Мех под кожей (джен)

Ветер свирепо выл в верхушках деревьев, заставляя толстые уходящие в небо стволы сосен натужно мученически скрипеть, и безжалостно срывал последние листья с побуревших кустарников. Дождь заливал землю так рьяно, словно кто-то там, наверху, решил, что смертным неплохо напомнить о том, как именно начинался Всемирный потоп. Если б не чары, то даже проверенный дождевик МакНейра, пожалуй, сдался бы под потоками, низвергавшимися с небес.

Мордреда гнилые кишки, если в лесу было ещё терпимо, то стоило ему выйти из-под защиты деревьев на опушку у школьного стадиона, как стихия обрушилась на него со всей своей силой. Хуже погода была разве что на четвертьфинале в восемьдесят восьмом, думал Уолден, когда ирландцев ещё и градом побило, но и это не стало поводом отменить матч. Снитч разглядеть, конечно, в такую погоду непросто, да и по бладжеру бить придётся почти в слепую, но квиддич не терпел слабаков. И Уолдену оставалось лишь восхититься прозорливостью слизеринского капитана и порадоваться, что не Драко этот золотой мячик ловить: в такую погоду вес ловца — как раз его преимущество, а крестника просто сдует.

Погода начала портиться ещё вчера: утром поднялся ветер, потом зарядил дождь, а ночью разыгралась настоящая буря, которая и не думала утихать с утра, когда Уолден отправился побродить в западной части леса, планово обновляя следящие чары на тропах миграции единорогов, таких же понурых и мокрых, как лес вокруг.

Не то чтобы он не выспался — нет, Уолден чувствовал себя вполне бодрым, чему, впрочем, во многом был обязан Животворящему эликсиру. В принципе, он старался не злоупотреблять такими вещами, но учитывая, что у крестника здесь творится, стоило ли пугать его ещё и своей усталой невыспавшейся физиономией? Тем более что отправиться домой и отоспаться Уолден сможет не раньше шести. И всё-таки на душе было муторно.

Сейчас, когда он шёл через лес, присутствие дементоров на границе школы давило, и Уолден мрачно думал о том, как всё неудачно в этом году совпало для Драко, да и для них всех. Может, и в школе всё пошло так, как пошло, не в последнюю очередь из-за близости этих тварей, от которых ему самому хотелось крепко напиться.

Но если ему и жаловаться на кого, то прежде всего на самого себя. Да, проблему он поднял важную, но знал бы, во что это выльется, лучше бы потрепался с народом в отделе парочку вечеров и аккуратно уступил честь вынести её на повестку самым неравнодушным. Но он, как последний дурень, к Диггори пошёл сам, и непоколебимый вселенский закон, карающий за благие намеренья, неумолимо оттиснул на его лбу «Доброволец», и даже если эта надпись была невидима, все вокруг, от министра до визенгамотских уполномоченных, словно знали, что она там была.

Дел на него навалилось не переделать, оставалось разве что выбирать, за полевую работу браться сперва, или же за бумажную. Лукотрусы покидали родные стволы, стараясь убраться подальше в лес от новых соседей, фестралы всё чаще демонстрировали не свойственную их виду агрессию, а обитавшие в окрестных горах тролли проявляли просто таки пугающую активность — не то чтобы они придерживались каких-то сезонов спаривания, но… в общем, определенные вещи Уолден предпочёл бы не видеть вблизи, и уж точно не нюхать. Впрочем, их он вполне мог понять — и среди волшебников не каждый способен создать Патронус, а положительные эмоции даже троллям нужно откуда-то брать.

И за всем этим нужно было следить внимательно, а затем аккуратно заносить в протоколы, которые сам Уолден в последний раз заполнял, дай Мерлин памяти, когда заканчивал стажировку. Ликвидаторы таким обычно не занимаются, но, как говорится, не копай ямы другому — с тех пор, как Фадж поставил свою высочайшую закорючку, за работу пришлось взяться всерьёз.

Наблюдательный штаб они развернули в Хогсмиде. Сперва они планировали занять пару комнат в «Трёх мётлах», но потом Уолден случайно заметил на улице вполне узнаваемую фигуру. О том, что Сильванус Кэттлберн вышел на пенсию, Уолден, конечно, знал, он ещё со своего выпуска поддерживал с профессором тёплые отношения. А вот то, что он продал домик в предместьях Лондона и перебрался в Хогсмид… но это было, в целом, закономерно, за эти семьдесят лет он оставил здесь важную часть себя, и не только метафорически, но и буквально. Уйдя на покой, профессор сперва радовался, но теперь со своей деятельной натурой просто изнывал от безделья, и с радостью вошёл в полевую группу экспертом, а затем, пропустив с Уолденом пару кружек, лишил Розмерту законной прибыли и предоставил им в качестве штаба свой дом, где кроме него обитал разве что приходящий книззл, да в лотках — флоббер-черви.

С первого октября, выпавшего точно на понедельник, на территории Запретного леса постоянно присутствовали два наблюдателя. Днём они мотались по окрестностям, кляня на все доступные им лады громадную территорию, где при желании можно было затеряться не только всем Департаментом, но и целиком Министерством, и бродить там до пенсии, которую им по этому поводу никто не даст. А ближе к вечеру наблюдатели вливали в себя горячий чай в уютной, хотя и несколько хаотичной гостиной Кеттлберна, где стены были увешаны чучелами самых невероятных тварей, и отмечали на картах аномалии, заполняли протокол наблюдений и писали очередные жалобы в ДМП, в ведении которого дементоры и находились. Толку от этих жалоб, конечно, не было, но вода камень точит — может, к зиме подействует… или аврорам наконец повезёт, и они возьмут уже окончательно обнаглевшего Блэка за задницу. Хотя, честно сказать, расклад у букмекеров должен был бы заставить Скримджера скрежетать зубами.

На этой неделе Уолден подгадал так, чтобы его дежурство пришлось на субботу. Технически он просто обязан был находиться «где-то здесь», и это «здесь» исчислялось акрами леса, а также включало прилежащие горы, озеро и даже территорией самой школы. С единорожьими тропами Уолден закончил минут за сорок, и свободный остаток дня намеревался провести с крестником. Тем более, школьные правила не запрещали присутствовать на школьных матчах, тем кому хотелось на них посмотреть. Правда забредали сюда в основном члены попечительского совета, чиновники от волшебного образования и те, кого посчитает нужным пригласить администрация одной из старейших волшебных школ.

Чисто теоретически, Уолден мог бы просто поговорить со Снейпом, но все эти события вокруг Блэка, который скрывался уже где-то в окрестных лесах, и усиленная охрана Хогвартса, а вместе с ней и грозная тень маячившей над всем этим бюрократической волокиты, серьёзно всё усложняли. И Уолден, немного подумав, просто обратился к самому Дамблдору. Сперва он планировал ему заранее написать, но всё сложилось куда удачней: директор присутствовал на весьма непростых переговорах с русалками и кентаврами. После окончания Уолден подошёл к нему с этой просьбой, и директор, погладив бороду, внимательно на него посмотрел. Этот взгляд не был неприятным или же осуждающим, но почему-то Уолден ощутил на себе весь его вес. Наверное, он бы предпочёл, чтобы Дамблдор смотрел на него с укоризной, словно на школьника, но взгляд голубых глаз за мерцающими очками был серьёзным, задумчивым и усталым.

Вечером же он получил приглашение с оттиснутом на сургуче кабаном и за подписью А. В. Б. П. Дамблдора, который в министерских резолюциях не нуждался. Это письмо, сложенное пополам, сейчас и лежало во внутреннем кармане Уолдена.

Где-то в затянутом тучами низком октябрьском небе пророкотал гром, и Уолден только порадовался, что в такую погоду летать на метле придётся не ему и не Драко. Задрав голову и посмотрев на трибуну, он подумал, что, кажется, там наверху ветер будет ещё сильней. Может, он просто стареет, но предательская мысль о потрескивающем камине и горячем чае у Кэттлберна наступила на горло квиддичнному азарту, придушив его, что называется, на корню. А ведь в школе Уолден бы помчался на трибуну в первых рядах вместе с Люциусом, которому на старших курсах приходилось ещё и следить за порядком.

Стоило вспомнить о Люциусе, как Уолден вздохнул. Да, тому, что он сейчас находился здесь, Уолден был в немалой степени обязан и своему лучшему другу. Люциус просто вцепился в эту проблему, на какое-то время даже забыв о судебной тяжбе, которую вёл. Он вообще хватался за всё, что требовало его внимания, чтобы не быть в одиночестве и хоть как-то отвлечься от свалившихся на него проблем. За последний месяц Уолден бывал в Малфой-мэноре чаще, чем за весь предыдущий год, и ему тяжело было наблюдать, как происходящее давит на Люциуса, и знать, что на самом деле ему нужно отнюдь не дружеское плечо.

Уолден давно приучил себя не отвлекаться на то, на что повлиять не в силах, но чем дальше, тем более беспомощным себя ощущал. Как в детстве, когда бесконечно долгими вечерами сидел и упорно ждал своего отца, веря, что он непременно вернётся сегодня, а дед же угрюмо молчал, пока в один прекрасный день на очередное «когда?», ответил вдруг, что отец теперь далеко. Очень далеко — на другой стороне земли, уехал, чтобы заработать хоть сколько-нибудь галеонов. И увидят они его очень и очень нескоро. Может быть, даже после того, как Уолден получит своё письмо и отправится в школу. Тогда, в шесть лет, этот срок казался ему вечностью… но, впрочем, дед был прав: с отцом они с тех пор так и не увиделись. Разве что обменивались открытками к праздникам, да и то, когда это было в последний раз? Он, впрочем, давным-давно перестал скучать и ждать — но это ощущение беспомощности, невозможности хоть как-то изменить то, от чего тебе безнадёжно, до боли грустно, осталось в памяти Уолдена навсегда. И теперь он ощущал его снова…

Вот только вопросы, на которые приемлемого ответа у взрослых нет, задавал теперь ему Люциус, и Уолден просто терялся, видя так хорошо знакомую ему беспомощность в серых глазах. Люциус то впадал в апатию, то пытался вновь что-то делать, но все чаще просто себя изводил. И Уолден понятия не имел, что ещё мог бы вообще предпринять.

Сочувствия у Уолдена был бездонный мешок, но лёд на реках не вскроется посреди зимы, он трескается лишь с приходом оттепелей. И Уолден хотел бы верить, что робкий пока запах весны ему отнюдь не мерещится, когда он, стараясь в очередной раз подбодрить друга, читал эти знаки в небесах вместе с ним.

— Послушай, Люц, — примирительно говорил Уолден. Это было недели полторы назад: они сидели вечером Люциуса в кабинете и пили прекрасный виски. — Но ведь Нарцисса была у тебя буквально на днях. И вы с ней даже поговорили.

— Мы говорили о Драко, о её безумном кузене и даже о тебе, — вдыхал безнадёжно Люциус, катая в ладонях стакан, — но я всё ещё жду и жду, что однажды мы сможем поговорить и о нас.

— Дай ей время, — Уолден не столько просил, сколько озвучивал единственное, что нужно было сказать. Если бы он мог хоть что-нибудь сделать для них обоих! Они были его семьёй, и Мерлин знает, на что он готов был для них пойти, но сейчас не имело ровным счётом никакого значения — некоторые крепости невозможно было взять штурмом, можно было лишь осадить.

— Всё время мира в её руках, Уолл, — горечь Люциуса словно отравила напиток стаканах и они, не сговариваясь, отставили их в сторону. — Но, может быть, ты прав, — надежда в голосе Люциуса имела тот же отравленный горечью вкус.

— Ты говорил, что она затеяла там ремонт, — Уолден постарался его подбодрить. — Она всегда берётся за такие проекты, когда что-то обдумывает.

— Я помню, как мы отделывали северное крыло после того, как закончился траур по моему отцу, — взгляд Люциуса слегка затуманился воспоминанием.

Счастливым воспоминанием.

На фоне зыбкого и тревожно настоящего прошлое казалось ему недостижимо сверкающим — Уолден знал это, и очень надеялся, что этот затеянный Нарциссой ремонт как-то сблизит супругов. По-другому просто быть не могло!

Уолден и сам скучал по Нарциссе не меньше её супруга, и хотя то, как категорично и резко она оборвала их многолетнюю дружбу, отзывалось у него в груди тупой болью, но он готов был бы просто забыть о ней, если бы это как-нибудь помогло.

Они оба знали, как она не любила тот дом, и полагали что попытку его переделать добрым знаменьем: по крайней мере, Нарцисса больше не сидела просто, страдая, а нашла в себе силы заняться действительно нужным делом, которому сможет себя посвятить.

И оно стало пусть непрочной, но ниточкой, которая протянулась к дому. Полетели совы, чаще стал полыхать зелёным камин. Правда пока она обсуждала с Люциусом преимущественно деловые вопросы — но, по крайней мере, они хотя бы стали с ним разговаривать.

Вспыхнувшая у Люциуса благодаря этому надежда разгорелась, когда несколько дней спустя Нарцисса прямо обратилась к нему за помощью. Это настолько его воодушевило, что он тем же вечером позвал Уолдена на ужин — и, едва они сели за стол, сказал:

— Помнишь, в восемьдесят восьмом мы были в Италии? — его глаза сверкали от возбуждения. — Так вот, в Модене есть городок Сассуоло, относительно небольшой, но вполне себе живописный, а в нём старая мастерская… Нарцисса тогда просто влюбилась в их плитка, такую, — он сделал жест рукой в воздухе, — терракотового оттенка — а сегодня она написала мне, попросив избавить её от лишних хлопот со ввозом — ты же знаешь, как Департамент Магического Правопорядка любит совать свой нос куда не следует! На таможенные досмотры тратятся иногда недели!

— Ну вот, она обсуждает с тобой то, что её волнует, — заулыбался Уолден, подцепляя артишок вилкой. — Это же замечательно!

Они отпраздновали это событие старым вином. И, отправляясь домой, Уолден полагал что, всё действительно начало налаживаться — и позавчерашний ночной визит Люциуса, признаться, застал его просто врасплох.

Уолден проснулся ночью, от того, что кто-то настойчиво кидал камушки прямо ему в окно, и едва в голос не выругался, увидев Люциуса. Но все же оделся, спустился и открыл дверь, а затем безнадёжно устало махнул в сторону кухни, и они пошли пить чай.

Люциус нервно молчал, мрачно глядя на устраивающегося на его коленях рыжего книззла. Два других лежали на двух шкафах и весьма неодобрительно наблюдали за хозяином и его гостем, время от времени широко зевая.

Закипел чайник, и Уолден, не до конца проснувшись, долго заваривал чай, собираясь с мыслями, и заодно давая Люциусу помолчать. Чашки вылетели из шкафа и опустились на стол лишь когда тот, наконец, заговорил о том, что же заставило его так спешно покинуть свой дом на ночь глядя.

— Я понятия не имею, кто он, — возбуждённо рассказывал, напряженно мешая чай, в который даже не положил сахар. — И голос этот никак не могу припомнить, хотя что-то такое вертится в голове.

— Ну мало ли, кто это может быть, она же не под арестом, — успокаивающе проговорил Уолден, с трудом подавив зевок.

— Вот именно, что мало! — вспылил Люциус, с силой проводя ладонью по спине выгнувшегося под ней Бестолочи, и тот, заурчав, затоптался, устраиваясь. — Было восемь вечера, когда мы с ней разговаривали по камину, Уолл! Девятый час! Кто мог быть у неё в такое время?

— Это было очень просто выяснить, — не удержался Уолден. — Ты мог бы просто спросить у неё…

— Нет, это было бы неудобно, в каком бы положении она оказалась? — нервно возразил Люциус. — Я не понимаю! — он отбросил ложечку, и она, звякнув, вылетела на середину стола. — Не-по-ни-ма-ю!

— Не раздувай из ящерицы дракона, — Уолден тоже помешал чай, потом спохватившись добавил сахара и помешал с нова. — Ты говорил, она же ремонт затеяла, возможно, это подрядчик.

— Ну какие подрядчики после шести! — отрезал Люциус.

— Да почему? — возразил Уолден, пытаясь сформулировать свою мысль как-то немного мягче. — Ты же сам понимаешь, что она, конечно же, абы кого не наймёт. И это правильно — но, — он запнулся, — не каждый станет афишировать теперь, что…

— Вздор, — поморщился Люциус. — Подрядчики будут драться за то, чтобы отремонтировать старый дом Блэков за наше семейное золото. Поверь мне, это точно не была деловая встреча! Я услышал немного, но более чем достаточно: он называл её прекрасной русалкой!

В силу своей профессии, повидавший немало русалок в самых различных видах и состояниях, Уолден, в первый момент смог лишь глаза распахнуть пошире. А, затем помолчав, аккуратно предпринял попытку:

— Понимаешь… Средиземное море от нас далеко, а Нарцисса все-таки англичанка… я бы сказал, это весьма сомнительный комплимент в наших широтах.

Люциус лишь снова вздохнул и какое-то и они какое-то время молчали.

— Едва мы с ней попрощались, я тут же аппарировал в Хартфордшир, — продолжил Люциус, когда его чашка снова была полна, — и до поздней ночи караулил его за клёнами у ворот. Но никто из дома так и не вышел.

— Люц, — усердно сохраняя серьёзное выражение лица, произнёс Уолден, делая вид, что категорически увлечён тем, как спустившиеся со шкафов Кот и Серый недовольно бродят по кухне, укладываясь то тут, то там, и сурово смотрят на бестолковых людей, не дающих им сладко выспаться после плотного ужина в уютной постели. Но и бросить их и пойти спать они не могли — и слонялись, то зевая, то начиная точить когти о пол, шкафы и табуреты, — а если этот неведомый визитёр вылетел через камин? Или аппарировал аккурат из гостиной?

— Мне понадобилось немного остыть, чтобы об этом подумать, — неожиданно легко признался Люциус.

О том, что гость мог там просто остаться, Уолден предпочёл промолчать. Вместо этого всё же спросил, хотя ответ, в общем-то, был очевиден:

— И ты не зашёл к ней?

— Что бы я сказал ей? — ответил вопросом Люциус. — И что бы она обо мне подумала!

— Понимаю, — ответил Уолден, тоскливо поглядев в чашку, так как сказать ему было нечего. Он действительно всё понимал — и от того, что подобная тема для разговора просто могла возникнуть, ему действительно было от этого не по себе. Как-то по-осеннему стыло. То, что сейчас происходило между одними из самых близких ему на свете людей, было оглушающе неправильным и невозможным, и, что хуже всего, Уолден не представлял, что может сделать, чтобы это изменить. Он бы отдал печень, руку и часть души! Но в его силах было лишь успокаивать в своего друга бессонной ночной тиши и писать крестнику самые честные письма. Но это было иголкой в сосновом бору, и он прекрасно понимал это. — Но если бы ты зашёл, ты уже был бы в курсе, — добавил негромко он — но Люциус лишь махнул рукой, обречённо расписываясь в собственной неудаче.