив органы, а затем вернув их назад.

Гектор был беззащитен, наг и беспомощен перед ней. Он терялся в их рваном дыхании, ибо, испив его, она начала дышать, и её дыхание опаляло. Он плавился, растворялся в балансирующей на границе агонии нежности, и не думал, что сможет когда-нибудь вновь стать ущербным и разделённым с ней. Гектор не жалел ни о единой минуте их близости, и в то же время отдал бы половину себя за то, чтобы сия чаща его миновала, и этот опыт ему не пришлось пережить; за то, чтобы не помнить этого смутного сияния её призрачной кожи, там где он касался её, и ощущения, как она медленно оживает.

Он не помнил, как лишился сознания, но, пожалуй, согласился бы умереть в тот момент рядом с ней, расслабленной и почти совсем настоящей, ведь ему бы не пришлось тогда просыпаться в бессильном и пугающем одиночестве. Гектор лежал и не мог заставить себя издать ни единого звука, чтобы выразить безысходность, обрушившуюся на него в тот момент. Никогда он не чувствовал себя таким израсходованным, опустошённым, нечувствительным даже к боли.

Розовый мягкий свет заливал всё вокруг, и Гектор каким-то запредельным усилием заставил себя тогда просто сесть, как-то даже не удивившись, что спальня была не его. Большая, просторная, с парой ведущих куда-то дверей, похоже, хозяйская. Вот и стекающий с подлокотника кресла зелёный шелк с элегантной небрежностью брошенного там платья, в котором Нарцисса была за ужином — на память к деталям Гектор не жаловался никогда, даже если не помнил их смысла. Значит, хозяева провели эту ночь где-то ещё — в противном случае его бы выставили отсюда… Но он был… остался… совсем один, и никому до него этим утром не было никакого дела.

Люциус наверняка опять надирался всю ночь у себя в кабинете, и там же заночевал; про Нарциссу Гектор сейчас не мог даже думать. Он механически собрал с пола свою одежду, нащупал под кроватью ботинки, и, подрагивающей рукою взяв палочку, аппарировал в наверняка свободную в этот час ванную на своём этаже. Он не знал, сколько он просидел на холодном мраморе пола, но не мог, просто не мог вернуться к себе. Мерлин, храни расторопных домашних эльфов, которые не станут спрашивать ни о чём.

В библиотеке он затерялся примерно в семь, и даже сумел ненадолго забыться и подремать где-то у полок с восточными магами начала века. И, кажется, всё ещё спал, ибо никак не мог объяснить порыва, граничащего с истязанием самого себя, когда он вытащил свои страхи на свет перед всеми, не так уж многое утаив. Может быть, он надеялся, что, если начнёт говорить, то сможет облечь горечь и страх в слова, и тогда внутри уже не будет так чудовищно пусто? Как хороший рассказчик он разбавил историю тем, что всем бы хотелось услышать, и спрятал подальше всё, из чего могли родиться вопросы, на которые Гектор не смог бы ответить и самому себе. Кто бы знал, что исповеди заразны, и странное в эту ночь коснулось не одного лишь его, притушив ореол трагической избранности.

О призраках проще молчать, находясь с живыми. Пора было, наверное, уже возвращаться в дом — как бы Гектор ни хотел, но он не мог жить, , как крёстный всегда шутил, на одних воде, солнечном свете и никотине. К тому же, не стоило обижать хозяйку.

Странно, до сегодняшнего утра он как-то не замечал, что она, как и всё в этом доме, тревожно благоухает розами… интригующий такой аромат с оттенками сладости разложения — наверное, так пахнут все женщины их семьи… Хотя Беллатрикс носила обычно чужой запах боли, а Андромеда, насколько он помнил со школьных времён, кажется, пахла хвоей и чистотой… Сколько же лет прошло…

Тлеющая сигарета обожгла пальцы, и Гектор, раздавив её о подошву ботинка, тряхнул головой, а затем развеял окурок магией. Хватит, бесполезно тратить себя на сожаления и искать высший смысл. Судьба не толкает тебя туда, куда идти ты не хочешь. Все люди и все события в этой жизни вошли в неё потому что что-то их в тебе притянуло, и остаётся лишь выбирать, как с ними теперь поступить, даже если свобода воли не более чем мираж.

Он уже собирался двинуться в сторону дома, как, повинуясь наитию, сорвал белую розу с куста и вставил её в петлицу — от чего-то Гектору сегодня особенно не хотелось казаться невежливым и неблагодарным в глазах хозяйки.

Мерлин знает, что и сколько Нарцисса Малфой сделала для всех них.